Социально-политическое регулирование этнических процессов в полиэтническом обществе

Проблема социально-политического регулирования отношений между этносами в многонациональных государствах является актуальной не только для России. Существуют в разных странах и правовые акты, которые должны регламентировать эти отношения, например, «Основы законодательства Российской Федерации о правовом статусе коренных малочисленных народов», закон «О правах национальных и этнических меньшинств» в Венгрии и т.п.

Все эти правовые акты и законодательные положения направлены на поиск способов гармонизации социально-политических отношений, в которые повседневно вступают этносы. В стратегической перспективе наилучшим видится путь создания дружественной среды межэтнического общения без изменения полиэтничности социума. Достижение этой цели способствовало бы удовлетворению этнокультурных и этноязыковых интересов всех граждан государства, сохранению его единства, целостности. Однако возникает вопрос, возможны ли последовательное продвижение по этому пути и реализация такой цели на практике? Этнические процессы подчиняются своим закономерностям, а государственные - своим. Только область пересечения в действии таких закономерностей может поддаваться унифицированному правовому регулированию. Рассмотрим, в этой связи варианты развития этнополитических процессов в многонациональных государствах.

Один из них - этническая ассимиляция, под которой понимается частичная или полная утрата индивидами, представляющими данный этнос (как правило, миноритарный и по численности, и по общественному статусу), национальных особенностей под воздействием качественно и социально доминирующего (мажоритарного) этноса, разрушения среды этнического обитания, интенсивной урбанизации. Частным случаем этнической ассимиляции можно считать языковую, то есть полную или частичную утрату родного языка. Конечной ее стадией является смена этничности (обретение новых этнических свойств при полной или почти полной утрате исконных) или деэтнизация (утрата собственных национально-культурных и языковых черт без адекватной замены новыми). Последняя наиболее пагубна как для отдельной личности, так для мировой культуры и человечества в целом, ибо она приводит индивидов к этнической и, следовательно, социальной, маргинализации, к полуязычию, то есть недостаточному владению каким-либо языком, а также сокращает и обедняет всемирный инвентарь этнокультурных, этноязыковых альтернатив. В качестве двух из многочисленных примеров деэтнизации укажем на формирование «исторически новой общности» «советских» людей в бывшем СССР (ни русские, ни украинцы, ни карачаевцы, ни евреи и т.п.) и «югославов» в бывшей СФРЮ. Понятно, что это не пошло на пользу культурному и этносоциальному развитию обеих стран, пришедших к своему драматически неизбежному концу.

Другим, привлекающим внимание, процессом, степень интенсивности которого определяется конкретными социально-историческими условиями, служит межэтническая интеграция, как раз и обеспечивающая создание нормального климата для общения и сосуществования людей разных национальностей. Наличие межэтнической интегрированности индивидов означает осознанную ими (внутреннюю, а не навязанную) принадлежность к своему этносу, а также тесную психологическую, культурную, языковую связь с прочими, живущими бок о этносами. Это совсем не похоже на советскую или югославскую деэтнизацию.

Двойная идентичность не может быть сформирована исключительно насильственными политическими средствами, она выступает следствием длительных усилий, предпринимаемых в русле этнопсихологического сближения. В результате, например, датчане, проживающие в германской части Шлезвига, чувствуют себя именно «немецкими датчанами», как себя и именуют, а не просто датчанами, которые, естественно, проживают в Дании. Когда после второй мировой войны в этой части страны был проведен плебисцит относительно возможной передачи ее Дании, подавляющее их большинство высказалось против данного предложения. Да и в наши дни позиция венгерских румын и словаков, достаточно интегрированных в венгерский социум, зачастую вызывает недовольство или раздражение у националистически настроенных кругов Румынии и Словакии.

Вместе с тем известны этносы, длительное время активно ассимилируемые доминирующим мажоритарным этносом, но так и не вступающие на стезю межэтнической интеграции. Вообще, проблема соотношения между ассимиляцией и интеграцией в интересующем аспекте требует дальнейшего исследования: сейчас же отметим лишь, что иногда они обратно пропорциональны: интенсивнее ассимиляция - слабее интеграция и наоборот (сошлемся хотя бы на исторический опыт некоторых народов Северного Кавказа).

Нет спора, у каждого этноса своя история, но ведь ее изучение тем и интересно, что позволяет необходимые уроки прошлого использовать в настоящем.

Нельзя также не подчеркнуть большую социальную роль в активизации интеграционных процессов в полиэтнических государствах единого образовательного пространства.

Продолжим наши рассуждения, обратившись к Северному Кавказу. Его присоединение Россия осуществила в начале XIX в. Генерала П.Апраксина правомерно считать основателем Терской кордонной линии, несколько позднее развернувшейся от моря и до моря. По мере присоединения Северный Кавказ превращался в военный лагерь, гражданское развитие которого все откладывалось и откладывалось. Еще в ту пору у нас не было недостатка в людях, сознававших необходимость интегрирования местных народов с самого начала, не отодвигая этого в далекое будущее, покорения их не оружием, а культурой, созданием учебных заведений, в том числе и кадетского корпуса, где кавказские юноши могли бы воспитываться вместе с русскими. Проекты такого рода поступали и императорскую канцелярию, однако оттуда прямым ходом без рассмотрения пересылались в Тифлис, а там подшивались в архив.

В 1826 г. созданная в Петербурге специальная комиссия но торгово-политическим сношениям с горцами разработала целый пакет мероприятий по сближению горских народов - как с Россией, так и друг с другом посредством развития торговли и экономики края. Однако им, увы, так и не суждено было сбыться. Высказывались намерения и чисто военного плана, имевшие существенное интеграционное значение - формировать из горцев в массовом порядке воинские подразделения для использования их, в частности, и в европейской части России. Предполагалось, что знакомство горцев с европейским образом жизни, единение с русскими однополчанами не могло не оказать на них цивилизационного воздействия, а тем самым способствовать интеграции в общероссийский социум.

Но и эти наметки в то время не нашли поддержки. Они были реализованы гораздо позже в ограниченном объеме, вследствие чего не имели социального эффекта. Сосланный на Северный Кавказ декабрист Михаил Орлов писал: «на Кавказе идет вечная война, поскольку так же трудно поработить чеченцев и другие народы этого края, как сгладить Кавказ. Это дело исполняется не штыками, но временем и просвещением, которого и у нас не избыточно». К сожалению, просвещением и культурой мы не очень баловали этот регион и впоследствии. Весьма пассивной здесь была и позиция Русской православной церкви.

И в более поздний дореволюционный период на Северном Кавказе преимущественно шла языковая и этническая ассимиляция образованной части местных этносов (переход на русский язык, ослабленное восприятие местных обычаев), а не интеграция в общероссийский полиэтнический социум.

Радикальные изменения в социальном бытии всей страны произошли после 1917 г. С самых первых лет новой власти была поставлена и начала осуществляться задача создании национальных школ, под которыми одни понимали школы, «в каком-то объеме использующие родной (нерусский) язык», а другие нечто более важное, содержание чего не определено однозначно до настоящего времени. В 1924 г. в Дагестане функционировала 151 национальная школа с общим числом 11 тыс. учащихся. В качестве языков обучения использовались аварский (в 12 школах), кумыкский (в 31 школе), азербайджанский (в 30 школах).

Ретроспективно основную беду национальных школ можно видеть в том, что в их учебных планах не уделялось внимания интеграционному компоненту, воспитанию сознания межэтнического единства северокавказских народов между собой и с русским народом. Противостояли формированию такого сознания, как мусульманское духовенство, так и другие узко-националистически настроенные круги через систему мусульманских медресе, которых, например, в Чечено-Ингушетии в 1929 г. было 32, а также через общинное мнение.

К такому противостоянию следует добавить еще и отсутствие общего подхода к языковому и культурному строительству: то вводились новые латинизированные алфавиты, как для бесписьменных языков, так и для уже имевших графику на арабской или русской основе, то эти алфавиты в экстренном порядке заменялись на русифицированные, то местные языки вводили для изучения в школе, то объявляли неперспективными и народы вообще лишали своей письменности. Все это, понятно, никак не подталкивало северокавказские народы к интеграции в общероссийский полиэтнический социум.

В 1930-е годы национально-языковая политика в СССР претерпела существенные изменения. В известной степени сигналом для этого послужило постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 13 марта 1938 г. «Об обязательном изучении русского языка в школах национальных республик и областей». Собственно сам по себе текст постановления не содержал положений, которые прямо ущемляли бы местные языки, возможно, его составители и надеялись на то, что оно будет способствовать межэтнической интеграции, но его практическое осуществление открыло «полувековой период ограничения сферы функционирования родных языков в образовании. В итоге получило распространение явление, о котором говорилось выше: языковая и этническая ассимиляция без межэтнической интеграции».

После перехода к системе «среднего политехнического образования» идеи выхолощенного безэтнического и безликого интернационализма в значительной мере способствовали деэтнизации, причем, не только этносов, составляющих меньшинство населения, но и самих русских, не создавая никаких предпосылок для межэтнической интеграции. А о попытках интегрировать северокавказские этносы, подвергшиеся репрессиям со стороны режима, не приходится и говорить.

В результате единое образовательное пространство было в целом создано, русский язык был лингвистически неграмотно объявлен «вторым родным языком» народов СССР, однако все это в том виде, в каком оно существовало, ничуть не способствовало достижению необходимого единения. Более того, громадное число нерусских так и не освоили свой «второй родной» язык.

После распада СССР проблема межэтнической интеграции не утратила своего значения. Нам еще далеко до того, чтобы все нерусские граждане Федерации, помимо принадлежности к своему этносу, считали бы себя также и россиянами. Надо честно признать, что процесс суверенизации, отрицающий интеграцию, привел к разрушению относительно целостного российского образовательного пространства. Если предшествующий период знаменовал собою большую или меньшую степень ассимиляции, то в настоящее время на авансцену вышла активная дезинтеграция. Причем, конечно, дезинтеграционные явления происходят не только в сфере образования, но именно эта сфера при соответствующих условиях могла бы существенно способствовать замедлению и обращению этих процессов вспять.

Как представляется, одной из целей принятого в июле 1992 года российского закона «Об образовании» и было устранение дезинтеграции в образовательном пространстве. В законе предусматривается создание государственных образовательных стандартов, включающих федеральный и национально-региональный компоненты (статья 7, раздел 1).

За прошедшие после его принятия годы развитие пошло не совсем по тому пути, как предполагалось. В ряде республик РФ достаточно оперативно были приняты во многом отличающиеся друг от друга национально-региональные стандарты, тогда как на федеральном уровне так и не сумели подойти к разработке единой концепции федерального стандарта. В результате пока об интеграционном процессе в системе образования говорить не приходится, более того, в республиках по-своему определяют объем преподавания русского, иностранных языков, предметов естественно-математического цикла. Яркий пример этому положение, в котором оказались дети беженцев во время боевых действий в Дагестане.

Кроме того, нарушение преемственности культурной линии интеграции личности в полиэтничное пространство социума объективно препятствует самой этнической интеграции. Мы имеем в виду простой факт того, что в правилах приема в высшие учебные заведения страны отсутствует ссылка на абитуриентов, окончивших национальные школы. Более того, прежняя высшая школа вообще отрицала проявления этнической специфики.

В межэтнических отношениях современной российской действительности до сих пор преобладает процесс социально-политической дезинтеграции, носящий пока что преимущественно скрытый, латентный характер. В такой ситуации больше встает вопросов, чем у наличной политической власти имеется ответов.

Поэтому для дальнейшего анализа важно четко сформулировать эти вопросы, прежде всего:

- целесообразно ли в наши дни существование в составе РФ республик, именуемых «суверенными», во многих из которых титульное население составляет очевидное меньшинство?

- правомерно ли декларировать далеко не всегда реально воплощаемое предоставление титульным языкам в этих республиках статуса государственных, если по всем международным правовым стандартам они ими не являются?

- нужна ли осуществляемая сегодня широкая децентрализация системы управления образованием и т.д.

Вероятно, все эти достаточно частные вопросы сводятся к одному общему: считают ли себя миноритарные этносы, исконно проживающие на территории федерации, россиянами не по гражданству, а по духу, и если нет, то какова же их сущность? Несмотря на всю сложность данных вопросов, ответы на них должны быть найдены без излишних затяжек. События в Чечне, Дагестане, Карачаево-Черкессии, Ингушетии еще раз наглядно свидетельствуют об этом.

Если мы понимаем под этничностью адекватную идентификацию личностью себя со своей этнической средой, то это не значит, что та же личность идентифицирует себя со средой социальной. Но давление социальной среды чаще всего оказывается сильнее, чем этнической. Тогда мы сталкиваемся со случаями подавления или сокрытия этничности, которые больше известны как реидентификация. Этот вариант необходимо рассмотреть, поскольку политизация этничности скорее всего происходит именно в результате реидентификации. Конфликт социальных и этнических ценностей осознается человеком и он ориентируется на политические методы его разрешения.

Именно поэтому проблема изменений в национальной идентичности - важный аспект формирования межэтнического взаимодействия нового типа в российском обществе; с другой стороны, она представляет большой интерес для самостоятельного изучения. Результаты предшествующих исследований показали, что изменения в численности и этнической структуре населения России определяются не только демографическими показателями (динамикой рождаемости, смертности и миграции), но во многом зависят и от активности ассимиляционных процессов в тот или иной период российской истории.

Принципиальным моментом является также и то, что на фоне постепенной ассимиляции представителей иных народов по мере развития российской государственности для истории России были характерны периоды массового изменения национальной принадлежности, вызывавшиеся, как правило, резкой сменой национальной политики в стране. Только в 20-30-е годы этого столетия произошел рост численности русских, по предварительным оценкам, на 7-8 млн. человек за счет преимущественного выбора русской национальности в смешанных браках и смены представителями других этнических групп своей национальности в пользу русской. Это объясняется в первую очередь тем, что, несмотря на официально провозглашенный лозунг о праве наций на самоопределение и свободное развитие всех национальных культур, введение во все регистрационные документы сведений о национальности (пресловутого «пятого пункта») на практике стало средством притеснений по признаку этнической принадлежности.

Ряд национальностей в начале второй мировой войны стали объектом сталинской политики дискриминации «ненадежных народов». В результате проведения этой политики были упразднены некоторые автономные области, проведено широкомасштабное переселение проживающих там народов, введен запрет на изучение в учебных заведениях родных языков и использование их в органах местного управления, был ограничен прием в вузы лиц определенных национальностей.

Все это привело к значительному сокращению численности подвергавшихся дискриминации этнических групп, которое происходило не только в результате физического уничтожения людей в лагерях или при переездах на новые места жительства, но и за счет массового изменения национальности, преимущественно в пользу русской. Практика «скрытого геноцида» заставила многих назваться русскими для того, чтобы обеспечить относительно нормальную жизнь себе и своим семьям.

Нынешние социально-политические и экономические трансформации в стране вновь послужили катализатором возникновения этого аспекта «национального вопроса» на всех уровнях общественной жизни. За последние 10 лет произошел бурный рост национального самосознания среди нерусского населения России. Это отражается, прежде всего, в требованиях национально-территориальной и культурной автономии, а также в существенном изменении характера межэтнического взаимодействия.

Одновременно произошла и смена приоритетов в национальной самоидентификации у детей, родившихся в смешанных браках. Все это оказывает влияние на снижение численности этнически «чистого» русского населения, происходящее в настоящий период, и вместе с новыми демографическими процессами определяет изменения в составе русского этноса в будущем.

Тем самым, вывод о повороте общественного сознания в сторону возрождения ценностей этнического единства подтверждается данными уже упоминавшихся нами исследований о приоритетности титульной национальности в республиках и национальных автономных округах Российской Федерации.

В целом можно заключить, что процесс идентификации с какой-либо этнической группой в каждом индивидуальном случае не является заранее предопределенным ни одним из наиболее существенных признаков. Такие показатели, как национальность родителей, язык общения и родной язык, место рождения и место проживания в условиях полиэтнического общества являются основой для формирования этнической идентичности, но в то же время не задают ее в форме императива. Содержание этнической идентичности во многом приобретает черты варианта социальной идентичности, для которого характерна постоянная смена приоритетов в течение всего жизненного цикла индивида.

Этот вывод важен в первую очередь для доказательства несостоятельности деклараций разного рода политических движений и программ развития страны и отдельных ее регионов, основанных на идее «чистоты нации». Более того, в условиях глубоких социально-политических трансформаций, происходящих в России, и при отсутствии согласия в сфере перспектив и приоритетов общественного развития, современные спекуляции на идее этнического единства, в том числе попытки возрождения русского шовинизма представляются крайне опасными как для социальной стабильности в обществе, так и с точки зрения сохранения территориальной целостности Российского государства.

Рассмотрение проблемы этнической социализации в контексте проблем политической институализации в современной России приводит нас к выводу, что какие-то общие закономерности здесь могут быть выведены только на основании комплексного изучения процесса социализации, поскольку и сама сформированная этничность является его конечным результатом. Особый интерес при этом представляет социализация лидеров, поскольку их политизированная этничность во многом определяет и маркирует групповую самоидентификацию.

«Российское Государство есть правовое единство, священное, исторически преемственное, властное и действенное. Российское Государство едино и нераздельно. Оно имеет единый состав граждан, определяемый законом; единую, законом очерченную территорию, единую государственную власть» - это сказано о Российской Империи.

Можем ли мы сказать нечто подобное о современном российском государстве? Россия перестала быть унитарным государством «де-юро» и «де-факто». Но, встав на путь федерализма, она несет на себе, с одной стороны, печать прежних авторитарно-централистских отношений со всеми административно-территориальными (национальными, в том числе) образованиями, с другой, неустойчивости, незавершенности самого процесса становления российской государственности как таковой, недостаточной эффективности функционирования государственной власти в целом.

Вспомним, что российский дореволюционный унитаризм не означал полной унификации во взаимоотношениях частей и целого (центральной власти и окраин). В состав российской империи на правах ее составных частей входили губернии, ханства, эмираты, княжества, края, области. Определенная дифференциация и иерархичность была свойственна и государственно-территориальному устройству СССР (союзные и автономные республики, края, области, национальные автономные округа).

Распад СССР (представлявшего по сути федерацию только де-юре) и последующие за этим события создали реальную угрозу распада России уже в новых ее границах. Нейтрализовал эту угрозу Федеративный договор, который в марте 1992 года подписали 87 субъектов Федерации кроме Чечни и Татарстана. Договор предложил принципиально новую форму взаимоотношений Центра и субъектов Федерации, позволившую сформировать хотя и неустойчивое, но все-таки равновесие между центробежными и центростремительными тенденциями. Надо признать, что эта форма объективно содержала предпосылки для продвижения в сторону договорной Федерации, что в конечном итоге создавало угрозу трансформации последней в конфедерацию. Серия весьма «пестрых» по своему содержанию договоров о разграничении предметов ведения и полномочий между Центром и субъектами Федерации сделала «асимметричную» федерацию фактом. Причем политическая подоплека формирующейся таким путем асимметричности оставалась во многом скрытой, завуалированной.

Принятие в декабре 1993 года новой Конституции России означало безусловную попытку укрепить и развить Российскую Федерацию. В частности, Конституция отразила идею целостности и неприкосновенности территории России. Она провозглашала, что суверенитет Российской Федерации распространяется на всю ее территорию, зафиксировала равноправие всех субъектов Федерации, указала, что последняя строится как по национально-территориальному, так и по территориальному признаку.

Но в той же Конституции закреплялась известная диспропорция в правах (законодательная асимметричность).

Республики объявлялись государствами, имеющими свою конституцию и свое законодательство. Все остальные субъекты Федерации (края, области, города федерального значения, автономные округа и автономные области) имеют только свой устав и законодательство. Конституцией РФ не оговорена форма правления в республиках. Воспользовавшись этим, некоторые из них в 90-е годы XX века, следуя федеральному образцу, провозгласили президентскую форму правления, другие значительно от него отступили. Существенно разнятся структура и функции республиканских парламентов.

Разумеется, усиление конституционного федерализма предполагало решение целого ряда задач и, в первую очередь, экономических, связанных с осуществляемой реформой. Ожидания не оправдались: неудачи экономического реформирования не давали возможности Центру усилить свое влияние на регионы, серьезно затрудняя создание единого экономического, правового и социального пространства.

Регионы, не получая необходимой поддержки Центра (или получая ее в недостаточных масштабах), стали наращивать собственные усилия и осуществлять собственную политику (и в области экономики, в первую очередь). Руководство ряда республик не торопилось привести собственные Конституции в соответствие с Основным Законом страны. В череде договоров между субъектами Федерации и Центром не ослабевало стремления получить для себя новые льготы и привилегии. В 1997 году министерство юстиции сообщило, что 16000 законов, изученных министерством за предшествующие два года, нарушают федеральную конституцию. Анализ юридических источников института республиканского и, так называемого, двойного гражданства также позволяет сделать вывод о несоответствии правового регулирования отношений гражданства республик, источникам федерального законодательства.

Ситуация фактического правового неравенства между субъектами Федерации (особенно между республиками и областями) серьезно осложняла развитие федеративных отношений. Сказывается и несовершенство самой Конституции РФ, предусматривающей «матрешечный» принцип функционирования субъектов Федерации (например, национальные округа в Тюменской области), что создает трудноразрешимые противоречия во взаимоотношениях последних. Неясен также вопрос и с границами ряда субъектов.

И, конечно же, особую тревогу за судьбу Российской Федерации по-прежнему вызывают возможные последствия чеченского кризиса и попыток его силового разрешения. Пример Чечни может отрицательно сказаться на политическом поведении региональных элит, подталкивая их к сепаратизму или к спекуляции по поводу подобной возможности, что делает положение в стране еще более нестабильным и чреватым новыми всплесками напряженности в отношениях Центра и регионов (субъектов Федерации). К этому нужно добавить и потенциально конфликтную ситуацию в ряде других регионов страны, растущие политические амбиции некоторых новых лидеров.

Ярким примером может служить ситуация в Карачаево-Черкессии, сложившаяся в 1999 году в результате выборов Президента республики. Нужно сказать, что объединение карачаевцев и черкесов в один субъект федерации изначально было определено не этническими, а сугубо политическими соображениями. Эти народы принадлежат к разным этническим семьям и логичнее было бы объединить кабардинцев с черкесами, а балкарцев с карачаевцами. Нет нужды говорить о том, что в процессе социально-политического объединения самих жителей никто не спрашивал об их желаниях и устремлениях. И вот когда на выборах Президента республики победил представитель карачаевского народа, черкесская часть населения не согласилась с правомочностью этих выборов. Дело дошло до требований отделения, образования собственной автономии в составе Ставропольского края и т.п. Ситуация представляется странной еще и потому, что 47% населения республики - русские, до 10% -представители других национальностей (абазинцы, ногайцы, украинцы и т.д.). Очевидно, что представления о суверенитете в данной ситуации трактуются предельно широко, причем, субъектом суверенитета в массовом сознании выступает не субъект Федерации, а этническая группа, что противоречит Конституции.

Таким образом, очевидно, что укрепление российского федерализма - сегодня насущная политическая проблема. России необходима реформа государственно-территориального устройства, оптимизирующая механизм взаимодействия частей и целого, Центра и субъектов Федерации. Эта реформа требует серьезной теоретической, юридической и политической подготовки. Она может стать плодотворной, если сумеет адекватно отразить общие интересы всех народов и регионов страны и найти оптимальное соотношение интересов специфических (Центр - регионы, регионы - регионы). Она может быть эффективной, только будучи поэтапной. При этом самым ответственным и важным по своей значимости должен стать первый подготовительный этап. Его основное содержание - выявление реальных противоречий и проблем во взаимоотношениях Центра и регионов (субъектов Федерации), а также во внутри-региональных этнических отношениях.

Многие отечественные эксперты выделяют общий сложный контекст, в котором приходится решать данные проблемы - «не решены правовая и социально-экономическая сторона вопроса, без чего говорить о тех или иных полномочиях регионов бессмысленно»; «полномочия четко не прописаны в Конституции, что дает возможность их разного истолкования»; при этом отсутствуют публичные критерии и механизмы контроля за решениями. По мнению отдельных экспертов, это в значительной степени определяется стремлением Центра сохранить как можно больше полномочий.

Правовые аспекты взаимоотношений Центра и регионов чаще всего поднимались в связи с вопросами регулирования в сфере собственности. Мнения экспертов сводились к следующим обобщениям: «не определен статус собственности»; «надо четко разделить федеральную, региональную и муниципальную собственность. Установить четкие правила перевода из одного состояния в другое».

Лейтмотивом претензий к Центру являются высказывания о предоставлении большей независимости регионам, особенно в сфере использования природных ресурсов. По мнению ряда экспертов, отношения с Центром осложняются из-за «ухода крупных предприятий в плане собственности в Москву»; «в результате приватизации Центр взял власть над нефтью и газом»; «Центр монополизировал курортный и туристический бизнес в регионе».

Высказывается точка зрения о том, что «необходимо предоставить возможность региональным властям влиять на управление предприятиями ВПК, нефтехимического комплекса и др. крупными производствами». Тем не менее, точка зрения о том, что отдельные сферы должны оставаться государственными - это энергоресурсы, транспорт, земля, «оборонка» - достаточно устойчива.

Претензии к Центру проявляются и в иной плоскости. Отмечается, в частности, «волюнтаризм Центра» (в качестве примера приводится приватизация «по Чубайсу»); «нежелание Центра понимать нужды региона»; «произвол президентской администрации»; «отсутствие учета региональных особенностей». Практически все эксперты высказывают мнение о некомпетентности центра в национальных отношениях на Северном Кавказе и полном бессилии решать проблемы, сочетающемся с упорным нежеланием отдать право решения регионам.

Указание на недостаточную самостоятельность регионов связывается с финансовыми проблемами. Приведем некоторые наиболее типичные оценки экспертов: «самостоятельности хватает, а денег нет»; «проблемой является бюджетная зависимость от Центра»; «правительство должно оставлять больше средств в республике для развития культуры и социальной политики»; «осуществляется финансовый диктат Москвы в области распределения средств от сбора полученных налогов»; «необходимо оставлять часть налогов (федеральных) в республике»; «не следует гонять деньги в Москву и обратно. Концентрация денег в столице обескровливает регионы»; «большая часть прибыли уходит в Центр».

Относительно налоговой политики выявлены и такие замечания: «отсутствует разумная налоговая планка, не соответствуют объемы долевого участия в производстве и распределении прибыли»; «сплошное дублирование налогов и без того делающее невыгодным любое сотрудничество».

Нельзя не отметить также усиливающийся сепаратизм, который возникает из-за желания Центра получить из республики все, что можно, и как можно меньше в нее вложить; «политика федеральных властей зачастую сознательно проводится так, чтобы потворствовать сепаратистским устремлениям». Главная причина данного положения видится нам в принятом варианте экономических реформ и отсутствии государственного самосознания у руководителей.

Данная ситуация усугубляется процессом дифференциации регионов РФ: «сепаратистские тенденции связаны с растущими различиями между регионами»; «сепаратизм обусловлен опережающим развитием 10 ведущих регионов и отставанием остальных»; сейчас у регионов отсутствуют стимулы к централизации.

Немаловажным обстоятельством является также фактор укрепления национальных элит. Усиление сепаратизма может быть связано с укреплением региональных элит, слиянием политической и экономической элит в регионах, на что накладываются кризисные тенденции в экономике, мифологизация общественного сознания. Тем самым сепаратизм напрямую увязывается с ростом национализма местных элит.

Все это позволяет нам сделать вывод о том, что научно обоснованная система мер в данном направлении может составить содержание поэтапной реформы административно-территориального устройства Российской Федерации. На первом ее этапе можно было бы сократить число субъектов Федерации на основе укрупнения ныне существующих. Статус субъекта Федерации важно сохранить за всеми республиками и краями. В состав последних могли бы войти некоторые области и автономные округа. При всем этом границы субъектов Федерации как старых, так и вновь образованных, должны быть четко определены и законодательно закреплены.

Российский федерализм при этом будет, как и прежде, основываться на «двух китах» (национальный и территориальный), но появится возможность обеспечить представительное равноправие для субъектов Федерации. В частности края, как и республики, получат право на собственную конституцию и государственную атрибутику соответствующие органы исполнительной и законодательной власти.

Необходимая децентрализация управления и самостоятельность субъектов Федерации должны иметь разумные пределы, нейтрализующие сепаратистские настроения. Федеральной власти целесообразно «дать» рычаги воздействия на регионы в случае превышения последними своих конституционных прерогатив и, особенно, в создании правовых и экономических условий оптимальных взаимоотношений региональных элит с органами местного самоуправления. В настоящее время фактическое бесправие, полная зависимость последних от региональных властей стали очевидными.

В содержание первого этапа реформы важно включить также меры по межнациональной (межреспубликанской) консолидации в первую очередь на Северном Кавказе. В их числе многие предлагают, например, создание межпарламентской ассамблеи Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии и Адыгеи, создание других межреспубликанских органов и объединений, заключение межреспубликанских договоров об экономическом и культурном сотрудничестве и урегулировании спорных вопросов с целью предотвращения любых конфликтов и противоречий, объединения усилий правоохранительных органов в борьбе с экстремистскими организациями, разжигающими национальную рознь, и организованной преступностью. Мы полагаем, что такие меры могут быть приняты только на втором этапе реформ, поскольку сначала необходимо определить объединительные приоритеты народов Северного Кавказа, учитывая их этническое происхождение, культурные особенности и специфику исторического взаимодействия. Нам представляется, что административное деление на Северном Кавказе должно проходить на фоне постоянного мониторинга общественного мнения и главную роль здесь должны играть не политики, экономисты и чиновники разных уровней, а политологи, этнопсихологи и этнологи.

Разумеется, все эти предложения - результат весьма обобщенного подхода к существу и содержанию возможной политико-административной реформы. Но наряду с другими он может рассматриваться как один из вариантов преобразования российского суперэтноса в нацию как форму согражданства.

Но для этого, необходимо предельно ясно представлять образ сегодняшних и завтрашних этнонациональных отношений в массовом сознании.

Как отмечают российские исследователи: «Этнический фактор, став однажды влиятельным политическим фактором, отличается большой стабильностью и воспроизводимостью, поскольку закрепляется во властно-политических позициях, запечатлевается в исторической памяти народа, передается из поколения в поколение. Деполитизация этноса и межэтнических отношений происходит очень медленно, даже если ее пытаются ускорить».

Однако, несмотря ни на что, процессы этнополитической мобилизации обратимы. В этом случае, исключительную роль играют: фактор времени - доминировать в массовых ориентациях и представлениях людей этнополитические установки могут лишь относительно кратковременно, как правило, в период обострения межгрупповых отношений; и субъективный фактор - готовность политических элит к компромису, маргинализация «этнических предпринимателей», своевременность и содержание принятых политических решений по разрешению возникшего кризиса, их реальное осуществление и т.д. «В демократическом обществе этничность должна быть максимально деполитизирована, подчинена приоритету прав человека и свободы личности. Национализм не должен переходить в этнонационализм, а базироваться на общегражданской солидарности и патриотизме. В системе политических отношений... этнический фактор не должен играть большой роли, и в идеале вообще может быть исключен из политической сферы как самостоятельный и самоценный... при обязательном возрастании его роли в культуре». Однако для большинства мультиэтничных стран мира и для России в особенности, практическая реализация этих принципов дело более или менее отдаленного будущего.

Все сказанное, позволяет нам сделать следующие выводы концептуального и конкретно-практического плана:

1. Становление новой социально-политической парадигмы в понимании этничности на рубеже III-го тысячелетия привело к радикальной переориентации целей и задач социально-политической науки, в связи с повышением степени конкретизации и практической направленности этнорегиональных и этноконфликтологических исследований на микросоциальном уровне.

2. Противоречивость и конфликтогенность современных этнополитических процессов на Северном Кавказе обусловлена не только резким обострением военно-политической ситуации в последние два десятилетия, но и гораздо более глубокими историческими «корнями» и социокультурными причинами, уходящими в ранние этапы формирования «советской» государственности.

3. В связи с этим проблемы социально-политического регулирования отношений между этносами в многонациональных государствах являются актуальными не только для современной России, однако именно в наших кризисных социально-политических и политико-правовых условиях вопросы регионализма и этноцентризма перешли в область практической политики, в отличие от абстрактного следования требованиям политической моды в исследованиях индустриальных обществ Запада.

4. Именно поэтому перед большинством социально-политических институтов современного российского государства стоит насущная задача оптимальной артикуляции политических интересов различных этнических групп на региональном уровне, поскольку только на этом пути открывается реальная возможность направить политическую борьбу, в цивилизованное русло этнополитического согласования.

Автор: Гурьев Е.Л.