Причины деградации римской дипломатии во второй половине II в. до н.э.
На восточном направлении римской политики самыми главными и определяющими были контакты с эллинами. К ним же можно отнести и жителей Малой Азии, сильно эллинизированных. Кроме того, были достаточно периодические отношения с евреями и армянами, но они не имели большого значения. Единственный, кроме греков, народ на Востоке, военные и политические (но не культурные!) контакты с которым имели чрезвычайную важность - это парфяне. Взаимодействие с ними настолько тесно связано с восточной политикой Рима, с разными оттенками римско-греческих отношений, что совсем обойти их просто невозможно. К тому же, римско-парфянский дуализм ярко иллюстрирует некоторые основные принципы римской дипломатии и, что ещё важнее, элементы её деградации в I в. Это вообще было свойственно внешней политике Рима после окончания Митридатовых войн - огрубление и упрощение мер дипломатического воздействия на соседей. Особенно это заметно для первых контактов римлян с Парфией.
Противостояние с парфянами хорошо изучено, поэтому обратим внимание лишь на проблемы, далёкие пока от своего разрешения и важные для нашей темы. 1, Явную необязательность взаимной вражды, по крайней мере - для I в. до н.э. 2. Отсюда - степень вины сторон за установление враждебных отношений. 3. Два предыдущих пункта хорошо иллюстрируют причины деградации дипломатии Рима.
Противостояние в Парфией долгое время оставалось главной проблемой восточной политики Рима. Причины вражды усматривают в политических, экономических, даже «торговых» мотивах. При этом, как нам представляется, мало учитываются факторы другого порядка, и прежде всего - психологические и этнические.
Строго говоря, парфяне не были варварами: зрелая государственность, развитая культура, духовные традиции, унаследованные от ахеменидской Персии. Однако римляне первое время никак не выделяли их из массы других восточных народов, а вообще всегда воспринимали парфян именно как варваров.
Всё в этом мире взаимосвязано. Ослабляя в своих интересах Селевкидское царство, Рим тем самым подготовил почву для усиления Парфии и обретения независимости Арменией. Значительная часть восточных земель Селевкидов вошла в состав Парфянского царства. Однако в 30 г. II в. Парфия подверглась натиску кочевых племён, в борьбе с которыми погибли два царя, в ослабевшем государстве начались смуты и усобицы.
Сложившуюся ситуацию максимально выгодно для себя использовала Армения. Благодаря хронической слабости Селевкидов и временному упадку Парфии она стала расширять свои границы на юг и восток. Территориально Тигран II стал самым сильным монархом на Востоке. Он установил дружеские отношения с Митридатом Евпатором, что ещё больше укрепило его позиции. Экспансия Армении заставляла парфян искать союзников на Западе. Они вошли в контакт с Римом, чтобы ослабить мощь Армении. Отнюдь не потому, что испытывали какие-то симпатии к римлянам - для парфян это был вынужденный шаг.
Вести о том, что Сулла нанёс несколько тяжёлых поражений союзнику армян Митридату, несомненно, дошли до Парфии. Безусловно, парфяне знали о военной силе Рима. Исходя из постулата «Враг моего врага - мой потенциальный друг», они должны были с интересом воспринять информацию о римских успехах на Востоке. К тому же, эти успехи могли привести к соприкосновению римлян с западной границей Парфии. Учитывая силу Рима, Парфия была кровно заинтересована в том, чтобы новый сосед стал, как минимум, нейтральным - врагов парфянам и без того хватало.
Таким образом, реальной стала перспектива римско-парфянского сближения, и если не союза, то по крайней мере добрососедских отношений. Парфия была в этом весьма заинтересована, и для Рима это могло пойти только на пользу. Исторический шанс был упущен, и вина за это целиком ложится только на Рим.
Сулла изгнал из Каппадокии Гордия, ставленника Армении и Понта, перебив при этом множество каппадокийцев и ещё больше прибывших к ним на помощь армян (Plut. Sulla. V). В очередной раз от рук римлян потерпели поражение враги Парфии. В таких, казалось бы, благоприятных условиях и произошёл первый официальный контакт двух народов, ставших вскоре злейшими врагами. К несчастью для обоих народов, эта вражда стала хронической, уничтожая людские ресурсы и ослабляя обе стороны.
Летом 92 г. в лагерь Суллы у Евфрата прибыло посольство от Арсака III во главе с аристократом высокого ранга Оробазом. Целью посольства была «просьба о союзе и дружбе» (Plut. SuIla.V.8). Инициатива встречи исходила от парфян, прибывших «ut amicitiam populi Romani peteret» (Liv. Ep. 70; Vel. Paterc. II.24.3; Ampelius. XXXI; Fest. Brev. XV).
Как принял Сулла представителя народа, ищущего дружбы Рима? Во-первых, он даже не удостоил представителя суверенного царя аудиенции, приняв его в присутствии Ариобарзана, восстановленного римским оружием на троне Каппадокии. Во-вторых, занял центральное кресло, усадив Оробаза и Ариобарзана по правую и левую руку от себя (Plut. Sulla.V). Тем самым представитель Арсака оказался на равных с римской марионеткой Ариобарзаном. Арсак был низведён до уровня зависимого царя, к нему отнеслись как к клиенту Рима. Сулла недвусмысленно дал понять, кто является доминирующей стороной в переговорах. Было это его личным решением или отражало официальную позицию римского правительства?
Трудно видеть в случившемся лишь высокомерие Суллы. Причины значительно глубже. Он стал всего лишь выразителем тенденций, характерных для римской политики этого периода. Любопытна реакция римлян на грубые действия Суллы, одни хвалили его за унижение варваров, другие порицали за наглость и тщеславие (Plut. Sulla.V). Очевидно, первых было намного больше, чем вторых. Гордый осознанием своей силы, после Ганнибала и Филиппа V не встречавший достойных противников Рим повёл более жёсткую и более грубую политику, утратив предусмотрительность и гибкость, свойственные ему ещё в первой половине II в. За что в I в. дважды и был наказан - сначала Митридатом, а потом и парфянами.
К Сулле парфяне прибыли как просители, он знал об их проблемах, потому и повёл себя столь грубо. Учитывая нараставший в Риме «великодержавный шовинизм», парфяне и не могли встретить другой приём. Восток - дело тонкое. Здесь ничего не забывают и ничего не прощают. Но Восток умеет быть терпеливым. За принятие умаляющих достоинство страны обстоятельств переговоров царь казнил главу посольства Оробаза (Plut. Sulla.V). Обратить свой гнев на римлян он не мог, Парфия по-прежнему нуждалась в их дружбе. Сенат в её дружбе - нет.
Итоги посольства являются дискуссионными: был ли заключён формальный договор в форме aupuaxict (союз равных) или amicitia (дружба с клиентом Рима) либо всё закончилось устным соглашением «о взаимопонимании»? Источники прямо не говорят о существовании формального договора с Парфией. Очевидно, парфяне достигли лишь устного соглашения с Суллой о признании границ по Евфрату. Когда послы Фраата III упрекали Красса в том, что своим вторжением в Парфию он «cum Pompeio foederum Sullaque meminisset» (Flor. 1.46.4), под foederum они подразумевали именно устные договорённости.
Слова о нарушении Крассом ранее достигнутых договорённостей римские авторы всегда вкладывают в уста парфян. Так поступает и Орозий, приводящий возмущённый вопрос парфянских послов Крассу: - «cum contra foedus Lucull et Pompei avaritia inductus Euphraten transieret?» (Oros. VI. 13.2). И здесь foedus следует понимать только как устный договор.
Второе дипломатическое соприкосновение с Римом было столь же мало-результативным и весьма обидным для Парфии. Зимой 69/68 г. разбитые и теснимые Лукуллом Митридат IV и Тигран II предлагают Парфии заключить союз. Парфяне, верно оценив ситуацию, не прекращая переговоров с ними, сами отправили посольство к Лукуллу с предложением дружбы и союза (Plut. Lucul. XXX). Лукулл прислал ответное посольство, узнавшее, что парфянский царь одновременно ведёт тайные переговоры с Тиграном, прося за союз с ним Месопотамию (Plut. Ibid.). Римский полководец прервал переговоры, расценив поведение парфян как предательство.
Однако у него не было ни малейших оснований считать парфянского царя «двурушником» - тот действовал в интересах своего государства, проводя независимую внешнюю политику. Невозможно поверить, что Парфия готова была воевать против римлян на стороне своего врага Армении. Очевидно, парфяне просто вели дипломатическую игру, пытаясь использовать в своих интересах затруднения Тиграна и получить Междуречье, не оказав армянам никакой реальной помощи. Это было вполне в духе как эллинистической, так и восточной политики.
Тем не менее Лукулл счёл, что это даёт ему прекрасный предлог обвинить Парфию в лицемерии и решил оставить в покое Митридата с Тиграном и воевать с Парфией! Плутарх поясняет: Лукулл желал развязать войну с парфянами, «чтобы померяться с ними силами» (Plut. Ibid.). Далее следует потрясающая фраза - ему казалось заманчивым одолеть трёх царей (Ibid.). Так прихоть консула могла закончиться большой бедой для парфян. Это показывает, насколько всерьёз римляне видели в Парфии равноправного участника дипломатических отношений. И насколько уважали достигнутые договорённости. В данном случае амбиции Рима сочетались с личными амбициями полководца, ради удовлетворения собственного тщеславия готового воевать с потенциальным союзником.
От неспровоцированной войны Парфию спасла усталость легионеров, отказавшихся двигаться за Евфрат. Не сумев убедить воинов, Лукулл вынужден был отказаться от похода на Парфию и летом 68 г. отправился «добивать» Тиграна (Plut. Lucul. XXXI). Нет сомнений, что парфяне узнали о замыслах Лукулла, и едва ли это добавило им симпатий к римлянам.
Пока Лукулл громил войска Тиграна, парфяне добились серьёзного дипломатического успеха - сумели привлечь на свою сторону наследника армянского престола Тиграна Младшего и побудили его поднять восстание против собственного отца. Появилась реальная возможность посадить на трон Армении своего протеже, но римляне разрушили эти надежды, уничтожив плоды длительных усилий парфянской дипломатии. Сменивший Лукулла Помпей заставил Тиграна II признать себя вассалом Рима и помириться с сыном, оговорив для младшего Тиграна управление Софеной. Однако царевич, рассчитывавший на большее, счёл себя обделённым и надерзил Помпею. Тот приказал заковать дерзкого в цепи и предназначил ему судьбу стать украшением своего триумфа.
Встревоженный потерей союзника Фраат потребовал выдать ему царевича, ссылаясь на их родство (младший Тигран приходился ему зятем). Помпей прекрасно понял подоплёку этого требования и, не желая давать в руки парфянского царя такой козырь, как наследник армянского трона, ответил довольно грубым отказом. Естественно, это нанесло сильный удар как самолюбию Фраата, так и интересам Парфии. По второй просьбе (считать Евфрат границей между Парфией и Римом) Помпей дал очень неопределённый ответ - граница будет установлена по справедливости (Plut. Pomp.XXXIII). Таким образом, и третий контакт с Римом закончился для Парфии очередным унижением.
Вопрос о границе остался неурегулированным, и парфяне оккупировали принадлежащую Армении Гордиену. Ранее Фраат напал на Армению (Dio Cass. XXXVI.45) в качестве римского союзника, и хотя значительной помощи Помпею в войне против Тиграна не оказал, вправе был рассчитывать на благодарность проконсула. Однако римлянам не впервой было использовать «друзей и союзников», ничего не давая им взамен.
В том же 65 г. Помпей отправил в Гордиену войска, изгнавшие и долго преследовавшие парфян (Plut.Pomp.XXXVI). По сообщению Диона Кассия, легионы по приказу Помпея помогли армянам вытеснить парфян с территорий, ранее признаваемых парфянскими (XXXVII.56). Так произошло самое первое вооружённое столкновение римлян с парфянами. Фактически первая война произошла в 65 г., когда парфяне ещё продолжали считаться союзниками Рима.
Царя Парфии в полном соответствии с римскими внешнеполитическими традициями использовали для достижения собственных целей. Затем, следуя тем же традициям, жёстко указали ему место, которое он должен занимать, не претендуя на благодарность, не совершая несанкционированных захватов и радуясь хотя бы тому, что его оставили в покое.
Пытаясь уладить конфликт, Фраат прислал Помпею письмо (Plut. Pomp. XXXVIII). В ответном послании римлянин даже не назвал его принятым у парфян титулом «царь царей». Помпей вёл себя с Фраатом вызывающе грубо. Парфия получила «очередную пощёчину» от Рима. Можно было бы только удивляться долготерпению парфянских царей, но в тот момент у них просто не было возможности вести себя иначе. Слабый - не может позволить себе роскошь быть гордым. Впрочем, после отъезда Помпея парфяне вновь «втихую» заняли Гордиену (Dio Cass. XXXVII.56). В 64 г. послы Тиграна II и Фраата III прибыли к Помпею в Сирию с просьбой решить судьбу спорной территории.
Парфянские правители продолжали демонстрировать выдержку и вели себя если не смиренно, то по крайней мере спокойно. Но обиды копились. Последней каплей, переполнившей чашу терпения, стал неспровоцированный поход Красса. Количество обид переросло критическую массу и произошёл самый настоящий взрыв ненависти к Риму, римлянам и всему римскому.
О причинах поражения Красса написано довольно много. Но ещё никто не указал на дополнительную, чисто психологическую причину - накопившаяся неприязнь вылилась в парфянскую жестокость и парфянское вероломство по отношению к римлянам. Поэтому так легко и так быстро в огне этой ненависти сгорела почти вся сорока трёхтысячная армия Красса. Пружина, сжатая до отказа, ударила со страшной силой. Парфянские всадники знали, с кем и за что сражаются, и, внутренне ликуя, с холодной жестокостью расстреливали из луков несчастных легионеров Красса, скученных на небольшом пространстве и даже не имевших возможности защищаться (см.: Plut. Crass. XXIV).
Через 27 лет после первой встречи римляне впервые пролили парфянскую кровь. Через 40 лет после первой встречи, которая могла закончиться дружбой, парфяне пролили столько римской крови.
Стороны стали злейшими врагами. После поражений Красса и Антония идея реванша прочно завладела умами в Риме. Общественное мнение требовало у Августа отомстить за позор. Характерны жалобы Горация, что значки римских легионов укращают собой парфянские храмы (Epist. 1.18.56-57; Od. IV. 15.6-8). Однако императору достало ума решить дело с парфянами миром. Путём переговоров он вернул знамёна и пленных. Сам он пишет об этом как о факте величайшей важности и своём огромном достижении (RGDA. 29.2). Но это стало возможно только потому, что он вёл дела с Парфией уважительно и как с равным партнёром. Если бы римляне с самого начала вели себя так
Правда, в ходе переговоров сверхрассудительный Август добавил демонстрацию силы, что тоже способствовало достижению поставленной цели. Демонстративные передвижения войск вдоль границы в условиях обострения внутриполитической борьбы в Парфии стали дополнительным аргументом для парфян в пользу мира.
При преемниках Августа притихшая было вражда вспыхнула с новой силой. Рим так никогда и не смог решить парфянскую (затем Сасанидскую) проблему. Наряду с германской она стала самой болезненной внешнеполитической проблемой на всю оставшуюся историю римского государства.
Выводы. Сулла унизил парфян. Лукулл хотел с ними воевать. Помпей первым скрестил с ними оружие. Красе погиб, пытаясь ограбить Парфию. Цезарь и Антоний планировали отомстить ей за легионеров Красса. Все эти политики были очень разными и абсолютно не похожими друг на друга. Но политику по отношению к Парфии они проводили удивительно похожую - неуважительную. Здесь наблюдается полная преемственность. Следовательно, объясняется это не их личными качествами, а традициями и тенденциями, выразителями которых все они и являлись. Они считали парфян варварами, во всех отношениях стоящими ниже квиритов, что не отличалось от неуважения и к другим варварам. Тем более что Парфия была ослаблена, а римляне уважали только сильных.
Позже парфянам не могли простить именно то, что они стали слишком сильными и слишком опасными для Рима. С первых контактов римляне пытались навязать Парфии статус государства-клиента, но она сумела отстоять свой суверенитет, что раздражало квиритов, привыкших к низкопоклонству восточных династов. Парфян, в свою очередь, оскорбляли попытки римлян представить их страну второстепенным царством.
Фактор ущемлённой «национальной гордости» парфян совершенно не учитывается европейской историографией, просто не понимающей, что это значит на Востоке. Парфяне претерпели от Рима слишком много унижений. А на Востоке «потерять лицо» - это очень болезненное ощущение: тот не мужчина, кто не смыл оскорбление кровью обидчика. Обязанность мстить давила на сознание парфянских царей, дожидавшихся своего часа. После постыдных поражений Красса и Антония пострадало этническое самосознание уже римлян. И после каждого очередного столкновения список взаимных обид рос, и довлеющим стало чувство мести. Получался замкнутый круг ненависти, из которого невозможно было вырваться. Воистину: вражда - путь к самоуничтожению.
Сыграла свою роль и ментальная несовместимость. Влиянием эллинизма парфяне были затронуты очень слабо, они всегда ориентировались на возрождение паниранских традиций ахеменизма. Завоеватели эллины были для них враждебным и чуждым элементом. Как и греческий полис, совершенно не вписывающийся в структуру восточной жизни. Между парфянами и жителями греческих городов существовала неприкрытая вражда (Dio Cass. XL. 13).
При всех различиях между римлянами и греками, при всём том, что их разъединяло, был и мощный соединяющий вектор: их политические цели на Востоке совпадали, и в мире не было народа, который был бы ближе и понятнее грекам по своей государственной структуре. В покорённых греческих землях римляне третировали эллинов так же, как и парфяне. Но к культуре эллинов они относились совсем не так, как иранцы. Поэтому с конца II в. эллины Востока воспринимали квиритов как единственную надежду и опору против надвигавшейся из Азии «антиэллинизации». Лукулл и Помпей покровительствовали греческим полисам Востока (Strabo. XI. 15.15). Не только потому, что нуждались в их поддержке против местных народов. При всех, повторим, различиях греки были несравненно ближе Риму как носители «западной идеологии», нежели сирийцы либо арабы. Поэтому парфяне своё неприятие греков перенесли и на близких к ним (по парфянским представлениям) римлян - столь же чуждых, но более дерзких и более опасных.
Слишком уж разными - во всём - были римляне и парфяне. По большому счёту, речь идёт о противостоянии двух мировоззрений и двух моделей развития - Запада и Востока.
Конечно, сказывалось и политическое соперничество, жажда территориальных захватов, алчность правителей и их мечты о славе победоносных полководцев. Кроме глобальных и конкретных, нельзя сбрасывать со счетов факторы ментальные или чисто психологические. Не учитывая их, мы просто не сможем правильно понять всю глубину и суть затянувшегося римско-парфянского противостояния.
Итак, можно сделать вывод - ментальная несовместимость в этнических отношениях имеет огромное значение. Накопление обид как в межличностных, так и в межэтнических отношениях, неизбежно завершается взаимным отчуждением и нарастанием проблем в общении. Зачастую это заканчивается взаимной ненавистью и нескрываемой враждой. И тогда - это очень надолго.
Ослабление качества римской дипломатии, оскудение её некогда очень богатого арсенала средств и методов ведения внешней политики, вероятно, объясняются четырьмя обстоятельствами. 1. Отсутствие (после Филиппа V) достойных противников. Успокоенность от осознания собственной мощи. 2. Изменения внутриполитической и внешнеполитической ситуации. 3. Отсюда - изменения в целевых установках результатов конечных усилий дипломатии. 4. До какой-то степени - ослаблением контроля сената за действиями отдельных полководцев, принимавших важные решения без предварительных консультаций с правительством (желание Лукулла воевать с Парфией).
Уже вторая половина II в. отмечена явной деградацией римской дипломатии. С устранением главных противников отпала необходимость вести тонкую и сложную политическую игру, учитывать многообразные интересы многих союзников. Политика стала грубее и примитивнее, теперь она чаще опиралась лишь на грубую силу и банальное давление. До какой-то степени на это повлиял приток в неё «новых людей» из усиливающейся «партии аннексии». Но главной причиной стало другое: переход к более простым задачам - не создание сети зависимых государств, а их поглощение и превращение в провинции. Упрощение цели привело и к упрощению политики. Немалое значение имела теперь и военная мощь Рима, но он никогда не достиг бы её, не проводя на первых этапах тонкой политики, которая и сделала его сильным.
Приведённые факты нуждаются в теоретическом осмыслении. Присущая старой историографии явная идеализация римской политики сейчас сменилась её несколько односторонним безоговорочным же осуждением. В конечном счёте, всё это вылилось в приписывание римлянам особого «макиавеллизма». Макиавелли отмечал, что величие достигается больше хитростью, чем силой. «Как похвально соблюдать данное слово и не лукавить - это понимает всякий. Однако опыт нашего времени показывает, что великие дела творили как раз князья, которые мало считались с обещаниями, хитростью умели кружить людям головы и в конце концов одолели тех, кто полагался на честность. Разумный правитель не может и не должен быть верным данному слову, когда такая честность обращается против него».
Оставив в стороне дискуссии о подлинной сути «макиавеллизма», отметим лишь следующее.
Термин этот давно воспринимается как «синоним политического, гражданского и человеческого коварства, двуличия, лицемерия, предательства, аморализма, жестокости и т.д.». Поэтому неизбежно возникает вопрос: «судить или понимать исторические события»?. Тем более, что едва ли можно судить их с позиций сегодняшнего дня. Римская политика была не более аморальна, нежели политика его врагов, и они не были безвинными жертвами его агрессивных устремлений. Просто Рим оказался успешнее в её осуществлении, поэтому современное, в целом, антиимпериалистическое мышление, тем самым имеет крен в сторону антиримского мышления.
По справедливому замечанию Е.В. Смыкова, картина взаимоотношений Рима с эллинистическим миром была гораздо сложнее, чем просто подчинение, порабощение, насилие в обнаженном виде. Следует учитывать, что это было ещё и сотрудничество, особенно на первых этапах римского проникновения на Восток. Оно было, какое-то время, взаимовыгодным, иначе эллины никогда не пошли бы на него. Сотрудничество что-то давало и восточным царям. Другое дело, что преимущественную выгоду получал всё-таки Рим, а сотрудничество плавно перешло в подчинённость союзников.
Мы согласны с мнением А.Б. Егорова - было бы явным упрощением оценивать все действия Рима как чистую агрессию, а его дипломатию как ловкую игру с целью устранения одного за другим всех противников. В ряде случаев речь шла и о защите престижа, и о помощи союзникам, и о справедливом возмездии, и о своеобразно понимаемой защите свободы, и, наконец, о неуклюжих действиях гиганта, запутавшегося в борьбе более цивилизованных обществ.
Степень агрессивности Рима явно уступала агрессивности Карфагена, желающего уничтожения римского государства ещё в конце III в. Рим пришёл к такое же мысли (необходимость уничтожения Карфагена) только почти через сто лет. По мнению В.И. Кащеева, честолюбию эллинистических правителей и их стремлению применять силу противостояли закон и справедливость. Однако, как отметил П. Дюкре, правила ведения войны не были зафиксированы письменно, их соблюдение всецело зависело от доброй воли каждого. Конкретные действия царей (разграбление храмов в собственной стране, стремление аннексировать земли соседей, нападение без объявления войны) не убеждают, что закон и справедливость были фактором их политики. Скорее, доказывают обратное.
Рим хотя бы в одном был несомненно выше эллинизма - римляне не начинали войну без её формального объявления. Как минимум с начала II в. сенат всегда предварял военные действия официальным объявлением. Этого требовали религиозные представления римлян: боги помогают в войне только справедливой стороне. Denuntiatio belli - обязательный элемент римской дипломатии. Отсюда рассуждения Цицерона о принципах ведения войны. «Несправедливы те войны, которые были начаты без оснований. Ибо, если нет оснований в виде отмщения или в силу необходимости отразить нападение врагов, то вести войну справедливую невозможно» (Cic. Rep. 3.35). Для римлян признание их войн справедливыми являлось элементом религиозной необходимости - по их понятиям, боги помогают только в праведной войне. Поэтому необходимо было соблюсти хотя бы необходимые формальности при её объявлении и ведении, что уже давало ей статус «законной войны».
С другой стороны, сами квириты понимали, что они принесли побеждённым народам не только господство, но и порядок, стабильность, прекращение усобиц. «Можно с большим основанием говорить о нашем покровительстве над всеми странами, а не о нашем владычестве» (Cic. de off. 2.27).
Цицерон гордился тем, что не требовал с провинциалов лишнего и заботился о них. Очевидно, кроме Цицерона были и другие наместники, не злоупотреблявшие своими правами.
Будучи консулом в Испании, Катон не позволял себе грабить местное население . В качестве пропретора Сардинии он управлял строго, но справедливо, отчего его власть, по словам Плутарха, была страшна, но любезна сардам. Излишне категоричным выглядит вывод В.И. Кащеева о римской власти, «основанной на Силе и лишённой всякой Праведности и Духовности».
Нельзя считать, что с самого первого появления римлян на востоке им не доверяли и их не любили греки. Эпоха «большой нелюбви» началась намного позже, вероятно - со 2 Македонской войны. Первое время это было сотрудничество, взаимовыгодное и почти равное. Полного равенства быть не могло, поскольку военные силы римлян и их союзников были несоизмеримы. Восприятие эллинами квиритов испортилось именно на той стадии, когда римская гегемония сменилась однозначным доминированием. Однако произошло это не ранее 70-60 гг. II в., когда сенат начинает ужесточать свою политику по отношению к друзьям и союзникам.
Не стоит полностью становиться на чисто римскую точку зрения: Рим ведёт только справедливые войны и является всеобщим благодетелем. Но всё вышесказанное убеждает в необходимости взвешенного подхода к проблеме оценки римской экспансии и осторожности, чтобы не впадать в противоположную крайность.
Автор: Беликов А.П.