Причины этнизации политики в посткоммунистическом мире
Конец 80-х - начало 90-х г. XX в. ознаменовался сложными и противоречивыми по сути и своей значимости событиями. И самым грандиозным явилось событие, связанное с исчезновением с политической карты мира такого государства, как СССР. Вместе с тем появились множество независимых государств, которые уже стали проводить собственную политику в противовес той политике, которая проводилась советским правительством.
Прослеживая развитие современных посткоммунистических государств, можно заметить, что этнизация политики представляется столь же неизбежной реакцией рациональных акторов посткоммунистических обществ, сколь опасна она в долговременной перспективе и с точки зрения ее совокупных последствий. Но если она способна повлечь за собой тяжелые последствия, то почему же акторы все-таки прибегают к политике этнизации? Здесь можно найти множество объективных и субъективных причин, которые тесно взаимосвязаны и частично накладываются друг на друга. Главной объективной, по мнению автора, причиной этнизации политики выступает системный кризис социализма. Поиск путей выхода из данного кризиса постепенно создавал условия для появления множества субъективных причин, которые легли в основу этнизации политики в посткоммунистическом мире. Одной из важных субъективных причин является кризис государственной власти.
Представители политической элиты посткоммунистических обществ испытывали острую потребность отмежеваться от старого режима, особенно если их подозревают в том, что они ранее были их сторонниками. Однако, «стремясь освободиться от «советского прошлого», новые лидеры партий, движений, наций и республик вольно или не вольно сами оказывались в полной зависимости от партийно-советской системы и ее методов руководства. Новые проблемы они стали решать на основе старых методов, принципов, стереотипов и подходов, очевидно потому, что потеряли представление о времени и пространстве». Во многих странах Центральной и Восточной Европы опыт коммунистического правления выражался в понятиях, как принудительного разъединения, так и искусственного межнационального союза, а именно принудительного разъединения с Западом и искусственной интеграции с Востоком, с его экономическими, политическими и военными структурами. В годы коммунистического правления Восточная Германия, Польша, Чехословакия и Венгрия испытывали как бы двойную сложность: с одной стороны, их исторические и культурные связи с Западом были разорваны, а с другой - они как бы оказались вынужденными жить под военным, экономическим и идеологическим господством Советского Союза. И хотя при переходе к посткоммунистическому этапу развития основной линией политического разлома в этих странах стал раскол между «старым режимом» и «новой свободой», весьма скоро началось раздвоение нарождающегося нового политического режима. В основе этого вторичного раскола лежал вопрос о том, какую из двух характеристик прежнего порядка считать наиболее важной и, соответственно, на изживание какой из них должны быть направлены основные усилия.
Схематично говоря, произошел раскол между «модернизаторами», стремящимися «вернуться в Европу», и консерваторами, а также силами, выражающими интересы сельского населения, которые предпочитали «вернуться к самим себе». Практически по всей Центральной Европе первая из названных посткоммунистических политических сил оказалась гораздо слабее, чем вторая. Причины, объясняющие превосходство консерваторов-националистов связаны, в первую очередь, с тем, что коммунизм создавал и навязывал искусственные наднациональные узы. Таким образом, крах коммунизма повлек за собой артикуляцию стремлений восстановить и снова обрести национальное прошлое, вновь найти национальную идентичность. Но почему мобилизационная парадигма возрождения, выраженная стремлением «войти в Европу» не только в узком смысле экономической и политической интеграции, но и в широком культурном и социальном плане, оказалась столь слабой? Сценарий, используемый «модернизаторами», основан на противопоставлении некоего «светлого будущего» «темному коммунистическому прошлому», тогда как националисты противопоставляют «темному коммунистическому прошлому» «светлое прошлое» докоммунистического «золотого века». Учитывая противоположность этих двух критериев оценки, обрамляющих соответствующие политические инициативы, «модернизаторы (с их прославлением городской жизни, гражданского общества, рынка, прав человека, секуляризации и нравственной терпимости) несомненно, обречены на поражение. «Ведь они предлагают гражданам и избирателям массу неясного и двусмысленного, нечто крайне трудно мотивируемое для общества, где ни одна из отстаиваемых модернизаторами ценностей не получила сколько-нибудь широкого распространения в качестве укоренившейся нормы и где, вдобавок, принятие этих ценностей не влечет за собой какой-либо благостной перспективы в виде обретения таких желаемых следствий, как процветание и безопасность». Похоже, что мы сталкиваемся здесь с игрой обращенной к прошлому культурной «гордости» против ориентирующейся на будущее экономической «надежды». Учитывая, что в рассматриваемых обществах отсутствуют общие принципы организации политического пространства, которые могли бы служить связующим звеном между противостоящими силами, и недостаточно весомые основания для экономической надежды, страстная потребность в гордости неизбежно возьмет верх.
Что же касается собственно СССР, уже в конце 1980-х годов в обществе все шире распространялось убеждение о том, что серьезные экономические реформы на социалистической основе невозможны и что надежды должны быть возложены только на классические образцы экономического и политического развития западных стран, которые обеспечили их ведущую роль мировой экономики XX века. О масштабах изменения в общественном сознании и, не без влияния либеральной элиты, можно судить по опросам Всесоюзного центра исследований общественного мнения (ВЦИОМ). Так в 1990 году 32% опрошенных считали образцом для подражания США (1989 году - 28%), еще 32% - Японию, 17% - Германию, 11% - Швецию и только 4% - Китай. В этих условиях, с учетом того, что экономические издержки переходного процесса становятся все более ощутимыми, стремление «войти в Европу» может легко спровоцировать реакцию, которую можно охарактеризовать как недозрелость уровня развития в противовес развитым странам Запада. Поражающая асимметрия между двумя сценариями объясняется тем, что «золотое прошлое» дает уверенность, тогда как будущее - нет. Именно стратегическая и программная слабость «модернизаторской» части посткоммунистического политического спектра и питает поддержку подавляющим большинством населения их консервативных, националистических, популистских и клерикальных оппонентов. Политика коммунистического режима, вынуждающего людей жить вместе с «чужаками» и даже находиться под их властью, берет верх в качестве объекта негативных отсылок над другим его деянием - отделением людей от их западных соседей. В результате, при урегулировании проблем, связанных с переходом от одного типа общества к другому, этнические различия, культурный партикуляризм и националистические призывы играют более важную роль, нежели классовые и другие социоэкономические различия и конкурентные отношения - несмотря на то, что последние внесли столь значительный вклад в политическую и экономическую модернизацию Западной Европы. Превалирование националистических и этнических подходов не исключает и наличия смешанных, подобных тому, которого придерживается Венгерский демократический форум, выступающий за экономическую модернизацию и экономическую, равно как и военную интеграцию с Западом, и в то же самое время - в качестве высшего приоритета - за «защиту венгерства от космополитических и культурных преобразований». Процесс дезинтеграции необходимо показать через стремление элит и лидеров получить наибольшую поддержку среди масс. Ярким примером здесь может послужить противоборство между Россией и СССР, между М.С. Горбачевым и Б.Н. Ельциным. На сентябрьском (1989 г.) Пленуме ЦК КПСС, который был посвящен национальной политике партии, М.С. Горбачев развил идею придания нового статуса советской автономии, а именно «преобразовать некоторые автономные республики в союзные». Для борьбы с Б.Н. Ельциным союзные власти инициировали и всячески поддерживали центробежные силы в автономных республиках России. Уже на I съезде народных депутатов СССР в мае - июне 1989 года был поднят вопрос о перестройке федерации с учетом реального суверенитета. Именно на этом съезде, по мнению автора, была заложена основа для расшатывания единства и целостности республик, которые имели в своем составе автономии.
Верховный Совет СССР 26 апреля 1990 года принял закон «О разграничении полномочий между Союзом ССР и субъектами Федерации», который выравнивал правовой статус автономных и союзных республик. Автономные республики рассматривались в качестве советских государств - субъектов Федерации (Союза ССР). Им давалось право передавать полномочия Союза ССР, минуя союзные республики, в состав которых они входили. Отношения же автономных республик и даже автономных образований - округов и областей - со «своими» союзными республиками предписывалось строить на основе договоров и соглашений.
Этим законом союзная власть, по существу, придавала мощное ускорение тому механизму центробежных сил в автономных республиках, который она создала и запустила в июне - сентябре 1989 года. Дезинтегративный механизм в России был фактически заведен союзной властью за целый год до популистического призыва Б. Ельцина в Башкирии: «возьмите ту долю власти, которую сами можете проглотить», призыва, которым он пытался перехватить инициативу по поддержке автономий в борьбе с М. Горбачевым.
Участие в этнических и националистических политических инициативах помогает человеку обозначить свою дистанцированность от прежнего тоталитарного режима. Известно немало случаев, когда этнические движения вносили серьезный вклад в дезорганизацию, дискредитацию на международном уровне и конечный распад коммунистических режимов (движения венгров - в Румынии, турок - в Болгарии, литовцев и армян - в СССР). Поскольку старый режим был печально известен подавлением этнических расколов и возникших на этой почве конфликтов и поскольку границы большинства административных единиц проводились таким образом, чтобы не соответствовать границам расселения этносов, наиболее простым способом отмежеваться от этого режима была переориентация на использование этнических норм. Ведь этничность дает человеку «чистую» идентичность, на которую не влияют ни его положение при старом режиме, ни его прежняя партийная принадлежность. Чем сильнее и обоснованние «подозрения в соучастии», тем сильнее давление и соблазн прибегнуть к подобному выходу, что, вероятно, и объясняет силу националистичесеих чувств, выражаемых бывшими коммунистическими (а ныне обратившимися национал-популистских) лидерами в Сербии, Украине, Болгарии, Словакии, Хорватии, Молдавии и Румынии. Как можно показать на примере Ельцина, Кравчука или Ландсбергиса, единственно мыслимая стратегия, доступная политическим лидерам для обретения политической поддержки, - добиваться общественного одобрения в качестве внепартийной патриотической силы, стремящейся представлять первостепенные интересы своих граждан. Родственным мотивом переориентации на этнические нормы, которым могут руководствоваться элиты, особенно в республиках бывшего Советского Союза, является стремление избавиться от держателей власти и других элит прежнего режима, заменив их «своими» людьми из числа лиц, имеющих соответствующее этническое происхождение.
Таким образом, можно заметить, что идеалы советского строительства, такие как «пролетарский интернационализм» и «социалистическое содружество» частично провалились, а в некоторых странах они даже не укоренялись. Националистические чувства и этнические устремления заглушались и подавлялись, но они так и не были изжиты.
Интернационализм, по мнению В. Заславского, никогда не играл роли общепринятой ценности в силу того, что, с одной стороны, национальные и субнациональные различия между народами стран - членов СЭВ с точки зрения уровня их благосостояния всегда оставались зримыми, а с другой - что на практике «интернационализм» часто означал «русификацию», как это было в странах Балтии. Распад принудительной системы «сдержек и контроля» вместе с недавно завоеванными политическими средствами в виде «большой свободы выражения мнений и доступа к информации являются теми факторами, которые неизбежно ведут к этническим вспышкам. Следующей важнейшей причиной этнизации политики выступает экономический кризис, который охватил весь посткоммунистический мир. Поскольку перспективы на быстрое улучшение экономической ситуации были недостаточно ясными и, особого оптимизма в решении экономических проблем не было, то единственно разумным представлялось в сохранении имеющегося, а не производство нового. Сохранение и защита имеющегося означает предотвращение двух проблем: с одной стороны - это утечка вовне ценных и особо редких ресурсов (денежные ресурсы, рабочие места), а с другой - приток вовнутрь проблем, касающихся инфляции, добавочного населения за счет иммигрантов, беженцев, чужестранных элементов в языке и культуре.
Так, отделяясь от «советской империи», республики Прибалтики и Украина стремились посредством отделения обеспечить себе догоняющую модернизацию и получить дополнительные шансы на вступление в единый европейский дом в лице Европейского Союза или Европейской ассоциации свободной торговли. В условиях господства пессимистических взглядов на экономическое будущее и сильной политической враждебности по отношению к инаковости, «естественное» стремление добиться максимализации собственной прибыли может трансформироваться в более агрессивное стремление максимализировать различие между «своей» и «чужой прибылью. А при отсутствии сильных политических центров власти, а также четко выраженных социоэкономических расколов, единственным из критериев, имеющих значимость, являются этнические.
Третья причина этнизации политики кроется в слабости государства как политической организации. В принципе описанная выше насущная потребность в четких границах могла бы быть реализована, если бы имелось сильное государство, способное навязать жесткие внутренние и внешние правила распределения. Но поскольку народы стран Восточной Европы повсеместно и вполне обоснованно ощущали, что их государства не в состоянии навязывать такого рода правила, обращения к модели отделения «своих» и «чужих» представляется вполне рациональным и оправданным.
Коммунистическим государствам не удалось добиться лояльности и идентификации с собой путем обеспечения того необходимого, что, по всеобщему мнению, современное государство должно было бы обеспечивать, и потому у восточно-европейцев не было особых оснований идентифицировать себя со своими государствами, даже когда те казались прочными и надежными.
После утраты восточноевропейскими странами значительной части даже своей былой «госпроизводительности», государство еще больше дискредитировало себя в качестве объекта идентификации. Тем «целым», частью которого люди себя ощущают, оказалось уже не государство, а нация или этническая общность. В итоге основным критерием соотнесения человека с какой-либо общностью стало не удостоверение личности, а язык, на котором он говорит. Крушение реальной государственной «монополии на применении законного насилия» лишило меньшинства возможности рассчитывать на заступничество государства, оставив их беззащитными перед лицом иногда крайних форм «гражданского» насилия и дискриминации.
Затрагивая проблему меньшинства, автор приходит к выводу о том, что и меньшинства в той или иной степени становились причиной вовлечения этнической проблематики в практику политических отношений.
Внутренние меньшинства многих восточноевропейских государств одновременно являются внешними меньшинствами для соседних государств, которые, в свою очередь, представляют в роли государств-покровителей данных меньшинств («материнских этносов»). Для Словакии и Румынии, имеющих значительные группы этнических венгров, в качестве такого иностранного государства-покровителя внутренних меньшинств выступает Венгрия, для Болгарии - Турция, для Литвы - Польша, для Сербии - Венгрия и Албания и т.д. Поскольку транснациональный режим Варшавского договора, обеспечивающий поддержание мира в регионе, уже более десяти лет назад прекратил существование, у каждого из государств, на территории которого проживает какое-либо этническое меньшинство, есть основания опасаться, что смежное государство-покровитель данного меньшинства придет на его «защиту», что как крайний вариант может обернуться аннексией территории, им населяемой. Перевернутая логика опасения того, что такое может произойти, часто служат оправданием этнической эксклюзивности и превентивных репрессий. В следствие подобного отношения меньшинства, чтобы защитить себя от дискриминации и враждебных действий, могут быть вынуждены искать помощи у государств-покровителей, что, конечно же, тут же интерпретируются большинством как неоспоримое доказательство обоснованности их значительных подозрений. Особенно сложной данная проблема оказывается в тех случаях, когда каждое из двух смежных государств имеет в соседнем соответствующее внешнее меньшинство (к примеру, Словакия и Венгрия, Албания и Греция, Армения и Нагоный Карабах). В таких ситуациях начинает закручиваться спираль взаимного «взятия заложников», когда каждая из сторон действует в соответствии со следующей логикой: «Мы имеем полное право поступать с их людьми так, как они поступают с нашими». Дополнительная сложность возникает тогда, когда в стране происходят несколько этнических конфликтов. В таких ситуациях меньшинствам несомненно стратегически выгодно сделать ставку на объединение сил и взаимную поддержку (так поступили, в частности, поляки и русские в Литве, гагаузы и русские в Молдавии, так пытались повести себя и словацкие венгры, выступающие за сохранение федеративного чехословацкого государства, доминирующие позиции в котором принадлежали чехам). Кроме того, когда раздел государства или сецессия стали свершившимся фактом, это может дать толчок цепной реакции, открыв следующие раунд отделений или, по меньшей мере, выдвижений требований автономии.
Данный процесс происходил и на территории бывшего Советского Союза. После «парада суверенитетов в автономных республиках и развала Союза дезинтегративные процессы в автономиях обусловили цепную реакцию и на территории посткоммунистической России. На протяжении немногим более полугода после принятия РСФСР Декларации о государственном суверенитете, практически все бывшие автономные республики (АССР) в составе России также приняли свои декларации о суверенитете. При этом, декларации российских автономий повторяли содержание аналогичных документов, принятых в союзных республиках в 1988-1989 гг., включая иногда в себя требования верховенства и приоритета республиканского законодательства над российским. Спустя еще полгода все автономные области провозгласили свой суверенитет уже в качестве республик. Однако, в отличие от ситуации с бывшими союзными республиками, за декларациями, принятыми в автономных республиках, не последовали декларации о независимости или о переходном периоде к независимости (как это произошло, например, в Эстонии, Латвии, Литве, Грузии, Молдове).
Анализируя причины этнизации политики также можно выделить стремление через историю й воспоминания показать свои обиды прошлого. Посткоммунистические страны заново открывают и переживают свои национальные истории, в том числе и истории гражданских и межгосударственных войн, которые вплоть до последнего времени по большей части скрывались и искажались.
Такое повторное «обретение истории» служит не только прославлению нации, которую предстоит воссоздать, но и способствует возрождению былых межэтнических конфронтации. По обеим сторонам разделяющей этносы линии в очередной раз вспоминают о том, что сделали, в результате заново всплывают в памяти проявления взаимной враждебности и жестокости, и каждая из сторон знает, что другая сторона помнит об инцидентах, происходивших в прошлом. В этих «когнитивных» условиях, когда у каждого из сторон появляется своя собственная «история», из которой извлекаются соответствующие «уроки», этнической группы, в прошлом подвергавшиеся притеснению, могут почувствовать себя вправе взять реванш или, по крайней мере, добиться гарантий того, что подобное притеснение больше не повторится; а «бывшие притеснители», в свою очередь, могут прибегнуть к превентивным репрессиям, дабы избежать вместе со стороны своих бывших жертв. В любом случае те, кто помнит историю, обречены повторять ее заново.
Прибегая к истории, например, в последние годы СМИ Северного Кавказа подчеркивают о «гегемонизме» русских, об «узурпации» ими власти в республиках в советский период истории. Тем самым они как-бы оправдывались антирусскими настроениями.
Причиной этнизации политики является также использование этничности как коллективного средства давления на государственную власть, то есть политизация этничности. Этнополитика может быть использована лидерами экономически слабо развитых меньшинств в качестве мощного инструмента для получения концессий и субсидий со стороны центра. Особенно эффективным средством торга выступают угрозы отказа от сотрудничества, конечной сецессии или территориального объединения со смежным государством-покровителем. Эти средства применяются тогда, когда возникает угроза потеря какого-то жизненно важного сырья или контроля над определенными источниками силы, как, например, в государствах, возникших на территории бывшего Советского Союза. Если Нагорный Карабах демонстрирует, как взаимосвязаны нефть и стратегические интересы, то Чечня является примером того, как нефть в прошлом была и благословением, и проклятием региона. Это торг на основе шантажа, при котором одна из сторон предлагает в качестве меновой стоимости свою возможность создать препятствия другой стороне. Таким образом, мы сталкиваемся с «извращенным» типом обмена, когда действие «выторговывается» в обмен на бездействие, а угрозы маскируются под предостережения.
Аналогичным образом этничность может использоваться в качестве средства и богатыми меньшинствами, не желающими делиться тем, что имеют, со своими менее удачливыми соседями по государству. Первыми от Советского Союза отделились Эстония, Латвия и Литва, от Югославии - Словения и Хорватия. Все эти бывшие республики занимали в федеративных образованиях, откуда они вышли, первые места с точки зрения доли валового национального продукта на душу населения (данный факт объясняет также отчаянное и яростное сопротивление соответствующих федеральных правительств, пытавшихся воспрепятствовать отделению). Помимо сецессии относительно богатой провинции, доминирующий там этнос может прибегнуть к мерам, направленным на вытеснение за пределы страны представителей меньшинств с тем, чтобы затем конфисковать их имущество, брошенное при переезде. Среди таких мер следует назвать лишение меньшинств гражданских прав, в том числе права участвовать в начинающемся процессе приватизации, - подход, получавший широкую поддержку в Латвии (где доля русских и русскоязычных в постоянном населении составляет около 48 %) и других стран Балтии. В качестве стратегического средства могут быть использованы и внешние меньшинства. Так интеллигенция Тираны полагает, что возрождение Албании невозможно без помощи, а также собственности других материальных ресурсов этнических албанцев из Косово. По сути дела, проживающие за пределами страны албанцы рассматриваются в качестве единственного «актива», на который Албания может надеяться в процессе ее экономической реконструкции.
Обращение к этнической мобилизации и этнической враждебности может использоваться не только как средство достижения экономических выгод, но и как политическое оружие, причем оружие, направленное далеко не в первую очередь и далеко не исключительно против непосредственного соперника в лице группы «иностранцев». На такую мысль наталкивает вспышки этнического насилия по отношению к беженцам и другим занимающим низкое положение в обществе «иностранцам» в восточногерманских и западногерманских землях. Очутившись в бедственной ситуации, связанной с абсолютными и относительными экономическими потерями, многие восточные немцы испытывают отчуждение и разочарование, чувствуя себя преданными германским правительством, которое обещало им быстрое экономическое выздоровление и оказалось не в состоянии его обеспечить. Учитывая совершенные немцами в свое время акты геноцида и тот факт, что о них как о преступниках хорошо помнят и в стране, и за рубежом, организация действий, демонстрирующих наличие расистских взглядов и даже отдельно напоминающих прежние преступления, безусловно наносит ущерб не только прямым жертвам такого рода, но и международному престижу объединенного германского государства, подрывает доверие ко всему тому, что оно провозглашало и вплоть до последнего времени достаточно успешно символизировало. Невозможно представить себе более «эффективного» способа уничтожить главные, равно как и побочные источники репутации, доверия и респектабельности, чем бросать зажигательные бомбы в дома, населенные иностранцами, или разрушать еврейские могилы. Принимая во внимание специфические условия объединенного германского государства, есть основания интерпретировать подобный тип использования этнического насилия как особо неприглядный вариант тактики политического протеста, нацеленной настолько против его непосредственных жертв, сколько против политических актов.
Следующую причину этнизации политики можно связать с отсутствием современной системы межличностных связей и организаций. Посткоммунистические общества - это общества атомизированные. Коммунистический режим разрушил институты коллективного действия и заменил их подвластными государству органами авторитарной мобилизации, которые с падением данного режима начали отмирать. В итоге в сознании людей не осталось когнитивных, идеологических и организационных моделей, которые бы помогли им определить свое место в социальной жизни. «В ситуации всевозрастающей социальной дезинтеграции, национализм остается главным средством индивидуальной психологической защиты, создающим естественные, казалось бы, узы, которые объединяют оказавшихся в противном случае полностью атомизированными, членов распределяющего общества значимой группы». Полнейшее отсутствие воображаемых, равно как институциализированных коллективных объединений, таких как классы, статусные группы, профессиональные и секториальные ассоциации, придает этническому принципу деления общества важную роль. При столь полном отсутствии межэтнических связей и организаций, принадлежность к этнической общности представляется людям тем единственным типом общности, которая способна дать направление коллективному действию, тогда как невосозданные политические партии, профсоюзы, профессиональные и другие объединения часто сталкиваются с презрительным, циничным и безразличным отношением как со стороны отдельных индивидов, так и со стороны целых групп.
В основе этнизации политики также лежит отсутствие устойчивого равновесия в распределении ресурсов. Как это не парадоксально, рациональное соображение о том, что справедливое и устойчивое разрешение этнического конфликта в принципе невозможно, не только не сдерживает, но и, напротив, стимулирует политику этнизации и шовинизма. В то же время этнические группы населяющие посткоммунистический мир, полностью отдают себе отчет в том, что наступил момент, когда начинают происходить изменения, в ходе которых произойдет распределение «изначального вклада» в виде территориальных и правовых ресурсов, что определит будущие относительные позиции задействованных акторов. Оба этих фактора - отсутствие устойчивого равновесия и острота стоящих на повестке дня проблем - способны воспламенить этнические и шовинистические чувства и спровоцировать группы на новые насильственные действия.
Непримиримость сторон и неразрешимость конфликта в принципе типичны для ситуации, когда трудно найти какой-либо компромисс. Сложность достижения компромисса в этнических конфликтах отнюдь не обязательно объясняется тем психологическим фактором, что индивиды и группы придают огромное значение вопросам идентичности и потому не склонны идти ни на какие бы то ни было компромиссы. Если минимум того, что требует одна сторона, превосходит тот максимум уступок, на которые готова пойти другая, компромисс невозможен. Примером здесь может послужить конституционный конфликт в Российской Федерации. Некоторые республики приняли конституции, которые противоречат прошлой и нынешней конституциям РФ. Первое противоречие заключается в том, что в конституциях республик говорится о главенстве законов республик над федеральными, второе связано с контролем за использованием природных ресурсов, третье - с непосредственным выходом на международную арену.
Проблема усугубляется также в связи с тем, что одна из сторон полагает, что уступки, на которые она пойдет по отношению к другой, будут использованы той стороной в качестве более удобной отправной точки для выдвижения новых требований и получения новых далеко идущих уступок в будущем. Убежденность в справедливости такого рода подозрений придает некое подобие легитимности категорическому отказу от каких либо компромиссов. Ни одна из сторон не может идти на уступки из страха, что другая сторона не совсем корректно воспользуется ими. Поскольку ценности плюрализма, терпимости и компромисса в политической культуре посткоммунистических стран практически полностью отсутствует, а состояние экономик остается еще на том же уровне и, соответственно, переключение с вопросов идентичности на вопросы материального распределения в обозримом будущем вряд ли будет плодотворным, то этнократическая непреклонность кажется элитам рациональной стратегией, тем более что она находит отклик у избирателей и делает положение элит более устойчивым. Связав себя представлениями о наивысшей значимости этнических проблем, элиты попали в путы логики «этнического редукционизма», согласно которой все должно рассматриваться сквозь призму этнической и национальной принадлежности.
Этнизация политики, таким образом, может быть запущена в действие вследствие рационально обоснованного предположения элит о том, что она способна сыграть роль морального и политического средства преодоления наиболее тяжелых и крайне неравномерно распределяемых сложностей, связанных с процессом перевода экономики на рыночные рельсы. Ощущение исконных, почти семейных уз, дух жертвенности и сплоченности, которые могут быть индуцированы путем апелляции к общей судьбе нации и этнической группы, в состоянии стимулировать столь необходимые в современный период способность терпеть мнения, взаимопомощи и терпеливость.
Поскольку коммунистический вариант государства всеобщего благосостояния был разрушен, а какой-либо замены ему в большинстве посткоммунистических стран быстро сформировать не удалось, и поскольку большинство людей в этих странах становится жертвами безработицы и снижения реальных доходов в следствии приватизации и перехода к рынку, апелляция к основанной на этничности солидарности может оказаться действенным средством, которое позволит склонить относительно благополучную часть общества поделится своими ресурсами с теми, кто оказался в нужде. И действительно, в западных странах наблюдается поразительная корреляция между степенью поддержки политики социальных расходов и их уровнем, с одной стороны, и степенью этнической гомогенности соответствующих обществ, с другой (как, в частности, показывает сравнение Швеции и Соединенных Штатов).
Еще одной субъективной причиной этнизации политики выступает борьба различных этнических элит, использующих этнические кодировки, за политическую власть в регионе.
Итак, в настоящей статье, автор стремилась показать, что этнизация политики - это явление, которое возникает неизбежно в полиэтнических обществах; - это многостороннее явление, которое затрагивает все важные сферы жизнедеятельности человека: социально-экономическую, политико-правовую и духовную.
Таким образом, этнизация политики выступает рациональной стратегией в условиях нестабильности этнофедеральных систем. В основе вовлечения этнических проблем в практику политических отношений лежит множество объективных и субъективных причин, которые характеризуют данный процесс как неизбежный для посткоммунистического пространства. Основной объективной причиной этнизации политики в посткоммунистическом мире выступает системный кризис социализма. К числу же субъективных причин можно отнести кризис государственной власти, экономический кризис, политизация этничности, а также борьба этнических элит за политическую власть в регионе.
Автор: Симонян Л.Ю.