27.11.2010 3165

Я и в предсмертной икоте останусь поэтом! (тема поэта в мировоззрении Марины Цветаевой)

 

Она и была поэтом, только поэтом, всецело поэтом, поэтом с ног до головы (В.Н.Орлов).

«…кружечку кипящего чёрного кофе ставила <…> на письменный стол, к которому каждый день своей жизни шла, как рабочий к станку – с тем же чувством ответственности, неизбежности, невозможности иначе». В рукопись «буквально впивалась – остриём мысли и пера», «сидела за столом, как пригвождённая».

Так описывает Ариадна Эфрон ежедневное «неизбежное» утро своей матери – Марины Цветаевой, которая писала «на пустой и поджарый живот», «освобождая (на столе) <…> место для тетради и для локтей». Никакие обстоятельства, ничто на свете в эти минуты не могло – просто не смело – помешать этой «чёрной» работе, её «святому ремеслу». «Сосредотачивалась мгновенно», «глохла и слепла ко всему»… [1, С.303-304]

Отчего такая самоотверженность, почти фанатичное служение стихии стиха, той единственной стихии, с которой, по её собственным словам, «не прощаются – никогда»? [2, С.57]

Четырёхлетней, «явно не понимающей и уже из-за этого запоминающей так, что потом уже ничем не выбьешь», Марине мать говорила, сначала похвалив за слух: «Впрочем, ты ни при чём. Слух – от бога. Твоё – только страдание, потому что каждый божий дар можно загубить» [3, С.59].

Она – не загубила и «не только сама, но и жизни не дала загубить и забить» [4, С.12], той самой жизни, в которой чувствовала себя «пасынком»:

Что же мне делать, слепцу и пасынку,

В мире, где каждый и отч и зряч…

Цикл «Поэт», 3

Несмотря на быт (кажется, для Цветаевой не было слова страшнее), нищету, незавидное положение в эмигрантской среде, «глухую стену одиночества» [4, С.16] она несла свой дар, ни на минуту не давая ему покоя; несла его миру, который её не понимал и не принимал. Несла – чтобы дар не пропал даром.

Марина Цветаева очень ответственно относилась к своему «делу». Лира стала её призванием и наказанием, служение ей она считала неотвратимым долгом:

Мне ж – призвание как плеть –

Меж стенания надгробного

Долг повелевает – петь.

«Есть счастливцы и счастливицы»

Петь, когда не на что купить хлеба. Петь, когда земля уходит из-под ног. Петь, даже если потом – в петлю. Поэт не имел права заботиться о своём материальном благополучии, о месте под солнцем: важнее другое. Поэт не принадлежит самому себе:

Ибо раз голос тебе, поэт,

Дан, остальное – взято.

«Есть счастливцы и счастливицы»

Тело твоё – пещера

Голоса твоего.

Цикл «Сивилла», 2

 

Голос – высшая ценность в жизни поэта, его дар, его проклятье (ибо поэт обречен на гибель), его спасение. И Марина Цветаева, нищая, беззащитная, бесправная в эмиграции, – богаче всех, сильнее потому только, что певчая. Звание поэта она ставила выше других, хоть и признавала, что врач в обществе более полезен и оправдан. Отсюда её неизменное чувство братской любви, чуткости и уважения по отношению к любому другому поэту; пусть даже он несёт другую, чуждую ей идеологию (В. Маяковский), пусть голос совсем не цветаевский (А.Ахматова, О.Мандельштам, Б.Пастернак), пусть поэт выше её на десять голов (А.С.Пушкин, И.В.Гёте, Р.М.Рильке, А.Блок), пусть даже ниже на сто (поэт-любитель, полковник Цыгальский).

«…я поделила мир на поэта – и всех и выбрала – поэта, в подзащитные выбрала…» [2, С.18].

О том, как Цветаева защищала поэтов, свидетельствует Ариадна Эфрон в одном из писем к Анастасии Цветаевой. Ариадна описывает эпизод, имевший место в семье цветаевских друзей Артёмовых: «Однажды возник спор - что лучше, поэзия или живопись, и мама доказывала, страстно и резко, что поэт - выше всех, что поэзия выше всех существующих искусств, что это - дар Божий, <…> - и тут мама расплакалась и сказала: “а все равно поэт - выше!” [5, С.170]

По Марине Цветаевой поэт – это

Тот, чьи следы – всегда простыли,

Тот поезд, на который все

Опаздывают…

– ибо путь комет

Поэтов путь…

Цикл «Поэт», 1

Тех, кто идёт впереди, не любят – заочно, не ценят (при жизни). Марина Ивановна ощутила это на себе сполна. Она тяжело, но с гордостью переносила то, как не вписывалась в сложившуюся систему измерения.

По наважденьям своим – как по мосту!

С их невесомостью

В мире гирь.

 

Что же мне делать, певцу и первенцу,

<…>

С этой безмерностью

В мире мер?!

Цикл «Поэт»3

 

Это понимал и сын Цветаевой – Георгий Эфрон. В дневниковой записи от 3 января 1941 года Мур (так его звали домашние) сообщает о склоках с соседями по коммунальной квартире и пишет: «Моя мать представляет собой объективную ценность, и ужасно то, что ее третируют, как домохозяйку» [6, С.265-266].

Но, как бы ни было трудно, поэзия для Марины Цветаевой была равносильна жизни. «С каждой новой тетрадью – я заново. Будет тетрадь – будут стихи», а значит, будет жизнь, которой Цветаева щедро и бескорыстно делится с нами через свои произведения.

Вскрыла жилы: неостановимо,

Невосстановимо хлещет жизнь.

Подставляйте миски и тарелки!

Всякая тарелка будет – мелкой,

Миска – плоской.

Через край – и мимо

В землю чёрную, питать тростник.

Невозвратно, неостановимо,

Невосстановимо хлещет стих.

Литература

1. Эфрон А.С. Страницы былого. Фрагменты. // Цветаева М. Избранное – М.: Просвещение, 1990. – 367с.

2. Цветаева М. Мой Пушкин. // Цветаева М. Проза.– М.: Современник, 1989.– 590с.

3. Цветаева М. Мать и музыка. // Цветаева М. Проза.– М.: Современник, 1989. С. 59.

4. Орлов В.Н. Марина Цветаева. Судьба. Характер. Поэзия. // Цветаева М. Избранное. – М.: Просвещение, 1990. – 367с.

5. Марина Цветаева в письмах сестры и дочери. / Вступ. слово и публикация Р.Б.Вальбе // Нева, 2003. - №4. - С. 170.

6. Эфрон Г. Дневники. В 2-х т. - М.: Вагриус, 2004. Т.1. - С.265-266.