Эпитет в творчестве М.И. Цветаевой: семантический и структурный аспекты (диссертация)
САМАРСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
На правах рукописи
Губанов Сергей Анатольевич
ЭПИТЕТ В ТВОРЧЕСТВЕ М.И. ЦВЕТАЕВОЙ: СЕМАНТИЧЕСКИЙ И СТРУКТУРНЫЙ АСПЕКТЫ
Специальность 10.02.01– русский язык
Диссертация на соискание учёной степени кандидата филологических наук
Научный руководитель: доктор филологических наук профессор Н.А. Илюхина
Самара – 2009
ОГЛАВЛЕНИЕ
ГЛАВА I. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ИССЛЕДОВАНИЯ 15
1.1. Изучение языка произведений М.Цветаевой лингвистами и литературоведами 15
1.2. Эпитет в системе тропов и стилистических фигур 23
1.3. История изучения эпитета 28
1.4. Типология эпитета в отечественной лингвистике 38
1.5. Основные выводы 68
2.1. Морфологические типы эпитетов 73
2.2. Структурные типы эпитетных комплексов 88
2.3. Основные выводы 126
3.1. Семантические группы лексем, выступающих в функции эпитетов, в текстах произведений М.Цветаевой 128
3.2. Основные группы субстантивов, входящих в состав эпифраз в качестве определяемых слов, в текстах произведений М.Цветаевой 150
3.3. Основные выводы 154
4.1. Сочетаемость групп лексем в роли эпитетов с группами определяемых слов: основные закономерности 156
4.2. Ключевые слова-субстантивы эпифразы и их сочетаемость с группами лексем в роли эпитетов 173
4.3. Основные выводы 206
Диссертационная работа посвящена проблематике, которая и в лингвистике, и в литературоведении решается неоднозначно, – изучению эпитета – его пониманию, образованию, функционированию в идиолекте Марины Цветаевой.
Проблемы художественной коммуникации, грамматики и поэтики текста, конструирования поэтического смысла, функционирования тропов и стилистических фигур в художественном тексте, а также вопросы формирования идиостиля и идиолекта писателя исследовались многими лингвистами и литературоведами - В.Г.Адмони, Ф.И.Буслаевым, А.Н.Веселовским, В.В. Виноградовым, Г.О.Винокуром, К.С.Горбачевичем, А.Г.Горнфельд, В.П. Григорьевым, А.П.Евгеньевой, В.М.Жирмунским, Л.В.Зубовой, Е.А. Некрасовой, А.А.Потебней, И.А.Стерниным, Л.И.Тимофеевым, Б.В.Томашевским, В.К.Харченко и др. Далеко не последнее место в ряду этих проблем занимает проблема понимания эпитета.
Следует согласиться с авторами «Словаря эпитетов современного русского литературного языка» в том, что «законченной и общепринятой теории эпитета пока не существует» [Горбачевич, Хабло 1979: 3]. К этому же выводу приходит И.Б.Голуб: «До сих пор наука не располагает разработанной теорией эпитета, нет единой терминологии, необходимой для характеристики различных видов эпитетов» [Голуб 1997: 139].
Проблема разграничения таких понятий, как «эпитет» и «определение» остается очень актуальной. Все ученые подчеркивают тот факт, что эпитет привносит в характеристику предмета новый признак, но не задаются вопросом о том, как понимать само выражение «новый признак», в какой ситуации он может быть таковым [Ахманова 1969, Веселовский 1989 и другие]. Наиболее полным и точным следует признать определение эпитета, данное А.В.Павшук: «Эпитет – художественное определение (определение в эстетической функции) предмета, лица, явления, процесса, ситуации, выделяющее, подчеркивающее, усиливающее существенный, с точки зрения автора, признак, который может повторять или подновлять значение определяемого слова, быть типичным и неотъемлемым для целого класса предметов, индивидуальным признаком конкретного предмета, создавать микро- или макрообраз, придавая ему живописность, содержать скрытые смыслы и оценку, создавать эмоциональный настрой произведения, усиливать впечатление на реципиента, обращаясь к его интеллектуальному, эмоциональному и эстетическому восприятию» [Павшук 2007: 20]. В этом определении подчеркивается многофункциональность эпитета, его уникальные свойства как универсального художественного средства языка.
Адъективная лексема как основное средство выражения эпитета имеет свои особенности. Прилагательное является уникальным средством передачи отношения человека к объектам окружающей действительности. Приписывая предметам окружающего мира те или иные объективно присущие им свойства, человек демонстрирует своё небезразличиек этим свойствам. За выбором грамматической формы адъективной лексемы стоит представление человека о нормативном статусе и позитивном сценарии событий. Прилагательное способно обозначить признаки, присущие объекту имманентно, а также отношение человека к признакам предмета, то есть те свойства, которые относятся к реалиям в зависимости от точки зрения на них субъекта восприятия. Своей семантикой, звуковой формой имена прилагательные вызывают у воспринимающего субъекта определенные ассоциации, уточняют и углубляют характеристику объектов действительности.
Актуальнымв современной лингвопоэтике является рассмотрение эпитета с разных сторон, а именно: как лингвистического явления [Мерзлякова 2002, Розенталь 1996], как ментально-вербального образования [Одинцова 2000], как жанрообразующего элемента, «кварка» жанра [Тырыгина 2000], как когнитивной единицы [Голубина 1998, Раевская 1999, 2002, Сандакова 1999, 2002]. Все подходы к изучению эпитета дополняют друг друга, позволяя более объективно и многоаспектно рассмотреть данное явление.
Актуальность данного исследования обусловлена необходимостью проанализировать различные подходы к изучению эпитета, направления его классификации, исследовать образование, функционирование эпитета в идиолекте М.Цветаевой с учетом морфологических, структурных и семантических разновидностей художественного определения на основе объединения традиционного лингвостилистического и новых семасиологического и лингвокогнитивного подходов.
Выбор творчества данного поэта в качестве объекта диссертационного исследования объясняется насыщенностью его текстов приемами актуализации понятий. Среди таких приёмов центральное место принадлежит эпитету, который понимается М.Цветаевой не как украшающее определение, а как слово, вбирающее в себя концептуальную значимость всего высказывания в широком смысле (стихотворения, поэмы, эссе и т.д.).
В том, насколько важен был для М.Цветаевой выбор эпитета, можно убедиться, прочитав следующие строки из письма поэта: «…я день (у стола, без стола, за мытьем посуды или головы и т.д.) ищу эпитета, т.е. одного слова…» [7:293] (Все произведения М.Цветаевой цитируются по изданию: Цветаева, М. И. Собрание сочинений: В 7 т. – М.: Эллис-Лак, 1994 - с указанием номера тома и номера страницы в квадратных скобках.). Эпитет – это именно та словесная субстанция, которая рождается в муках творчества, требует от поэта полной самоотдачи.
В последние годы резко возрос читательский и исследовательский интерес к творчеству М.И.Цветаевой (см. работы А.А.Саакянц, А.И. Павловского, Е.Б.Кудровой, В.А.Швейцер и др.). Изучению языковой личности М.И.Цветаевой и специфике ее идиостиля посвящены труды О.Г.Ревзиной, Л.В.Зубовой, В.А.Масловой и др., а также выполненные в рамках коммуникативной стилистики текста работы И.И.Бабенко, Е.Ю.Погудиной, Н.В. Черных и др.
Несмотря на исследовательский интерес лингвистов к изучению особенностей прилагательного в лирике М.И.Цветаевой (Л.В.Зубова, Н.Н. Вольская, С.И.Львова, Н.Е.Цветкова), эпитет во всем его многообразии остается неизученным в коммуникативно-деятельностном, системном аспектах.
Объектом исследования является эпитет как художественное средство языка М.И.Цветаевой.
Предметом исследования выступает эпитет с точки зрения его структурных и семантических признаков, а также механизмов образования.
Цель работы заключается в исследовании способов семантико-экспрессивной, коммуникативно-эстетической актуализации лексем-определений в составе эпифразы и эпитетного комплекса в творчестве М.Цветаевой на материале нескольких типов эпитетов – морфологических, структурных разновидностей, переносных эпитетов.
Для достижения поставленной цели в работе решаются следующие задачи:
1) проанализировать существующие определения эпитета;
2) проанализировать классификации эпитетов в современной лингвопоэтике и представить направления и основания классификаций в обобщенном виде;
3) установить механизмы семантического приращения смысла эпитета-прилагательного в составе эпифразы, раскрыть сущность процесса перехода лексемы признаковой семантики в эпитет;
4) описать структурные типы эпитетных комплексов в текстах произведений М.Цветаевой в аспекте выявления способов семантико-экспрессивной, коммуникативно-эстетической актуализации эпитета;
5) проанализировать механизмы образования переносных эпитетов в аспекте выявления способов семантико-экспрессивной, коммуникативно-эстетической актуализации их семантики; охарактеризовать векторы переноса определения, используемого в рамках эпифраз.
В качестве основного источника нами использовано полное собрание сочинений М.И.Цветаевой в семи томах (см. список источников).
Материалом исследования послужили лексические единицы, выступающие в функции эпитета (прилагательные, наречия, причастия, деепричастия, предложно-падежные формы существительных, некоторые формы местоимений, входящие в состав блочных эпитетных комплексов), зафиксированные в текстах стихотворных, драматических и прозаических произведений М.Цветаевой. В соответствии с целями работы методом сплошной выборки выявлено 3200 текстовых фрагментов, содержащих лексемы-эпитеты.
Научная новизна работы состоит в том, что впервые описано функционирование языковых средств, выступающих в функции эпитета, в идиолекте М.И.Цветаевой, выявлены наиболее важные способы семантико-экспрессивной и коммуникативно-эстетической актуализации слова в роли художественного определения; показано участие эпитета в вербализации базовых для поэтического творчества М.И.Цветаевой смыслов.
Теоретическая значимость работы состоит во вкладе результатов исследования в исследование творчества М.И.Цветаевой (выявление закономерностей образования эпитетов в ее поэтических текстах, семантических модификаций эпифраз, выделение некоторых индивидуально-авторских структурно-семантических типов эпитетов), а также в разработку общей теории и типологии эпитетов.
Практическая значимость диссертации заключается в том, что ее материалы могут быть использованы в методике преподавания филологических дисциплин: в вузовских курсах стилистики русского языка, современного русского языка, спецкурсах по лингвопоэтике, лексикологии, когнитивной поэтике; а также в лексикографической практике - при составлении словаря языка М.И.Цветаевой.
Методологическую основу исследования составляют теоретическая концепция «внутренней формы» слова А.А.Потебни, коммуникативный подход к анализу идиостиля и идиолекта Л.Г.Бабенко, концептуальный подход к интерпретации специфики идиостиля писателя И.И.Бабенко, когнитивный подход к трактовке и описанию эпитета В.А.Тырыгиной и К.В.Голубиной, а также концепция дискурсивного описания смещенного определения О.В.Раевской, М.В.Сандаковой, А.Х.Мерзляковой.
Методы исследования. Для решения поставленных задач был использован комплекс взаимодополняющих научных методов, адекватных предмету исследования: лингвистическое наблюдение, метод компонентного анализа структуры значения лексемы, контекстологический метод, семантико-стилистический метод описания языка, когнитивный метод анализа художественного текста, количественный метод анализа языковых единиц.
На защиту выносятся следующие положения:
1. Современная эпитетология нуждается в уточнении понятия эпитета, а также в разработке многоаспектной таксономии художественных определений. Продуктивным представляется подход, объединяющий комплекс признаков, отражающих совокупность специфических особенностей лексемы-эпитета, выявленных исследователями на протяжении длительной истории осмысления этого феномена. Полная типология эпитетов (наиболее близка к ней классификация, предложенная В.П.Москвиным) предполагает учет комплекса показателей, охватывающих разные аспекты художественного определения – прежде всего характер номинации (прямая и переносная с учетом характера переноса – метонимического или метафорического), семантика (лексическое значение), структура, степень освоенности, степень устойчивости компонентов эпифразы, стилистическая окраска, количественный показатель (число эпитетов в рамках одной эпифразы).
2. При анализе идиолекта писателя, наряду с понятием «эпитет», целесообразно использовать понятие «эпитетный комплекс», под которым понимается семантико-структурное объединение нескольких эпифраз в сложное, развернутое высказывание с преобладанием «адъективного вещества»; в его составе могут находиться: причастные и деепричастные обороты, компаративные конструкции, местоимения и т.д., распространяющие эпитет; цепочки эпитетов, относящихся к одному определяемому слову; несколько эпифраз, семантически и грамматически связанные между собой по линии эпитета или определяемого слова. Данный термин позволяет описать структурных разновидности эпитета и эпифразы.
3. Статус эпитета у лексемы с атрибутивной функцией часто возникает в результате ее семантической трансформации. Особенно показательны в этом смысле относительные и притяжательные прилагательные, лишенные в системе языка функции субъективации. В условиях расширения узуальной сочетаемости прилагательное-эпитет в рамках эпифразы становится знаком всей ситуации, аккумулируя эту ситуацию в свернутом виде. В его семной структуре происходит актуализация потенциальных сем (в том числе входящих в индивидуальный тезаурус поэта, отражающих события его личной жизни), которые «наводятся» элементами широкого контекста и обеспечивают «приращение» смысла.
4. В идиолекте М. Цветаевой используются разнообразные структурные типы эпитетных комплексов, среди которых преобладают общепоэтические употребления сложных эпитетных комплексов различной семантики (синонимичные, антонимичные, с сочинительными и подчинительными отношениями, дублетные эпифразы). Широко представлены различные типы составного эпитетного комплекса: нанизывание эпитетов, выраженных однородными определениями, придаточными предложениями, причастными и деепричастными оборотами, в их числе - повторяющиеся эпитеты, двойные эпитеты, цепочечные конструкции. Авторскими следует признать блочные эпитетные объединения, которые используются автором как средство стилизации в фольклорном цикле произведений, и некоторые композиты антонимической и синонимической семантики.
5. Семантическая систематизация лексем, выступающих в функции эпитета в текстах М.Цветаевой, с учетом их прямого значения, а также количественная характеристика их употребительности в составе эпифраз показывает, что в качестве эпитета используются адъективные лексемы практически всех семантических групп прилагательных русского языка, большинство семантических групп представлены широким кругом лексем, т.е. отсутствуют какие-либо ограничения в выборе лексем, приобретающих в идиолекте М.Цветаевой статус эпитета. Особенностью идиолекта М.Цветаевой является тяготение к образованию окказиональных сложных слов-эпитетов различной семантики. С другой стороны, среди эпитетов по частотности употребления явно преобладают лексемы антропоморфной семантики, т.е. исходно связанные со сферой человека. Наиболее часто употребляемыми группами эпитетов следует признать группу со значением эмоционально-психологической характеристики субъекта. В составе последних выявлены лексемы, которые могут быть названы постоянными эпитетами в рамках идиолекта М.Цветаевой: печальный, грустный, сонный, юный, задумчивый и нек. др.
6. Среди трех денотативных сфер, объекты которых именуются субстантивными компонентами эпифраз и определяются эпитетами (сфер человека, артефактов и природы), лидирующее положение занимает сфера человека – основной объект поэтической рефлексии М.Цветаевой. Субстантивы сферы человека чаще сочетаются с определениями этой же сферы, что порождает метонимический тип эпитета; субстантивы других сфер (природы и артефактов) также часто употребляются с эпитетами эмоциональной или динамической семантики, что порождает метафорический (олицетворяющий, персонифицирующий) эпитет. Овеществление реалий средствами эпитета является редким, но также выразительным художественным средством, применяемым М.Цветаевой.
С учетом преобладания среди компонентов эпифразы – субстантивов (в том числе ключевых слов-субстантивов творчества М.Цветаевой) и определений – лексем антропоморфной семантики можно говорить о преобладании в сознании поэта аксиологических антропоморфных констант.
7. В условиях экспансии определения наблюдается ярко выраженное расширение лексической валентности предметного и атрибутивного слов – компонентов эпифразы (ср.: простоволосая женщина – простоволосая радость, простоволосая любовь). Разрушение узуальной синтагматической связи при образовании эпитетов под действием тенденции к смещению определений по логике метонимии, свойственной языку в целом, в творчестве М.Цветаевой приобретает последовательный характер и в целом характеризует особенность ее идиолекта как один из индивидуально-авторских маркеров художественного мышления.
Апробация работы. Основные положения диссертационного исследования прошли апробацию на ежегодных итоговых конференциях преподавателей кафедры русского языка Самарского государственного университета, на региональной научной конференции «Функционирование языка: категории и методы исследования» (Самара, 28 февраля – 1 марта 2006 г.), на конференции «Функционально-коммуникативный аспект анализа языковых единиц» (Самара, 1 марта 2006 г.), на международной научной конференции «Языковая личность – текст – дискурс: теоретические и прикладные аспекты исследования» (Самара, 3-5 октября 2006 г.), на международной научной конференции «Язык и культура в России: состояние и эволюционные процессы» (Самара, 24-27 октября 2007 г.), а также в ряде публикаций в сборниках научных трудов.
Диссертация обсуждена на заседании кафедры русского языка Самарского государственного университета.
Структура работы. Работа состоит из введения, четырех глав, заключения, библиографического списка, включающего более 200 наименований, а также двух приложений. Порядок следования глав соответствует логике исследования: в первой главе рассматриваются теоретические вопросы, касающиеся специфики эпитета как художественного средства языка и его типологии; во второй главе исследуются морфологические типы эпитетов, а также описываются структурные типы сложных и составных эпитетных комплексов в творчестве М.И.Цветаевой; в третьей главе дается характеристика основных семантических групп лексем, выступающих в функции эпитетов, и субстантивов; в четвертой главе устанавливаются закономерности сочетаемости эпитетов и определяемых слов, рассматривается роль эпифрастических выражений в экспликации ключевых слов в составе эпифраз в творчестве поэта. В заключении диссертации подводятся основные итоги проделанной работы.
ГЛАВА I. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ИССЛЕДОВАНИЯ
1.1. Изучение языка произведений М.Цветаевой лингвистами и литературоведами
Творчество М.Цветаевой всегда привлекало к себе пристальное внимание лингвистов и литературоведов. Ученые изучают язык ее произведений, устанавливают характерные для ее творчества закономерности словоупотребления, основные темы и мотивы творчества [Козлова 1992, Стрельцова 1992, Швейцер 1992, Кудрова 1991, Саакянц 1997, Белкина 2000, Рождественская 2002, Лосская 2003].
Можно выделить несколько направлений в изучении творчества поэта:
а) психоаналитическое направление, в центре внимания которого критика сознания поэта и поиски сублимации бессознательного (например, Л.Фейлер пытается вскрыть через собственное сознание субъективную структуру сознания М.Цветаевой, которая воплощена в совокупности ее текстов). Особенность цветаевского мировидения представители данного направления видят в реализации депрессивного начала, в репрезентации темы матери и ребенка, детства и т.д.;
б) мифокритическое направление, представители которого пытаются уяснить специфику поэтического языка М.Цветаевой, обращаясь к глубинным художественным архетипам, мифологии Древней Греции, русской славянской мифологии. Представителем этого направления является С.Ельницкая, в работах которой доказывается тезис о нерасторжимости творчества и жизни поэта, об их взаимопроникновении. В трудах О.Г.Ревзиной прослеживается тенденция анализа творчества М.Цветаевой с опорой не только на мифологические и литературные реминисценции, но и на архетипы в юнгианском смысле (см. ее докторскую диссертацию);
в) текстологическое, или собственно лингвистическое направление. Анализ творчества поэта в этом случае направлен преимущественно на подробное комментирование словоупотреблений, лексико-грамматических конструкций, использованных М.Цветаевой [Зубова 1986, Черных 2003, Бабенко 2004 и др.]. Биографический комментарий к произведениям отходит на второй план и превращается во вспомогательный метод исследования.
В лингвистическом аспекте творческое наследие М.Цветаевой исследуется разнопланово. Среди основных направлений изучения языка ее произведений следует отметить:
а) установление общих стилевых черт поэзии и прозы поэта [Зубова 1987, 1989; Акбашева 1996, Гаспаров 1997, Шевеленко 2002];
б) рассмотрение отдельных тем и мотивов: образов волка, стекла, музыки, дома и других [Айзенштейн 1990, Гулова 1992, 1997; Азаковский 1997, Ланская 2006, Поликовская 2001, Фещенко 2005];
в) широкий общелингвистический анализ творчества [Зубова 1997, Львова 1987, Синьорини 1996];
г) анализ отдельного стихотворения [Черкасова 1982, Цветкова 2003];
д) изучение звуковой организации цветаевских текстов [Кожевникова 1990, Зубова 1999, Маслова 2002];
е) исследование морфологического аспекта стихотворений [Черкасова 1972, Зубова 1987, 1989, 1999; Сидорова 2000];
ж) анализ ритмических особенностей стихотворений [Иванова-Лукьянова 1996];
з) анализ лексики различных тематических групп, зафиксированных в текстах М.Цветаевой [Зубова 1989, Явинская 2000, Бабенко 2001, Погудина 2003, Черных 2003, Нарынская 2004];
и) изучение фразеологии текстов [Зубова 1987, 1989; Маслова 2000].
Своеобразным «взрывом» в исследовании биографии поэта, его творческой судьбы, общих вопросов поэтики его произведений, а также отдельных тем и мотивов явился 1992 год, год столетия со дня рождения М.Цветаевой. В это время выходит одиннадцатый номер журнала «Звезда», полностью посвященный творчеству поэта. В нем содержатся неопубликованные ранее письма М.И.Цветаевой, воспоминания современников поэта, исследования его творчества (статьи Адмони, Кудровой, Саакянц и других). В журнале «Театр» в том же году была опубликована подборка статей, подготовленная А.Ануфриевой, Г.Деминым, Е.Стрельцовой, о постановках пьес М.Цветаевой на сценах московских театров.
Творчество М.Цветаевой изучается не только отечественными учеными, но и зарубежными славистами. В диссертационном исследовании И.К.Цаликовой «Жизнь и творчество М.Цветаевой в рецепции зарубежной славистики» дается обширный обзор различных направлений в исследовании творчества поэта английскими и американскими лингвистами и литературоведами. Исследователь выделяет несколько этапов в изучении творчества М.И.Цветаевой.
1. В период с 1940 по 1970 год преобладает критико-эмпирическая деятельность: издается основной корпус цветаевских текстов, печатаются проза, драматургия, отдельные лирические циклы (работы С.Карлинского, Ф. Степуна).
2. В 1980-е годы происходит становление цветаеведения как самостоятельной ветви англо-американской славистики (Ани Крот, Дж. Таубман).
3. Для периода 1980 – 1990 годов характерен многосторонний анализ творчества поэта, учет не только биографических фактов и поэтических особенностей произведений, но и историко-культурного контекста (Д.Л.Бургин, А.Левингстоун, Л.Фейлер) [Цаликова 2005].
Остановимся на наиболее значимых лингвистических исследованиях творчества М.Цветаевой.
Работы Л.В.Зубовой, посвященные изучению особенностей словоупотребления М.Цветаевой, являются наиболее полными исследованиями языка поэта. Л.Зубова опирается на большой корпус текстов с целью выявить особенности функционирования слова в поэтической речи М.И.Цветаевой. Она пишет: «Максимализм М.Цветаевой на поверхностном уровне обнаруживается в страстной эмоциональности ее речи, на более глубоком уровне – в том, что эту личность поэта, охваченную страстью, она считает воплощением духа, противостоящего земной обыденности и полно реализующегося за пределами земного бытия – в бессмертии, абсолюте. Поэтому поэтика Цветаевой в большей степени поэтика предельности и преодоления предела» [Зубова 1987:5].
Поэтому и язык поэта обладает особым свойством: он реализует все потенции. Слово живет сразу в нескольких реальностях - узуальной и окказиональной, причем узуальное значение слова может превратиться в окказиональное. Л.Зубова называет синонимию и градацию теми способами реализации потенций языка, которые позволяют привести к «катарсису завершенности» в поэтических произведениях Цветаевой: Последний, посмертный, бессмертный час. Интенсификация признака представлена градационными рядами однокоренных слов, в том числе на уровне новообразований: Ох, мой родный, мой природный, мой безродный брат. Высшая степень родственности – духовная – представлена эпитетом безродный в контекстуально обусловленном значении. Родный трактуется по принципу отверженности, а не по принципу родства.
Потенция слова в творчестве поэта, по Л.Зубовой, реализуется в цветовых эпитетах и в квазиомонимах, так часто используемых поэтом. Это связано с теорией М.Цветаевой о взаимоотражении всего сущего и слов друг в друге, когда звуковая и семантическая составляющие слова сближаются в их авторской интерпретации настолько, что мыслятся как изначально родственные (мех и мох, плащ и плющ).
Антонимия, внутренняя семантическая противоречивость слова была очень важна для М.Цветаевой как поэта безмерности. Столкновение антонимичных эпитетов создает особую эмоциональную напряженность: Мой Хладнокровный, мой неистовый // Вольноотпущенник – прости!
Синтаксическое обновление языка, насыщение его новыми значениями слов проявляется в присоединении к субстантивированному прилагательному нового определения: От друзей – тебе, подноготную // Тайну Евы от древа вот. Лексема подноготная становится эпитетом к субстантиву тайна, что обновляет сочетаемостные возможности слов в составе эпифразы.
Л.Зубова уделяет внимание также колоративам; отмечает так называемые гомеровские эпитеты (златоперый, златогривый, златоустый, златорукий, сребротекущий), а также окказионализмы (конный сон, апельсиновый сок души).
В работе «Поэзия Марины Цветаевой» Л.В.Зубова характеризует ее творчество как поэзию предельности и контраста. Основными для М.Цветаевой тропами она признает гиперболу, градацию, антитезу и оксюморон.
Л.В.Зубова уделяет особое внимание описанию авторской этимологии в стихотворениях поэта. Исследователь выделяет корневой повтор как средство анализа слова в системе его образно-понятийных связей и как средство познания вещей в процессе их называния (вылиться ливнем проливным), этимологическую регенерацию, или выделение корня слова и построение художественного текста на актуализации этого корня в ряде контекстуально соположенных слов (любовь-любой, вольный-владение, веретено-ворчливый, страна-просторный), поэтическую этимологию (белокурый-белорукий) и паронимическую аттракцию - распространение фонетических подобий на семантику слов (вещь-нищ).
По Л.В.Зубовой, нерасчлененность, или синкретизм семантики слов является еще одной важной особенностью поэтики цветаевских текстов. Синкретизм может проявляться в совмещении прямого и переносного значений слова (лихой – плохой товарищ и ласковый), архаического и современного значений (правая – праведная), русского и иноязычного значений.
В русле теории синкретизма и динамичности цветаевского слова автор рассматривает и эпитетные аппозитивные словосочетания, которые поэт моделирует по типу фольклорных фраз (со словом царь: город, дурак, лебедь, парус). Окказиональные образования также являются показателями синкретизма (ладанное облако, снеговые скатерти). Именно в работах Л.В.Зубовой содержатся элементы исследования цветаевского эпитета.
В других работах имеются элементы лингвистического анализа произведений поэта, но все они носят эпизодический, частный характер (Козлова 1992, Саакянц 1986).
Современный этап изучения творчества поэта характеризуется переходом от исследования жизни и творчества М.Цветаевой к целостному анализу и описанию картины мира поэта, изучению мотивов, концептов, архетипов, мифологем творчества. Проявляется повышенный интерес к интертекстуальным связям, традициям, влияниям.
В 1989-2005 гг. было защищено более 70 диссертаций, так или иначе связанных с творчеством М.Цветаевой. Последнее десятилетие – время философского и когнитивного анализа языка поэта. Происходит погружение в семантические глубины текстов и выявление авторской интенции в применении выразительных средств, описаний их функций в конкретном тексте, периоде развития идиолекта и во всем творчестве.
В последнее время появляются исследования поэзии М.Цветаевой, выполненные в русле коммуникативной стилистики художественного текста [Бабенко 2001]; изучается мотивологическая и функциональная природа поэтического слова [Погудина 2003], семантическая емкость и компрессия слова [Черных 2003], семантический потенциал образного слова [Бабенко 2004].
Диссертационное исследование Е.Ю.Погудиной посвящено функционально-мотивологической структуре поэтических текстов М.И.Цветаевой. Исследователь утверждает, что «специфика функционирования мотивации в творчестве того или иного художника отражает особенности его индивидуально-художественного стиля» [Погудина 2003:56]. Для нас важным в этой работе является понятие «объединение мотивационно связанных пар», в рамках которого функционирует эпитет: Над городом, отвергнутым Петром / Перекатился колокольный гром или: Гремучий опрокинулся прибой / Над женщиной, отвергнутой тобой.
Работы И.И.Бабенко и Н.В.Черных посвящены общим особенностям поэтического слова в художественных текстах. Диссертация И.И.Бабенко «Коммуникативный потенциал слова и его отражение в лирике М.И.Цветаевой» ставит целью изучение коммуникативного потенциала ключевых слов в поэзии М.И.Цветаевой. Автор выделяет шесть аспектов слова, которые эстетически актуализируются:
– «ориентация на фонетическую значимость /звучание/ слова («в рокота гитар рокочи гортань…»);
– грамматически большую коммуникативную нагрузку в текстах М.Цветаевой несут имена существительные, так как, создавая поэтический мир высоких вымыслов, автор стремится объективировать его, сделать сущностным, предметным;
– индивидуально-авторская словообразовательная мотивация: Жизнь, ты вечно рифмуешься с: лживо, // Безошибочен певчий слух! // …Жизнь, ты явно рифмуешься с жиром: // Жизнь: держи его! Жизнь: нажим;
– яркая стилистическая маркированность слов (пиит, серафим, мякина – о человеке);
– компоненты коннотации лексической единицы (культурный, экспрессивный, эмотивный, образный, оценочный, идеологический, социальный и этикетный), обусловленные его узуальными связями и ассоциативной сопряжённостью с контекстом, передают важнейшую для коммуникативного акта информацию, делают общение субъективно окрашенным, личностно значимым (белый – чистота помыслов, святость)» [Бабенко 2001: 5-8].
Большой заслугой автора можно считать выделение важнейших для М.Цветаевой концептов: человек как живое существо, природа, цвет, человек и его способности, проявления, время, любовь, социальный статус личности, вероисповедание и религия, жизнь–движение, сон, жилище человека, возраст, творчество, одежда (в порядке убывания частотности).
Кроме того, И.И.Бабенко впервые описаны особые типы переносов значения слова – семантические метаморфозы: «Метаморфозы представляют собой крайнюю степень изменения семантики слова, художественно детерминированное коренное её «искажение», предпринятое автором для создания уникального эстетического смысла и особого прагматического эффекта» [Бабенко 2001:11] Например, в выражении «Как мы вероломны, то есть – // Как сами себе верны» поэт намеренно игнорирует явные, легко угадываемые лексические мотиваторы слова вероломство, предлагая свой (вера).
Н.В.Черных, в центре внимания которой находится категория семантической емкости слова, рассматривает явление компрессии поэтического высказывания на примере анализа концептов поэта (таких, как болезный, руки, провода, душа и другие) и приходит к выводу, что приращение смысла в творчестве М.Цветаевой происходит непоследовательно, что связано с амбивалентностью восприятия ею мира. Основным законом функционирования слова признается поляризация значений полисемы [Черных 2003]. Целью анализа является комплексное рассмотрение функционально-семантического механизма реализации семантической ёмкости слова в рамках теории семантического поля в идиолекте М.Цветаевой. Н.В.Черных подчёркивает, что семантическое поле является универсальным способом описания лексических потенций поэтического слова: «…мы определяем семантическое поле как пространство поэтического текста, организованное множеством значений, имеющих общий семантический компонент…» [Черных 2003: 3]. Исследователь приходит к выводу о том, что все основные ключевые слова в творчестве М.Цветаевой имеют истоки в концепте «творчество». Комплексный анализ посредством семантических полей и ключевых слов позволяет не препарировать текст, а сохранять его целостность и единство в ходе анализа.
Изучение метафорических, метонимических образов, созданных поэтом, проводится с опорой на анализ отдельного мотива или темы (тема творчества, одиночества, любви, страсти, предельности и т.д.). Учеными рассматривались ключевые слова творчества поэта: быт [Зубова, Шевеленко 2002], бытие [Зубова], предел [Черных 2003], чужой [Погудина 2003].
Эпитет как средство создания художественного образа в текстах произведений М.Цветаевой (за исключением указанных выше работ Л.В.Зубовой) пока не становился объектом специального анализа лингвистов.
1.2. Эпитет как средство создания художественного эффекта
Троп (аллегория, ирония, гипербола, литота, метафора, метонимия, оксюморон, перифраз, сравнение, синекдоха, эпитет) - слово/выражение, используемое с целью создания образности речи, придания ей художественной выразительности. Многие из тропов достаточно хорошо изучены. Метафора и метонимия активно исследуются в семантическом и когнитивном руслах [Апресян 1993, Арутюнова 1979, Глазунова 2000, Лакофф 2004, Некрасова 1978, Скляревская 1993 и др.], много работ посвящено исследованию сравнения, оксюморона.
Среди изобразительно-выразительных и образных средств русского языка эпитет занимает далеко не последнее место. По употребительности данный троп является одним из лидеров, наряду с метафорой и метонимией. Вместе с тем внимание, которое уделяется эпитету в научной литературе, как лингвистической, так и литературоведческой, кажется нам недостаточным.
Отметим, что рассмотрение этой проблематики в научной литературе носит фрагментарный характер [Лукьяновский 1920, Деркачев 1957, Потапов 1953, Колтаков 1970, Глебова 1977, Попов 1982, Глушкова 2000, Померанец 2004, Топоров 2005, Маниева 2007, Павшук 2007]; часто эпитет растворяют в метафоре (метафорический эпитет) или метонимии (метонимический эпитет).
Роль эпитета как художественного определения реалии является очень важной проблемой в современной лингвопоэтике, которая до сих пор окончательно не решена. К этому вопросу обращается В.П.Москвин, который иллюстрирует художественный эффект, производимый эпитетом, строками из стихотворения М.Волошина: Гряды синеющих холмов // И груды белых облаков // На фоне мраморного неба. Ученый утверждает, что «если из этой стихотворной надписи… убрать все цветовые эпитеты и звуковую анафору (гряды-груды), стихотворение превратится в простую надпись (название акварели): «Холмы и облака на фоне неба», то есть перестанет быть художественным текстом» [Москвин 2001:28]. «Этот пример показывает, насколько велика роль образных определений в художественной, в частности, поэтической речи», – замечает исследователь [Москвин 2001:28].
Л.Г.Бабенко и Ю.В.Казарин, вводя понятие «качественная доминанта художественного текста», под которым понимают такое высказывание, где преобладает характеризация объектов действительности посредством указания на качественный признак, приводят строки из стихотворения О. Мандельштама: Звук осторожный и глухой // Плода, сорвавшегося с древа, // Среди немолчного напева // Глубокой тишины лесной… Это стихотворение являет собой развернутую многокомпонентную качественную рему. Авторы монографии подчеркивают, что в стихотворении «используются преимущественно прилагательные в образно-характеризующей функции» [Бабенко, Казарин 2006: 210], то есть эпитеты, художественные определения, которые задают тональность всей строфы.
Эпитеты, образуя ядро качественной доминанты текста, организуют пространство повествования, центрируя на себе внимание читателя. Качественная доминанта текста представляет собой основное поле функционирования эпитета, в котором он наиболее последовательно реализует свой художественный потенциал. Предикативная и атрибутивная функции эпитета, дополняя друг друга, позволяют объемно и полно передать авторское отношение к миру, а сознательный выбор адъективной лексики способствует прямой номинации этого отношения - эпитет становится важным средством создания образности.
Эпитет традиционно рассматривается как атрибут, не просто характеризующий объект с какой-либо стороны, а выражающий его свойства, пропущенные сквозь призму эмоционально-психологического и индивидуально-авторского видения мира. «Эпитет как атрибутивное слово не только несёт какую-либо информацию об объекте, его свойствах и отношение к нему говорящего, но и является знаком завершения определённого этапа парцелляции окружающего мира на дискретные объекты, исследования и включения выделенного объекта в определённую концептуальную и эмоционально–оценочную системы. В эпитете личность эксплицируется как субъект творческой деятельности, направленной на познание объекта, его квалификацию (когнитивная функция эпитета) и оценки с точки зрения эстетических принципов (эстетическая функция эпитета), а также деятельности, направленной на выражение полученных наблюдений языковыми средствами и их передачу адресату (коммуникативная функция эпитета)» [Глушкова 2000: 7]. Автор цитируемых строк подчёркивает тот факт, что художественно и эстетически нейтральное определение, например, в обиходно-разговорном стиле речи, не является эпитетом. На наш взгляд, в разговорной речи и даже в научном стиле (что, безусловно, встречается значительно реже) имеются определения, содержащие в своей семантике оценочные или эмоционально-экспрессивные коннотации (например: Хороший денёк! в значении «плохой, отвратительный»). Безусловно, в этом случае определению свойственна эмоциональность и экспрессия, но не эстетическая функция.
Следует разграничить эпитет и смежные понятия, в частности, логическое определение и эпитет. В.И.Корольков намечает три различия между определением и эпитетом.
1. С точки зрения познавательной, определение добавляет к содержанию понятия признак, который ограничивает его объем, то есть осуществляет логическую классификацию. Эпитет же выделяет, усиливает типичный признак, выступая в качестве экономичного средства создания художественного образа.
2. С точки зрения коммуникативной, определение отрешено от всех сторон личности, кроме чисто интеллектуальных. Эпитет обычно выявляет целостное отношение субъекта, осуществляет ценностную, аксиологическую квалификацию объекта.
3. С точки зрения лингвистической, определение и определяемое – двухсловное обозначение, относящееся к бытовой номенклатуре, к научной терминологии … Эпитет и характеризуемое представляет собой «свободное словосочетание, в идеале – свежее «речение», отличающееся оригинальностью» [Краткая литературная энциклопедия, т.8: 921-922].
К примеру, прилагательное в выражении каменный дом может быть определением и эпитетом в зависимости от контекста (ср.: каменный – с одной стороны - «сделанный из камня», с другой - «холодный» со всей совокупностью связанных с этим признаком ассоциаций, в том числе ситуативного, эмоционального характера).
«Оригинальное» в вышеприведенном определении эпитета понимается несколько узко и относится исключительно к контексту художественной речи, хотя и в бытовой речи образность не исключена (Ср.: породистый автобус - новый, импортный, удобный). В силу этого эпитет и определение – не два антагонистических полюса, а два соотносимых друг с другом явления. Эпитет – разновидность определения, характеризующаяся субъективной маркированностью в контексте художественного целого.
Зададимся вопросом: а есть ли определения в художественном тексте или любое определение – эпитет? А.П.Лободанов не проводит различия между определением и эпитетом, считая, что без определения нет и эпитета [Лободанов 1984]. На наш взгляд, точнее было бы сказать, что в эстетическом пространстве определение – всегда потенциальный эпитет, в зависимости от восприятия читателя. В нехудожественной речи эпитету соответствует экспрессивное определение, также близкое эпитету понятие. В разных своих воплощениях эпитет и определение могут быть различными, но могут и пересекаться (легкая работа – легкое дыхание – легкое сердце).
Сопоставление эпитета и определения привело нас к следующим выводам.
1. Эпитет и определение – два разных, но не жестко противопоставленных явления. Эпитет – частная разновидность определения.
2. Определение-эпитет функционирует в эстетически маркированном (художественном) дискурсе в отличие от «логического» определения, характерного для научной, деловой речи.
3. Эпитет – разновидность определения, осложненная субъективным отношением в рамках художественного целого.
4. Эпитет, функционирующий в художественном тексте, обычно обладает образностью и экспрессивностью. Определение чаще всего находится вне художественного дискурса, что, однако, не исключает его экспрессивности.
Таким образом, эпитет имеет свою специфику в формальном плане (атрибут) и в семантическом отношении (экспрессивно-стилистическая неординарность), что отличает его от других тропов.
Рассмотрим историю формирования понятия «эпитет» в лингвопоэтической научной мысли, его квалификацию, направления типологии.
1.3. История изучения эпитета
1.3.1. Понимание эпитета в античности и средневековье
Термин «эпитет» в переводе с греческого означает «приложенный» к имени. Интерес к нему возник в Древней Греции. Современных исследований истории изучения эпитета немного. В этом смысле следует отметить работу А.П.Лободанова «К исторической теории эпитета», а также работы В.М.Жирмунского и А.Н.Веселовского.
Подробно анализируя высказывания об эпитете Аристотеля, Гермогена, Деметрия, Квинтилиана, а также рассматривая эпитет как атрибут поэтической речи, А.П.Лободанов приходит к выводу, что первоначально термин «эпитет» означал прилагаемое к какому-либо имени другое имя, употребленное в одной из своих акциденций. Акциденция, т.е. свойство, которое специфицирует имя, есть качество [Лободанов 1984:216]. Таким образом, в античности не было прилагательного как такового, а был эпитетон как то, что приложено, прибавлено к ономе.
Дионисий Фракиец писал: «Прилагательное – то, которое прилагается равноименно к собственному и нарицательному и выражает похвалу или порицание» [Античные теории языка и стиля 1936: 12]. Именно прозвища богов (Афродита – морская, Зевс – благоветер) со временем приобретали функцию качественных характеристик. Первоначально же эти словосочетания мыслились как тавтологии, заключающие в себе имя бога и имя тотема. «Изобретение, создание или выбор эпитета подчинены у древних авторов античному учению о характере: эпитет понимался как характер какого-либо имени, как характерный признак, обнаруживаемый творческой интуицией автора в природе имени и назначенный к выявлению или усилению признака имени, к которому грамматически относится, в целях художественной характеризации предмета речи» [Лободанов 1984:219].
Исходя из суждений античных риторов, можно выделить несколько типов эпитетов:
а) epitheton necessarium, или плеонастический эпитет. Сущность его состоит в амплификации значения определяемого слова имени посредством повторения основного признака определяемого слова в определяющем, в эпитете. Эпитет такого рода не добавляет ничего нового к смыслу определяемого имени, не содержит переносного значения. Это такие эпитеты, как белые зубы, влажные вина у Квинтилиана;
б) антономасия. Сущность его заключается в именовании лица по присущему ему общеизвестному и общепринятому признаку (Сципион – «тот, кто разрушил Нумантию и Карфаген»);
в) epitheton ornans, или украшающий эпитет. Этот тип эпитета отличает то, что он содержит переносное, метафорическое значение, добавляя к определяемому имени новые качества, служит для создания характерного представления о предмете речи. Квинтилиан приводит следующие примеры таких эпитетов: безобразная бедность, печальная старость.
И.Б.Померанец отмечает, что «существование различных видов эпитета уже в античности наводит на мысль о том, что они являются отражением различных этапов в развитии эпитета» [Померанец 2004:17].
Итак, эпитет появился в результате спецификации одного из признаков реалии.
С данной проблемой связана теория появления и развития эпитета А.А.Зеленецкого. Ученый делит все слова на «прозаические», то есть такие, звуковая форма которых служит только знаком известного понятия или представления и не вызывает никакого образа, и «поэтические» - такие, произнесение которых вызывает образ, отличный от того, который составляет лексическое значение слова. Примером прозаических слов являются обыденные слова (море). Поэтические слова – слова с внутренней формой (подснежник, светляк, перекати-поле). А.А.Зеленецкий утверждает, что все прозаические слова когда-то были поэтическими, но впоследствии образы, заключенные в них, были забыты. Таким образом, согласно данной теории, все номинации предметов в далеком прошлом были эпитетами [по Померанец 2004:19–21]. Ученый отличает эти эпитеты, которые он называет «зародышами наших существительных», от эпитетов современной речи. Первые эпитеты не просто выделяли в сознании какой-нибудь один признак, без отношения его к какому-либо другому признаку, а были нерасчлененной номинацией имени, признаком и именем одновременно.
А.П.Лободанов же подчеркивает, что во все времена «в системе словесно-художественного осмысления мира эпитет выступает как способ сочленения mundus realis и mundus imaginabilis; […] в плане типологии художественного мышления эпитет предстает как вспомогательный способ объяснения картины мира» [Лободанов 1984: 226]. Ученый приходит к мысли об эпистемологической функции эпитета, о его миромоделирующем значении: в сознании человека первичным было объяснение мира, которое в синкретичной форме содержало в себе различные направления этого объяснения, в том числе художественное и аллегорическое, иносказательное, метафорическое.
Как отмечает А.П.Лободанов, в центре внимания авторов средневековых трактатов (Матье де Вандом, Жоффруа де Винсоф, Жервэ де Мелкло) был вопрос об украшении стиля. Выделялось два способа создания украшающей речи – тяжелый и легкий. Первый подразумевал употребление большого количества стилистических фигур и тропов. Легкий способ состоял в употреблении риторических фигур: к риторическим фигурам относилась и детерминация, присоединение к имени дополнения (прилагательного-определения).
«Требование непременного воспроизведения парных сочетаний (существительное + определение), а также строгое соотнесение фигур речи с определенными стилями, разграничение стилей по характеру их речевой украшенности, воспроизведение устойчивых конструктивных элементов поэтической речи, необходимость употребления определенной совокупности изобразительных приемов, соблюдение стандартов в построении смысла сочетания слов и развертывания словесных конструкций» [Лободанов 1984: 225] – все это отличает средневековую теорию эпитета от античной. Так, герои эпических и куртуазных романов имеют благородный стан; со временем, дабы не разрушать традицию словоупотребления, вводится сочетание постоянного эпитета с фигурой украшения – благородный стан сердца.
Подводя итоги, укажем на то, что для античных риторов и теоретиков речи центральным было имя, а потому эпитет долгое время понимался как второе имя, приложенное к первому, в котором давалась дополнительная характеристика первому имени. В средневековых трактатах эпитет был сугубо формульным; не допускалось вольное наделение свойством имени в силу соблюдения каноничности священного текста. Лишь со временем, когда сформировалось светское государство, эпитет стал средством выражения субъективного отношения к предмету речи.
1.3.2. Дефиниция эпитета в современной науке
Рассмотрение вопроса о сущности эпитета в современной научной мысли подразумевает суммирование и систематизацию основных положений теории эпитета в период со второй половины ХIХ века до начала ХХI века, времени активного изучения художественной речи.
Уже на этапе дефиниции эпитет как категория поэтики и стилистики обнаруживает свою сложность и неоднозначность. Определений эпитета в современной лингвистике и поэтике достаточно много; в каждом из них подчеркивается та или иная его сторона: образность, выразительность, закрепленность за художественным контекстом как сферой функционирования.
Задачей исследования является анализ и систематизация дефиниций эпитета, их уточнение по нескольким линиям характеристики данного явления.
Эпитет в лингвистических и энциклопедических словарях характеризуется как «определение, прибавленное к названию предмета с целью подчеркнуть характерное свойство предмета, придать ему художественную выразительность, поэтическую яркость» [МАС 1961:1048]; как «простейшая форма поэтического тропа, представляющая собой определение, которое характеризует какое-либо свойство, особенность предмета, понятия, явления» [БЭС 1997: 1899-1900]. Общим местом является утверждение о «прибавленности» эпитета к определяемому слову, что характеризует его с синтаксической точки зрения и с позиции подчиненности целям характеристики основного понятия; обращается внимание на простоту, даже своего рода «элементарность» эпитета как первичного поэтического тропа, что верно с исторической (см. выше), но не с функциональной стороны, поскольку эпитет, сочетаясь с другими образными средствами (метафорой, метонимией, сравнением), выступает уже в отнюдь не элементарной форме.
В литературоведческих справочных изданиях обращается внимание на образность эпитета. В Кратком словаре литературоведческих терминов (под редакцией Л.И.Тимофеева, С.В.Тураева) эпитет понимается как «определение, придающее выражению образность и эмоциональность, подчеркивающее один из признаков предмета или одно из впечатлений о предмете» [Краткий словарь литературных терминов 1976: 213]. А.П.Квятковский определяет эпитет как «образную характеристику какого-либо лица, явления, предмета посредством выразительного метафорического прилагательного» [Квятковский 1966: 359]. Во всех приведенных определениях отмечаются формальные особенности эпитета, его морфологическая выраженность и образность как главная его функция, способствующая наглядности, семантической двуплановости.
Особенностью дефиниций эпитета в литературоведении является приписывание ему образности в качестве неотъемлемого компонента семантики. Заметим, что данное утверждение является спорным в силу того, что не все исследователи придерживаются такого мнения (И.В.Арнольд, В.А.Тырыгина); образный компонент факультативен, однако он может сочетаться с другими компонентами (экспрессивный, эмоциональный и т.д.).
В литературоведении оформилось широкое и узкое понимание эпитета.
Представители широкого подхода к эпитету (И.Р.Гальперин, А.П.Евгеньева, Б.Лукьяновский, Ю.М.Скребнев, Л.И.Тимофеев) по-разному характеризуют основной признак, положенный в основу определения эпитета. А.П.Евгеньева в работе «О некоторых поэтических особенностях русского устного эпоса» понимает эпитет как «определение, подчиненное задаче художественного описания объекта» [Евгеньева 1948: 234]. Понятие художественного очень емкое, требующее, в свою очередь, конкретизации, включающее в себя такие свойства речи, как образность, выразительность, оценочность, экспрессивность, эмоциональность, поэтому является точным определением сферы функционирования эпитета.
И.Р.Гальперин понимает эпитет как «слово, сочетание слов, предложение в атрибутивном употреблении, которое выражает субъективно-оценочное отношение говорящего к предмету мысли» [Гальперин 1974: 21]. Перед нами самая широкая трактовка эпитета, которая исходит из субъективно-оценочного фактора. Такое понимание эпитета сближает его с нехудожественным употреблением слова или нечленимого предложения (типа Молодец!).
Ю.М.Скребнев определяет эпитет как «стилистически значимое слово или словосочетание в синтаксической функции определения или обстоятельства» [Русский язык 1979: 404]. Автор подчеркивает лингвистическую направленность данной трактовки эпитета, отделяя ее от литературоведческой, при которой под эпитетом понимается любое слово, привносящее эмоциональную или образную характеристику предмета речи. Ю.М.Скребнев исходит из формального критерия квалификации эпитета: при наличии четко выраженной синтаксической функции эпитет есть понятие лингвистическое, при наличии поэтологического прочтения определения в той же синтаксической функции перед нами литературоведческий ракурс рассмотрения эпитета. На наш взгляд, данное утверждение правомерно лишь отчасти. Механическое разведение двух определений эпитета не дает реального результата, так как эпитет функционирует в художественном дискурсе, и анализ его проходит именно в рамках художественного текста.
Эпитет, согласно широкому подходу, есть поэтический прием, «действенное средство, усиливающее картинность и эмоциональность речи» (А.Шалыгин) и «подчеркивающее различные свойства и признаки явлений» (Лукьяновский). Согласно Л.И.Тимофееву, эпитетом может быть «всякое значащее слово, поскольку оно выступает как определяющее по отношению к другому: существительное (дева-роза), прилагательное (великий, могучий, правдивый и свободный русский язык), наречие и деепричастие (в том случае, если определяемым словом является глагол: волны несутся, гремя и сверкая) [Тимофеев 1978:419].
Широкий подход к пониманию эпитета, трактующий его в качестве поэтического приема, дает удачные варианты определения художественного определения, подчеркивает типологические черты явления, но оставляет слишком размытыми его границы.
Заметим, что в последнее время появляются словари литературоведческих терминов [Литературная энциклопедия 2001 и др.], в которых эпитет трактуется как подчёркнуто образное, художественное определение, понимаемое предельно широко: как определение-причастие, определение-существительное (лес-воевода), определение-наречие (гордо реет Буревестник) [Маркузо, Руссова и др.].
Узкого понимания эпитета придерживаются А.Н.Веселовский, К.С. Горбачевич и Е.П.Хабло, А.Г.Горнфельд, В.М.Жирмунский, А.П. Квятковский, В.В.Краснянский, Б.В.Томашевский.
В целом, представители узкого подхода к эпитету замыкаются на характеристике одной стороны сущности эпитета, а именно - на признании того, что эпитет есть аналитическое определение. А.Г.Горнфельд, противопоставляя эпитет другим видам определений, подчеркивал, что эпитет - это аналитическое определение, повторяющее признак, заключенный в самом определяемом слове и добытый из его анализа: длиннотенное копье, ясная лазурь. Очень близка к этому определению формулировка Б.В.Томашевского: «От логического определения существенно отличается поэтическое, которое не имеет функции выделения явления из группы ему подобных и не вводит нового признака, не заключающегося в слове определяемом. Поэтическое определение повторяет признак, заключающийся в самом определяемом слове, и имеет целью обращение внимания на данный признак или выражает эмоциональное отношение говорящего к предмету» [Томашевский 1996:34]. Так, эпитет охватывает очень ограниченный круг явлений, опираясь на сложившиеся в литературной традиции стереотипные сочетания.
А.Н.Веселовский указывает на то, что эпитет – «односторонне определяющее слово, либо подновляющее его нарицательное значение, либо усиливающее характерное, выделяющее количество предмета», подчеркивая, что «каждый из этапов историко-литературного процесса (смена стилей и направлений) нашел свое отражение в эпитете» (Веселовский 1989: 59). Эпитет для ученого – средство подчеркивания одного, центрального признака предмета на фоне остальных, незначительных признаков. Союз либо в его определении свидетельствует о выборе способов функционирования эпитета. В силу того, что академик рассматривает эпитет с культурологической точки зрения, данные черты эпитета он выявляет, исходя из развития эпитета с первобытных времен и с эпохи греческой цивилизации, поэтому есть основания полагать, что в определении эпитета делается акцент на его первоначальных функциях.
В.М.Жирмунский определяет эпитет в узком смысле как поэтическое определение, обозначающее типический, идеальный признак понятия. Основное отличие эпитета от другого рода определения он видел в постоянстве первого и изменчивости второго, которое всегда обозначает признак частный, присущий предмету «в данном месте и времени, в определенном аспекте с некоторой индивидуальной точки зрения» [Жирмунский 1992: 55]. В поэтической практике французского классицизма ХVII-ХVIII веков ученый находит такого рода эпитеты. В русском романтизме также присутствуют идеальные определения: кудрявые рощи, кристальные ручьи, луга веселые, златые мечты, светлый месяц, алые уста, горькие слезы, задумчивая луна у К.Батюшкова.
Ученый отмечает отличия эпитета от простого определения, ссылаясь на работу Б.Лукьяновского «Эпитет у Тургенева»: «эпитеты прямые дорожки, молодые яблони в составе поэтического произведения служат не логической классификации и номинации, а включаются в систему характерных для Тургенева описательных приемов в соответствии с принципом отбора поэтических определений, обусловленным общим художественным стилем Тургенева» [Жирмунский 1977: 323]. Такие эпитеты, как синее море, белый снег не вносят нового признака, а эпитеты в словосочетаниях розоватое море, бурый снег вносят новый признак.
По мысли В.М.Жирмунского, эпитет может функционировать и как обязательный, и как оригинальный. Эволюцию поэтических определений он представлял как переход от эпитета украшающего к редкому эпитету, причем по отношению к последнему он считал нецелесообразным употребление термина «эпитет». Свою точку зрения ученый мотивировал тем, что индивидуально-характеризующее определение непременно вносит новый, не заключающийся в самом определяемом понятии признак и, соответственно, сужает его значение, а это, в свою очередь, приводит к сближению такого рода поэтических определений с логическими определениями, функция которых заключается в выделении таких свойств предмета, которые отличают этот предмет от другого. Поскольку эпитет может иметь различную грамматическую структуру, а метафора очень разноструктурна, он отказывается говорить о метафорической составляющей эпитета.
Таким образом, и сегодня в теории эпитета есть немало спорных вопросов. Рассмотрев различные дефиниции эпитета, отметим, что узкое и широкое понимание эпитета уравновешивают друг друга, позволяя с разных сторон взглянуть на данное явление. Будучи одной из основных категорий лингвопоэтики, эпитет несводим к одному конкретному определению: все ученые пытаются подчеркнуть в нем что-то наиболее, на их взгляд, важное. Удачным определением эпитета является дефиниция А.В.Павшук: «Эпитет – художественное определение (определение в эстетической функции) предмета, лица, явления, процесса, ситуации, выделяющее, подчеркивающее, усиливающее существенный, с точки зрения автора, признак, который может повторять или подновлять значение определяемого слова, быть типичным и неотъемлемым для целого класса предметов, индивидуальным признаком конкретного предмета, создавать микро- или макрообраз, придавая ему живописность, содержать скрытые смыслы и оценку, создавать эмоциональный настрой произведения, усиливать впечатление на реципиента, обращаясь к его интеллектуальному, эмоциональному и эстетическому восприятию» [Павшук 2007: 20].
Точной, по нашему мнению, является дефиниция эпитета И.В.Арнольд: эпитет – это «экспрессивная, оценочная характеристика какого-либо лица, явления, предмета, но необязательно образная» [Арнольд 1981:22]. В работе дадим следующее определение эпитета.
Эпитет - это экспрессивно-образное, оценочное определение объекта действительности, функционирующее в рамках художественного дискурса. В функции эпитета может выступать слово любой знаменательной части речи, которое в данном поэтическом контексте выполняет основную функцию эпитета - функцию художественной характеристики реалии. Таким образом, любое признаковое слово, становясь коммуникативным центром высказывания, может трактоваться в качестве слова в роли эпитета.
Под эпифразой понимается семантическое и структурное единство определяемого слова и эпитета.
1.4. Типология эпитета
1.4.1 Обзор подходов к типологии эпитета
В нашей работе одно из центральных мест в теоретическом осмыслении сущности эпитета занимает вопрос о его классификации. Мы разделили обзор определений понятия «эпитет» и обзор его классификации как две взаимосвязанные, но все же самостоятельные проблемы в теории эпитета.
В современной научной лингвопоэтической мысли именно проблема классификации эпитетов занимает центральное место в силу большого количества накопленного эмпирического материала; но единства в подходах к их классификации пока не наблюдается.
Различные, порой противоречащие друг другу точки зрения на таксономию эпитета обусловлены отсутствием единого, четкого критерия выделения той или иной разновидности эпитета (см. схематическое обобщение этого в Приложении I). Каждый из исследователей наряду с традиционно выделяемыми типами (постоянный, перенесенный, тавтологический) вводит новый вид эпитета, исходя из специфики лингвистической сферы, в которой он работает. Так, И.Р.Гальперин, исходя из теории ассоциаций, говорит об ассоциированных и неассоциированных эпитетах [Гальперин 1974]; Б.В.Томашевский считает оправданным выделять идеализирующий эпитет – определение, часто употреблявшееся в ту или иную эпоху [Томашевский 1996] и т.д. Нами ставится задача в ходе обзора основных существующих в науке классификаций эпитета систематизировать данные таксономии; в итоге перед нами окажется такая типология, которая будет основываться на нескольких критериях.
Перейдем к рассмотрению основных классификаций эпитета в современной лингвистике, исходя из различных подходов к данному явлению. Разнообразие взглядов на эпитет – семантический [Ахманова 1969; Арнольд 1981, 1996; Томашевский 1996], культурологический [Потебня 1980; Веселовский 1989], синтаксический [Гальперин 1964, Потебня 1990], стилистический [Тырыгина 2000], когнитивный [Голубина 1998, Одинцова 2000] – обусловливает различную его таксономию.
Заметим, что основные расхождения ученых касаются двух моментов: во-первых, трактовки природы постоянных и перенесенных определений, а во-вторых, дефиниции менее очевидных типов эпитетов (изобразительных, эмоциональных и других). Обратимся к первой проблеме.
1.4.2. Вопрос о квалификации постоянного эпитета и его типов
Проблеме выделения постоянных эпитетов как самостоятельного вида эпитетов посвящено немного работ. Постоянные эпитеты во всех классификациях не противопоставляются другим типам определений; их состав сравнительно узок: это такие эпитеты, как красно солнышко, руки белые, добрый молодец, белый свет, красна девица. По сути дела перед нами эпифраза, а не отдельные эпитеты - субстантив и определение функционируют здесь как единое целое.
Постоянный эпитет и эпитет вообще признавались вначале тождественными понятиями. По мнению Ф.И.Буслаева, сущность эпитета заключалась в том, что он служил украшению речи, не придавая никаких дополнительных оттенков названию предмета. При таком понимании эпитета статус образного определения получали только те прилагательные, которые постоянно сопровождали имя: ясное солнце, темный лес и др.
Важным исследованием на данную тему является статья об эпитете А.А. Потебни в его книге «Из записок по теории словесности. Поэзия и проза. Тропы и фигуры»; работа была переиздана в его книге «Теоретическая поэтика» [Потебня 1990]. Ученый развивает мысль о том, что слово и словесное произведение изначально мифологичны и метаобразны. «Без слова невозможен мир мифа», – пишет он [Потебня 1905: 209]. Исходя из теории образности внутренней формы, А.А Потебня определяет эпитет как «форму, общую по отношению к содержанию, то есть фигуру, а не троп. Эпитет является проявлением художественной типичности, или синекдохичности, когда образ становится в мысли началом ряда подобных и однородных образов» [Потебня 1905: 210], в нем выражается некий обобщенный, типичный, повторяющийся признак предмета. Синекдохичность, по А.А.Потебне, может покрывать собой метонимию и метафору (конюшня стоялая). Представляется, что ментальные механизмы просто являются разноэтапными, а не сливаются в синекдохе: первичными были представления «по аналогии», реализуемые через метонимию и синекдоху. А.А.Потебня сводит эпитет к набору повторяющихся типичных определений, абсолютизируя функцию замены, которая определяет природу эпитета: эпитет не просто замещает признак, но и актуализирует его, выдвигает на передний план. Тем не менее, ученый смог показать неоднородность состава эпитетов; он признавал возможность развития и обогащения существующих формул не только за счет расширения объективных свойств реалий, но и за счет относительно субъективного изображения их в языке. «Восстановление внутренней формы есть не безразличная для развития починка старого, а создание новых явлений, свидетельствующее об успехах мысли. Новый акт творчества прибавляет к своим историческим посылкам нечто такое, чего в них не заключалось», потому что «поэзия не есть выражение готового содержания, а, подобно языку, могущественное средство развития мысли», - писал А.А.Потебня [Потебня 1990:147].
А.Н.Веселовский, разработавший последовательную теорию эпитета, пишет, что в связи с назначением эпитета - выделением характерной черты предмета - имеет место «его постоянство при известных словах» [Веселовский 1989:78]. Описывая содержание пояснительного эпитета, он отмечает, что в основе его лежит один признак, считающийся существенным в предмете или характеризующий его по отношению к практической цели или идеальному совершенству. Так, ученый приходит к выводу, что постоянный эпитет в известной мере относителен, его употребление обусловлено временем, культурно-историческими и словесными традициями.
Постоянный эпитет функционирует как эталонный, «простой и неизменный» [Литературный энциклопедический словарь 1977: 513]. Он законсервирован временем и воспроизводится по обычаю, по традиции.
В.П.Москвин разграничивает постоянные и фольклорные эпитеты, подчеркивая их единый источник и общность функций. Фольклорные эпитеты понимаются им как такие определения, которые свойственны устному народному творчеству, стоят за пределами литературного языка и его носителями не употребляются (жито ядренистое, камешочки троеразные, рожь ужинистая, шапка чернобархатная, солнышко восхожее). Постоянные же эпитеты – понятие более широкое: постоянный эпитет употребляется не только в народной поэзии; при этом он образует с определяемым словом «фразеологическое клише» (термин В.М.Жирмунского). Это такие определения, как туманный Альбион, светлое будущее, святое евангелие [Москвин 2001: 31].
К.С.Горбачевич и Е.П.Хабло выделяют среди всех эпитетов народно-поэтические и индивидуально-авторские, разводя данные типы эпитетов по принципу присутствия и отсутствия новизны в значении прилагательного.
Последней по времени работой, посвященной постоянному эпитету, является статья О.П.Лопутько «Постоянные эпитеты и история прилагательных». Автор статьи перечисляет черты, характеризующие постоянный эпитет: распространенность в произведениях фольклора; передача такого рода эпитетами зрительных впечатлений; серийность реализации эпитетов, употребительность в ряду других подобных сочетаний; точное воспроизведение формульного микроконтекста; закрепленность в мифологии и ритуале [Лопутько 2004].
Состав постоянных эпитетов оказывается у исследователя традиционным (сыра земля, чистое поле, зелена трава, стрелы каленые, красна девица, добрый молодец).Отмечается, что эпитеты «являются одним из основных стилистических средств различных жанров фольклора», что резко ограничивает сферу их употребления и делает оправданным факт их номинации как фольклорных [Лопутько 2004: 81].
Постоянство и воспроизводимость таких эпитетов исследователь объясняет представлениями древнего человека о миропорядке. Мир осознавался как стабильный и неизменный. Человек заботился о сохранении этого порядка, что объясняет устойчивость набора и подробность перечисления обозначений предметов действительности в составе микроконтекста. Краткие формы прилагательного в составе постоянного эпитета используются в силу того, что имя и признак мыслились древним человеком как соположенные и равноправные элементы мира и языка. Категориальная семантика предметного мира в древности вбирала в себя имя предмета и его свойства. Предметный мир был неотделим от слова: «в древности признак мыслился лишь как неотъемлемая принадлежность того или иного предмета, вещи и соответственно передавался в языке через обозначение этой вещи. Поэтому древнее имя одновременно могло обозначать и целостный предмет, и один из характерных признаков этого предмета, в морфологическом плане выступая как нерасчлененное наименование предмета и признака» [Лопутько 2004:83]. При этом отсутствовало представление об абстрактном признаке, отделенном от предмета, поэтому сопоставление признаков и предметов было невозможно, что повлекло за собой постоянный состав имен и определений.
О.П.Лопутько спорит с А.Н.Веселовским, утверждавшим, что постоянный эпитет выделяет этимологический признак определяемого слова, и убедительно доказывает свое мнение на примере различных эпитетов. Так, в формуле зелена трава слова дублируют друг друга, так как зель – «трава, зелень»; но данный факт касается некоторых эпифраз, а не всего их корпуса, как утверждал А.Н.Веселовский.
Становление постоянного эпитета исследователь связывает с процессом формирования имени прилагательного как самостоятельной части речи. Главным же процессом является рост автономности элементов в пределах словосочетания с постоянным эпитетом. К этому добавляется образование полных форм прилагательных из присоединения местоимения к краткой форме прилагательного, что маркировало присутствие индивидуального, известного собеседнику признака (зелена трава – зеленая трава). Все эти процессы ускорили отмирание краткой формы прилагательного и закрепление ее в качестве клише.
Интегральный подход, совмещающий рассмотрение истории языка в связи с историей народа, создавшего этот язык на протяжении длительного времени, представляется нам продуктивным при изучении такого феномена, как постоянный эпитет.
Считаем справедливым говорить о постоянном эпитете в традиционном понимании как о некоем стандартном наборе эпитетов, характерном для определенной эпохи или литературного направления (золотой луч), что соотносится с термином «идеализирующий эпитет» Б.В.Томашевского. Действительно, эпитет осознается носителями языка как идеал, норма и формула для языка поэзии.
Особо стоит вопрос о типологии постоянного эпитета. И.В.Арнольд указывает на неоднородность постоянных эпитетов: они могут быть тавтологическими (мягкая подушка, зелёный лес), оценочными (хороший мальчик) или описательными (бумажная салфетка – салфетка из бумаги). В данном случае постоянный эпитет понимается предельно широко: в его рамках оказывается и некоторый корпус логических определений (см. последний пример).
Б.В.Томашевский также говорит о разновидностях постоянного эпитета, выделяя:
а) тавтологические (буквально повторяют определяемое слово): чудо чудное, тьма тьмущая;
б) типические (море синее, сырая земля);
в) идеализирующие (солнце красное) [Томашевский 1959: 202-206].
Как мы видим, тавтологические эпитеты, речь о которых пойдет далее, устойчиво включаются в состав постоянных.
Т.Ролл классифицирует эпитеты, исходя из критерия «типичность – индивидуальность». Исследователь говорит о постоянных эпитетах (дева молодая), индивидуализирующих эпитетах, которые придают индивидуальность объекту в определенном контексте (мать была сердитой), и индивидуальных эпитетах, отражающих видение автора, среди которых особо выделяются украшающие и описательные (авторские неологизмы) [Померанец 2004: 35].
Анализируя язык испанских эпических сказаний, И.Б.Померанец говорит о формульном эпитете (который, в свою очередь, подразделяется на эпитеты общей и частной оценки, эстетической оценки, интеллектуальной оценки, оценки личности, интенсификаторы, метафорические, синкретические и т.д.), который отличается от постоянного тем, что он может незначительно видоизменяться в зависимости от контекста, а также тем, что используется не в фольклорных, а в средневековых эпических текстах. Кроме того, основой для разделения формульного и постоянного эпитета послужила для исследователя типология постоянных эпитетов И.Б.Комаровой, которая в статье «Эпитеты в английской народной балладе» предложила выделить:
а) эпитеты частного характера, взаимозаменяемые;
б) постоянные эпитеты с ситуационным значением;
в) постоянные эпитеты, образующие пары с определяемым;
г) формульные эпитеты, входящие в состав балладных языковых клише (см. [Померанец 2004: 41]).
При самом общем рассмотрении эпитетов по линии «устойчивость эпифразы / ситуативность эпифразы» можно согласиться с концепцией И.Б.Померанец, делящей все эпитеты на постоянные и индивидуализирующие, признавая при этом их динамику, способность к изменению.
Как мы смогли убедиться, вопрос о составе и типологии постоянных эпитетов является сложным. Фольклорный, формульный и народно-поэтический эпитеты являются принципиально не сводимыми к постоянному эпитету, хотя нельзя отрицать их общности. Сам термин «постоянный эпитет», как нам кажется, приложим не только к народному творчеству, но и к формулам-клише, употребляющимся в поэтическом языке определенной эпохи. Функции же постоянного эпитета в современном дискурсе довольно ограничены – чаще всего он используется как средство стилизации под фольклорное высказывание, способствуя ритмизации текста, его особому лексическому оформлению.
Другой тип эпитета, выделяемый всеми учеными, но вызывающий не меньше вопросов, – переносный эпитет. Перейдем к проблеме его понимания.
1.4.3. Переносный (перенесенный) эпитет и его типы
1.4.3.1. Метафорический и метонимический эпитеты
Вопрос о статусе и о самой возможности выделения в качестве самостоятельного разряда переносного (перенесенного) эпитета остается актуальным и открытым по сей день. Исследователи признают его наличие, но рассматривают с различных точек зрения. Что же понимать под термином «переносный эпитет»? На наш взгляд, стоит разграничить понятия «перенесенный эпитет» и «переносный эпитет». В переносном эпитете перенос определения влечет за собой семантическую трансформацию лексемы (безоблачное счастье). В перенесенном же эпитете трансформация значения отсутствует; есть лишь перенесение на соседнее слово словосочетания признака другого соседнего слова (лебедей крепкокрылая стая).
Остановимся на исследовании лингвистами и литературоведами переносного эпитета.
В «Слове о полку Игореве», по В.В.Колесову, наряду с постоянными эпитетами, широко используются и метафорические эпитеты (вещие персты, живые струны, железные полки, жемчужная душа). В данном тексте переносное значение у прилагательного формируется за счет сочетания в семантике адъектива конкретного и обобщенного значений (лютый зверь: рысь и страшный зверь), а также посредством употребления его в постпозиции, в полной форме (земля половецкая). Так, уже в первых памятниках славянской письменности наметились основные способы переноса прилагательного в художественном контексте. И.З.Серман обратился к проблеме формирования и становления метафорического значения прилагательного в целом, опираясь на тексты М.В.Ломоносова. Он доказал, что употребление поэтом эмоционально-метафорических эпитетов привело к перестройке системы русского стиха: смысловое наполнение адъективных лексем стало гораздо шире их предметного значения. М.В.Ломоносов сталкивает эпитеты с существительными в сочетаниях, которые в речи не употребляются (берега послушные, мягкая тишина), а эпитеты златой и сладостный настолько расширили свои сочетаемостные свойства, что стали приметой стиля эпохи. Именно смысловая зыбкость и эмоциональная неопределенность эпитета, характерные для него как для художественного средства, стали отличительными чертами русской словесности с этого времени (см. [Лихачев 1997]).
А.Н.Веселовский называет переносные эпитеты синкретическими, указывая на то, что они вызываются ассоциациями наших чувственных восприятий, которые первобытный человек выражал одними и теми же лингвистическими показателями [Веселовский 1982:62]. Представления разной чувственной природы действительно продуцируют сложный образ; но имеет место и рациональное осмысление реалии, которое существует в синтезе с сенсорным ее освоением.
Б.В.Томашевский говорит не о переносных, а о метафорических эпитетах, в которых присутствует элемент сопоставления: жемчужные зубы – зубы, как жемчужины [Томашевский 1996:57]. Ученый выделяет в рамках переносных (метафорических) идеализирующие эпитеты, служащие для воссоздания идеальной картины мира (златые дни). Идеализация трактуется им как шифтер стиля эпохи. Как видим, исследователь дробит понятие «переносный эпитет» в зависимости от эпохи, в которую появился эпитет, от цели переноса (идеализация). Таким образом, метафорические и идеализирующие эпитеты, по сути, являются одним типом – переносными эпитетами.
О.С.Ахманова, исходя из разных критериев типологии эпитетов (см. Приложение I), выделяет украшающий и перенесенный эпитеты. Перенесенный эпитет понимается узко: это эналлага, синтаксический перенос определения на управляющее слово (голубей крепкокрылая стая вместо голубей крепкокрылых стая), – переноса на семантическом уровне здесь нет.
«Эпитет украшающий – разновидность определения, отличающаяся от обычного экспрессивностью, переносным, тропеическим характером» (шелковые кудри, серебряные седины) [Ахманова 1969: 527]. Наличие переноса, образность и экспрессия здесь не разграничены.
Не наблюдается единого принципа классификации эпитетов и у Т.Г. Хазагерова, который в перечислительном порядке называет следующие типы эпитетов: метафорический; метонимический; контрастный; перифрастический; плеонастический [Хазагеров, Ширина 1999: 281].
В основе данной классификации – семантический критерий, но понимаемый многоаспектно. Первые два типа эпитетов вычленяются на основе образной составляющей семантики прилагательного, плеонастический, контрастный и перифрастический – в зависимости от типов соотношения семантики определяемого слова и семантики определения, от способности экономии кода. К метафорическим эпитетам, самым частотным, по мнению ученого, относятся такие, как шелковые кудри, кричащие краски, причем иллюстративный материал заимствуется исключительно из работ О.С.Ахмановой.
Метонимический и метафорический эпитеты приравниваются у Т.Г.Хазагерова к переносному, причем отмечается, что гипаллага – «сложная гибридная фигура, основанная на перемещении определения от того слова, к которому оно относится по смыслу, на другое, связанное с первым отношениями смежности. Возможность перемещения отражает сходство впечатлений от предметов или явлений, названных данными словами. Таким образом, в гипаллаге сочетается свойство метонимии и метафоры» [Хазагеров, Ширина 1999: 217].
Переносный эпитет характеризуется с точки зрения его семантико-стилистических функций как изобразительный, эмоциональный. Перед нами разные основания, критерии классификации (перенесенный эпитет может быть эмоциональным или изобразительным и т.д.).
И.Р.Гальперин среди эпитетов выделяет следующие:
а) эпитеты, характеризующие объект, выделяющие черты, ему присущие (шумные улицы). Словоупотребление шумные улицы следует понимать как перенос по смежности;
б) эпитеты, характеризующие объект, выделяющие черты, не свойственные объекту (седое утро, безоблачное счастье). Эти метафорические эпитеты построены по принципу сходства. И.Р.Гальперин называет их ассоциированными эпитетами [Гальперин 1974].
В данной таксономии делается упор лишь на наличие или отсутствие ассоциаций, возникающих при прочтении фразы.
И.В.Арнольд говорит о двух группах эпитетов: без нарушения семантических смыслов (прямо называют признак, присущий предмету) и с их нарушением (аналогично перенесенному эпитету), что также не раскрывает природы возникновения таких эпитетов [Арнольд 1981].
В когнитивном аспекте рассматривает эпитет К.Д.Голубина. Когнитивный подход к моделированию стилистически маркированной информации, передаваемой эпитетами, приводит ученого к выделению трех типов, трех ментальных моделей эпитетов:
а) метафорические (печальное небо);
б) метонимические (громкий город);
в) метафтонимические (печальные глаза) [Голубина 1998].
Последний тип эпитетов совмещает в себе метафорическую и метонимическую составляющие переноса: с точки зрения восприятия глаз рецепиентом, перед нами метафора, с точки зрения механизма образования, - метонимия (глаза печального человека).
В контекстуальном употреблении данные три модели эпитетов могут трансформироваться. К.Д.Голубина считает универсальными моделями построения метафорических эпитетов аналогию, наложение концептов и их противопоставление.
Отметим, что метонимическая сторона переноса нередко является первичной по сравнению с метафорической: «После того как сознание категоризовало абстрактную сущность…. на следующем культурном этапе … сознание людей следующих поколений начинает соотносить между собой две сущности на основе сравнения, то есть манипулировать образом как метафорической моделью, обновляя соответствующий фрагмент языковой картины мира» [Илюхина 2004: 14].
Проблеме понимания и классификации переносов адъективных лексем посвящена докторская диссертация А.Х.Мерзляковой [Мерзлякова 2003]. Исследователь исходит из двух ступеней познания мира человеком: эмпирической (конкретно-чувственной) и теоретической. Эта идея перекликается с типологией прилагательных А.Н. Шрамма, который выделил эмпирийные и рациональные прилагательные [Шрамм 1979]. Исходя из этого тезиса, устанавливается симилитивная связь между признаками на основе внешнего, наглядно воспринимаемого:
а) монорецепторные метафоры (в пределах зрительного восприятия): глубокий взгляд;
б) полирецепторные метафоры: теплый голос.
Второй тип адъективной метафоры А.Х.Мерзлякова выделяет, исходя из перехода осмысления реалии из сферы конкретного и восприятия объекта органами чувств в сферу абстракций (рационально-эмоциональный тип): горячая дружба. Термины «монорецепторная» и «полирецепторная» метафора близки терминам «синкретический эпитет» и «синестетическая метафора».
В целом рассмотренные переносные метафорические и некоторые метонимические эпитеты, выделяемые почти всеми учеными, выполняют одну функцию – функцию актуализации, обращая внимание читателя/слушателя на существенный признак предмета.
В целом метафорический и метонимический способы образования эпитета являются ведущими. О метафорическом эпитете написано много работ (к примеру, А.П.Квятковский считает эпитетом именно и исключительно метафорическое определение). Метонимия признака (метонимический эпитет) долгое время оставалась на периферии исследовательской мысли.
В современной лингвопоэтике переносный эпитет с метонимической основой привлекает все большее внимание исследователей. Перейдем к рассмотрению феномена адъективной метонимии.
1.4.2. Адъективная метонимия и ее разновидности
В науке данное явление получило различные наименования: метонимия признака [Некрасова 1975], смещенное определение [Долинин 1978, Федоров 1989], контекстуальная метонимия [Бирих 1987], отраженная метонимия [Сандакова 2002], динамическая метонимия, дискурсивная метонимия [Раевская 1999, Сандакова 2004], адъективная метонимия [Мерзлякова 2003].
О.В.Раевская характеризует дискурсивную метонимию так: «Дискурсивная метонимия, в отличие от лексической, или лексикализованной, реализуется только в рамках текста и вне его не существует» [Раевская 2000: 50]. Исследователь проводит мысль о том, что феномен дискурсивной метонимии проявляет себя не только на уровне слов, но и на уровне словосочетаний и предложений. Она выделяет семь типов дискурсивной метонимии.
1. Метонимия части и целого (… икона остановилась. Л.Толстой).
2. Гиперо-гипонимическая (родо-видовая). Функция такого рода метонимии – избежание повторов в тексте (вместо имени крыса используются имена грызун, животное).
3. Эллипсис. Эллиптическая дискурсивная метонимия может быть фактором структурной организации текста, направленным на смещение акцента в определенном семантическом пространстве дискурса (диалог Фамусова и Лизы: – Ведь Софья спит? – Сейчас започивала. – Сейчас! А ночь? – Ночь целую читала. Грибоедов).
4. Смещенное определение. При этом наблюдается расхождение между грамматической и семантической зависимостью прилагательного (Тут Пухов захохотал всем своим редким молчаливым голосом. А.Платонов). К.А.Долинин определяет этот процесс так: «предмету или понятию приписывается признак, характеризующий не этот предмет, а какой-то другой, находящийся с первым в определенной связи метонимического характера: обвинительный палец» [Долинин 1978:157]. Он отмечает близость такого рода метонимии к адъективным метафорам: «и там, и здесь предмету… приписывается чужой признак, который вызывает представление о своем постоянном «хозяине» и порождает сложный смысловой комплекс. При этом чужой признак может одновременно действовать и как метафорический эпитет» (выделено нами – Губанов С.А.) [Долинин 1978: 158].
5. Номинализованное определение. Метонимический перенос также состоит в смещении, в изменении семантико-синтаксических связей, приводящем к рассогласованности грамматической и семантической подчиненности. Например, Навстречу Макару и Петру шло большое многообразие женщин…(А.Платонов).
В обоих последних видах дискурсивной метонимии метонимический сдвиг направлен на то, чтобы выделить определение, сфокусировать на нем внимание. Важное свойство дискурсивной метонимии состоит в том, что слово может употребляться сразу в нескольких значениях, что придает особый рельеф ткани текста.
6. На уровне предложения. Теперь он только чай пьет на балконе (Чехов). Здесь пить чай на балконе метонимически означает отдыхать.
7. Косвенные речевые акты. Говорящий в них передает слушающему большее содержание речи, чем то, которое он реально сообщает. Такие высказывания, являясь репликами диалога, предназначены для передачи смысла, отличного от буквального, что нарушило бы логику развертывания диалога. Метонимический перенос, осуществляемый в косвенных речевых актах, относится к явлениям функционально-прагматического порядка и различается в зависимости от того, какая реплика – стимул или реакция – является метонимической.
Метонимический перенос в реплике-стимуле обычно представляет собой смену модальности: вопрос употреблен вместо просьбы, побуждения и т. д. Риторический вопрос – типичная дискурсивная метонимия, по мнению О.В.Раевской. Смена модальности может быть и в диалоге глухих:
– Что ты сделала?
– Хорошей прогулки!
Собственно смещенному определению посвящена диссертация А.А.Коротеева «Синтаксические смещения в современном русском языке». Под смещенным определением он понимает метонимическое определение. Смещенное определение является согласованным определением, выраженным прилагательным и причастием – это своего рода сокращенный вариант многословного словосочетания (бездетный налог – налог на бездетных граждан).
Остановимся на особенностях дискурсивной метонимии прилагательного в трактовке М.В.Сандаковой, продолжающей идеи О.В.Раевской. Рассматривая различия между употреблением прилагательного в метонимически производном значении и дискурсивным прилагательным, исследователь утверждает, что если лексическая метонимия существует в языке в готовом виде и не является живым процессом, то дискурсивная метонимия прилагательного создается в процессе деятельности говорящего. Это метонимия в действии, рождающаяся и существующая только в дискурсе. Дискурсивная метонимия нерегулярна, это уникальное явление (что, на наш взгляд, является преувеличением, ведь такого рода выражения часто употребляются в обыденной речи). Она считает, что «в результате узуального метонимического переноса прилагательное приобретает вторичное лексическое значение, которое получает словарную фиксацию. Дискурсивная метонимия не приводит к семантической деривации: здесь можно говорить не о новом значении, а лишь об употреблении прилагательного» [Сандакова 2004:106]. Нестандартное соединение компонентов дискурсивного метонимического словосочетания создает экспрессивность. В отличие от атрибутивного словосочетания с узуальным метонимическим значением прилагательного, дискурсивная метонимия, по мнению автора, вне контекста непонятна. Внеконтекстная связь возможна лишь в том случае, если смысловые отношения компонентов словосочетания непосредственно отражают какие-либо предметно-логические связи в мире. Например, словосочетание потный страх, в котором определяемое имя обозначает причину, а прилагательное – следствие: пот может быть одним из возможных физиологических проявлений страха.
М.В.Сандакова, опираясь на работы О.В.Раевской, выделяет три различных механизма дискурсивной метонимии качественных прилагательных в художественных текстах.
1. Эллипсис.
Для лексической адъективной метонимии эллиптическое сокращение не является живым процессом, поскольку прилагательное приобрело самостоятельное лексическое значение, отличное от исходного значения. Смелый поступок – это свойство поступка, а не его субъекта; глупое лицо – свойство лица. Нам кажется, что в данном случае следует говорить и о субъекте, так как само имя связано с человеком, хотя согласимся с мнением автора о том, что выражение доброе лицо не всегда означает «лицо доброго человека». Также ученым отмечается, что дискурсивное метонимическое сочетание обычно обозначает не отдельный объект, а ситуацию, то есть, по мнению О.В.Раевской, «отрезок, часть отражаемой в языке действительности» [Раевская 1999:5]. С помощью дискурсивного метонимического словосочетания говорящий вычленяет и помещает в фокус внимания двух участников ситуации - названного существительным и другого, который репрезентируется через свойство, заимствованное у него и переданное первому. Например, … вместо ликующей, говорливой свободы… (Набоков). Словосочетание ликующей, говорливой свободы обозначает ситуацию таким образом, что определения лица оказываются при имени его состояния.
«Дискурсивное метонимическое словосочетание прилагательного – это смысловой сгусток, представление целого описания в конденсированном виде. Показывая ситуацию с двух сторон, со стороны эксплицированного и имплицированного участника, оно производит эффект многомерности изображения», – пишет М.В.Сандакова [Сандакова 2004: 106].
Обычное атрибутивное словосочетание с прилагательным в роли определения обозначает соответствующих друг другу носителя признака и свойства. Для дискурсивных метонимических прилагательных характерно семантическое несогласование, так как явление наделяется далеким ему свойством.
Дискурсивная метонимия связана с живым эллиптическим процессом. В контексте – Когда я иду по улице, я думаю о том, что иду на север, через леса Коми, бурундука и росомаху, Пинегу, Мезень, к Ледовитому океану, у кромки которого в темноте самоеды играют студеные свадьбы (Осокин)– в атрибутивном словосочетании студеные свадьбы реализованы синтаксические валентности, но при этом наблюдается семантическая неполнота. У прилагательного студеный есть семантическая валентность на предмет физического мира, обладающий температурным параметром, которая оказывается нереализованной. Вместо ожидаемого имени – воздух, вода – прилагательное сочетается с существительным свадьба. Между прилагательным и субстантивом возникает смысловое зияние, которое можно восполнить путем расширения словосочетания до более распространенного выражения, где семантическая валентность заполняется: свадьбы на студеном воздухе.
М.В.Сандакова делает вывод: «Итак, о дискурсивных метонимических словосочетаниях прилагательного можно говорить как о результате семантического эллипсиса, при котором смысловая конденсация приводит к структурному сокращению синтаксической единицы» [Сандакова 2004: 108].
А.К.Бирих подвергла сомнению утверждение, что свертывание, сокращение словосочетаний – отличительная черта только признаковой метонимии. Сложность же такого рода смещений заключается, по ее мнению, в зависимости прилагательного от существительного. Это проявляется в опосредованности переноса (ср. пустой зал – «помещение» и зал неистовствовал – «люди, находящиеся в зале»). При метонимии прилагательного перед нами всегда несколько, как минимум два, денотата и признак: дерзкий ответ – «ответ дерзкого человека» [Бирих 1987:63]. Следовательно, дело состоит не только в уяснении механизма сокращения словосочетания, но и в анализе самого состава «участников» переноса, в характере переноса.
2. Номинативная подмена определяемого.
Это специфический механизм дискурсивной метонимии. Обычно эллипсис предполагает денотативную смежность участников ситуации, здесь же смежность носит логический характер: определяемое имя заменяется другим именем, которое выражает предикативную характеристику объекта, имеющегося в виду, то есть наблюдается номинативное различие при денотативном тождестве исходного и нового определяемого.
Как правило, такие смещения связаны с текстовыми импликациями. Некоторый имплицированный смысл служит базой для образования метонимического словосочетания: «предицирование объекту какой-либо характеристики или отнесение его к какому-либо классу обычно составляют пресуппозицию высказывания с дискурсивной метонимией прилагательного» [Сандакова 2004: 109]. Например, метонимическое словосочетание зеленое утешение (Улицкая) возникает на основе пресуппозиции «растения – это утешение». Существительное утешение употреблено метонимически, в значении источника состояния по модели: «утешение» – «предмет, который дает утешение». Название свойства растений переносится на это метонимическое имя: «зеленые растения» – «зеленое утешение».
Исследователь отмечает, что словосочетания с подменой определяемого имени встречаются в современном рекламном дискурсе (вкусные радости: «радость» – «то, что является источником радости»; хрустящее счастье: «счастье» – «то, что является источником счастья»).
Словосочетания, возникшие путем подмены определяемого, иногда становятся устойчивыми. Автор приводит в пример словосочетание белая смерть, употребляющееся для обозначения разных предметов: соль, сахар. Поскольку чрезмерное употребление данных предметов может привести к опасной, неизлечимой болезни, становится возможным метонимическое смещение прилагательного со значением имманентного свойства: «белая соль» – «белая смерть».
3. Словообразовательный механизм.
При этом способе от имени одного из участников ситуации образуется прилагательное, которое служит определением к имени другого участника, то есть участники получают неоднородное частеречное выражение – существительным и прилагательным. В русском языке такое представление двух участников ситуации в атрибутивном словосочетании типично для сочетаний с относительными прилагательными. Использование же качественного прилагательного – явление окказиональное.
Слюна не долетела до адресатов… никто не стал вступать в слюнявую войну (Новая газета). Словосочетание слюнявая война потребовалось при описании конфликта участников антивоенного пикета. Слюнявый содержит отсылку к слову слюна. Автор избирает прилагательное с ярко выраженной иронической коннотацией.
Разработкой конкретных типов переноса эпитета, трактуемых как синтаксический перенос определения, занимается А.А.Коротеев. Он выделяет три группы смещенных определений.
1. Смещенные определения, приписывающие части признак целого. Например, Юноша встряхнул головой, стиснув голодные зубы (М.Горький); или более стертые определения типа чахоточное лицо (Ф. Гладков).
2. Смещенные определения, грамматически подчиненные названию целого, а по смыслу – наименованию части. Они, как правило, обозначают совокупность однородных предметов: коней табун игривый (М.Лермонтов); или предметы, состоящие из частей: липы душистой цветы (К.Бальмонт). Чаще всего присваивается признак одной из частей человеку в целом: Из вагона выходят клетчатые американцы (А. Авдеенко).
3. Смещенные определения, присваивающие признак одного предмета другому, не связанному с первым отношениями части и целого:
– с действователя на опредмеченное действие (жадная суета людей. М. Горький);
– с носителя свойства или состояния на само свойство или состояние (в восторге только музы тайном осмелились сей стих бряцать. Г.Державин);
– с объекта на опредмеченное действие (тела отдадим раздетому плясу. В.Маяковский);
– с места действия на опредмеченное действие (с черным моленьем в зрачках. В.Брюсов);
– с носителя свойства на выразитель (Нет, малодушный стон не омрачит той славы. Надсон);
– с действия на действователь [скажем точнее – на орудие] (Кипит и чашей вихрь стройный под гул отрывистых смычков. Ю.Вяземский);
– со следствия на причину (Ночь – лицо к лицу гнет в счастье бледном. В. Брюсов);
– с причины на следствие (Дебелый вол спал в тени зеленой. А.Фет);
– с действователя на объект (Смахнул со лба, с усов сонный пот. Авдеенко);
– с действователя на орудие (То Гогарта схватив игривый карандаш... Ю.Вяземский);
– с одного из сходных предметов на другой (мальтийский механизм – внешний вид механизма имеет сходство с мальтийским крестом);
– с действователя или объекта на место действия (Иди на горячие пути под домны и мартены. Авдеенко);
– с действователя или объекта на время (Сколько суток полусонных он оставил за собой. А.Твардовский).
А.А.Коротеев признает совмещение метафоры и метонимии во многих словосочетаниях. Он вводит понятие antihendiadys, что означает результат искусственного слияния двух независимых друг от друга понятий (звездная тишь, ленивая тишина у Пушкина). Ученый затрагивает вопрос о синтаксической природе смещений прилагательных, описывает атрибутивные и предикативные отношения в составе эпифразы, недостаточно уделяя внимание семантическим механизмам переноса прилагательных.
Наиболее полной типологией адъективной метонимии является классификация А.Х.Мерзляковой [Мерзлякова 2003]. Ученый опирается как на смежность предметов, лежащую в основе метонимических переносов, так и на смежность признаков этих предметов и говорит о четырех разновидностях адъективной метонимии прилагательного:
1) каузальной адъективной метонимии, в основе которой лежит ассоциативная связь между компонентами причинно-следственных отношений: зеленый человек – человек, выпивший что-то (алкоголь) или уставший, а потому, как следствие, ставший зеленым (ср. с зеленый дом). Здесь различаются семантические переходы, осуществляемые от причины к следствию (см. выше) и от следствия к причине (ты весь черный, то есть грязный);
2) конверсивной адъективной метонимии, которая базируется на объединении двух взаимодополняющих признаков и имеет следующие виды:
а) каузирующий подтип, при котором перенос происходит с состояния на причину, которая его вызвала: грустный человек – грустные сумерки;
б) индикативный подтип, где перенос основан на отношении между состоянием и его внешним проявлением: боязливый человек – боязливый взгляд;
в) включающий подтип, при котором происходит включение признака, присущего одному предмету, в состав признаков, присущих другому, смежному объекту: умный человек – умная доброта;
г) метонимия длительности состояния, где перенос основан на смежных отношениях между состоянием и периодом длительности этого состояния: печальная жизнь, печальное детство;
д) локативный подтип, при котором перенос покоится на отношении смежности между состоянием и местом, где оно переживается: радостный парк;
3) вторичной метонимии признака, которая функционирует чаще как синтаксическое смещение и определяется в большей степени природой объекта, а не собственно признаками. Данный тип метонимии адъектива используется при характеристике объекта, предмета, явления, связанных импликативной связью, ситуацией включения признаков, при котором происходит переподчинение смысла: молчаливый человек – молчаливые уста;
4) синекдохе, которая совмещает отношения включения и подчинения:
имеющий признак А, включающий В – имеющий признак В; синий цвет – синий человек от холода – синий человек.
Все приведенные типы переносов, по мнению А.Х.Мерзляковой, ограничены возможностями ассоциативных связей имен и обусловлены реальными ситуативными связями, зависят от «общественных пресуппозиций о миропорядке» [Мерзлякова 2003: 114]. При метонимическом типе переноса особенно важно учитывать предметную сферу, ее специфику, тогда как при метафорических преобразованиях на первый план выходит субъективное восприятие признака. Кроме того, именно конверсивный тип адъективной метонимии наиболее антропоцентричен, по мнению автора классификации; сферой-донором здесь выступает поле «эмоции», тогда как вторичная метонимия и синекдоха чаще используются при моделировании экзистенциальных или артефактных понятий.
Метонимия признака, как мы смогли убедиться в этом выше, – неоднозначное явление, получившее в научной литературе большое число интерпретаций. На сегодняшний день сформирована терминология, позволяющая детально проанализировать адъективную метонимию в различных дискурсах.
1.4.4. Другие типы эпитетов
Постоянный и переносный типы эпитета выделяются практически всеми лингвистами. Помимо данных разновидностей эпитета существуют и некоторые иные типы. Рассмотрим их более подробно, тем более что критерии, положенные в основу их выделения, довольно разнообразны.
Рассмотрим типологию эпитета, последовательно исходя из следующих критериев:
1) формального – вопрос о морфологической наполненности понятия «эпитет»;
2) семантического – вопрос о выделении тавтологического и плеонастического эпитетов;
3) стилистического;
4) учета полного спектра семантических характеристик эпитетов.
1. Морфологическая характеристика эпитетов также не разработана в полной мере. Существует несколько точек зрения на морфологическую наполняемость термина «эпитет». Некоторые исследователи рассматривают эпитет широко, относя к нему прилагательные и наречия, не исключая тех слов, что подвергаются полной или частичной адъективации (причастия, местоимения) [Арнольд 1981: 88], прилагательные, причастия, наречия и деепричастия [Вольф 1982: 56], существительные и прилагательные [Флорес-Фернандес 1975: 73-74] (работы данных авторов цитируются по: Померанец 2004), существительные и наречия [Ролл 1990: 3]. Другие ученые сужают понятие эпитета, относя к нему только метафорическое прилагательное, заключающее в себе сравнение [Квятковский 1966: 359], украшающий эпитет в узком смысле слова [Жирмунский 1977: 360]. В связи с этим стоит задаться вопросом о том, какую часть речи следует считать выразителем качества, признака, а какую считать периферийной в этой функции.
Типичными выразителями признака являются прилагательное, наречие и причастие, причем наречие выражает признак по отношению к глаголу. Основным выразителем эпитета принято считать прилагательное.
Формальная классификация эпитетов разработана А.А.Потебней, который выделяет эпитеты, выраженные:
1) прилагательными в роли определения;
2) аппозитивными существительными (конь добра лошадь);
3) прилагательным при другом прилагательном (ясна красна);
4) наречием при глаголе (долго думая);
5) глаголом при глаголе (думая - гадая).
Ученый указывает на сочетаемость, тесную связь слов:
а) при обозначении одного объекта;
б) при употреблении выражений в фольклоре или в старом языке [Потебня 1990].
В диссертационном сочинении мы исходим из широкого понимания эпитета, между тем поставленные задачи решаются на языковом материале, представляющем ядро системы эпитетов, т.е. рассматриваются прежде всего эпитеты, выраженные прилагательным, наречием, причастием, а также существительным в функции приложения и несогласованного определения, в отдельных случаях привлекаются и другие средства выражения эпитета.
Включение наречий в состав эпитетов представляется целесообразным ввиду того, что эмпирической базой исследования служит художественный текст, а «в художественных текстах одной из ведущих номинаций является номинация со значением качественной характеристики действия, для выражения которой изначально предназначено наречие» [Коренькова 2003: 50]. Становясь единицей художественного текста, качественное наречие реализует свои семантические возможности, отражает как собственные характеристики предмета, так и несобственные; участвует в определении субъектно-объектных отношений, когда предмет изображения подается наречием относительно субъекта речи (волнующе сладок). Наречие способно не только сочетаться с прилагательным, создавая сложный эпитет, но и самостоятельно употребляться в качестве эпитета. Все это говорит о большом семантическом потенциале наречия и позволяет включить его в состав эпитетов.
Попыткой систематизировать адъективные определения, исходя из семантико-грамматического критерия их оценки, является таксономия М.Ю.Сидоровой. Остановимся на ней подробнее. Ученый выделяет четыре типа адъективных значений:
1) наблюдаемые эмпирические признаки (цвет, форма, материал);
2) информативные признаки:
– признаки определенного рода (настольная лампа);
– ситуативные признаки (это ее единственное платье);
3) оценочные признаки;
4) эмоциональные признаки:
– эмоционально-статуальные значения (печален я);
– эмоционально-экспрессивные значения (грустный взор);
– эмоционально-каузативные значения (печальная нива) [Сидорова 1994].
И.С.Глазунова также делает попытку классифицировать эпитеты по нескольким основаниям. «Атрибутивные и адвербиально-атрибутивные метафорические конструкции составляют наиболее продуктивную разновидность метафорических переносов, в силу того, что их структура предназначена для реализации самых разнообразных оттенков метафорического значения». [Глазунова 2000: 102]. Среди данных метафорических структур по частотности употребления заметно выделяется, по ее мнению, группа атрибутивных словосочетаний, основу которых составляют:
– прилагательные (малиновый звон, деревянная походка, серебряная прядь);
– предложно-падежные формы существительных (закат в крови (А.Блок);
– наречия, обладающие метафорическим значением (мёртво-бледная, ходить по-медвежьи, на душе снежно и холодно (А.Герцен)).
Вторую группу атрибутивных конструкций образуют словосочетания с деепричастиями и деепричастными оборотами, обладающими метафорическим значением: «Ораторствовал здесь, знания свои выставлял, да и ушел, хвост поджав» (Ф.Достоевский). В третью группу – группу субстантивных словосочетаний - И.С.Глазунова включает конструкции с причастиями и причастными оборотами: «За ним с совершенно опрокинутою и свирепою физиономией ... вошел стыдящийся Разумихин; «Вдруг, точно пронзённая, она вздрогнула» (Ф.Достоевский). Особенностью последней группы атрибутивных конструкций является то, что носитель признака указывает на реальный предмет сообщения, а лексема с атрибутивным значением используется метафорически.
Вторую разновидность метафорических структур составляют атрибутивные конструкции, в которых вспомогательный субъект представлен существительным в метафорическом значении, выступающим в функции определяемого слова, а основной субъект (объект референции) – относительным прилагательным (звёздная пыль, небесная сфера, снежный водоворот): «И над толпою голос колокольный, как утешенье вещее, звучал» (А.Ахматова); «И ветер ночи нам донес Впервые – слезы грозовые» (А.Блок). По частотности употребления атрибутивные конструкции с существительными-метафорами значительно уступают конструкциям с метафорически выраженными определениями. Возможность реализации метафорического переноса и на уровне объекта, и на уровне его признака приводит к тому, что в случае вычленения атрибутивной метафорической конструкции из контекста ее смысл не всегда может быть установлен однозначно. [Глазунова 2000: 102–104].
Разведение эпитетов-деепричастий, эпитетов-причастий и собственно эпитетов представляется целесообразным в силу наличия в первых двух глагольной семантики как определяющей. Наряду с важным разграничением субъекта и объекта эпифразы в классификации отсутствуют типичные типы эпитетов – постоянные, тавтологические и т.д., что делает её в большей степени формальной.
2. Семантическое направление. Выше мы уже говорили о том, что в классификации О.С.Ахмановой типы эпитетов выделяются на разных основаниях. Данный факт подтверждает выделение ею порицательного эпитета, под которым понимается «слово или словосочетание, выступающее в функции обращения и выражающее отрицательное отношение говорящего к предмету» (Ты врешь – мерзавец!) [Ахманова 1969: 527]. Хотелось бы заметить, что налицо функция не обращения, а предиката, это констатация, а не прямое обращение. Но главное в том, что О.С.Ахмановой берется очень частная конструкция эпитета, а именно, приложение-предикат и выделяется в качестве самостоятельного, способного «порождать» свой тип эпитета; причем заметим, что возможна и положительная контекстуальная коннотация.
Вопрос о выделении тавтологического эпитета решается учеными неоднозначно. Данный вид эпитетов существует, но к нему применим особый критерий – характер соотношения семантики главного слова и определения: тождество и различие. Трактовка данного типа эпитетов едина у представителей как широкого, так и узкого взгляда. Все исследователи приводят в качестве примера тавтологического эпитета крутой берег [Веселовский, Ахманова и др.].
О.С.Ахманова отмечает: «тавтологический эпитет – эпитет, возвращающий слову утраченную им экспрессивную образность» [Ахманова 1969: 527]. Но тавтология здесь чисто этимологическая, которая современными носителями языка не воспринимается - в данном случае эпитет представляет также один из признаков (ср.: желтый берег, песчаный берег и т.д.).
Т.Г.Хазагеров выделяет плеонастический эпитет, совпадающий с тавтологическим типом в той его трактовке, которая предлагает считать тавтологией этимологическое значение определения [Хазагеров 1999].
И.В.Арнольд считает, что тавтологический эпитет – это семантически согласованный эпитет, подчёркивающий какое-либо основное свойство определяемого, то есть повторяющий в своём составе сему, обозначающую неотъемлемое свойство объекта [Арнольд 1981]. В нашем понимании тавтологический эпитет должен выделяется на основании соотношения семантики определяемого и определяющего слов.
3. Стилистический подход к эпитету. Данное направление представлено работами И.Р.Гальперина, А.А.Потебни, Л.В.Бобылевой. Л.В.Бобылева считает, что эпитет является лексико-синтаксическим тропом, передающим отношение автора к предмету, благодаря наличию в нем эмотивных, экспрессивных коннотаций. Эпитет зависит от условий микро – и макроконтекста. В трактовке Л.В.Бобылевой, к эпитету относятся как определения, построенные на метафорическом и метонимическом переносе, так и логические определения, стилистически маркированные в макроконтексте (светлый взор). Данное понимание эпитета продуктивно в силу того, что любой признак в особых дискурсивных условиях может быть актуализирован, то есть выделен на фоне других признаков.
4. Попыток создать многоаспектную классификацию, которая бы учитывала несколько критериев типологии, а точнее, как формальный признак, так и семантический и которая отвечала бы категориальному подходу, сделано немного.
И.Б.Померанец в диссертации «Развитие эпитета как отражение изменений картины мира», выполненной на материале испанского эпоса, приводит несколько комплексных классификаций эпитетов испаноязычных исследователей.
Так, Г.Сабехано делит все эпитеты на эпитеты, выражающие:
а) отношения между эпитетом и существительным по степени экспрессивности. Эпитеты делятся на более экспрессивные и менее экспрессивные. Наиболее экспрессивные эпитеты имеют в своей основе образ, то есть являются метафорическими, которые, в свою очередь, разделяются на чисто описательные и «заставляющие думать» (метафоры-загадки);
б) отношения по степени проявления деятельностного аспекта: динамические (беспокойный ветер) и статические эпитеты (холодный ветер);
в) отношения субъективной или объективной оценки. «Объективные» эпитеты противопоставлены эпитетам, выражающим качества, присущие имени в характерном представлении о нем субъекта.
А.В.Павшук говорит о констатирующих и оценочных семантических типах эпитетов; среди констатирующих выделяются физические и категориальные эпитеты, а среди оценочных – этические, эстетические и эмоциональные. Физические, «импрессионистические» эпитеты обозначают конкретные признаки предметов, создают литературную картину, передают впечатление субъекта от объекта и соответствуют пяти чувствам человека (зрение, слух, осязание, обоняние, вкус). Среди физических эпитетов ученый выделяет эпитеты, обозначающие звук, цвет, материал, размер, форму, температуру, влажность, качество поверхности на ощупь, запах, вкус. Физические эпитеты используются, преимущественно, в литературных картинах - описаниях природы, интерьера, человека.
Категориальные эпитеты обозначают абстрактные признаки предмета, лица, явления, философские категории, способствуют передаче мысли автора, относятся к интеллектуальной сфере, используются преимущественно в диалогах о философии, экономике, искусстве, литературе. Помимо эстетической, функции категориального эпитета состоят в наиболее четком и точном выражении мысли персонажа, создании интеллектуальной атмосферы [Павшук 2007].
Наиболее полной нам представляется классификация эпитетов В.П.Москвина [Москвин 2001], который строит ее на нескольких основаниях. Ученый выделяет эпитеты, исходя из следующих критериев:
1. Характер номинации:
а) эпитеты с прямым значением (зеленый лес);
б) метафорические эпитеты (золотой луч);
в) метонимические эпитеты (зеленый шум).
2. Семантический параметр:
а) оценочные (золотой век);
б) цветовые (лазурное небо).
3. Структура:
а) простые (дремучий лес);
б) сложные (пшенично-желтые усы).
4. Степень освоенности:
а) общеязыковые (лазурное море);
б) индивидуально-авторские (нецензурная погода).
5. Степень устойчивости:
а) свободные (синие глаза);
б) постоянные (светлое будущее);
в) фольклорные (горе горькое).
6. Стилистическая окраска:
а) разговорные (цветастая радуга);
б) газетные (прогнивший режим);
в) книжные, поэтические (мятежная душа).
7. Количественный показатель:
а) одиночные (легкокрылые мечты);
б) двойные, вилка (золотистые ароматные сосны);
в) тройные (игольчатый льдистый мелкий снег).
8. Сочетание с фигурами повтора:
а) тавтологический (горе горькое);
б) сквозной (застенчивый укор застенчивых лугов).
Семантический параметр автор лишь включает в систему параметров классификации и ограничивается несколькими иллюстрациями, справедливо отмечая, что «более подробная классификация в стилистике не практикуется, поскольку она будет дублировать семантическую классификацию прилагательных, разработка которой является задачей лексикологии» [Москвин 2001:30].
В целом, классификация эпитетов В.П.Москвина является самой исчерпывающей из всех приведенных ранее. В.П.Москвин исходит из понимания эпитета как «определения, подчиненного задаче художественного описания объекта» [Евгеньева 1948]. Данное определение достаточно широкое, поэтому его можно признать своеобразным эталоном для дефиниции этого понятия.
1.5. Основные выводы
Несмотря на наличие многих направлений исследования языка произведений М.Цветаевой, ощущается недостаток работ, посвященных отдельным образным средствам и фигурам. Эпитеты в творчестве М.И.Цветаевой ещё не были объектом специального лингвистического и литературоведческого исследования, о них лишь попутно говорится в работах Л.В.Зубовой. В силу этого представляется актуальным исследование эпитета в творчестве М.Цветаевой.
Как можно видеть из обзора подходов к дефиниции художественного определения и его типологии, в эпитетологии остается много дискуссионных вопросов относительно не только классификации определений, но и относительно границ самого понятия «эпитет». Весь этот комплекс проблем отражается в поверхностном описании эпитетов в научной литературе, в отсутствии специальных работ, посвященных механизмам его образования и его образному потенциалу.
Эпитет - это экспрессивно-образное, оценочное, субъективное определение объекта действительности, функционирующее в рамках художественного дискурса.
Как показал анализ различных типологий эпитетов, во многих случаях эпитеты квалифицируются с учетом их соотношения с определяемым словом, т.е. в рамках эпифразы (тавтологический, плеонастический эпитеты). Мы считаем нужным подчеркнуть важность именно такого подхода к анализу эпитета. Под эпифразой в нашей работе понимается семантическое и структурное единство определяемого слова и эпитета.
Полная типология эпитетов (наиболее близка к ней классификация, предложенная В.П.Москвиным) предполагает учет комплекса показателей, охватывающих разные аспекты художественного определения – прежде всего характер номинации (прямая и переносная с учетом характера переноса – метонимического или метафорического), семантика (лексическое значение), структура, степень освоенности, степень устойчивости компонентов эпифразы, стилистическая окраска, количественный показатель (число эпитетов в рамках одной эпифразы).
Постоянный и переносный типы эпитетов являются основными разновидностями художественного определения. Сложным является вопрос о составе и типологии постоянных эпитетов. Фольклорный, формульный и народно-поэтический эпитеты являются принципиально не сводимыми к постоянному эпитету, хотя нельзя отрицать их общности. Сам термин «постоянный эпитет» приложим не только к народному фольклорному творчеству, но и к формулам-клише, употребляющимся в поэтическом языке определенной эпохи.
Метафорический и метонимический типы эпитетов в высшей степени продуктивны в художественных текстах. Особую значимость приобретает изучение дискурсивной метонимии признака – семантически смещенного эпитета в аспекте описания механизмов его образования.
В работе ставится задача описания эпитетов с двух позиций: с одной стороны, представляется актуальным исследование формальных особенностей эпитетов с точки зрения их морфологических типов, структурных особенностей, выявление механизмов изменения семантики слов в роли эпитетов; с другой стороны, важно описать семантические разновидности определений и условия, при которых они становятся эпитетами. Посредством изучения эпитета как одного из тропов делается попытка установить закономерности не только языкового, но и идейно-тематического характера - выявить роль слов признаковой семантики в формировании ключевых смыслов творчества поэта.
Эпитет – центральное понятие поэзии М.Цветаевой, о чем поэт говорил в своих письмах, дневниках. По этой причине эпитет в ее творчестве понимается как лингвоэстетическая доминанта творчества – это требование не только языка ее произведений, это ее эстетическая установка, художественное и жизненное правило. Эмоциональная, всегда своя характеристика реалии действительности осуществляется М.Цветаевой многопланово: путем семантического варьирования лексемы, за счет повтора одного определения, посредством развернутого эпитета, с помощью препорционного или постпорционного его употребления, путем смещения его смысловых и синтаксических связей.
В качестве непосредственного объекта анализа в свете поставленных задач в данной и последующих главах выбрана наиболее репрезентативная часть корпуса эпитетов из числа зафиксированных нами в текстах М.И.Цветаевой. Исследованию подвергнуты эпитеты, выраженные прилагательными, наречиями, существительными и причастиями.
Обращение в данной главе к исследованию грамматических, структурных и семантико-функциональных особенностей эпитетных слов с синкретичной семантикой обусловлено «универсальной смысловой податливостью» (А.Н.Шрамм), «семантической мобильностью» (Е.Ю.Булыгина) адъективного слова, особенно качественного прилагательного. Актуализация признаковых слов является одним из активных поэтических приемов многих писателей и поэтов; активно она используется и М.Цветаевой.
При анализе структурных разновидностей эпитетов введем понятие эпитетного комплекса, под которым понимаем единство нескольких тематически и грамматически объединенных эпифраз разной конфигурации. Данное понятие способствует выявлению сложной картины бытования эпитетов в текстах изучаемого поэта.
Морфологическая линии описания эпитетов предполагает рассмотрение ядерной части корпуса эпитетов с точки зрения их морфологической принадлежности и лексико-грамматических характеристик, в том числе трансформации семантики и морфологических свойств лексемы-эпитета в условиях художественного контекста. Структурная линия описания эпитетов включает выявление и анализ структурных типов сложных и составных эпитетов (так называемых эпитетных комплексов).
Изучение формальных (морфологических и структурных) особенностей эпитетов важны не столько сами по себе, сколько в связи с семантико-экспрессивными возможностями соответствующих формальных типов, которые обусловливают многообразие функционально-семантических, семантико-стилистических типов эпитетов.
Проведенное исследование позволяет сделать вывод о том, что морфологические характеристики лексем претерпевают существенные трансформации в процессе превращения лексемы в эпитет, что в свою очередь приводит к размыванию границ между морфологическими типами прилагательных в условиях художественного контекста. Наиболее ярко этот процесс наблюдается в сфере лексико-грамматических разрядов прилагательных (качественных, относительных и притяжательных, границы между которыми оказываются зыбкими).
Многообразие структурных конфигураций компонентов эпитетного комплекса также создает богатые возможности для актуализации коммуникативно важных семантико-эстетических потенций эпитета в сочетании с определяемым словом.
Обратимся к рассмотрению указанных линий типологии эпитетов.
2.1. Морфологические типы эпитетов в текстах произведений М.Цветаевой
Морфологическая классификация эпитетов предполагает разделение художественных определений по их частеречной выраженности. Типичными выразителями эпитета признаются прилагательные и наречия [Ахманова, Жирмунский, Москвин, Томашевский]. Вторую (ближнюю периферийную) группу составляют существительное-аппозитив, причастие, местоимение-прилагательное [Глушкова, Москвин]; третья (дальняя периферийная) группа слов представлена местоимением, деепричастием и инфинитивом, выражающими при определенном семантическом или синтаксическом окружении атрибутивное значение [Москвин].
В современной лингвистике при формальном подходе к таксономии определений эпитет понимается широко, по этой причине в состав эпитета попадают деепричастия, числительные и другие части речи [Гальперин, Невелева и др.].
Как уже сказано, предметом непосредственного исследования в нашей работе является эпитет, представленный прилагательным, наречием, существительным (прежде всего аппозитивом) (см. табл. 1).
Таблица 1
Морфологическая выраженность эпитета в творчестве М.Цветаевой
№ п/п |
Часть речи в функции эпитета |
Количество эпифраз, зафиксированных в творчестве М.Цветаевой |
Процентное соотношение (общее – под номером; от рубрики – внутри номера) |
1. |
Прилагательное |
2115 |
95,6 |
|
качественное в полной форме |
2007 |
94, 9 |
|
– в положительной степени |
1872 |
93. 3 |
|
– в сравнительной степени |
93 |
4, 6 |
|
– в превосходной степени |
42 |
2, 1 |
|
качественное в краткой форме |
65 |
3, 1 |
|
Относительное |
40 |
1,5 |
|
Притяжательное |
33 |
0,5 |
2. |
наречие, категория состояния |
55 |
2,5 |
3. |
существительное (аппозитив) |
42 |
1,9 |
В данном разделе логично противопоставить качественные и некачественные (относительные и притяжательные) адъективные лексемы в связи с их различными грамматическими и семантическими особенностями.
Основной корпус эпитетов, зафиксированных в творчестве М.Цветаевой, представлен прилагательными в силу специализации данной части речи на признаковой семантике. Яркой идиостилевой чертой языка М.Цветаевой является привнесение качественных сем в значение некачественных прилагательных, особое внимание к использованию аппозитивных эпитетов.
Рассмотрим адъективное выражение эпитета подробнее.
Вначале опишем корпус собственно качественных адъективов, выступающих в качестве эпитетов в лирике М.Цветаевой.
1. Эпитеты, выраженные качественным прилагательным в полной форме, в том числе относительным в значении качественного (2007 единиц; 94,9 % от общего числа прилагательных).
1.1. Эпитеты, выраженные качественным прилагательным в положительной степени (1872 единицы; 93,3 % от числа прилагательных в полной форме): В страну… печальных глаз… [1: 21]; Это голодной тоски обглодки [1: 544]; По холмам - круглым и смуглым [2: 201].
Качественное прилагательное – основной разряд атрибутивных слов, репрезентирующий эпитет; оно содержит информацию об объективном, чувственно воспринимаемом признаке, его образное целостное представление. Это представление обогащается авторскими смыслами: можно сказать, что прототипическое значение является основой для лексико-семантического варьирования, которое в некоторой степени прогнозируемо и имеет регулярные реализации. Способность обычного, логического адъектива переходить в эпитет объясняется зачастую обогащением его семантики экспрессивными, стилистическими оттенками значения, необычным контекстным окружением, семантической деривацией различных типов и т.д. В рамках данного раздела отметим, что адъектив в цветаевских текстах приобретает важную особенность: использование признакового слова, наделение объекта тем или иным свойством проводится поэтом ситуативно и окказионально – отсюда неожиданные, неузуальные эпифразы. Так, например, говоря о А.Блоке, М.Цветаева характеризует взгляд поэта нежная стужа недвижных век: стужа вызывает ассоциации «недобрый, черствый», а эпитет нежный призван смягчить это значение; но «стужа» в данном контексте связана со смертью поэта, это бездыханность, холод смерти – даже после кончины глаза поэта живые, нежные, а имя твое – поцелуй в снег, в холод, внезапно короткое имя «блок». Средством характеристики становится эпитетный комплекс поцелуй в снег.
Антропоцентричность поэзии М.Цветаевой вызывает использование качественных метонимических эпитетов: голодная тоска, печальные глаза, капризная роскось глаз и многие другие. В целом корпус качественных цветаевских эпитетов демонстрирует использование как устойчивых, узуальных определений (печальный взгляд), так и переносных эпитетов, о которых будет сказано ниже в четвертой главе.
1.2. Эпитеты, выраженные качественным прилагательным в сравнительной степени (93 единицы; 4,6 % от числа прилагательных в полной форме): Насколько лес добрее моря… [7:340]; Снеговее скатерти, Мертвец - весь сказ! // Вся-то кровь до капельки // К губам собралась! [1: 350].
Окказиональная форма снеговее говорит о факте семантической трансформации относительного прилагательного, об актуализации в его значении качественного колоративного смысла («белее»). Показателем формирования качественной семантики является употребление его в сравнительной степени.
Активное употребление поэтом разговорной формы сравнительной степени с суффиксом -ей, возможно, обусловлено повышенной экспрессивностью данных лексем; с другой стороны, тенденцией развития поэтического языка данного периода, к которому принадлежит творчество М.Цветаевой, является активизация разговорной лексики в речи поэтов и писателей: И зала делалась просторней // И уже - грудь [3: 6]; А голос-то - острей ножа [3: 363]; Все бледней лазурный остров - детство [1: 415]; Еще стремительней хвала… [1: 123]; Ум - отрезвленней, грудь свободней [1: 217]; Горы - редей темени… [2: 330]; Небо - синей знамени… [2: 330]; Море - седей времени. [2: 330]. Кроме того, эта форма обеспечивает соответствующую ритмическую организацию текста.
Сравнительная степень адъектива призвана передать большую или меньшую степень проявления признака. В цветаевских текстах формы адъектива в сравнительной степени привлекают внимание за счет необычного интонационного и пунктуационного оформления высказывания: чаще всего это постпозиция, эпитет стоит в функции сказуемого; причем место для локализации словно «расчищается» поэтом посредством постановки тире, интонационно подчеркивается значимость эпитета. Ум - отрезвленней, грудь свободней, а голос-то – острей ножа и т.д. Характеристика реалии сочетается со сравнением с другими реалиями, так сопоставление становится целью высказывания.
Немногие эпитеты в форме сравнительной степени выражают по своей сути семантику превосходной степени - через сравнение с эталонным носителем данного качества указывают на высшую степень проявления этого качества: голос - острей ножа (не просто острый, как нож, а очень острый) или небо - синей знамени (не просто синее, как знамя, а очень синее). Некоторые из приведенных эпитетов можно условно отнести к качественным: наряду с основной семантикой относительного адъектива (снеговее) или причастия (отрезвленней) заметна обновленная поэтом семантика слова: «белее» в первом случае и «независимее» во втором.
Относительные прилагательные дубовый и топорный приобретают у М.Цветаевой окказиональную сравнительную степень:
Любят - думаете? Нет, рубят / Так! Нет - губят! Нет - жилы рвут! / О, как мало и плохо любят! / Любят, рубят - единый звук! Мертвенный! / И сие любовью Величаете? Мышц игра - / И не боле! Бревна дубовей / И топорнее топора [3: 614].
Дубовый – это жесткий, грубый (по отношению к человеку), бесчувственный. Прилагательное дубовее обладает семантической емкостью: это грубая, неуклюжая, бездушная любовь, грубее, чем тот, кто проявляет ее (= "как бревно"). Топорный – тоже грубый, эта любовь неуклюжа, как бы сделана топором, но любовь и разит сильнее, чем топор.
Окказиональны многие цветаевские эпитеты в форме сравнительной степени. Например, эпитет поволчей (Тишаю, дичаю, волчею… Как мне все-равны, всем-равна, / Волчонка - еще поволчей [2: 328]), образованный от глагола «волчеть» посредством окказионального добавления суффикса сравнительной степени -ее; этот прием позволяет передать всю степень одиночества героини стихотворения, указав на определенную «стадию» этого одиночества.
1.3. Эпитеты, выраженные качественным прилагательным в превосходной степени (42 единицы; 2,1 % от числа прилагательных в полной форме):
а) эпитеты, выраженные качественным прилагательным в превосходной степени с помощью суффикса -ейш, в том числе в сочетании с приставкой наи-, которая способствует дополнительной актуализации высшей степени признака (32 единицы; 76,2 % от числа прилагательных в превосходной степени).
Часто выраженным в форме превосходной степени оказывается такое качество, как страстный: … я в свои лучшие высшие сильнейшие, страстнейшие часы - сама такая же [6: 250]; Страстнейшая из всех смертей // Нежнейшая[2: 207].
Другие качества и свойства, вербализованные в данной форме, довольно разнородны: Чужая кровь - желаннейшая и чуждейшая из всех [2: 220]; За безобиднейшую фразу // Грозя ножом… [3: 9]; Грех последний, неоправданнейший[2: 261]; Я зло познала сладчайшее[1: 119]; С тобой, нелепейшая роскошь… [1: 371]; Честь, безжалостнейший канат… [3: 597]; Рыцарь…// Сын голубейшей из отчизн[3: 15].
В ряде случаев в узусе отсутствует рассматриваемая форма адъектива, что позволяет считать ее окказиональной: голубейший, неоправданнейший, страстнейший.
Во фрагменте На заре - наимедленнейшая кровь // На заре - наиявственнейшая тишь [2:98] заря мыслится как время пробуждения человека, когда в его жилах течет наимедленнейшая кровь, а в природе еще - наиявственнейшая тишь. Окказиональные формы эпитетов (а они воспринимаются как ненормативные, особо экспрессивные) призваны усилить признак или подчеркнуть его противоположность другому признаку (желаннейшая (узуальное) и чуждейшая (окказиональное), голубейшая из отчизн).
б) эпитеты, выраженные аналитической формой превосходной степени прилагательного с помощью лексем самый, всех (10 единиц; 23,8 % от числа прилагательных в превосходной степени): Для поэта самый страшный, самый злостный (и самый почетный!) враг - видимое [5: 284]; Роднее бывшее - всего [2: 286].
Эпитеты, выраженные прилагательным в превосходной степени, репрезентируются М.Цветаевой своеобразно: характерно нагнетание, амплификация однородных по форме и контекстуально близких по семантике эпитетов (самый страшный, самый злостный и самый почетный), дислокутивное положение частей аналитической формы эпитетов (роднее бывшее - всего). Дистантное положение частей единой аналитической формы сложного или составного адъектива призвано передать волнение, страстность лирического героя, а поскольку последний элемент эпитетного ряда сознается как наиболее важный, то он выносится в конец строки (ср. роднее всего - бывшее и роднее бывшее - всего - разные смыслы: акцент делается на прошлом или на степени переживания).
Страстность поэтического Я М.Цветаевой выражается в различных способах экспликации интенсивного проявления признака, что связано с сильными чувствами поэта: любовью, ненавистью и т.д. Формальным выражением данной интенции цветаевского поэтического дискурса является эпитет, выраженный прилагательным в превосходной степени, с учетом всех ресурсов языка: посредством приставки наи-, суффикса -ейш/-айш-, с использованием аналитической формы превосходной степени, а также путем особого использования форм сравнительной степени, получающих в контексте значение высшего проявления качества. Сочетание различных способов выражения высшей степени качества в одной словоформе способствует полному выражению чувств поэта.
2. Эпитеты, выраженные качественным прилагательным в краткой форме (65 единиц; 3,1 % от общего числа прилагательных).
Краткая форма адъектива специализируется на предикативной или полупредикативной функции, отчего ее использование связано с постпорционным ее употреблением.
В краткой форме могут находиться признаки, описывающие явления природы, непостоянные в своих проявлениях или воспринимаемые с таковой позиции: Воздух удушлив и сух [1:39]; Воздух прян и как будто отравлен [1:20]; Скоро месяц, юн и тонок, // Сменит алую зарю [1: 70].
Частотно также использование рассматриваемой формы адъектива при описании мира человека и артефактов, окружающих его: Шумны вечерние бульвары [1:27]; Телом льстив, // Взором дик [3: 288]; Розан ал, студень гол. // А будильник – зол[3: 532]; Город Гаммельн // Словом скромен, делом строг [3: 51].
Особой экспрессией и образностью наполнены эпифразы с краткой формой адъектива, отсылающие к абстракции: Юность слепа [2:50]; Только днем объятья грубы, // Только днем порыв смешон [1:52].
При анализе корпуса качественных прилагательных, выступающих в функции эпитета в текстах М.Цветаевой, то есть имеющих семантические приращения в составе поэтического контекста, установлено, что наряду с использованием узуальных, устойчивых смыслов в семантической структуре адъектива - скучные дни, удушливый воздух - наблюдается расширение ассоциативных связей между значениями субстантива и адъектива. В выражении мой день беспутен и нелеп эпитет беспутен заимствован из смежной концептуальной сферы «человек»: только человек может быть беспутным (легкомысленным, развратным). Этот признак распространяется на смежное слово день; специфика «окачествления» темпорального понятия состоит в том, что поэт характеризует не просто день как временной отрезок, но состояние лирической героини в данный момент (день – неточное обозначение времени); ср.: суетливый, счастливый день; эпитет беспутный уточняется вторым эпитетом нелепый, что меняет семантику первого слова: «неудачный, бессмысленный».
Во фразе День был невинен, и ветер был свеж эмоциональное восприятие действительности выражается поэтом посредством семантического дублирования: погожий день описан двумя взаимодополняющими эпитетными комплексами: в первом – день был невинен – задается общее восприятие обстановки, лейтмотив, во втором содержится его уточнение – невинность и свежесть сближаются, почти синонимизируются в контексте сложной эпифразы.
Стилистическая функция эпитетов, выраженных качественными прилагательными, состоит в уточнении, чаще эмоциональном, той ситуации, в которой пребывает лирическое Я поэта. Выражение целостного сложного эмоционального состояния, во многом противоречивого и парадоксального, – основная цель цветаевского высказывания, что наиболее полно выражается в целостной эпифразе.
3. Эпитеты, выраженные относительным прилагательным (нередко развивающим в контексте качественный смысл) (40 единиц; 1,6 % от общего числа прилагательных).
Корпус относительных прилагательных будет приведен ниже при инвентаризации всех эпитетов (см. главу III). К ним относятся лексемы, характеризующие:
– качества и признаки живых существ: Стыдливости детской // С гордынею конской // Союз [2:37]; Суровая – детская– смертная важность [2:40]; Огнестрельная воля бдит [3:563] (образное осмысление абстрактного имени); Цыганская страсть разлуки! // Чуть встретишь - уж рвёшься прочь! [1:247]; … мандаринные улыбки… [3:222] (речь идёт об улыбке-благодарности за подаренные мандарины); Торопится мой конный сон [3:20]; Палестинские жилы! – Смолы тяжелее // Протекает в вас древняя грусть Саула [2:52];
– качества абстракций: Есть времена – железные!– для всех [1:393] (очень тяжелые, суровые);
– признаки природных реалий: Накрапывает колокольный дождь [1:271] (о звуке, создаваемом каплями дождя); Чешский лесок – самый лесной [2: 351].
Как видим, относительные эпитеты очень разноплановы по семантике. В большинстве случаев наблюдается окказиональная сочетаемость, она обусловливает семантическую трансформацию эпитета.
Относительные прилагательные в цветаевских текстах, уступая по количеству качественным, являют собой яркий пример работы поэта с адъективной лексикой. Они развивают качественные значения, поэтому можно говорить об их значениях, реализуемых в функции эпитета, как о переходных между относительным и качественным. Этот факт связан с общим развитием категории качества в русском языке и с «универсальной смысловой податливостью» адъективов (см. работы Шрамма, Булыгиной, Уфимцевой). «Семантическая граница между качественными и относительными прилагательными условна и непостоянна… При этом значение предметного отношения в прилагательном совмещается со значением качественной характеристики этого отношения: железное здоровье, железная воля» [Русская грамматика 1980:622]. Эпифраза железные времена представляет собой типичный пример такого перехода: это трудное, полное лишений и горестей войны время.
Яркой иллюстрацией работы поэта с относительным адъективом является следующий контекст: Словно кто на лоб ей выжал // Персик апельсинный. // Апельсинный, абрикосный, // Лейся, сок души роскошный, // Лейся вдоль щек – // Сок преценный, янтаревый, // Дар души ее суровой, // Лейся в песок! [3: 567].
Значение лексемы апельсинный - «относящийся к апельсину» (апельсинное дерево, апельсинные корки). В поэме «Царь-Девица» данное слово становится эпитетом, приобретая несколько новых сем: слезный (то есть сочный), сладкий, живительный, драгоценный (янтаревый), нежный (как персик). Перед нами не простое «окачествление» прилагательного, но и диффузность семантики слова, синкретичность значения эпитета.
Относительные прилагательные наделяются степенью сравнения, что воспринимается как явно окказиональное образование: Чтоб и в самом сонном сне // Тебя не вспомнил [3: 299].
Класс относительно-притяжательных прилагательных также не остается семантически постоянным. Прилагательные с суффиксом -ск, имеющие значение «относящийся к»: чешский, палестинский, цыганский обогащаются различными смыслами. Эпифраза Чешский дождь, пражская обида может быть понята в контексте биографии поэта: М.Цветаева долгое время прожила в Чехии, захваченной фашистами, поэтому адъективы становятся носителями и исторической памяти, и личного авторского чувства, теряя свою «относительность» и приближаясь к «качественности» (заметим, что опосредованная притяжательность, принадлежность только усиливается через «окачествление», еще больше подчеркивается). Во фрагменте цыганская страсть разлуки! Чуть встретишь – уж рвешься прочь демонстрирует типичную для поэтического языка М.Цветаевой трансформацию значения некачественного адъектива: обновление значения происходит за счет актуализации потенциальной, эмоциональной семы слова «цыганская»: непостоянная, временная, ветреная. Так, в разряде эпитетов, выраженных относительно-притяжательными и относительными прилагательными, имеет место переосмысление значения адъектива, обогащение его семантики новыми, качественными признаками.
4. Эпитеты, выраженные притяжательным прилагательным (33 единицы; 0,5 % от общего числа прилагательных).
Притяжательные адъективы подчеркнуто оценочно и эмоционально называют качество:
– одушевленной (человеческой, в том числе мифологической) реалии: Слезы в твоих глаза…Числится, кроме твоих // Глаз Колумбовых… [2:238]; Поэтовы затменья // Не предугаданы календарем [2: 88]; Ребячьей радостью встретил – страх [2:321]; Сыновней гордостью встретил - чин [2:321]; Она томилась лаской Вакховой… [2:186]; Дабы ты меня не слушал // В ночь - в премудрости старушьей: // Скрытничеств е– укреплюсь. [2:122]; Довольно царицыны недра // Порочить…[2: 100]; Когда ж опять на грудь твою ступлю // Заносчивой пятою амазоньей [2:35]; Ночь - твой рапсодов плащ. [2:236];
– одушевленной (животной) реалии: В кошачьем сердце нет стыда (речь идет о сравнении сердца героя с кошачьим, непостоянным) [1:147]; Волчьими искрами // Сквозь вьюжный мех [2:98]; Новая найдется дура - // Верить в волчью седину [2: 101].
Притяжательные прилагательные чаще представлены в цветаевском идиолекте разговорными формами с суффиксом -ий, -ьй (ребячья радость) или книжными, но устаревшими формами с суффиксами -ов, -ын (царицыны недра), что говорит о стилистической маркированности данного пласта эпитетов.
В Русской грамматике отмечается: «Среди притяжательных прилагательных способность приобретать качественное значение отличает прежде всего прилагательные с суффиксом -ий. Прилагательные с этим суффиксом имеют знач. свойственный (реже – принадлежащий) тому, кто назван мотивирующим словом: рыбий, кошачий, собачий, телячий, человечий. В условиях контекста такие прилагательные легко приобретают качественные значения» [Русская грамматика 1980: 577]. Зачастую так происходит и в нашем материале. Особенно этот семантический сдвиг важен для концептуального цветаевского эпитета амазоний, который означает не просто «относящийся к амазонке», но и «воинственный, мужской, мой» (см. мысль Д.Л.Бургин о самоидентификации Цветаевой в образе амазонки). Иными словами, происходит развёртывание образа в разных семантических направлениях, с акцентировкой различных свойств и качеств: вакховый – «хмельной, нежный, расслабленный»; амазоний – «независимый, мужественно-женственный, воинственный, мой (цветаевский)».
Притяжательные прилагательные также содержат в своем значении такие семы, которые зачастую позволяют квалифицировать такие адъективы как условно качественные, хотя учеными замечено, что такие адъективы редко развивают качественное значение. Так, прилагательное кошачий, относящееся к субстантиву сердце, приобретает дополнительное значение: «бесстыжий, наглый, непостоянный» за счет постпозиционного уточнения - нет стыда. Толкование такого эпитета не составляет труда, чего нельзя сказать о некоторых других. Например, эпитет в выражении глаза Колумбовы явно окказионален и может быть интерпретирован по-разному («глаза Колумба», «глаза, как у Колумба», для героини - «глаза первого любимого мужчины»).
В лирике М.Цветаевой часто происходит формальное и содержательное обновление эпитета: Что же делать мне, слепцу и пасынку, // В мире, где каждый и отч и зряч, // Где по анафемам, как по насыпям, - // Страсти! где насморком // Назван – плач [1: 334].
В данном фрагменте форма зряч является узуальной, но имеет несколько иное значение, чем в речи. Зрячий – это не просто имеющий зрение, но и тот, кто смог приспособиться к этому миру, к быту. Отч – архаичная форма прилагательного отчий (отча рука, отче достояние), но также приобретшая новое, «цветаевское» значение – это выражение соборности, это «понятый и принятый людьми». Данные адъективы вступают в реляционные связи с субстантивами слепец и пасынок – так устанавливаются связи контекстуальной синонимии (зряч и отч, слепец и пасынок) и контекстуальной антонимии (зряч и слепец, отч и пасынок).
При всем многообразии авторских эпитетов, приведенных выше, отметим одну особенность – практически все они, несмотря на условное разделение их по разрядам прилагательных, изменяют свое значение в контексте, получают качественную семантику.
Сложные семантические преобразования происходят и с прилагательным мандаринные (улыбки): адъектив на базе значения «относящийся к мандаринам, связанный с мандаринами» развивает в данных контекстуальных условиях смысл «особое эмоциональное состояние человека, которое осталось в его памяти в связи с событием «дарения» мандарина». Эпитет связывает в воспоминании поэта прошедшее событие и его эмоциональное переживание. В семантике прилагательного актуализируются потенциальные семы, которые в данном контексте – контексте воспоминания – становятся архисемами. Эпитеты подобного типа являются окказиональными образованиями поэта, интерпретация которых требует от читателя «событийной» и «эмоциональной» эрудиции. Такое определение становится маркером конкретной ситуации, пережитой поэтом, – происходит расширение семантики эпитета.
5. Эпитеты, выраженные наречием, категорией состояния (55 единиц; 2,2 %):
а) эпитеты, выраженные наречием, категорией состояния с суффиксом -о.
Больше всего материала (около 75%, 47 единиц) приходится на обозначение эпитетом психологического/эмоционального состояния субъекта: О как солнечно и как звездно // Начат жизненный первый том! [1:196]; По-русски трудно мыслить, по-русски – чудно мыслить [7: 401]; В мои глаза несмело ты хочешь заглянуть [1: 122]; Но глядела в партер – безучастно и весело – дама [1: 133]; …гневно сдвинутые брови и уста [1: 189]; … скорбно склоняется к детям столетняя ель [1: 79]; Но только не стой угрюмо…[1: 154]; Вы это сделали без зла, // Невинно и непоправимо. [1: 233]; О, ты, что впервые смущенно влюблен [1: 73]; Замирает сладко детский дух [1:42]; Как радостно пиньи шумят! [1:37];
б) эпитеты, выраженные наречием, категорией состояния с суффиксом -и (или с финалью -ски): Склонился, королевски-прост [1: 206]; Все дьявольски-наоборот [1: 217]; Парень! Не по-маяковски // Действуешь: по-шаховски [2: 176]; Макс, мне было так братски // Спать на твоем плече! [2: 255].
Обычно наречие в качестве эпитета употребляется в своей типичной синтаксической функции обстоятельства (за исключением предикативных наречий) и имеет образную природу. Если же наречие начинает функционировать как языковая единица с синтаксически связанным лексическим значением, понятным в конкретном контексте, налицо его подчеркнуто окказиональное употребление – оно становится эпитетом в полном смысле этого слова. В последней рубрике приведены именно такие случаи: в словосочетании вопрос о любви-вблизи и любви-издалека, о любви-воочию… о любви-невтерпеж эпитеты-наречия выступают в функции несогласованного определения, приближаясь к прилагательному, типичному выразителю качества.
Иногда М.Цветаева акцентирует внимание на состоянии субъекта, лирической героини, и выделяет предикативное наречие графически: Мы обе – феи, но большие (странно!) [1: 78].
Пограничный морфологический статус слова (чаще это касается наречия и краткого прилагательного) возникает в речи поэта спонтанно, при многосторонней характеристике реалии: Мой – так несомненно и так непреложно, // Как эта рука [1: 244].
Выделенные эпитеты можно отнести как к наречиям, так как они обозначают признак действия (думаю, считаю несомненным), так и к кратким прилагательным, в силу того что последующий компаратив требует сочетания этих слов с субстантивом рука (мой, как эта рука). Необычное семантическое использование наречий, их образная природа позволяет с уверенностью относить слова данной части речи к эпитетам.
6. Эпитеты, выраженные существительным (аппозитивами и предложно-падежными формами существительного) (40 единиц; 1,6 %).
Аппозитивы представлены разнообразными существительными с оценочным значением: девочка-фея, мальчик-бред, девочка-смерть, отрок-царь, румянец-богатырь и т.д.
Аппозитивные сочетания также представлены блочными эпифразами, едиными высказываниями: Торопись, ветрило-вихрь-бродяга… [2:7]; Ночлег-человек, // Простор-человек, // Прошел-человек. [2:103]; … и с такою длинной – Вот-до-полу-косой, чтоб не узнал! [1:518].
В структуре эпифразы используется двоеточие: между определяемым словом и эпитетом: Руки: свет и соль, // Губы: смоль и кровь. [2:118];в составе распространенного эпитета: Жизнь без чехла: // Кровью запахло! [2:188]; Девичий и мальчишеский: на самом рубеже, Единственный из тысячи – и сорванный уже (об альте)[2:162].
Обе разновидности эпитетов обладают яркой образностью и необычным графическим оформлением, которые обеспечивают повышенную семантическую емкость, заданную ассоциативной связью существительных (жизнь – чехол; ветер – бродяга, руки - свет).
Окказиональными эпитетами М.Цветаевой можно считать аппозитивы, занимающие препозицию: в таком случае поэт «выхватывает» из множества признаков один, бросившийся ему в глаза, – выбор эпитета ситуативен и зачастую связан с личным опытом автора: Ночлег-человек, Простор-человек, Прошел-человек. Подавляющее же большинство эпитетов-субстантивов составляют постпорционные сочетания слов.
Жизнь поэта – «нараспашку», до предела чувств находит выражение в эпифразе жизнь без чехла. Образ получает уточнение за счет расширения ситуации и эпитетного комплекса: кровью запахло как выражение высшей степени духовной разъятости. Эпитет без чехла становится своеобразным поводом для раскручивания физиологической метафоры жизни.
Как видно из описания, субстантивы в роли эпитетов – очень яркое средство художественной речи, способное с неожиданной стороны охарактеризовать предмет речи; используются они тогда, когда чувствуется недостаток адъективной лексики для номинации сложного признака.
Постоянное изменение семантики определения-прилагательного способствует переходу практически всех типов адъективов в разряд качественных; конструирование аппозитивных эпитетов является яркой чертой идиолекта М.Цветаевой.
Таким образом, морфологический аспект классификации эпитетов пересекается с семантическим анализом адъективных лексем в силу окказиональности употребления прилагательных различных разрядов.
Ниже дается характеристика сложных (поликорневых) типов эпитетов, затем описываются структурные типы составных эпитетов с учетом семантических трансформаций определений.
2.2.Структурные типы эпитетных комплексов в текстах произведений М.Цветаевой
2.2.1. Типы сложных эпитетных комплексов
В современной эпитетологии рассмотрению структуры эпитета уделяется большое внимание (Глушкова 2000, Маниева 2007): описываются способы включения определения в поэтический дискурс, что позволяет говорить о существовании структурно-синтаксической типологии эпитетов (Маниева 2007); делаются попытки полно описать типы сложных и составных прилагательных на материале эпитетов одного писателя: устанавливаются продуктивные для идиостиля типы эпитетов (Глушкова 2000).
Все существующие типологии эпитетов ориентированы на особенности идиолекта рассматриваемого писателя, очень дробные и не содержат единого критерия разделения эпитетов по рубрикам (Глушкова говорит о фразовом эпитете в творчестве С.Есина, о двухкорневом эпитете в сравнительной, превосходной степени; о сложном эпитете с первым компонентом числительным и т.д.). Представляется продуктивным исчерпывающе описать все разновидности эпитета в структурном аспекте, зафиксированные в текстах М.Цветаевой; показать роль различных структурных типов определений в поэтическом дискурсе. Идиолект М.Цветаевой представляет такую возможность, поскольку автор часто обращается к сложным и составным адъективам; установить специфические для поэта приемы конструирования распространенного эпитета.
Данный аспект классификации предполагает разделение эпитетов на простые, состоящие из одного слова, и составные, имеющие в своей структуре более одного слова. Вместе с тем в текстах М.Цветаевой содержится большое количество лексем-эпитетов, представляющих собой переходный случай между сложным (двукорневым) прилагательным и составным эпитетом, компоненты которого, не распространенные в узусе, соединены дефисом – излюбленным приемом поэта. Например: Как несчастны, как жалко-бездомны те… [1:23].
Обычные, простые по структуре эпитеты в текстах М.Цветаевой составляют подавляющее большинство всех образных определений (2564 употребления, 80%).
Под серпом равнодушны травы. [3:582]; Пенная проседь // Гневные волны. [3: 588]; С груди безжалостной // Богов – пусть сброшена! [1: 286].
Достаточно часто встречаются эпитеты, состоящие из одного слова, но выражающие сложное понятие. Среди них как узуальные (равнодушный), так и индивидуально-авторские образования. Интерес в качестве использования их как эпитетов представляют вторые.
Такие слова-эпитеты, воспроизводящие единое понятие, образованы, как правило, сложением двух основ и называются сложными (83 эпифразы, 8%).
Сложные по структуре индивидуально-авторские эпитеты редки, но наполнены особой экспрессией. Наиболее активны такие эпитеты в составе цветовых эпифраз (сребролитейный мрак, лес сине-сер) Как скалы заманчиво-серы! [1:37].
Сложный эпитет в лингвопоэтике выделяется как особый структурный тип эпитетов [Глушкова 2000, Маниева 2007, Четверикова 2008]. Терминологически эквивалентами сложному эпитету выступают понятия «сложные слова» или «сложные прилагательные». Такой эпитет как средство художественной выразительности стал исследоваться в начале прошлого века (см. Анненский и др.). Данный тип эпитета как единица лингвостилистики нашел отражение в работах по изучению языка русских писателей [Глушкова 2000, Четверикова 2008] и в общей теории художественных определений [Лободанов 1984]. Рассматриваемое языковое средство чаще всего толкуется как характерное отражение индивидуальных особенностей стиля и поэтики автора, но объектом самостоятельного изучения пока не являлось. Остаются неизученными проблемы типологии сложных эпитетов, семантические процессы, связанные с соотношением компонентов эпитета, их функционирование в языке художественной литературы.
Т.Д.Четверикова разработала типологию сложных эпитетов, исследуя художественный язык романа «Тихий Дон» М.Шолохова: «Можно выделить несколько видов сложных эпитетов, характеризующихся различными отношениями между компонентами: а) антонимичные отношения (оксюмороны) (горько-сладкая жизнь, ярко-убогие ореолы); б) синонимичные (старчески дряблые ноги). Среди сложных эпитетов с синонимичными отношениями выделяются эпитеты-колоративы, где введение оттенка признака производится с помощью суффикса -оват (сизовато-голубое мерцание огней), префикса из- (изжелта-красный сазан), словосложения, где один из компонентов выражает цвет метафорически (воронено-черные усы) [Четверикова 2008:8].
А.Е.Куксина на материале прозы Ю.Нагибина выделяет две структурно-семантических группы сложных эпитетов: группа сложных эпитетов со смысловыми отношениями сочинения, среди которых представлены подгруппы с отношениями соединения (благородно-нежное звучание), с добавочно-усилительным значением (дурманно-сладкий аромат) и с сопоставительными и противопоставительными отношениями (грустно-добрый отец); а также группа сложных эпитетов, компоненты которых находятся в отношениях подчинения (с конкретизирующим значением – бесстрастно-героическое лицо; со значением принадлежности – седовласый старик; со значением направленности действия на прямой или косвенный объект – головоломные задачи; слитные эпитеты, опорные части которых – прилагательные и причастия, определяемые наречиями – чертовски ленивый Дельвиг) [Куксина 2008]. В целом все исследователи говорят о двух основных синтаксических и семантических отношениях между компонентами сложного эпитета – подчинении и соединении, синонимии и антонимии.
В работе предлагается сходная типология сложного эпитетного комплекса, при разработке которой учитываются как семантика, так и морфологическое и синтаксическое оформление эпифразы, причем удачнее представляется термин «эпитетный комплекс», поскольку в текстах произведений М.Цветаевой часто совместно употребляется несколько эпифраз как единый лингвопоэтический комплекс.
Среди сложных эпитетных комплексов выделим следующие типы, создаваемые М.Цветаевой:
1) сложный эпитетный комплекс слитного написания, выражающий подчинительные отношения между определениями в составе эпифразы;
2) сложный эпитетный комплекс с дефисным написанием, который представляет сочинительные отношения между определениями;
3) эпитет-дублет – эпитет с дефисным написанием, в составе которого присутствует повтор корневого элемента с целью усиления признака.
Рассмотрим каждый из названных типов подробнее.
1.Сложный эпитетный комплекс слитного написания, выражающий подчинительные отношения между основами определений в составе эпифразы (42 эпифразы).
Данный тип сложного эпитетного комплекса представляет собой эпифразу, содержащую определение, которое выражает такой признак, который имеет в своей смысловой структуре подчинительные связи. Слитное написание таких эпитетов говорит о тесной связи признаков, составляющих поликорневую лексему. Чаще М.Цветаевой используется сложение и сложносуффиксальный способы образования эпитетов:
– эпитеты, образованные на базе подчинительного словосочетания «существительное+прилагательное»: Взлет седобородый [2: 302]; На крик длинноклювый…[2: 48]; То в свой звонкоголосый рог // Трубит тоска [2: 18]; Дальнодорожные брови твои… [2:91]; Каменногрудый, Каменнолобый, Каменнобровый столб: Рок [2:88]; Чепца острозубая тень [1:302]; И не оспаривает вас высокородный стих [1:182]; Скалозубый, нагловзорый // Пушкин – в роли Командора? [1:298]; Там, в памяти твоей голубоокой…[1:495];
Подчинительные отношения между частями адъектива, на которых основаны сложные эпитеты слитного написания, образуют широкое семантическое пространство в аспекте выражения признаков, их столкновения и образного переосмысления. Атрибутизация объекта неизменно сопровождается яркой актуализацией того или иного признака.
Особенно часто встречаются сложные эпитеты, характеризующие внешность субъекта: голубоокий / молниеокий / черноокий / широкоокий/ ясноокий, звездоочитый, змееволосый, каменнобровый / каменнолобый, каменноокий.
Авторским следует признать подбор разнообразных сложных признаков, относящихся к объекту: перифрастические номинации (глаза голубые – память голубоокая), название явления посредством актуализации признака, относящегося к характеристике внешнего вида объекта (острозубый чепец, радость простоволосая).
– эпитеты, образованные на базе подчинительного словосочетания «глагол+управляемое существительное»: Сновиденными зарослями (в высоком // Зале – оторопь разлилась) // Я скрываю героя в борьбе с Роком, // Место действия – и час. [2: 204]; Смертолюбивую сталь // Переворачивать трижды [2:88]; Под фатой песнопенной…[2:73].
2.Сложный эпитетный комплекс с дефисным написанием, в котором выражаются сочинительные отношения между определениями (38 эпифраз).
Эпитетный комплекс с дефисным написанием представляет собой сочетание двух определений в составе эпифразы, которые так или иначе являются соположенными по отношению друг к другу, выражают сочинительные отношения.
Говоря о разновидностях сложного эпитета, необходимо обратиться к семантике. Семантическая типология данной разновидности сложного эпитета может быть представлена в следующем виде:
а) сложный эпитетный комплекс с дефисным написанием с компонентом-усилителем степени проявления признака (см. слитный эпитет в терминологии А.Е.Куксиной) (17 эпифраз): И чей-то взор неумолимо-грустный [1:78]; Ни безумно-оплаканных книг [1:121]; О, как вы глубоко-правдивы! [6: 660]; Спасибо за возмутительно-неподробное письмо [6: 102]; Их слова неумолимо-колки [1:101]; Как несчастны, как жалко-бездомны те [1:23].
В качестве усилителя признака чаще употребляется компонент неумолимо, стилистически высокое и эмоциональное слово (синоним нейтральному очень). Слитный эпитет демонстрирует присутствие эмоциональной составляющей в своей семантике: наречия безумно, возмутительно, жалко передают волнение и другие эмоции лирической героини, связанные с высокой степенью проявления того или иного признака.
б) сложный эпитетный комплекс с дефисным написанием с антонимическими отношениями между компонентами (16 эпифраз): Как любовь забываемо-нова… [1:76]; Не оживший плод – цветок неживше-свежий [1:37]; Я хочу той себя, несчастно-счастливой… [6: 362]; Без ласково-твердой хозяйской руки – Скучают мохнатые пчелки [1: 70].Перед намиодна из разновидностей антитетического эпитета – «внутриэпитетный оксюморон»: антитеза выражена в рамках сложного прилагательного.
Редким, но очень интересным фактом, встречающимся в цветаевской поэтической речи, является так называемое «зеркальное» употребление сложного эпитета с дефисным написанием: Если наша встреча слепо-зрячая, то те любови зряче-слепые[СТ1: 221] («СТ» здесь и далее – Сводные тетради).
Особенностью творческого почерка М.Цветаевой является то, что антонимические отношения предельно уточняются и детализируются поэтом: обращается внимание на первый, более важный компонент эпитета, второй воспринимается как менее важный. Встреча – случайная, поэтому слепая, но любовные отношения, бывшие ранее, – существовали, но были несчастные, а потому именуются слепыми. Сложный признак может поворачиваться различными сторонами, зеркально актуализируя то первый, то второй компонент значения.
в) сложный эпитетный комплекс с дефисным написанием с синонимическими отношениями между компонентами (5 эпифраз): И на лбу утомленно-горячем своем [1:99]; …мило, сердечно, любовно-по-отцовски – «однорукий комендант» [6: 550].
Столкновение нескольких эпитетов в рамках сложной эпифразы ведет в текстах М.Цветаевой к различным изменениям в семантике обоих слов. Так, использование двух наречий любовно и по-отцовски способствует сужению семантики как первого, так и второго эпитета и приводит к синонимии и «плеонастическому» употреблению определений, что выражает определенный тип чувства.
М.Цветаева употребляет сложный эпитет дефисного написания преимущественно с целью выразить противоречивый признак и (или) передать высокую степень его проявления.
3. Эпитет-дублет – эпитет с дефисным написанием, в составе которого присутствует повтор корневого элемента с целью усиления признака (2 эпифразы). Данная разновидность эпитета представляет собой дублетное использование в усилительной функции одного и того же определения при одном и том же субстантиве. Эта группа непродуктивна, но интересна в плане выражения эмоционально-оценочных значений: Душа моя голым-гола[2: 22]; …лицо красным-красно ее… [3: 152].
Душа после расставания с любовью мыслится голой, покинутой, пустой; дублетный эпитет служит выражением чувства одиночества, печали, разлуки.
Такое включение эпитетов в поэтический дискурс М.Цветаевой аналогично употреблению эпитетов в произведениях устного народного творчества, что говорит об определенной стилизации поэтического дискурса (ср.: белым-бело, черным-черна, пьяным-пьяны).
Актуализация может развиваться по метонимической линии, в таком случае ситуация изображается через основное качество объекта, задействованного в ней: скалозубый разговор (разговор с участием неискренних людей, лишь скалящих зубы), голубоокая память (перифрастическая номинация глаз) и т.д.
Интереснее же проследить то, как конструирует поэт сложный эпитет, в составе которого адъектив переосмысляется, обретает второй, уже авторский, неузуальный смысл. В эпифразе Всю меня в простоволосой Радости моей прими эпитет простоволосая к субстантиву радость приобретает новое, окказиональное значение: происходит перенос качества с лексемы голова (обнаженная голова, без головного убора) либо с лексемы женщина на лексему радость, где простоволосый уже означает «обнаженный в своей искренности» (есть у М.Цветаевой и похожее выражение: распахнутая радость). Поле значения эпитета остается общим у двух понятий – «незащищенный, открытый», абстрактное же понятие «радость» переводит семантику эпитета в план психологической характеристики.
Цветаевский окказиональный эпитет сновиденный такжеразвивает метафорическое значение в составе эпифраз (сновиденные заросли и сновиденный лес), в которых речь идет о занавесе, о театре. Сновиденный – увиденный во сне, тот, о котором грезят, мечтают. В контексте стихотворения вся жизнь воспринимается как игра поэта, завершающего представление: «зал – жизнь, занавес – я». Сновиденные заросли – придуманные, театральные, ненастоящие, скрывающие суть, глубину сердца поэта, но помогающие Герою, другим людям; это выражение бескорыстности и доброты поэта, который весь открыт миру: И тогда – сострадательным покрывалом – // Долу, знаменем прошумя. // Нету тайны у занавеса – от зала. // (зал – жизнь, занавес – я).
Необычные сочетания эпитетов придают текстам М.Цветаевой особую эмоциональность. Использование адъективной лексики для характеристики душевного, внутреннего мира лирической героини М.Цветаевой доказывает важность подбора, конструирования эпитета как слова вообще; именно так понимала эпитет М.Цветаева.
Необходимо отметить, что сравнительно нечастое употребление М.Цветаевой сложных эпитетов компенсируется частым использованием распространенного эпитета. Тем не менее, сложный эпитет во всех его разновидностях создает поле «структурной напряженности» (Глушкова) - сложный эпитет неизменно привлекает внимание читателя, становится коммуникативно-эстетическим центром высказывания.
2.2.2.Типы составных эпитетных комплексов
В данный аспект таксономии эпитетов входит учет так называемых цепочек эпитетов. Несколько образных определений, «дополняющих друг друга» [Веселовский 1984: 69] и дающих «разностороннюю характеристику объекта» [Гальперин 1977: 161], образуют цепочку эпитетов.
Своеобразный «сгусток» прилагательных в функции эпитета называет сложную конфигурацию свойств явления, личности через нестойкие сложно-ситуативные образования адъективного типа. Целью использования составного адъектива является, по выражению В.А.Тырыгиной, обеспечение «смыслового прорыва», высокой степени эвристичности высказывания [Тырыгина 2000] .
В.П.Москвин отмечает, что «двойной эпитет, дающий двухаспектную характеристику, иногда называют вилкой» [Москвин 2001: 31]. Длина такой цепочки может составлять и три единицы: За окнами шел игольчатый льдистый мелкий снег (С.Н.Сергеев-Ценский).
Другое наименование рассматриваемого типа эпитета – развернутый эпитет, который противопоставляется простому.
В работе такую разновидность эпитета называем составным (распространенным) эпитетным комплексом, который как бы «обрастает» дополнительными определениями. Он может включать в себя как два определения при одном определяемом (двойной эпитет), так и три эпитета и более (цепочечный эпитет). Кроме того, эпитеты могут объединяться в пары посредством союза «и» (парный эпитет).
«Я заметил, – пишет Л.А.Озеров, – что эпитеты имеют обычай сбиваться в кучу, особенно часто в тройки, тройчатки эпитетов. Редко они бывают полноценны, часто один ведет за собой другой и третий. Но дела всем троим не находится. Эпитет – не артельное понятие. Он – солист» [Озеров 1972: 385]. Первое определение зачастую осмысляется как основное, несущее центральный смысл, остальные эпитеты как добавочные и уточняющие. Именно функция уточнения и конкретизации признака является основной при употреблении составных эпитетов М.Цветаевой.
В творчестве М.И.Цветаевой цепочка эпитетов встречается довольно часто (около 10 % от общего количества употребления эпитетов). Часто определения объединяются графически с помощью дефиса. Автору важно подчеркнуть в характеризуемом явлении, предмете, лице несколько черт, одинаково важных и актуальных. Поэтому используется несколько эпитетов, близких либо так или иначе смыкающихся по значению.
Нами выявлены следующие основные типы развернутого эпитетного комплекса, зафиксированные в текстах произведений М.Цветаевой.
1. Расширение эпитета за счет грамматически зависимых от него слов, в том числе сравнительным оборотом, в составе эпитетного комплекса (187 эпифраз).
2. Удлинение эпитетного ряда за счет нанизывания эпитетов (122 эпифразы):
а) «парное» объединение эпитетов в составе эпитетного комплекса (59 эпифраз);
б) цепочечный эпитетный ряд (63 единицы).
3. Повтор эпитета:
а) при одном определяемом слове;
б) при разных определяемых словах (56 единиц).
4. «Блочный» эпитетный комплекс (146 единиц) стоит особняком за счет специфической конфигурации компонентов эпифразы.
Отметим, что первые три типа эпитетных комплексов обнаруживают свою специфику на уровне смысловых отношений между субстантивом и распространяющим его компонентом; последний тип является индивидуально-авторской разновидностью эпитетных комплексов.
Рассмотрим структурные разновидности эпитетного комплекса.
1.Расширение эпитета за счет грамматически зависимых от него слов (распространение эпитета, в том числе сравнительным оборотом) (187 эпифраз).
Распространение эпитета в составе эпитетного комплекса находит свое грамматическое выражение главным образом в причастных, деепричастных оборотах, однородных определительных конструкциях, а также и сравнительных оборотах. Рассмотрим виды распространения эпитета в цветаевских текстах.
1.1. Распространение эпитета причастным оборотом (102 единицы).
Причастие совмещает в себе свойства адъектива и глагола, давая признаковую характеристику процессу. Проиллюстрируем использование причастного оборота, ситуативно или логически разворачивающего, конкретизирующего признак:
Его стихи (о стихах В.Маяковского) нас из стихов выталкивают, как белый день с постели сна. Он именно тот белый день, не терпящий ничего скрытого [5:66]; Скоро ль небо приоткроет / В жажде утренней земной / Грудь, застегнутую солнца / Пуговицей огневой… [2:448].
Соединение процессуальной и признаковой семантики дает поэту богатые возможности для подробной характеристики различных сторон явления. Специфика цветаевского эпитета состоит в неординарном восприятии предмета, в выражении этого восприятия средствами семантически окказиональных распространенных эпитетов.
На распространении и уточнении признака у М.Цветаевой может быть построено все стихотворение.
Есть в мире лишние, добавочные, / Не вписанные в окоем. / (Не числящимся в ваших справочниках, / Им свалочная яма – дом.) / Есть в мире полые, затолканные, / Немотствующие: – навоз, Гвоздь – вашему подолу шелковому! / Грязь брезгует из-под колес. / Есть в мире мнимые – невидимые: / (Знак: лепрозориумов крап!), / Есть в мире Иовы, что Иову / Завидовали бы – когда б: / Поэты мы… [2:269].
Однородные определения становятся субстантивированными вплоть до последней строки (поэты мы); причастные обороты и одиночные причастия выступают в функции эпитета, характеризуя ситуацию.
1.2. Распространение эпитета деепричастным оборотом (23 единицы).
Деепричастие, в отличие от причастной формы глагола, совмещает в себе черты адъективного слова, обозначая признак ситуации, и адвербиального слова, неся обстоятельственную семантику. Деепричастные обороты также способствуют «раскручиванию» единого ситуативного образа за счет различных обстоятельственных операторов, как правило, образа действия:
Ногу – уже с заносом / Бега – с трудом вкопав / В землю, смеясь, что первой / Встала, в зари венце, – / Макс, мне было так верно / Ждать на твоем крыльце! [2:315]. Осложнение ситуации ожидания добавочным признаком повышает экспрессию высказывания.
1.3. Распространение эпитета – его выражение придаточным предложением. Такое развертывание семантики признакового слова является своеобразным проявлением кумуляции.
Писала я на аспидной доске, // И на листочках вееров поблеклых, // И на речном, и на морском песке, // Коньками по льду и кольцом на стеклах, – // И на стволах, которым сотни зим… // И, наконец, – чтоб стало всем известно! // Что ты любим, любим, любим! [1:221].
Чаще такие конструкции выступают в виде повторяющихся (см. об этом далее).
1.4. Распространение эпитета компаративным оборотом (35 единиц).
Эпитеты, построенные по модели «слово признаковой семантики + как + субстантив» (коварная, как Медея), являются одним из проблемных участков теории эпитета и эпифразы в современной лингвистике. Некоторые учёные не считают данные конструкции эпитетами и относят их к сравнениям (О.С.Ахманова, В.М.Жирмунский, Б.В.Томашевский), другие называют их приадъективными определениями (О.Шенделева). Последнее, на наш взгляд, более точно, поскольку эпитет называет основной признак, а сравнение выступает в качестве его конкретизатора.
Данный тип эпитета на материале лирики ХХ века описала в диссертации Н.С.Маниева, называя его «предикативно-определительным употреблением полных и кратких прилагательных-эпитетов в сочетании со сравнительными конструкциями». В.Г.Глушкова говорит о таком прикомпаративном эпитете как о фразовом, основной функцией которого является усиление эмоционального воздействия эпитета за счет употребления сравнения с привлечением «образа адресата». Последняя мысль очень важна, поскольку в сравнительных оборотах, сопровождающих эпитет, просматривается обращение автора к интеллектуально-эмоциональному миру личности, к эрудиции воспринимающего. Необходимо лишь добавить: использование фразового эпитета означает не только нацеленность на адресата, но и передачу своего собственного взгляда на объект. «Фразовый эпитет» не просто по структуре представляет собой фразовое единство, но и имеет сложное значение дискурсивного характера.
Интересно показать функционирование и семантический потенциал такого типа определения. И.С.Глазунова в работе «Логика метафорических преобразований» приводит типичные признаковые лексемы, ставшие узуальными: «Признаки с позитивным значением, образующие сочетания с наречием «очень», соотносятся с универсальными носителями, как и признаки с негативным антонимичным значением: очень смелый – смелый, как лев; очень трусливый – трусливый, как заяц; очень горячий – горячий, как огонь; очень холодный – холодный, как лед; очень быстрый – быстрый, как ветер; очень медленный – медленный, как черепаха. В ряде случаев, когда обладающий способностью к разной степени проявления признак не имеет образного коннотативного выражения, в метафорической системе языка присутствуют аналитические формы для передачи его количественного значения: добрый, как … (золотое сердце, добрая душа); покладистый, как … (из него веревки вить можно); щедрый, как … (последнюю рубашку отдаст)» [Глазунова 2000: 53]. Исследователь пишет, что «сигнификативные метафоры представляют собой или образный синоним нейтральной лексической единицы (Сладкий мой! в значении «любимый», «дорогой»), или лексико-синтаксическое воплощение значений, не имеющих в нейтральных языковых структурах точного смыслового эквивалента. В предложении «Ты прекрасна, как смерть, ты, как счастье, бледна!» (В.Брюсов) значение метафорических предикативных сочетаний прекрасна, как смерть, бледна, как счастье не соотносится со значением ни одной лексической единицы. Предикативный признак актуализируется в сознании носителей языка в виде комплекса аддитивных ассоциаций, обладающих для носителей языка лишь приблизительным семантическим значением. Способность сигнификативных метафор передавать особенности действительности, ускользающие от определения, но доступные чувственному восприятию, обусловило их широкое применение в поэзии» [Глазунова 2000].
И.С.Глазунова называет употребления такого рода сигнификативной (означивающей) метафорой, не акцентируя внимания на функции определения, а ведь именно оно несёт в себе яркую экспрессивность, имеет исключительно окказиональное значение и потому находит выражение в художественной речи. И.С.Глазунова пишет: «В случае окказионального употребления сигнификативной метафоры, однозначность декодирования обеспечивается за счёт контекстуальных средств. Например, метафорический перенос Люди – что деревья в лесу приобретает смысл лишь в структуре высказывания: «Люди – что деревья в лесу, ни один ботаник не станет заниматься каждою отдельною березой» (И.Тургенев). При сравнении сочетаний собака на сене и голодный, как волк очевидно, что в первом случае отношения между метафорическим образом и приписываемым ему предикативным признаком «жадный» > собака на сене имеют обратное соответствие собака на сене > «жадный человек», в то время как в квантитативной метафоре ассоциативная связь носит однонаправленный характер: «голодный» > волк. При обратном соответствии (волк > ...) «голодный» выступает как один из ряда равноправных признаков коннотата волк: злобный, серый, одинокий и т.д. Многозначность коннотативных образов волка, медведя, собаки, лисы, зайца, бревна и др. предполагает необходимость эксплицитного выражения предикативного признака, в то время как сигнификативная метафора обладает конвенционально обусловленным предикативным значением» [Глазунова 2000: 54].
Факты употребления рассматриваемой конфигурации эпитетов в цветаевских текстах представлены окказиональными эпифразами компаративного типа:
Колдунья лукава, как зверь [1:33]; И вы как все любезно-средни [1: 25]; В этой грустной душе ты бродил, как в незапертом доме… [1:85]; Терпеливо, как щебень бьют, // Терпеливо, как смерти ждут, // Терпеливо, как вести зреют, // Терпеливо, как месть лелеют // Буду ждать тебя [2:180]; Тянулись гибкие цветы, как зачарованные змеи [1:22]; С умом пронзительным, как лед[3:14]; Мне… было с Вами хорошо, как во сне[2:30]; Холод статен, как я сама [1:434].
Соотносимые с признаком субстантивы не просто сравнивают и частично уравнивают денотаты, но и привносят новый оттенок значения. Например, наделение холода в последнем примере типично человеческим признаком, – статен – рождает неоднозначный образ и холода, и состояния самой лирической героини. Возможно, речь идёт о непреклонности, а потому, продолжительности холода, а возможно, и о проникающей способности холода (по всей спине, по всему телу). Тем не менее, роль признака, выраженного в составе конструкции с компаративным оборотом, важна при создании антропоцентрической картины мира художника.
С другой стороны, стороны, данные денотаты сравниваются по линии проникающей способности, силы воздействия ума и льда. Выражение может быть прочитано и как контаминация выражений холодный ум и пронзительная мысль.
Такой тип развернутого сравнения, или распространенного компаратива, мы склонны относить к гибридным образным средствам: данный тип тропа находится на границе между эпитетом и сравнением. За квалификацию его как сравнения говорит наличие сравнительного союза как и двух необходимых компонентов сравнения: того, что сравнивается, и того, с чем сравнивается. В пользу эпитета свидетельствует особый акцент на прилагательном, которое становится едва ли не главным компонентом высказывания, так как целью является не простое сравнение, а сравнение именно по частному признаку, который наиболее ярко представлен в сравниваемом объекте.
2. Удлинение эпитетного ряда за счет нанизывания эпитетов (181 единица, 18%).
2.1. «Парное» объединение эпитетов в составе эпитетного комплекса (59 единиц).
Эпитетный комплекс парной структуры (соединение двух эпитетов при одном определяемом посредством союза и) (54 эпифразы). Парный эпитет описывается лингвистами в качестве способа конструирования сложного образа на примере поэтического творчества определенного писателя (см. Маниева 2007), но недостаточно внимания уделяется целостному анализу разновидностей данного типа эпитетов.
Парный эпитет в цветаевских текстах употребляется достаточно часто с целью создания объемного образа реалии; основной его функцией является подчеркивание в объекте нескольких одинаково важных признаков.
Своеобразным стихотворением-манифестом использования двойных эпитетов является стихотворение «По холмам…»:
По холмам – круглым и смуглым, // Под лугом – сильным и пыльным, // Сапожком – робким и кротким – // За плащом – рдяным и рваным.// По пескам – жадным и ржавым, // Над лугом – лгущим и пьющим, // Сапожком – робким и кротким – // За плащом – следом и следом. // По волнам – лютым и вздутым, // Под лугом – гневным и древним, // Сапожком – робким и кротким – // За плащом – лгущим и лгущим[1:322].
Стихотворение представляет собой одно высказывание эллиптического типа (опущены глаголы передвижения), причем эпитетные комплексы построены своеобразно: будучи парными по структуре, они объединены в синонимические (робким и кротким), псевдосинонимические, близкие лишь фонетически (жадным и ржавым), и дублетные пары (лгущим и лгущим). Первые четыре и последние четыре строки зеркально отражаются друг в друге, имея почти неуловимые отличия в составе эпитетов. Этот прием, построенный М.Цветаевой исключительно на игре определениями, говорит о значимости использования ею признаковых слов и составных эпитетов в частности. Эпитеты гневный и древний сближаются на основе общности их фонетического состава. Повтор близких по звучанию слов способствует их семантическому сближению в рамках данного стихотворения.
Приведем примеры употребления парного эпитета с союзом и.
За их корень, гнилой и шаткий, // С колыбели растящий рану (о богатых людях) [1:265]; Тоже речь произнесем: Всех румяней и смуглее // До сих пор на свете всем [1: 272].
В составе парного эпитетного комплекса, соединенного союзом и, могут находиться определения соположенные, близкие по значению, чему способствует соединительная семантика союза. Если в некоторых случаях семантическое сближение налицо (шаткий и гнилой или юн и тонок), то в других оно диктуется авторским восприятием, оценкой (эпитеты пронзителен и робок семантически далеки, но в эпифразе их сближает то, что взгляд воспринимается героиней ситуативно: подчеркивается и момент непосредственного зрительного контакта, и общее свойство глаз). Первый эпитет в составе парного осознается как более важный, второй высвечивает дополнительные признаки, во многом индивидуально привнесенные, поэтому нередки авторские неожиданные эпитеты. Так, извилина губ может быть одновременно капризной (основная психологическая характеристика объекта) и слабой. В последнем контексте явно прослеживается ассоциация с пушкинскими строками всех румяней и белее в плане противопоставления (смуглый ассоциируется в поэтическом сознании поэта с солнечным, божественным в отличие от белого, синонима смерти).
2.2. Цепочечный эпитетный ряд (употребление трех и более эпитетов в составе одного эпитетного комплекса) (63 эпифразы).
2.2.1. Употребление двух или более эпитетов в целях конкретизации признака.
2.2.2. Употребление эпитетов антонимической семантики.
Вилка, или цепочка эпитетов, употребляемая по отношению к одному определяемому слову, – часто используемый стилистический прием М.Цветаевой. Присутствие третьего эпитета расширяет возможности индивидуальной характеристики предмета: Дразнит заманчиво-новый, волнующий взгляд [1:93]; Вспоминая о вас на пирующем, бурно-могучем костре [1:19].
Такого рода эпитеты составляют около 15 % от общего количества эпитетов в творчестве поэта. Они получили название фразовый эпитет (термин И.Р. Гальперина), так как представляют собой объединение нескольких слов в единое высказывание.
Противоречивость души поэта и внешнего мира заставляет искать средства передачи сложного мироощущения и в этих поисках обращаться, в частности, к использованию тройных эпитетов: Все красавицы земной страны одинаково-невинно-неверны [1:329].
Семантический потенциал употребления развернутого цепочечного эпитетного комплекса очень богат. Используя составные эпитеты, создавая синтаксическую амплификацию, М. Цветаева добивается структурной и смысловой целостности текста.
Цепочки эпитетов в идиолекте М.Цветаевой выполняют следующие функции:
а) разностороннее, полное описание объекта;
б) подчеркивание и усиление какого-либо смысла с помощью синонимичных эпитетов, эпитетов с отрицательной или положительной коннотацией.
В редких случаях цепочечный эпитет реализуется посредством сложного эпитетного слова, представляющего собой соединение корневых элементов нескольких лексем, написанных через дефис: одинаково-невинно-неверны, причем объект получает сложную, комплексную характеристику: девицы всегда одинаковы в одном: они и невинные (на первый взгляд), и неверные (их истинная сущность).
2.2.1. Употребление двух или более эпитетов в целях конкретизации признака.
Функция уточнения по линии усиления интенсивности признака находит свое выражение в контактном употреблении двух эпитетов:
Мальчишеский, краткий век [1:319]; Жгучая, отточенная лесть [1:243]; Лежащая, вящая явь [2:216]; И то же неожиданное блаженство… – невосстановимое, нежалящееся[6: 256]; Тоска лебединая, протяжная [2:87].
Эпитет, находящийся в постпорционном положении и стоящий в конце высказывания, обращает на себя большее внимание (дистантное и постпорционное употребление эпитета): И движенья рук невинных // Слишком злы [1:190].
Антонимия, несмотря на то, что эпитеты относятся к разным словам, проявляется за счет их положения в конце строки, что оттеняет признаки с большей силой. Причем конкретное (руки) и абстрактное (движенья) имена связаны очень тесно друг с другом, поэтому рождается чувство, что автор говорит об одном объекте.
Цепочки эпитетов как одна из разновидностей эпитета используются М.Цветаевой очень часто в целях передачи особой степени проявления признака. В таких эпифразах индикатором темы является либо начальная позиция субстантива, либо конечная. Индикатор ремы – это последовательное употребление комплекса эпитетов, которые описывают целую ситуацию, как в приведенных ниже примерах:
Сугроб теремной, боярский, // Столбовой, дворянский, // Белокаменный, приютский, // Для сестры, для братца [2:110]; Петр был ввергнут в ту мрачно-сверкающую, звездно-лунную, казачье-скачущую шапочно-доносную нощь… [4: 361].
В первом контексте сугроб воспринимается как дом, в котором проживают бояре, потому он теремной, боярский (синонимичные эпитеты), дворяне (столбовой, дворянский), способный защитить (возможно, казенный дом; белокаменный, приютский – два эпитета, также ставшие синонимами, хотя характеризуют объект с разных сторон).
Во втором фрагменте Петр Гринев, герой пушкинской повести, оказался не просто во власти ночи: посредством цепочки эпитетов к субстантиву ночь можно узнать о ситуации, в которой оказался герой. Это ночь не просто лунная, звездная, мрачная (узуальная атрибутизация), но и та, в течение которой скакали казаки на своих конях (казачье-скачущая) с доносом, находящимся в их головных уборах (эпитет шапочно-доносная). Уникальная атрибутизация ночи в виде ситуации, свернутой пропозиции, делает эпитет в цветаевских текстах универсальным средством описания любой, самой сложной и многокомпонентной ситуации, выполняя функцию компрессии языкового кода.
Амплификация, многократный повтор ключевых смыслов (близкий, родный, любимый, страшный), выраженный с помощью эпитетов, используется М.Цветаевой в функции обмана ожиданий получателя поэтического послания, читателя: Самое любимое из страшных, самое по-родному страшное и по-страшному родное были – «Бесы» [4: 365].
Произведение Ф.М.Достоевского воспринимается предельно противоречиво: это и страшная книга, и родная, своя: оксюморонные сочетания эпитетов передают сложное восприятие книги. Сходная логика употребления цепочки эпитетов наблюдается и в эпифразе: Маленькое, огромное, совсем черное, совсем невидное – море [4: 370].
Всесторонняя характеристика объекта, в том числе через антитезу, осуществляется посредством однородных определений: Не с тем – италийским // Зефиром младым, – // С хорошим, с широким, // Российским, сквозным! [2: 66]; У кого из народов – такая любовная героиня: смелая и достойная, влюбленная – и непреклонная, ясновидящая и любящая. [4: 334] (о Татьяне Лариной).
О книге А.С.Пушкина М.Цветаева пишет: После тайного сине-лилового Пушкина у меня появился другой Пушкин – уже не краденый, а дареный, не тайный, а явный, не толсто-синий, а тонко-синий – обезвреженный, прирученный Пушкин… [4: 354]. В цепочку объединяются три синтаксических комплекса с противительными отношениями, которые дополняются парными эпитетами с уточняющей функцией. В рамках данного эпитетного комплекса представлена вся конкретная ситуация знакомства поэта с творчеством и книгами А.С.Пушкина: описывается не просто книга, а ситуация интимного присвоения творчества великого поэта, осознание его как части своей жизни: противопоставленные эпитеты с союзом а отражают новую ситуацию обладания книгами А.Пушкина – не краденый, а дареный, не тайный, а явный; причем присвоение происходит по зооморфной логике: творчество приручается (прирученный), обезвреживается от всего наносного (обезвреженный). Эпитеты выполняют функцию выражения предельно ситуативных признаков; составляя цепочку, они развертывают, «раскручивают» всю пропозицию, раскрывая значение эпитета другой.
Контекстуальная расшифровка значения определения может даваться через указания на логические связи посредством конструкции с союзом то есть: Есть другой день: злой (ибо слеп), действенный (ибо слеп), безответственный (ибо слеп) [5:239]; Ибо колыбель – … вселенная: несбывшийся, т.е. беспредельный человек [6: 246]; Дружба суровая: вся на деле и в беседе, мужская, вне нежности земных примет[6: 223]; не ведомый, т.е. безвопросный, неспрашивающий(о толковании слова неведомый)[6: 321].
Расшифровка производится и через приложение: Мое доброе имя, то есть: моя добрая слава [7: 13].
В одном из контекстов характеристика объекта – день – разнообразна, но имеет один смысл, поэтому собственное лексическое значение прилагательных нивелируется и подводится под одно значение – слеп. Из контекста исчезает многозначность, автор строк даёт единственно верное и точное толкование значения данного определения: день слепой, поскольку безответствен за свой действия. См. аналогичную семантизацию в следующей фразе: Беспутный! Вот я и дорвалась до своего любимого слова! Беспутный – ты, Бальмонт, и беспутная – я, все поэты беспутны, – своими путями ходят. [4:6]. Беспутным в узусе характеризует человека, у которого нет пути, жизнь которого лишена разумной цели, не имеющий определенного пути. В цветаевском же использовании беспутный – это независимый, тот, кто ходит своим путем, отличным от других.
В данном примере наиболее полно отражается особенность идиолекта М.Цветаевой – склонность к авторской этимологии, проявляющаяся, хотя и не так часто, и в эпитетах: Дряхлая голубка – значит, очень пушистая, пышная, почти меховая голубка, почти муфта…[4: 332].
Рассмотрим две эпифразы, в которых составной эпитет выполняет экспрессивную функцию.
Песня… завершена и совершенна – и никому ничем не обязана [7: 377]; нет стихов без чар (не очарованы, а чарованы) [7: 557].
В первой эпифразе парные эпитеты сближены этимологически и семантически (завершена и совершенна); третий эпитет развивает заданную семантическую линию характеристики имени «песня» путем антропоморфизации: песня никому ничем не обязана. Второй контекст говорит о поэтическом поиске слова М.Цветаевой: обычное слово «очарованы» отвергается как несовершенное, вместо него путем противопоставления вводится авторский эпитет «чарованы», что прямо выражает значение «с чарами», тогда как слово с приставкой о- затемняет «родство» с чарами.
В приведенных выше контекстах поэт оживляет внутреннюю форму слова через сопоставление лексемы с однокоренными словами. Так, сопоставление слов очарованы и чарованы приводит к тому, что поэт отвергает первое слово как не совсем соответствующее авторскому прочтению его значения: М.Цветаева подновляет значение слова.
Ярким средством является использование длинных цепочек эпитетов. Приведем пример самой длинной цепочки эпитетов (более 10 прилагательных и причастий): Ранне-утрення, // Поздне-вечерня, // Крепко стукана, // Не приручёна, // Жарко сватана, // В жены не взята, – // Я дорога твоя // Невозвратна. // Много-пытанная, // Чутко-слуханная. // Зорко-слеженная, // Неудержанная [2:112]. Емкая информация о героине передается главным образом посредством сложных окказиональных слов и причастий.
Стилизация под фольклорную песню заставляет поэта конструировать сложные эпитеты по принципу косвенного сходства признаков. Эпитеты в данном контексте расположены по принципу антитезы, причем противопоставление затрагивает определения, расположенные на разных строках, что способствует усилению антитетичности. Последние три определения синонимичны, но все противопоставлены эпитету неудержанная. Первый эпитет противостоит второму, так атрибуты группируются в пары по принципу полярности. Последние четыре строки построены по принципу нарастания эмоциональной характеристики субъекта: чутко-слуханная, зорко-слеженная (за героиней слушали, следили), а потому - неудержанная.
Развернутый эпитет реализуется в творчестве М.И.Цветаевой очень разнообразно – в виде сложного двойного или тройного прилагательного, компоненты которого соединены дефисом, посредством контактного употребления прилагательных, через запятую, что говорит об их однородности и общности, с помощью сравнительного оборота, а также разрыва другим словом.
Ощущение разнообразия и в то же время однородности, «сродства» реалий действительности и их признаков органично для всего творчества поэта, что ярко выражается в наборе и способах расположения эпитетов в текстах М.И.Цветаевой.
2. Употребление эпитетов антонимической семантики
Эпитеты распространенного типа антонимической семантики представлены двумя разновидностями: это может быть два и более эпитетов или сложный поликорневой эпитет.
М.Цветаева использует эпитеты, выраженные несколькими прилагательными, имеющими в контексте антонимическую семантику.
Экспрессивный повтор слов с противоположной семантикой – яркая черта поэтики М.Цветаевой.
Знали бы вы, // Ближний и дальний… [2: 263]; Мой хладнокровный, мой неистовый // Вольноотпущенник – прости! [1: 253]; Самое любимое из страшных, самое по-родному страшное и по-страшному родное были – «Бесы» [4: 44]; Маленькое, огромное, совсем черное, совсем невидное – море [4: 54]; Это будет Ваша вторая жизнь, первая жизнь, единственная жизнь [6: 234].
Неудовлетворенность от внутреннего душевного разлада тяготит поэта, она пытается его преодолеть: для передачи этого состояния используются противительные союзы а, но:
… мое несправедливое, но жаждущее справедливости сердце… [4: 20–21]; Эпоха против меня не лично, а пассивно, я – против нее – активно[7:386].
Противопоставление своего и чужого, «нашего» и «вашего», земного и небесного, этого мира и другого отражается в строках, посвященных разлуке поэта со своей страной в годы войны: В свой край, в свой век, в свой час // В наш – час, в нашу – страну! // Ваш край, ваш век, ваш день, ваш час, // Наш грех, наш крест, наш спор, наш – гнев [2: 299–300].
Многокомпонентные конструкции с цепочкой определений у М.Цветаевой содержат имплицитную информацию, которая, по мысли автора, должна быть понята без объяснений:
Маяковский – это кладбище Войны и Мира, это родина Октября, это Вандомский столп, задумавший жениться на площади Конкорд, это чугунный Понятовский, грозящий России, и некто (сам Маяковский) с живого пьедестала толп – ему грозящий, это на Версаль идущее «хлеба!» [6: 205]. Из разносторонних определений складывается общая характеристика субъекта путем суммирования предикативных признаков.
Цепочечная структура может быть представлена и эпитетами-придаточными - местоименно-определительной, степенной семантики, чаще вводимыми контактными словами тот, кто и под. (16 единиц).
Кто – мы? Не из тех, кто ездят – // Вот – мы! А из тех, кто возят: // Возницы. В ранениях жгучих // В грязь вбитые за везучесть [3:176].
В этом же стихотворении представлен эллипсис (типичный прием М.Цветаевой) данной конструкции: Кто – мы? Да по всем вокзалам… // Кто – мы? Да по всем заводам… [3:176].
В драме «Каменный ангел» распространенное придаточное определительное предстает в составе конструкции, характеризующейся синтаксическим параллелизмом, что исчерпывающе характеризует героя: В настоящую минуту он как женщина, которую не пустили на бал, и как ребенок, которому не дали конфеты[3:101].
Приведем пример объемной характеристики объекта, солнца, эксплицируемой развернутым определением степенной семантики с контактными словами такой, что:
Печать, оставленная солнцем на человеке: эта печать, коктебельского полдневного солнца – на лбу каждого, кто когда-нибудь подставлял ему лоб. Солнца такого сильного, что загар от него не смывался никакими московскими зимами и земляничным мылом, и такого доброго, что… десятилетиями позволяло поэту сей двойной символ: высшей свободы от всего и высшего уважения: непокрытую голову [4:159]. Повторы придаточных задают восприятие объекта через описательные обороты эпитетного типа: загар не смывался никакими московскими зимами и земляничным мылом = «несмываемый загар». Расширение языкового кода служит функции ситуативного раскрытия признака, индивидуально воспринятого поэтом.
Итак, основными функциями употребления цепочек эпитетов в текстах М.Цветаевой являются:
– разностороннее и полное описание объекта характеристики;
– подчеркивание и усиление признака с помощью употребления синонимичных или «псевдосинонимичных» эпитетов;
– осмысление объекта во всей его противоречивости средствами антонимических определений.
3. Повтор эпитета при одном определяемом слове и при разных определяемых словах (56 единиц).
3.1. Повтор эпитета при одном определяемом субстантиве в рамках одной эпифразы.
3.2. Повтор эпитета в составе различных эпифраз, т.е. при разных определяемых словах (всегда контактный) в рамках одного текстового фрагмента.
Повтор одной и той же лексической единицы в контактной позиции, или геминация, призван подчеркнуть смысловую значимость данного языкового элемента, его дискурсивный вес. Повтор эпитетов в творчестве М.Цветаевой пока исследован недостаточно полно: изучались лишь словообразовательные и синтаксические геминации [Погудина, Черных].
По нашим данным, активны лексемные повторы эпитетов. Например: Око зрит – невидимейшую даль, // Сердце зрит – невидимейшую связь… // Ухо пьет – неслыханнейшую молвь…[1:120]. Однако нельзя не отметить, что в данном случае двукратный повтор лексемы невидимейший является элементом более сложной структуры с повторами и корреляциями разного типа: тройной повтор синтаксической конструкции (подлежащее – сказуемое – прямое дополнение с зависимым от него согласованным определением), корреляция лексического наполнения соотносительных элементов параллельной конструкции (око – сердце – ухо; зрит – зрит - пьет).
Повторяющиеся эпитеты представлены в большинстве случаев двумя прилагательными, но изредка встречается и объединение трех или четырех эпитетов, в частности, для выражения интенсивности признака: Длинный, длинный, длинный, длинный // Путь [3:146].
Повтор эпитета усиливает оценку, часто влечет за собой семантическое изменение эпитета, подчас парадоксальность. Структурно это может быть повтор эпитета при одном определяемом субстантиве и повтор эпитета в составе различных эпифраз, т.е. при разных определяемых словах. Рассмотрим каждую из этих разновидностей повтора.
3.1. Повтор эпитета при одном определяемом субстантиве в рамках одной эпифразы (34 единицы) или в составе различных эпифраз (22 единицы).
Мы с тобой неразрывные, // Неразрывные враги [1:367]; Измена – … ножевое, ножевое [слово] [6:245]; Привычные к степям – глаза, // Привычные к слезам – глаза [1:243].
В первом фрагменте близкие по значению адъективные лексемы становятся почти антонимичными по своей семантике: в первом употреблении слово неразрывные означает «близкие, родные», при повторном употреблении – в сочетании со словом враги лексема существенно меняет свое значение – «неразрывные». В последнем примере повторяющийся эпитет входит в состав распространенного определения, в рамках которого при морфолого-синтаксическом параллелизме различается объектный компонент (к степям – глаза). В других случаях повтор слова-эпитета выполняет функции сближения разноплановых понятий (привычные к степям и к слезам).
Неоднократный повтор эпитета способствует нагнетанию признака до высшего проявления: Бегут русы! // Бегут круты! // Шелком скрученные - // Эх! // Моя – круче, // Твоя – круче, // У Маруси – круче всех! [3: 422]. Неназывание косы в контексте является проявлением табуированности ее номинации в ходе исполнения древнего обряда и признаком избранности героини.
Такие повторы называются в некоторых работах лексическим повтором с «синтаксическим распространением», поскольку уточнение добавляет новую информацию и обогащает повествование [Куликова 2007]. Повторяющаяся лексема может подвергаться сочинительному распространению (бредут слепцы Калужскою дорогой, – / Калужской – песенной – привычной…); с другой стороны, к общему повторяющемуся субстантиву могут относиться эпитеты, основанные на подчинительной связи (В сапогах, подкованных железом, // В сапогах, в которых гору брал).
3.2. Повтор эпитета в составе различных эпифраз, т.е. при разных определяемых словах (всегда контактный), или сквозной эпитет (в терминологии В.П.Москвина) (22 единицы)
В составе двух контактных эпифраз, образованных различными субстантивами, употребление одного эпитета способствует, как уже отмечалось, сближению различных понятий или объектов – роль эпитета в таких случаях первостепенна.
О первая ревность, о первый яд [2:20]; О первое солнце над первым лбом [2:20]; Древняя тщета течет по жилам, // Древняя мечта: уехать с милым [2:232]; В маленьком городе, // Где вечные сумерки // И вечные колокола. [1:355]; Последние стихи на последних шкурах у последних каминов [4:292]; Высшая степень душевной разъятости и высшая – собранности. Высшая – страдательности и высшая – действенности [5.:348]; … у нее твердый кров, твердый хлеб, твердый угол, а у меня все это – в воздухе [6:691]; И литеры встают из-под руки, – // Старинные – из-под руки старинной[3:158].
Приведенные выше примеры очень разнообразны: эпитеты объединяют различные понятия, причем наблюдаются следующие семантические отношения между субстантивами в составе эпитетных комплексов:
а) синонимические (тщета – мечта);
б) антонимические (кров, хлеб, угол – воздух; разъятость – собранность, страдательность – действенность);
в) семантическая общность в составе единой ситуации (сумерки, колокола; солнце, лоб).
Уподобляются не просто повторяющиеся лексемы-эпитеты, но и сами определяемые субстантивы: древняя тщета (общая оценка жизненного пути человека) сближается с древней мечтой на основании не только признака (давняя, постоянная), но и сем самого субстантива (мечта – это часто и есть безуспешные попытки что-либо воплотить в жизнь).
Неоднократный повтор одного и того же эпитета передает высшую степень проявления признака. Будучи поэтом предельности, М.Цветаева все переживает в высокой степени: страдая в «душевной разъятости»,ввозможности жить, несмотря ни на что (высшая степень собранности, действенности).
Нанизывание похожих по форме или дублетных прилагательных используется в усилительной функции: последующие эпитеты обоснованно усиливают ассоциативные семантические связи, смысловые впечатления от предыдущего эпитета.
Леня. Есенин. Неразрывные, неразливные друзья [4:268].
Семантическая близость эпитетов подкрепляется не только контактным их употреблением, но и скрытым обращением к фразеологизму не разлей вода.
В цветаевских текстах при одном определяемом субстантиве может находиться целая цепочка различных определений. Данное высказывание представляет собой развернутый эпитетный комплекс с включением в него повторяющихся признаковых элементов.
Повторение признакового слова, в том числе полное, повтор корнеслова, в рамках строфы или стихотворения становится лейтмотивом: данный в первых строках образ получает объемную окказиональную характеристику:
– Что я поистине крылата, / Ты понял, спутник, по беде!/ А ветер от твоей руки / Отводит крылышко крылатки / И дышит: душу не губи! / Крылатых женщин не люби! [1: 132].
Организующим смысл высказывания является эпитет крылатый в различных семантических и лексических репрезентациях. Признаковость выражена в первой строке (крылата), что задает основной смысл восприятия образа героини: крылатая, т.е. поэт, «летящая», неземная. Тавтологичное выражение крылышко крылатки способствует развертыванию этого образа: поэт – бабочка, парящая и неуловимая; эпитет крылатый в последней строке добавляет новое значение в описании лирической героини: поэт, как бабочка, ускользает, улетает, его трудно удержать: крылатых женщин не люби. В контексте крылатка используется в значении «бабочка, крылатая» (но возможны и другие толкования: «Крылатка (samara), плод растений типа орешка с плоским кожистым или перепончатым придатком. Распространяется воздушными течениями. Крылатка (плод растений) имеется, например, у берёзы, вяза, ясеня, клёна (двукрылатка)», это и вид тюленей (метафорическая номинация ласт, словно крыльев), и рыб).
Повторение определяемого слова развертывает ситуацию посредством употребления близких по значению признаков: максимальное смысловое сближение определяемого и эпитета происходит в последней части эпитетного комплекса (спи, бессонная) – перед нами «псевдоповтор» эпитетов: Спи, успокоена, // Спи, удостоена, // Спи, увенчана, // Спи, подруженька // Неугомонная! // Спи, жемчужинка, // Спи, бессонная[1: 144].
Постпозиционный и препозиционный повтор эпитета при близких по значению субстантивах создает эффект тавтологического употребления эпифраз, зеркально отражающихся друг в друге: Обвела мне глаза кольцом // теневым – бессонница // Оплела мне глаза бессонница // Теневым венцом[1: 211].
Анафорическое употребление эпитетов акцентирует внимание на признаке, выступая в функции смыслопорождающего компонента в составе эпитетного комплекса: Мало – тебе – дня, // Солнечного огня! // Мало – меня – звала? // Мало – со мной – спала? [1: 377].
Редкий, но очень яркий цветаевский способ актуализации признакового слова – повтор в узком контексте одного и того же субстантива, употребленного в контрастных значениях и содержащего при себе различные эпитеты (так называемая плока): Благословляю ежедневный труд, // Благословляю еженощный сон. // Господню милость – и Господен суд. // Благой закон и каменный закон [1: 223]. Субстантив закон развивает в контексте различные значения именно благодаря эпитетам благой (справедливый) и каменный (суровый). Эта антонимия смыслов одной лексемы подготавливается М.Цветаевой в предыдущих строках (труд и сон; милость и суд).
Наряду с этим, М.Цветаева использует и обратный прием – многократное повторение субстантива с различными эпитетами. Продемонстрируем на примере стихотворения «Плащ» семантический потенциал эпитетных комплексов с повторяющимся субстантивом:
Ночные ласточки Интриги – // Плащи! Крылатые герои // Великосветских авантюр. // Плащ, щеголяющий дырою, // Плащ игрока и прощелыги, // Плащ-Проходимец, плащ-Амур. // Плащ, шаловливый, как руно, // Плащ, преклоняющий колено, // Плащ, уверяющий: – темно! // Гудки дозора. – Рокот Сены. – // Плащ Казановы, плащ Лозэна, // Антуанетты домино! // Но вот – как черт из черных чащ – // Плащ – чернокнижник, вихрь – плащ, // Плащ – вороном над стаей пестрой // Великосветских мотыльков, // Плащ цвета времени и снов– // Плащ Кавалера Калиостро! [1:97].
Определяемый субстантив плащ повторяется чаще всего в начале высказывания (15 повторов), при этом задает описание новой ситуации. В начале стихотворения плащ – метонимическое обозначение авантюристов восемнадцатого века. Данная мысль развертывается в рамках нескольких эпифраз путем перечисления характерных признаков. «Отправная точка», метонимическая номинация героев-плащей, конкретизируется через признаковое описание ситуаций: игры (щеголяющий дырою), любви (Амур, шаловливый, Проходимец), магии (чернокнижник, вихрь). Плащ становится воплощением эпохи, символом времени.
Итак, повторяющиеся эпитеты в рамках цветаевской эпифразы или эпитетного комплекса структурно представлены очень многообразно. Конфигурация таких эпитетов имеет вид «эпитеты + субстантив» или вид «эпитеты + различные субстантивы»; отмечены случаи псевдоповтора эпитета или зеркального отображения двух эпифраз путем перестановки не только места расположения эпитета по отношению к определяемому слову, но и лексемного его (субстантива) изменения с сохранением интегральной семантики (кольцо, венец – «круг»).
4. Блочный эпитетный комплекс (146 единиц).
Данный тип эпитетного комплекса выделяется нами с целью адекватного описания всего многообразия состава эпитетов в цветаевском идиолекте. Наличие блока эпитетов, его регулярное конструирование составляет специфическую черту идиостиля поэта.
Блочный эпитетный комплекс – это стилизованный под фольклорную эпифразу единый лексико-синтаксический блок, включающий определяемое слово и эпитет, в том числе распространенный, дающий многоаспектную характеристику объекту. Компоненты блока характеризуются цельностью семантики составляющих компонентов словосочетания, их тесной спаянностью. Наиболее часто употребление блочного эпитета в фольклорных произведениях М.Цветаевой.
А сугробы подаются, // Скоро расставаться. // Прощай, вьюг-твоих-приютство, // Воркотов – приятство [3:236]. Такие эпифразы графически фиксируются посредством дефиса, подтверждая тем самым единое значение компонентов. В данном примере перед нами характеристика зимы и вьюги посредством отсылки к образу уюта, волшебства, счастья. Определяемое слово опущено, а три объединенных дефисами компонента представляют собой аппозитивный эпитет (приложение с зависимыми словами). В других случаях такие выражения объединяют эпитет и определяемое слово (кровь-твоя-кровца, поклон-тот-не-послан, к чаше-идешь-причастию). Приведем систематизацию блочных эпитетных комплексов по характеру морфологического состава их компонентов и семантике.
Базу для блочного эпитета составляет аппозитивное словосочетание, включающее определяемое слово и эпитет-приложение, особенно характерные для «фольклорного» цикла произведений М.Цветаевой. В составе эпифраз такого рода, как правило, находятся образные слова, близкие по значению, суммарной семантики:
Смотрит: не шелк-янтарь – мусор-товар [3:359]; филин-сова[3:388]; У Царицы – семь покоев / Стены все в сетях-тенетах, / Колокольчиках-звонках [3:371];
или признаковой семантики: Я, твой лодырь, // Твой холоп-лысолоб! [3:361]; Две слезы-соперницы // В одну слились [3:392]; Гусли, гусли-самозвоны… гули, гусли-самогуды…[3:379]; То пророчица великих разлук: // Сова-плакальщица, филин-сова[3:388]; Что за притча? Что за гость-за-сосед: / Не то в латы, не то в ризы одет! [3:341].
Иногда эпитеты-аппозитивы очень близки по семантике, почти синонимичны, что отражает их сходство с собственно фольклорными аппозитивными клише:
Прощай, мой праведник-монах! / Все яростней разлет-размах, / «Мой персик-абрикосик!» [3:378]. Встречается и четырехкомпонентный комплекс: Вихрь-жар-град-гром была, – // За все наказана [3:399].
Функция эмоциональной характеристики объекта выступает для блочного эпитетного комплекса основной. Наиболее частотными являются блочные эпитеты с первым компонентом жар (22) и царь (15).
Необходимо отметить, что данные двукомпонентные выражения могут трактоваться и как аппозитивы, но в силу их разноплановой семантики (суммарной, признаковой) и окказиональности причисляются нами к блочным эпитетным комплексам.
Фразеологичное фольклорное выражение жар-птица вызвало наличие у М.Цветаевой таких блочных эпитетов, как: на жар-груди [3: 370]; жар-девица [3:352]; жар-корабь [3: 344, 361]; жар-платок [3:358]; жар-самовар [3: 362]. Сочетание Царь-Девица, обозначение главного персонажа и название поэмы, вызывает 12 других образований со словом царь: царь-буря [3: 577]; царь-дурак [3: 601]; царь-город [3:579]; царь-мой-лебедь [3: 588]; царь - кумашный нос [3: 598]; царь-парус [3:591]; царь-хитростник [3:372]и другие.
Именной эпитетный комплекс может содержать и экспрессивно-восклицательную частицу, которая усиливает эмоцию: Что за притча? Что за гость-за-сосед? // Не то в латы, не то в ризы одет! [3:353].
Как уже говорилось, синтаксическая база блочных эпитетных комплексов - сочетание основного слова-субстантива и приложения. На этой базе возникают более сложные эпитетные комплексы с нарушением контактного расположения определяемого слова и эпитета. Дистантность компонентов эпифразы создается в одних случаях глаголом-сказуемым, «вклинивающимся» между компонентами эпифразы, в других – местоимением-определением или местоимением-дополнением и т.д. Чтобы сохранить единство эпифразы, М.Цветаева использует дефис как графическое средство обозначения ее цельности.
Рассмотрим разновидности более сложных структур блочного типа.
4.2. Блочный эпитетный комплекс с глагольным компонентом (44 единицы).
Каторжник койку-обрел-теплынь. // Пасынок к матери в дом – аминь [3:362]; Как с конницей-свяжусь-пехотой… [3:345]; Вся-то глотка-пересохла-гортань! [3:286]; Как дождичком-бьет-серебром[3:406]; И снова туман-всколыхнулся-фата[3:405]; Об одном лишь… Грусть-схватила-жаль [3:413]; Не орел с орлицей / В спор-вступили-схват [3:414]; Молнией поднялась, // Грудь-разломила-сталь(о ранении)[3:403]; Заработали тут струночки-прислужницы, // Ровно зернышки-посыпались-жемчужинки[3:387]; Лик-наклоняет-солнце // На белое солнце [3:418].
Данный тип блочного эпитета можно рассматривать как разновидность предыдущего типа, т.к. он представляет собой сочетание определяемого слова и приложения, находящихся не в контактной, а в дистантной позиции.
Построение блочного эпитетного комплекса фольклорного типа на основе включения в его структуру глагольного слова дает поэту возможность охарактеризовать целую ситуацию: глагол выступает в качестве центрального элемента комплекса, причем часты сравнения левого и правого компонентов относительно глагола (фата, как туман или лик, как солнце).
Глагольный компонент также используется как своеобразное связующее звено между синонимичными или близкими понятиями, где сближение их семантик происходит на уровне фольклорного осмысления, рождается суммарная семантика: Спор-заводили-беседу; в спор-вступили-схват.
Глагол в составе блочного комплекса используется в различных морфологических формах настоящего времени (наклоняет), будущего (свяжусь) и прошедшего (всколыхнулся), что говорит об открытости компонентов комплекса к изменяемости и о неустойчивости его структуры, возможности привносить новые элементы или трансформировать имеющиеся.
Единственным примером использования блока, эквивалентного предложению, может выступать фраза Грудь-разломила-сталь с подлежащим (сталь), сказуемым (разломила) и дополнением (грудь), где наблюдается выход за рамки собственно эпифразы.
На месте глагола-сказуемого в составе блочного комплекса используется деепричастие: оно объединяет единое понятие, передавая нерасчлененное действие и объект действия: И снится мне, – молвит // Лоб-гладя-чело, // Что красное солнце // На лоб мне сошло [3:388].
Это явление цветаевского идиолекта описано Л.В.Зубовой в рамках поэтического окказионализма. Нам представляется важным подчеркнуть эпифрастичность таких выражений: блочный эпитет, способствуя ритмической стилизации текста под фольклорный сказ, «собирает» компоненты высказывания, обеспечивая их спаянность. Фольклорные поэмы, в которых используется блочный эпитет, дают основание говорить о доминировании признаковой номинации нечистой силы и главных героев.
4.3. Местоименные блочные эпитетные комплексы ситуативной семантики (34 единицы). Данная структура возникает также в результате дистантного расположения определяемого слова и эпитета-приложения, когда они разделены местоимением, имеющим разные синтаксические функции (определения, дополнения, подлежащего) и разную синтаксическую зависимость.
Основная функция употребления блочного, спаянного местоименного эпитетного блока состоит в подчеркивании нерасчлененной, синкретичной характеристики объекта: в каталог его свойств попадает ситуативный атрибут в виде обращения (царь-мой-лебедь или Царь-ты-Дева). Местоимения в составе комплекса стоят как в именительном падеже, так и, что значительно чаще, в косвенных падежах, что свидетельствует о нерасчлененности высказывания, функционировании его как единого, спаянного комплекса, но с возможностью изменения местоименного компонента (застывшая конкретная форма высказывания).
Местоименный компонент, разрывающий аппозитивное выражение, может выступать в функции:
– определения: То спесь-ее-льдина // Слезой взошла [3:399]; Вспыхнул пуще корольков-своих-бус[3:395]; Лежит цвет-наш-трезвенник, как пьяный какой… [3:403]; Двум юнцам-своим-щеночкам, // Морячочкам-морякам…[3:790];
– дополнения: Повели, чтоб тем же часом / Вихря-мне-коня седлали [3:351]; Весь кафтан-ему-шнуровку / Расстегнула на груди [3:387]; В ковры-вам-подстилки // Вину велю течь! [3:390];
– подлежащего: Бросьте карты-вы-колоду, / Вы ныряйте в глубь-пучину… [3:384];
– обращения: Ври, дурь-ты-деревня…[3:392].
Как видно из приведенных примеров, поэт использует в большей степени личные местоимения (вы, ты, мне), а также притяжательные (свой, наш). Автор подчеркивает свое отношение к адресату, а также напрямую обращается к нему.
Семантические отношения между компонентами местоименного блока самые разнообразные: это и характеризация объектов, иногда с элементами сравнения (конь, как вихрь; юные, как щенки), и образная, метафорическая интерпретация (слезы – льдины спеси).
Особенностью цветаевского идиолекта в ее произведениях, стилизованных под фольклор, является использование блока эпитетов в целях эвфемистической замены определяемого понятия, которое ощущается поэтом как своеобразное табу. Табуируются следующие понятия:
1) нечистая сила. Черта М.Цветаева именует не-наш, сам-сам; нечисть получает эпитетное наименование перифрастического характера: сброд красен-незван, гости нетаковские, слободские. Данные эпитеты построены по модели фольклорных формул с той лишь разницей, что сами признаки, положенные в основу эвфемизмов-блоков, выбираются автором произвольно;
2) змей. Змей получает следующие характеристики: зверь-он-яр, летун-хапун;
3) небо. Особое место в фольклорных поэмах М.Цветаевой занимает образная аппозитивная блочная номинация неба как символа Высших Сил, Того Света. Это такие номинации, как Зорь-Лазаревна, Синь-Озеровна, Синь-Ладановна, Высь-Ястребовна, Сгинь-Бережок, ладонь-глубизна. В эпитетах отражается идея зеркальности миров (ладонь-глубизна), патронимическая персонификация, внешний облик небес (лазорь), морбиальные свойства (Синь-Савановна, Глыбь-Яхонтовна, Синь-Ладановна); причем сама лексема «небо» заменяется метонимическими обозначениями «высь», «синь». Единичной номинацией любви патронимического типа средствами блочного эпитетного комплекса является эпитет-аппозитив Знобь-Тумановна.
Редкими, но экспрессивными блочными эпифразами являются трех- и четырехкомпонентные единицы: Вихрь-жар-град-гром была, – / За все наказана! [3:389]; Лоб-ему-грудь-плеча // Крестит на сон ночной [3:401]; Крылышек промежду // Грудку-взял-ей-стан [3:399]; Миткаль-бисер-леденцы-пух гусиный [3:409]; Подымайтесь, воры-коршуны-мятежники! [3:393].
Итак, блочный эпитетный комплекс – это спаянный эпитетный аппозитивный ряд с дистантным положением эпитета и определяемого слова, выполняющий функцию фольклорный стилизации.
2.3. Основные выводы
Морфологическая линия типологии эпитетов показала активность употребления в текстах М.Цветаевой в качестве эпитета адъективных и адвербиальных слов. Как качественные прилагательные, так и относительные и приятжательные претерпевают в контексте произведений семантическую трансформацию. Многие относительные и притяжательные адъективы приобретают в контексте качественную семантику либо способность конкретно-чувственно отражать своеобразие изображаемой ситуации в ее восприятии автором (огнестрельная воля, музыкальная музыка, апельсинный дар души, мандаринная улыбка, тоска Вакхова). Использование качественных прилагательных в функции эпитета также имеет свои особенности: формы сравнительной степени адъектива часто используются в значении превосходной (небо – синей знамени); нередки окказиональные формы (наиявственный).
Для лирики М.Цветаевой характерно экспрессивное употребление различных типов сложных эпитетов, часто окказиональных, состоящих из нескольких основ(сновиденный, нагловзорый), а также использование цепочек определений (от двух до десяти) при одном определяемом слове (неведомый, безвопросный, неспрашивающий). Индивидуальность авторского словоупотребления адъективной лексики проявляется не столько в самих типах эпитетных комплексов, которые во многом являются общепоэтическими, сколько в особенностях подбора определений, в сочетаемости сложных признаков и определяемых слов. Антонимические эпитетные структуры построены на неожиданном столкновении различных признаков.
Развернутый эпитетный комплекс в его разновидностях (цепочечный, повторный, парный и т.д.) становится средством детализации признака, выразителем его интенсивности. Специфика цветаевского почерка проявляется в отборе эпитетов при выстраивании цепочечного ряда определений (сонный, бессонный; неразрывный, неразливный), при акцентуации одного и того же слова при лексическом повторе эпитета. Яркой особенностью работы поэта с аппозитивными эпитетами является конструирование блочного эпитетного комплекса, объединяющего в себе субстантив и его окказиональную характеристику. Такой комплекс употребляется в нерасчлененном виде: в его эпитеты сохранены составе в застывшем виде, в определенной форме (вьюг-твоих-приютство), что сближает его с постоянным эпитетом.
Таким образом, структурные типы эпитетов и эпитетных комплексов представлены в творчестве М.Цветаевой как уже известными в стилистике конфигурациями (парный, повторяющийся), так и специфически авторскими (блочные эпитетные комплексы). Все эти типы определений призваны объемно характеризовать конкретную ситуацию, подчеркнуто выразить авторское отношение к предмету речи.
ГЛАВА III. ОСНОВНЫЕ СЕМАНТИЧЕСКИЕ ГРУППЫ ЛЕКСЕМ, ВЫСТУПАЮЩИХ В ФУНКЦИИ ЭПИТЕТОВ И ОПРЕДЕЛЯЕМЫХ СЛОВ
В главе рассматриваются семантические группы эпитетов и лексем, выступающих в функции эпитетов, при различных субстантивах, а также группы субстантивов, распределенные по нескольким смысловым сферам, с целью выявить сферы действительности, которые широко представлены в составе эпифраз. Таким образом, проводится двустороннее описание эпифразы: сначала со стороны семантического типа лексемы-эпитета, затем с позиции определяемого слова.
В ходе описания основных типов определений, их лексических значений и субстантивов, при которых эти определения используются в качестве эпитетов, оказывается возможным выявление закономерностей работы М.Цветаевой с адъективной и субстантивной лексикой в плане избирательности именных лексем и учета валентностных свойств компонентов эпифразы. Систематизированному описанию подвергаются адъективы, наречия, слова категории состояния, причастные и деепричастные формы лексем-эпитетов.
3.1. Семантические группы лексем, выступающих в функции эпитетов
Анализу были подвергнуты только те фрагменты стихотворных и прозаических произведений М.Цветаевой, в состав которых входили именные блоки, имеющие структуру типа «имя (субстантив) + эпитет» (прилагательное, наречие/слова категории состояния, причастие, деепричастие, некоторые местоимения и субстантивы).
Под семантической группой понимается объединение лексики на основе общего денотативного компонента значения, общих категориально-грамматической и категориально-лексической сем. Среди лексем-эпитетов, выраженных прилагательными, наречиями, причастиями и деепричастиями, выделяются четыре семантические группы художественных определений, зафиксированные в текстах произведений М.Цветаевой (в порядке убывания количества словоупотреблений эпитетов, образующих данную группу). Первые две группы наиболее репрезентативны по количеству употреблений эпитетов и по составу лексем, две других менее употребительны, но интересны с точки зрения семантических модификаций эпитетов.
1. Лексемы, характеризующие лицо (938 словоупотреблений, 356 различных эпитетов): ревнивый ветер.
2.Семантическая группа лексем, обозначающих физические свойства бытия (875 словоупотреблений, 177 различных эпитетов): сладкий обман.
3.Особая группа «динамических» эпитетов (156 словоупотреблений, 118 различных эпитетов): ввысь сорвавшийся лес (Особое место занимает группы относительных адъективов с семантикой «имеющий отношение к…», а также притяжательных прилагательных, которые в контексте могут выступать в функции эпитета. ).
4. Лексемы, обозначающие оценку «в чистом виде» (92 словоупотребления, 23 различных эпитета): прекрасные глаза, великолепная картина.
Таблица 2
Основные семантические группы эпитетов в текстах М.Цветаевой
№ п/п |
Семантическая группа |
Число словоупотреблений |
Число лексем |
1 |
Эпитеты сферы «лицо» |
938 |
356 |
2 |
Эмпирические эпитеты |
875 |
177 |
3 |
«Динамические» эпитеты |
156 |
118 |
4 |
Оценочные эпитеты |
92 |
23 |
Отметим, что деление слов, используемых в функции эпитетов, на семантические группы в известной степени условно, поскольку между ними нет четких границ: например, физические свойства объекта могут относиться как к лицам, так и к объектам (ср. звонкий голос и звонкий скрежет). Оценочные эпитеты могут быть разной природы и относиться ко всем трем группам: капризный характер, красивый стан; одни из них относятся к так называемым «чисто оценочным словам» (хороший/плохой, дурной, красивый / некрасивый и т.д.), а другие становятся оценочными благодаря привнесению в их семантику дополнительных сем (брезгливый, лицемерный). «Динамические» эпитеты частично представлены в первой рубрике (характеризующие действующее лицо), но также очень разнородны по своему употреблению (бегущая река, спешащий человек).
На разных уровнях систематизации языкового материала применялось несколько линий описания, учитывающих общее количество словоупотреблений определений, а также число лексем, образующих семантическую группу.
Рассмотрим подробнее семантические группы слов-эпитетов, зафиксированные в текстах М.Цветаевой. Все они употребляются в различных значениях: некоторые в прямом (легкая ноша), другие в переносном (громкое сердце). Вначале с целью семантической рубрикации приводится общий состав лексем-эпитетов безотносительно к их конкретному значению с некоторыми примерами употребления; ниже будет описан механизм образования переносных значений эпитетов.
1.Лексемы, характеризующие лицо
Группа лексем, характеризующих субъекта (человека, а также живое существо), является самой многочисленной и продуктивной в творчестве М.Цветаевой. С одной стороны, это объясняется особым вниманием поэта к человеку, его внутренней жизни, будь то лирическая героиня или персонажи произведений, а также во многом общеязыковой и общепоэтической тенденциями в олицетворении реалий действительности или метонимического обозначения человека. Среди них зафиксированы следующие группы.
1.1. Семантическая группа лексем, обозначающих эмоционально-психологическое состояние субъекта (259 словоупотреблений, 30 различных эпитетов): печальные глаза, радостный взгляд.
1.2. Семантическая группа лексем, обозначающих внешний облик субъекта; его физическое состояние (157 словоупотреблений, 68 различных эпитетов): широкоокая печаль (о глазах субъекта).
1.3. Семантическая группа лексем, обозначающих характер субъекта (109 словоупотреблений, 37 различных эпитетов): скрытные ресницы, дерзкая кровь, доверчивое слово.
1.4. Семантическая группа лексем, характеризующих субъекта как производителя действия (100 словоупотреблений, 95 различных эпитетов): память не проданная.
1.5. Семантическая группа лексем, обозначающих межличностные отношения (99 словоупотреблений, 44 различных эпитета): ревнивые ресницы, льстивая улыбка.
1.6. Семантическая группа лексем, обозначающих возраст субъекта (95 словоупотреблений, 8 различных эпитетов): старческие очи, юный взгляд.
1.7. Семантическая групп лексем, обозначающих интеллектуальные способности субъекта (55 словоупотреблений, 21 различный эпитет): памятливый рот, мудрый зрачок.
1.8. Семантическая группа лексем, характеризующих речевую деятельность субъекта в широком смысле, включая пение, смех (42 словоупотребления, 40 различных эпитетов): улыбнувшиеся щеки, поющий рот.
1.9. Семантическая группа лексем, обозначающих социальный статус лица (22 словоупотребления, 13 различных эпитетов): барская, царская тоска, лавина простонародная (см. Приложение II).
Рассмотрим каждую из выделенных подгрупп подробнее. Лексемы внутри группы располагаются в порядке убывания количества их употребления в текстах М.Цветаевой, а затем исходя из их семантических особенностей.
1.1.Семантическая группа лексем, обозначающих эмоционально-психологическое состояние субъекта
Рассматриваемая группа отличается богатством словоупотреблений при относительно небольшом лексемном составе эпитетов. В состав данной группы входят такие прилагательные, как (в скобках указывается количество словоупотреблений): печальный (127), (грустный) (67), горюющий (1), веселый (2), радостный (7), гневный (4), негодующий (1), неспокойный (1), тоскующий (1), яростный (1).
Наречия: горько (2) (в значении «обидно»), грустно (2), отрадно (2), печально (2), радостно (2), сладко (в значении «приятно») (2), самовольно (1), взволнованно (1), стыдно (1).
Слова категории состояния: грустно (1), скорбно (1), скучно (1).
Деепричастия: смеясь (15), плача (5), тоскуя (2), печаля(сь) (2), радуясь (1); дивясь (дивяся) (2).
Эмоционально-психологическое состояние субъекта передается эпитетами двух противоположных значений.
1. Лексемы-эпитеты с семантикой «позитивное (положительное) эмоционально-психологическое состояние»: радостный (веселый), добрый:
2. Лексемы-эпитеты с семантикой «негативное (отрицательное) эмоционально-психологическое состояние»:
а) характеризующие общее негативное настроение: невеселый, неспокойный, печальный (грустный), тоскующий, злой (и усилительный синоним лютый);
б) описывающие состояние сильного гнева, ярости: гневный, негодующий, яростный.
Разноплановая характеристика субъекта может передаваться парными контекстуальными эпитетами-антонимами: Но глядела в партер – безучастно и весело – дама [1: 133] (см. об этом в главе II).
1.2. Семантическая группа лексем, обозначающих внешний облик субъекта, его физическое состояние
1. Определения со значением внешнего облика, характеризующие:
– общий внешний вид: ангельский(2) / ангелоподобный (1);
–внешний вид лица (губ, рта, зубов, носа): чернобровый (4), безбородый (2); каменнобровый (1), крутобровый (1), крутолобый (1), большеротый (1), ротастый (1); морщинистый (1), оскаленный (1), острозубый (1), широкоскулый (1); горбоносый (1); круглолицый (1);
– выражение и внешний вид глаз:
а) с компонентом око: голубоокий (1), звездоочитый (1); каменноокий (1), молниеокий (1), черноокий (1), широкоокий (1), ясноокий (1);
б) иные номинации: заплаканный (1).
– характеристика состояния волосяного покрова, головы: простоволосый (без головного убора) (2), белокурый (1), волосатый (косматый) (1), гривастый (1), курчавый (1), лысый (1),светлокудрый/светлоголовый (1), седобородый (1);
– осанка, спина: горбатый/сгорбленный/согбенный (по 1), статный (1), степенный (1), стройный (1);
– характеристика лица по линии «лишенный какой-либо части тела»: безглазый (1), безгубый (1), безлобый (1), безносый (1);
– внешний вид ног: босой (1).
2. Определения с семантикой «находящийся в определенном физическом состоянии»:
– «погруженный в состояние сна/бодрствующий»: сонный (40), бессонный (24), заспанный (1), невыспавшийся (1); нежась (1);
– «способный /не способный видеть»: зоркий (10) / зорко (2), зрячий (1), незрячий (1), слепо (1); слепоокий (1);
– «(не)способный передвигаться»: хромой (2);
– «ощущающий чувство голода»: голодный (2);
– «находящийся в состоянии опьянения»: пьяный (2), пьяно (2), отрезвленный (1).
Эпифрастическому выражению чаще подвергаются характеристики субъекта по линии описания его внешнего облика, причем заметим, что субъект понимается нами широко: разлука оказывается черноокой, а память – безгубой, безмясой, безносой.
1.3.Семантическая группа лексем, обозначающих характер субъекта
К данной группе относятся следующие прилагательные: страстный (16), капризный (16), шалый (7), смелый (6), властный (властолюбивый) (5), гордый (5), наглый (5), надменный (4), дерзкий (3), вероломный (3), скромный (3), угрюмый (3), упрямый (3), бешеный (2), безжалостный (2), высокомерный (2), кроткий (2), робкий (2), мужественный (2), доверчивый (2), застенчивый (1), лживый (1), молчаливый (1), себялюбивый (1), скрытный (1), суровый (1).
К данной группе относятся и некоторые эпитеты-наречия: нагло (1), невинно (1), смело (1), страстно (1), упрямо (1); слово категории состояния - лень (1); причастия: любивший, ненавидевший/ненавидимый, смущающийся.
Подгруппа эпитетов со значением характера субъекта или его поведенческих особенностей очень широка и разнообразна. В нее входят:
– эпитеты с семантикой «положительно оцениваемый характер»:
1. с семой «открытый, наивный»: доверчивый;
- 2. с семой «волевые качества субъекта»: мужественный, смелый;
3. с семой «скромный»: застенчивый, кроткий, скромный; замкнутый; - эпитеты с семантикой «плохой характер»;
4. с семой «негативно оцениваемый характер»:
– не несущий ответственности, не выполняющий обещания: безответственный, вероломный;
– не умеющий сопереживать: бесчувственный;
–тщеславный: высокомерный, гордый, надменный;
– попирающий этические нормы: наглый;
– с непостоянным характером: капризный;
– «несдержанный»: бешеный, шалый; дерзкий;
– «эгоистичный»: упрямый, себялюбивый.
Особую группу занимают эпитеты со значением «характер, определяемый по речевым качествам субъекта»: ворчливый, лживый, молчаливый, скрытный.
1.4.Семантическая группа лексем, характеризующих субъекта как производителя действия
Субъект способен производить огромное количество действий.
1.4.1. Лексемы-эпитеты с семантикой ручной деятельности: (к объекту) ваянный (1), взрыхленный (1), пашущий (1), подкованный (1), скошенный (1); воплотивший (1); взлелеянный (1), создав (1); среди них действия, производимые только при помощи руки: гладя (3), воздев (руки) (1), вручая (1), грозя (ножом) (1), держа (1), занеся (руку) (1), затрагивая (1), захвативши (1), опустивши (руку) (1), пронзив (мечом) (1), стиснув (руки) (1) (19 употреблений).
1.4.2. Лексемы-эпитеты с семантикой перемещения в пространстве с большой /маленькой скоростью: мчащийся (1), настигаемый (1), настигающий (1), сорвавшийся (1), спешащий (1), стремящийся (1), мающий (1), медлящий (1), гонимый (1), убегающий (1). Деепричастия: выступив (1), замедляя шаг (1), исчезая (1), летя (1), покружась (1), убегая (1), удаляющийся (1), уходящий (1)(18 употреблений).
1.4.3. Лексемы-эпитеты со значением деструктивного действия, совершаемого во вред другому (12 употреблений).
– по отношению к человеку/предмету, не приводящее к его смерти/уничтожению: бьющий (1), жаленный/жаля (1), низвергаемый (1), стравленный (1), хлещущий (1);
– приводящее к смерти человека: задушивший (1), распинаемый (1), убитый (1), (к ним примыкают такие лексемы, как усопший (1); вымирающий (1); схоронив (1).
– деструкция предмета, производимая субъектом, и ее результат: испепелив (1), расколотый (1), треснувший (1).
1.4.4.Лексемы-эпитеты, относящиеся к действию купли/продажи: купивший (2), проданный (2), платный (2), непроданный (1), распроданный (1), распродавая (1), плоченный (1)(10 употреблений).
1.4.5.Лексемы-эпитеты, характеризующие действия субъекта, производимые посредством глаз: не закрывая глаза (2), отвернув (взгляд) (2), глаза устремляя вниз (1), глядя (1), завидев (1), опуская глаза (1), уставясь (1), ширя глаза (1) (10 употреблений).
1.4.6. Лексемы-эпитеты с приставкой обез/обес- со значением лишения качества: обезжемчуженный (1), обеззноенный (1), обезмуженный (1), обескровленный (1), обеспамятевший (1)(5 употреблений).
1.4.7. Лексемы-эпитеты со значением «умирать/рождаться»: умирающий /умирая (2), погребенный (1), похоронный (1), рожденный (1) (5 употреблений).
1.4.8. Лексемы-эпитеты, обозначающие процесс письма/творчества: пишущий (1); (не) вписанный (1), исчерканный (1), запечатленный (1)(4 употребления).
1.4.9. Лексемы-эпитеты, обозначающие признак по действию соединения: жмущийся (1), обнимающий (1), сопровождающий (1)(3 употребления).
1.4.10. Лексемы-эпитеты со значением разъединения: неразрезанный (1), разъединяющий (1), режа (1)(3 употребления).
1.4.11. Лексемы-эпитеты с приставкой недо-, обозначающие признак, связанный с неоконченным, не доведенным до конца действием: недодышанный (1), недокрикнутый (1) (2 употребления).
1.4.12.Лексемы-эпитеты со значением сопротивления: упирающийся (1), упорствующий (1)(2 употребления).
1.4.13. Лексемы-эпитеты с семантикой действия, направленного на кого-то/что-то: нацеленный (1 употребление).
1.4.14. Лексемы-эпитеты с семантикой действия-состояния: плачущий (1), содрогаясь (1), упиваясь (1).
1.5. Семантическая группа лексем, обозначающих межличностные отношения
Субъект в аспекте его характеристики с позиции межличностных отношений предстает довольно противоречивым. Данная группа эпитетов может быть распределена на несколько семантических подгрупп.
1. Лексемы с семантикой «располагающий к себе другого, привлекающий к себе»: нежный (14) / нежно (3), ласковый (13), бескорыстный (1), благодарный (1), взаимный (1), влекущий (1), желанный (1), любовный (1), многолюбивый (1), сострадательный (1), чуткий (1); лаская (1), лелея (1), любя (1), обняв (1), обожая (1); пленяясь (1), поцеловав (1).
2. Лексемы с семантикой «находящийся в гармонии с Другим»: успокоенный (2); равносильный (1) , равномощный (1), равносущий (1).
3. Лексемы с семантикой «находящийся в состоянии конфронтации с другими или испытывающий давление со стороны других»: «побежденный»: беззащитный (1), безответный (1), попранный (1);«непобежденный»: непокорный (1).
4.Лексемы с семантикой «виноватый или невиноватый перед другим»: невинный (8), виновный (4), извиняющийся (2).
5. Лексемы со значением «невоспитанный»: невежливый (1), невоспитанный (1).
6. Лексемы со значением «одинокий»: одинокий (6), сирый (2); сторонясь (1).
7. Лексемы со значением «испытывающий эмоцию, вызванную кем-либо/чем-либо» (пересечение с эмоциональными эпитетами): восхищенный (2), опечаленный (1), растроганный (1).
8. Лексемы со значением «исцеляющий, придающий силы»: чудодейственный (1), чудотворный (1).
9. Лексема льстивый (4): хитрый, говорящий льстивые слова, заискивающий.
10. Лексема со значением «ревнивый» – ревнивый (4).
11. Лексема со значением «преданный» – преданный (1).
12. Лексема со значением «испытывающий чувство отвращения»: брезгливый (4).
Субъект с позиции его межличностных отношений приобретает объемные, многоплановые характеристики.
1.6. Семантическая группа лексем, обозначающих возраст субъекта
Данная группа представлена очень продуктивным прилагательным юный (59), прилагательными старческий, старый (14), молодой (13), седой (6), дряхлый (1), младенческий (1); семилетний (1).
Как видно из списка приведенных эпитетов, поэт акцентирует внимание на двух таких возрастных характеристиках субъекта, как молодой (юный, младенческий, семилетний) и старый (старческий, седой). Чаще оказываются в фокусе внимания эпитеты юный и молодой (всего 74 употребления), нежели старый, старческий, седой (всего 20 употреблений). При этом необходимо отметить, что определение юный используется чаще, чем определение молодой, поскольку М.Цветаевой важнее подчеркнуть не просто возраст субъекта (молодой – «не достигший зрелого возраста, еще не старый; свойственный, присущий молодости), но и его неопытность.
1.7. Семантическая группа лексем, обозначающих интеллектуальные способности субъекта
Данные эпитеты могут быть дифференцированы следующим образом:
– эпитеты, обозначающие общий интеллектуальный потенциал личности: умный (8), глупый (6), тупой (2); умудренный (1);
– эпитеты, характеризующие память субъекта: памятливый (15), беспамятный (3), вспомнивший (2), забывчивый (1), забывши (1), незабывший (1);
– эпитеты, содержащие ситуативную интеллектуальную характеристику лица: задумчивый (3), знающий (2); узнав (2), зная/не зная (2), изведав (1); не вычитав примет (1), подумавши (1), перебрав (в уме) (1), отбросив (1), мнимый (1);
– эпитет со значением нарушения интеллекта: сошедший с ума (1).
Отметим особенность использования М.Цветаевой эпитетов данной группы: чаще всего представлен эпитет памятливый – «обладающий хорошей памятью»; это определение расширяет его за счет того, что сама память понимается не просто как интеллектуальная операция, но и как эмоциональное припоминание.
1.8. Семантическая группа лексем, характеризующих речевую деятельность субъекта в широком смысле
Данная группа представлена эпитетами, характеризующими следующие действия:
речь:
– сообщение, утверждение: вбросивший (слово) (1), вещающий (1), молвивший (1), не ждущий ответа (1), объявивший (1), подтверждающий (1), уверяющий (1), твердивший (1); вторя (1);
– акустические, артикуляционные, смысловые особенности речи: шептавший (1), молча (1), не смолкая (1), выспренный (1), божась (1), ноя (1), прикрываясь (словом) (1); а также звуковые эпитеты, используемые как метафорические обозначения речи: скрежещущий, щебечущий;
– воздействие, спор: грозивший (1), недознанный (1), перекричавший (1), спорящий (1), споря (1), язвящий (1); кляня (1), одевая ответы в броню (1); призывая (1)/воззвав (к ответу) (1);
– гадание, заговор: гадательный (1), гадающий (1); заговоренный (1);
– ложь: лгущий (3); затаив (слово) (1), притая (слово) (1);
– пение: баюкающий (1), поющий (1);
– смех: улыбнувшийся (1); улыбаясь (см. в разделе, посвященном эмоциональной характеристике; пересекающиеся рубрики);
1.9.Семантическая группа лексем, обозначающих социальный статус лица
К данной группе определений относятся такие, которые характеризуют лицо/субъекта как члена определенной социальной группы: царский (6), богатый (3), нищий (2), великосветский (2), барский (1), высокородный (1), графский (1), дворянский (1), знатный (1), княжеский (1), светский (1), незаконнорожденный (1), простонародный (1).
Субъект с точки зрения социального статуса может быть охарактеризован с позиции:
– высокого положения в обществе: великосветский, (не)светский, барский, высокородный, графский, дворянский, знатный, княжеский;
– низкого положения в обществе: незаконнорожденный, простонародный;
– благосостояния: богатый, бедный, нищий.
2. Семантическая группа лексем, обозначающих физические свойства бытия (группа эмпирических эпитетов)
Термин «эмпирийные прилагательные» (А.И.Шрамм) используется лингвистами для отграничения определений, описывающих физические, наблюдаемые признаки предметов и явлений, от определений, относящихся к абстрактным понятиям. М.Ю. Сидорова вводит термин «наблюдаемые эмпирические прилагательные», подразумевая под ними те, которые характеризуют цвет, форму, материал предметов, в отличие от оценочных и эмоциональных, семантика которых определяется субъектом речи, а не реальными свойствами объектов [Сидорова 1994]. К рассматриваемым эпитетам отнесем следующие группы.
2.1.Лексемы-эпитеты со значением познания субъектом предметов с помощью различных органов чувств (778 словоупотреблений, 99 различных эпитетов).
2.1.1. Лексемы со значением зрительного восприятия (585 словоупотреблений, 24 различных эпитета): черный Пушкин, ржавый лист.
2.1.2. Лексемы со значением осязательного восприятия (37 словоупотреблений, 12 различных эпитетов): тяжкая ноша.
2.1.3. Лексемы со значением слухового восприятия (36 словоупотреблений, 13 различных эпитетов): глухой звук, громкая тишина.
2.1.4. Лексемы со значением вкусового восприятия (26 словоупотреблений, 8 различных эпитетов): кислый хлеб, горький мед.
2.1.5. Лексемы со значением обонятельного восприятия (4 словоупотребления, 4 различных эпитета): душные цветы.
2.1.6 Лексемы с семантикой «обладающий определенной формой и размерами (параметрами)», воспринимаемыми различными рецепторами (43 словоупотребления, 6 различных эпитетов).
2.1.7.Лексемы со значением «изготовленный/состоящий из какого-либо материала» (47 словоупотреблений, 32 различных эпитета): замшевый волк.
2.2. Группа лексем пространственной семантики (33 словоупотребления, 33 различных эпитета): заоконная вата, нигдешние скалы (см. Приложение II).
Все названные выше группы эпитетов объединяет то, что они передают признак, который внутренне присущ предмету/лицу и сенсорно познаваем воспринимающим (материал – на ощупь, форма и размер – зрительно и тактильно и т.д.).
Кроме того, выделим группу лексем темпоральной семантики (64 словоупотребления, 45 различных эпитетов: вечерний час, прошлогодний снег) и группу лексем пространственной семантики (кладбищенская земляника, альпийские бубенчики).
Рассмотрим подробнее каждую из подгрупп.
Лексика, относящаяся к характеристике внешних физических свойств и качеств предметов и явлений, является важной частью лексикона писателя. Эпитеты данной группы используются при атрибутизации явлений, их физических качеств, которые воспринимаются с помощью органов чувств человека.
2.1.1. Лексемы со значением зрительного восприятия
В данном разделе приведем только цветовые эпитеты (544 словоупотребления, 20 различных эпитетов), другие будут рассмотрены в группе параметрических эпитетов.
Основное место среди данной группы определений занимают эпитеты цветовой семантики, воспринимаемые исключительно зрительными рецепторами. Цветовые прилагательные представлены в текстах М.Цветаевой очень многообразно: активно употребляются как ахроматические, так и хроматические определения:
– ахроматические цвета: черный/темный (151 употребление), белый (132);
– хроматические цвета: красный (117), синий (92), голубой (8), лазурный (37), зеленый (51), золотой (25), серебряный (22), розовый (18), серый (11), желтый (8), малиновый (2), лиловый (1), бирюзовый (1), перламутровый (1), изумрудный (1), янтарный (1).
В единичных словоупотреблениях присутствуют и такие эпитеты, которые в качестве одной из дифференциальных сем содержат сему цвета: цвета кофейной гущи и подобные.
Эпитеты-причастия зрительного восприятия представлены лексемами: видевший (4), глядящий(ся) (3), видывавший (1), невидимый (1), прищуривающийся (1).
Достаточно редки эпитеты-деепричастия: бледнея (1), сверкая (1).
2.1.2. В подгруппу лексем со значением осязательного восприятия входят определения:
– весовой семантики: легкий/легко (8 употреблений), тяжелый/тяжело (12); невесомый (1);
– температурной семантики: холодный/ледяной, холодно (5), горячий (2);
– семантики «качество предмета, определяемое на ощупь»: мягкий, твердый (2), пушистый (1);
– семантики «влажный/сухой»: влажный (1), сухой (1);
– семантики консистенции: сывороточный (1).
Многие определения данной группы используются не только в прямых, но и в переносных лексических значениях. Так, эпитет легкий чаще употребляется в значениях «исполняемый, достигаемый, преодолеваемый без большого труда, усилий», «не напряженный, не затруднительный» (легкий пляс, легкий закон).
2.1.3. Лексемы со значением слухового восприятия: тихий (21), звонкий (3), громкий (2), ворко-клекочущий (1), зычный (1), гремучий (1), заглушенный (1), колокольный (1); прозвеневший (1); внимая (1), звеня (1), звякая (1); прошумя (1).
Как правило, данные определения употребляются в прямом значении; первое из них – тихий – преимущественно с семантикой «спокойный», звонкий и громкий, зычный – со значением «звучный, заметный».
2.1.4. Лексемы со значением вкусового восприятия: сладкий (17 эпифраз), соленый (2), горький (2), жгучий (1), кислый (1), острый (на вкус) (1), постный (1), пряный (1).
Кроме прямых значений, некоторые рассматриваемые эпитеты употребляются во вторичных значениях при характеристике абстрактных сущностей или человека, актуализируя вторичные значения: сладкий – «приятный, доставляющий удовольствие» (сладкий обман); горький – «горестный, тяжелый» (горький дар, опыт).
2.1.5. Лексемы со значением обонятельного восприятия: благоуханный (1), душный (1), удушливый (1); проблагоухав (1).
Восприятие природных явлений выражается посредством слов категории состояния: холодно (2), высоко (1), звездно (1), лунно (1), пенно (1), светло (1), солнечно (1), туманно (1).
2.1.6. К лексемам с семантикой «обладающий определенной формой и размерами (параметрами)» относится группа параметрических определений, обозначающих размер предметов (43 словоупотребления, 6 различных эпитетов): большой, огромный (26), маленький (10), просторный (5), крохотный (1), крупный (1).
Параметрические прилагательные, описывающие размеры предметов, употребляются в своих прямых значениях: большой – «значительный по размерам, величине, силе, выдающийся» и маленький – «небольшой по размерам, величине, незначительный». Объекты воспринимаются как зрительно, так и осязательно, поэтому их относим к данной рубрике условно.
Эпитеты со значением «обладающий определенной формой» конкретизируют тип параметра; они представлены лексемами:
– прилагательными и наречиями формы: квадратный (1), круглый/кругло (1), плавный (с плавными, неострыми углами) (1);
– прилагательными и наречиями длины (в том числе, с семой «время»): длинный (3), короткий/коротко (2), продольный (1);
– прилагательными ширины: узкий (1), широкий (1);
–прилагательным высоты: высокий (1);
–прилагательным, называющим особенности поверхности предмета: плоский (1).
2.1.7.Лексемы со значением «изготовленный/состоящий из какого-либо материала» представлены 32 определениями, употребленными в текстах поэта, – характеристики объектов в данном аспекте редко становятся востребованными из-за отсутствия экспрессивных компонентов значения.
Материал (в широком смысле), из которого состоит объект, может быть самым разнообразным:
– природные объекты:
а) деревья, растения: лиственный (3), сосновый (3), апельсинный (2), абрикосный (1), березовый (1), гранитный (1), ивовый (1), каменный (1), лопушиный (1), мандаринный (1) , ромаший (1), рябиновый (1); соломенный (1);
б) животные: раковинный (5), горностаевый (1);
в)природные явления: вьюжный (1), метельный (1);
– различные артефакты: ткань и пуговицы (льняной (2), шелковый (2), замшевый (1), матрасный (1), пеленочный (1), пуговичный (1)), железо (железный (3), рельсовый (1), свинцовый (1)), бумага (бумажный (1), пергаментный (1)),стекло (стеклянный, (2), хрустальный (2)), иные материалы (восковой (1), гипсовый (1)).
В плане новизны номинации отметим окказиональные слова: ромаший, лопушиный, метельный.
Следующие две группы определений относятся к характеристике восприятия не конкретных реалий, а абстрактных сущностей - времени и пространства.
2.3. Лексемы темпоральной семантики
Группа эпитетов темпоральной семантики состоит из следующих объединений адъективов:
а) названия признаков, связанных с определенными частями суток/дней недели: вчерашний (2), вечерний (2), двунощный (1), дневной (1), завтрашний (1), ночной (1), полночный/полунощный (1/1), утренний (1); воскресный (1);
б) номинации признаков, связанных с определенными частями года: весенний (2), летний (2), мартовский (2), майский (1), осенний (1); прошлогодний (1);
в) названия признаков, связанных с продолжительными промежутками времени: вечный (8), беззакатный (1), довременный (1), непрерывный (1); старинный (1), столетний (1); продленный (1);
г) именования признаков, связанных с ситуациями, относящимися к определенным (ситуативным) временным промежуткам: новогодний (1), пасхальный (1), предсвадебный (1);
д) номинации признаков, связанных с названиями далекого прошлого: прабогатырский (2), ветхозаветный (1), евангельский (1), стародавний (1);
е) номинации признаков, связанных с периодически происходящими событиями: еженощный (1), ежеутренний (1), каждодневный (1);
ж) названия признаков, связанных с конкретными временными периодами: двухнедельный (1), пятидневный (1);
з) признак, связанный с номинацией будущего: грядущий (1).
Наречия представлены лексемами: вечно (5), давно (2), долго (2), безостановочно (1), поздно (1).
2.4. Группа лексем пространственной семантики
Семантика данных эпитетов очень разнообразна: представлены относительные адъективы со значением общего указания на локализацию объекта (подземный, наземный и др.) и с семантикой конкретного месторасположения (кладбищенский, Альпийский, рельсовый).
При характеристике месторасположения (локализации) признака в пределах/около определенного объекта поэт использует разнообразную лексику конкретной семантики (причем часто образно ее переосмысляя), которая определяет:
– предметы: кресло, стекло, могила, памятник; метро: Ползет подземный змей, ползет, везет людей (метро) [2: 455]; Ох, узка подземная кровать (могила) [2:224];
– реалии природы: роща, земляника; ширь, синь; звон: Железнодорожные полотна, // Рельсовая режущая синь! [2:208]; На что мне облака и степи и вся подсолнечная ширь [1: 122]; Кладбищенской земляники // Крупнее и слаще нет [1:177]; Альпийских бубенчиков звон [2:367]; Над синевою подмосковных рощ накрапывает колокольный дождь [1: 341];
– состояния человека: жар, тоска: В девичество – в жар тот щечный[3:753].
Группа лексем в функции эпитетов, описывающая окружающий мир в восприятии человека, показала во многом активность общеязыкового пласта лексики.
Первые две группы лексем-эпитетов, будучи самыми репрезентативными и многочисленными, убеждают в том, что при классификации эпитетов не наблюдается четких границ между рубриками.
3. «Динамические» эпитеты
К динамическим эпитетам относятся в основном эпитеты-причастия, связанные с действиями, производимыми стихийными силами (природными явлениями, стихиями или силами, не зависящими от человека).
3.1. Горения и температурного состояния: горящий (3), дымящий, жгущий (1), остывший (1); палящий (1), раскаленный (1) (восприятие+действие); сгорающий (1).
3.2. Консистенции и температурного состояния: заледеневающий (1), застывший (1); капкий (1), шипящий (1), тающий (1); вскипающий (1).
3.3. С семантикой «покрытый растительностью»: поросший (1).
4.Семантическая группа эпитетов лексем, обозначающих оценку
Данная группа эпитетов несколько условна, поскольку оценочный компонент может передаваться и многими другими группами определений. К данной группе относятся слова-эпитеты, обозначающие оценку «в чистом виде» (82 словоупотребления, 14 различных эпитетов: прекрасные глаза, великолепная картина) и лексемы с семантикой сравнения (10 словоупотреблений, 9 различных эпитетов: по-маяковски, по-шаховски).
4.1. Семантическая группа лексем, обозначающих оценку «в чистом виде»
Среди типично оценочных эпитетов представлены эпитеты двух групп:
– эпитеты с положительной оценкой: милый (21), добрый (8), славный (5), настоящий (3) (всего 37 употреблений);
– эпитеты с отрицательной оценкой: злой/злостный (26 употреблений), дурной (5), ужасный (3), недобрый (2), ненавистный (2), омерзительный (1).
Данные группы оценочных определений представляют собой общепоэтическое употребление эпитетов при выражении авторского эмоционального отношения к различным событиям и ситуациям.
Наречия представлены распространенными и употребительными наречиями: хорошо (3), плохо (2), дурно (2).
Другая группа оценочных слов выражает отношение пишущего к лицам или явлениям не в чистом виде, а косвенно, посредством указания на другой, смежный или близкий признак.
4.2. Группа лексем с семантикой сравнения
Эпитеты-прилагательные со значением сравнения объекта с кем- или чем-либо, в том числе содержат в своей морфемной структуре элемент -подобный: солнцеподобный (2), громоподобный (1).
К данной группе относятся наречия, семантика которых складывается из признакового компонента и сравнительного компонента, способствующего выражению интенсивности признака. Среди них такие эпитеты, как королевски-прост, дьявольски-прост, по-братски, по-божьи, по-верблюжьи, по-маяковски, по-шаховски (по 1 употреблению данных единиц).
5. Особую группу составляют относительные адъективы, используемые в качестве эпитетов. Среди определений с обобщенным значением «относящийся к….» (72 словоупотребления, 60 различных эпитетов), выделены следующие группы:
а) прилагательные, характеризующие объект по линии «относящийся к человеку (лицу)» (так называемые относительно-притяжательные адъективы, могут быть условно отнесены и к притяжательным):
– относящийся к субъекту/предмету как к представителю страны/ национальности: российский (3), русский (3), английский (1), казацкий (1), китайский (1), мальтийский (1), немецкий (1), палестинский (1), персиянский / персидский (1/1), польский (1), половецкий (1), скифский (1), таборный (1), татарский (1), турецкий (1), французский (1), цыганский (1);
– относящийся к человеку-родственнику: материнский (3), отцовский (3), братский (2), дочерний (2), братственный (1), родословный (1);
–относящийся к части человеческого тела: подъязычный (1), ресничный (1), щечный (1);
б) прилагательные, характеризующие объект по линии «относящийся к природным объектам»: бузинный, ветреный, водопадный, вьюжный, дождевой, дорожный, дубовый, звездный, земной, костровый, лесной, морской, огневой, световой, туманный (по 1 употреблению); а также рассмотренные выше лиственный (3), сосновый (3), апельсинный (2), абрикосный (1), березовый (1), гранитный (1), ивовый (1), каменный (1), лопушиный (1), мандаринный (1) , ромаший (1), рябиновый (1); соломенный (1);
в) прилагательные, характеризующие объект по линии «относящийся к предмету (артефакту)»:
–улица/дом: водосточный (1), заоконный/оконный (1/1), каминный (1), казарменный (1), кремлевский (1), колокольный (1); кресельный (1), паровозный (1), фонарный (1);
–музыка: лирический (2), музыкальный (2), барабанный (1), органный (1), сонатинный (1), струнный (1);
– другие определения: басенный (1), винный (1).
6. Лексемы со значением притяжательности (принадлежности) (56 единиц)
Данная группа представлена притяжательными прилагательными, причем состав ее семантически однороден: это прилагательные со значением «принадлежащий кому, свойственный кому», которое в составе эпифразы обогащается значением сравнения - «такой, как у кого-то, похожий на кого-то, обладающий чьими-то свойствами»:
– как у животного: конский/конный (5), лебединый (4), верблюжий (2), волчий (2), гусиный (1), кошачий (1), львиный (1), медвежий (1), орлиный (1), совиный (1), соловьиный (1);
–как у мифологического существа/библейского персонажа: Адамов (2), амазоний (1), Вакховый (1), Давидов (1), Иисусов (1), Ипполитов (1), Саулов (1), троянский (1);
– как у человека: атаманов (1), братский (1), братственный (1), гусляров (1), детский (1), дочерний (1), Колумбовый (1), офицерский (1), поэтовый (1), прусский (1), разбойный (1), ребячий (1), славянский (1), солдатский (1), старуший (1), сыновний (1), таборный (1), царев (1), Царицын (1), царский (1), цыганский (1); пушкинский (5), паганиниевский (1).
Особое место отводим притяжательным местоимениям: свой, твой, мой, ваш, наш, используемым в качестве эпитетов (см. выше).
В ходе обзора семантических групп эпитетов и лексем в роли эпитетов были зафиксированы различные лексемы, выступающие в функции эпитетов в произведениях М.Цветаевой. Поскольку целью настоящего раздела является инвентаризация всего корпуса эпитетов и распределение их по тематическим семантическим рубрикам, то оправданна лишь констатация употребления лексемы в роли эпитета, в дальнейшем будет проанализирована сочетаемость данных лексем с субстантивами, что докажет их «эпитетный статус». При описании сочетаемости эпитетов с субстантивами будут выявлены общие, закономерные и индивидуальные особенности работы М.Цветаевой с эпитетами.
3.2. Основные группы субстантивов, входящих в состав эпифраз в качестве определяемых слов
Состав определяемых слов, образующих цветаевскую эпифразу, неоднороден по своему денотативному типу и может быть распределен по нескольким смысловым блокам, субсферам. В нашей работе предпринято деление денотативных сфер на три – сферы человека, артефактов и природы. Это деление является условным, поскольку первые две очень тесно связаны друг с другом: человек живет в мире артефактов, создавая их, «отражаясь в них». Вначале приведем состав субстантивов, употребленных поэтом в их прямом значении.
1. Сфера человека. Самая обширная группа субстантивов, представленная 1134 словоупотреблениями и 102 различными понятиями как конкретного (глаза, рука), так и абстрактного характера (жизнь, совесть).
2. Сфера артефактов (предметного мира). Группа представлена 297 употреблениями понятий, относящихся к данной тематической области, при 42 различных субстантивах (дом, город, лестница и др.).
3. Сфера природы вербализована 355 словоупотреблениями при 53 различных субстантивах, среди которых выделяются наиболее частотные (дерево, лес, солнце) и менее частотные (земля, огонь).
Обобщение результатов анализа эпифраз с позиций частотности употребления именной лексики в творчестве М.Цветаевой показывает, что центральными для поэта смыслами выступают те, которые связаны с человеком, с его телесной и духовной жизнью. Это такие ключевые слова эпифразы, как глаза (296 единиц), рука (133 единицы), рот (102 единицы), душа и сердце (97 единиц), любовь (51 единица). Другими концептуальными сферами, в рамках которых зафиксированы частотные именные лексемы, являются сфера артефактов (дом – 198 единиц) и сфера природы (деревья – 90 единиц).
Кроме вышеперечисленных частотных и центральных для поэтического сознания М.Цветаевой ключевых слов, употребленных в составе эпифраз, также зафиксированы следующие субстантивы, относящиеся к сфере «человек»:
– в сфере «физический человек и его проявления»:
лоб (21 единица), кровь (21), сон/греза/мечта (13), волосы (в том числе имена борода, прическа, усы, седина – 6), ноги (5; в том числе, шаг), голова (2, в том числе, кивок), ребра (2), плечо (2), колени (2), кожа (1), нос (1), плоть (1), спина (1), шея (1);
– лексемы, называющие речевую деятельность:
речь (3 единицы), голос (2), слово (2), возглас (1), крик (1), ответ (1), вопрос (1), брань (1), невнятица (1), обман (1), пение (1), просьба (1), угроза (1);
– абстрактные понятия, обозначающие состояние и возраст:
жизнь (12 единиц), смерть (3), счастье (9), печаль (грусть, тоска) (10), радость (1), страх (2), голод (1), гордость (1), нега (1), смех (1); юность (1);
– понятия, характеризующие интеллектуальную работу:
память (13 единиц), мысли (2), дума (1), премудрость (1);
– понятия, отражающие межличностные отношения:
дружба (3 единицы), слава (2), лесть (2), разлука (2), важность (1), неравенство (1), отвага (1), равнодушие (1);
– понятия морально-нравственного порядка:
совесть (14 единиц), грех (1), стыдливость (1);
– понятия, связанные с творчеством:
стихи (12 единиц), поэт (10), творчество (2), письмо (2), строки (2), рифма (2), дар (1);
– некоторые общечеловеческие, философские категории: быт (3 единицы), видимость (реальность) (1), доля (1), судьба (1), фортуна (1); воля (1);
– имена лиц, являющиеся героями или персонажами произведений М.Цветаевой: герцог, любовник, мама, моряк, ребенок, рыцарь, сын, царь, шут (по 1 употреблению); в том числе обобщенные названия: лик (3), образ (5), профиль (кого-либо) (3).
Кроме того, многочисленные характеристики получает сама лирическая героиня (Марина, поэт, Я и другие) (44 единицы).
В сфере артефактов эпифрастическое выражение имеют такие понятия предметного мира, как:
– одежда: плащ (20 единиц, один из метонимических символов человека), сапог (3), кафтан (1), кушак (1), риза (2), руно (1), ряса (1), сабля (1), шелка (1), шнурок (1));
– город, жилище (дом) и их составляющие: стол, карандаш/перо; окно/стекло, лестница, дверь, пол; колыбель, ложе, спальня; замок, башня; рояль; картина, книга (включены нами в сферу концепта дом), город (13 единиц, в том числе, метонимическое замещение «люди, проживающие в городе»), а также артефакты города (храм, колокола, фонарь, улицы, бульвар, аллея; могила/памятник, столб, сваи – всего 32 единицы).
– орудия труда или войны: булавка (1 единица), веретено (1), меч (1), нож (1), серп (1), топор (1);
– музыкальные инструменты: альт (1), флейта (1);
– номинации денежных единиц: гроши (1), монета (1).
Среди концептов, относящихся к сфере природы, имеют эпифрастическое выражение такие концепты, как:
– вода (28 единиц); представлен именами море (6), океан (3), волна (3), дождь (2), прилив (2), река (2), ручей (2), снег (2), лужа (1), пена (1), прибой (1), пруд (1), струйка (1), туман (1);
– небо (18 единиц); представлен именами небо (5), солнце (5), заря (2), радуга (1), луна (1), месяц (1), звезды (1), рассвет (1), закат (1);
– земля (16 единиц); представлен именами земля, пустыня, песок, поле, камень, остров;
– огонь (10 единиц): свет, огонь, искры, пламя, костер, жар;
– воздух (9 единиц), в том числе, ветер, дым, дымка;
– субстантивы различной семантики:
обозначения мира (света) и его частей: мир/мирок (3 единицы), дорога/путь/верста (2), глубь (1), даль (1), синь (1), местность (1);
звон (1), тишина (1);
тень (1).
К природному миру относятся и номинации животных: волчица (1 единица), змея (1), орел (1), уж (1).
Употребительны и лексемы, обозначающие промежутки времени, которые условно могут быть отнесены к бытийным понятиям: день (24 единицы), ночь (12), час (10), время (3), вечер (3).
В составе эпифрастических выражений представлены и номинации единичных объектов, представляющие собой имена собственные:
– названия высших сил: Бог (3 единицы), Черт (2);
– имена мифологических персонажей: Амазонка (7), Ариадна (2), Федра (2), Артемида (1);
– имена писателей/поэтов: Пушкин (12 единиц), Бальмонт, Блок, Брюсов, Маяковский, Рильке (по 1);
– названия городов/стран: Москва (3 единицы), Санкт-Петербург (2), Русь (2).
Таким образом, в рамках эпифрастической вербализации в текстах произведений М.Цветаевой наблюдается разнообразие субстантивных имен, которые репрезентируют самые различные сферы бытия: детально прорисовывается картина мира человеческого существования, обращается внимание на вещный мир, в котором живет человек, а также уделяется внимание природным объектам. Большее же внимание поэта привлекает мир человека, чем объясняется разнообразие субстантивов данной денотативной сферы и детальная номинация отдельных концептов.
3.3. Основные выводы
Описание групп эпитетов и лексем, выступающих в функции эпитетов, зафиксированных в текстах М.Цветаевой, позволяет сделать некоторые выводы относительно разнообразия определений, используемых поэтом. Основное внимание в произведениях М.Цветаевой сосредоточено на изображении внутренней, духовной жизни лирической героини или персонажей ее произведений; по этой причине наибольшее количество адъективных лексических единиц (эпитетов) и их употреблений приходится на группу, относящуюся к описанию субъекта, его внутренней жизни, а также физических свойств предметов и лиц. Остальные группы определений демонстрируют невысокую частотность употребления.
Состав определяемых слов, образующих цветаевскую эпифразу, неоднороден по своему денотативному типу и может быть распределен по нескольким смысловым блокам, субсферам. Отметим при этом, что деление на три сферы - человека, артефактов и природы - является условным, поскольку первые две очень тесно связаны друг с другом: человек живет в мире артефактов, создавая их и «отражаясь в них». Это такие сферы, как:
а) сфера человека. (жизнь, смерть, юность, совесть);
б) сфера артефактов (предметного мира) (дом, город, лестница и др.);
в) сфера природы (дерево, лес, солнце) и менее частотные (земля, огонь).
Результаты исследования тенденций сочетаемости атрибутивных лексем и определяемых слов при образовании эпифраз в текстах произведений М.Цветаевой будут представлены в следующей главе.
ГЛАВА IV. ТЕНДЕНЦИИ СОЧЕТАЕМОСТИ ЭПИТЕТОВ И ОПРЕДЕЛЯЕМЫХ СЛОВ В ТЕКСТАХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ М. ЦВЕТАЕВОЙ
После обобщенной характеристики основных семантических групп лексем, выступающих в функции эпитетов в текстах произведений М. Цветаевой, а также основных тематических групп субстантивов, входящих в состав эпифраз, перейдем к рассмотрению закономерностей распределения эпитетов различных групп среди групп субстантивов и продуктивности употребления различных субстантивов при том или ином семантическом типе эпитетов. Данная задача решается с опорой на описание различных направлений переносов определений. Последнее является доказательством того, что данная лексема приобретает статус эпитета, получая коммуникативно-эстетический вес в рамках высказывания.
Вначале рассмотрим тенденции сочетаемости определений и определяемых слов крупнопланово, в рамках тематических сфер, а затем проанализируем валентностные свойства определений, относящихся к сфере человека. Богатство и разнообразие эпитетов показывается в последнем разделе, описывающем основные группы определяемых слов, с которыми сочетаются эпитеты.
4.1. Сочетаемость групп лексем в роли эпитетов с группами определяемых слов: основные закономерности
Отметим, что в текстах произведений М. Цветаевой намечается, с одной стороны, тенденция к использованию в рамках одной эпифразы субстантивной и адъективной лексики одной семантики (наименования органов тела человека, абстрактных понятий: любовь, совесть, память и т.д., напр.: памятливая совесть), – таких эпифраз около 65%, – а с другой стороны, налицо тенденция переноса слов-определений из одной тематической сферы в другую (35%).
Рассмотрение тенденций сочетаемости эпитетов и определяемых слов в произведениях М.Цветаевой привело к следующим выводам. Самой употребительной группой лексем в функции эпитетов оказалась группа определений концептосферы человека, самыми частотными из которых являются определения эмоционального и характерологического типов; немного уступают им эпитеты, описывающие физические свойства предметов. Сочетаемость групп эпитетов с различными определяемыми словами дает основания говорить о преобладании логики олицетворения и персонификации: при субстантивах, связанных со всеми сферами, преобладают эпитеты антропологической (прежде всего эмоциональной) семантики, что способствует образованию метонимических (в сфере человека) и метафорических (в сферах артефактов и природы) эпитетов. Семантика определений зачастую трансформируется: прямое значение определения приобретает дополнительные оттенки смысла в силу своей принадлежности к иной денотативной области.
Обратимся к описанию распределения эпитетов между различными смысловыми группами субстантивов в текстах произведений М.Цветаевой.
Эпитеты распределяются между тремя выделенными нами группами субстантивов следующим образом. В группе эпитетов, исходно (по своему прямому значению) относящихся к сфере человека, около 70% приходится на определения антропоцентричной семантики, среди которых лидирует группа эмоционально-психологических определений (375 употреблений; напр.: печальная душа), доля других групп невелика (внешнего облика – 12 контекстов; напр.: память голубоокая; интеллектуальной деятельности – 10 контекстов; напр., памятливые глаза, межличностных отношений – 8 единиц; напр., взаимный сон; отмечены единичные употребления эпитетов других групп). Эпитеты иных групп демонстрируют пеструю картину сочетаемости: чаще всего используются эпитеты семантики физических свойств предметов, которые принимают участие в овеществлении понятий, связанных с человеком как живым существом (замшевый нос). Имена артефактов олицетворяются посредством их сочетаемости с антропоморфными эпитетами (более 85%), что позволяет говорить о повышенном внимании поэта к использованию антропоцентричной лексики: среди всех групп таких определений особой частотностью выделяются также эмоционально-психологические эпитеты (около 70% от числа эпитетов данной сферы). Природные объекты осмысляются в логике персонификации, причем лидеров среди конкретных групп антропоморфных эпитетов не наблюдается: актуализируются как внешние, так и психологические особенности одушевленной реалии.
Как уже говорилось, наиболее показательной группой эпитетов с позиции сочетаемости с субстантивами в текстах М.Цветаевой является группа, характеризующая субъекта. По этой причине подробно остановимся на рассмотрении именно ее; остальные группы присутствуют в работе в виде иллюстраций периферийных типов переносов.
Несмотря на многообразие эпитетов и определяемых слов, относящихся к группе состояния субъекта, можно проследить некоторые тенденции в их употреблении. Идиостиль М.Цветаевой характеризуется повышенным вниманием к изображению внутренней жизни субъекта; ее описание в рамках эпифраз происходит путем привлечения эпитетов сферы «человек» в сочетании с субстантивами преимущественно этой же субсферы – в таком случае образуется метонимический эпитет; если в качестве субъекта выступает природный объект или артефакт, происходит конструирование эпифразы с метафорическим эпитетом.
1. Сфера человека
В текстах М.Цветаевой среди выделенных выше тематических сфер, образуемых субстантивами, – человека, предметной и природной – наиболее представительной с учетом количества различных имен, частотности их словоупотребления, а также разнообразия эпитетов, употребляемых при них в составе эпифраз, является сфера человека. Более 80 % всех словоупотреблений субстантивов включают эпитеты, относящиеся к данной сфере (унылый час, мятежный карандаш, нежная рука, скрытные ресницы, заспанная рука и т.д.).
Сфера человека, будучи самой репрезентативной и представленной многообразными именами, демонстрирует сочетаемость с эпитетами, относящимися к семантической группе «определения, характеризующие человека (субъекта)» (более 70% словоупотреблений). Эпитеты тяготеют к метонимическому означиванию субъекта (лица), сочетаясь с различными определяемыми словами, обозначающими части человеческого тела или абстрактные понятия сферы человека.
Субстантивы, номинирующие части человеческого тела, чаще всего используются в сочетании с эмоциональными эпитетами (187 единиц) и эпитетами, обозначающими физическое состояние человека (158 единиц). В этом случае внутреннее состояние человека (типичное для него или ситуативно обусловленное) своеобразно проецируется на те или иные детали его облика, воспринимаемые извне. Так возникает метонимический эпитет: А рука-то занемелая, // А рука-то сонная… [3: 215] (рука сонного человека), Вызов смелого жеста [1:199] (жест человека, способного на смелые поступки); На завитки ресниц // Невинных и наглых… Загляделся один человек… [1:319] (завитки ресниц человека, испытывающего чувство наглости); Отказ равнодушных глаз… [2: 232] (в глазах читается отказ человека, испытывающего равнодушие); Дерзкая, – ох! – кровь [1: 270] (характер человека – дерзкий); Рвусь к любимому плечу [1:52] (к любимому человеку, к плечу любимого); Дугой согбен, все – гордая спина [1:552] (спина гордого человека; спина – частый заместитель человека вообще).
При обозначении частей тела человека сочетаемость таких имен (глаза, рука, рот, кровь, спина и т.д.) с эмоциональными и характерологическими эпитетами воспринимается как общеязыковое и общепоэтическое языковое словоупотребление, пусть и очень часто используемое поэтом. В тех же случаях, когда употребляются субстантивы абстрактного типа, происходит олицетворение или персонификация отвлеченных понятий, что влечет за собой появление яркого образа, построенного, с одной стороны, на метафорическом уподоблении абстракции человеку, а с другой стороны, на метонимическом сближении признака и имени, относящихся к одной денотативной сфере.
Такое признаковое моделирование абстрактных концептов данной сферы показательно в отношении цветаевского концепта сон. Сну приписываются свойства человека: он может быть мудрым, невыспавшимся и т.д.: Вам мудрый сон сказал украдкой.. [1:48]; Обеими руками // В твой невыспавшийся сон [2:128].
Небо тоже может быть у М.Цветаевой «невыспавшимся»: Невыспавшееся небо, точно протирающее глаза верхом руки [1:22].
Особенность цветаевской работы с рассматриваемым концептом заключается в «раскручивании» изначально общеязыковой эпифразы (ср. глупый сон, мудрый сон), которое выражается в расширении сочетаемости определений с данным субстантивом: любое определение, относящееся к сфере человека, может быть употреблено с любым (в нашем случае со словом сон) субстантивом эпифразы. На этом участке «расширения» сочетаемости эпитета и субстантива возникает яркий образный эффект, который особенно заметен применительно к именам, немного «оторвавшимся» от «физического человека», а потому ощущаемым как косвенно относящиеся к сфере человека.
Такие метонимические по происхождению и метафорические по своему эффекту переносы определения прослеживаются относительно практически всех абстракций. Именно группы психологического состояния и внешнего облика субъекта чаще всего сочетаются с именами данной сферы.
Иные типы эпитетов также довольно часто сочетаются с именами сферы «человек», но из-за небольшого количества самих лексем эпитетов занимают меньшее место в общей системе словоупотребления:
– эпитеты семантики межличностных отношений (42 единицы): И над лепетом уст виновных… [2:169]; За их взгляд, изумленный насмерть, // Извиняющийся в болезни… [1: 101];
– эпитеты возрастной семантики: (62 единицы): Юный ли взгляд мой тяжел? [1:252];
– эпитеты с семой «внешний вид субъекта» (23 употребления) сочетаются со многими абстракциями:
– любовь: Простите любви – она нищая! // Босая… [1:505].
– память: Там, в памяти твоей голубоокой [1: 495].
– печаль: В широкоокую печаль – гляжу [2:52].
– дружба: Грань дружбе гордой и голой[2:270].
– разлука: Я вижу тебя черноокой, разлука! [1:557].
Персонифицированные образы абстрактных понятий находят свое выражение в концептообразующих эпитетах с компонентом -окий: в глазах субъекта может читаться практически любая информация как о нем самом, так и об отношении его к другому (другой: лирической героине и т.д.).
– эпитеты интеллектуальной семантики (23 единицы): Памятливыми глазами // Впилась – народ замер [1: 226]; Только и памятлив, что на песни // Рот твой улыбчивый [1:277].
Другие переносные эпитеты, относящиеся к сфере человека, характеризующие лицо и связанные с ним понятия, менее продуктивны и представлены единичными словоупотреблениями – они участвуют в овеществлении абстракций. Среди них:
– сравнение чувства или органа тела человека с водной стихией, жидкостью (метафора жидкости): Пойми водопадную высоту моего презрения (Психею на Психею не меняют). Душу на тело [4:381];
Ведь когда Ася, и Андрюша, и Маша, и Августа Ивановна – для которых это входило в игру – с гиканьем и тыканьем в живот, как бесы, кривляясь и носясь вокруг меня, орали, – я даже отыграться не могла: даже одной хотя бы улыбкой из всей заливавшей меня тайной радости [4:95]; Ледяными глазами барса // Ты глядела на этот сброд [1: 126];
– наделение абстракции временными свойствами (темпоральная метафора): В тоске вечерней и весенней[1:201]; В декабре на заре было счастье, // Длилось – миг. // Настоящее, первое счастье // Не из книг! [1:224];
– сравнение абстракции с типичным ее выразителем: Ох ты барская, ты царская тоска! [1:339]; Что мне рок с его родовыми страхами [2:252]; Всей женской лестью язвя вдохновенной…[2:32];
– овеществление:
а) уподобление абстракции предмету, имеющему своеобразные, присущие ему контуры и размеры: Одиночеством – круглым моим [2:452] (ср. по аналогии с круглый сирота); Поверх явной и сплошной разлуки. [3:136] – разлука мыслится в качестве предмета или непрерывной линии;
б) уподобление абстракции яду, веществу обжигающему: Как жгучая, отточенная лесть…[1:243];
в) уподобление абстракции острому предмету: Архангельской двуострой дружбы обморочная круть [2:79];
– сближение отвлеченного понятия со звуковыми ассоциациями (звуковая метафора): Тоска лебединая, протяжная…[2:87];
– сравнение понятия с домом, зданием: (метафора строения): В ней душа грустней пустого храма, // Грустен мир. К себе ее зови [1:75].
Метафорическое, но «неолицетворяющее» осмысление конкретных концептов данной сферы очень редко, причем подчеркнем обращение М.Цветаевой к образу огня и света: Сердце, пламени капризней… [2:535]; Как два костра, глаза твои я вижу, // Пылающие мне в могилу – в ад… [2:473]; Все глаза под солнцем – жгучи[1: 188]; Любовь – огненная пещь… [2:297]; Но на то у поэта – слова // Всегда – огневые – в запасе! [2:334].
Все перечисленные выше типы метафорического осмысления М. Цветаевой понятий, относящихся к сфере человека, вербализованы средствами адъективного слова; в структуре его лексического значения появляются новые семы за счет наделения признаком не свойственного для него носителя.
2. Сфера артефактов
Сфера предметного мира в рамках эпифраз представлена преимущественно концептом дом и его составляющими, концептами город и одежда, поэтому большинство определений, относящихся к данной сфере, демонстрируют сходную логику переносов, что и в предыдущей рубрике. Особенностью таких переносных эпитетов является их яркая образность, причем в меньшей мере трактуемая метонимически. Дом и некоторые другие артефакты характеризуются М.Цветаевой посредством эпитетов, относящихся к семантической группе «состояние и характер человека».
Такие переносы представлены следующими эпифразами, в которых артефакт (или метонимический заместитель – дом/люди, населяющие дом) характеризуется как человек:
– находящийся в определенном эмоциональном состоянии (группа эмоциональных эпитетов) (70% употреблений): Видно, отроком в невеселый дом завела подруга [1: 227]; Бродят шаги в опечаленной зале [1:122]; И каждый нес свою тревогу // В наш без того тревожный дом [1: 103];
– характеризующийся устойчивой психологической чертой (группа психологических эпитетов) (10% употреблений): Бездушен отзавтракавший стол [4:126];
– находящийся в том или ином физиологическом состоянии (группа эпитетов физического состояния субъекта) (5% употреблений): Из дома сонного иду – прочь [1:282];
– обладающий яркой внешней чертой (группа эпитетов внешнего облика человека) (5% употреблений): И слова из сгорбленной хаты: // «Простите меня, мои реки!» [1:401];
– имеющий социальный статус (группа эпитетов с семантикой межличностных отношений) (2% употреблений): Наш знатный дом [1:205].
– испытывающий на себе действие другой силы (группа эпитетов-причастий с семантикой отношения) (2% употреблений): В завороженный, невозвратный // Наш старый дом… [3:14]; Дом…// скрывающийся между лип [2:295].
Другие направления переноса
– Улица, часть концепта город, сравнивается с потоком (метафора воды): У меня другая улица, Борис, льющаяся, почти что река, Борис, без людей, с концами концов, с детством, со всеми, кроме мужчин. [6:382].
Как видно из описания, субстантивы сферы артефактов, как правило, сочетаются с эпитетами эмоциональной семантики, что способствует активному вовлечению имен данной области в процесс одушевления или персонификации.
3. Сфера природы
Сфера природных явлений представлена наиболее разнообразными типами переносных эпитетов, поскольку многие стихии подвергаются олицетворению и персонификации, а также наделяются другими признаками: вещественными, температурными и т.д.
«Антропоморфные» эпитеты, способствующие одушевлению природных объектов, наделению их человеческими свойствами, встречаются в поэзии М.Цветаевой часто. Около 70% от всего массива употреблений субстантивов этой сферы в сочетании с эпитетами приходится именно на олицетворяющие эпитеты.
Природные объекты могут осмысляться поэтом в следующих аспектах:
– как существо, испытывающее определенное эмоциональное состояние (группа эмоциональных эпитетов): Любоваться безумными искрами // И как искры сгореть - на лету! [1:12]; Тройной тоскующий тростник [3:13]; Наклоном пугливым, а может – брезгливым[2:48];
– как существо, способное вступать в межличностные отношения: ревновать, быть одиноким или любимым и т.д. (группа эпитетов с семантикой межличностных отношений): В сиром воздухе загробном…[2:160]; Ревнивый ветер треплет шаль [1:366]; Распинаемое тьмой // Ежевечернее… // Солнце [2:14]; Знаешь – плющ, обнимающий камень [2:451];
– как существо, способное жить, умирать, спать (группа эпитетов физиологического состояния): Так же, как мертвый лес… [2:360]; Березовое серебро, // Ручьи живые [2:144]; В этом бешеном беге дерев бессонных[2:25];
– как существо, имеющее отличительные внешние черты (группа эпитетов внешнего облика): Простоволосые мои, мои трепещущие [2:146] (о деревьях);
– как существо, обладающее памятью и интеллектом (группа интеллектуальных эпитетов): Пустыни беспамятны [2:207];
– как человек определенной родовой принадлежности: В этом крутом // Небе мужском [2:125].
Другие модели осмысления природных объектов менее частотны, но также интересны с точки зрения построения образа.
Метафора движения: Ввысь сорвавшийся лес [2:147].
Метафора веса: Деревцо моё невесомое![1:223];
Все три смысловых группы субстантивов, входящих в состав эпифраз, демонстрируют различные тенденции в сочетаемости с определенными группами эпитетов. Все они активно употребляются с эпитетами, характеризующими субъекта (лицо в широком смысле): имена сферы человека показательны в плане метонимического эффекта от сочетаемости с семантически родственными им определениями, имена же других сфер приобретают яркую метафоричность, поскольку эпитеты способствуют олицетворению предметов и природных стихий. Другие модели переноса прилагательного – овеществление, метафорическая модель «вместилище» и другие – представлены в текстах произведений М.Цветаевой не столь регулярно, отражая индивидуальное, авторское осмысление реалий действительности.
Покажем тенденции сочетаемости определений и субстантивов на примере самой употребительной группы эпитетов - группы, характеризующей субъекта.
1.Семантическая группа лексем, обозначающих эмоционально-психологическое состояние субъекта
Эмоции получают свое выражение в конкретных субстантивах (глаза (232), рука (47), душа (33), рот (11)), редко – в абстрактных номинациях (воля, страсть, честь – единичные примеры).
Самым частотным эпитетом следует признать эпитет печальный (синоним грустный) (15 субстантивов, 194 употребления):
а) субстантивы сферы «человек»: глаза (87 употреблений), рука (43), душа (14), рот (12), губы (10), краса (1), страсть (1), честь (1);
б) субстантив сферы артефактов: дом (12);
в) субстантивы сферы «природа»: день (6), дымка (1), нива (1).
Эпитет печальный (и наречие печально) – один из самых частотных эпитетов в творчестве М.Цветаевой; видимо, в этом выражается особенность мировосприятия поэта. Существительные практически всех ментальных сфер сочетаются с данным эпитетом, реализуя основное значение «погруженный в состояние грусти, печали, тоски» либо метонимически соотносящееся значение «вызывающий печаль»: Печальные губы мы помним // И пышные пряди волос [1: 103]; От дум, что вовеки не скажешь словами, // Печально дрожали капризные губки [1: 99]; …чтоб у мамы в глазах // Не дрожали печальные слезки? [1: 105].
Грусть, печаль может быть выражена или читается во взгляде, глазах, слезах (как выражении печали), рте, губах субъекта. Данные выражения, часто употребляясь в речи и поэтическом языке, стали восприниматься как безобразные, стертые. Грустная душа, страсть – выражения, определяющие более глубокое чувство тоски, печали; у М.Цветаевой они предстают в качестве емких образов: И сказал Христос, отец любви: // «По тебе внизу тоскует мама, // В ней душа грустней пустого храма, // Грустен мир. К себе ее зови» [1:34]. Теологическая метафора, встроенная в ментальную модель «вместилище» – уподобление души пустому храму, - повтор эпитета в краткой форме, – все это способствует созданию неповторимого наглядного образа.
Неслучайность образа грустной души как пустого, брошенного вместилища подтверждается еще одним контекстом: В этой грустной душе ты бродил, как в незапертом доме... // (В нашем доме, весною...) [1:107].
Использование эпитета печальный с абстракциями, осмысление их в качестве некоего субъекта, испытывающего чувство печали, является ярким поэтическим средством создания образа: (Да, в час, когда поезд подан, // Вы женщинам, как бокал, // Печальную честь ухода // Вручаете...) [3: 64]. В данном случае честь (возможность) сравнивается с бокалом вина, синтаксически относясь к слову уход: возможность (печального) ухода.
Печальный день – это последний день; поэт намеренно использует слово со сдержанным эмоциональным компонентом, усиливая чувство безысходности: Настанет день - печальный, говорят! // Отцарствуют, отплачут, отгорят…[1: 177].
Способность поэта смотреть на мир с высоты, ценить творчество, жить любовью и стихами, – все это позволяет сказать М.Цветаевой: Милый, грустный и большой,// День, когда от жизни рядом // Вся ты оторвешься взглядом // И душой. [1: 224].
Реалии предметного мира представлены лексемами дом, будильник, нож, меч.
Редкий случай радостного дома… [7: 243].
Природные реалии реже находят свое выражение в именах: земля (3 единицы), мир, ветер, воздух, дым, луна, небо, солнце, луч, волна, пена, дерево, луг, нива (по 1 употреблению): … земля высокомерная…[2: 117]; Солнце вечера – добрее… [1: 14].
2.Семантическая группа лексем, обозначающих внешний облик субъекта, его физическое состояние
Эпитеты со значением внешнего облика человека сочетаются с лексемами двух сфер – человека (11 употреблений: глаза (2), рука, сердце, лоб; любовь (2), дружба, юность, мысли, ошибка) и природы (10 употреблений: небо (3), дерево; клюв, конь: ночь, холод); с субстантивом дверь – 1 употребление.
Центральными эпитетами данной группы выступают прилагательные зрячий и слепой, реализуя многообразные значения.
Зрячий (зоркий) (7 субстантивов; 10 употреблений):
а) субстантивы сферы «человек»: глаза/взгляд (1), ошибка (1), рука (1), сердце (1);
б) субстантивы сферы «природа»: небо (3), клюв (1), круг (1), ночь (1).
Лирическая героиня говорит о себе: Все ведаю - не прекословь! // Вновь зрячая - уж не любовница! [1:122], имея в виду, что она теперь прозрела, т.е. невлюбленная, не ослепленная любовью.
Или: и подумаешь – ты, // Длинной рукою незрячей // Гладя раскиданный стан, // Что на груди твоей плачет // Твой молодой Иоанн [1: 45] эпитет реализует значение «не глядя, задумавшись, не обращая внимания».
Эпитет слепой (5 субстантивов, 5 употреблений): бич (1), очи (1), шарманщик (1), толпа (1), юность (1).
Семантика данного эпитета многообразна:
а)«лишенный зрения»: Не уходит шарманщик слепой[1: 36];
б) «заблуждающийся, не видящий истины»: Вся стража - розами увенчана: // Слепая, шалая толпа! [1: 387]; Можно ль, чтоб века // Бич слепоок // Родину света // Взял под сапог? [2: 544];
в) «неопытный»: – Остановись! – // Юность слепа[2: 122];
г) «непреклонный, суровый, жестокий»: Хищен и слеп, // Хищен и глуп.
Милости нет: // Каменногруд (о роке) [2: 276];
При характеристике человека / людей (шарманщик, толпа) такие прилагательные реализуют свои прямые значения. При номинации же других реалий, не связанных с конкретно названным лицом, в семантической структуре эпитета появляются новые оттенки смысла. Например: Грань дружбе гордой и голой[2:270] концепт дружба начинает осмысляться иначе: это дружба честных людей, самоотверженная, настоящая – эпитет голый приобретает новые созначения, отличные от прямого значения. Или во фразе: Черная, как зрачок, как зрачок, сосущая // Свет - люблю тебя, зоркая ночь [1:245] происходит сложное моделирование образа ночи, темной до такой степени, что она способна все видеть, а потому зоркая, черная, как глаза.
Так, эпитеты приобретают новые оттенки значения, формально оставаясь в рамках данной группы эпитетов с учетом их прямых значений.
3.Семантическая группа лексем, обозначающих характер субъекта
Среди эпитетов данной семантической группы наблюдается их частая сочетаемость с субстантивами всех трех сфер.
Эпитеты, сочетающиеся только с номинациями человека, представлены следующими лексемами:
– капризный (5 субстантивов, 16 употреблений): душа (8), губы (5), извилина губ (1), речь (1), сердце (1);
– брезгливый (2 субстантива, 4 употребления): грусть (уст) (1), наклон (3);
– вероломный (3 субстантива, 3 употребления): глаза (1), кровь (жилы) (1), сон (1);
– упрямый (3 субстантива, 3 употребления): завиток (1), рука (1), угроза (1).
Вероломство и верность становятся близкими понятиями при характеристике лирической героиней своего внутреннего Я:
Цыганская страсть разлуки! // Чуть встретишь – уж рвешься прочь! // Я лоб уронила в руки // И думаю, глядя в ночь: // Никто, в наших письмах роясь, // Не понял до глубины, // Как мы вероломны, то есть – // Как сами себе верны [1: 354]. Вера, верность не другому, пусть даже самому любимому человеку, а себе, своей натуре, становятся для М.Цветаевой важнее любви, а «цыганская страсть разлуки» – выражением свободы от всего земного. Так, признак вероломный сохраняет исходное значение в контекстах-эпифразах, но меняет внутреннюю мотивированность при употреблении в предикативной функции применительно к образу лирической героини, расшифровывающей новый смысл определения. Для М.Цветаевой эпитет становится ключевым словом стихотворения, раскрывающим мироощущение поэта.
Характер человека заметнее всего проявляется и «считывается» с глаз, поэтому самым частотным является именно этот субстантив (75 употреблений); затем идут такие имена, как рука (33), губы (рот) (26), душа (19).
Артефакты также получают антропологическую, эмоциональную характеристику; среди них такие субстантивы, как дом, хлев, колыбель, ложе, колокол, фонарь, топор, канат, гроб.
Природные объекты – местность, лес (2), дерево, луг, пруд, ветер, воздух – одушевляются и используются поэтом для распространения признака, обозначающего внутреннее состояние субъекта, на природную реалию: Ревнивый ветер треплет шаль [1: 21]; Дерево, доверчивое к звуку… [3:562].
4.Семантическая группа лексем, обозначающих возраст субъекта
Группа эпитетов с семантикой возраста демонстрирует очень широкую сочетаемость с самыми различными субстантивами. Большинство из них относятся к сфере человека. С одной стороны, представлены конкретные имена: глаза (21), рот (6), губы (5), лоб (5), рука (4), сердце (1); с другой, абстракции – важность, стыдливость, совесть: Бузина – целый сад залила // Кровью юных и кровью чистых… [2: 411]; И мне дороже старческие очи // Открытых небу юных глаз [1:166]; Раскрепощу молодую совесть [1: 568].
Сфера природы представлена номинациями в прямом значении с такими субстантивами, как буря, мир, уж, змея, волчица и др.
О столе как концепте творчества М.Цветаева говорит, создавая образ «живого» артефакта: …– живым стволом! // С листвы молодой игрой // Над бровью, с живой корой… (стол) [2: 265].
5.Семантическая группа лексем, обозначающих межличностные отношения
Эпитеты с семантикой межличностных отношений демонстрируют сочетаемость с субстантивами:
– концептосферы «человек» (9 единиц: глаза/взгляд/ресницы/зрачок, рука, душа, уста, кивок; сон): Кошусь на своего белого негра: глаза невинные[3: 105]; …будет разрешен // Себялюбивый, одинокий сон [1:547]; Сумрак ночей и улыбку зари // Дай отразить в успокоенном взоре [1:148];
– с некоторыми артефактами (риза, ряса, флейта): Я полюбила: // Мутную полночь, // Льстивую флейту, // Праздные мысли [1: 402]; Не для льстивых этих риз, покрывалом… [2:204].
Необходимо отметить, что исходная семантика эпитетов трансформируется: например, льстивый человек – флейта льстивого человека – льстивая флейта (мелодия), но уже не просто льстивая, а манящая, призывная, милая слуху, т.е. характеризуется звучание инструмента и его эстетическое восприятие.
6.Семантическая группа лексем, характеризующих субъекта как производителя действия
Субъект трактуется нами предельно широко в качестве лица или абстрактного производителя действия; таковым действием может наделяться практически любая реалия, ситуативно становящаяся центром высказывания.
Среди большого количества разнообразных действий отметим две противопоставленных друг другу группы: действия деструктивные (бить, рушить, расколоть и т.д.) и созидающие (писать, пахать, ваять и т.д.).
Производитель действия мыслится автором абстрактно: упирающиеся страсти (=люди), спешащая река (вода), плющ, обнимающий край плаща (природный объект), лес, сорвавшийся ввысь; минута, мерящая (время как субъект). Эти факты говорят о широкой сочетаемости данной группы эпитетов практически с любыми, ситуативно актуализированными понятиями.
7. Семантическая группа лексем, обозначающих интеллектуальные способности субъекта
Группа эпитетов с семантикой умственной активности субъекта уникальна в том смысле, что все определения употребляются исключительно с антропологическими субстантивами: глаза/зрачок, губы, рот; слово; грех.
Ему в задумчивые глазки // Взглянула … [1:24]; С рожденья чуждые мольбам, // К его задумчивым губам // Они прильнули обе... обе... [1: 107]; В какой обратился треклятый ад // Мой глупый грешок грошовый! [1: 189].
8.Семантическая группа лексем, характеризующих речевую деятельность субъекта в широком смысле
Данная группа определений в большинстве своем относится к субъекту в широком смысле, в том числе при его метонимическом обозначении – как субъекта речевой деятельности (рот, гадавший многим), субъекта морально-психологической деятельности (душа, не съевшая обиды). В целом речевая деятельность в текстах М.Цветаевой часто оценивается автором с той или иной точки зрения, что выражается в большом количестве экспрессивно окрашенных лексем: ср. под плащом лгущим и лгущим (т.е. скрывающим).
9. Семантическая группа лексем, обозначающих социальный статус лица
Социальная характеристика в относится к субъекту в широком понимании: это и человек (употребление субстантивированных богатый, нищий), и его проявления (барская, царская тоска, дворяно-российский жест, нищая любовь), а также реалии окружающего мира (владение, город, дом, сад, цветник и т.д.).
Таким образом, многие лексемы приобретают статус эпитета (причастия, деепричастия) благодаря особой коммуникативно-эстетической функции, которую они выполняют в поэтическом тексте.
Дальнейшее рассмотрение эпифразы предполагает описание частотных и наиболее важных для поэтического мира М.Цветаевой определяемых слов.
4.2. Ключевые слова-субстантивы цветаевской эпифразы и их сочетаемость с группами лексем в роли эпитетов
В последнее время появляются работы, посвящённые рассмотрению центральных для творчества М.И.Цветаевой смыслов, или ключевых слов. Из основных, ведущих концептов автора слагается его языковая картина мира. Для М.Цветаевой такими концептами являются концепты Душа [Войтехович 2003], Деревья [Ревзина 1982] и некоторые другие, причем количество их у разных исследователей разное (от нескольких до десятка, в том числе верста, бузина, рябина, дом, Москва и другие). Основным критерием при их выделении и описании для исследователей выступает их концептуальная значимость для мировосприятия М.Цветаевой, их частотность, наличие одноименных стихотворений и циклов стихов; учитывается их роль в организации поэтического мировидения в определенный период творчества.
В диссертации С.Ю.Лавровой проводится трёхаспектный концептуальный анализ идиостиля М.Цветаевой, предусматривающий наличие трёх типов концептов – экзистенциальных, соотносимых с онтологическим ракурсом исследования (Природа, Творец, Социум), гносеологических, определяющих методологию авторского познания мира (Сущность, Предел), эпистемических, выступающих как методологические концепты исследователя (Парадигма, Тождество, Миф, Символ). Таким образом, осуществляется сквозное моделирование концептосферы М.Цветаевой, состоящей из двух ярусов – экзистенциального и гносеологического [Лаврова 2000].
Н.В.Черных исследует ключевые слова в творчестве М. Цветаевой. Значения, присущие ключевому слову, отражают этапы развития мысли в тексте. Ключевое слово аккумулирует в себе всё многообразие смысловых единиц, становится эквивалентом произведению в целом (см. подробнее Черных 2003). Кроме того, как показала исследователь, ключевые слова обеспечивают компрессию на уровне текста. По её мнению, ключевое слово (базовый концепт творчества) являет собой ядерную часть семантического поля. Центр семантического поля может приходиться не только на центр ключевого слова, но может быть и независимым (например, концепт альт строится на пересечении семантических полей голоса, высоты и смерти). Чаще всего ключевое слово поэтического текста представляет собой не центр, а периферию, границу совпавших в нём семантических полей. Такой характер, по мнению исследователя, носят следующие ключевые слова: душа (жизнь, смерть), сад (смерть, флора), стекло (зрение, смерть), закрыть глаза (зрение, смерть, творчество) и т.д. «Подобно тому, как в математике границей называется множество точек, принадлежащее одновременно и внутреннему, и внешнему пространству, граница семантического поля – это сумма семантических «фильтров», переход сквозь которые, совершённый внутри ключевого слова поэтического текста, переводит одно семантическое поле в другое, пространство семантического поля текста, таким образом, может неоднократно пересекаться внутренними границами, специализирующими его участками в семантическом плане. Информационная трансляция через эти границы образует порождения смысла, возникновение новой информации» [Черных 2003:102]. Исследователь приходит к выводу о том, что все ключевые слова творчества поэта (душа, зрение, жизнь, смерть) являются вариациями концепта творчества.
Всего нами было проанализировано более 2500 именных контекстов. Глагольная лексика также частично включалась в состав выборки, но лишь та ее часть, которая оказывалась наиболее близкой к именной (причастия, слова категории состояния) и интерпретируемой в качестве эпитета.
Обобщение результатов анализа эпифраз с позиций частотности употребления субстантивной лексики в творчестве М.Цветаевой показывает, что центральными для поэта субстантивами выступают те, которые связаны с человеком, с его телесной и духовной жизнью. Это глаза (296 единиц), рука (133 единицы), рот (уста) (102 единицы), душа и сердце (97 единиц), любовь (51 единица). Другими концептуальными сферами, в рамках которых зафиксированы частотные субстантивы, являются сфера природы (концепт деревья – 90 единиц) и сфера артефактов (концепт дом – 198 единиц).
Представим данные в таблице.
Таблица 3
Состав базовых субстантивов в творчестве М.Цветаевой, вербализованных средствами эпифразы
№ п/п |
Концепт |
Количество репрезентаций |
1 |
Глаза |
296 |
2 |
Дом |
198 |
3 |
Рука |
133 |
4 |
Рот, губы |
102 |
5 |
Душа, сердце |
97 |
6 |
Деревья |
90 |
7 |
Любовь/страсть |
51 |
Состав выделенных нами базовых субстантивов, вербализованных посредством именной эпифразы, частично коррелирует с теми данными, которые приводит цветаевед И.И.Бабенко, поскольку в центре ее внимания находится ранняя лирика поэта. Приведем перечень выделенных ею базовых концептов (в ее терминологии – ассоциативно-смысловые поля ключевых концептов) творчества М.Цветаевой: человек как живое существо, природа, цвет, человек и его способности, проявления, время, любовь, социальный статус личности, вероисповедание и религия, жизнь-движение, сон, жилище человека, возраст, творчество, одежда (в порядке убывания частотности в лирике поэта). Исследователь опирается на системную классификацию понятий, разработанную Р.Халлигом и В.Вартбургом, которая представляет собой группирование частотной лексики, представляющей ассоциативно-смысловые поля ключевых концептов. Она отмечает, что «…можно заметить существование определенной закономерности в том, что целый ряд ассоциативно-смысловых полей концептов в зоне высокой частотности содержит лексемы, вступающие в отношения оппозиционной противопоставленности: жизнь – смерть, черный – белый. Целый ряд ассоциатов занимают промежуточное положение и могут быть включены и в другие ассоциативно-смысловые поля концептов, например, ассоциаты: душа (концепты религия и человек)…» [Бабенко 2001:257]. Так, понимание И.И.Бабенко ключевого концепта базируется на критерии частотности употребления слов, его репрезентирующих, а также на максимально абстрактном и обобщенном толковании концепта, которое, скорее, сродни понятию «ментальная сфера» (например, религия, социум).
Среднечастотной в ранней лирике поэта предстает группа человек как живое существо (45 раз; заметим, что высокочастотной признается лексема, употребленная от 50 до 300 раз, среднечастотной от 10 до 49 раз, малочастотной от 3 до 9 раз), а также группа природа. Остальные признаются И.И.Бабенко малочастотными. Приведем количественные данные.
Таблица 4
Количество словоупотреблений и частотность концептов в ранней лирике М.Цветаевой (по данным И.И. Бабенко)
Концепт |
Количество словоупотреблений |
Частотность |
Человек |
1518 |
45 |
Природа |
1009 |
13 |
Цвет |
724 |
8 |
Проявления человека |
685 |
8 |
Время |
526 |
4 |
Любовь |
463 |
5 |
Статус |
361 |
5 |
Религия |
309 |
3 |
Движение |
254 |
4 |
Сон |
236 |
2 |
Жилище |
221 |
2 |
Возраст |
194 |
3 |
Творчество |
137 |
2 |
Одежда |
70 |
1 |
объединены в рамки данного суперконцепта, поскольку являются его уточнением. Сфера артефактов (жилище человека) оказалась более репрезентативной, поскольку учитывался корпус поздних произведений М.Цветаевой, а также проза поэта. Ментальная область природа занимает в нашем материале третье место по частотности, у И.И.Бабенко она на втором месте, что также объясняется объемом выборки.
Необходимо отметить, что все вышеперечисленные частотные смыслы, выраженные при помощи эпифразы, не изолированы друг от друга: в поэтическом тексте происходит их ассоциативно-смысловое взаимодействие и в конкретном семантическом окружении одни из них становятся центральными, другие периферийными, иногда высвечивая другие, не базовые, но актуальные для данного стихотворения смысловые блоки.
При рассмотрении базовых для творчества М.Цветаевой субстантивов, вербализованных в рамках эпифразы, учитывалась возможность их распределения на три ментальные сферы: человек, артефакты и природа; внутри каждой из сфер был детализирован вид концептов – конкретный или абстрактный. Конкретный (предметный) тип концепта соответствует предметным денотативным образам с чувственно воспринимаемым ядром и вербализуются лексикой конкретного значения (роза, звезда, рука); абстрактный концепт вербализируется посредством отвлеченных лексем и определяет понятия эмоциональные (любовь, страх) и гештальтные (жизнь, смерть).
4.2.1. Ключевые субстантивы сферы «человек»
4.2.1.1. Субстантивы конкретной семантики
Глаза
Субстантив глаза является своеобразным «семиотическим центром лица» (выражение О.В. Коротуна). В русском сознании глаза ассоциируются с тем органом, посредством которого можно узнать, «узреть» о внутреннем состоянии человека, то же относится и к взгляду, взору (см. выражения выражение лица, глаз, но не носа). Именно глаза способны представить любую из ипостасей человека – в этом концепте сливаются внешняя и внутренняя явленность человека в мире (глаза добрые, умные, бесстыжие, заботливые, утомлённые, грустные, больные, гордые, воровские и т.д.).
Глаза – многозначная лексема, имеющая следующие значения: 1) орган зрения, а также само зрение; 2) присмотр, надзор; 3) дурной взгляд, сглаз [Ожегов 2007: 131]. Е.В.Урысон отмечает сферы, в которых доминирует данный концепт в наивной картине мира, – это внешний вид человека и действие (смотреть). Взгляд может отражать чувства, желания, настроение субъекта. В основе русской языковой модели восприятия лежат древнейшие реликтовые представления об устройстве человека (глаз влияет на судьбу, излучает свет). Е.С.Яковлева считает концепт очи наряду с концептом уста основными источниками как репрезентации человека в целом, так и выражения впечатлений о человеке [Яковлева 1994]. Глаза могут сказать о настроении человека, его состоянии и даже об определенных константных характеристиках субъекта (например, характер: своенравные глаза). Именно в рамках данных понятийных областей полно реализуются такие составляющие концепта, как образность и духовность; издавна очи приравнивались к человеку как к созерцающему субъекту.
Именную структуру концепта глаза в нашем материале составляют следующие имена: глаза (177 употреблений), очи (33), взгляд (37), взор (25), веки (9), ресницы (4), слезы (3), брови (3), завитки ресниц (1), зрачок (1), зрение (1), зоркость (1), роскось глаз (1). Они связаны между собой отношениями смежности – как целое и часть (глаза – зрачок и др.), как предмет и его состояние (глаз – взгляд), предмет и его качество (глаз – роскось) и др.
В составе эпифраз данный концепт представлен 296 определениями при его именах, что говорит о его большой актуальности в рамках эпифраз. Посредством обращения к этому концептуинтерпретируются многие основные качества человека, по глазам можно узнать о внутреннем состоянии субъектов – как «обладателе» глаз, так и созерцающего, наблюдателя.
М.Цветаева так комментировала метонимические переносы определения с именем данного концепта: «Не глаза – страстные, а я чувство страсти, вызываемое во мне этими глазами, приписала глазам. Не я одна. Все поэты» [6: 206]. Данная цитата говорит о том, что М.Цветаева указывала на распространенный характер таких переносов, сознавая их продуктивность и частотность в речи и в своем творчестве, это своеобразный ключ к пониманию многих словоупотреблений поэта.
Как показал анализ, большая часть эпитетов, зафиксированных в контексте этих субстантивов, репрезентантов концепта «глаза», представляют собой результат переноса качеств с человека на его глаза, части глаз (веки, зрачок, ресницы, завитки ресниц, веки), их состояние (взор, взгляд, слезы). Наиболее частотны в контексте названных существительных следующие эпитеты: печальный, грустный (98 единиц); задумчивый (36); юный (21). Преобладание эпитетов печальный, грустный свидетельствует о том, что для поэта более характерно это эмоциональное состояние субъекта; в лексемах, воплощающих концепт глаза, актуализируется значение «глаза - зеркало души». Не менее важной характеристикой субъекта является и мыслительная, сопряженная с внутренними переживаниями и потому не выступающая в чистом виде (задумчивый). Сема наивности, чистоты вербализируется в определении юный.
Экспансия определения на смежные реалии в поэзии М.Цветаевой реализуется тотально, массово, что может быть сопоставлено только со свободой разговорной речи. Это объясняется отсутствием скованности нормами сочетаемости определений с определяемым словом. К примеру, выражение памятливые глаза явно окказионально, но вполне закономерно в рамках описываемой нами тенденции. Поэту важно увидеть в глазах любимого человека прошлое; с другой стороны, возможна интерпретация данного выражения и как глаза, способные многое помнить. Таким образом, выражение вызывает целый шлейф ассоциаций и возможных толкований.
Набор определений при всех именах, воплощающих концепт глаза (глаза, взгляд, ресницы и др.), одинаков, что говорит о единой тенденции переноса определения – процесса наделения основными, ключевыми качествами человека не только концепта глаза, но и его частей, проявлений, продуктов деятельности (слезы). Функция таких переносов состоит не просто в передаче значения (глаза грустные ↔ человек грустный), но и в экспрессии, в подчеркивании необычности качества, места его локализации.
Главная синонимическая триада грустный – печальный – тоскливый представлена с уточнением и градациями: неумолимо-грустный, печально-братский, невозможно-печальные и т.д. Другая синонимическая пара юные – младенческие подчеркивает наивность, неопытность.
Представим корпус определений, зафиксированный в текстах произведений М.Цветаевой при лексемах, воплощающих рассматриваемый концепт. Вначале приведём его основное имя – глаза.
1. Глаза / очи.
С именами глаза и очи зафиксированы эпитеты: грустный, печальный (87), задумчивый (35), юный (11), сонный (10), невинный (5), ласковый (4), а также представленные единичными употреблениями бесполезный, вероломный, гневный, горюющий, грозный, жаждущий, страстный, кроткий, смиренный, невнятный, робкий, строгий, требующий, степенный, не знать желающий, смертный, пасхальный, передающие широкий спектр чувств и состояний.
Приведем контексты, в которых употреблены данные эпифразы:
– с эпитетом грустный (печальный), горюющий: У мамы сегодня печальные глазки [1: 103]; И глаза твои, грустные, те же [1:72]; Черный лишь пряности // Цвет – горюющим очам [3: 631]; Отчего твои очи грустны? [1:369]; В страну … Печальных глаз и роз лимонных [1:21];
– с эпитетом задумчивый: И, отвернув задумчивые очи, // Он продолжал заоблачный свой путь. [1:361];
– с эпитетом сонный: Самое святое дело мне – // Сонные глаза стеречь! [1: 164].
Необходимо отметить, что в большинстве контекстов М.Цветаева говорит о глазах других лиц: персонажей, возлюбленного, подруги. Все эти характеристики передают именно ее, авторское, субъективное восприятие человека, его характера, состояния в данный момент (ср. невыразимо-нежные, близкие и ненавистные и – памятливые (о себе)).
Окказиональная сочетаемость эпитета и субстантива, а также самих эпитетов при одном субстантиве может быть выражена посредством использования компаративной конструкции или третьего эпитета: Твои глаза зеленые, Прозрачные, как ложь[СТ 2: 49]. Глаза – это главный выразитель чувств человека, то, что говорит нам о человеке, его сущности и, с другой стороны, о его сиюминутном состоянии. Они становятся прозрачными, и это свойство начинает говорить нам о человеке как о противоречивом субъекте.
Прозрачные глаза – 1) бесцветные (прямое, лежащее на поверхности значение); 2) бездушные (производная характеристика, метафорический перенос); 3) как и слова, лживые, но ложь эта хорошо видна, она легко угадываема (это значение формируется на базе компаративной конструкции).
В текстах М.Цветаевой встречается и описательная характеристика глаз человека: А глаза у него – как у рыбы! // Стекленеют, глядят в небосклон [1: 192]; Как два костра, глаза твои я вижу, // Пылающие мне в могилу, в ад, // Ту видящие, что рукой не движет, // Умершую сто лет назад [1: 202].
Нанизывание в последнем контексте причастных оборотов, сравнение, задающее образное восприятие глаз (природная метафора), - все это создает сложный эпитетный комплекс.
Глаза – путеводная нить, жизнь, проводник: Я – глаза твои. Совиное Око крыш. // Буду звать тебя по имени – // Не расслышь [2: 122].
Языковое моделирование визуального концепта строится на расширении сочетаемостных свойств имени глаза: оно употребляется с прилагательными психофизиологического характера и приобретает объемную семантику: глаза становятся именно тем органом, который способен выразить всю гамму чувств, испытываемых человеком, не ограничиваясь стереотипами (они зафиксированы в узусе и словаре в выражениях типа печальные глаза). Потенциал смещенного определения, или переносного эпитета, в формировании семантического богатства имени концепта огромен: любое «психологическое» определение используется М.Цветаевой в сочетании с этим концептом, что рождает неожиданные образы. Так, столкновение антонимичных эпитетов близкие и ненавистные способствует амбивалентному восприятию характера человека и неоднозначному пониманию состояния лирической героини, указывает на сложность принятия близкого человека как другого. Синестетическая метафора в выражении голодные и горячие глаза призвана передать чувство лирической героини, ощущающей страсть к адресату строк, и, подобно бумерангу, возвращает ей это чувство, закодированное в его глазах. Механизм таких переносов является метонимическим, так как на глаза как орган тела распространяется эмоциональное состояние человека в целом.
Сопоставительная характеристика сочетаемости антропоморфных прилагательных с концептом глаза, выполненная на материале трех источников – «Словаря эпитетов русского литературного языка», словаря В.И.Убийко «Концептосфера внутреннего мира человека» и поэтических текстов М.Цветаевой, – дала следующие результаты. Среди 128 эпитетов во всех источниках зафиксировано одно: строгий. Это прилагательное часто употребляется с рассматриваемым словом, а потому его изначальная метонимическая мотивировка стерлась. Не перечисляя всех соответствий и расхождений, укажем лишь те эпитеты, которые употреблены только М.Цветаевой: жаждущий, желающий не знать, невнятный, сонный, степенный, юный.
Среди неантропоморфных эпитетов частотны натурфактные переносы:
А был красив гортанный голос! // А были пламенны глаза! [1: 89]; Ледяными глазами барса // Ты глядела на этот сброд [1: 126]; Все глаза под солнцем – жгучи[1: 188]; Мои глаза подвижные как пламя[1: 199].
2. Другие не менее часто употребляемые имена концепта – взгляд, взор.
С данными именами концепта зафиксированы эпитеты грустный, печальный (12), юный (10), а также единичные безответный, высокомерный, детский, дикий, зоркий, острый, пронзительный, смелый, к обороне готовый, прямой и взыскательный, бесстрастный, оценивающий, любопытствующий извиняющийся, опустившийся, неразгаданный, изумляющийся на смерть, радостный, светлый, успокоенный, спящий, темный и др.
Чтоб только не видел ваш радостный взор // Во всяком прохожем судью [1:73]; О безучастие, с которым // Следишь высокомерным взором… [2:24]; Олимпийцы?! // Их взгляд спящ! [2: 56]; Темный, прямой и взыскательный взгляд. // Взгляд, к обороне готовый[1: 133].
Перед нами сходная логика построения переносных эпитетов метонимического типа: взгляд как конкретное место локализации чувства человека и как непосредственный его выразитель способен передать разнообразные оттенки психологического состояния человека от радости до гнева и лести. М.Цветаева имплицирует наиболее ситуативно актуальные семы, заключенные в прилагательном, в семантику субстантива: оба слова образно обогащаются (по этой причине такие переносы именуются индикативными локальными; в терминологии И.Я.Чернухиной, перед нами семно-семемная инженерия смыслов).
Эпитеты М.Цветаевой нередко совпадают с узуальными – среди них изумленный, задумчивый, любопытный, наглый, наивный, озорной, печальный, радостный, скорбный, требовательный, успокоенный. Окказионально употребленными можно считать такие, как дикий, юный, опустившийся, безответный, к обороне готовый и др. Заметим, что эпитет юный является очень частотным в цветаевском идиолекте, что связано с богатством ассоциативных связей поэта при восприятии юности.
Другие субстантивы не демонстрируют большой частотности в употреблении с ними определенного эпитета. Приведем данные имена и эпитеты в сочетании с ними.
3. Ресницы (4 единицы)
Скрытные твои ресницы [3:192]; И на ревнивые твои ресницы умиляясь… [1:320].
4. Слезы (3 единицы).
Кровавые распри и страстные слезы // Кровь, пламя и розы [3:428].
5. Брови (3 единицы).
Брови сильные стянув, // Взор свой – как орлице клюв - // В спящего вонзает [3: 233]; Брови роковые… [1: 234]; Дальнодорожные брови твои… [1: 202].
6. Зрачок (1 единица).
Все видит, все знает твой мудрый зрачок [1:70].
7. Зрение (1 единица).
От тебя грешного зренья… [3: 564].
8. Веки (1 единица).
Прохожий, в которого руки – как в снег // Всей жаркостью век виновных, – которому вслед я и вслед, … [2:103].
9. Зоркость (1 единица).
В зоркости самоуправной… [2: 22].
10. Роскось глаз (1 единица).
Громадная, тоже конская, дикая и робкая роскось глаз [5: 232].
Качества, не характерные для глаз в узусе, свойственные ментальной деятельности человека, в поэтическом тексте «приписываются» глазам: …глазами, не знать желающими, // Усмешкою правду кроющими [2:55]. Ср.: «человек, не желающий знать, скрывающий правду усмешкой». К примеру, выражение памятливые глаза явно окказионально, но вполне закономерно в рамках описываемой нами тенденции. Поэту важно увидеть в глазах любимого человека прошлое; с другой стороны, возможна интерпретация данного выражения и как глаза, способные многое помнить, запоминать важное, припоминать. Таким образом, выражение вызывает шлейф ассоциаций и возможных толкований. Эти и подобные факты убедительно подтверждают активность переноса с вектором «человек → его части».
Поэт говорит: От неиспытанных утрат – / Иди куда глаза глядят! / Всех стран – глаза, со всей земли– / Глаза, и синие твои / Глаза, в которые гляжусь: / В глаза, глядящие на Русь [2:334].
М.Цветаева отождествляет глаза человека (используя и фразеологизм) и глаза всей страны, в которые лирический субъект оказывается способным смотреть. Причем надо заметить, что поэт употребляет слово как в прямом (синие глаза), так и в переносном значении, метонимически его переосмысляя (глаза всех стран, синие глаза страны).
Рука
Субстантив рука является базовым цветаевским понятием не только за счет частого употребления поэтом этой лексемы, но и в силу наличия богатых ассоциативных связей.
В «Словаре современного русского литературного языка» находим следующие значения слова рука: «1. Одна из двух конечностей человека от плеча до конца пальцев: часть этой же конечности от пясти до конца пальцев. 2. Одна из верхних конечностей человека как орудие деятельности, труда. 3. О манере письма, почерке. 4. Рабочая сила, рабочие. 5. О человеке, лице как обладателе, владельце чего-либо. 6. Символ власти, владычества. 7. О влиятельном человеке, способном защитить, оказать поддержку» [Словарь современного русского литературного языка, 1961: 1528-1544]. Словарь способен указать лишь основные понятийные поля концепта – наиболее полно и объемно его структура выражается в поэтических текстах. Рассмотрим эпифрастические выражения с данным концептом в цветаевских текстах.
Имя рука представлено в поэзии М.Цветаевой очень широко (133 единицы) в виде лексем рука (120), пальцы (4), жест (3), объятия (2), движение (2), кулак (1).
В составе эпифраз имена данного концепта отмечены нами в сочетании с широким кругом эпитетов: печальный (43), сонный (29), ревнивый (13), робкий (5), смелый (5), невинный (4), юный (3), яростный (3), беззащитный (2), безумный (2), нежный (2), старческий (2), а также единично представленные бренный; властный; заспанный, не знающий стыда; незрячий; ленивый, твердый, хозяйский, чающий и др.
Общими с узуальными следует признать такие эпитеты, как беззащитный, властный, невинный, смелый, хозяйский. Цветаевскими эпитетами являются эпитеты заспанный, не знающий стыда, печальный, ревнивый, сонный, чающий, юный, яростный.
Приведем эпифрастические выражения с указанной лексемой с уточнением семантики эпитета.
– эпитеты психологической и эмоциональной семантики, характеризующие руку в качестве метонимического заместителя человека:
Безумные руки тянешь, и снегом – конь [3: 20]; … Рукой заспанной ресницы трет, // Теперь правому плечу – черед [3: 243]; Пара таянье под рукой // Чающей [3: 641]; В кудрях – рука – // Упрямая – запуталась [1: 304];
Но обеими – зажатыми –…[руками] яростными как могла! [1: 518]; … опять рукою робкой // Надавливать звонок [1: 560];
– эпитеты, описывающие «внешний облик» руки:
Длинной рукой незрячей, // Гладя раскиданный стан,… [1: 358]; Руки … старческие, не знающие стыда[2: 147]; Есть у тебя из Божьих или медвежьих // Рук неизменно-брежных [2:307]; Рукою обветренной / Взяла – и забыла [2: 222]; Рука, достойная смычка, // Ушедшая в шелка, // Неповторимая рука, // Прекрасная рука [1: 287].
– эпитеты, характеризующие руку как орудие, при помощи которого производится действие:
Без лениво-твердой, хозяйской руки – // Скучают мохнатые пчёлки. [1:70]; руками вдруг // Перехитрен, накрыт и пойман – ветер [1: 236]; Тихонько: // Рукой осторожной и тонкой // Распутаю путы [СТ1: 223]; Круг // Сих неприсваивающих рук [СТ1: 303].
В выражении рукою робкой надавливать звонок подчеркивается ощущение (робость) при совершении действия, которое, в свою очередь, переносится на орудие действия – руку.
– эпитеты, метонимически характеризующие руку как субъекта, вступающего в межличностные отношения:
Ревнивая длань – твой праздник [3: 21]; Беззащитные руки ломая, // Ты напомнила мне // Ту царевну из дальнего мая… [1:130].
Такое многообразие осмысления поэтом функций руки и в первую очередь понимание руки в качестве метонимического заместителя человека позволяет говорить о важности данного концепта в концептосфере М.Цветаевой. Рука, в восприятии поэта, – это орган тела человека, выражающий прежде всего внутреннее состояние субъекта (лень – заспанная; прямолинейность – упрямая; смелость – смелая; нежность – нежная, стеснительность – робкая; злость – яростная и т.д.). Другие функции руки, такие, как орудие действия, жестикуляции находятся на периферии понятийной области поэтического мира М.Цветаевой.
Как показывает анализ закономерностей употребления эпитетов с основным именем концепта рука, чаще всего М.Цветаевой реализуется основная семантика слова – обладание, действие. Рука человека чаще всего передает не просто гамму чувств (как было рассмотрено выше на примере концепта глаза), но характер поведения индивида, его состояние, которое как бы окрашивает деятельность. Жестовая семантика выражений (перехитрен рукой, осторожная рука) не исключает эмоциональности, но акцентирует внимание на внешнем проявлении этих чувств. Решительное преобладание эпитета печальный говорит о сохранении цветаевской логики наделения предметов (в широком смысле) признаком, исходя из того впечатления, которое производит на нее субъект.
Периферийные смыслы концепта рука, актуализируемые М.Цветаевой, наполнены экспрессией и образностью. При помощи руки лирическая героиня справляется с ветром: она его ловит, накрывая рукой, таким образом перехитрив его. Образная параллель «рука-крыло» является устойчивой в цветаевском идиолекте. Рука и крыло у М.Цветаевой стоят рядом, ведь крылатость – признак ангела и души человека. Это можно увидеть на примере названий стихотворений: А за плечом – товарищ мой крылатый; Если душа родилась крылатой!
Другие лексемы данного концепта менее употребительны, но также имеют тенденцию сочетаться с эпитетами эмоциональной семантики:
– пальцы (4 единицы): Ломал ли в пьяном кулаке // Мои пронзительные пальцы [1: 328];
– объятия (2 единицы): В чьем опьяненном обьятьи // Ты обрела забытье [1: 142]; Для нас безумные объятья // Еще неведомый дурман [1: 68].
Рот/губы
В толковом словаре русского языка находим несколько значений данного слова: «Рот – 1) полость рта между верхней и нижней челюстями, снаружи закрытая губами; 2) очертание и разрез губ; 3) у животных то же, что пасть; 4) едок, иждивенец» [Ожегов 2007: 685].
В поэтическом идиостиле М.Цветаевой концептосмысл рот/губы в составе эпифраз представлен следующими субстантивами: рот (60), губы, уста (34), извилина губ (3), вырез губ (1), углы губ (1).
Представим состав эпитетов с именем концепта «рот»: грустный (12), памятливый (9), юный (8), бешеный (6), безмолвный (5), наглый (4), улыбчивый (2), гадавший (2), нежный (2), поющий (2), а также представленные единичными употреблениями взрослый, палящий, опаленный, роковой, сонный, спящий, тяжелый и др.
Обратим внимание также на метонимическую логику осмысления данного концепта: зачастую можно констатировать замену словом рот лексемы человек: рот нагло улыбается = человек нагло улыбается. Иными словами, представления о человеке, его состоянии, поведении, свойствах в речи воплощаются как состояния, «поведение», свойства рта (человек был юн до поцелуя → …рот до поцелуя… был юн).
Общеязыковым прилагательным в цветаевском идиолекте в сочетании с анализируемым концептом является эпитет улыбчивый (пересечение во всех трех источниках – см. приложение). Типично авторскими эпитетами можно признать взрослый, гадавший, наглый, памятливый, роковой, сонный, спящий, юный. Определения характеризуются свободной дистрибуцией – их употребление ситуативно и связано с авторскими ассоциациями. Видимо, этим можно объяснить факт продуктивности эпитета юный со всеми базовыми концептами: именно юность связана в сознании поэта с вполне конкретным настроением, способное выражаться посредством любого органа человеческого тела.
Другие субстантивы, входящие в поле концепта рот, имеют единичное употребление в цветаевском идиолекте – тем не менее, они также обнаруживают тенденцию к сочетаемости с антропоморфными эпитетами.
Улыбка (4 единицы):
Рот как кровь, а глаза зелены, // И улыбка измученно-злая… [1: 67]; Глаза над улыбкой шалой[1: 350]; Этой горестной полуулыбкой // Ты оплакала себя давно [1: 18].
Поцелуй (1 единица):
Смоль поцелуев злых …[2: 120].
Зевок (1 единица):
Ржавый замок, наглый зевок [1: 585].
Интересны два контекста, которые доказывают нестандартность эпитетов, проявляющуюся, в частности в следующем: общеязыковая тенденция к передаче с помощью данного концепта различного рода информации в условиях цветаевского дискурса осуществляется более последовательно.
Рот …памятливый на песни [1: 277]. Неожиданное определение памятливый в рамках данной тенденции становится для поэта закономерным результатом осмысления рта как универсального органа, способного на самые различные действия. Такая логика распространяется и на другие органы человеческого тела. Заметим, что подобный эпитет рассматривался нами применительно к концепту глаза. Данный факт подтверждает единую логику образования переносных эпитетов творчестве М.Цветаевой. Или: …рот …, выбрасывающий рулады, каскады – «р» [4: 473]. Здесь представлена основная функция рта как органа речи – произношение слов, звуков, но форма подачи, выражения этой функции уникальна. Указывается резкость, большая скорость произношения звука «р». На рот, как и на другие концепты, распространяются эмоциональные и психологические свойства человека.
Концепт рот очень разнообразен по сферам представляемой человеческой деятельности: с ним связаны в языковой картине мира речь (речевая деятельность), чувственность, прием пищи, пение, мимика.
1. Рот:
– речь, пение:
И целует, целует мой рот поющий [1:326]; Запечатленный, как рот оракула – // Рот твой, гадавший многим [2:240]; Эту живую рану // Бешеным ртом зажать … [1:542]; …рот живет…, выбрасывающий рулады – «р» [4:473]; Безмолвный рот его… [1:184].
– чувства субъекта или его состояние, память:
а) грусть: Ртам и розам – разве помнил счет и грустный рот? [1:330];
б) надменность: Ваш рот, надменен и влекущ, // Был сжат – и было все понятно [1: 233];
в) наглость: Рот улыбался легко и нагло [1:456];
г) нежность: О, ей знаком бессильно-нежный рот [1:78];
д) гордость, суровость: Но рот напряжен и суров[1: 185];
– поцелуи, чувственность: Опаленные и палящие роковые рты, – // О, я с вами легко боролась! [1: 235]; А целованный уже вздрогнул рот: // Не то вздох, не то так, зевота, // А все, может, зовет кого-то [3: 123]; Ваш нежный рот – // Сплошное целованье! [1: 100]; Не поцеловавший рот – // Помню – каждый! [1: 211];
Среди частотных имен этого концепта лексемы-синонимы губы и уста, зафиксированные со следующими эпитетами: печальный (9), задумчивый (7), капризный (5), шалый (4), утомленный (3), девственный (2), виновный (2), а также единично представленные гордый, жмущийся, надменный, памятливый и др. Детализированная разработка концепта говорит о его важности для поэта, ведь губы способны многое сказать о любовном чувстве. Наряду со стертыми определениями – виноватый, гордый, капризный – есть и авторские: девственный, утомленный, шалый. Единичные примеры флористической метафоры пересекаются с антропоморфной: Губы – что! Лепестки из боли! [СТ1: 145].
Губы традиционно осознаются как орган, выражающий чувственность. У М.Цветаевой губы – не только выразитель чувственности, но, как и рот, глаза, рука, показатель внутреннего состояния человека и способ выразить свое восприятие субъекта. Это имя концепта также детализируется М.Цветаевой и представлено следующими экспликаторами:
а) губы (уста)
Лживые, в душу идущие, речи // Очаровательных губ. [1: 199]; Та гора хотела губ девственных [3:24]; Встречались ли в поцелуе // их жалобные уста [1:358]; Без конца к утомленным губам возвращалась улыбка [1:132]; …Не надует гордых губ [1:117]; Не губы, жмущиеся жадно // К руке чужой … (о прибое) [2:117]; Как пес цепной // Смех – с дерзких губ [3: 577]; Слова твои – струи, вскипают и льются, // Но нежные губы в тоске [1: 123];
б) части губ (5 единиц):
…углы // губ изогнутых и длинных грустны [1:263]; Не спасает ни …ни надменнейший вырез губ [1:258]; Извилина неярких губ // Капризна и слаба[2: 71].
Уста, губы – это речь, способность человека к постижению явлений, нетривиальная способность к восприятию и переживанию чувств. Будучи исходным названием части, уста, как и очи, способны к описанию целого, в чём можем убедиться на примере языка поэтических текстов М.Цветаевой.
На периферии концепта находятся некоторые абстрактные понятия, связанные с процессами говорения, пения и т.д.
День и ночь признаний лживых яд… [1: 155]; Вы бы молчали, так грустно, так мило // Тонкий обняв кипарис [1: 223]; Непрерывный // Вопль – неизбывный [2: 31].
Набор определений при данном концепте сходен с тем корпусом эпитетов, который был отмечен нами ранее, что говорит о едином, метонимическом, способе осмысления человека и его составляющих.
Другие концепты, представляющие части человеческого тела, менее частотны в поэзии М.Цветаевой, по крайней мере, в составе комплексов с эпитетом ( В условиях ограниченности текста диссертации сошлемся на нашу работу: Когнитивное описание эпитета (на материале концепта «кровь» в лирике М.Цветаевой) // Актуальные проблемы русского языка и методики его преподавания: Х научно-практическая конференция молодых ученых. - М.: Флинта: Наука, 2008. – С. 113-115.). Данные концепты относятся к базовым, так как сохраняют актуальность для поэтического высказывания и по значимости не уступают вышеописанным концептам.
4.2.1.2. Субстантивы абстрактной семантики
Душа
Душа – одно из важнейших понятий в поэтическом словаре М. Цветаевой [Войтехович 2003]. Более адекватным цветаевскому пониманию души является ее определение в словаре В.И.Даля: «Душа ж. *) Дух и душа отделены здесь в разные статьи только для удобства приисканья производных. – Прим. автора; бессмертное духовное существо, одаренное разумом и волею; в общем знач. человек, с духом и телом; в более тесном: человек без плоти, бестелесный, по смерти своей; в смысле же теснейшем: жизненное существо человека, воображаемое отдельно от тела и духа, и в этом смысле говорится, что и у животных есть душа. Душа также душевные и духовные качества человека, совесть, внутреннее чувство и пр. Душа есть бесплотное тело духа; в этом знач. дух выше души» [Даль 1: 504].
Р. Войтехович отмечает, что «то, что в нехудожественной речи существует как набор почти омонимов (слово «душа» в разных значениях), в поэзии, благодаря деавтоматизации речи, начинает превращаться в активно взаимодействующую систему смыслов и формирует колеблющийся, многоликий, но единый образ души. Поэтому «совесть, внутреннее чувство» может обернуться «жизненным существом, воображаемым отдельно от тела», или «человеком без плоти» или даже «человеком с духом и телом» [Войтехович 2003: 7].
Душевная жизнь человека, в отличие от плотской, физической, находится вне времени и жизненных циклов человеческого тела. Поэтому душа, как показывает анализ эпифраз с этим словом, концентрирует в себе постоянные, сущностные свойства человека.
Л.Ю.Буянова, посвятившая свои работы анализу концепта душа, отмечает, что данный концепт представляет собой «суперконцепт, поликонденсат, объединяющий в себе много концептов» (дух, совесть, жизнь, смерть). В художественном дискурсе концепт эксплицируется через эмоционально-экспрессивное пространство, континуум образных средств, оценочно-ассоциативных лексических единиц [Буянова 2002]. Образно-смысловой доминантой суперконцепта душа в русском языковом сознании можно признать понятие живого в широком смысле. Душа не только генерирует и отражает чувства, но она сама может их испытывать, уподобляясь субъекту. Данная логика моделирования концепта душа ярко отражается в переносных определениях цветаевских текстов. Для М.Цветаевой душа является центральным концептом всей авторской картины мира.
Нами зафиксирован следующий набор эпитетов с именем концепта «душа»: бессмертный (35), бессонный (15), грустный (14), капризный (8), безутешный (4), вольный, дикий, крылатый, незабывший, не знающий меры, не съевший обиды, опальный, осужденный, радушный, смелый, стойкий, суровый, тоскующий и др.
В словаре В.И.Убийко находим похожие примеры: Душа - добрая, чуткая, правдивая, чистая, злая, трусливая, верная, щедрая… (= добрый человек и т.д.). Цель словаря В.И.Убийко – показать весь корпус типовых определений (в речи и тексте), в первую очередь – общеязыковых. Многие данные словаря совпадают с фактами поэтического творчества, что говорит о едином механизме обработки знания о концепте. Наличие авторских эпитетов говорит о расширенном прочтении признаковой структуры концепта: вольный, дикий, капризный, не знающий меры, не съевший обиды, радушный, смелый, стойкий.
Тотальное одушевление в творчестве М.Цветаевой приобретает свой смысл и концептуальную значимость именно в рамках данного концепта. Сценарий одушевления здесь выступает в качестве единого фрейма-ситуации, имеющего центральную атрибуцию «бессмертный». Душа – двойник человека, как и смерть, жизнь вечна. Центр человеческой мысли и чувственного переживания – душа – выступает бессмертным, неизменным началом, закрепленным в слове. Слово у М.Цветаевой приобретает, таким образом, важное качество: оно становится средством цементирования основного начала в человеке. «…Ее страстью было переживать живую жизнь через слово» [Кудрова 1990: 201]. Жажда абсолюта в мире [Белянчикова 1989; Лосская 1992] проецируется на духовный мир человека, который конституируется в качестве внутренне целостного ориентира.
Душа как вместилище «стержня» духовной жизни человека воплощается в эпифразах, характеризующих ее как метонимическое воплощение психологического состояния человека, его характера: Дар души ее суровой! [3:235]; Душа твоя дикая [3:288]; Бессонная моя душа [1:559]; В этой грустной душе ты бродил … [1: 85]; Ибо душа моя хорошо воспитана[7:57]; … я: опальная… вольная, словно душа [7: 360]; Душе капризной странно дорог … [1:65]; Душа, не знающая меры … Тоскующая по плечу [2:19]; Шестикрылая, радушная душа [2:163]; В ней душа грустней пустого // Храма [1: 66]; Милый сверстник, // Еще в Вас душа – жива! [1: 138].
Лирическая героиня характеризует свою душу как бессонную, т.е. не успокоившуюся, всегда готовую к бесконечной внутренней работе, и опальную, вольную. В последнем случае речь идет не просто о номинации души, а о характеристике лирического Я героини – всегда бунтарского, своенравного, свободного.
Душа – все существо человека, средоточие его атрибуций, поэтому любой эпитет может быть приравнен к субстантиву применительно к данному концепту. Недаром сердце, душа воспринимались древними людьми как двойники человека, выражаясь лингвистическим языком, – субстантивировались (о субстантивации атрибуций см. ниже).
Душа атрибутизируется многообразно, что связано с неограниченностью ее проявлений, с ее универсальными свойствами человеческой личности. Причем дух определяется как субстанция преходящая (неуловимый, призрачный) в отличие от души, которая меняется, но всегда едина (бессмертна). Чувство захватывает душу целиком и полностью, без остатка.
О многообразии осмысления души и словесного воплощения концепта «душа» может свидетельствовать стихотворение «Час души».
В глубокий час души,// В глубокий – ночи… // (Гигантский шаг души,// Души в ночи.) // В тот час, душа, верши // Миры, где хочешь // Царить, – чертог души, // Душа, верши.// Ржавь губы, пороши // Ресницы – снегом.// (Атлантский вздох души, // Души – в ночи…) // В тот час, душа, мрачи // Глаза, где Вегой // Взойдешь… Сладчайший плод,// Душа, горчи.// Горчи и омрачай:// Расти: верши [1:224].
Стихотворение являет собой яркий пример многоаспектной концептуализации души. Во-первых, перед нами олицетворение: душа может шагать (шаг души) и дышать (вздох души). Антропоморфная метафора «оживляет» душу, делает ее субъектом действия. Такая абсолютизация динамического начала души приводит к структурированию элементативной метафоры, где душа становится стихией и способна порошить снегом ресницы, всходить звездой. Восприятие концепта происходит и с помощью флористической метафоры (растет, горчит). Темпоральная метафора, ярко эксплицирующая модель своего порождения («вместилище»: в глубокий час души), является охватывающим, объемлющим образом стихотворения. Заметим, что эпитет в данном стихотворении строится исключительно на антропоморфном образе.
Объемное и многомерное метафорическое восприятие концепта дает повод говорить о принципиальной незакрепленности за ним магистрального типа осмысления, о вариабельности наполнения сферы-мишени метафоры.
М.Белянчикова называет микрокосм лирики М.Цветаевой «гелиоцентрической системой творческого бытия» [Белянчикова 1989: 173], организованной вокруг лирического субъекта, Я. Это не эгоистическая картина мира, не замыкание на своем «Я», а выстраивание творчества вокруг Человека. Человек предстает в творчестве поэта как проблема. Проблемность бытия индивида заключается в постоянном противоборстве меняющихся страстей в душе человека. Трагедия заключается в неустойчивости самой сути человека – души, его организующего центра.
Душа – самая совершенная часть человеческого микрокосма, вместилище его сущности. Большинство эпитетов, характеризующих данные концепты, относятся к сфере человека, его состояний и способностей, характера и психологического склада, что делает концепт эмоционально переживаемым поэтом, востребованным.
Любовь
М.Цветаева и лирическая героиня ее поэзии – страстная личность, любовь и страсть часто синонимизируются, причем страсть иногда называет не слишком сильное чувство, если далее речь идет о любви, и наоборот.
Как показал С.Г.Воркачев, концепт любви, будучи телеономным, то есть способным создавать смысл существования человека и формировать цель жизни за пределами индивидуального бытия, характеризуется двойственным характером желания (блага себе и блага другому), абсолютным характером оценки и выбора любви, эмоциональными переживаниями и их соматическими проявлениями, смыслосозидающей функцией, гедонизмом, амбивалентностью, динамизмом и неустойчивостью, связью с красотой и некоторыми другими признаками [Воркачев 2007].
И.Кудрова определяет любовь у Цветаевой как разновидность «страсти самоотреченной, готовой расплатиться собственной жизнью за то (или того), что дороже жизни», такая любовь – «прорыв добра сквозь зло», «великая светлая сила мира, Ариаднина нить, по которой даже злодей может выйти из наваждения зла» [Кудрова 1991:158].
Концепт любовь, один из центральных для поэта, отражающий понимание смысла жизни и ее сущности, представлен лексемами любовь (39), страсть (12).
В составе эжпифраз с данными лексемами зафиксированы следующиеэпитеты: грустный (15), грешный (5), а также единично представленные бескорыстный, босой, воинствующий, действенный, мужественный, нищий, простоволосый, старый, стравленный, страшный и др. Например:
И крест тот широкий – любви бескорыстной [3: 263]; …– любовь простоволосая [2:26]; Самозабвенная, – нежная страсть [2:49]; Грешна любовь, страшна любовь [1:472]; С его страстями стравленными [2:159]; Любовь мужественная, действенная, воинствующая [5:248].
Проведенное исследование позволяет утверждать о метонимической логике осмысления концепта: чувство мыслится поэтом конкретно, персонифицируется (босая, нищая, старая). Любовь ассоциируется с недостижимостью абсолютного счастья, недаром поэт предпочитал героев с «даром несчастной – единоличной – всей на себя взятой – любви» [5: 33].
В идиолексиконе М.Цветаевой любовь осмысляется многообразно: как религиозное чувство, страсть, страдание. Характерно скрытое предицирование (скрытый эпитет – пронзающий, пронизывающий) при характеризации любви: Я любовь узнаю по боли / Всего тела вдоль [5:178].
Любовь как концепт выступает как простейшая (= вечная) сущность человека, поэтому она нищая, босая, простоволосая, старая, вечная, бескорыстная. Набор эпитетов в лирике поэта совпадает и одновременно не совпадает с общеязыковыми фактами употребления определений. Любовь персонифицируется, представляется в виде босой, простоволосой.
Или в контексте: Жарко целуй, любовь! [1: 333] наблюдаются персонификация, оформленная в виде обращения, и лексическая метонимия имени.
Аналогично используется другое имя концепта – лексема страсть: В предсмертном крике // Упирающихся страстей – // Дуновение Эвридики… [2:175]; Покамест день не встал, // С его страстями стравленными. [2:159].
Семантика всех эпитетов, выражающих эмоциональное состояние человека, при сочетании с абстрактными субстантивами типа любовь, жизнь – «такой, который выступает вместе с данным состоянием человека», в отличие от тех, которые сочетаются с конкретными концептами. У последних семантику можно сформулировать как «такой, который выражает свойство или состояние человека». При моделировании абстракций всегда происходит наслоение значения эпитета и субстантива: эпитет как бы сопровождает основное значение имени (любовь, но при этом какая? – грешная, воинствующая, мужественная и т.д.).
Все абстрактные концепты обнаружили различные механизмы смещения определения: метафорический и метонимический. Отметим их тесное переплетение и отсутствие чёткого разделения.
4.2.2. Концепт «Дом» как ключевой концепт сферы артефактов
Рассматриваемая ментальная сфера представлена предметными (конкретными) концептами, поскольку мир артефактов – это пространство конкретных вещей и предметов, в котором человек видит себя творцом, деятелем. Центральным концептом в данной субсфере является концепт дом. Этот концепт входит в ядро языкового сознания русского человека.
В поле нашего внимания попадает самый частотный по употребительный в составе эпифраз и одна из центральных констант творчества М.Цветаевой – дом.
Человек активно действует и проявляет себя в мире сотворенных им предметов, во «второй природе», в мире артефактов. В этой сфере смысловые переносы определений также имеют неоднозначную трактовку в силу нестандартности контекстов, содержащих скрытую и обратимую образность. Согласимся с М.Мамардашвили, утверждающим, что «наш язык есть продукт долгой эволюции и содержит в себе (в упаковочном виде) многое такое, что отдельным рассудочным усилием индивидуального ума мы не можем раскрутить, но, тем не менее, невольно раскручиваем, когда употребляем слова. Ибо употребление слов как раз и тянет за собой то понимание, которое в них вложено, но которое в то же время может и не быть достоянием нашего эксплицитного сознания» [Мамардашвили 1993: 215-216]. Еще более сложно обстоит дело с поэтическим текстом, где наблюдается особая «напряженность» смыслов.
Дом – это прежде всего строение; внутреннее, обжитое человеком пространство мира, это своё, безопасное место. Дом – организующий центр мира в русской культуре. В русском языковом сознании сосуществуют несколько значений и смыслов слова дом: приоритетным является представление о родном доме (кров, очаг, изба, хата).
Образная параллель дом - человек является для русской поэзии традиционной. Так, Н.А.Кожевникова акцентирует внимание на уподоблении по линии сходства внешнего или функционального в данной параллели, говоря о дроблении в широком круге образов сравнения, где отношения могут быть не прояснены, выражая «общее впечатление от строения или от его части». [Кожевникова 1991: 74]. Дом – ценностная «рубрика мира», воплощение уюта, тепла, любви [Маслова 2002].
Дом, базовый для творчества М.Цветаевой смысл, представлен 198 случаями употребления различных лексем, репрезентирующих данный концепт. В системе ценностей М. Цветаевой дом – кров, откуда человек вышел, последняя опора в жизни, убежище (Дом, который не страшен в час народных расправ). Этот дом может быть знатным, радостным, недобрым, завороженным, тревожным.
Приведем состав эпитетов с именем концепта «дом»: грустный (12), сонный (8), а также единично представленные безглазый, завороженный, знатный, невеселый, невозвращенный, недобрый, немыслящийся, радостный, радушный, сгорбленный, скрывающийся, тревожный, угрюмый и др.
Как мы смогли убедиться, логика языка позволяет расщеплять целостную духовную и физическую личность человека на ипостаси – части, моделируя космос психической жизни человека. Данная тенденция настолько последовательна, что ее можно проследить и на образных определениях при именах концепта «дом».
Дом в поэзии М.Цветаевой наделяется свойствами живого существа в целом, и, автоматически, любая его часть осмысляется как орган человеческого тела. Вектор переноса устойчив (ср. дружить домами), един для переноса названия, признака и способов интерпретации (к примеру, глаза устойчиво ассоциируются с окнами, спина со стенами и т. д.):
Как из хаты той безглазой… [3:308]; Ваш шаг в мой недобрый дом… [1:249]; И слова из сгорбленной хаты: // «Простите меня, мои реки!» [1:401]; Дом…// скрывающийся между лип [2:295]; Чтите мой угрюмый грот (= дом) [3:27]; Засады казенных // Немыслящихся домов [1:560]; Из дома сонного иду – прочь [1:282]; И каждый нес свою тревогу // В наш без того тревожный дом [1: 103]; Видно, отроком в невеселый дом завела подруга [1: 227]; Смерть – это так: // Недостроенный дом, // Невозвращенный[1: 277].
Негативная семантика в приведенных примерах и в текстах в целом преобладает в силу того, что дом предстает в поэзии М.Цветаевой чаще как предмет воспоминаний, которые тесно связаны с бытовой неустроенностью.
Материал дает возможность говорить о том, что поэт многогранно осмысляет дом, уподобляя его человеку, людям, населяющим его. Перед нами словно кинематографический кадр: необходимое именно в данный момент свойство дома выходит на первый план. Это может быть дом, существующий лишь в мыслях, в воображении (немыслящийся) или дом, воспринятый визуально (скрывающийся, безглазый) либо передается ощущение от пребывания в доме/ людей в доме (радушный, угрюмый). Все характеристики дома антропоморфны, что позволяет говорить о метонимической природе эпитетов, определяющих данный концепт.
Справедливо считается, что в поэзии М.Цветаевой два дома – дом земной и дом небесный [Дацкевич, Гаспаров 1992]. Через данный концепт поэт определяет не только своё пространство, но и свой духовный мир, собственную сущность. Пространство дома расширяется у него до масштабов Москвы и страны: Москва! Какой огромный // Странноприимный дом!
Дом в поэзии М.Цветаевой наделяется свойствами живого существа в целом, и любая его часть последовательно осмысляется как орган человеческого тела. Вектор переноса устойчив: с человека на артефакт, един для переноса названия, признака и способов интерпретации концепта:
– дом – метонимическое обозначение людей, находящихся в нем: Из дома сонного иду – прочь [1:282]; И каждый нес свою тревогу // В наш без того тревожный дом [1: 103]; Дом … по-медвежьи – радушен [3:748]; Редкий случай радостного дома… [7: 243]; Наш знатный дом [1:205];
– дом, осмысляемый в качестве живого существа: Дом…// скрывающийся между лип [2:295]; Чтите мой угрюмый грот (= дом) [3:27]; В завороженный, невозвратный // Наш старый дом… [3:14]; Засады казенных // Немыслящихся домов [1:560]; Видно, отроком в невеселый дом завела подруга [1: 227].
Справедливо считается, что в поэзии М.Цветаевой два дома – дом земной и дом небесный [Дацкевич, Гаспаров 1992]. Через данный концепт поэт определяет не только своё пространство, но и свой духовный мир, собственную сущность. Пространство дома расширяется у него до масштабов Москвы и страны: Москва! Какой огромный // Странноприимный дом!
Другие части дома олицетворяются также по метонимической логике, но это не исключает метафоры, так как метонимия существует на уровне вектора переноса, а метафора преобладает в осмыслении выражения. Например: Бездушен отзавтракавший стол [4:126]; Бродят шаги в опечаленной зале [1:122]; И дробным рокотом под подушкой // Рокочет ярая колотушка [1:285]; … и лепет // Больших башмаков по хриплым половицам [1:508]; То зелень старого стекла, // сто лет глядящегося в сад [2:295]; Стекло, с полок бережных …[3:561]; Голая, как феллах, // дверь делала стойку [3:576]. Ср. На полках хранятся книги, хранилище книг → бережные полки.
Особо следует сказать об авторском концепте лестница; употребляется этот субстантив в одноименной поэме – «Лестница». Эпитеты к данному концепту подбираются поэтом путем конструирования потенциальных слов, близких к окказионализмам: щипкая, шлепкая, хлопкая, капкая, дрожкая (по аналогии с уже имеющимися определениями с тем же суффиксом -к: чуткая, хлипкая, шаткая):
Короткая ласка // На лестнице тряской [3:576]; Короткая схватка // На лестнице шаткой, // На лестнице падкой [3:576]; Короткая шутка // На лестнице чуткой, // На лестнице гудкой [3:576]; От грешного к грешной // На лестнице спешной[3:576]; Короткая сшибка // На лестнице щипкой, // На лестнице сыпкой– // Как скрипка, как сопка, // Как нотная стопка. [3:576]; Короткая встрепка // На лестнице шлепкой, // На лестнице хлопкой [3:576]; Владельца в охапку – // По лестнице капкой, // По лестнице хлипкой [3:576]; Последняя взбежка // По лестнице дрожкой [3:576].
Рефрен с эпитетом короткий, содержащий также короткие слова с суффиксом -к, используется поэтом с целью передать дискретность пространства лестницы, ее прерывистость, опасность, шаткость.
Диалог искусства и природы, искусственного и естественного, – источник творческой интенции. Это отражается в слове, оживляющем неживые вещи. Перед нами перенос с живого дерева на предметы, сотворенные человеком.
4.2.3. Концепт «деревья» как ключевой субстантив сферы природы
Будучи природным символом, дерево во многих культурах знаменует динамичный рост, природное умирание и регенерацию. Почтительное отношение к дереву в разных культурах основано на вере в его целительную силу. У славян дерево – символ приобщения к миру предков, что обусловлено природными факторами, фольклорно-обрядовыми традициями, земледельческим укладом жизни, мифологическими представлениями о мировом древе жизни. Дерево – плод Матери-Земли. В славянской мифологии дерево рождено от брака земли и неба, его питают не только земля и вода, но и солнечный свет. Соединяя глубину и высоту в пространстве и во времени, дерево выступает как символ памяти о прошлом. М.М.Маковский выделяет у слова «дерево» следующие символические значения: вместилище душ, середина, число, музыка, гармония, чудо, жертвоприношение [Маковский 1996:134–141]. В русской языковой картине мира наиболее популярным дерево является берёза, часто поэтизируются сосна, дуб, ива, ель, рябина, тополь, клён и липа.
Среди всех образов, представляющих стихии, мир природы – огня, воды, неба, солнца, земли – в идиолекте М.Цветаевой наиболее употребителен именно концепт дерево. Дерево как символ жизни, как центр мироздания становится воплощением судьбы поэта. Н.Осипова причисляет концепт дерево в творчестве М.Цветаевой к стихиям, связывая растение с медиатором, соединяющим верх и низ, небо и землю. Она считает, что дерево настолько важно в поэтическом мире поэта, что это позволяет ввести такой термин применительно к творчеству М.Цветаевой, как «дендромифопоэтика». Исключительную важность в связи с этой мыслью приобретает цикл стихотворений «Деревья».
Концепт деревья входит в состав более широкого понятия – «растения», представленного в цветаевских текстах 90 случаями употребления в составе эпифраз. В таком широком понимании объектами характеристики являются следующие денотаты: дерево (54 единицы), трава (15), лес (11), луг (10).
1. Дерево (54 единицы).
С именем концепта «дерево» зафиксированы в качестве эпитетов следующие лексемы: бессонный (5), воскресающий (3), доверчивый (2), а также единично представленные льстивый, мертвый, многолюбивый, невесомый, невинный, нежный, поклонный, простоволосый, пьющий, сорвавшийся, страждущий, тайный, тоскующий, трезвый и др.:
Простоволосые мои, // Мои трепещущие [2:46]; Древесная – сильная кровь [2:17]; Дерево, доверчивое к звуку… [3:562]; Как дерево-машет-рябина в разлуку [2:26]; В этом бешеном беге дерев бессонных[2:25]; Деревцо моё невесомое![1:223]; Деревья с пугливым наклоном [2:122]; Простоволосые мои, мои трепещущие [2:146]; Лавины лиственные, руины лиственные [2:149]; В островах страждущих хвой…[3:26]; Наклоном пугливым, а может – брезгливым [2:48].
2. Трава и отдельные растения (15 единиц).
Под серпом равнодушны − травы [3:582]; Многолюбивый роняю мирт [2:62]; (цветок) Змееволосый, Звездоочистый, Не смертоносный, - Сам без защиты [2:67];Тянулись гибкие цветы, как зачарованные змеи [1:22]; Тройной тоскующий тростник [3:13]; Березовое серебро, Ручьи живые [2:144]; Там лавр растет – жестоколист и трезв [2:236]; Льстивые ивы… [2:39]; Ошалелые столбы тополей… [1:377]; С дубом - то, с безгубым - то [3:673]; Знаешь – плющ, обнимающий камень [2:451].
3. Лес (11 единиц).
Ввысь сорвавшийся лес [2:147]; Сонный, бессонный лес [1:281]; Чешский лесок - // Самый лесной[1:20]; Так же как мертвый лес… [2:360].
4. Луг (10 единиц).
Под лугом − жгущим и пьющим… [2:17]; Все также сонными лугами… [1:510].
Особого внимания заслуживает параллель: «кровь – смола», свидетельствующая очеловечивании дерева: Березовое серебро, // Ручьи живые [2:144]; Смоль. // Стонущую под нажимом [2:123]. Этот факт говорит в пользу мифологической трактовки переносов. Наиболее часто встречающимися именами концепта являются бузина и рябина. О.Г.Ревзина отмечает, что рябина и бузина являются языческими тотемными деревьями и в христианской религии признаются нечистыми. М.Цветаева ощущает связь с данными деревьями как с хранителями памяти о природном родстве человека и мира. Целью же поэта, по мнению О.Г.Ревзиной, было включение данной темы в культурную парадигму своего времени и вскрытие архетипического слоя данного концепта, причём осмысление шло по логике и чутью своего поэтического языка [Ревзина 1982]. Деревья лечат душу, спасают: Деревья! К вам иду! Спастись // От рёва рыночного! Они получают символическую окраску при помощи эпитетов: дуб богоборческий, ивы-провидицы, берёзы-девственницы и т.д. Деревья устремлены ввысь (ввысь сорвавшийся лес!). Среди признаковых номинаций концепта преобладают персонифицированные эпитеты: равнодушные (травы), льстивые (ивы), ошалелые (тополя), что подтверждает мысль о массовости использования переносных эпитетов данной семантики М.Цветаевой при осмыслении природного мира. Описание конкретных и абстрактных ключевых субстантивов в составе эпитетных единств, использованных в творчестве М.Цветаевой, показало, что большинство из них связано с антропоморфной семантикой, причем это выражается как в номинациях самих концептов, так и в подавляющем большинстве эпитетов, употребляющихся при них.
4.3. Основные выводы
Сочетаемостные свойства эпитетов и субстантивов в текстах произведений М.Цветаевой проявляют себя в доминировании психологических характеристик субъекта, в их экстраполяции на смежные реалии действительности: человека (дерзкий взгляд), природу (ревнивый ветер), артефакты (радушный дом), что позволяет говорить о продуктивности метонимической и метафорической линий образования эпитетов. Олицетворение, персонификация реалий является отличительной особенностью творческого почерка М.Цветаевой в рамках использования эпитетов и эпитетных комплексов.
Рассмотренные нами базовые субстантивы творчества М.Цветаевой, выраженные в рамках эпифрастических словосочетаний, продемонстрировали единую логику образования переносного эпитета антропоморфного типа, употребленного совместно с именем базового концепта. Помимо индивидуального, авторского наполнения семантики отдельного субстантива, что нельзя не учитывать при анализе, налицо своеобразное одушевление частей человеческого тела (в случае с концептами глаза, рука, рот, душа), а также перенесение чувств лирической героини на артефакты и натурфакты. Источником метонимии признака в данном случае является смежность свойств определяемых объектов или субъектов, благодаря которой определение может перемещаться с имени одного субъекта / объекта на имя другого: дерзкий человек – дерзкая кровь. На материале творчества М.Цветаевой показано, что для поэтического идиолекта возможно доминирование метонимической логики при образовании переносных признаковых слов; причем регулярное сочетание антропоморфных субстантивов и эпитетов (глаза, душа – капризные) представляет собой яркую идиостилевую черту лексикона М.Цветаевой.
Денотативная общность субстантива и признакового слова порождает разнообразные ассоциации, которые, будучи плодом авторской рефлексии над словом, тем не менее укладываются в общую логику механизма смещения эпитета. Наиболее частотными и продуктивными в творчестве М. Цветаевой являются такие эпитеты, как печальный/грустный, юный, задумчивый, сонный, памятливый. Антропоморфная семантика определений подразумевает свободу их сочетаемости с антропоморфными субстантивами; в случае же их употребления с именами артефактов или натурфактами рождается яркая образность, так как происходит олицетворение, персонификация неживых предметов или явлений. Особая эмоциональность М.Цветаевой, ее стремление пропустить весь мир через себя, через свою душу вызывает обилие олицетворяющих метафор, которые находят свое выражение посредством употребления эпитета в сочетании с определяемым именем.
Проведенное исследование корпуса эпифраз и эпитетных комплексов, функционирующих в текстах произведений М.Цветаевой, показало их большую коммуникативно-эстетическую значимость в идиолекте поэта, богатый экспрессивно-семантический потенциал и многообразие по всем линиям типологии эпитетов – семантической (лексического значения лексем-эпитетов и семантического соотношения определения и определяемого слова и т.п.), структурной, морфологической, стилистической, с учетом окказиональности - узуальности лексемы-эпитета и т.д.
Изучение взглядов на эпитет литературоведов и лингвистов привело к выводу о существовании в научной литературе многочисленных и многообразных типов определения феномена эпитетов, отражающих их несовпадающее понимание и, с другой стороны, стремление в одних случаях дать общее определение для эпитетов, функционирующих в текстах произведений разных эпох (в этом случае оно неизбежно оказывается слишком общим и так или иначе сводится к функции художественного определения), в других случаях – определение с ориентацией на многофункциональность эпитета в современных художественных произведениях и на многообразные приемы их создания и отражающее эти параметры эпитета как средства создания художественного эффекта (среди определений такого рода наиболее удачным нам представляется определение А.В.Павшук).
Мы основываемся на широком понимании эпитета, в соответствии с которым роль эпитета в определенных контекстуальных условиях могут выполнять слова многих знаменательных частей речи (прилагательное, причастие, наречие, существительное, реже - местоимение, числительное, глагол, деепричастие, слова категории состояния), при этом центральное место – в силу особенностей частеречной природы – принадлежит имени прилагательному.
Исследование позволило многопланово взглянуть на проблему не только квалификации изучаемого явления, но и на вопрос о классификации эпитетов. Прослеженная в диссертационном исследовании история классификации эпитетов (прежде всего в отечественной научной литературе) привела к выводу о существовании тенденции ко все более полному охвату многих сторон эпитета, описывающих его с учетом приемов его создания и особенностей функционирования в художественном тексте и в идиолекте писателя, с учетом способов актуализации его коммуникативно-эстетического содержания в тексте. Наиболее полно комплекс признаков, определяющих эпитет, представлен, по нашему мнению, в типологии В.П.Москвина. Полная типология эпитетов предполагает учет комплекса показателей, охватывающих разные аспекты художественного определения – прежде всего характер номинации (прямая и переносная с учетом характера переноса – метонимического или метафорического), семантика (лексическое значение), структура, степень освоенности, степень устойчивости компонентов эпифразы, стилистическая окраска, структурный и количественный показатель (число эпитетов в рамках одной эпифразы).
В нашей работе эпитет рассматривается в тесной связи с определяемым словом (точнее говоря – рассматриваются оба компонента эпитетного сочетания), в связи с этим вводятся и используются в качестве базовых понятий понятия эпифразы и эпитетного комплекса. Под эпифразой понимается семантическое и структурное единство определяемого слова и эпитета, как правило, не разрываемое другими лексемами. Термин эпитетный комплекс подразумевает высказывание, содержащее несколько эпифраз, объединенных формой (общей структурой) и значением (семантикой).
В качестве непосредственного объекта исследования в работе последовательно анализируется ядерная часть комплекса эпифраз, включающая в качестве эпитета имя прилагательное. Вместе с тем в исследовательское поле периодически вовлекается и остальная часть эпифраз.
В качестве специальных направлений исследования эпитетов избраны три ракурса, которые позволили с трех принципиально разных сторон проанализовать корпус эпитетов с целью показать суть, способы и механизмы семантического преобразования атрибутивной лексемы в процессе превращения ее в художественное определение. Речь идет об анализе и описании ядерной части корпуса эпитетов с точки зрения их морфологической типологии и наблюдений за своеобразным разрушением границ между лексико-грамматическими разрядами прилагательных с присущим им комплексом грамматических признаков в процессе семантической трансформации лексем в составе эпифразы в творчестве М.Цветаевой. Статус эпитета у лексемы с атрибутивной функцией часто возникает в результате ее семантической трансформации. Особенно показательны в этом смысле относительные и притяжательные прилагательные, лишенные в системе языка функции субъективации. В условиях расширения узуальной сочетаемости прилагательное-эпитет в рамках эпифразы становится знаком всей ситуации, аккумулируя эту ситуацию в свернутом виде. В его семной структуре происходит актуализация потенциальных сем (в том числе входящих в индивидуальный тезаурус поэта, отражающих события его личной жизни), которые «наводятся» элементами широкого контекста и обеспечивают «приращение» смысла.
Описание корпуса эпитетов с точки зрения их структурных типов позволило установить, во-первых, многообразие способов организации эпифразы и более сложного образования - эпитетного комплекса - в текстах произведений М.Цветаевой, во-вторых, проследить, как разные лексико-грамматические структуры создают условия для актуализации богатейшего экспрессивно-семантического потенциала слова-эпитета. Для текстов М.Цветаевой характерно экспрессивное употребление различных типов сложных эпитетов, часто окказиональных, состоящих из нескольких основ(сновиденный, нагловзорый), а также использование цепочек определений (от двух до десяти) при одном определяемом слове (неведомый, безвопросный, неспрашивающий). Индивидуальность авторского словоупотребления адъективной лексики проявляется не столько в самих типах эпитетных комплексов, которые во многом являются общепоэтическими, сколько в особенностях подбора определений, в сочетаемости сложных признаков и определяемых слов.
Развернутый эпитетный комплекс в его разновидностях (цепочечный, повторный, парный и т.д.) становится средством детализации признака, выразителем его интенсивности. Специфика цветаевского почерка проявляется в отборе эпитетов при выстраивании цепочечного ряда определений (сонный, бессонный; неразрывный, неразливный), при акцентуации одного и того же слова при лексическом повторе эпитета. Яркой особенностью работы поэта с аппозитивными эпитетами является конструирование блочного эпитетного комплекса, объединяющего в себе субстантив и его окказиональную характеристику. Такой комплекс употребляется в нерасчлененном виде: в его составе эпитеты сохранены в застывшем виде, в определенной форме (вьюг-твоих-приютство), что сближает его с постоянным эпитетом.
Анализ одного из наиболее распространенных типов эпитетов в творчестве М.Цветаевой - переносного эпитета в его метонимической и метафорической разновидности - позволил выявить магистральные механизмы его образования - комплекс способов семантической трансформации слова-эпитета и актуализации его содержания в рамках идиолекта поэта.
Проведенная семантическая систематизация лексем, выступающих в функции эпитетов, позволяет сделать вывод о необычайно широком семантическом составе этой лексики даже применительно лишь преимущественно к адъективной лексике – можно констатировать тенденцию к вовлечению практически любого слова подвергающегося семантической трансформации того или иного типа в контексте М.Цветаевой. Не менее показателен факт широкого использования причастий и деепричастий, которые фиксируют подчеркнуто ситуативное восприятие реалии в ее связях с другими реалиями, в разных ракурсах ее оценки. При этом весьма значительный корпус лексем-эпитетов зафиксирован в единичном употреблении.
На этом фоне обращает на себя внимание выявленная нами тенденция. которая заключается в преимущественном употреблении определений из сферы человека, прежде всего семантических групп со значением эмоционально-психологического состояния и особенностей и деталей внешности человека (наряду с эпитетами цветовой семантики, которые не были предметом нашего внимания). Это обстоятельство мы склонны объяснять тем, что именно человек с его внутренним миром, эмоционально-психологические коллизии являются основным объектом поэтической рефлексии, а также тем, что окружающий мир воспринимается лирической героиней М.Цветаевой сквозь призму эмоционально-психологического состояния, в том числе при олицетворении окружающего мира. Остальные группы определений демонстрируют сравнительно невысокую невысокую частотность употребления.
Своеобразным проявлением той же тенденции выглядит решительное преобладание по употребительности нескольких лексем – печальный (132), грустный (67), юный (59), сонный (40), которые на этом основании допускают трактовку как постоянные эпитеты в идиолекте М.Цветаевой. Заметим, что все они представляют сферу человека.
Состав определяемых слов, образующих цветаевскую эпифразу, также многообразен и при крупноплановой систематизации может быть распределен по трем сферам: а) сфера человека; б) сфера артефактов; в) сфера природы. Тематическая систематизация имен, выступающих в составе эпифразы в качестве определяемых слов, подтверждает ту же тенденцию – преобладание денотатов из сферы человека.
В работе рассмотрены концепты трех концептополей: человек (глаза, рот, душа, рука, любовь), артефакты (дом) и природа (деревья). Установлена единая логика переноса определений в творчестве М.Цветаевой: с человека как целого на части (человека, природного мира: ревнивый человек, ревнивые ресницы, ревнивый ветер). Источником метонимии признака в данном случае является смежность свойств определяемых объектов или субъектов, благодаря которой определение может перемещаться с имени одного субъекта / объекта на имя другого: дерзкий человек – дерзкая кровь. Денотативная общность субстантива и признакового слова порождает разнообразные ассоциации, которые, будучи плодом авторской рефлексии над словом, тем не менее укладываются в общую логику механизма смещения эпитета.
Исследование и систематизация картины сочетаемости компонентов эпифразы позволяет сделать вывод о том, что перенос определения является магистральным способом образования эпитетов в текстах М.Цветаевой.
Частные виды метонимических переносов определений не всегда поддаются четкой и, главное, исчерпывающей систематизации. Очевидно, что все они отражают отнесенность определяемых имен денотатов (первичного и вторичного) к одной ситуации. Перенос определения с одной реалии на другую предопределяется связью этих реалий – при этом не столько логической, сколько ситуативной.
На материале творчества М.Цветаевой показано, что для поэтического идиолекта возможно доминирование метонимической логики при образовании переносных признаковых слов; причем регулярное сочетание антропоморфных субстантивов и эпитетов (глаза, душа – капризные) представляет собой яркую идиостилевую черту лексикона М.Цветаевой. Денотативная общность субстантива и признакового слова порождает разнообразные ассоциации, которые, будучи плодом авторской рефлексии над словом, тем не менее укладываются в общую логику механизма смещения эпитета, обеспечивающего актуализацию целого комплекса ассоциаций.
В условиях экспансии определения, прежде всего по метонимической логике, наблюдается ярко выраженное расширение лексической валентности предметного и атрибутивного слов – компонентов эпифразы (ср.: простоволосая женщина – простоволосая радость, простоволосая любовь; черноокая девушка – широкоокая печаль). Разрушение узуальной синтагматической связи при образовании эпитетов под действием тенденции к смещению определений по логике метонимии, свойственной языку в целом, в творчестве М.Цветаевой приобретает последовательный характер и в целом характеризует особенность ее идиолекта как один из индивидуально-авторских маркеров художественного мышления.
Излюбленные, наиболее частотные эпитеты М.Цветаевой печальный, грустный, юный, сонный, задумчивый, памятливый и некоторые другие (которые с известной долей условности можно назвать постоянными для ее идиолекта эпитетами) обнаруживают экспансию во всех трех сферах.
Исследование других типов эпитетов творчества М.Цветаевой, сопоставление состава определений с определениями других писателей и поэтов ждет своего исследования.
I. Источники
1. Цветаева, М.И. Собрание сочинений: в 7 т. / М.И. Цветаева; [вступ. ст., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина]. – М.: Эллис – Лак, 1994.
2. Цветаева, М.И. Сводные тетради (в 4 частях) // электронный ресурс www.crea.ru / cvetaeva.
II. Научная литература
1.Азнаурова, Э.С. Стилистический аспект номинации словом как единицей речи / Э.С. Азнаурова // Языковая номинация. Виды наименований [А.А.Уфимцева, Э.С. Азнаурова, В.Н. Телия и др. / отв. ред. чл-корр. АН СССР Б.А.Серебренников, д-р филол. наук А.А.Уфимцева; АН СССР, Институт языкознания]. – М.: Наука, 1977. – С. 86 – 129.
2.Айзенштейн, Е.О. Символ «стекла» в творчестве М. Цветаевой / Е. О. Айзенштейн // Филологические науки. – 1990. – № 6. – С. 10–17.
3.Акбашева, А.С. Цветаева: слова и смыслы / А.С. Акбашева // Литература в школе. – 1996. – №3. – С. 84–93.
4. Античные риторики: Переводы / собр. текстов, комм. и обозрен. С.А. Тахо-Годи. – М.: Изд-во МГУ, 1978. – 352 с.
5.Античные теории языка и стиля / под общ. ред. О.М. Фрейденберг. – М-Л.: Наука, 1936. – 332 с.
6.Апресян, В.Ю., Апресян, Ю.Д. Метафора в семантическом представлении эмоций / В.Ю. Апресян, Ю.Д. Апресян // Вопросы языкознания. – 1993. – № 3. – С. 27–35.
7.Арбатская, Е.Д. О лексико-семантических классах имён прилагательных / Е.Д. Арбатская, Д.И. Арбатский // Вопросы языкознания. – 1983. – №1. – С. 33–47.
8.Арнольд, И.В. Стилистика современного английского языка / И.В. Арнольд. – Л.: Просвещение, 1981. – 303 с.
9.Арнольд, И.В. Стилистика. Современный английский язык / И.В. Арнольд. – М.: Флинта: Наука, 2002. – 384 с.
10.Арутюнова, Н.Д. Языковая метафора / Н.Д. Арутюнова // Лингвистика и поэтика: сб. ст. / АН СССР, Ин-т русского языка / отв. ред. В.П. Григорьев. – М.: Наука, 1979. – С. 147–170.
11.Аскольдов, С.А. Концепт и слово / С.А. Аскольдов // Русская словесность: от теории слова к структуре текста: Антология / под ред. В.П. Нерознака [Ин-т народов России, Моск. гос. лингв. ун-т, Общество любителей российской словесности].– М.: Academia, 1997. – С. 267–279.
12.Бабенко, И.И. Коммуникативный потенциал слова и его отражение в лирике М.Цветаевой: Автореферат дисс. ... канд. филол. наук: / Бабенко Инесса Игоревна. – Томск, 2001. – 22 с.
13. Бабенко, Л.Г. Лингвистический анализ художественного текста. Теория и практика: Учебник; Практикум / Л.Г.Бабенко, Ю.В.Казарин. – М.: Флинта: Наука, 2006. – 496 с.
14.Белкина, М.О. Скрещение судеб: попытка Цветаевой, двух последних лет ее жизни. Попытка времени, людей, обстоятельств / М.О. Белкина. – М.: Благовест: Рудомино, 1992. – 541 с.
15.Бирих, А.К. Метонимия прилагательных в современном русском языке / А.К. Бирих // Вестник ЛГУ. Серия 2. – 1987. Вып. 1. – С. 62 – 74.
16.Блинова, О.И. Образность как категория лексикологии / О.И. Блинова // Экспрессивность лексики и фразеологии: межвуз. сб. науч. тр. / Новосиб. гос. ун-т им. Ленинского комсомола. – Новосибирск: Изд-во НГУ, 1983. – С. 3–12.
17.Бургин, Д.Л. М.Цветаева и трансгрессивный эрос: статьи и исследования / Д.Л. Бургин / Пер. с англ. С. Сивак – СПб.: Инапресс, 2000. – 240 с.
18 Буянова, Л.Ю. Концепт душа как основа русской ментальности: особенности речевой реализации / Л.Ю.Буянова // Культура. – 2002. – №2 (80). – 30 января.
19.Вежбицкая, А. Язык. Культура. Познание / А. Вежбицкая. – М.: Русские словари, 1996. – 416 с.
20.Везерова, М.Н. Вербализация концепта как составляющая идиостиля / М.Н. Везерова, Е.Г. Сиверина // Языковая система – текст – дискурс: категории и аспекты исследования: Материалы всероссийской научной конференции 18-19 сентября 2003г. – Самара: Изд-во «Самарский университет», 2003. – С. 142–149.
21. Веселовский, А.Н. Историческая поэтика / А.Н. Веселовский. – М.: Высшая школа, 1989. – 406 с.
22.Войтехович, Р.С. Образ Психеи в творчестве М.Цветаевой / Р.С.Войтехович. – М.: Просвещение, 2003. – 202 с.
23.Волков, И.Ф. Теория литературы / И.Ф. Волков. – М.: Просвещение, 1996. – 256 с.
24.Вольская, Н.И. О славянизмах в поэтическом языке М. Цветаевой / Н.И. Вольская // Русский язык в школе. – 2002. – № 4. – С. 61–69.
25.Вольф, Е.М. К вопросу о классификации признаков / Е.М. Вольф // Филологические науки. – 1982. – №2. – С. 46–54.
26.Вольф, Е.М. Прилагательное в тексте / Е.М. Вольф // Вопросы литературы. – 1985. – №2. – С. 32–61.
27.Воркачев, С.Г. Концепт счастья в русском языковом сознании: опыт лингвокультурологического анализа / С.Г. Воркачев. – Краснодар, 2002. – 236 с.
28.Воркачев, С.Г. Лингвокультурология, языковая личность, концепт: становление антропоцентрической парадигмы в языкознании / С.Г. Воркачев // Филологические науки. – 2001. – №1. – С. 64–72.
29.Воркачев, С.Г. Счастье как лингвокультурный концепт / С.Г. Воркачев. – М.: ИТДГК «Гнозис», 2004. – 236 с.
30.Габдуллина, С.Р. Концепт дом/родина и его словесное воплощение в стиле М.Цветаевой и поззии русского зарубежья первой волны: дисс. ... канд. филол. наук / Габдуллина Светлана Рафаэлевна.– М., 2004. – 243 с.
31.Галкина-Федорук, Е.М. Об экспрессивности и эмоциональности в языке / Е.М. Галкина-Федорук // Сборник статей по языкознанию. – М.: Наука, 1952. – С. 33–42.
32.Гальперин, И.Р. Информативность единиц языка / И.Р. Гальперин. – М.: Наука, 1974. – 279 с.
33.Гаспаров, М.Л. М. Цветаева: от поэтики быта к поэтике слова / М.Л. Гаспаров // Русская словесность. М.: Academia, 1997. – С. 258–266.
34.Глазунова, И.С. Логика метафорических преобразований / И.С.Глазунова. – М.: Наука, 2000. – 167 с.
35.Глебова, Т.С. Эпитет в прозе К. Симонова / Т.С. Глебова // Русская речь. – 1977. – № 1. – С. 19–25.
36.Глушкова, В.Г. Лингвостилистические особенности эпитетов в художественной прозе С.Н.Есина: Автореферат дисс. ... канд. филол. наук / Глушкова Валентина Геннадьевна. – Белгород, 2000. – 23 с.
37.Голубина, К.В. Когнитивные основания эпитета в художественном тексте: Автореферат дисс. … канд. филол. наук / Голубина Ксения Владимировна. – М., 1998. – 25 с.
38.Горнфельд, А.Г. Эпитет / А.Г. Горнфельд // Вопросы теории и психологии творчества. – Харьков, 1911. – С. 340–342.
39.Григорьев, В.П. Поэтика слова: на материале русской советской поэзии / В.П. Григорьев. – М.: Наука, 1979. – 344 с.
40.Деркачев, И.З. Эпитет / И.З. Деркачев // Русский язык в школе. – 1957. – №3. – С. 40 – 42.
41.Долинин, К.А. Стилистика французского языка / К.А. Долинин. – Л.: Наука, 1978. – 289 с.
42.Евгеньева, А.П. О некоторых поэтических особенностях русского устного эпоса ХVII–ХIХ вв. (постоянный эпитет) / А.П. Евгеньева // Труды отдела древнерусской литературы. – М. – Л.: Наука. Т.6, 1948. – С. 233 – 257.
43.Ельницкая, С.И. Миротворчество и мифотворчество Цветаевой / С. И. Ельницкая // Норвичские симпозиумы по русской литературе и культуре. 1892-1992. В 2 т. Т. 2. М.Цветаева.– СПб.: Максима, 1992. – С.45–63.
44.Жирмунский, В.М. К вопросу об эпитете / В.М. Жирмунский // Памяти В.Н. Сакурина: сб. статей. – М.: Наука, 1992. – С. 52–60.
45.Жирмунский, В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Избранные труды / В.М. Жирмунский. – Л.: Наука, 1977. – 406 с.
46.Залевская, А.А. Слово в лексике человека / А.А.Залевская. – Воронеж: Изд-во Воронежского университета, 1990. – 204 с.
47.Зарецкая, Е.Н. Риторика / Е.Н.Зарецкая. – М.: Академия, 2002. – 346 с.
48.Захарьян, Н.А. Цветаева и Бродский: невербальные компоненты стиля: дисс… канд. филол. наук / Захарьян Наталья Алексеевна. – Иваново, 2005. – 180 с
49.Зубарева, Е.Ю. Творчество Цветаевой в англо-американском литературном наследии десятилетия / Е.Ю. Зубарева // Вестник МГУ. Серия литературы и языка. – 1989. – №6. – С. 40–48.
50.Зубова, Л.В. Небо М. Цветаевой… / Л.В.Зубова // М. Цветаева и Франция: новое и неизданное / под ред. В. Лосской, Ж. Пройар. – М.: Русский путь, Paris, 2002. – С. 42–53.
51.Зубова, Л.В. О семантической функции грамматических архаизмов в поэзии М.Цветаевой / Л.В. Зубова // Вопросы стилистики: межвуз. науч. сб. Вып. 17. Функциональные стили русского языка и методика их изучения / ред. колл. О.Б.Сиротинина (отв. ред.) и др. – Саратов: Изд–во Саратовского университета, 1982. – С. 46–60.
52.Зубова, Л.В. Потенциальные свойства языка в поэтической речи Цветаевой (семантический аспект) / Л.В. Зубова. – Л.: Наука, 1987. – 87 с.
53.Зубова, Л.В. Поэзия Цветаевой: лингвистический аспект / Л.В. Зубова. – Л.: Изд-во ЛГУ, 1989. – 264 с.
54.Зубова, Л.В. Фонетическая динамика в поэзии М.Цветаевой / Л.В. Зубова // Вопросы стилистики. Вып. 24. Текст и его композиция. – Саратов: Изд–во Саратовского университета, 1992. – С.47–57.
55.Зубова, Л.В. «Черный, черный оку – зелен» / Л.В.Зубова // Русская речь. – 1988. – №4. – С.31–37.
56.Зубова, Л.В. Языковой сдвиг в позиции поэтического переноса / Л.В. Зубова // Проблемы структурной лингвистики. 1985 – 1987 (сборник). [АН СССР, Ин-т рус. яз.]. / отв. ред. В.П. Григорьев.– М.: Наука, 1989. – С. 229–246.
57.Иванова, Н.Н. Лексикография художественной речи: словарь поэтических номинаций / Н.Н. Иванова // Русистика сегодня. – 1994. – №2. – С. 113–134.
58.Иванова, Н.Н. Поэтические номинации в русской лирике / Н.Н. Иванова. – М.: Наука, 1992. – 135 с.
59.Иванова-Лукьянова, Г.Н. Когнитивный характер ритмики стихов М. Цветаевой // Г.Н. Иванова-Лукьянова / Язык как творчество: сб. науч. тр: К 70-летию В.П. Григорьева [Росс. Академия Наук, Ин-т рус. яз им. В.В.Виноградова]. Редколл.: З.Ю. Петрова, Н.А. Фатеева. – М.: ИРЯ, 1996. – С. 164–170.
60.Илюхина, Н.А. Когнитивные принципы в изучении лексики / Н.А. Илюхина // Языковые средства в системе, тексте и дискурсе: сб. науч. ст. – Самара: Изд–во СамГПУ, СамГУ, 2002. – С. 36–41.
61.Илюхина, Н.А. Метонимия как механизм функционирования ментальных моделей (концепт «живое» в концептосфере «человек») / Н.А. Илюхина // Языковые средства в системе, тексте и дискурсе: сб. науч. ст. / отв. ред. Н.А. Илюхина. – Самара: Изд–во СамГПУ, СамГУ, 2002. – С. 63–74.
62.Илюхина, Н.А. О взаимодействии когнитивных механизмов метафоры и метонимии в процессах порождения и развития образности / Н.А.Илюхина // В печати.
63.Илюхина Н.А. О роли метонимии в интерпретации концептосферы «человек» (на материале ментальной модели «вместилище») / Н.А. Илюхина // Вестник СамГУ. Гуманитарная серия. – 2002. – № 2. – С. 114 – 121.
64.Илюхина, Н.А. О семантической структуре образного комплекса / Н.А. Илюхина // Семантическая системность языковых единиц: сб. науч. ст. / отв. ред. Н.А. Илюхина. – Самара: Изд-во «Самарский университет», 1997. – С. 30–39.
65.Илюхина, Н.А. Образ в лексико-семантическом аспекте / Н.А. Илюхина. – Самара: Изд-во «Самарский университет», 1998. – 204 с.
66.Илюхина, Н.А. О некоторых тенденциях в развитии вторичной номинации / Н.А. Илюхина, М.В.Безрукова // Проблемы русской лексикологии: Памяти Д.И.Алексеева. – Самара: Изд-во «Самарский университет», 1991. – С.147–155.
67.Кавакита, Н.С. Проблема архетипа в творческом опыте М.Цветаевой: дисс. ... канд. филол. наук / Кавакита Наталья Сергеевна. – М., 2004. – 200 с.
68.Калинина, О.В. Формирование творческой личности в автобиографической прозе М.Цветаевой о детстве поэта: дисс. ... канд. филол. наук / Калинина Ольга Владимировна. – Саратов, 2003. – 249 с.
69.Каражаев, Ю.Д., Кулова, А.Д. Возникновение и становление языковой экспрессии / Ю.Д. Каражаев. А.Д. Кулова // Проблемы экспрессивной стилистики: сб. ст. / отв. ред. Т.Г.Хазагеров. – Ростов-на-Дону: Изд-во Ростовского университета, 1992. – С. 5-13.
70.Караулов, Ю.Н. Русский язык и языковая личность / Ю.Н. Караулов. – М. Наука, 1987. – 236 с.
71.Климкова, Л.А. Ассоциативное значение слов в художественном тексте / Л.А. Климкова // Филологические науки. – 1991. – № 1. – С. 45–54.
72.Кожевникова, Н.А. Метафора в поэтическом тексте / Н.А. Кожевникова // Метафора в языке и тексте: сборник / В.Г. Гак, В.Н. Телия, Е.М. Вольф и др. отв. ред. В.Н. Телия [АН СССР, Ин-т языкознания]. – М.: Наука, 1988. – С. 115–165.
73.Кожевникова, Н.А. Образная параллель «строение – человек» в русской литературе XIX – XX вв. / Н.А. Кожевникова // Художественный текст: единицы и уровни организации. – Омск: Изд-во Омского университета, 1991. – С. 69–85.
74.Кожевникова, Н.А. Словоупотребление в русской поэзии начала 20 века / Н.А.Кожевникова. – М.: Наука, 1986. – 253 с.
75.Козлова, Л.Г. Вода родниковая: к истокам личности Цветаевой / Л.Г. Козлова. – Ульяновск: Симбирская книга, 1992. – 227 с.
76.Козлова, Л.Г. Танцующая душа: по поэтическим следам М.Цветаевой / Л.Г. Козлова. – Ульяновск: Симбирская книга, 1992. – 147 с.
77.Колшанский, Г.В. Контекстная семантика / Г.В. Колшанский. – М.: Наука, 1980. – 148 с.
78.Колшанский, Г.В. Объективная картина мира в познании и языке / Г.В. Колшанский. – М.: Наука, 1990. – 103 с.
79.Коренькова, Е.В. Качественное наречие как элемент идиостиля (на материале художественной прозы И.Бунина и Б.Зайцева): дисс… канд. филол. наук: 10.02.01. / Коренькова Елена Владимировна. – СПб., 2003. – 198 с.
80.Коротеев, А.А. Синтаксические смещения в современном русском языке: Автореферат дисс. … канд. филол. наук / Коротеев А.А. – Куйбышев, 1964. – 24 с.
81.Коськина, Е.В. Внутренний человек в русской языковой картине мира: образно-ассоциативный и прагмалингвистический потенциал семантических категорий «пространство», «субъект», «объект», «инструмент»: дисс. …канд. филол. наук / Коськина Елена Владимировна. – Омск, 2004. – 190 с.
82.Кубрякова, Е.С. Семантика в когнитивной лингвистике / Е.С. Кубрякова // Известия РАН. Серия литературы и языка. – 1999. – №6. – С. 3–12.
83.Кудрова, И.В. Версты, дали: М. Цветаева (1922-1939) / И.В. Кудрова. – М.: Советская Россия, 1991. – 368 с.
84.Кузьмина, Н.А. Концепты художественного мышления / Н.А.Кузьмина // Проблемы деривации: семантика, поэтика: межвуз. сб. науч. тр. – Пермь, 1991. – С. 57–65.
85. Куксина, А.Е. Структурно-семантические типы сложных эпитетов в языковой картине мира писателя (на материале художественной прозы Ю.Нагибина): Автореферат дисс… канд. филол. наук / Куксина Альбина Евгеньевна. – М., 2008. – 22 с.
86.Лакофф, Дж. Лингвистические гештальты / Дж. Лакофф // Новое в зарубежной лингвистике. – Вып.16. – М.: Прогресс, 1985. – С. 350–368.
87.Лакофф, Дж. Метафоры, которыми мы живём / Дж. Лакофф, М.Джонсон. – М.: Едиториал УРСС, 2004. – 256 с.
88.Ланская, О.П. Концепт «дом» в языковой картине мира: дисс. ... канд. филол. наук / Ланская Ольга Петровна. – Калининград, 2005. – 199 с.
89.Леденева, В.В. Идиостиль (к уточнению понятия) / В.В. Леденева // Филологические науки. – 2001. – № 5. – С. 36–41.
90.Лихачев, Д.С. Концептосфера русского языка / Д.С. Лихачев // Русская словесность: от теории слова к структуре текста: Антология / под ред. В.П.Нерознака. [Институт народов России, Моск. гос. лингв. ун-т, Общество любителей российской словесности]. – М.: Academia, 1997. – С. 280–282.
91.Лободанов, А.П. К исторической теории эпитета (античность и средневековье) / А.П. Лободанов // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. – 1984. – Т. 43. – № 3. – С. 215 – 227.
92.Лопутько, О.П. Постоянные эпитеты и история прилагательных / О.П. Лопутько // Русский язык в школе. – 2004. – №5. – С. 81–85.
93.Лосcкая, В.К. Цветаева в жизни. Неизданные воспоминания современников / В.К. Лосская. – М.: Культура и традиции, 1992. – 348 с.
94.Лукьяновский, Б. Эпитет у Тургенева / Б.Лукьяновский // Творчество Тургенева. – М.: Наука, 1920. – С. 122 – 138.
95.Львова, С.И. Своеобразие повтора в поэзии М.Цветаевой / С.И. Львова. // Русская речь. – 1987. – №4. – С. 74–79.
96. Маниева, Н.С. Прилагательные-эпитеты в поэтическом дискурсе второй половины ХХ века: лингвистический анализ: Автореферат дисс… канн. филол. наук / Маниева Нина Сергеевна. – Махачкала, 2007. – 23 с.
97.Марина Цветаева и Франция: новое и неизданное / под ред. В. Лосской, Ж. Пройар – М.: Русский путь, 2002. – 267 с.
98.Маслова, В.А. Когнитивная лингвистика / В.А. Маслова.– М.: Наука, 2002. – 220 с.
99.Матвиевская, Л.А. Оксюморон в творчестве М.Ю. Лермонтова / Л.А. Матвиевская // Русский язык в школе. – 1979. – № 4. – С. 64 – 69.
100. Машукова, Н.Х. Эпитет в адыгском песенно-стихотворном фольклоре: Автореферат дисс… канд. филол. наук / Машукова Марьяна Хаутиевна. – Майкоп, 2008. – 21 с.
101.Мерзлякова, А.Х. Типы семантического варьирования прилагательных в поле «Восприятие»: на материале английского, русского и французского языков: дисс… докт. филол. наук / Мерзлякова Альфия Хамитовна. – Уфа, 2003. – 359 с.
102.Миркина, З.А. Сплошное аэро / З.А. Миркина // Звезда. – 1992. – №10. – С. 131–138.
103.Москвин, В.П. Эпитет в художественной речи / В.П.Москвин // Русская речь. – 2001. – №4. – С. 28–34.
104.Нарынская, М.Ю. Структурно-семантические особенности лексико-синтаксических окказионализмов в идиолекте М.Цветаевой: дисс. … канд. филол. наук / Нарынская Марина Юрьевна. – Ростов-на-Дону, 2004. – 323 с.
105.Некрасова, Е.А. Метафора и ее окружение в контексте художественной речи // Е.А. Некрасова / Слово в русской советской поэзии: сб. ст / отв. ред. В.П.Григорьев. – М.: Наука, 1978. – С. 76–110.
106.Некрасова, Е.А. Метонимический перенос в связи с некоторыми проблемами лингвистической поэтики / Е.А.Некрасова // Слово в русской советской поэзии: сб. ст. / отв. ред. В.П.Григорьев. – М.: Наука, 1978. – С.111–132.
107.Некрасова, Е.А. Олицетворение / Е.А. Некрасова // Очерки истории языка русской поэзии XX в. Тропы в индивидуальном стиле и поэтическом языке. – М.: Наследие, 1999. – С. 34–57.
108.Никитина, Л.Б. Образ homo sapiens в русской языковой картине мира / Л.Б. Никитина. – Омск: Изд-во Омского университета, 2003. – 267 с.
109.Одинцова, М.П. Языковые образы «внутреннего человека» / М.П.Одинцова // Язык Человек. Картина мира: Лингвоантропологический философский очерк (на материале русского языка). Ч.1 / под ред. М.П.Одинцовой. – Омск: Изд-во Омского университета, 2000. – С. 11–28.
110.Озеров, Л.В. Ода эпитету / Л.В.Озеров // Вопросы литературы. – 1972. – № 4. – С. 135–163.
111.Озеров, Л.В. «Я пишу, чтоб добраться до сути» / Лев Озеров // Труд. – 1992. – 8 октября.
112.Опарина, Е.Б. Концептуальная метафора / Е.Б. Опарина // Метафора в языке и тексте: сборник / В.Г. Гак, В.Н. Телия, Е.М. Вольф и др. отв. ред. В.Н. Телия [АН СССР, Ин-т языкознания]. – М.: Наука, 1988.
113.Осипова, Н.О. Творчество Цветаевой в контексте культурной мифологии серебряного века / Н.О.Осипова. – Киров: Изд-во Вятского пед. университета, 2000. – 298 с.
114.Очерки истории языка русской поэзии XX в. Тропы в индивидуальном стиле и поэтическом языке / отв. ред. В.П.Григорьев. – М.: Наука, 1994. – 271 с.
115.Павлович, Н. В. Словарь поэтических образов. На материале русской художественной литературы ХVIII–ХIХ вв.: в 2т. Т.1. / Н.В. Павлович. – М. Эдиториал УРСС, 1999. – 795 с.
116.Павловский, А.И. Куст рябины. О поэте Цветаевой / А.И. Павловский. – Л.: Советский писатель, 1989. – 352 с.
117.Павшук, А.В. Языковая природа и функции эпитета в художественном тексте (на материале романа Асорина «Воля»): Автореферат… дисс. канд. филол. наук / Павшук Анна Владимировна. – М., 2007. – 21 с.
118.Погудина, Е.Ю. Функциональное и мотивологическое исследование прозы и поэзии М.Цветаевой: дисс. … канд. филол. наук / Погудина Елена Юрьевна. – Томск, 2003. – 179 с.
119.Померанец, И.Б. Развитие эпитета как отражение изменений картины мира: дисс… канд. филол. наук / Померанец Инна Борисовна. – СПб, 2004. – 175 с.
120.Попов, К.Г. Эпитет должен запоминаться / К.Г. Попов // Русская речь. – 1982. – №4. – С. 21–25.
121.Поспелов, Г.Н. Теория литературы / Г.Н. Поспелов. – М.: Наука, 1940. – 351 с.
122.Потапов, С.М. Эпитеты в романе М.Горького «Мать» / С.М. Потапов // Русский язык в школе. – 1953. – №5. – С. 30 – 36.
123.Потапова, Е.А. Об эпитетах Ф.Тютчева / Е.А Потапова // Русская речь. – 1979. – №1. С. 27–34.
124.Потебня, А.А. Из записок по теории словесности. Поэзия и проза. Тропы и фигуры / А.А. Потебня. – Харьков: Изд-во Харьковского университета, 1905. – 234 с.
125.Потебня, А.А. Теоретическая поэтика / А.А. Потебня. – М.: Высшая школа, 1990. – 342 с.
126.Раевская, О.В. Метонимия в слове и в тексте / О.В. Раевская // Филологические науки. – 2000. – № 4. – С. 49–56.
127.Раевская, О.В. О некоторых типах дискурсивной метонимии / О.В. Раевская // Известия РАН. Серия литературы и языка. – 1999. – Т.58. – №2. – С. 3–12.
128.Раевская, О.В. Прилагательные как зеркало души / О.В. Раевская // С любовью к языку. Воронеж: Изд-во Воронежского университета, 2002. – С. 341–350.
129.Разумовская, М. Цветаева: Миф и действительность / М. Разумовская. – М.: Радуга, 1994. – 573с.
130.Рахилина, Е.В. О тенденциях в развитии когнитивной семантики / Е.В. Рахилина // Известия РАН. Серия литературы и языка. – 2000. – Т.59. – №3. С. 33–56.
131.Ревзин, М.Н. Цветаева: текст жизни – текст поэзии – текст интерпретации / М.Н. Ревзин // Новое литературное обозрение. – 1997. – № 24. – С. 378–382.
132.Ревзина, О.Г. Тема деревьев в поэзии М.Цветаевой / О.Г. Ревзина // Труды по знаковым системам. – Тарту. – 1982. – Вып. 576. – С. 141–148.
133.Розенталь, Д.Э. Секреты стилистики / Д.Э. Розенталь, К.Б. Голуб. – М.: Рольф, 1996. – 208 с.
134. Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира / под ред. Б. С. Серебрякова, Е.С. Кубряковой, В.И. Постовалова и др. – М.: Наука, 1988. – 212 с.
135.Саакянц, А.А. Цветаева: жизнь и творчество / А.А. Саакянц. – М.: Эллис - Лак, 1997. – 816с.
136.Сандакова, М.В. О механизмах дискурсивной метонимии прилагательного / М.В. Сандакова // Филологические науки. – 2004. – №3. – С.106–112.
137.Сандакова, М.В. Об одной метонимической модели прилагательных, характеризующих лицо / М.В. Сандакова // Семантика. Функционирование. Текст: Межвузовский сборник научных трудов / Памяти В.И.Чернова. – Киров: Изд-во Кировского университета, 1999. – С. 45–50.
138.Сандакова, М.В. Об отражённой метонимии прилагательного / М.В. Сандакова // Языковые средства в системе, тексте и дискурсе: в 2 ч. Ч.1. / отв. ред. Н.А. Илюхина. – Самара: Изд-во СамГПУ, «Самарский университет», 2002. – С.85–91.
139.Сафронова, И.П. Эстетические функции пунктуации в поэзии М.Цветаевой: дисс. канд. филол. наук / Сафронова Ирина Павловна. – Ижевск, 2004. – 247 с.
140.Сидорова, М.Ю. Семантико-грамматические свойства имен прилагательных как основание для их классификации / М.Ю. Сидорова // Русистика сегодня. – 1991. – №2. – С. 69–80.
141.Синьорини, С. Антиномия глагольность–безглагольность в поэзии Цветаевой / С. Синьорини // Цветаева. Песнь жизни. – Париж, 1996. – С. 223–236.
142.Скляревская, Г.Н. Метафора в системе языка / Г.Н. Скляревская. – СПб.: Наука, 1993. – 148 с.
143.Скляревская, Г.Н. Языковая и художественная метафора: единство и противоположность / Г.Н. Скляревская // Вопросы теории и истории языка. – СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского университета, 1993. – С. 221–227.
144.Стенина, Н.А. Восприятие М.Цветаевой в Чехии: дисс. … докт. филол. наук: 10.01.01 / Стенина Наталья Александровна. – СПб, 2005. – 250 с.
145.Степанов, Ю.С. Константы: словарь русской культуры / Ю.С. Степанов. – М.: Языки русской культуры, 2004. – 991 с.
146.Тайлор, Э.Б. Миф и обряд в первобытной культуре / Э.Б. Тайлор.– Смоленск, 2000. – 624 с.
147.Тарасова, И.А. Идиостиль Г.Иванова /когнитивный аспект/ / И.А. Тарасова. – Саратов: Изд-во Саратовского университета, 2003. – 243 с.
148.Тарасова, И.А. Категории когнитивной лингвистики в исследовании идиостиля / И.А. Тарасова // Вестник СамГУ. Гуманитарная серия. – 2004. – №1(31). – С. 163–170.
149.Тарасова, И.А. Что такое когнитивная поэтика? // И.А. Тарасова //Языковая система – текст – дискурс: категории и аспекты исследования: Материалы всероссийской научной конференции 18 – 19 сентября 2003 г. / отв. ред. Н.А. Илюхина – Самара: Изд-во «Самарский университет», 2003. – С. 92–99.
150.Телия, В.Н. Вторичная номинация и ее виды / В.Н. Телия // Языковая номинация. – М.: Наука, 1977. – С. 129–222.
151.Телия, В.Н. Коннотативный аспект семантики номинативных единиц / В.Н. Телия. – М.: Наука, 1986. – 141 с.
152.Теория метафоры: сборник (пер. под ред. Н.Д.Арутюновой, М.А.Журинской; вст. ст. и сост. Н.Д.Арутюновой / авт. примеч. М.А.Кронгауз. – М.: Прогресс, 1990. – 612 с.
153.Томашевский, Б.В. Стилистика / Б.В. Томашевский. – Л.: Изд-во ЛГУ, 1983. – 288 с.
154.Томашевский, Б.В. Теория литературы. Поэтика / Б.В. Томашевский. – М.: Аспект–Пресс, 1996. – 334 с.
155. Топоров, В.Н. К истории эпитета «пышный» в поэзии ХVIII века / В.Н. Топоров // Лотмановский сборник. – М.: Языки русской культуры, 2005. – С. 233 – 254.
156. Тырыгина, В.А. Эпитет и жанр / В.А. Тырыгина. – М.: Прометей, 2000. – 228 с.
157.Урысон, Е.В. Языковая картина мира обиходные представления (модель восприятия в русском языке) / Е.В. Урысон // Вопросы языкознания. – 1998. – №2. – С.3–22.
158.Федосеева, Л.Г. Цветаева: Путь в вечность / Л.Г. Федосеева. – М.: Знамя, 1992. – 63 с.
159.Фейлер, Л. М. Цветаева / Лили Фейлер. – Ростов-на-Дону: Феникс, 1998. – 412 с.
160.Фещенко, О.А. Концепт ДОМ в художественной картине мира М.Цветаевой: дисс. канд. филол. наук / Фещенко Ольга Александровна. – Новосибирск, 2005. – 216 с.
161.Филлмор, Ч. Фреймы и семантика понимания / Ч. Филлмор.// Новое в зарубежной лингвистике. Вып.23. Когнитивные аспекты языка. – М.: Прогресс, 1988. – С. 52–93.
162.Хазагеров, Т.Г. Экспрессивная стилистика и методика анализа художественных текстов / Т.Г. Хазагеров // Проблемы экспрессивной стилистики: сб. ст. / отв. ред. Т.Г.Хазагеров. – Ростов-на-Дону: Изд-во Ростовского университета, 1992. – С. 47–56.
163.Хазагеров, Т.Г., Ширина, Л.С. Общая риторика: курс лекций. Словарь риторических приемов / Т.Г. Хазагеров, Л. С. Ширина; под общ. ред. Е.Н. Ширяева. – Ростов-на-Дону: Феникс, 1999. 320 с.
164.Цаликова, И.К. Жизнь и творчество М.Цветаевой в рецепции зарубежной славистики: дисс… канд филол. наук. / Цаликова Ида Константиновна. – Ишим, 2005. – 224 с.
165.Харченко, В.К. Функции метафоры / В.К. Харченко.– Воронеж: Изд-во Воронежского университета, 1992. – 88 с.
166.Чернухина, И.Я. Общие особенности поэтического текста / И.Я Чернухина. – Воронеж, 1987. – 156 с.
167. Чернухина, И.Я. Семная, семно-семемная и семемная инженерия смыслов поэтического текста / И.Я. Чернухина // Проблемы деривации. Семантика и поэтика: межвузовский сборник научных трудов – Пермь, 1991. – С. 81–90.
168. Черных, Н.В. Семантическая емкость слова (на материале творчества М.Цветаевой): дисс… канд филол наук: 10.02.01. / Черных Надежда Всеволодовна. – Ростов-на-Дону, 2003. – 297 с.
169. Четверикова, Т.Д. Специфика шолоховского эпитета (на материале романа «Тихий Дон»): Автореферат дисс… канд. филол. наук / Четверикова Татьяна Дмитриевна. – М., 2008. – 17 с.
170.Чудинов, А.П. Россия в метафорическом зеркале: когнитивное исследование политической метафоры (1991-2000) / А.П. Чудинов. – Екатеринбург: УРСС, 2001. – 238 с.
171.Шанталина, Ю.А. Соотношение категорий «мотив» и «концепт» в исследовании идиостиля / Ю.А.Шанталина // Функционально-коммуникативный аспект анализа языковых единиц: Сборник научных трудов. – Самара: Изд-во СГПУ, 2006. – С. 97–102.
172.Шаховский, В.И. О когнитивных основаниях варьирования значения слова / В.И. Шаховский // Значение и его варьирование в тексте: сб. ст. – Волгоград: Изд-во Волгоградского университета, 1987. – С. 47–55.
173.Швейцер, В.В. Быт и бытие Цветаевой / В.В. Швейцер. – М.: Интерпренс, 1992. – 544 с.
174.Шевеленко, И.Д. Литературный путь Цветаевой: идеология – поэтика – идентичность автора в контексте эпохи / И.Д. Шевеленко. – М.: Новое литературное обозрение, 2002. – 464 с.
175.Шейгал, Е.И. О соотношении категории интенсивности и экспрессивности / Е.И. Шейгал // Экспрессивность на разных уровнях языка: сб. ст. – Новосибирск: Изд-во Новосибирского университета, 1984. – С. 60–64.
176.Шенделева, Е.А. Образное слово в языке и речи / Е.А. Шенделева. – Томск: Изд-во Томского университета, 1999. – 40 с.
177.Шестак, Л.А. Русская языковая личность: коды образной вербализации тезауруса: дисс. … доктор. филол. Наук / Шестак Лариса Анатольевна – Волгоград, 2003. – 508 с.
178.Шкуропацкая, Н.С. Метонимические отношения в лексической системе русского языка / Н.С. Шкуропацкая // Филологические науки. – 2003. – № 4. – С. 69–78.
179.Шмелев, Д.Н. Современный русский язык. Лексика / Д.Н. Шмелев. – М.: Просвещение, 1977. – 335 с.
180.Шрамм, А.И. Очерки по семантике качественных прилагательных / А.И. Шрам. – Л. Наука, 1979. – 134 с.
181.Шустов, А.Н. Эпитет «маслянистый» у К.Г.Паустовского / А.Н. Шустов // Русская речь. – 2004. – №6. – С.28–31.
182.Щепина, Т.С. О регулярной многозначности прилагательных / Т.С. Щепина // Филологические науки. – 1984. – №3. – С.5–60.
183. Щепина, Т.С. Прилагательные, обозначающие характер человека / Т.С. Щепина // Русский язык в школе. – 1981. – №3. – С. 91–93.
184.Якобсон, Р.О. Лингвистика и поэтика / Р.О. Якобсон // Структурализм: «за» и «против»: сб. ст. (пер. с англ., фр., нем., чеш., пол. и болг.) / под общ. ред. Е.Я Басина и М.Я Полякова / пред. В.П. Крутоуса – М.: Просвещение, 1975. – С. 123 – 144.
185.Яковлева, Е.С. Фрагменты русской языковой картины мира / Е.С. Яковлева. – М.: Гнозис, 1994. – 344 с.
186. Galperin, I.R. Stylistics / I.R. Galperin. – M., 1977. – 332 p.
187. Downes, W. Language and society / W. Downes. – London, 1998. – 503 p.
III. Справочная литература
1.Ахманова, О.С. Словарь лингвистических терминов / О.С. Ахманова. – М.: Советская энциклопедия, 1969. – 607 с.
2.Большая Советская энциклопедия: в 30 т. / гл. ред. А.М. Прохорова. – 3-е изд. – М.: Советская энциклопедия, 1970–1977.
3.Большой толковый словарь русского языка / гл. ред. С.А.Кузнецов / Институт Лингвистики РАН. – СПб.: Норинт, 2000. – 1535 с.
4.Большой энциклопедический словарь: в 2 т. / гл. ред. А.М. Прохоров. – 2-е изд., перераб. и доп. – М., СПб: Большая Российская Энциклопедия: Норинт, 1997. – 1456 с.
5.Большой энциклопедический словарь: Языкознание / гл. ред. В. Ярцева. – 2-е (репринт.) изд. – М.: Большая Российская Энциклопедия, 1998. – 685 с.
6.Горбачевич, К.С. Словарь эпитетов русского литературного языка / К.С. Горбачевич, Е.Н. Хабло. – М.: Наука, 1979. – 567 с.
7.Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. / В.И.Даль. – М.: Просвещение, 2000.
8. Жюльен, Н. Словарь символов / Н.Жюльен. – Екатеринбург: Урал, 1999. – 408 с.
9.Квятковский, А.П. Поэтический словарь / А.П. Квятковский.– М.: Советская энциклопедия, 1966. – 375 с.
10.Краткая литературная энциклопедия: в 9 т. Т.8. / гл. ред. А.А.Сурков. – М.: Советская энциклопедия, 1962–1971. – 1039 с.
11.Краткий словарь литературоведческих терминов / под ред. Л.И. Тимофеева, С.В.Тураева. – М.: Просвещение, 1978. – 1243 с.
12.Купер, Д. Энциклопедия символов / Д. Купер. – М., 1995. – 401 с.
13.Лингвистический энциклопедический словарь / гл. ред. В.Н. Ярцева. - М.: Советская энциклопедия, 1990. – 685 с.
14.Литературная энциклопедия: термины и понятия / гл. ред. и сост. А. Н. Николюкин. – М.: НТП «Интелвак», 2001. – 1600 стб.
15.Литературоведческий энциклопедический словарь / под ред. В.Н. Кожевникова, П.А. Николаева. – М.: Советская энциклопедия, 1977. – 956 с.
16.Маковский, М.М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках. Картина мира и миры образов / М.М.Маковский. – М.: Владос, 1996. – 416 с.
17.Новый объяснительный словарь синонимов русского языка. Проспект / общ. рук. Ю.Д.Апресяна.- М.: Русские словари, 1995. – 560 с.
18.Ожегов, С.И. Толковый словарь русского языка: 80 000 слов и фразеологических выражений / С.И. Ожегов / Российская академия наук. Институт русского языка им. В.В.Виноградова. – 4-е изд., дополненное. – М.: ООО «А ТЕМП», 2007. – 944 с.
19.Преображенский, А.Г. Этимологический словарь русского языка: в 2 т. Т.1. / А.Г.Преображенский. – М.: Типография Д.Лесснера, 1910–1914.– 536 с.
20.Розенталь, Д.Э. Словарь-справочник лингвистических терминов: Пособие для учителей / Д.Э. Розенталь, М.А. Теленкова. – 2-е изд.,, испр. и доп. – М.: АСТ: Астрель, 2001. – 399 с.
21.Русская грамматика: в 2 т. / под ред. Н.Ю.Шведова. – М.: Наука, 1980.
22.Русский ассоциативный словарь. Книга 1. Прямой словарь: от стимула к реакции. Ассоциативный тезаурус современного русского языка / Ю.Н.Караулов, Ю.А.Сорокин, Е.Ф.Тарасов, Н.В.Уфимцева, Г.А.Черкасова. – М.: Поморский и партнеры, 1994. – 224 с.
23.Русский ассоциативный словарь. Книга 2. Обратный словарь: от реакции к стимулу. Ассоциативный тезаурус современного русского языка / Ю.Н.Караулов, Ю.А.Сорокин, Е.Ф.Тарасов, Н.В.Уфимцева, Г.А.Черкасова. – М.: Поморский и партнеры, 1994. – 368 с.
24.Русский язык: Энциклопедия / под ред. Ф.П. Филина. – 3-е изд, испр. и доп. – М.: Советская энциклопедия, 1979. – 432 с.
25.Словарь современного русского литературного языка: в 17 т. – М.-Л.: Издательство АН СССР, 1961.
26.Словарь русского языка: в 4 т. / под ред. С. Г. Бархударова, - М.: Наука, 1961.
27.Словарь русского языка: в 4 т. / под ред. Н. Евгеньевой. – 2-е изд, испр. и доп. – М.: Русский язык. 1984. Т 4. – 794 с.
28.Толковый словарь русского языка: в 4 т. / под ред. Д.Н. Ушакова – М.: Русская словесность, 1994.
29.Убийко, В.И. Концептосфера внутреннего мира человека в русском языке: Функционально – когнитивный словарь / В.И. Убийко. – Уфа: Изд-во Башкирского университета, 1998. – 232 с.