Анализ текстов анекдотов: семиотический, транзактный, психоаналитический подходы

Следующий этап исследования посвящен семантическому анализу текстов анекдотов, направленному на выявление психологических механизмов порождения переживания национальной идентичности. Данный подход впервые предпринят В. Собкиным на примере структурно-семиотического анализа одного анекдота [Собкин В., 2001].

В отечественной психологической науке обращение к тексту, как к источнику психологического знания, восходит к работе Л.С. Выгодского «Психология искусства» [Выготский Л., 2000], в которой автор анализирует особенности структуры художественного произведения для воссоздания тех художественных, катарсических переживаний, которые оно вызывает. Из этого следует, что психологический механизм переживания можно искать не в конкретном индивиде, а в самом тексте. Такая постановка вопроса позволяет нам обратиться к семиотической организации текста еврейского анекдота, как к источнику изучения психологического переживания собственной национальной идентичности.

Семиотический подход к анализу текстов концентрируется на его знаковой природе, стремясь истолковать его как феномен языка [Левин Ю., 1998; Лотман Ю., 1973, 1974; Моррис Ч., 1983; Петров М., 1990; Пирс Ч., 1983]. Текст при этом рассматривается как «сложным образом организованное целое», образуемое формальными элементами разного порядка. Структура текста и есть то, что порождает его значение. Структуры, лежащие в основе текста, бессознательны и объективны, они существуют независимо от наблюдателя, их конституируют различия и оппозиции. С этой точки зрения мы обращаемся к структуре анекдота как семиотического образования, изучая природу анекдота как «культурного текста».

Семиотический анализ анекдота приводит нас к выделению ключевых семантических оппозиций, которые задают смысловые конфликты в еврейских  анекдотах. Принципиальным моментом в обсуждении содержательных аспектов проблематики национальной идентичности является положение М. М. Бахтина о том, что «культура познает себя на границе». В контексте национального самоопределения «культурная граница» обозначается через ключевые семантические оппозиции - «свое - чужое», «мы - они». Что касается особенностей культуры комического, тут М. М. Бахтин на примере карнавальной культуры говорит о своеобразной логике «обратности», «наоборот», «наизнанку», о логике непрестанных перемещений верха и низа, об отрицании и одновременном возрождении и обновлении. В настоящей работе еврейский анекдот рассматривается нами в первую очередь как рефлексивный текст, заключающий в себе содержательные различия «своего» и «чужого», те смысловые моменты, на основе которых происходит национальное самоопределение в обыденном сознании.

Приведем примеры анализа анекдотов, осуществленного в логике структурно-семиотического подхода. Анекдоты выбирались из различных разделов предложенной классификации и отражают, таким образом, различные аспекты еврейской национальной идентичности.

- Один хасид влюбился в русскую женщину. Он состриг пейсы, сменил лапсердак на изящный модный костюм, отпустил маленькие усики, купил букет цветов и пошел на свидание.

- Но только он вышел на дорогу, как был сбит проходящей машиной и попал на тот свет. Когда он предстал перед Богом, то обратился к нему с жалобным упреком:

- Господи, почему Ты меня не пощадил? Я же так верил в Тебя! И услышал в ответ:

- Это ты, Нюма? А я тебя и не узнал!

Уже самое начало анекдота задает одно из фундаментальных противопоставлений: евреи - русские, национальное меньшинство - национальное большинство, «свои-чужие». Если для русского быть русским в России не составляет никаких проблем, то быть евреем в России это всегда выбор - оставаться обособленным, не таким как все, притесняемым, порой оскорбляемым - или слиться с окружающим большинством, возможно, крестившись, либо стать «русским» устранив внешние различия, такие как пейсы, лапсердак и кипа. Такой выбор сделал герой анекдота. Из любви к женщине он отказался от веры, от традиций, которые всегда соблюдал. Если бы речь шла о жизни отдельного человека - это был бы его личный выбор. Но анекдот всегда глобальнее, чем частный эпизод. И если задуматься о судьбе народа, то евреи давно перестали бы существовать как нация, если бы жизнь народа развивалась по такому сценарию. Поэтому далее события анекдота развиваются стремительно. Герой погибает, не успев даже прочувствовать и насладиться своим новым положением и теми преимуществами, которое оно дает. Мы понимаем, что его смерть не случайна, это наказание за отступление. Если бы не «несчастный случай», герой, возможно, женился бы на русской женщине, у них были бы дети, которые, с большой вероятностью считали бы себя русскими. Отказ от специфически еврейского облика в данном случае - первый шаг на пути к ассимиляции.

Если посмотреть на положение современных евреев в России, то станет ясно, что подавляющее большинство из них не знают и не соблюдают традиций иудаизма, не отмечают религиозные праздники, не говорят и даже никогда не слышали еврейского языка иврита, вступают в межнациональные браки, одним словом, являются практически полностью ассимилированными. Несмотря на не очень положительный образ героя, большинство евреев понимают, что и сами похожи на него. Поскольку они сами, либо их предки прошли тот же путь, что и герой анекдота. Поэтому каждый еврей, который слушает и смеется над этим анекдотом, понимает, что это и про него тоже.

Но вторая часть анекдота - общение героя с Богом, открывает нам новые смысловые особенности. Оказывается, что движение героя происходит не напрямую по направлению от еврейства, но несколько сложнее. В начале герой анекдота - правоверный хасид, верующий еврей, строго соблюдающий традиции. Далее он влюбляется и внешне перестает быть евреем - принимает облик современного ему человека, который является частью большинства. При общении с Богом выясняется, что, несмотря на внешние изменения, внутри он все равно остается евреем. Это становится очевидным, если рассмотреть подробнее взаимоотношения героя с Богом. Герой как бы не замечает своего предательства по отношению к Богу. Он продолжает говорить, что верит в Него и претендует на привилегированное отношение к себе как к преданному верующему, как если бы он продолжал соблюдать традиции. Привилегия заключается в том, что Бог должен был пощадить еврея. Этот сюжет также очень важен для понимания еврейской ментальное™. Он находит подтверждение и в других анекдотах. Вот один из них:

Молитва господина Даллеса:

«Помоги мне, Великий Боже! Ты столько раз даровал милость совершенно чужим людям, неужели не смилуешься и надо мной?»

Представление об особых, «привилегированных» отношений евреев с Богом уходит корнями в идею избранности - один из фундаментальных аспектов еврейского национального самосознания. В анекдотах эта идея гиперболизируется, и евреи могут уже не только обращаться с Богом на равных, но даже упрекать и обвинять Его в неверных действиях. Такой позиции способствует также принятая в иудаизме концепция о том, что каждый еврей может непосредственно общаться с Богом. Для этого не нужен раввин, не нужна синагога, нужно лишь желание быть услышанным. Персонаж анекдота Нюма убежден, что состоит с Богом в особых отношениях, что они с Ним «на Ты», общаются как старые приятели. И Бог отвечает ему тем же. Знает каждого еврея в лицо и по имени, несет ответственность за судьбу каждого и, по его словам, если что-то случается, то только «по недоразумению».

Понятно, что Бог не мог не узнать Нюму. Как вездесущий Бог может «не узнать»? Конечно, он все знал, и все произошло не случайно, а по воле Божьей. Но почему Он задает этот странный для Бога вопрос, над которым мы так смеемся: «Это ты, Нюма? А я тебя и не узнал!». Дело в том, что вопрос «Это ты?» Бог обращает к каждому человеку во всех поколениях, который попытался забыть, кто он и спрятаться от Бога.

В анекдоте Бог не признается в том, что еврей был наказан за свою измену. Делая вид, что ошибся, приняв Нюму за кого-то другого, Бог насмехается над тем, что еврей сам не признает своей измены. В иудаизме существует постулат о том, что каждый еврей обязан соблюдать закон беспрекословно и во всех мелочах, не вдаваясь в разумность и справедливость требований, предъявляемых к нему. Для еврея самое малое нарушение закона приравнено к самому крупному. Наш герой считает, что он не настолько нарушил закон, чтобы лишиться божьего покровительства, и этим он для нас смешон.

Косвенно, но непреклонно, Бог говорит о том, что еврей все равно остается евреем, даже если он и перестал соблюдать традиции. На том свете Он все-таки узнал Нюму и признал в нем своего старого знакомого. Это подтверждается и еврейской традицией - в Талмуде есть постулат о том, что еврей, даже если он согрешил, перейдя в другую религию, все равно остается евреем.

Текст анекдота построен таким образом, что слушатели знают больше, чем герой анекдота и благодаря этому оказываются как бы наравне с самим Вездесущим. Мы-то понимаем, что от Бога не спрячешься. И мы, слушатели анекдота, чувствуем, что вопрос Бога «это ты?» обращен именно к нам.

Таким образом, еврейский анекдот для еврея, не просто повод посмеяться над героем анекдота, но и возможность смеяться с героем анекдота над своими собственными проблемами и недостатками. И значит, анекдот играет, прежде всего, психотерапевтическую функцию - признания проблемы, очищения и избавления.

Другой пример «классического» еврейского анекдота относится к сфере материальных отношений, однако, как мы продемонстрируем, он затрагивает и более фундаментальные аспекты еврейского национального самосознания.

- Страховой агент Либерман увидел Рабиновича, выходящего из православного храма.

- Рабинович, что ты там делал?

- Сказать честно, я крестился.

- И тебе не стыдно?

- Если бы ты поговорил с нашим батюшкой, он бы и тебя уговорил. Давай поспорим!

- Давай. На сто рублей.

Рабинович повел Либермана к батюшке. Через сорок минут они опять встречаются.

- Ну что?

- Давай сто рублей. Я его застраховал.

Отметим сразу, что ситуация, описанная в анекдоте, происходит между «своими», представителями одной национальности - между Рабиновичем и Либерманом. Однако, их взаимоотношения строятся на противостоянии, символом которого выступает в этом анекдоте спор в самом широком смысле. Ведь в прозаическом споре «на сто рублей» сталкивается духовное и материальное, религиозная ассимиляция и верность своей национальности, простодушие и изобретательность, победа и поражение.

Первый план анекдота характеризует личностные особенности «типичного еврея» Либермана - хитрый, находчивый, оригинальный. Важен здесь и особого рода профессионализм. Страховой агент, как профессионал, оказался более успешным, чем батюшка. Ведь он сумел застраховать, а батюшка не сумел «убедить». Вся нелепость этой ситуации делает анекдот смешным. Кстати, Либерман заработал не только на батюшке, оформив на него страховку, но и на своем знакомом Рабиновиче, у которого он на этом деле выиграл сто рублей. В еврейских анекдотах часто высмеивается не только ум и находчивость, но и «сомнительное» в моральном отношении стремление «делать деньги» используя пороки и слабости других людей. Ведь Рабинович предлагает спор, а Либерман только поддерживает его инициативу. Смешна не только ловкость Либермана, но смешон и сам батюшка, который вместо того, чтобы заботиться о вере страхует свою жизнь или имущество. Но в первую очередь смешон сам Рабинович.

И тут открывается второй план анекдота, который касается взаимоотношений между Либерманом и Рабиновичем. Речь идет об отношении «типичного еврея» Либермана к «крещеному еврею» Рабиновичу.

Крещение для еврея всегда считалось предательством по отношению к своей нации. И отношение к «выкрестам» традиционно сложилось соответствующее. В США, например, евреи представляют собой в первую очередь религиозную общность. Следовательно, если человек переходит в другую религию, он автоматически перестает быть евреем. В нашей стране за годы советской власти и ее «интернациональной» (или скорее «антинациональной») политики евреи Советского союза практически полностью ассимилировались и не только в религиозном плане. Поэтому вероятнее всего Либерман вовсе не верующий иудей, а атеист. Тем не менее, традиционное осуждение крещеного еврея явно звучит в этом анекдоте, как, впрочем, и во многих других (напомню известное замечание в бане: «Вы или крестик снимите, или трусы наденьте»). И значит, мы уже смеемся не только над страховым агентом Либерманом, который умудрился застраховать православного    священника (сравните с другим известным анекдотом: - Алло, это отдел снабжения русской православной церкви? Мне отца Кацнельсона, пожалуйста...), а еще и над Рабиновичем, который, поддавшись на уговоры батюшки, проигрывает не только в споре, но и в симпатиях слушателей.

Таким образом, в анекдоте проявляются две линии: первая связана с изображением типичного для еврейского бизнеса персонажа находчивого «ловкача»; вторая связана с традиционным сюжетом религиозной ассимиляции. Результат спора ставит все на свои места. Текст анекдота организован таким образом, чтобы в столкновении этих двух линий передать скрытый тезис, о том, что переход в другую веру ведет к проигрышу (кстати, в анекдоте про хасида мы видели то же самое), а деловая хватка, смекалка, профессионализм, все эти качества, которые в антисемитских анекдотах переходят в жадность, жажду наживы, «нечистоплотность» (а наш анекдот тоже может быть воспринят таким образом) в еврейском юморе являются залогом успеха и выигрыша.

В предложенных интерпретациях мы продемонстрировали, что через обнаружение различных содержательных пластов, через их соотношения и смешения, проясняется психологический механизм национальной самоидентификации.

Было показано, что анекдот есть сложное семиотическое образование, заключающее в себе многообразие значений. Эти значения могут быть частично упорядочены, по крайней мере, субъективно, представлены в виде «слоев». Многослойная структура анекдота, его многомерность как следствие сложности его семиотического построения, заключает в себе не только возможность множества интерпретаций текста, но и представляет собой проективный материал, с помощью которого можно исследовать внутренние механизмы индивидуального восприятия анекдота.

Транзактный и психоаналитический подходы. Помимо семиотических методов анализа, представляется перспективным использование собственно психологических подходов к интерпретации текстов. Особенно эффективным подобный анализ оказывается при рассмотрении анекдотов, посвященных детско-родительским отношениям. Данный сюжет традиционно рассматривается в рамках психоаналитического направления. В своей интерпретации анекдотов, помимо классического психоанализа, мы обратимся также к терминологии и теории транзактного анализа.

Количественный анализ анекдотов, посвященных детско-родительским отношениям, выявил особую специфику, связанную с дифференциацией взаимоотношений родителей с детьми по поло-ролевым позициям.

Имеется особенность распределения еврейских анекдотов, посвященных отношениям мать-сын, мать-дочь, отец-сын, отец-дочь. При явном доминировании анекдотов, затрагивающих отношения мать-сын, наблюдается практически полное отсутствие рефлексии отношений отец-сын, отец-дочь и очень небольшое количество анекдотов, посвященных отношениям мать-дочь. Для осмысления содержательной стороны этого аспекта детско-родительских отношений необходим анализ структурных особенностей текстов анекдотов.

Первый взгляд на «еврейскую маму», как героиню анекдотов, представляет портрет женщины, которая слишком сильно заботится о благополучии своих детей. Она беспокоится о том, чтобы ее сын получил хорошее образование и стал профессионалом («желательно, врачом или адвокатом»), она кормит детей насильно («ради их здоровья»), она готова на все ради своих детей («лишь бы у них все было хорошо»). Основной сюжет в теме «еврейской мамы» - самопожертвование и роль мученика. Но она также требует с их стороны бесконечного внимания и преданности, даже когда дети выросли и завели собственные семьи. Еще одна особенность «еврейской мамы» - продолжать опекать и заботиться о своих взрослых детях также как тогда, когда они были маленькими и действительно нуждались в такой заботе [Dundes А., 1987, Telushkin J., 1998].

Все эти характеристики становятся более содержательными, если подходить к взаимоотношениям героев анекдотов, используя теорию и методологию транзактного анализа Э.Берна [Берн Э., 2001, 2002]. Транзактный подход позволяет более глубоко исследовать личностные особенности персонажей анекдотов, выявить скрытые мотивы и психологические игры, лежащие в основе их взаимодействия.

Для иллюстрации специфики взаимоотношений матери и сына в еврейских анекдотах, важно обратиться не столько к конкретному примеру, сколько ко всему корпусу текстов данного подраздела. Отдельные анекдоты по данной проблематике оказываются не разрозненными, но взаимосвязанными, описывающими один и тот же тип взаимоотношений в различных формах и ситуациях. При этом каждый конкретный текст обогащается новыми смыслами, которые он вбирает в себя из общего контекста корпуса текстов еврейских анекдотов.

Например, предложенный нами для интерпретации анекдот по формальным признакам не является еврейским, поскольку не только не содержит каких-либо указаний на то, что его персонажи евреи, но и может легко быть перенесен практически в любую другую национальную культуру. Однако, этот же анекдот, вписанный в определенный контекст, заданный другими анекдотами, высмеивающими аналогичный вариант взаимоотношений матери и сына, приобретает совершенно определенный смысл, который может быть раскрыт с помощью транзактного подхода.

Мать заходит к сыну в комнату:

- Тебе пора вставать в школу.

- Я не хочу идти в школу.

- Ты должен идти!

- Я не хочу. Учителя меня не любят, а все ребята смеются надо мной.

- У тебя нет выбора. Ты должен идти в школу.

- Скажи мне хоть одну причину, почему я должен туда идти.

- Тебе 52 года и ты директор школы.

На языке транзактного анализа в этом анекдоте имеет место транзакция между эго-состоянием Родитель мамы и эго-состоянием Ребенок сына. Основные принципы теории Берна заключаются в том, что человек в каждый момент времени обнаруживает одно из трех эго-состояний - Родителя, Взрослого или Ребенка. Каждый человек с разной степенью готовности может переходить из одного эго - состояния в другое. Все три аспекта личности чрезвычайно важны для функционирования и выживания. Однако, в том случае, если один из этих аспектов нарушает здоровое равновесие, жизнь человека может стать неполноценной и неплодотворной. Если в определенной ситуации актуализируется состояние Родителя, это значит, что человек в этот момент воспроизводит поведение своих собственных родителей, то есть рассуждает и реагирует так, как реагировали бы они. Другими словами, в каждом из нас продолжают жить значимые для нас люди, «каждый носит в себе родителя». Родитель может быть опекающий, а может быть контролирующий. Опекающий Родитель заботится о благополучии ребенка, оберегает его от опасностей. Контролирующий Родитель представляет собой оценочную часть личности. Он всегда знает, что нужно делать. Он апеллирует к запретам и наказаниям. В нашем анекдоте мать ведет себя как Контролирующий Родитель. Повторяя фразу: «ты должен идти в школу», она показывает, что именно ей известно, что нужно ее ребенку, он не может иметь своего мнения, и обязан лишь подчиняться.

Сын, в свою очередь, отвечает матери из эго-состояния Ребенок: «не хочу в школу», проявляет протест и негативизм. Если активизируется эго-состояние Ребенок, то человек реагирует так же и с той же целью, как это сделал бы маленький ребенок. Каждый человек носит в себе впечатления детских лет, и в каждом таится маленький мальчик или девочка. Ребенок содержит в себе две части - естественного и адаптивного Ребенка. Естественный Ребенок проявляет себя в спонтанном поведении, он импульсивен, развивается независимо от Родительской части. Адаптивный Ребенок может быть подчиняющимся, а может быть бунтующим, таким как персонаж нашего анекдота. Подчиняющийся Ребенок изменяет свое поведение под влиянием Родителя. Бунтующий Ребенок, напротив, все делает наоборот, во всем протестует.

В терминологии Берна такие транзакции называются дополнительными. Стимул задается из инстанции Родителя к инстанции Ребенка, реакция идет обратно от Ребенка к Родителю. Это выглядит следующим образом:

Эго-состояние Взрослого пока остается не задействованным. Стимул влечет за собой уместную, ожидаемую и естественную реакцию. Пока транзакции дополнительны, процесс коммуникации протекает гладко и может продолжаться неопределенно долго.

Когда сын просит назвать причину, по которой он должен идти в школу, ход диалога изменяется. Можно было бы предположить, что в сыне актуализируется эго-состояние Взрослого, при котором человек руководствуется принципом «здесь и теперь», объективно собирает, оценивает и перерабатывает информацию, на основании которой действует адекватно ситуации. Если причина окажется достаточно веской - он пойдет в школу. Кажется, что сын апеллирует к реальной ситуации, просит об информации, на основе которой он мог бы принять верное решение. Однако, уже следующая фраза открывает неискренность героя анекдота, который на самом деле прекрасно знает, почему он должен идти в школу. Таким образом, описываемая транзакция имеет скрытый план, в котором продолжается взаимодействие на уровне Ребенок - Родитель, где Бунтующий Ребенок уже сдает свои позиции и хочет подчиниться, но не просто «сдаться», а сделать это в социально поощряемой форме, и для этого включается инстанция Взрослого.

Ответ матери: «тебе 52 года и ты директор школы», с одной стороны, содержит в себе только информацию о возрасте и профессии, то есть представляет собой транзакцию Взрослый - Взрослый, с другой стороны, эта информация абсолютно бессмысленна, поскольку заранее известна всем участникам диалога. На самом деле мать говорит следующее: «ты уже достаточно взрослый человек, чтобы самому принимать решения и нести ответственность за свои поступки («тебе 52 года»), у тебя самый высокий профессиональный статус, и ты обязан быть на рабочем месте («ты директор школы»). Таким образом, мы видим, что эта транзакция дополнительна на двух уровнях. На психологическом, «внутреннем» уровне продолжается взаимодействие между Родителем и Ребенком, на «внешнем» социальном уровне взаимодействие проходит между двумя Взрослыми эго-состояниями:

В то же время слушатель анекдота не подозревает об истинном положении вещей. Вплоть до последней фразы - кульминации анекдота, мы воспринимаем диалог как общение матери со своим маленьким сыном. К концу диалога у слушателей уже успела сложиться определенная линия ожиданий, связанная со взаимоотношениями родителя с ребенком, который не хочет идти в школу учиться, когда неожиданно оказывается, что ребенок не только взрослый, но и первый человек в школе. Подобные отношения, в основе которых лежит чрезмерная опека матери и, соответственно, некоторая инфантильность сына, характерны и для других еврейских анекдотов на эту тему и, можно предположить, уже известны по тем или иным текстам слушателям. Дальнейшая интерпретация будет основана не только на данном примере, но и на других текстах, описывающих взаимоотношения еврейской мамы и сына.

Выявленные в предложенном анекдоте скрытые транзакции, требующие одновременного участия более чем двух эго-состояний, служат основой для психологических игр. Игрой называется серия следующих друг за другом скрытых дополнительных транзакций с четко определенным и предсказуемым исходом. Игры имеют две основные характеристики -скрытый мотив и наличие выигрыша.

Опишем игру, в которую играют персонажи еврейских анекдотов, используя сокращенную схему анализа игр Э. Берна [Берн Э., 2000]. Ведущей игры в данном случае является мать. С ее позиции мы и будем анализировать.

Анализ игры «Если бы не я...»

Тезис (общее описание игры). Мать контролирует действия своего взрослого сына, обращается с ним как с маленьким ребенком. Он, в свою очередь, внешне пытается ей противостоять, но на самом деле делает то, что она ему велит.

- Чем отличается еврейская мама от арабского террориста?

- С террористом можно договориться.

Антитезис (отказ от игры). Некоторая последовательность транзакций является игрой только в случае ее существенной значимости для игроков. В данном случае антитезисом является уход сына из-под влияния матери. Тогда Ведущий игры будет прилагать все усилия, чтобы сохранить существующую «расстановку сил» - контролировать и руководить поведением сына.

- Чем бультерьер отличается от еврейской мамы?

- Собака рано или поздно оставит ребенка в покое.

Тесные отношения с сыном необходимы для «еврейской мамы», а самая большая угроза возникает, когда сын взрослеет и женится. Тогда мать предпринимает более энергичные действия, чтобы продолжить игру. Это иллюстрирует другой анекдот:

- Абрамович встречает Рабиновича:

- Мойша, шо такое? Я слышал, что ты развелся уже в четвертый раз. Неужели все женщины такие привередливые?

- Нет... Только мама.

В данном случае сын пытается создать свою семью, в которой мать уже не будет играть ведущую роль. Однако, она сопротивляется такому ходу событий и создает всяческие препятствия, в результате чего брак сына распадается. Всякий раз после развода сын вновь возвращается к матери, таким образом, она продолжает вести свою игру, контролируя, в том числе, и его личную жизнь.

Возможен другой вариант развития событий, когда сын все-таки женится, но делает это не по собственному желанию, а по воле мамы, которая таким образом продолжает «держать управление» в своих руках:

- Хаим, я слышал, вы женитесь?

- Таки да!

- И как Вам ваша будущая жена?

- Ой, сколько людей, столько и мнений. Маме нравится, мне - нет.

Цель игры. Мать, в данном случае, делает все, чтобы быть сыну необходимой («Если бы не я, ты бы ничего не добился в жизни»). Она берет на себя ответственность, в результате чего сын вырастает беспомощный, он постоянно нуждается в ней. Таким образом, сын никогда не оставит ее одну. Главная цель игры - избежать одиночества.

Приходит молодая жена еврея к подруге и жалуется:

- Ужас какой-то! Муж совсем замучил. Все «мама-мама... мама-то... мама-се...». Что я ни делаю, все не так как его мама. Мама и лучше готовит и лучше стирает...

Подруга дает совет:

- А ты попробуй сделать то, что мама не может.

- Ну, молодая жена на следующий вечер встречает мужа в черных кружевных чулках, в черном белье, ну, все при ней... Муж заходит и перепугано на нее смотрит: - Дорогая, ты вся в черном... что-то с мамой случилось?

Сыну, в свою очередь, это тоже выгодно, поскольку игра удовлетворяет его потребность в безопасности (мама всегда все уладит и защитит) и избавляет от ответственности (во всех своих неудачах можно винить мать). Аналогичная ситуация описана Э. Берном в супружеской игре «Если бы не ты...». В ней женщина выходит замуж за авторитарного и доминантного мужчину, который ограничивает ее активность, тем самым оберегая ее от ситуаций, которых она панически боится [Берн Э., 2002].

Подчиняясь ограничениям и требованиям со стороны матери, сын избегает ситуаций, которые вызывают у него страх. Так делает герой анекдота, когда говорит - не все женщины привередливы, только мама («она виновата в том, что все мои браки заканчиваются провалом»). В анекдоте про директора школы можно обнаружить то же самое. Даже высокое профессиональное положение, скорее всего, результат усилий мамы. Это не он сделал карьеру, это мама сделала его директором. У него нет внутренней мотивации достижения. Наоборот, преобладает мотивация избегания («не хочу в школу»). Когда он рассказывает, как к нему относятся коллеги и ученики, создается портрет слабого и неуспешного человека («учителя меня не любят, все ребята смеются надо мной»).

Еще одно преимущество игры состоит в том, что совместная жизнь с матерью избавляет от «необходимости» жизни с другой женщиной, что также может оказаться «небезопасно». Здесь еще раз проявляется манипулятивный характер игры и ее функция барьера на пути к близости. Человеку, в чьей жизни мать играет столь существенную роль, крайне трудно отказаться от ее влияния. Для того, чтобы создать свою полноценную семью, необходимо отказаться и от игры, и от «выигрышей», которые она дает. Герой анекдота про директора школы, по всей видимости, не женат, также как и многие другие герои анекдотов на тему «еврейская мама».

Четыре признака, по которым мы знаем, что Иисус Христос был еврей:

Ему было тридцать, он не был женат и все еще жил со своей мамой.

Он пошел по стопам своего отца.

Он думал, что его мама девственница.

Его мама считала его Богом.

То, что герой анекдота (не будем сейчас останавливаться на том, что это Иисус Христос) в тридцать лет не женат и живет со своей мамой, изображается как доказательство его еврейского происхождения. Таким образом, утверждается, что это типичные черты еврейского мужчины.

Анекдоты иронизируют по поводу того, что еврейские сыновья либо вообще не могут устроить свою личную жизнь, либо терпят неудачи, в которых опять же винят свою мать. Мать - героиня анекдота, в свою очередь, тоже избегает интимной близости. Думать, что мама девственница можно только в том случае, если она не общается с мужчинами. Кроме того, она боготворит своего сына, посвящая все свое время и энергию ему.

Все люди играют в те или иные игры, но некоторые из них, можно предположить, имеют во многом национальный характер. Так, излишне опекающая мать может быть любой национальности, однако, «национальный масштаб» это явление приобрело именно в еврейской среде. Следует также отметить, что стереотип «еврейской мамы» относится не к еврейству вообще, но конкретно к восточно-европейскому еврейству. В Израиле такую маму называют «польская мама», подчеркивая восточно-европейское происхождение данного стереотипа, в отличие от сефардских, марокканских и других групп еврейского населения страны. В Америке очень распространены анекдоты о еврейской маме - Jewish mother, в которых также часто подчеркивается восточно-европейское происхождение героинь -эмигранток из Европы, как правило, первого поколения, которые кардинально отличаются от American Jewish Princess - представительниц следующего поколения американских евреек [Dundes А. 1987]. Можно предположить, что данный стереотип имеет определенную основу, которая кроется как в социально-исторической ситуации, характерной для восточноевропейского еврейства, так и в укладе внутрисемейных отношений, принятых в еврейской культуре. Традиционно в иудаизме мужчина посвящал себя служению Богу, а женщина посвящала себя служению дому и детям. В то же время, реальность еврейской повседневности всегда была сложной и даже опасной. Постоянная антисемитская угроза, сопровождавшая всю историю восточно-европейского еврейства, достигла кульминации в период Холокоста, когда определенное поколение еврейских детей могло вообще не выжить, а собственно европейское еврейство, как культура со своим языком и традициями, практически перестало существовать. В этих условиях женщине приходилось принимать жесткие, «мужские» решения. Брать на себя функции, традиционно исполняемые отцом.

В то же время возникает вопрос, в какой мере стереотип «еврейской мамы» соответствует действительности? Можно ли в какой-то степени распространять данную модель воспитания на современных еврейских детей и родителей? Можно ли считать описанные взаимоотношения матери и сына одним из аспектов национальной идентичности современных евреев?

Для ответа на эти вопросы необходимо обращаться уже не столько к текстам анекдотов, сколько к реакции на них слушателей еврейской национальности.

Помимо настоящего исследования еще одним источником информации об адекватности распространения описанного типа отношений на реальные детско-родительские отношения в еврейской семье является материал других эмпирических исследований. Единственное обнаруженное нами социально-психологическое исследование было посвящено изучению особенностей системы еврейского дошкольного воспитания [Собкин В. С, Эльяшевич Е. К., Марич Е. М., 2001]. Обсуждая особенности стратегий воспитания, характерных для русских и еврейских семей, авторы демонстрируют, что еврейские родители подчеркивают необходимость воспитания в детях умения принимать сказанное родителями как закон, что свидетельствует об ориентации на авторитарные отношения с ребенком. Кроме того, в исследовании показано, что ориентация родителей на ту или иную стратегию в воспитании в существенной степени определяется полом ребенка. По отношению к сыновьям декларируется позиция равноправия, по отношению к дочерям - авторитаризма. Авторы считают, что «сам этот факт свидетельствует о большей склонности к сохранению традиционалистской нормативной поло-ролевой модели воспитания в еврейской семье по сравнению с русской». Авторы отмечают также, что традиционалистская модель является нормативной, а на практике реализуется модель взаимодействия, предполагающая строгое подчинение ребенка взрослому вне зависимости от пола.

Результаты данного исследования во многом подтверждаются анализом еврейских анекдотов. Из описанного нами взаимодействия родителей и детей следует, что стиль общения родителей с детьми можно описать как авторитарный. Об этом свидетельствуют, во-первых, высокие требования, предъявляемые родителями к детям и настойчивость в контроле за соблюдением этих требований; во-вторых, порой чересчур тяжелые обязательства и надежды, которые накладываются на детей и которые те обязаны исполнять; в-третьих, в пользу авторитарной стратегии воспитания свидетельствует контролирующая позиция, которую занимает еврейская мать по отношению к сыну. Приведем несколько примеров:

- Хаим, наш мальчик будет учиться играть на скрипке!

- Но у него же совершенно нет слуха!

- При чем тут слух? Его же будут учить играть, а не слушать!

- Рабинович дает детям частные уроки музыки, и все знают, что дети у него ведут себя удивительно послушно и тихо. Коллега спрашивает:

- Как вам это удается?

- На первом же уроке я говорю ученику:

- «Предупреждаю, если не будешь слушаться, я скажу твоим родителям, что у тебя талант».

Анализ текстов анекдотов, относящихся к разделу «детско-родительские отношения» показал, что практически все анекдоты, посвященные взаимоотношениям мать - сын, так или иначе, вписываются в описанную выше игру «Если бы не я...». Анекдоты остальных подразделов столь малочисленны, что не дают возможности выявить какие-либо закономерности во взаимоотношениях персонажей.

Еврейские анекдоты рождаются и живут в еврейской среде, представляя собой важнейший момент осознания и саморефлексии. А смех узнавания - это противопоставление отчаянию. Еще раз подтверждается, что анализируемые нами тексты выполняют, прежде всего, психотерапевтическую функцию. Если человек способен узнать себя в герое анекдота, посмеяться над собой, его испуганный и защищающийся Ребенок уступит место Взрослому, который способен объективно оценивать ситуацию и адекватно реагировать на нее.

Сюжет чересчур тесной связи матери с сыном предполагает также обращение к классическому психоанализу. В терминах Фрейда мы могли бы описать вышеуказанные отношения как «перевернутый» Эдипов комплекс. Если Эдипов комплекс можно определить как «возникающий в раннем детстве комплекс представлений и чувств, заключающихся в половом влечении к родителю противоположного ему пола и стремлении физически устранить родителя одного с ним пола» [Краткий психологический словарь, 1999], то в еврейском юморе мы имеем дело с влечением матери к ребенку противоположного пола и стремлением к устранению отца. Влечение матери к сыну выражается в «привязывании» его к себе и в избежании нормальной сексуальной жизни с мужчинами. Стремление к устранению отца заключается в экспансии женской позиции, замещении мужа сыном и в принятии на себя мужской роли. В то же время отец оказывается табуированной фигурой. Анализ корпуса текстов еврейских анекдотов обнаруживает, что позиция отца практически не пародируется в еврейском юморе.

Традиционный психоанализ, проявляя повышенный интерес к «мужской» линии взаимоотношений в семье, оставил практически без внимания «женскую» линию. В то же время предложенный анализ взаимоотношений матери и сына может быть весьма плодотворным как с теоретической, так и с практической точки зрения.

АВТОР: Копылкова Е.А.