Этническое сознание калмыков в период социалистического строительства (1917 - 1943 гг.)
«Кризисное» сознание как характерная черта российского общества конца XIX века сохраняло свою типичность и в первой половине XX столетия. Репрезентация событий данного периода и выявление причинных факторов позволяют назвать Октябрьскую революцию 1917 года и установление Советской власти в Калмыкии основными событиями, повлиявшими на изменение вектора развития этнического сознания калмыков.
Февральская революция дала надежду калмыцкому народу на определение своего автономного статуса. Сразу же после нее 25 марта 1917 года в Астрахани собирается съезд калмыцкого народа. Согласно его решению, в Петербург была направлена депутация для ходатайства в высших инстанциях решения вопроса об автономном статусе калмыцкого народа. Однако Временное правительство не поддержало «желание калмыков получить автономию». Поиски путей получения автономного статуса привели к активизации вопроса о вступлении калмыков в казачество. В январе 1917 года в Астрахани войсковым кругом принимается решение о принятии калмыков в Астраханское казачье войско. Как писала впоследствии калмыцкая советская печать, агитация «за казачью ориентацию возымела успех, несмотря на то, что некоторые видные политические работники из среды калмыцкой интеллигенции попытались удержать массы на нейтральной позиции». В июле 1917 года состоялся второй съезд представителей калмыцкого народа, на котором было принято постановление об издании национальной газеты и введении в программу национальных школ преподавания основ буддийского вероучения. Однако надеждам, подаренным февральской революцией, не суждено было сбыться. По выражению калмыцкой белоэмигрантской печати, «у калмыцкого народа никогда еще не было таких могильщиков его благополучия, как большевики».
Степень организованности как у вершителей Октябрьской революции 1917 г., так и ее противников в Калмыцкой степи была довольно слабой. Объективно перевес был на стороне вновь организованной казачьей администрации, входившей в состав Астраханского казачьего войска. Изменение соотношения сил в Калмыцкой степи всецело зависело от исхода борьбы в Астрахани. В январе 1918 г., после двухнедельных боев, руководство Астраханского казачьего войска, а вместе с ними и члены Калмыцкого войскового правительства устремились на юг. Отсутствие организующего центра в степи сказалось на своеобразии установления Советской власти в Калмыкии. I губернский съезд Советов, состоявшийся 27 января 1918 г. в Астрахани, принял постановление об утверждении Советской власти во всей губернии, в том числе и в Калмыцкой степи. В калмыцких улусах избранные ранее земские собрания почти без изменений в их персональном составе преобразуются в Советы, которые были еще далеки от ясного понимания происходящих политических событий, в связи с чем действия их были неоднозначны, а политическая ориентация - неустойчивой.
Попытка «национального самоопределения», выдвинутая представителями калмыцкой интеллигенции на I съезде Советов депутатов трудового калмыцкого народа, и избрание Калмыцкого Исполнительного комитета вместо калмыцкой секции не увенчалась успехом, поскольку не были поддержаны делегатами II Астраханского губернского съезда. В середине 1918 г. разгорается гражданская война на юге России, которая прокатилась и по территории Калмыцкой степи. Как на занятых белогвардейцами, так и на контролируемых Красной Армией территориях начинается массовая мобилизация мужской части калмыцкого населения, реквизиция лошадей и другого имущества. Осознав трагичность сложившегося для народа положения, II Чрезвычайный съезд Советов депутатов трудового калмыцкого народа в сентябре 1918 г. постановляет о мобилизации «трудящихся калмыков в ряды Красной Армии» для создания калмыцкой кавалерийской бригады. Объективно надо признать, что создание национальных воинских частей спасло народ от поголовного истребления как со стороны Белой, так и Красной Армий.
Отношение калмыцкого общества к событиям, связанным с Октябрьской революцией и гражданской войной, А.Чапчаев определил «как вандализм, стремящийся все разрушить, уничтожить и сокрушить, в то же время не созидая ничего». Гражданская война стала действительно всенародным бедствием для калмыков: разруха, голод и самое трагичное - неисчислимые людские потери. Только к марту 1920 г. территория Калмыкии была освобождена от белогвардейцев. Если, по имеющимся данным, к 1917 году только в Астраханской губернии насчитывалось 140 тыс. калмыков, а в целом по России около 180 тыс., то к 1926 году в Калмыцкой Области всех калмыков едва насчитывалось 90 тыс. человек. В.Л. Котвич, описывая последствия революции и гражданской войны, подчеркивал «тяжелые жертвы», понесенные калмыками. «Судя по официальным данным, погибло не менее четверти всего населения, их храмы полуразрушены, подорвано благосостояние,...наконец, они широко рассеялись по свету». Часть калмыцкого народа в результате гражданской войны оказалась в эмиграции.
Оставшаяся часть, которая по выражению В.Л. Котвича, представляла « обездоленный калмыцкий народ, чересчур далеко оторвавшийся от родных корней», смогла организоваться и провести в 1920 г. съезд калмыцкого народа, главной целью которого был все тот же вопрос об определении автономного статуса. I общекалмыцкий съезд Советов принял «Декларацию прав трудового калмыцкого народа», где первым пунктом провозглашалось создание Автономной Области Калмыцкого Трудового Народа. Национальная интеллигенция сумела использовать тот политический багаж, который был накоплен их предшественниками в период до и после февральской революции, и решить вопрос национальной автономии.
Однако вопрос создания автономии решался в сложных условиях преодоления родового сознания, выступавшего одной из основных составляющих этнической идентичности калмыков вследствие потери государственности и почти полутора векового разрозненного существования. Принцип этнической структуры издревле представлял собой иерархическую соподчиненность субэтнических родовых групп (торгуты, дербеты, хошуты), которые представляли собой таксономические единицы, находящиеся внутри этноса как зримого целого и не нарушающего его единства. По мнению исследователей, назначение этих субэтнических образований – «поддерживать этническое единство путем внутреннего неантагонистического соперничества. Очевидно, эта сложность -органическая деталь механизма этнической системы и, как таковая, возникает в самом процессе этнического становления, или этногенеза». Однако за полтора века разрозненного существования родовое сознание, выступавшее в этот период как защитная функция живого организма этноса, почти вытеснила на периферию этнического сознания масс мечты о своем объединении. Процессу драматической ломки родового сознания и родовой психологии посвящено содержание первого в истории новой калмыцкой литературы романа «Мудрешкин сын» А.М. Амур-Санана. Поскольку людские потери были слишком велики, то и «процесс строительства новой социальной жизни» сопровождался тем, что «и в администрации, и в школе весьма видную роль играет русский элемент, а вместе с тем и калмыцкому языку приходится уступать место русскому». Чрезвычайно важным фактором, способствовавшим возрастанию симпатий к Советской власти, увеличению числа ее сторонников среди калмыков стало образование Калмыцкой Автономной Области. Для поднятия статуса калмыцкого народа в международных отношениях активно инициируется его значимость в деле укрепления взаимосвязей со странами Востока. И.В. Сталин в свое время был вынужден признать, что «стоит допустить маленькую ошибку в отношении маленькой области калмыков, которые связаны с Тибетом и Китаем, и отзовется гораздо хуже на нашей работе, чем ошибка в отношение Украины».
Официальная печать начинает активно выступать с призывом о возвращении на родину. В газете «Улан Хальмг» («Красный Калмык») от 15 декабря 1920 года публикуется статья «Калмыцкая интеллигенция и Октябрьская революция», адресованная «зарубежным товарищам интеллигентам». Объективные успехи в общественной и культурной жизни не могли не сказаться на сознании тех, кто первоначально не принял Советской власти и оказался в эмиграции. На призыв вернуться откликнулись многие представители национальной интеллигенции. 1922 год знаменуется массовым возвращением калмыков из эмиграции. Не последнюю роль в этом процессе сыграла и позиция Данзана Давидовича Тундутова, поверившего в обещанную амнистию. Многих из тех, кто вернулся, ожидала печальная участь. Через четыре года в официальной печати будет подведен итог выводом о том, что «роль эмиграции по возвращении незначительная. Часть же эмигрантов. не примирились до сего времени с советской властью». Оставшаяся в эмиграции часть калмыцкой интеллигенции организуется в Калмыцкую комиссию культурных работников (КККР) и приступает к сбору фольклорного материала и его публикации. Первый номер подготовленного ими сборника «Хонхо» был издан в 1925 г. В предисловии к нему председатель КККР Б.Н. Уланов пишет, что «без соответствующего кадра духовных, культурных работников не может быть естественных условий развития народа, необходимых условий его возрождения, его самоопределения.. В создании этих условий величайшая задача калмыцких общественных деятелей и всего народа как той части, которая находится в эмиграции, так и той, которая осталась на своих родных пепелищах». С установлением советской власти начинается процесс насильственного обоседления калмыков, сопряженного с кампанией по организации колхозного строительства. Насильственные методы обоседления, вовлечения в колхозы и обобществление скота, который, в понимании каждого калмыка, был основой его существования и достатка, не могли не вызвать неприятия. Естественно, что активная организация колхозов сопровождалась массовым забоем скота, численность которого к весне 1930 г. сократилась на 30-35 % по сравнению с 1929 г.
Принудительная смена кочевого образа жизни, одежды и особенно языка - это то, что меняет саму систему поведения этноса. Стереотип поведения - это основа этнической традиции. Изменение его ведет к разрушению устойчивых доминант этнической культуры и этнического сознания. Этнос, по мнению Л. Н. Гумилева, стройная система с оригинальным (в каждом отдельном случае) ритмом. Ритм калмыцкого этноса был сопряжен с традиционным кочевым образом жизни и хозяйствования, на основе которых вырабатывались его ментальные и поведенческие особенности.
Вновь создаваемые советской властью институты действовали независимо от национальных и культурных традиций. Мероприятия, проводимые советской властью без учета национальных особенностей, вопреки сложившимся традиционным устоям, вызывали у народа неоднозначную реакцию. В этом плане особенно показательна политика, проводившаяся в отношении национальной письменности и религии.
В январе 1924 г. на собрании общественности было принято постановление «признать заяпандитский алфавит устаревшим и приспособить к калмыцкому языку русский алфавит». Создается Комиссия по реформе калмыцкой письменности, и в октябре 1924 г. ЦИК Советов Автономной Области утверждает новую «транскрипцию калмыцкого алфавита» и постановляет «провести ее в жизнь». Переход на новую графику осуществлялся ударными темпами. В 10-летний юбилей Октябрьской революции, Б. Майоров будет обвинять «некоторых людей», которые «не сделав над собой усилия для изучения нового алфавита, ничего абсолютно не понимают из того, что написано по новому алфавиту. Неча на зеркало пенять, коли рожа крива». Отказ от национальной письменности в сознании народа мог означать только одно - прерывание традиций, связи с историческим прошлым, отказ от своего духовного наследия. Огромное количество разных по жанру и содержанию рукописных памятников, оказавшись вне поля своего функционального воздействия, становилось «мертвым грузом», который не имел ни какой ценности для новой власти. Робкие попытки указать на историческую значимость калмыцкой дореволюционной литературы не имели успеха. Все чаще и чаще озвучивается мысль о том, что никакой калмыцкой дореволюционной литературы не было. Один из основоположников новой калмыцкой литературы Н. Манджиев, категорично заявлял, что «литературный язык наших предков, ввиду отсутствия калмыцкой литературы до революции, забывался, застывался».
Изначально новые ценности, провозглашенные советской властью, вообще не были ценностями в сознании масс в смысле критерия окончательного определения добра и зла. Они закреплялись в сознании как средства и привычки, которые человек должен был приобрести, чтобы успешно выживать в новой социокультурной общности. Для подавляющей массы людей нормальная жизнь стала означать принятие диктуемой сверху моральной деградации. Тем не менее, даже искренне верующие в новую идеологию представители, не лишены были внутреннего процесса оценки и самооценки происходящего с ними и с обществом.
Понимали неоднозначность сложившейся ситуации и представители национальной интеллигенции. В 1926 году А. Чапчаев в своем письме отправленном А.Амур-Санану из Монголии, указывал о «поспешности» отказа от национальной письменности. «Роковой ошибкой вышел наш поспешный и безмерно опрометчивый, чтобы не сказать глупый, переход к русской транскрипции». Если у человека было нежелание идти на моральные компромиссы, и он хотел сохранить чувство внутренней самооценки, то у него был путь полного или хотя бы неполного подчинения сложившейся системе. Но за это приходилось оплачивать свободой или собственной жизнью. В период развернувшейся борьбы с «врагами народа» вспомнят и о письме «буржуазного националиста» А. Чапчаева, адресованного А.Амур-Санану, и о «достойном ответе» Б.Н. Уланова. «Чем можно отличить это выступление Чапчаева от антисоветских статей белогвардейского калмыцкого эмигрантского журнала, издающегося в Праге? Ничем....Если коммунист тов. Амур-Санан, не придал это гласности, не донес органам центральной комиссии, не боролся с этой антипартийной идеологией, то только потому, что тов. Амур-Санан сам поддерживает эту идеологию и заражен ею до мозга костей».
Не осталась незамеченной реформа письменности и калмыцкой эмиграцией. Выпуская третий номер «Хонхо» Б.Н. Уланов не упустил случая дать достойный ответ «близоруким отечественным калмыцким культурным деятелям, которые являются противниками своего национального письма». В своем предисловии он определяет значимость национального письма для культуры и национального самосознания народа. «Пора бы, кажется, оставить путь «опытов», сдав их любителям устраивать беспрерывный опыт над жизнью народов, совершенно независимо от того, как это отражается на судьбе этих народов. Нам думается, что такую роскошь недопустимо проделывать далее, по крайней мере, над такими небольшими народами, как калмыцкий».
Однако политика культурного строительства одной реформой в области письменности не завершилась. В 1930 г. был осуществлен новый переход, теперь уже на латинизированный алфавит. Идеологическая подоснова такого решения объяснялась необходимостью «ускорения темпов социалистической стройки» в период «быстрейшего социалистического строительства», когда русская и зая-пандитская письменность не могут быть «орудием воздействия, просвещения, развития грамотности среди калмыцких трудящихся масс, а могут быть только тормозом победоносно растущего социализма». Что же касается развернувшихся в эти годы массовых репрессий, то они нанесли невосполнимый урон духовному генофонду народа. Психологическим дискомфортом, глубоким внутренним диссонансом характеризуется состояние общества в период первых десятилетий социалистического строительства в связи с разрушением традиционной системы взаимосвязанных представлений, регулирующих поведение этноса. То есть этническая культура выступает в виде сопротивления преобразованию определенных традиционных ценностей в ценности, диктуемые новой идеологией, представляя собой препятствие на пути установления новых социальных отношений.
Среди культурных факторов, способствовавших сопротивлению процессу преобразования традиционных ценностей, следует выделить две основные категории: факторы этнического и религиозного самосознания. Эти факторы - чувство национальной идентичности, буддизм и исторический опыт наличия государственности вместе и составляли культуру калмыцкого народа. Борьба с остатками влияния «старой дореволюционной буддийско-ламаистской литературы» разворачивалась на фоне развернувшейся антирелигиозной кампании. Начавшиеся гонения на представителей буддийского духовенства, отрицание религии, несмотря на отсутствие у народа религиозного фанатизма, не могло не привести людей в замешательство. В конце XIX - начале XX вв., как было уже отмечено, начинается процесс обновленческого движения в среде буддийского духовенства. Однако консервативная ее часть, активно противостоит реформам, не сумев осознать сути происходивших социально-экономических изменений в обществе. Деятельность консерваторов не шла дальше исполнения бытовых обрядовых потребностей верующих.
С установлением советской власти в Калмыкии начинается активная антирелигиозная пропаганда. Официальный отказ от религии привел к открытому преследованию представителей буддийского духовенства и верующих. Все это не могло не вызвать массового недовольства и неприятия противоправных действий власти. По данным Отдела спец поселений (ОСП) НКВД СССР, на территории Калмыкии в конце 1920-х - начале 1930-х гг. была раскрыта и ликвидирована деятельность двух «контрреволюционных повстанческих организаций», идейным вдохновителем которых было буддийское духовенство, возглавляемое ламой калмыцкого народа Ш. Тепкиным.
В 1932 г. была закрыта религиозно-философская школа «Цанит Чойре», а к концу 1930-х гг. закрываются последние хурулы. В связи с первым событием официальный представитель Далай-ламы Агван Доржиев в письме к Председателю ЦИК СССР М. И. Калинину открыто пишет о том, что « чувствуется стремление добиться полного искоренения ламства и буддизма вообще в пределах Калмыцкой Области». Репрессивные действия государственных властей носили порой характер глумления над буддийскими священнослужителями. А. Дорджиев в своем письме пишет, « мне стало известно, что в некоторых районах представителям духовенства вменено в обязанность заготовлять крысиные шкурки».
Для более успешного внедрения отрицания религии в сознание масс, у которых религиозность и соблюдение обрядов имели еще широкое распространение, активно используются различные формы воздействия.
Антирелигиозная тема становится одной из главных в творчестве писателей. В связи с усилением репрессий частыми стали публичные отречения от монашеского сана. Характерный для того времени пример, публикация в газете «Красная степь» от 7 ноября 1926 г., сообщающая о том, что гелюнг Самдан Кубанов публично отрекся от своего сана. Та же газета от 20 декабря 1926 г. сообщает, что «бывший гелюнг, всенародно отказавшийся от своего духовного сана, Кубанов пишет антирелигиозную книгу «Ламаизм и буддизм».
Одним из идеологов антирелигиозной деятельности был Х.Б. Кануков. Его перу принадлежат публицистические статьи, основная тема которых - разоблачение религиозных догматов и связанных с ними обычаев и обрядов. Трудом, венчающим его антирелигиозную деятельность, является объемная по тем временам работа «Будда-ламаизм и его последствия» (1928 г.). Отрицание религии рушило многосложную структуру народной жизни, систему межличностных и межродовых отношений, нормы внутриэтнического поведения, расширяя пределы их вариативности и вызывая кризис сознания. Этнические константы, включающие представления о праведности и грехе, о способах действия, при которых праведность торжествует над греховностью, начинают колебаться. Приверженность к национальным представлениям остается неосознанной, и начинает вытесняться.
Внутренний национальный опыт начинает утрачиваться, вытесняясь из центра национальной системы на периферию. Интеллект, по мнению исследователей, не является и не может быть природным образованием. Это - общественное, социальное явление, и «это надо понимать не в переносном смысле и даже не как зависимость индивидуального и личного от общественного и социального, а в прямом смысле - что это определенное социально-деятельностная структура и уже в силу одного этого она является искусственной». Ф. Ницше, устами Заратустры, сказал, что «каждый народ говорит на своем языке о добре и зле - этого языка не понимает сосед. Свой язык обрел он себе в обычаях и правах». Обычаи и права калмыцкого народа были отражены не только в статьях «Великого Уложения», но и в традициях семьи, религиозных верованиях, ежедневных привычках и в идеале образа жизни, увековеченного в эпической форме. Г. Прозрителев отмечал, что «мы, русские, не можем понять той силы «собратства» и «содружества», которая для калмыка является священными - и за них он готов на все». Однако, изменение даже одной детали стереотипа поведения, по мнению исследователей, всегда ведет к перестройке всего стереотипа, и даже принципов этики этноса. Советское государство стремилось гомогенизировать разнообразные традиционные культуры. Вместо органической этнической общности со своим языком «добра и зла» появляется новая совокупность моральных ценностей «активного участника строительства новой жизни», или по выражению одного из основоположников новой калмыцкой литературы, человек «из маленького хозяина большого дома становился маленьким рабочим гигантской стройки».
К концу 1930-х гг. самосознание части этноса предстает значительно трансформировавшимся. С появлением нового поколения людей с маргинальной этнической идентичностью в обществе начинают доминировать иные ценности. В основном это были люди, выросшие при советской власти, то есть те, кому к 1917 г. было от 5 до 10 лет. Состояние маргинальности стало для них основой для новой социальной и культурной ориентации. Исследователи основную проблему человеческого мышления связывает не с «природой» и ее тайнами, а с «культурой» и ее тайнами, определяемыми в первую очередь социальными отношениями. И то, что мы называем «проблемами природы», по его мнению, есть особый вид проблем культуры и проблем деятельности. Формирование представлений о будущем этноса не базировалось у них на основе традиционной культуры, информации об историческом прошлом. Последнего для них не было вообще, оно воображалось ими как «бесправное», «темное», «отсталое», «бескультурное». Счастливое будущее народа начиналось для них «здесь» и «сегодня». Такие установки сознания способствовали достаточно полному погружению в обман системы. Отсюда, несвойственное духу народа, его традиции безудержное восхваление и воспевание нового строя и параллельно с этим жестокая беспощадность к тем, кто не вписывался в понятие человека нового времени. К. Ерымовский по поводу первого заметил следующее: «Характерно, что стихи о Ленине пишут почти все. Великий вождь изображается «чистым и ярким как золото». Конечно, никто не будет возражать против искреннего, хорошо обработанного, производящего на читателя должное впечатление - агитационного стиха. Но когда в творчестве начинают преобладать почти исключительно политические мотивы, то это не совсем хорошо». Новый строй заставлял простых людей идти на сделки с собственной совестью. И эти сделки могли принимать форму патриотического доноса. Республиканские газеты того времени пестрели разоблачительными статьями и доносами, которые подписывались «знающими», «доброжелателями» и т.д. Вот наглядный пример из печати того времени. Некто, за подписью «Знающий», публикует в газете (ноха сарин 3) донос под названием «Идейный знаменосец белогвардейщины, или Джамбинова как таковая». В ней он сообщает, что в 1918 г. Н. Джамбинова, гимназистка старших классов Великокняжеской гимназии, вместе со своими « соратниками-студентами» Э. Пуковым, Д. Улановой, Курашевой « примкнула» к отряду походного атамана Попова.
Такие действия «знающих» и «доброжелателей», которые верили в некую собственную ценность и были уверены, что делают это из принципа, а не из страха и унижения, есть индикаторы, характеризующие сдвиги в этническом сознании, порожденные новой системой социальности. Донос как форма выражения искренней веры и преданности идеям новой власти позволяет « скрыть от самого себя низменные основы своего послушания и одновременно маскирует низменные основы власти - скрывает их за фасадом чего-то высокого». И это что-то, по мнению В. Гавела, есть идеология, при которой каждый человек в большей или меньшей степени способен кат-то примириться с жизнью среди лжи. Такая идеология представляет всем « знающим» и «доброжелателям» удобную отговорку, за которой они не замечают собственной деградации.
Взамен счастливого будущего народа, которое начиналось «здесь» и « сегодня» новая власть потребовала компрометации традиционных моральных ценностей. И люди, подчинившиеся и принявшие эту императивную установку, становились преданными хранителями системы, в то время как сама система уже жила своей жизнью независимо от чьего-либо желания в ней участвовать. Тем самым, по выражению исследователей, возникает ситуация «неполного соответствия» между народом и государством. «Государства - искусственные политические образования, а народы - существующие моральные сообщества, имеется в виду, что народы - это сообщества с единым пониманием добра и зла, представлением о святом и грешном». Таким образом, революционные события февраля и октября 1917 г дали надежду калмыцкому народу на определение своего автономного статуса. Поиски путей получения автономии привели к активизации вопроса о вступлении калмыков в казачество, что в конечном итоге привело к широкому и активному участию народа в событиях гражданской войны и трагическому финалу с неисчислимыми людскими потерями. Объективные успехи в общественной и культурной жизни не могли не сказаться на сознании тех, кто первоначально не принял Советской власти. Чрезвычайно важным фактором, способствовавшим возрастанию симпатий к ней, увеличению числа ее сторонников среди калмыков стало определение автономного статуса народа. Однако причинные факторы событий периода установления Советской власти позволяют назвать их основными событиями, повлиявшими на изменение вектора развития этнического сознания калмыков. Вновь создаваемые институты власти действовали вопреки национальным и культурным традициям. Мероприятия, проводимые без учета национальных особенностей, сложившихся традиционных устоев, вызывали у народа неоднозначную реакцию. Примером могут послужить политика властей, проводившаяся в отношении национальной религии и письменности.
Период социалистического строительства в Калмыкии - один из примеров того, как внешними усилиями может быть сконструирована новая этническая идентичность, а также детерминированы образцы традиционного поведения и культуры. Такая система была создана сознательно в определенный момент времени на основе определенного теоретического понимания человека и соответствующей идеологи, которой надлежало управлять этим новым обществом. Изначально ценности, провозглашенные советской властью, вообще не были ценностями в сознании масс в смысле критерия окончательного определения добра и зла. Они закреплялись в сознании как средства и привычки, которые человек должен был приобрести, чтобы успешно выживать в новой социокультурной общности.
Для подавляющей массы людей нормальная жизнь стала означать принятие диктуемой сверху моральной деградации. Происходила смена содержания парадигм этнического сознания, модификация этнических традиций. Для этноса в целом, как и для каждого, отдельно взятого его представителя, этот процесс был стрессовым. Преобразование жизнедеятельности калмыцкого общества привело к изменению этнического сознания, к модификации системы мироощущения и миропонимания у тех представителей этноса, которые, в силу сложившихся обстоятельств, оказались носителями маргинального сознания. Но в целом этнос сумел перестроиться и сохранить фундаментальные этнообразующие и этнодифференцирующие константы, стержень традиционных культурных ценностей, не позволивший разрушить этнокультурную целостность народа в не простой для его судьбы период.
АВТОР: Бичеев Б.А.