Проблемы и перспективы политики России в Каспийском регионе

Каспийский регион занимает важное место в политической активности России, причем речь идет как о внутренней, так и о внешней политике. Представляется, что на обоих этих направлениях России предстоит решать во многом сходные и взаимозависимые задачи, причем то, насколько правильно оценены имеющиеся внутри- и внешнеполитические вызовы и сформулированы приоритеты, сыграет определяющую роль в перспективах ее положения в регионе. Традиционно такие оценки предполагают разработку некоторой эталонной модели, на основе сравнения с которой реальных политических действий можно сделать вывод о мере успешности последних и о необходимости их корректировки.

Наиболее часто в качестве такого эталона предлагается использовать категорию «национальные интересы». По смысловому содержанию в это понятие должны включаться интересы всей нации (вероятно - и государства, и различных групп гражданского общества, и каждой отдельной личности). Не оспаривая в принципе саму вероятность построения в теории такой системы целей, которая будет учитывать все указанные интересы, и признавая существование ряда объективных факторов, более или менее постоянных величин, на базе которых эта система может быть создана, считаем нужным взвешенно подходить к использованию этой категории в прикладном политическом анализе. Как указывает известный политолог A.M. Салмин, «заблуждение, что национальные интересы могут быть сформулированы как абстрактная идея, вне политического процесса». Можно отметить, что несовпадение «носителя» национального интереса и непосредственного «реализатора», имеющего властные полномочия и ресурсы, вкупе с наличием у последнего возможности реализовывать приоритетно свои «внутренние» цели (а она присутствует даже в самых совершенных государственных системах), превращает национальные интересы в категорию, не слишком продуктивную для анализа реальных политических процессов. Можно создать эталонную модель политики на основе более узкой категории «государственные интересы», но и она останется преимущественно теоретическим построением, с учётом того, что трактовка государства как достаточно фрагментированного образования, все еще в большей степени отвечает современным российским условиям, хотя движение к консолидации власти идет нарастающими темпами. Иногда предлагается оперировать категорией «национально-государственного интереса», определяемого как «интегрированная характеристика конкретно-исторического компромисса между различными социальными группами и слоями общества, правящей элитой по поводу характера, объема, иерархии и путей развития нации как единого социального организма». Сама сущностная трактовка выглядит вполне реалистичной и пригодной для объяснения текущего состояния политики, однако термин с этимологической точки зрения представляется небезупречным.

Наряду с этим очевидна необходимость использования некоторой обобщающей категории для формулирования политических приоритетов, которая была бы увязана с возможностями по их реализации. При этом целесообразно рассматривать систему взаимодействующих интересов национальных (то есть «внутренних» по отношению к государству) субъектов, обладающих реальными возможностями влияния на выбор политического курса. Отказ от слишком абстрактного (и в большей мере популистского) определения национальных интересов как совокупности «сбалансированных интересов личности, общества и государства» призван сделать эту категорию пригодной не только для философского, но и для политико-прикладного анализа. Представляется, лучше использовать формулировку «российские интересы», позволяющую подчеркнуть внутреннее, «своё» для государства происхождение субъектов интересов и в какой-то степени избежать претензий на учёт интересов всей нации, каждого национального субъекта. Таким образом, при анализе политики России на каспийском направлении мы понимаем под «интересами России в Каспийском регионе» взаимодействующие интересы национальных субъектов, каждый из которых отвечает двум основным требованиям. Первое - наличие внутренне непротиворечивой системы политических целей, второе - обладание инструментами влияния на проведение политики.

Однако, при наличии у таких субъектов достаточно устоявшихся и более или менее четко сформулированных внутри- и внешнеполитических предпочтений, не только последние играют роль в принятии политических решений. Контекст, или внешняя среда, то есть появляющиеся вызовы и угрозы, служат своего рода ограничительными условиями, способными изменить и скорректировать эти предпочтения. Именно такое направление политического процесса - корректировка частных интересов в пользу общих под давлением исходящих из внешней по отношению к субъектам среды импульсов, полагаем, имеет место в российской политической действительности, в связи с чем представляется чрезмерной идеализацией концепция «общества с находящимся у него на службе государством».

Тем не менее, идея выделения «жизненно важных интересов России», понимаемых как «интересы российских общества и государства (независимо от их вида, типа и конкретного содержания), без обеспечения которых страна не может рассчитывать на долговременное восходящее развитие, на достойное место в мире, устойчивое расширение объемов и диапазона доступных ей возможностей», безусловно, заслуживает внимания - в том случае, если используется не для объяснения движущих сил политического процесса, а в качестве некоторой коррекционной основы, проекта «политической редакции» множества частных интересов с учетом имеющихся вызовов и зависимостей. Некоторая «нормативность» при формулировании таким образом понимаемых интересов представляется неизбежной.

Таким образом, в нашем исследовании важным представляется анализ нескольких аспектов политики России в регионе. Во-первых, необходимо выяснить текущие представления о должных и желаемых направлениях такой политики, характерные для субъектов, способных оказывать влияние на процесс целеполагания и реализации политических решений. При этом следует анализировать не только концептуальные документы, но и частные интересы, остающиеся за их рамками. Во-вторых, необходимо сформулировать задачи («интересы России»), вытекающие из существования ранее выделенных вызовов и тенденций регионального политического развития. В-третьих, необходимо оценить характер восприятия этими субъектами указанных вызовов и задач и установить характер реальных внутри- и внешнеполитических ответов, и на основе сопоставления результатов выделить возможные сценарии развития на каспийском направлении российской политики и соответствующие им перспективные позиции России в регионе.

Сформировать общее представление о том, какие взгляды на проблемы Каспийского региона доминируют в российских политических кругах, можно на основе изучения концептуальных документов, официальных заявлений, материалов дискуссий, ведущихся внутри элиты, а также в некоторой степени экстраполировать его из «качественного состава» последней. При анализе ключевых доктринальных документов можно обнаружить лишь несколько ссылок на каспийскую проблематику. Так, в «Концепции внешней политики РФ» указывается, что Россия «будет добиваться выработки такого статуса Каспийского моря, который позволил бы прибрежным государствам развернуть взаимовыгодное сотрудничество по эксплуатации ресурсов региона на справедливой основе, с учетом законных интересов друг друга». Интерес представляет и следующее положение: «Рассматривая Большое Средиземноморье как связующий узел таких регионов, как Ближний Восток, Черноморский регион, Кавказ, бассейн Каспийского моря, Россия намерена проводить целенаправленный курс на превращение его в зону мира, стабильности и добрососедства, что будет способствовать продвижению российских экономических интересов, в том числе в вопросе выбора маршрутов прохождения важных потоков энергоносителей». Таким образом, каспийские проблемы рассматриваются на концептуальном уровне в рамках более широкого контекста, и имеет место понимание Каспийского региона как части более широкой территориальной общности, что может быть истолковано и как отсутствие каспийской политики в качестве самостоятельного внешнеполитического направления.

В других ключевых стратегических документах непосредственно понятие «Каспийский регион» также отсутствует, хотя имеются некоторые ссылки на такие его субрегионы как Закавказье и Центральная Азия. Так, в «Концепции национальной безопасности РФ» среди угроз в международной сфере приводятся «попытки других государств противодействовать укреплению России как одного из центров влияния в многополярном мире, помешать реализации национальных интересов и ослабить ее позиции в Закавказье, Центральной Азии». Показательно, что задачи, затрагивающие каспийскую проблематику, зафиксированы более или менее детально только в документах «второго уровня», таких, например, как «Основные направления развития отношений России с государствами-участниками Содружества Независимых Государств» или «Концепция участия России в Организации Черноморского экономического сотрудничества».

Так, в последней определены, в частности, такие направления российской политики как максимальный учет российских интересов при определении статуса Каспия и сохранение международного договорного статуса использования Черноморских проливов, обеспечение беспрепятственного транзита через регион энергоносителей с территории России; содействие осуществлению здесь проектов «Голубой поток», «Дружба-Адрия» и «Бургас-Александруполис», а также экспорту в регион российской электроэнергии и проекту «Черноморское энергетическое кольцо»; создание условий для масштабного присутствия компаний российского ТЭК на энергетических рынках стран региона; подключение транспортных систем ЧЭС к каспийскому транспортному коридору «Север-Юг», включая переориентацию грузопотоков проекта ТРАСЕКА на транспортную инфраструктуру России с использованием Каспия и автомагистралей через Главный Кавказский хребет; содействие мирному урегулированию в Абхазии, Южной Осетии, Нагорном Карабахе и Северном Кавказе. Важно отметить, что при постановке таких задач документ посвящен политике в Черноморском, а не в Каспийском регионе. Последнему посвящена и весьма незначительная часть «Энергетической стратегии России до 2020 года», где речь идет о «Каспийско-Черноморско-Средиземноморском направлении», на котором предполагается развитие маршрутов транзита нефти прикаспийских стран СНГ путем расширения направления Атырау - Самара, наращивания мощности экспортного направления через нефтеналивные морские терминалы в Новороссийске и Туапсе и расширение системы ЗАО «Каспийский трубопроводный консорциум» до проектной мощности.

В связи с этим, на первый взгляд, можно сделать вывод, что при концептуальном определении политических задач отсутствует представление о Каспийском регионе как некоторой относительно автономной целостности. Документально оформленной стратегии, основанной на комплексном подходе к рассмотрению региональных проблем, в настоящее время не существует. Наряду с этим, необходимо подчеркнуть, что концептуализация политических интересов - это процесс, во многом рассчитанный на создание «имиджа государства», а потому ориентированный в первую очередь на вызов реакции - со стороны, как внутринациональных субъектов, так и внешних участников политического процесса.

Этим объясняется возможность декларирования интересов, во многом не соответствующих реальным. И наоборот, некоторые интересы публично объявлять нецелесообразно, поскольку они могут крайне негативно восприниматься как национальным гражданским обществом, так и международным сообществом, осложняя проведение политического курса. Таким образом, само по себе отсутствие официально закрепленного комплекса задач и приоритетов в отношении региона выступает лишь необходимым, но недостаточным условием для вывода об отсутствии «каспийской стратегии», поэтому важно рассмотреть дополнительные факторы, такие как институциональный контекст и позиции политических элит.

Что касается институционального оформления каспийского направления, то с 1996 года действует рабочая группа МИД по выработке правового статуса Каспийского моря, а в мае 2000 года был учрежден пост специального представителя Президента в Каспийском регионе Его занял В. Калюжный, который имел ранг заместителя министра иностранных дел, но был подчинен не МИД, а непосредственно президентской администрации. Тем не менее, этот пост был ликвидирован в августе 2004 года, а в качестве некоторой замены можно рассматривать учреждение В. Путиным поста своего спецпредставителя по вопросам международного энергетического сотрудничества и назначение на него И. Юсуфова, которому был присвоен ранг посла по особым поручениям МИД РФ. Как отмечают аналитики, «не стоит рассматривать эту рокировку как намек на то, что российское руководство уже не заинтересовано в мирном урегулировании споров о статусе Каспийского моря Юсуфов будет по-прежнему курировать все переговоры по данной проблеме». Наряду с этим, следует, во-первых, предположить, что «статус» и удельный вес каспийских проблем благодаря такому решению несколько снижается, а во-вторых, отметить, что организационная структура каспийского направления российской политики сориентирована на решение преимущественно энергетических и правовых вопросов, отнюдь не исчерпывающих проблематики региона.

Отдельные проблемы, играющие важную роль в развитии Каспийского региона, рассматриваются, как правило, в рамках институтов, связанных с функционированием Содружества Независимых Государств, либо других интеграционных группировок, таких как Евразийское экономическое сообщество (ЕврАзЭС), Организация Договора о коллективной безопасности (ОДКБ), Шанхайская организация сотрудничества (ШОС), Организация Черноморского экономического сотрудничества (ОЧЭС). Следует отметить и такие недавние шаги по закреплению концепции многоуровневой и многоскоростной интеграции как вступление России в Организацию центрально-азиатского сотрудничества, подписание Соглашения о формировании Единого экономического пространства России, Украины, Белоруссии и Казахстана.

Важную роль в процессе анализа и реакции на региональные вызовы играет ряд структурных подразделений МИД, в частности, департаменты стран СНГ и Азии, а также относительно недавно созданный департамент, занимающийся прогнозированием и оценкой новых вызовов и угроз; кроме того, МИД участвует в регулярной подготовке докладов Президенту о реализации российской политики на Каспии. Обсуждение каспийской проблематики проводится и в Совете Безопасности РФ, например, в Межведомственной комиссии по проблемам СНГ. При этом наблюдается координация деятельности этой структуры с МИД, что проявляется в совместной подготовке к заседаниям, посвященным Каспию. Частные задачи, имеющие отношение к региону, являются также предметом работы «профильных» комитетов и комиссий Совета Федерации и Государственной Думы, входят в повестку практически всех ключевых министерств Правительства РФ, а также специальных служб.

Тем не менее, при формировании региональных структур, способных решать задачи в сфере внешней политики, экономики, борьбы с общими угрозами и вызовами, пространство Каспийского региона не выделяется в качестве самостоятельной основы для создания какой-либо из этих структур, и не одна из них не служит решению всего комплекса каспийских проблем. Таким образом, координационный центр по вопросам разработки и реализации каспийской стратегии отсутствует. В соответствии с российским законодательством роль такого центра должна принадлежать МИД, что неоднократно подтверждалось президентскими указами и заявлениями, однако деятельности МИД в этом качестве, помимо отсутствия законодательного выделения Каспийского региона в самостоятельное внешнеполитическое направление, препятствует и то, что разные ведомства по-прежнему лоббируют разные повестки дня, в том числе и в каспийских проблемах. Кроме того, МИД по определению не в состоянии взять на себя решение всех таких проблем, поскольку значительная их часть относится к вопросам внутренней политики.

Последний факт особенно важен при разработке каспийской стратегии России и придании ей институциональной основы. Например, как вполне справедливо отмечал председатель комитета Госдумы по обороне А.И. Николаев, «теоретически неверно и практически ошибочно рассматривать ситуацию в Закавказье в отрыве от процессов, происходящих на Северном Кавказе, вспышку терроризма в Чечне в отрыве от политики других государств». Именно общность актуальных региональных проблем должна обусловить формирование интегрированной стратегии их разрешения, невозможной без восприятия российских и зарубежных прикаспийских территорий как единого целого. В структурном плане это предполагает создание такого координационного механизма, в рамках которого будут взаимодействовать все заинтересованные министерства и службы, элиты российских регионов, расположенных вдоль всей южной границы России, крупные отечественные компании и т.д., причем для обеспечения эффективного функционирования такого органа крайне необходимо законодательное наделение его всеми полномочиями, необходимыми для успешной реализации принимаемых решений.

Следует учитывать, что круг заинтересованных в том или ином развитии событий на каспийском векторе российской политики субъектов чрезвычайно широк. Возможный выход заключается в создании такого механизма, который обеспечил бы открытую артикуляцию интересов всех субъектов по любому из направлений деятельности. Эта цель может быть достигнута путем организации своего рода форума всех заинтересованных участников, поддержания «постоянного переговорного процесса». Вероятно, этот процесс следует сделать в достаточной мере закрытым для всех остальных субъектов, не имеющих реальных инструментов влияния на внешнеполитический процесс (это, разумеется, не означает исключения из состава участников представителей научного сообщества), что позволит участникам форума говорить о своих интересах без попыток обосновать их, используя аргументы популистского характера.

При этом поиск баланса множества частных и ведомственных интересов должен проводиться строго в рамках предварительно установленной на основе тщательного анализа ситуации общей политической линии по ключевым региональным проблемам. С одной стороны, это позволит соблюсти общегосударственные интересы, а с другой - снизит потенциальное сопротивление и риск саботирования принятой стратегии. Нельзя утверждать, что такой «переговорный механизм» полностью отсутствует в настоящее время, однако он сопровождается теневым и не вполне «цивилизованным» лоббированием интересов участников и ориентирован на решение частных, а не комплексных задач.

Это отсутствие комплексной постановки проблем, концентрация на отдельных аспектах характерны в целом и для публичного обсуждения развития ситуации в регионе, достаточно активно ведущегося в российских политических кругах. Термином «Каспийский регион» здесь, как правило, не оперируют, и имеет место преимущественно обсуждение отдельных вопросов, связанных с ранее отмеченными системообразующими региональными проблемами. Представляется возможным выделить несколько направлений таких дискуссий. Во-первых, это - взаимоотношения с США и Западом - как на постсоветском пространстве, так и в целом. Во-вторых, это отношения с самими южными постсоветскими государствами, где важную роль играют проблемы интеграции и вопросы необходимости, масштаба, форм и методов российского влияния. В-третьих, это - отношения с государствами, претендующими на статус региональных держав, которые в основном касаются безопасности и контроля на постсоветском пространстве и в этом смысле во многом коррелируют с выделенными ранее направлениями.

Как отмечают некоторые эксперты, к публичным дебатам между российскими политиками и депутатами Государственной думы, а также к принимаемым последней или отдельными политическими партиями резолюциям (например, о роли этнических русских и об американском военном присутствии в регионе) как к средству анализа реального положения дел следует относиться с осторожностью, в том числе и потому, что российский законодательный орган не вырабатывает и не осуществляет внешнюю политику. Тем не менее широкая концептуальная дискуссия по региональной проблематике вполне способна оказать влияние на формирование российской политики, если какие-то аспекты этой дискуссии повлияют на образ мыслей ключевых фигур, на институты или групповые интересы, вовлеченные в процесс принятия решений в области внешней и оборонной политики.

В отличие от экспертного сообщества, среди большинства действующих политиков наблюдается определенный консенсус по ряду наиболее значимых связанных с регионом проблем, или, по крайней мере, тенденция к складыванию такого консенсуса. Основой для него является геополитическое мышление, характерное для большинства значимых фигур во всех ветвях российской власти, а сущность его заключается в том, что стратегия России должна быть направлена на постепенное возвращение региона под контроль России через максимальное использование по возможности «мягких» инструментов влияния на государств в южном секторе СНГ. Ключевыми целями такого контроля выступает создание предпосылок возрождения России как сильной в экономическом и военном отношении державы и борьба с новыми вызовами безопасности, формирующимися на Юге.

Выбор такого курса во многом был предопределен внутриполитическими изменениями. Например, следует согласиться, что «Москве стало намного легче и далее «крепчать» на просторах бывшего СССР после выборов в Госдуму» в декабре 2003 года, когда произошло фактическое вытеснение либеральных партий из политического процесса. Приход во власть большого количества выходцев из спецслужб и вооруженных сил также оказал влияние на содержание российской политики в отношении постсоветских государств региона и поддержку «неоимперской» линии. Так, первый заместитель министра иностранных дел В. Трубников, бывший директор Службы внешней разведки (СВР), является специальным представителем В. Путина в государствах СНГ и сопредседателем американо-российской Рабочей группы по борьбе с терроризмом. Совместно с заместителем министра иностранных дел А. Сафоновым, в прошлом первым заместителем директора Федеральной службы безопасности (ФСБ), Трубников курирует в МИД вопросы борьбы с терроризмом. Велика роль в формировании общего курса политики по отношению к региону высших руководителей ФСБ Н. Патрушева (особенно с передачей в его подчинение Федеральной пограничной службы), Минобороны - С. Иванова, Совета безопасности - И. Иванова.

Как указывает Р. Аллисон, ФСБ и СВР расширили свое влияние особенно благодаря кооптации их нынешних и бывших сотрудников в другие структуры и занятия важнейших должностей в крупных компаниях и монополиях, таких, как «Газпром». Важно отметить, что и бывшие высокопоставленные сотрудники крупных компаний широко представлены во властных структурах. Так, руководитель президентской администрации Д. Медведев ранее занимал пост председателя совета директоров «Газпрома». Имеет место и совмещение государственных и корпоративных должностей: например, председатель Электроэнергетического совета стран СНГ А. Чубайс возглавляет также и компанию «РАО ЕЭС».

Отчасти благодаря такому взаимопроникновению государства и бизнеса на «персональном уровне», а в первую очередь, вследствие объективного совпадения интересов, касающихся внешней экспансии, государственная линия на усиление контроля над регионом коррелирует с политикой крупнейших энергетических компаний. Это касается не только государственных монополий, но и ряда частных компаний, располагающих финансовыми ресурсами для экспансии и очевидно заинтересованных в государственной поддержки их деятельности на пространстве СНГ. В то же время, такая поддержка в существенной степени предполагает подконтрольность государству, причем последнее достаточно успешно добивается лояльности крупного частного бизнеса, используя при этом, как можно наблюдать на показательном примере «ЮКОСа», предельно жесткие средства.

Необходимо отметить всю противоречивость и поверхностный характер достигаемого таким образом «консенсуса». В то же время, наличие у крупного частного бизнеса связей в государственных структурах может снизить удельный вес «фактора страха» в объяснении мотивов лояльности в пользу фактора обоюдной материальной выгоды. В целом, независимо от конкретного соотношения причин ситуации, можно считать, что имеется взаимная заинтересованность государства и крупных компаний в усилении идеологии «либеральной империи» и в практических шагах по ее реализации. Концепция «либеральной империи» как оптимальной альтернативы развития России была недавно озвучена А. Чубайсом, утверждающим, что России, для сохранения территориальной целостности и ресурсов, а также для занятия достойного места в мире, необходимо сочетать рыночную практику с политической экспансией в странах СНГ.

Однако не только внутренние факторы были определяющими в активизации российской политики на постсоветском пространстве. Во многом такая активизация была связана с прекращением наметившегося после событий 11 сентября 2001 года «потепления» в отношениях с США. Несмотря на то, что в «Совместной декларации о новых американо-российских отношениях», принятой в мае 2002 года, речь идет о том, что в Центральной Азии и на Кавказе стороны не приемлют «не оправдавшую себя модель «великодержавного» соперничества, способную лишь увеличить конфликтный потенциал в этих регионах», и будут расширять сотрудничество в борьбе с терроризмом и торговлей наркотиками, а также взаимодействовать в урегулировании региональных конфликтов, на практике российские оценки перспектив нового партнерства оставались достаточно скептическими. Первые признаки охлаждения появились по мере закрепления американского военного присутствия в Центральной Азии после окончания активной фазы войны в Афганистане, а после начала военной операции в Ираке стали совсем очевидны.

Приверженцы наиболее радикальных взглядов на российско-американские отношения в этой связи утверждали даже о «сетевой системе борьбы с Россией», имея в виду сходство интересов США и сил, ведущих вооруженную борьбу на российской территории; отмечалась и неслучайность совпадений по времени террористических актов в «Норд-Осте» и Беслане с попытками, соответственно, проведения через Совет Безопасности ООН резолюции о нападении на Ирак и усиления позиций Дж. Буша в предвыборной борьбе. Но и более умеренная часть российской политической элиты начала заявлять, что «за видимостью отсутствия различий во взглядах даже на такие центральные приоритеты, как борьба против терроризма, скрываются опасные расхождения в толковании этих концепций». Официальные лица в последний период выступали с многочисленными заявлениями, общая направленность которых характеризовалась опасениями по поводу агрессивной политики США в мире и необходимостью принятия Россией адекватных контрмер.

В октябре 2003 министр обороны РФ С. Иванов обнародовал неофициальный проект пересмотра военной доктрины, основной идеей которого было право наносить упреждающие удары в любой точке мира, откуда исходит угроза российской безопасности. В проекте содержалось указание на то, что потенциальными объектами превентивного применения силы могут стать нестабильные южные государства, а основаниями для вмешательства могут стать «конфликты на этнической или политической почве» в данных странах и другие опасности, угрожающие экономическому благосостоянию России, а также ситуация, когда «правящий режим одной из этих стран проводит политику свертывания демократических преобразований». Как отмечают аналитики, эта доктрина в той же мере может быть «чисто символической попыткой вернуть себе статус мировой державы», как и реальным переходом России к более жесткой политике на постсоветском пространстве.

Свидетельством тому, что Россия стремится использовать свое участие в антитеррористической кампании для реализации последней цели, косвенно может служить и стремление российского руководства снизить остроту внутренней критики американской военной кампании в Ираке в расчете на то, что в свою очередь США не станут препятствовать намерениям России развивать собственные стратегические отношения с центрально-азиатскими и другими государствами СНГ. Представляет интерес, что положения «новой военной доктрины», вопреки мнению, что постсоветские страны могут интерпретировать подобные заявления как попытку покушения на свой суверенитет, а также попытку взять под контроль их отношения с остальным миром, были достаточно спокойно восприняты большей частью лидеров Каспийского региона. Этому во многом способствовало то, что перспектива демократических преобразований была использована для обоснования как насильственного свержения С. Хусейна в Ираке, так и «бархатного» отстранения от власти президента Грузии Э. Шеварднадзе в конце 2003 года. Это выявило всю непрочность положения региональных режимов и заставило их искать гарантии защиты, а Россия, со своей стороны, предприняла все усилия, чтобы подтвердить свою роль в качестве традиционного надежного партнера квазиавтократических центрально-азиатских лидеров.

Наряду с российскими заявлениями о различном с США видении проблемы борьбы с терроризмом и о необходимости «синхронизации» американского военного присутствия в регионе с продолжительностью операции в Афганистане, усиливается и практическая линия на создание некоторого силового противовеса Америке. Так, были достигнуты соглашения с Казахстаном по условиям базирования и статусу многочисленных российских стратегических военных объектов на его территории; в апреле 2003 года было подписано российско-туркменское соглашение по безопасности, предусматривающее борьбу с внешними угрозами, координацию внешнеполитической деятельности и расширение сотрудничества между спецслужбами; в октябре 2003 года была открыта новая военно-воздушная база в Канте (Киргизия); в конце текущего года было подписано соглашение о придании российской 201-й дивизии в Таджикистане официального статуса военной базы, и т.п.

Тем не менее, успехи России по закреплению своего военного присутствия в центрально-азиатских государствах достаточно сильно контрастируют с положение дел на кавказском направлении, где несмотря на некоторые договоренности с Азербайджаном по использованию военных объектов на его территории, проводится политика активного давления, связанного с российскими военными базами, особенно заметная в Грузии. Одним из факторов, благодаря которому существенно пострадали российские военные связи с государствами региона, можно считать появившуюся у них возможность воспользоваться программами содействия военному строительству и безопасности, предложенными США и другими западными государствами.

Кроме того, можно констатировать, что наметившийся в конце 1990-х годов отход от ранее декларируемой Россией идеи демилитаризации Каспийского региона окончательно закрепился на практике. Нереалистичность сохранения нынешнего военного статус-кво на Каспийском море была осознана российской политической элитой во многом вследствие активно предлагаемого прикаспийским государствам Соединенными Штатами спонсорства и помощи в создании собственных военно-морских сил. Демонстрация силы наиболее очевидно проявилась в проведении масштабного сбор-похода Каспийской флотилии России летом 2002 года и в последующих военных учениях на Каспии.

Обобщая текущее состояние российской политики в регионе, можно утверждать, что она базируется на нескольких разделяемых большей частью политической элиты ключевых установках и характеризуется рядом особенностей. Во-первых, это признание того факта, что надежды на американо-российское взаимовыгодное партнерство на постсоветском пространстве не оправдали себя, а общность интересов оказалась менее значимой, чем их расхождение. Таким образом, развитие региона все более направляется по пути стратегического соперничества. Во-вторых, как следствие, главной тенденцией является больший упор на проблемы безопасности и повышение их удельной значимости в процессе принятия политических решений. В-третьих, наблюдается понимание необходимости одновременного наращивания как военного, так и экономического присутствия в регионе. При этом зависимость постсоветских государств от России в энергетической сфере рассматривается как не менее эффективный инструмент контроля над этими государствами. В-четвертых, для российского подхода все еще характерна ориентация на сотрудничество с действующими авторитарными лидерами, вопреки публичным заявлениям о необходимости проведения ими демократических преобразований. Такие заявления представляются попыткой копирования американского опыта по «инструментальному» использованию демократической риторики с целью получить дополнительные средства влияния, однако на практике не предпринимается мер по их реализации. В-пятых, преобладающее представление о Западе как основной угрозе российским интересам в регионе ведет к недооценке в реальной политике вызовов, исходящих из других источников. Наконец, отсутствует непротиворечивая стратегия политики по отношению к региону, что обусловлено как рядом объективно существующих сложнейших политических дилемм, так и отсутствием представления о регионе как о едином целом и о характере взаимозависимости его проблем. Как результат, имеет место нецелостная и «реактивная» региональная политика.

Важно проанализировать, к каким ошибкам приводят некоторые из приведенных установок, и каковы преимущества и недостатки используемых конкретных механизмов их воплощения. Представляется, что целый ряд событий и тенденций последнего времени может выступать в качестве «модельных» для такого анализа. Полагаем, что сюда, в частности, следует отнести «революцию роз» в Грузии, серию террористических актов в отношении России в мае-сентябре 2004 года, текущие события в Абхазии и Южной Осетии, решения в связи с правами русскоязычного населения в Туркмении, некоторые аспекты расширения военного присутствия России и США в Центральной Азии, а также выборы на Украине. Такой перечень обусловлен высокой наглядностью этих событий для понимания ошибок и фундаментальных дилемм российской политики в регионе.

Так, смена власти в Грузии в ноябре 2003 года со всей очевидностью выявила неготовность России к воздействию на ситуацию в условиях кризисного развития событий и обозначила крупный политический просчет - безоговорочную установку на поддержание действующего режима и непринятие во внимание реального политического соотношения сил. Победа партии М. Саакашвили на парламентских выборах была в значительной мере обусловлена не только точно выверенной в плане политических технологий кампанией, но и определенными внутренними предпосылками к принятию радикальных политических идей, сложившимися в грузинском обществе. Важную роль в этом сыграла и внешняя поддержка (есть свидетельства того, что такая помощь оказывалась, в первую очередь, Дж. Соросом), но аналитики отмечают, что не менее значимым оказались и политические просчеты Шеварднадзе, и в частности, отказ от пересмотра выборов и ставка на союз с А. Абашидзе - фигурой крайне неприемлемой для всего тбилисского политического истеблишмента.

Приход к власти М. Саакашвили был в значительной мере результатом стечения множества вышеуказанных обстоятельств и стал некоторой неожиданностью даже для официального Запада, который, как считается, ориентировался на поддержку более умеренной в своих политических взглядах Н. Бурджанадзе. В этом смысле результат политической борьбы был во многом случайным и трудно просчитываемым. Тем не менее, некоторые основания заранее предполагать, что режим Шеварднадзе не сможет остаться у власти, все же имелись. Однако свойственные российской политической элите представления о решающей роли на любых выборах так называемого «административного ресурса» стали основой политической линии на поддержку этого режима.

Не исключено, что эту цель действительно было возможно реализовать. В частности, имеется информация, что во время своего визита в Тбилиси И. Иванов предложил Э. Шеварднадзе такой вариант выхода из кризиса как подача иска в конституционный суд, отмена результатов парламентских выборов, их перенос на несколько месяцев, что позволило бы оставить власть за действующим президентом. Тем не менее, Э. Шеварднадзе не стал действовать таким образом, а альтернативами были лишь силовой вариант развития событий, не выгодный ни одной из заинтересованных сторон, либо уход в отставку, что в итоге и произошло.

Первая проблема заключалась в том, что Россия, позиционировав себя как сторонника старого режима, существенно осложнила себе взаимодействие с новыми грузинскими властями. В то же время, в 2003 году, перед выборами в Грузии, представители антишеварднадзевской коалиции приезжали в Москву, чтобы установить контакты с российскими властями, однако не были приняты никем из значимых политических фигур не только на официальном уровне (что вполне логично), но и в частном порядке. В случае налаживания контактов с ними ситуация могла бы измениться: во-первых, это повышало бы шансы на приход к власти в Грузии менее националистически настроенных фигур, во-вторых, позволило бы российской стороне выдвинуть некоторые условия, касающиеся отношений с Грузией, в обмен на политическую поддержку или отказ от создания препятствий. В этом случае, как представляется, антироссийская риторика нынешних грузинских властей была бы не столь неизбежна.

Разумеется, не следует преуменьшать значение внешнего фактора в проводимой Грузией политике. Среди представителей наиболее антизападно настроенной части российской политической элиты распространено мнение, что все действия нового грузинского правительства полностью подчинены стратегии Запада. Например, вице-президент Академии геополитических проблем Л.Г. Ивашов считает, что «отрабатывая военное поощрение и более чем стомиллионный кредит МВФ, М. Саакашвили расконсервирует старые конфликты, создавая конфликтогенную зону вдоль российской границы». Действительно, и интересы США по установлению геополитического контроля над регионом, давление, оказываемое ими на Россию с целью уменьшения ее военного присутствия на Южном Кавказе, совпадают с заявленными целями М. Саакашвили по объединению Грузии, которое с учетом жесткости требований Тбилиси и нежелания населения автономий их выполнять можно обеспечить только силовым путем. Представляется, однако, что агрессивный курс руководства Грузии обусловлен не только внешними «инструкциями», но и желанием отвлечь внимание от решения актуальных социально-экономических проблем. Продекларированная задача борьбы с коррупцией, пронизывающей всю экономику Грузии, как и другие столь же сложные социально-экономические проблемы, требуют системного решения и длительной напряженной работы, к проведению которой нынешнее руководство столь же не готово, как и предыдущее.

Поэтому нельзя с уверенностью утверждать, что выбранный антироссийский курс был бы иным в случае более гибкой позиции российских политиков по отношению к оппозиционным лидерам перед началом «революции роз». Тем не менее, в той мере, в какой проводимая политика зависит не от жестко заданных внешних и внутренних объективных характеристик, а от личностных предпочтений и мировоззрения лидеров, сохраняется возможность корректировки в соответствии с этими взглядами общих установок политического курса. Это выявляет вторую проблему - необходимость «культивирования» пророссийски настроенной оппозиции в действующих режимах и создания комплекса зависимостей, делающего невозможным поворот этой будущей элиты в сторону конфронтационной политики. Причем проведение такой работы следует начинать не непосредственно в момент переломных событий (таких, например, как выборы), а задолго до их предполагаемого наступления.

В то же время, анализ некоторых особенностей (таких, в частности, как клановый характер обществ и элит, специфика менталитета и т.д.) организации южных постсоветских государств позволяет предположить, что даже приход этих новых элит не способен принципиально изменить характеристики режима. Действующие механизмы распределения получаемых доходов ориентированы на закрепление социального расслоения, и повышение внешних финансовых вложений в экономики данных государств не будет автоматически способствовать направлению большего объема средств на решение важных внутренних проблем. Как пророссийски, так и прозападно ориентированная элита в этом плане вероятнее всего будут проводить одинаковую политику, ведущую в конечном итоге к росту социальной напряженности.

Поэтому усиления экономической взаимозависимости и поддержки ориентированных на сотрудничество с Россией элит недостаточно для исключения тех новых угроз, которые несет в себе эта напряженность, служащая базой усиления радикально настроенных религиозных течений, террористических группировок и организованной преступности. Для достижения же стабильности необходимо кардинально менять всю систему организации власти, то есть, как минимум, создавать механизмы более равномерного распределения доходов. Наряду с этим трансформация авторитарных южных постсоветских режимов в подлинно демократические представляется почти нереальной. Сложность этой задачи заключается не только во внутреннем сопротивлении и отсутствии достаточных культурных предпосылок, но и в неготовности ни одной из внешних сил заниматься ее решением. Кроме того, в существующих условиях именно при демократическом способе передачи власти представляется наиболее вероятным победа в этих обществах наиболее радикальных сил.

Разрешить данную дилемму представляется возможным только в случае одновременной трансформации сознания лидеров и создания экономических предпосылок для движения к повышению благосостояния общества в целом. Подход России в отношении этих государств должны быть тщательно выверен с учетом нескольких ключевых соображений. Прежде всего, нельзя стимулировать политику шантажа, который заключается в попытках использовать популярную среди части российской политической элиты риторику времен «холодной войны» для получения экономических выгод и гарантий сохранения у власти в обмен на лояльность и демонстрацию пророссийской ориентации. Следование в русле этой политики приводит к неэффективному расходованию российских ресурсов и усложняет решение задачи борьбы с новыми угрозами. Кроме того, позиция шантажа по отношению к России со стороны региональных элит «создает немалые возможности для проникновения [в регион] третьих стран и сил, способных минимальными финансовыми инъекциями добиваться для себя желаемой отдачи».

Последнее соображение, подчеркнем, вполне может служить и в пользу укрепления позиций России, поскольку реальные финансовые вложения в регион западных государств были и остаются весьма незначительными. Это постепенно начинает осознаваться и самими элитами, неоправдавшиеся надежды которых на масштабные западные инвестиции ведут к поиску других альтернатив. Это в какой-то мере делает менее вескими распространенные доводы об отсутствии у России достаточных средств на проведение активной политики в регионе. Обеспечить экономическое присутствие, сопоставимое с западным, вполне возможно, особенно с учетом благоприятной для России внешней конъюнктуры и уже имеющейся взаимозависимости ключевых отраслей российской и других постсоветских экономик. Важным фактором выбора в пользу сотрудничества с Россией может стать и установка на немедленное участие в развитии этих отраслей, которое будет выгодно контрастировать с западной политикой получения контроля с последующей консервацией.

Следует указать на некоторые необходимые условия такого сотрудничества, текущие недостатки которого наглядно проявились, например, в российских методах решения проблемы русскоязычного населения в Туркменистане. Ситуация в этой сфере резко ухудшилась после заключения Россией в июле 2003 года контракта о долгосрочных поставках туркменского газа, что дало основания многим экспертам утверждать, что данный контракт с «Газпромом» Туркменбаши подписал в обмен на отказ России от двойного гражданства. В связи с этим и содержащиеся в «доктрине Иванова» заявления по поводу отстаивания интересов русскоязычного населения заграницей ставятся аналитиками под сомнение. Так, А. Малашенко отмечает, что «трудно представить Россию в роли гаранта демократических прав и свобод Москве гораздо проще договориться с авторитарными режимами в регионе, чем с демократически настроенными политическими элитами. Россия предпочитает строить отношения с такими лидерами, как Ислам Каримов или Нурсултан Назарбаев, поведение которых предсказуемо».

Вышеуказанное еще раз подчеркивает важную дилемму российской политики в регионе. Отказ от поддержки режимов, ориентированных на «монолитизацию» государства, а потому негативно относящихся к диаспорам как возможным источникам внешней угрозы, ведет к потере экономических преимуществ; поддержка - к дискриминации соотечественников, права которых российское государство обязано защищать. Вероятно, что выбор в настоящее время сделан в пользу экономических соображений. В то же время нельзя не осознавать, что некоторые нематериальные и неосязаемые факторы имеют не менее важное политическое значение. В конечном итоге демонстрация нежелания защищать интересы в этой области приводит к потере политических, а затем и экономических преимуществ, несопоставимых с достигнутыми таким образом приобретениями.

Это выражается в потере уважения к государству, а как одно из следствий, существенно уменьшается его интеграционный потенциал. Именно отсутствие притягательности государства как идеи, способной привлечь и интегрировать не только и не столько элиты, сколько общества постсоветских государств, является, полагаем, одной из значимых причин не вполне успешной конкуренции с Западом в регионе. Как отмечает в этой связи главный редактор журнала «Международные процессы» Ф. Лукьянов, выдвигаемый в настоящее время Россией проект «восстановления империи» не вполне привлекателен по той причине, что в основе интеграционных начинаний лежит ностальгия по прошлому: «И в какие бы формы ни облекались российские проекты, даже самые прогрессивные и заманчивые, они воспринимаются как возврат назад, пусть в счастливое, но прошлое. А у прошлого много аспектов, и вспоминать счастливые, отвлекаясь от прочих, просто невозможно». Даже если не полностью соглашаться с критикой самой идеи, следует отметить, что любая идея должна сопровождаться практическими мерами по ее реализации, а факты, подобные политике в отношении прав соотечественников в Туркмении, эту идею безусловно дискредитируют.

Вместе с тем, и конкретные механизмы реализации российского проекта интеграции страдают целым рядом недостатков. Примерами тому может быть крайне неэффективная работа российских политтехнологов во время президентских выборов в Абхазии и на Украине. Разумеется, масштабы и значимость этих событий различны, но оба они тесно взаимосвязаны с перспективами сохранения Россией своего влияния в регионе. В частности, неустойчивое положение в Абхазии создает дополнительные проблемы и снижает количество альтернатив в отношениях с Грузией, а от результатов украинских выборов, по мнению экспертов, во многом зависит результат американо-российского геополитического соперничества в Центральной Азии и на Кавказе.

Уже отмеченная ранее установка российских политиков на поддержку кандидатов от действующих правящих сил сочеталась в процессе обоих выборов с крайне демонстративным оказанием такой поддержки. Схема предвыборного противоборства на Украине во многом схожа с логикой грузинской «революции роз» в плане активного западного и российского вмешательства. В Абхазии западное участие не столь очевидно, как российское, но общими чертами в украинских и абхазских выборах является то, что победа того или иного кандидата кандидатов в обоих случаях представляется вопросом выбора дальнейшей геополитической ориентации - пророссийской либо прозападной.

В то же время именно избыточные пропагандистские усилия России по представлению ситуации именно таким образом, полагаем, служат в большей степени ослаблению ее позиций как в достижении поставленной цели, так и в перспективах позитивных отношений на этих направлениях ее политики. Это объясняется несколькими причинами. Первая из них - так называемое «протестное голосование», то есть негативная реакция населения на демонстративное поведение внешних сил, воспринимающееся как своего рода акт нарушения суверенитета. Например, замечание, что «грубые методы работы российских политтехнологов, привлекших к агитации в пользу Хаджимбы и ряд известных российских политиков, и шоу-звезд не могли не вызвать протестного голосования у части абхазского населения», еще более справедливо для Украины, где доля населения, болезненно воспринимающего попытки российского вмешательства во внутренние дела, несомненно выше, чем в Абхазии.

Вторая причина, как полагаем, - ошибка в выборе перспективного партнера. Даже в случае Украины правильность выбора далеко не столь очевидна, как кажется. Во-первых, изначально и победа В. Януковича, и победа оппозиции в лице В. Ющенко в равной степени оставляла России простор для политического маневра и диалога с победителем. Во-вторых, существуют свидетельства того, что интересы финансово-промышленных групп, поддерживающих В. Януковича, в значительной степени не соответствуют российским интересам. Наконец, исторический опыт постсоветских лет показывает, что поддерживаемые Россией политические фигуры весьма часто переходили к проведению политики, совершенно отличной от российских ожиданий. В этой связи абсолютно справедливо замечание, что «предвыборная политическая риторика и президентская деятельность - далеко не одно и то же».

Еще, менее оправданным представляются односторонние ставки России на выборах в Абхазии, во многом способствующие расколу абхазского общества. Поддержка Р. Хаджимбы мотивировалась в том числе и «прогрузинской» позицией оппозиционного кандидата С. Багапша. В то же время перед выборами было вполне очевидно, что ближайшие годы любой абхазский лидер серьезно осложнит свое положение в случае попыток идти на переговоры с Грузией по изменению статуса Абхазии. Вследствие грубого вмешательства российских политтехнологов в предвыборный процесс возникла ситуация, когда любое решение, которой противоречит интересам России. Дальнейшая поддержка Р. Хаджимбы грозит переходом гражданского противостояния в вооруженные столкновения, в случае признания победы С. Багапша «у нового абхазского президента останется в душе немалый осадок и политика Сухуми уже не сможет быть столь безоглядно пророссийской, как в последние одиннадцать лет». В то время как у Грузии появился неожиданный шанс, сыграв на межабхазских противоречиях, начать сепаратные переговоры с разными группами внутри абхазских элит, у России практически исчезла возможность контролировать ситуацию в республике и использовать такой контроль как дополнительный аргумент в отношениях с Грузией.

В российском подходе в этих случаях имеет место «примитивизация» геополитических идей: вся совокупность исторических, экономических и геополитических интересов сведена к вопросу «С Россией или против России?» и рассмотрению проблемы российского влияния под единственным углом зрения: необъявленного противостояния России с Западом. Можно привести множество фактов в пользу самого такого противостояния - и в политической, и в экономической, и в идеологической, и в культурной сферах. Тем не менее, едва ли оправданными представляются конкретные воплощения этого тезиса в российской политике, предполагающей создание и поддержку слабых «управляемых режимов» антизападной ориентации. Главная проблема заключается в том, что предполагаемые партнеры при этом изначально не воспринимаются как автономные территории со своей собственной системой национальных интересов, а интересы самой России там рассматривают почти исключительно в терминах «холодной войны».

Ситуация с военным присутствием США в Центральной Азии также вскрывает противоречивость и опасности такого подхода. В настоящее время информационная поддержка проводимой Россией политики наращивания собственного военного присутствия основана на идее борьбы с терроризмом и повышения обороноспособности на южных границах. Некоторые факты свидетельствуют о том, что эти задачи на практике не являются основными, поскольку характер и структура создаваемых военных объектов не ориентированы на их эффективное решение. Так, создание российской военной базы в Канте - скорее акт демонстрации силы, призванный внешне уравновесить близлежащую американскую базу в Манасе. База в Канте официально предназначена для специальных операций по противодействию нападениям вооруженных отрядов на центрально-азиатские страны. Однако функционально дислоцированная здесь военная авиатехника призвана решать задачи отражения воздушных нападений, сопровождения транспортных самолетов и перехвата целей над Афганистаном и Пакистаном, и напротив, не подходит для борьбы с мелкими группами повстанцев или террористов в горной местности. Более того, сама база по своей структуре и личному составу фактически является частью Уральского округа ВВС и ПВО, а не элементом сил быстрого реагирования.

Смысл военной активности России в Таджикистане также неоднозначен. Получение 201-й российской дивизией статуса военной базы и сопутствующие соглашения могут рассматриваться скорее как достижение российской политики: предполагаемые существенные финансовые вложения и списание государственного долга Таджикистана компенсируются получением в собственность важных военных и экономических объектов на его территории. Неясными, однако, представляются механизмы решения военной базой декларируемых задач сдерживания исламских боевиков в Афганистане. Как отмечают некоторые эксперты, адекватных задач для базы пока не существует, поскольку массированное внешнее вторжение весьма маловероятно, и намного более актуальная угроза - наркотранзит, осуществляющийся небольшими легковооруженными группами, борьба с которыми средствами базы нецелесообразна. В то же время именно российские пограничники, которые более или менее эффективно боролись с этой угрозой, уже в течение нескольких лет выводятся из республики, а их функции передаются таджикской стороне. Однако известно, что даже служащие в российских погранотрядах таджики зачастую помогают наркоторговцам, поскольку связи с родственниками, живущими по другую сторону границы, оказываются сильнее, чем верность служебному долгу. Вполне очевидно, что при окончательной передаче охраны границы Таджикистану исчезнут последние препятствия на пути наркотраффика из Афганистана.

Проводимая Россией политика в отношении военного присутствия в Центральной Азии позволяет, таким образом, решать задачи, отличные от декларируемых. Как отмечают некоторые исследователи, приоритетами России в данной политике является создание противовеса присутствию США и НАТО, сдерживание Узбекистана в качестве потенциального прозападного политического конкурента в Центральной Азии, и создание возможности силового вмешательства в борьбу за власть или в межэтнический конфликт в Узбекистане (в соответствии с «доктриной Иванова»). В связи с этим долгосрочные соглашения о базах могут втянуть Россию в конфликты, связанные с интересами местных правителей, стремящихся к достижению узконациональных целей или к разгрому политической оппозиции с помощью российской военной и политической поддержки; эти конфликты могут стать особенно опасными в связи с западным военным присутствием.

Следует отметить, что как установка на поддержку авторитарных режимов, так и демонстративное противоборство с США в регионе навряд ли соответствуют российским интересам. Последние объективно совпадают с американскими в сфере борьбы с терроризмом на афганском направлении, и пренебрежение возможностями партнерства на этой основе представляется нежелательным. К тому же, гипотетическое свертывание военного присутствия США означает для России необходимость самостоятельно обеспечивать региональную стабильность, что связано с чрезмерным расходованием ресурсов. В краткосрочной перспективе России, вероятно, не удастся выстроить полностью замкнутую на нее систему региональной коллективной безопасности. Так, в ОДКБ до сих пор не участвуют Туркмения и Узбекистан, в ШОС Россия пока занимает лидирующие позиции, но в этой организации будет все более усиливаться роль Китая. Возможность становления последнего в качестве серьезного конкурента России в регионе вполне способна изменить роль американского присутствия, поскольку в этом случае оно может рассматриваться как фактор сдерживания экспансии Китая.

В то же время, нельзя не признать, что американские военные базы служат мощным инструментом давления на региональных лидеров, например, в плане реализации экономических проектов, связанных с транспортировкой энергоносителей, что создает угрозу переориентации экспортных потоков в обход России. При этом наряду с опасностью установления контроля США над регионом, в случае прямолинейного сопротивления России таким попыткам существует угроза дестабилизации ситуации и потери рычагов воздействия на регион обеими сторонами. Силовое вытеснение США из региона представляется не только нереалистичным, но и невыгодным - по крайней мере до тех пор, пока самодостаточная система региональной безопасности не будет создана.

Установка на противоборство с США особенно ярко проявляется на Кавказе, и здесь события последних месяцев как на российском Северном Кавказе, так и в Грузии наглядно продемонстрировали целесообразность рассмотрения Кавказа как единого политического организма, а также выявили ряд американо-российских противоречий. Администрация США заинтересована в установлении контроля над экспортными маршрутами в Закавказье, а эта задача, судя по заявлениям ее идеологов, не может быть решена без изменения статус-кво, то есть без вытеснения из региона России. Очевидно, что путем к этому была избрана дестабилизация региона и линия на обострение существующих конфликтов. Тем не менее, эта линия едва ли способствует достижению цели, поскольку Россия поставлена в ситуацию, когда уход из грузинских автономий невозможен без неприемлемых для нее внешне- и внутриполитических последствий.

Активизация региональных конфликтов, как полагает руководитель службы стратегического планирования Ассоциации приграничного сотрудничества А. Собянин, связана с тем, что «еще в 2001 г. была принята долгосрочная стратегия - обеспечить военное присутствие на Каспии и сухопутный коридор из Черноморского региона в Каспийский и далее в Среднюю Азию». Схожего мнения придерживается эксперт Российского института стратегических исследований А. Скаков: «Грузия начнет «заниматься» Южной Осетией из-за давления заокеанского партнера». Российские аналитики в целом склонны рассматривать и события на российском Северном Кавказе как инициированные Западом и тесно взаимосвязанные. Тем не менее, нельзя не заметить, что в стратегическом плане нестабильность на Кавказе явно входит в противоречие с необходимостью США контролировать экспортные маршруты. Поэтому возникают и альтернативные интерпретации происходящих на Кавказе событий: например, заинтересованность какой-то части внешнеполитического американского истеблишмента «в смене повестки дня и отвлечении этой маленькой войной от Ирака», либо поиск инициаторов конфликтов в других западных государствах.

Однако поиск исключительно внешних причин происходящего во многом ориентирован на сокрытие внутренних предпосылок. К последним, например, относится неуспешность попыток М. Саакашвили по восстановлению экономики, борьбе с коррупцией и другими заявленными целями, способствовавшая его трансформации в «военного президента» как средству удержания власти. Имели место и российские политические ошибки, помимо уже отмеченного вмешательства в выборные процессы в Абхазии. Причем системная ошибка на Северном Кавказе, полагаем, заключается в поддержке удобных президентской администрации, но не очень авторитетных лидеров в южных российских регионах. Эта практика, скорее всего, укрепится и после отмены всенародного избрания губернаторов, причем ситуация усложнится с учетом возможности пренебрежения при этом мнением населения. События в Карачаево-Черкессии, в Ингушетии во многом вскрыли ошибочность такого подхода, когда «удобные» региональные лидеры не способны консолидировать элиты и население и контролировать ситуацию в республиках. Опасности назначений региональных руководителей в соответствии с субъективными предпочтениями, а не в силу объективных показаний, полагаем, еще проявят себя на всем Северном Кавказе, особенно в ситуации в Дагестане, где чрезвычайно сложный и многонациональный состав населения обусловливает необходимость самого тщательного поиска взаимоприемлемой фигуры, недостижимого при практике назначений.

Обобщая вышеизложенное, необходимо отметить, что целый ряд политических неудач России в регионе обусловлен внутренними и зависящими от выбранных ею политических механизмов причинами, и их, таким образом, возможно и должно скорректировать. Страны региона объективно входят в сферу стратегических интересов России, они связаны с нашей страной и экономически, и политически, и культурно; значительная часть территории самой России также органически включена в состав региона как складывающейся политической целостности. Усилия России должны, как представляется, сконцентрироваться на нескольких направлениях.

В области долгосрочных стратегических интересов важными задачами являются, в первую очередь, создание в регионе экономического и политического комплексов, а также системы безопасности, замкнутых на Россию. Задача интеграции региона не может при этом быть полностью решена в отсутствие мощной идеологической поддержки такого объединения. При этом идея «реконструкции империи» не всегда оказывается продуктивной, поскольку ассоциируется в представлении обществ этих государств с курсом на «архаизацию», а также вызывает сопротивление националистически настроенных сил. Альтернативой могла бы служить идея модернизационного развития региона, обусловленного общей необходимостью включения в процессы глобализации в качестве ее субъекта, а не объекта. Крайне необходим при этом отказ от существующих в настоящее время методов обеспечения своих интересов, в частности, от грубого и демонстративного вмешательства во внутриполитические процессы государств региона. Наряду с этим обеспечение широкой общественной поддержки в регионе российских идей интеграции критическим образом зависит от ее способности создать привлекательную модель развития. Наблюдающаяся в последнее время в России тенденция к концентрации политической власти без ее использования в целях модернизационной трансформации государства не способствует решению этой задачи.

Еще одна долгосрочная проблема заключается в том, что реализация широкомасштабных целей геополитической, оборонной и энергетической политики России по-прежнему тесно зависит от личных позиций лидеров государств региона (особенно в Центральной Азии). Действия по смене этих лидеров в краткосрочной перспективе представляются невыгодными для России, поскольку отсутствуют политические силы, способные при приходе к власти отстаивать российские интересы. Тем не менее, в среднесрочной перспективе необходимо активно участвовать в формировании пророссийской оппозиции в этих странах. Авторитаризм как принцип управления нередко носит вынужденный характер, и именно к нему обычно власти того или иного государства прибегают в тех случаях, когда начинают замечать, что не могут эффективно управлять страной в критической ситуации. Поэтому текущей задачей является убеждение авторитарных лидеров (с использованием всех имеющихся средств, за исключением силовых) сконцентрироваться на противодействии новым угрозам путем реальной борьбы с их социально-экономическими предпосылками, снижающим вероятность возникновения радикальной оппозиции. Помощь в этом должна быть строго привязана к конкретным результатам и иметь для России долгосрочную экономическую или политическую отдачу.

Важной стратегической задачей в условиях внешнего военного присутствия является обеспечение безопасности России в регионе. Втягивание при этом в демонстративное противостояние с западными странами представляется опасным и непродуктивным. Напротив, необходим поиск точек максимального соприкосновения интересов и активное сотрудничество по этим направлениям. Цель полного предотвращения экономического и политического присутствия ведущих субъектов мировой политики в Каспийском регионе нереалистична, поэтому оптимальным представляется отказ от политики противодействия в пользу более активного участия России в крупных долгосрочных международных проектах - по крайней мере, в тех случаях, где такое участие создает реальные возможности влияния на ситуацию в регионе и приносит экономические дивиденды. В то же время, необходимо последовательно возражать против внерегионального военного присутствия непосредственно в акватории Каспийского моря, инструментом чего может служить скорейшее принятие такого международно-правового статуса Каспия, который исключал бы эту возможность.

Участие России в укреплении безопасности в регионе должно основываться на принципах отказа от военного решения внутриполитических конфликтов в региональных государствах в интересах тех или иных местных элитных группировок. При этом миротворческая деятельность России не должна быть свернута там, где она показала свою эффективность (в частности, в Абхазии и в Нагорном Карабахе). В то же время необходимо препятствовать попыткам силового вовлечения России в региональные процессы, что может быть достигнуто путем более сбалансированного учета интересов сторон, а также использования «мягких» инструментов давления на их позиции при отказе от явной и публичной демонстрации силы. Такими инструментами могли бы стать, в частности, контроль российских компаний над важными экономическими объектами в государствах региона, а также интересы их национальных диаспор в России. Необходимо по возможности сохранять позиции ключевого посредника в решении конфликтов, не допуская их интернационализации, что будет осложнено в случае явной поддержки одной из противоборствующих сторон.

Важен при этом и поиск достаточно влиятельных внешних сил на Западе, заинтересованных в скорейшей стабилизации ситуации регионе и использование их лоббистских возможностей для трансформации агрессивной региональной политики западных государств. Здесь большое значение имеют «внутризападные» противоречия, а такими силами могут выступать как европейские компании, конкурирующие с американскими в регионе, так и внутриполитические оппоненты курса администрации Дж. Буша на военное решение конфликтов.

Одним из ключевых вопросов обеспечения безопасности России в регионе являются отношения с Ираном, который в перспективе может стать ее серьезным экономическим и идеологическим конкурентом. При этом основная опасность в данном случае исходит от состояния американо-иранских отношений. С одной стороны, прогнозируемый приход к власти в Иране радикально настроенных сил снизит угрозу экономическим интересам России вследствие усиления действий США по блокированию иранских экономических проектов. С другой - при этом высока вероятность попытки США повторить в отношении Ирана «иракский сценарий». Последнее вызовет в случае успеха полное открытие региона Каспия для внешнего военного присутствия. Поэтому представляется необходимым всеми возможными средствами, в том числе и с использованием экономической заинтересованности западных компаний в сотрудничестве с Ираном, препятствовать проведению американской военной операции в отношении этого государства.

Не менее важной долгосрочной проблемой, которой, как правило, не придается большого значения на фоне остальных, является сохранение Каспия как уникального природного объекта, что должно предусматривать наличие солидарной ответственности всех прикаспийских государств за экологическую безопасность Каспийского моря, причем обеспеченную конкретными механизмами наложения санкций за ее нарушение. Эта проблема тесно связана как с вопросами организации безопасности нефтедобычи, так и с предотвращением деятельности браконьеров на Каспии. Вторая задача не может решаться исключительно силовыми методами и должна предполагать создание в прикаспийских регионах России социально-экономических условий, предотвращающих втягивание их населения в данную незаконную деятельность, а также политические решения относительно местных властных группировок, связанных с оказанием поддержки контролирующим этот бизнес криминальным структурам.

Таким образом, масштаб задач, стоящих перед Россией в Каспийском регионе, обусловливает необходимость существенного расходования политических и экономических ресурсов на данном направлении. Перспективы занятия и сохранения Россией позиций регионального лидера зависят в наиболее общем плане от ее способности выработать целостную и непротиворечивую региональную стратегию, создать либо эффективно использовать имеющиеся механизмы ее реализации, и обеспечить широкую общественную поддержку этой стратегии как внутри страны, так и в региональных государствах.

Представляется вполне оправданным предположить, что при продолжении текущей политики возможность управления процессами в регионе будет уменьшаться. Так, Россия уже поставлена на грань силового решения проблем в отношениях с Грузией, поскольку отказ от миротворческого и военного присутствия означает окончательный выход всего Кавказа из сферы ее влияния и серьезно подрывает ее способности быть лидером интеграции региона и арбитром в разрешении острых региональных проблем. Тем не менее, военное решение столь же неприемлемо, поскольку чревато втягиванием в еще один затяжной конфликт. «Патовая ситуация», возникшая на Кавказе, может быть разрешена только путем использования мягких инструментов воздействия, организации переговорного процесса с активным участием России. При этом необходимо взаимодействовать не только с непосредственными участниками конфликта, но и с внешними силами, поскольку, например, заинтересованность Запада в дальнейшем участии России в антитеррористической коалиции или в развитии энергетического сотрудничества могут быть в этом случае стимулами к поиску взаимоприемлемых решений.

В то же время, в самой России стремления к снижению напряженности в регионе по крайней мере путем отказа от конфронтационной политической риторики пока не наблюдается. Напротив, звучат резкие заявления российских официальных лиц о возможности силовой защиты своих интересов. При этом очевидна вся противоречивость российской позиции в отношении кавказских автономий. Так, официально декларируя признание территориальной целостности Грузии, Россия фактически открывает границы с Абхазией и санкционирует массовую выдачу российских паспортов ее населению, и т.д. С одной стороны, руководитель МИД РФ С. Лавров утверждает об уважении суверенитета государств региона: «Наша политика простая, и президент Путин, выступая в МИД в июле этого года, заявил, что у нас нет монополии на постсоветское пространство. У нас есть законные интересы, и мы хотим, чтобы наши соседи, которые связаны с нами узами, эти интересы учитывали в своей политике. Одновременно мы признаем, что эти страны суверенны».

С другой стороны, наблюдается демонстративное вмешательство во внутренние дела этих государств.

Крайне противоречивой и спорной является и политика «размена», наблюдающаяся в отношениях с авторитарными лидерами региона. Отказ от защиты прав соотечественников, выглядящий как компенсация за получение экономических преимуществ, вывод пограничных войск из Таджикистана, трактующийся как уступка контролирующим наркобизнес группировкам в обмен на некоторые экономические и «статусные» приобретения и другие подобные политические шаги препятствуют формированию позитивного имиджа России, а неспособность проводить одновременную защиту всего спектра собственных интересов существенно уменьшает ее «интеграционную привлекательность» в представлении населения всего региона.

Таким образом, российской политике не хватает логической обоснованности и, несмотря на то, что это во многом вызвано объективной сложностью ситуации, ключевой причиной такого положения является отсутствие продуманной «превентивной» стратегии и даже (по крайней мере, на официальном уровне) попыток ее формулирования. Методы, выбранные в качестве решения внутренних проблем на российских региональных территориях (в частности, переход к назначениям региональных лидеров, показательная и во многом несистемная борьба с коррупцией), также не способствуют реальному укреплению позиций России в регионе, как и все более набирающие силу в политических кругах концепции тотального и безальтернативного противостояния с Западом.

При прогнозировании развития ситуации в регионе представляется целесообразным выделить несколько ключевых параметров, которые в наиболее существенной степени будут влиять на перспективы России в Каспийском регионе. Во-первых, это - характер изменений региональной политики самой России. Во-вторых, динамика позиций внешнеполитических элит ведущих западных держав, и прежде всего, США. В третьих, процесс трансформации авторитарных политических режимов, функционирующих в государствах региона, и динамика их внутренней политики. В-четвертых, действия различных политических сил, создающих угрозы безопасности региона, отличные от традиционных (межгосударственных). При этом все данные факторы следует рассматривать как тесно взаимозависимые, а на основе того или иного их сочетания можно построить несколько основных сценариев развития политической ситуации в регионе.

Наиболее важными здесь представляются (по критерию имеющихся возможностей воздействия на регион) позиции США и России и состояние российско-американских отношений, поскольку политика региональных постсоветских государств во многом производна от них. Террористическая же активность пропорциональна расширению социальной базы терроризма и в этом смысле зависит от внутриполитической динамики в государствах региона. Наряду с этим, полностью устранить или снизить влияние этого фактора вне зависимости от характера политики всех акторов в ближайшем будущем навряд ли удастся, поэтому он может рассматриваться как некоторый относительно устойчивый «прогнозный фон», в краткосрочной перспективе имеющий тенденцию к повышению.

В связи с этим, можно выделить как минимум четыре основных прогнозных сценария: «агрессивная политика США - «реактивная» политика России»; «агрессивная политика США - «превентивная» политика России»; «уменьшение активности США в регионе - активная политика России»; «стратегическое со-управление регионом».

Первый сценарий по сути предполагает продолжение текущих тенденций в политике всех значимых акторов. Отношения России и США на региональном пространстве становятся все более конфликтными. В политике США по отношению к региону остается ключевой установкой передел сфер геополитического влияния и ослабление позиций России. Тем не менее, как США, так и Россия удерживаются от прямого военного вмешательства в ретональные конфликты. Продолжается информационная и экономическая война против России, которую облегчает отсутствие четко сформулированной российской стратегии.

Авторитарные режимы региона балансируют свою внешнюю политику, используя российско-западные противоречия; баланс складывается не в пользу России, в том числе вследствие непривлекательности ее модели общественного развития и допускаемых ей политических и «полит технологических» ошибок. При этом ни одна из сторон не предпринимает реальных усилий по демократической трансформации этих режимов. Рост общественного расслоения и обострение социально-экономических проблем в государствах региона ведет к расширению социальной базы террористических и иных криминальных организаций. Итогом этого становится приход к власти в региональных государствах наиболее радикально настроенных сил, действующих под исламскими лозунгами. США проводят ряд военных операций в регионе, с не более успешными результатами, чем в Афганистане и в Ираке, и регион надолго превращается в зону нестабильности и постоянный источник угроз региональной и мировой безопасности.

Второй сценарий предполагает активизацию каспийской политики России, ее логичное концептуальное и институциональное оформление, минимизацию политических просчетов и создание адекватных ответов - политических, идеологических, экономических - на вызовы, исходящие от США. Предпринимаются попытки построения системы безопасности и экономического пространства под руководством России, культивирования в государствах региона пророссийски ориентированной оппозиции и т.д. Однако рассмотрение при этом США и Запада как основного стратегического противника (необходимость чего обусловливается их агрессивным антироссийским курсом и нежеланием его корректировать) ведет к втягиванию в новую «холодную войну» на региональном пространстве, которую, как известно, проигрывает противник, располагающий меньшими ресурсами. К тому же необходимость собственными силами бороться с проблемами терроризма в регионе, для разрешения которых с очевидностью требуются согласованные с Западом коллективные действия, ведет к неэффективному расходованию ресурсов, а в конечном итоге - к дестабилизации ситуации и потере рычагов воздействия на регион обеими сторонами.

Третий сценарий предполагает достаточно быстрый уход США из региона (преднамеренный или вынужденный - вследствие необходимости высвобождения ресурсов на другие направления политики или очевидной неспособности контролировать ситуацию и несения неприемлемых потерь), одновременно с наращиванием экономического и военного потенциалов России в регионе. При этом Россия, наряду с геополитическими и экономическими приобретениями, вытекающими из этой ситуации, принимает на себя основное бремя ответственности за стабильность в регионе, которое она в краткосрочной перспективе не в состоянии нести. Наиболее вероятный итог - одновременное ведение нескольких локальных антитеррористических операций, полное истощение ресурсов с последующими угрозами потери территориальной целостности, насильственной смены власти и т.п.

Четвертый сценарий - сочетание внятной политики России, не исключающей возможности «игры с ненулевой суммой» на региональном пространстве, с аналогичной готовностью западных держав на кооперационные отношения в регионе. Стороны осознают взаимовыгодность экономического сотрудничества, совместного развития нефтяных, транспортных и иных проектов. Наблюдается понимание необходимости реального, а не декларативного объединения усилий в борьбе с общими угрозами, и происходит отказ от конфронтационной политической риторики. Выстраивается система «со-управления» регионом, в которой Россия, вследствие занимаемого ей геополитического положения, постепенно занимает лидирующие позиции, при этом гарантируя соблюдение разумных и умеренных (преимущественно экономических) интересов западных государств.

Очевидно, что первый сценарий крайне опасен для России; во втором и в третьем, хотя и предполагается большая свобода действий, также преобладают негативные для России последствия; четвертый же открывает перед ней наибольшие возможности. В то же время, анализ политических процессов, протекающих в Каспийском регионе, позволяет с наибольшей вероятностью предположить реализацию первого сценария, с несколько меньшей - второго и третьего. Четвертый же сценарий представляется маловероятным вследствие видимого отсутствия политической воли сторон, хотя некоторые объективные предпосылки к его реализации все же имеются.

Можно выделить две группы причин, которые потенциально способствуют трансформации сложившейся модели отношений ключевых акторов в регионе: обстоятельства, связанные с получением дополнительных выгод от кооперации и с необходимостью устранения угроз региональной безопасности. Соответственно, возможен как «превентивный» вариант, при котором заблаговременное осознание необходимости коллективного решения актуальных региональных проблем и взаимовыгодности экономического сотрудничества позволит создать эффективную систему совместного управления регионом, так и «реактивный», когда сотрудничество начнет реализовываться только при накоплении некоторой «критической массы» угроз, с очевидностью достаточной для необратимой дестабилизации региона. При этом в условиях продолжения текущих тенденций в политике региональных акторов именно второй сценарий будет определять динамику каспийской региональной системы политических отношений.

В заключение следует выделить некоторые основные выводы и результаты анализа. Во-первых, политические отношения в Каспийском регионе формируются вокруг нескольких основных проблемных блоков. Проблемы геополитического контроля над постсоветским пространством, добычи и транспортировки каспийских углеводородных ресурсов, региональные этнонациональные конфликты, проблемы предотвращения терроризма, вопросы функционирования политических режимов находятся в тесной взаимосвязи и служат основой комплекса взаимоотношений политических акторов, характер которого позволяет утверждать о становлении у региона системного качества. В то же время, каспийская региональная система политических отношений еще окончательно не сформировалась и характеризуется состоянием, при котором минимальное воздействие на ключевые проблемные узлы способно радикальным образом изменить ситуацию.

Во-вторых, Россия включена в решение большинства региональных проблем, при этом существует значительный резерв повышения эффективности ее политики в Каспийском регионе. В настоящее время эта политика характеризуется отсутствием концептуального оформления и четких механизмов координации. Вместе с тем вследствие тесной взаимозависимости ключевых проблем Каспийского региона и усиливающегося процесса становления его как системы целесообразно создание координационной структуры, занимающейся формулированием стратегических целей региональной политики и решением всего комплекса связанных с регионом политических, экономических и социальных вопросов.

В-третьих, продолжающийся рост активности внерегиональных и региональных акторов, направленной на вытеснение России из Каспийского региона, при сохранении сложившихся в ее политике тенденций позволяет прогнозировать последующее снижение ее роли в регионе. Однако у России имеется возможность занятия и сохранения ведущих позиций в региональной системе. Она реализуема в случае перехода к восприятию Каспийского региона как единого целого, разработки стратегии российской политики на каспийском направлении и ее адекватной институциональной поддержки, а также при условии поиска взаимовыгодных неконфронтационных решений по региональным проблемам с влиятельными внешними заинтересованными силами.

Автор: Миллер Н.Н.