«Освобождение» Греции и филэллинизм
Восприятие римлянами греков - проблема очень сложная, поскольку здесь переплелось много различных аспектов, в том числе фактор филэллинизма, явно переоцениваемый в историографии. Латинское слово fictio в буквальном переводе означает «выдумка», «вымысел», или, как это закрепилось в русском языке - то, чего на самом деле не было (ср.: - фиктивный брак). Огромная роль филэллинизма в римской политике, на наш взгляд, не более чем историографическая фикция. Именно в этот смысле и следует рассматривать глубоко укоренившиеся представления о том, что отношение римлян к грекам отличалось от восприятия ими всех других народов, а восхищение греческой культурой суровые квириты переносили на современных себе греков. Более того, сам филэллинизм зачастую считают фактором римской политики, существенно влиявший на действия сената в его взаимоотношениях с эллинами.
Самый важный поступок римской дипломатии, традиционно приписываемый филэллинизму «сентиментальными учёными» - это «освобождение Греции» в 196 г. Однако этот поступок нельзя правильно понять, рассматривая его вне политической ситуации на Востоке и не учитывая особенностей римской ментальности. После поражения Македонии сенат, следуя обычной своей практике, прислал на помощь Фламинину 10 послов. Они должны были обеспечить отвечающее римским интересам обустройство Греции и «распределить всё, что было приобретено в этой войне» (Арр. Mac. IX.3). Здесь Аппиан, несомненно, выражает римский взгляд. Очевидно, что сенат уже считал Элладу своим «приобретением». Фламинин обещал сделать всё, чтобы Филипп не мог затеять новой войны (Liv. XXXIII. 12) - это было главным принципом, регулирующим римские отношения с побежденным врагом.
Царь признал свободу всех греков, что было равносильно отказу от интересов в Греции, вывел оттуда гарнизоны, потерял часть собственно македонских земель, выдал пленных, перебежчиков и почти весь флот. Обязательство не вести войн без разрешения Рима лишало его независимой внешней политики. Наконец, Филипп дал заложников, в том числе своего сына Деметрия, заплатил 500 талантов контрибуции и 500 должен был выплатить в 10 лет. Македонская армия сокращалась до 5000 человек (Liv. ХХХIII. 30).
Условия мира ослабляли страну, однако, в отличие от Африки, на Балканах не удалось создать мощный противовес Македонии. Этолия для этого не годилась, она слишком занеслась и даже победу над царём приписала одной себе. Этолийцев поставили на место - они получили только то, что потеряли в 1 Македонскую войну.
Гневу их не было предела, причиной возмущения стала не их пресловутая алчность, как полагают Полибий (XVIII.34.1) и некритично следующая за ним А.И. Павловская. Этолийцы считали, что их вступление в войну автоматически возобновляет договор 211 г., дающий им права на все захваченные территории, а Риму лишь на добычу (Polyb. XVIII.38.7). Пока шла война, их не разубеждали, но и не восстановили договор официально. Эта дипломатическая тонкость позволила после войны объявить договор несуществующим, поскольку этолийцы сами нарушили его (Polyb. XVIII.38.8; Liv. XXXIII. 12), хотя по форме это был именно постоянный договор. Возмущенные таким коварством этолийцы резко сменили политическую ориентацию. Вероятно, главная причина, вскоре приведшая их к открытому столкновению с Римом, - это их недовольство римским диктатом. Психологически это легко объяснимо - Этолия привыкла жить, никому не подчиняясь. Она сумела отстоять свою независимость от Македонии и сейчас особенно болезненно должна была воспринимать римское давление и римскую неблагодарность. Очевидно, именно поэтому этолийцы первыми в Греции поняли, что один гегемон сменился другим, более жёстким, и при том, что самое обидное, при активной помощи самих греков, в т.ч. и этолийцев. Поэтому они предприняли запоздалую попытку исправить свою ошибку.
С Ахейским союзом сенат обошёлся лучше, не потому, конечно, что он был самым «достойным уважения греческим государством», как достаточно наивно полагает Т. Моммзен. Ахейцев, врагов Этолии, хотели сделать своей опорой на Балканах и противовесом как Этолии, так и Македонии. Само «освобождение» Греции во многом обусловлено этолийской пропагандой и является «контр-пропагандистской мерой».
В историографии проблемы можно выделить по крайней мере шесть основных положений. 1) Искреннее желание Рима освободить греков, вызванное филэллинизмом знати. Оно - результат любви Фламинина к грекам и умеренности сената. 2) По мнению Г. Штира, причина - в римском политическом идеализме, а политической целью было честное равновесие в мире. Однако греки не умели пользоваться свободой, их раздоры вынудили Рим навести порядок, и в результате страна утратила дарованную свободу. 3) Освобождение было вынужденным шагом, вызванным слабостью Рима для аннексии, непрочностью его позиций на Балканах и селевкидской угрозой. Переход к территориальным захватам был невозможен ввиду ослабленности Рима и значительной роли греческих союзников. 4) Объявление независимости со стороны римлян не было искренним. Лицемерная политика Рима создала новый вид рабства для «освобождённых». Истмийская декларация является всего лишь политическим маневром, свобода - пустым обманом. 5) «Освобождение» нельзя признать ни всецело альтруистичным, ни целиком циничным, оно - форма оборонительного империализма и способ установления над Грецией римского протектората, выгодного для обеих сторон. 6) «Освобождение» рассматривается как этап борьбы с Антиохом и обуславливается преимущественно этим. Менее категорична и более оправдана позиция Э. Бэдиана - Грецию «освободили», чтобы «освобожденные» полисы не могли попасть в руки новых господ.
Каждое из этих мнений имеет свои недостатки: первые два в корне неверны, остальные являются безусловным упрощением. Для уяснения действительных причин необходимо обратиться к конкретной исторической ситуации. Фламинин старался завоевать симпатии греков. По просьбе беотийцев, надеясь приобрести их расположение (Liv. XXXIII.27), он даже освободил их пленных сограждан. Один из освобожденных, Брахилл, враг Рима, стал беотархом, римские сторонники, ожидая мести после ухода легионов, убили его с согласия Фламинина. Беотийцы, зная, что здесь не обошлось без консула, стали истреблять одиночных легионеров и малые отряды. Погибло более 500 человек (Liv. XXXIII.29), видимо, в Беотии началась настоящая партизанская война против римлян.
Фламинин потребовал выдачи виновных и выдачи 500 талантов за убитых, но ему ответили только извинениями. Он решил разорить Беотию, удержало его лишь заступничество ахейцев, решивших вместе с римлянами воевать против беотийцев, но только в том случае, если все их попытки примирить врагов окончатся неудачей (Liv. Ibid.). С.А. Жебелёв, дав неправильный перевод автора, решил, что ахейцы грозили римлянам войной, если не добьются мира для беотийцев. Эту ошибку отметил и раскритиковал Ф.Ф. Соколов. Авторитетные комментаторы Ливия В. Вайсенборн и Д. Брискоу отмечают: simul gerеrе бесспорно означает, что ахейцы решили воевать на стороне римлян против беотийцев. Правильный перевод должен звучать так: «Больший вес имели просьбы ахейцев, так как они постановили вместе с римлянами вести войну против беотийцев, если не выпросят для них мира». Римляне настояли на выдаче убийц и 30 талантов (Liv. Ibid.).
Инцидент, едва не закончившийся уничтожением Беотии, напугал греков. Варвары стали хозяевами Греции, никто не знал, чего ожидать, общественное мнение было явно против Рима. Этим воспользовались этолийцы и повели агитацию, доказывая, что одно иго сменилось другим, более тяжким. Их пропаганда имела успех, сея вражду и недоверие к римлянам. Учёт сил и настроений греческих государств показывает, что Рим оказался в политической изоляции.
Это тревожило Фламинина, поскольку для войны с Антиохом был нужен надежный тыл. Требовалось срочно любой ценой вернуть симпатии греков, обезвредить пропаганду этолийцев, «сочетая римские методы с уроками греческой истории». Проконсул убеждал комиссию десяти освободить всю Грецию, «если они хотят связать языки этолийцам, внушить любовь к римскому имени, уверить, что они переплыли море для освобождения Греции, а не для того, чтобы отнять власть у Филиппа и взять себе» (Liv. ХХХШ.31; Polyb. XVIII.45.8). В то же время Рим не хотел освобождённые царём территории отдавать претендующим на них союзникам.
Греки напряженно ожидали решения своей судьбы, не веря в бескорыстие римлян. Ксенофонт в «Киропедии» говорит, что по общему и вечному закону в захваченном городе всё принадлежит победителю - и люди, и их имущество (VII.5.73). По эллинистическим понятиям победитель имел право на всё, что получил силой, никто не думал, что римляне оставят Грецию. Одни считали, что Рим овладеет всей Грецией, другие - только главными городами. Происходили ожесточённые споры, народ был в неведении (Polyb. XVIII.46.4). Очевидно, Полибий психологически точно передает атмосферу растерянности и неуверенности в будущем, овладевших Элладой.
На Истмийских играх 196 г. Фламинин объявил свободу Греции, свободу всем грекам вообще и тем в частности, которые были переданы Филиппом Риму. «Большинство присутствующих не верило ушам своим - до того велика была неожиданность события» (Polyb. XVIII.46.7). Рим сделал даже больше, чем можно было желать! Тем сильнее было ликование греков (см.: Polyb. XVIII.46.9-11; Liv. XXXIII.32; Plut. Flam. IX; Арр. Mac. IX.4).
В условиях мира с Филиппом специально было оговорено, что он должен передать Риму всех своих греческих подданных до начала Истмийских игр (Pol. XVIII.44; Liv. XXXIII.30; Plut. Flam. IX.6). Театральный эффект истмийской декларации был трезво продуман и тщательно подготовлен. Нельзя верить, что радовались только «олигархи», в чьих интересах и была провозглашена свобода, означавшая лишь «свободу от социальной смуты и наступления угнетённых». Радость охватила всех греков, поверивших, что они будут свободны от чужеземного владычества. Энтузиазм в Греции был огромный, тем горше оказалось последующее разочарование.
Освободив Грецию, Рим ничего не терял. Добыча Фламинина превысила 6000000 денариев - это показывает, во что обошлась «война освобождения» грекам и македонянам Военные издержки оплатил Филипп, сейчас же был приобретён и огромный политический капитал. Даже убеждённые враги римлян должны были признать их действия похвальными. Усилия этолийцев были сведены на нет.
Таким образом, «освобождение» Греции - это исключительно дипломатическая акция, представлявшая собой блестящий выход из создавшегося положения. Эта акция означала, что римляне не хотели аннексировать страну. Присоединить Грецию не было возможности, более того, не было и установки на это. Истмийская декларация разрешила сразу несколько проблем: успокоила греков, привязала их к Риму, обезвредила пропаганду этолийцев, обеспечила тыл для войны с Антиохом. Объяснять её желанием отблагодарить греков за помощь в войне невозможно. В Греции, как и в любом другом месте, эгоистическая римская политика определялась только собственными интересами. Для сената «освобождение» было определенным этапом его восточной политики.
Нельзя, однако, считать, как полагал А.Б. Ранович, что римское заявление имело только «лицемерный характер». Элемент искренности, конечно, был. Греция действительно стала свободной от налогов, дани, гарнизонов. Эта экономическая свобода была реальной, а не той свободой-автономией, означавшей не платить налоги или не содержать войска, которой пользовались некоторые города эллинистического Востока. Но лишь потому, что благо для греков было выгодно и для римлян, греки получили его. Для римлянина нравствеяное отождествляется с полезным. Римская политика и национальные устремления греков сошлись в одной точке - обе стороны хотели утверждения традиционного сепаратизма. Сенат понимал, что свободная и раздробленная Греция будет бессильной.
Много спорят, что же Рим понимал под «свободой». Прежде всего - свободу от Македонии. Фламинин освободил греков, «поскольку они находились под господством македонян». По внутренним римским понятиям свобода означает отсутствие царской власти или доминирующего господства. И в этом смысле (освобождение греков от царской власти) римляне были предельно искренни. Но они же чётко понимали, что греки никогда не будут свободны от римского доминирования. По римским понятиям клиентела - это моральные узы между сильным и слабым с обязательным присутствием благодарности друг к другу. Рим воевал за влияние в Греции, которое теперь неизмеримо возросло. Освобождение от Македонии римляне осуществили в своих интересах. Оно логично вытекало из официальной мотивировки войны. Смысл «освобождения» Греции был политическим и пропагандистским, но отнюдь не морально-этическим. В данном случае важнее оказывается даже не смысл акции, а её перспектива. «Свобода», временный этап римской политики, оказалась впоследствии фикцией. Обладание ею целиком зависело от воли Рима, который присвоил себе верховный протекторат над Грецией. Иллюзорная свобода - метод регулирования статуса «сдавшихся» государств. Нельзя согласиться с И.В. Нетушилом, считавшим «свободу» равнозначной независимости.
Целью римлян была не «свобода Греции», как довольно наивно полагал Т. Моммзен, а ослабление хозяина освобожденных. Рим добился разложения македоно-эллинской монархии путём освобождения эллинских городов. Политика под лозунгом «свободы» выполняла две основные функции: 1) средства борьбы с врагами, претендующими на территории, входящие в сферу римских интересов; 2) пресечения экспансионистских устремлений союзников.
Нельзя, однако, сводить всё лишь к этим двум задачам. Начиная с 228 г. поведение Рима часто определялось желанием понравиться грекам. Успешнее всего этого можно было достичь, выступив борцом за общегреческое дело. Такая политика могла привлечь к Риму не только балканских греков, но и подданных Антиоха, что было особенно важно, учитывая возможное столкновение с ним.
Сенат прекрасно владел методами политической пропаганды, то есть «искусством идейно-психологического воздействия на ум и чувства людей». Он умел творчески перерабатывать чужой опыт, используя и свой собственный. Очевидно, традиции эллинистических царей были ему хорошо известны. Коринфская лига Филиппа II также представляла собой освобождение-подчинение: разбитые полисы оставались свободными, но вошли в лигу под гегемонией Македонии. Таким образом, Филипп II «освободил» их от себя самого! Здесь «свобода» была средством создания союза, формой непрямого господства. Внутренняя автономия сочеталась с ориентацией внешней политики в интересах гегемона. Такую же политику проводил и Антигон Гонат. Полисперхонт обещал установить свободу городов, то есть вернуть им автономию, если они встанут на его сторону.
Затем и другие враждующие полководцы начали объявлять греческие города свободными. Птолемей I использовал это против Антигона I (Polyb. XV.24; Diod. XVIII.55, XIX.61), Филипп V - против Этолии, на роль освободителя претендовал Пирр (Plut. Руг. XXVI.7). Эллинистические монархи с «монотонной регулярностью» освобождали греческие города друг от друга. Преимущества получал тот, кто давал полисам ряд привилегий, но осуществлял над ними полный контроль, акцентируя внимание на своих «благодеяниях». Македонские цари, наложившие руку на Грецию, с неменьшим фарисейством считали, что они освободили греков от олигархии или крайне демократических эксцессов. Свобода, дарованная римлянами, была не большей автономией, чем та, которой пользовались города эллинистических царств.
Несомненно, римляне учли практику своих взаимоотношений с греками юга Италии. Анализируя формы договоров с ними, К. Ломас обратила внимание на то, что там некоторые города пользовались самоуправлением по формуле «libertas et leges suas». Сказался и опыт Иллирийских войн, а также память о политике Ганнибала, лозунгом освобождения от Рима привлекшего к себе галлов и италиков. После самих римлян, Антиоха, Персея такую политику успешно проводил Митридат. «Освобождения» ради освобождения не было никогда, разные силы лишь использовали его в своих целях.
Для самого римлянина понятие свободы было неразрывно связано с исполнением долга. Libertas - это не безграничная свобода до анархии, а единство прав и обязанностей. В её основе лежала консервативно-аристократическая дисциплина. Свобода не абсолютна, а всегда относительна, она обязательно соотносится с общественными интересами, а римская libertas вообще не является точным эквивалентом современному слову «свобода». Рим считал, что имеет моральное право требовать от греков помощи в войне и подчинения. Нельзя упрекать римлян в лицемерии, они могли искренне верить, что несут грекам именно такую «свободу». Рим автоматически стал патроном Греции, что было обычным и «правильным» в социальной жизни римской общины. Полисы получили свободу государств-клиентов. Они были свободны вести дела так, как желал Рим, а сама «свобода» являлась замаскированным вассалитетом.
В этом плане libertas во многом совпадает с греческим понятием eХsuGepia. В период эллинизма eXsuBepia и auxovopaa использовались в царских декретах для обозначения внутреннего самоуправления городов или освобождения от повинностей, постоя войск и т.п. Селевк II наградил свободой (eXsuВepav) и освобождением от налогов жителей Смирны (OGIS.228.II.7-9). Более поздний декрет из Эфеса (конец 87 г.) содержит любопытнейшую фразу: (SIG 742) - «война против Митридата за римскую гегемонию и общую свободу». Получается, что греки не разделяли и не противопоставляли между собой эти два понятия, привыкнув жить в самоуправлении под римской гегемонией, как раньше - под властью эллинистических царей.
Попытки приписать заслугу освобождения Греции одному Фламинину, называя побудительным мотивом его филэллинство, - просто наивны. Поклонение консула всему греческому весьма проблематично. «Под всей этой утонченностью и изысканностью таилась железная натура римлянина, хитрость, безжалостность, жестокость». Римский ум, облечённый ли в иностранные одежды или нет, всегда был сконцентрирован на своём государстве и народе. Жесткая политика Фламинина к «врагам» не дает оснований считать его сентиментальным. Неслучайно Ахайя, претендующая на независимость, - объект «постоянных дипломатических диверсий» проконсула. Он демонстрировал филэллинизм, потому что был убеждён - это соответствует римским интересам.
Фламинин настаивал на освобождении, исходя из соображений политического момента. При всём его честолюбии невероятно, чтобы он «заботился о славе больше, чем об отечестве». Исследователи, считающие главным филэллинизм, просто упрощают и обедняют ситуацию, замалчивая сложное положение в Греции, беотийский кризис, недружелюбие греков, продвижение Антиоха. Нельзя вырывать событие из контекста явлений. Если консул и желал добра эллинам, то лишь лояльным и в тех пределах, в каких это было не в ущерб Риму. Напоминая грекам, что их свобода добыта римским оружием, он рекомендовал пользоваться ею «умеренно» (Liv. XXXIV.49.8). Возможно, в какой-то степени им двигало и честолюбие - лестно объявить свободу целому народу, но такое желание не могло быть основанием для комиссии десяти, а один Фламинин ничего не решал. Для сената главным аргументом была польза отечества. Любовь к грекам у него была менее сильна, чем стремление к владычеству над соседями. Ни проконсул, ни сенат никогда не думали приносить римские интересы в жертву абстрактному филэллинизму.
Так называемый «филэллинизм» меньше всего можно переводить буквально, как «любовь к грекам», это скорее любовь к эллинской культуре. По образному определению М.Е. Сергеенко отцовское наследие оставалось священным для самых горячих поклонников Греции. Г. Колен справедливо считает, что данному течению вообще трудно дать характеристику. Не существовало и единой группировки филэллинов. Более того, под определение филэллинов попадают противопоставляемые им «экстремисты», т.е. сторонники аннексии. Например, Квинт Фабий Лабеон принес щедрые дары делосскому храму, Гней Манлий Вульсон воевал с галатами под лозунгом обеспечения безопасности малоазийских греков, есть данные о дружбе семей «экстремистов» и эллинофилов. Среди филэллинов были не только яркие личности, но и пустые модники, по вине которых именитые римляне «стали враждебно относиться к увлечению эллинством» (Polyb. XXXIX. 12).
Вообще эллинская образованность уживалась с гордым осознанием своих римских корней. Лучшая часть нобилитета воспитывала детей в правилах дедовской чести, некоторые семьи считались образцами, как древней порядочности, так и нового образования. При этом не следует забывать - «вся система римского воспитания была направлена на развитие обостренного чувства патриотизма».
Необходимо учитывать социальную и «национальную» психологию человека древности, для которого деление на «своих» и «чужих» всегда очень чётко. Цезарь неоднократно употребляет nostri (De bell. gall. I.II.15.6, 24.5, 25.6) вместо других, даже более уместных определений. Чужой - это любой, кто не является членом «нашего» полиса, civitas, племени. Чужой - всегда враг. Неслучайно в древнейшем латинском языке слово hostis означало и иностранца, и врага.
Приходится говорить не просто о сдержанном отношении, но о преступлениях филэллинов против эллинов. Любопытно сравнить оценки историографии с фактами, приводимыми источниками. Разница между ними столь ошеломляющая, что возникает мысль - а читал ли историк сами источники?
Сципион, друг греческой культуры, вёл в Сицилии эллинский образ жизни (Liv. XXIX. 19), в то время, как его же армия грабила и притесняла греков (Liv. XXIX.20). Он ничего не сделал для пресечения насилий своего легата в Локрах (Liv. XXIX.9) и «всё простил ему» (Liv. XXIX. 16). Консул не принял прибывших с жалобами локров (Liv. XXIX. 19), на их обиды «мало обратил внимания» (Liv. XXIX.21). Нет оснований думать, что он допускал сентиментальные соображения в свою внешнюю политику. И если так вёл себя действительно деликатный и хорошо воспитанный Сципион, то уж другие нобили Фламинин, человек греческой воспитанности, идеализировавший греков и восторженно относящийся к их культуре, разграбил Эретрию (Liv. 16; Paus. VII.8.1) и Элатею (Liv. XXXII.24). Греколюбивый и гуманный римлянин, большой друг эллинов, хотел уничтожить всю Беотию (Liv. 29). До вмешательства ахейцев он успел-таки совершить карательный поход на Коронею (Polyb. ХХ.7.3). Его действия не отличаются от поступков его предшественников, он охотно использовал террор, а его политику нельзя назвать новой или мягкой.
В 188 г. ту же политику сочетания «милости» и насилия проводил к этолийцам и ахейцам филэллин Нобилиор. Эмилий Павел, глубоко порядочный человек и филэллин, отдал Пидну на разграбление воинам (Liv. XLIV.45). Утверждение Д. Боудер, что он был не согласен с жёсткой политикой сената, разграблением Эпира и высылкой греков в Рим, едва ли имеет основание. Ещё до эпирского погрома, предпринятого по приказу сената, он по собственной инициативе разграбил несколько греческих городов (Liv. XLV.27). Они «провинились» перед Римом и подлежали экзекуции, филэллинство Эмилия этому совершенно не мешало, он исполнил свой «долг» - так, как он его понимал. После победы посетив Афины, Эмилий вывез оттуда статую богини Афины, посвятив её затем в храм Фортуны (Plin. 35.135; 34.54).Это факты, которые нельзя отрицать. В них не видно уважения к грекам и желания считаться с их интересами. Они не подтверждают наличия сентиментальной филэллинской политики, играющей видную роль в концепциях Т. Моммзена, Т. Франка, Р. Хейвуда и многих других авторитетных исследователей.
В 212 г. Марцелл, хотя и не филэллин, но «человеколюбивый от природы» (Plut. Marcel.X), учинил в захваченных Сиракузах страшные бесчинства (см.: Polyb. VIII.5-9) и вывез из города большую часть его украшений, чтобы показать их в триумфе и украсить ими Рим (Plut. Marcel. XXI; Liv. XXV.40).
Сама любовь римлян к греческому искусству стала бедой для греков. Фульвий вывез из храмов Амбракии всё ценное и даже статуи богов (Polyb. XXI.30.9; Liv. XXXVIII.43). Чего же было ожидать от других полководцев, типа грубого Муммия, не бывшего филэллином, зато отличавшегося приверженностью к традиционному мышлению? Разгромив в 146 г. ахейцев, консул Мумий, «новый человек», не затронутый филэллинством, обрушил на Грецию репрессии, даже Т. Моммзен признаёт - «имели место позорные жестокости». Легат Апустий в начале 2 Македонской войны уничтожил город Антипатрейю, в котором «omni militibus concessa» (Liv. XXXI.27.4). Впрочем, в сенате в любом случае большинство принадлежало представителям старой школы, реформаторов, как и филэллинов, было мало.
Если все злодеяния филэллинов против эллинов всегда связаны с политикой, то их благодеяния обычно к ней отношения не имеют, являясь их личной и частной инициативой, будь то жертвы Фламинина храмам или «культурно-ознакомительное» турне Эмилия по Греции. Приписывать такие их действия филэллинизму наивно, они были свойственны всем римским полководцам в Греции, являясь проявлением «хорошего тона». Видеть в этом «глубокое уважение к эллинским традициям» едва ли стоит. Явный «нефилэллин» Муммий приказал перебить халкидских конных воинов (Polyb. XXXIX. 17.4), а затем - восстановил святилище на Истме, щедро пожертвовал олимпийскому и дельфийскому храмам, потом совершил путешествие по городам (Polyb. XXXIX. 17.1). Павсаний упоминает 21 позолоченный щит в храме Олимпии - посвящение Муммия (V.X.5).
Мнение Цицерона, что главная добродетель - безукоризненное исполнение обязанностей перед государством (De off. 1.15) - отнюдь не пустая сентенция. Гражданин принадлежал не себе, а общине. Пока не началось падение нравов, традиционализм строго диктовал, каким быть «идеальному квириту».
В личной же жизни человек мог делать что угодно, если это не вредило государству и не шло, вразрез общепринятой морали. Эта двойственность личного и общественного давала сочетание твёрдых обязательных норм с полной свободой личных убеждений. В этом плане Рим просто уникален - такого состояния личной внутренней свободы не было даже в Греции, считавшейся образцом демократии! И если в демократичнейших Афинах Сократа приговорили к казни за «нестандартное поведение» и наличие «собственного даймона», то в Риме никому даже не пришло бы в голову обращать внимание на подобные вещи, ибо они находились в закрытой для всех сфере внутреннего мира квирита. И этим Рим намного лучше и выше Эллады! Человек, скрупулёзно выполнявший обязанности жреческой должности, мог быть атеистом, но нёс свои обязанности, потому что они нужны общине. Неверие в богов - его личное дело, никак не сказывавшееся на исполнении долга. Римский магистрат, служа республике, мог быть приверженцем иного государственного строя. Здесь нет ни тени лицемерия или двойных стандартов, это принцип жизни - выполняя свой долг перед отечеством, квирит и подумать не мог, что оно сочтёт нужным лезть в его душу, сердце или разум. В поздней республике Рим был, в сущности, свободным и толерантным обществом. Следы именно такого внутреннего восприятия отношений «личность - государство» в какой-то мере сохранились даже в ранней империи. Как напыщенно и несколько категорично сформулировал А.Н. Маркин, благодаря открытому и независимому образу мысли аристократ мог создать для себя самого и своих товарищей ограниченное, но, без сомнения, действительное пространство свободы.
Внутренне гражданин был свободен, но без всякого контроля сверху всегда однозначно ориентировался на благо республики. Римляне всегда разделяли свою личную и государственную деятельность, личность могла млеть от греческой культуры, но решения сената основывались только на интересах государства. Утверждение И.Н. Титаренко о постоянной борьбе личных и общественных ценностей в римском характере следует признать ошибочным - эти ценности мирно уживались, ибо находились просто в разных сферах.
Когда для политики это было всё равно, филэллинизм проявлялся. Свидетельствует это больше об интересе к греческой культуре, а не к самим грекам, которые почти ничего не получали от этих его проявлений. Там же, где эти «благодеяния» связаны с политикой («освобождение», отдельные льготы), - они всегда вызывались именно политической необходимостью. Фламинин в таких случаях выступал не как частное лицо, а как магистрат, действующий в интересах государства. Представляясь другом греков, он, «искусно льстя их национальному тщеславию, пользовался их слабостями».
Суммируя, мы должны признать, что в реальной политике филэллинизм никак не проявлялся. Римляне не позволяли филэллинизму быть фактором их политики. Это конечный вывод Э. Грюена, посвятившего, целую главу данному аспекту. Тем более нет никаких оснований считать, что Греция своим «освобождением» обязана филэллинизму как политическому течению. Жёстко, но справедливо сформулировала Э. Роусон: «Старая идея, что филэллинизм влиял на политику Фламинина или Сципионов - неправдоподобна». Дело не в симпатиях нобилей, а в конкретной политической ситуации и принципах римской политики.
Автор: Беликов А.П.