16.05.2012 6239

Казачество как объект научного познания

 

Казачество имеет многовековую историю, которая остается малоизученной до настоящего времени. Поэтому феномен казачества вызывает интерес ученых разных научных специальностей, которые обосновывают и используют в собственных исследованиях разнообразные теоретико-методологические парадигмы. Вследствие этого в общественном сознании, в научных работах и политических документах обнаруживаются многообразные определения сущности казачества, разные критерии его идентификации. Они проявляются в различном отношении к возрождению казачества общественно-политических объединений, граждан. Поэтому для определения авторского методологического подхода к объекту научного познания потребовалось проведение анализа теоретико-методологических подходов, парадигм, используемых для его изучения.

Исследование генезиса казачества затрудняется отсутствием достоверных документов, которые в начальный период его истории не велись, а составленные в последующие годы утрачены в ходе боевых действий или целенаправленно уничтожены царской администрацией по политическим соображениям: для сокрытия договорного характера ее отношений с «вольными» казачьими обществами, а также фактов царского жалования казачьих общин «на вечное пользование» землями, другими местными ресурсами, «бородой и крестом» и т.п. льготами и вольностями, впоследствии отобранных у казаков государством.

В начале XX века вопрос об истории зарождения казачества считался мало разработанным в научной литературе. Вскрывая причины такого положения, известный историограф казачества Е.П. Савельев писал: «За изучение и критический разбор древнерусских летописей, как это не странно и не больно для самолюбия русских людей, взялись впервые иностранцы и особенно немцы. Все выдающееся в истории Руси ими нарочито или замалчивалось, или искажалось. Материалы, служившие для создания древнейшей славяно-русской истории, много веков лежали под спудом, не разобранные, не рассмотренные и не пропущенные сквозь горнило здравой и беспристрастной критики», вследствие чего отечественная историография не всегда была объективной, и научные работы предшественников требуют критического осмысления.

Для точного использования основных понятий «казак» и «казачество», применяемых при описании изучаемого объекта, потребовался их этимологический анализ, который показал, что эти слова могут иметь как тюркское, так и славянское происхождение.

Известно, что слово «казак (козак)» древние народы Средней и Малой Азии использовали для обозначения кочевых племен, народов и отдельных социальных групп. Монголы, например, казаками называли воинов, живущих отдельно. Согласно другой версии монгольское слово «козак» означает «защитник границы». В этом слове два корня: «ко» - броня, латы, защита и «зах» - межа, граница, рубеж. Казахи выводили самоназвание своего народа от казаков, которыми они называли людей, свободно живших в степи.

Один из первых историков казачества А.И. Ригельман приводил версию связи слова «казак» с самоназванием народа древней Алании, предводитель которого Касак прославился победой над татарами в 984 г., а его воины именовались касаками (казаками).

Е.П. Савельев обнаружил связь самоназвания казаков с наименованием народа азов (древних предков арийцев), жившего на обширной территории между низовьями Дона, восточными берегами Азовского и Черного морей и северными отрогами Кавказского хребта.

На Сунже и Тереке казаками, гулебщиками называли удалых вооруженных всадников, основавших свои поселения среди горцев.

Некоторые сторонники теории славянского происхождения казачьей социальной общности считают, что «казачество - особая форма нашего имени, возникшая, по-видимому, у западных славян и пришедшая к нам через украинцев и белорусов. В старых актах его нет. По аналогии с определениями «славянство», «еврейство», слово «казачество» можно относить только ко всем казакам, взятым вместе, с их духовной сущностью, с их бытом, диалектами и другими национальными свойствами. В этом значении его употребляли вначале и русские авторы».

Известный знаток русского языка В.И. Даль обнаружил славянскую северо-новгородскую основу в слове «казак» и писал, что казаком называли батрака, годового наемного работника, не поденщика, войскового обывателя, поселенного воина, принадлежащего к особому сословию казаков, легкого конного войска, обязанного служить по вызову на своих конях, в своей одежде и со своим вооружением.

С.И. Ожегов приводил два значения слова «казак»: «1. В старину на Украине и в России: член военно-земледельческой общины вольных поселенцев на окраинах государства 2. Крестьянин, потомок этих поселенцев (на Дону, на Кубани, на Тереке и в некоторых других местностях), а также воинской части из этих крестьян».

В подобных формулировках русский язык отразил закрепившееся в общественном сознании представление о разнородной природе казачества. Оно соответствовало как царским, так и советским идейно-политическим стереотипам отношения к казачеству как социально-политическому институту, выполнявшему государственно-значимые функции военно-экономической колонизации новых территорий царской России. Такие идеологизированные определения природы казачества обнаруживаются и в энциклопедических изданиях. В частности, в седьмом издании Энциклопедического словаря товарищества «В.А. и И. Гранать и Ко» утверждается, что «татарским словом «казак» или «козак», что значит «вольный человек», еще в XIV в. назывались люди «гулящие», т.е. свободные и не приписанные ни к какой тяглой общине, нанимавшиеся притом на работу в разного рода промыслах, относящихся к области добывающей промышленности, например, в солеварении, рыболовстве и т.п. Т.о., сложилось два основных признака, отличавших казаков: во-первых, свобода личная и свобода от тягла; во-вторых, занятие добывающей промышленностью. Третья черта - воинское занятие - казаки усвоили позднее, с конца XV века в Литовской Руси и со второй половины XVI в. в Московском государстве сложилась на окраинах страны, по соседству с инородцами, от которых приходилось защищаться вооруженною рукой». Как видим, энциклопедисты описывали образование казачества через общины вольных промышленников, занимавшихся рыболовством, охотой и другими промыслами, кроме земледелия. Такая точка зрения на природу происхождения казачества оспаривалась русскими историками до 1917 г. и в последующие периоды как неподкрепленная документами. «Официальные» теории происхождения казачества фиксировались в энциклопедических изданиях и в советский период. В частности, Большая советская энциклопедия, выпущенная в 1937 г., утверждала: «Казаки или козаки -тюркское слово, означающее «удальцы», «вольные люди», а также отряды конницы, несшие сторожевую службу на границе». Не затрагивая вопросов о ранней истории казачества, энциклопедия сообщала, что в XV в. у крымских татар служили казаки азовские, перекопские, белгородские. Они несли сторожевую воинскую службу на степной границе. В генуэзских колониях на крымском и кавказском побережьях Черного моря «казаками-оргузиями» называли наемные отряды конных всадников. Москва имела в своих служилых войсках казачьи отряды. В Рязанском (1444 г.) и Северском княжествах были казаки, которых называли украинскими, северскими, севрюками. В XVI - XVII вв. казаки наравне со стрельцами, пушкарями назывались городовыми, поместными, так как за службу получали в пожизненное пользование земли (поместья). С середины XVI в. на Дону отмечались городовые (жили оседло в укрепленных, огорожен-ных поселениях) и «гулящие» казаки, склонные к кочевому образу жизни.

Отсутствие однотипных представлений о генезисе казачества приводит к тому, что и в наши дни вопрос о происхождении казачества остается невыясненным. По мнению атамана войскового казачьего общества «Всевеликое войско Донское» казачьего генерала В.П. Водолацкого, «история казачества имеет глубокие корни и до настоящего времени до конца не изучена».

Ученые, политики, представители казачества и других социальных групп ведут дискуссии по поводу природы казачества, его истории и современной сущности. Так, участники международной научной конференции «Казачество в истории России» (1993 г.) выделили три парадигмы определения сущности казачества: как самостоятельного народа (этноса); как военно-служилого сословия (части армии); как своеобразной части русского народа.

Научные дискуссии имеют большое теоретико-познавательное и социально-политическое значение, так как от их результатов зависит выработка идентификационных критериев, необходимых для определения численности российского казачества, оценки правомочности его претензий считаться правопреемником казачества, существовавшего в России до 1917 г., именоваться народом, подвергшимся репрессиям Советского государства, и получать обещанные государством компенсации на реабилитацию. Более того, решение научной задачи выявления политических аспектов генезиса российского казачества создает теоретические основы для решения политико-правовых задач взаимодействия с ним государства и других политических институтов. По этим причинам научная проблема политизируется, приобретает практическое значение.

В дискуссиях по поводу генезиса казачества обнаруживаются многочисленные точки зрения на вопрос о месте и времени его происхождения, среди которых выделяют официальную, миграционную, автохтонную (местную). Ни одна из них не стала общепринятой, но, опираясь на соответствующую научную аргументацию, не исчерпала ресурсы для научных дебатов. Многие научные споры по поводу использования различных понятий вызваны гносеологическими проблемами - трудностями познания сложных явлений и процессов общественной жизни и, следовательно, различным их отражением в общественном сознании.

В научных работах и политико-правовых документах делается акцент на разных аспектах генезиса казачества, следствием чего стали четыре основные теоретико-методологические парадигмы: антропологическая (автохтонная), беглохолопская, государственно-колонизаторская и интеграционная.

Первая автохтонная или антропологическая парадигма представляет казачество коренным народом, самостоятельно сформировавшимся и проживавшим в южной зоне бассейнов Дона и нижней Волги, а также в Приаралье и северном Предкавказье.

В этой парадигме выделяют два течения, которые основаны на признании славянской или тюркской антропологической природы казачества.

Так А.И. Ригельман обнаружил природные истоки казачьей социальной общности в славянах, проживавших в пределах древней Алании.Наиболее четко автохтонная парадигма изложена Е.П. Савельевым. В его описании древней истории казачество представлено одним из коренных народов Северного Кавказа, имеющим многовековую историю и характерные антропологические признаки.

Е.П. Савельев доказывал антропологическую связь казаков с древними народами Кавказа - дагами, которые около V в. до н.э. проживали на берегах Азовского моря, а также скифами и сарматами (савроматами), жившими на левобережье нижнего Дона, а в более позднее время - I-II вв. н.э. - с сарматскими племенами яцигов, алан и роксалан (рос-алан). По его данным, «пространство, имеющее вид угла, между восточными берегами Азовского и Черного морей и Кавказом, у древних народов считалось родиной богов и народных героев и получило название «земли Азов» Отсюда в незапамятные времена конные «азы», как представители военной силы, вышли на север и запад Европы, на Иранское плоскогорье, равнины Средней Азии и Индии, со своими родами или дружинами, одни - как завоеватели, другие - как колонизаторы, искавшие в чужих краях свободы и простора».

Прослеживая миграцию асов с берегов Дона и Азовского моря, Е.П. Савельев доказывал, что часть народа ас под именем ассаров или хазар, черкасов и касаков (казаков) из Приазовья переселилась в Х-ХП вв. на Днепр, в Киевскую Русь, но большинство их осталось на Дону, восточных берегах Азовского моря и в низовьях Кубани (Тмутараканская Русь) под теми же именами, а также под именем бродников (свободных), алан, чигов, гетов, касогов или касагов.

Ссылаясь на Страбона, Плиния, Тацита, Птолемея, Иорнанда, Марцелина и других древних историков, Е.П. Савельев описывал роксалан как одно из многочисленных скифских племен, живших между Днепром и Доном и способных выставлять около 50 тыс. хорошо вооруженных всадников. Роксаланы не были увлечены движением гуннов на запад и только позднее IX в. проживали у рек Висла и Неман, где получили название «руссы». Новгородские и приморские руссы занимались торговлей азиатскими и европейскими товарами, использовали Волгу в качестве основной транспортной магистрали. Торговля способствовала культурным обменам, и некоторые племена заимствовали от греков христианскую веру, которая стала духовной основой казачества.

По сведениям Е.П. Савельева, на Кавказе длительное время проживали хегатское и жанинское племена горцев-христиан. Жанинское племя «было некогда на Кавказе сильным и могущественным, резко отличавшимся от других черкесских племен своей отвагою, гордостью, духом независимости и пламенным характером. С первых веков нашей эры жанинцы исповедовали христианскую веру и говорили на славянском языке. Собственно, это были не черкесы, а кубанские «черкасы», древнее и сильное славянское племя, черкасское казачество Хегатцы и жанинцы в течение нескольких веков с отчаянным упорством отстаивали свою веру и независимость, часть их раньше, в X, XI и XII вв., переселилась на Днепр, а остальные в конце концов погибли в неравной борьбе с врагами; остатки их в семидесятых годах XVIII в. были истреблены чумой».

С принятием татарами магометанства казачьи общины из Приазовья и придонских степей были вынуждены мигрировать в русские земли, вплоть до Новгорода и Соловецких островов. Но их главные силы сосредоточились по пограничным с татарами местностям - в княжестве Рязанском, по верховьям Дона, Северского Донца и по Днепру. Отсюда они вели наступательную войну с магометанами.

«Казачьи общины, приютившиеся по своим украинным городам, к которым причислялись Пронск, Ряжск, Козлов, Лебедянь, Епифань, Ефремов, Салодков, Михайлов, Воронеж, Елец, Ливны, Черновск, Данков, Чернь, Новосиль и другие, напрягали все усилия, чтобы удержать за собой эти пункты. Черкасское, северское, белгородское и старое азовское казачество соединилось в одну общую семью Эта грозная сила в конце первой половины XVI в. двинулась лавиной на берега родного ей Дона». Во второй половине XVI в., когда западное казачество только еще начинало устраиваться в военное общество, донское уже было устроено.

Сравнительный анализ разных антропологических типов жителей Кавказа позволил Е.П. Савельеву утверждать, что «среди массы населения попадаются на каждом шагу не только отдельные лица, но даже целые аулы с чисто арийскими профилями, овалами лиц и выражением глаз, усмешкой и ухватками, до поразительности схожими с казачьими, особенно казаков терских».Часть населения Приазовья и Дона, оставшаяся на своих старых местах жительства, аннексированных монгольскими ханами, приняла магометанство и положила начало особому военному сословию казаков ордынских, киргиз-касаков или кайсаков, а также казахов.

Сторонником автохтонной парадигмы был и Н.М. Карамзин, который утверждал, что в середине XII в. в Центральной Азии жили многочисленные независимые племенные объединения - казачьи орды.

Л.Н. Гумилев пытался обосновать автохтонную теорию возникновения сибирского казачества из потомков хазар.

Своеобразную тюркскую теорию происхождения казачества привел чешский военный историк С. Ауский. Он доказывал, что «казачьи войска возникли из войск монголо-татарских ханов Когда в 1480 г. русский народ окончательно освободился от монголо-татарского ига, вступившая на путь независимости Русь не имела ни оружия, ни собственной армии, ни способных создать ее военачальников Особенно ощутимо это было на южных границах Руси, где от ханской армии остались войска местной легкой кавалерии. Это и были казаки, так первоначально называли наёмную конницу. Они остались в основном на пограничных заставах и перешли на службу к русским князьям».

Казаки тюркского происхождения, по мнению С. Ауского, служили не только русским князьям. В XV в. они несли пограничную службу у крымских ханов на границах с землями славян и назывались азовскими, перекопскими казаками. После присоединения Крыма к России в 1783 г. их отряды могли войти и в вольные, и в служилые казачьи общества, ассимилироваться в них. Утратив внешние тюркские отличия в славянском социальном окружении, они все же оставили «тюркский след» в казачьей культуре.

Большая советская энциклопедия, изданная в 1937 г., связывала происхождение Мещерских или Городецких казаков с отрядом казанского царевича Касима, прибывшего на Русь в 1493 г. и оставшегося на «городовой» службе.

Согласно автохтонной парадигме, изложенной авторами коллективной монографии «Казаки России», к XV веку выделились три зоны этнического образования казачества. В бассейне Днепра стержнем этнообразования казаков послужили украинцы; на верхнем Дону - русские; в Приазовье, степях Центрального и Юго-восточного современного Казахстана (Дешт-и-Кыпчак) ив северных районах современного Узбекистана (Мавераннар) - тюрки. Первая зона дала начало запорожскому и украинскому казачеству XVI-XVIII вв. Во второй зоне зародилось вольное донское казачество. В третьей зоне, в районе между Балхашем и Аралом, в XV-XVII вв. сформировался казахский этнос. Казаки-тюрки Приазовья исчезли к началу XVI века, последние сведения о них относятся к 1516 году.

Автохтонную парадигму природы казачества категорично выразил историк И.Ф. Быкадоров, который писал, что «юго-восточное казачество, казаки-христиане являются особым народом, исторически образовавшимся на востоке Европы из славяноруссов и тюркских народов, и на образование которого великоруссы, сами находившиеся как народ в процессе своего образования из смешения славян лесной полосы и финских племён, как раз никакого влияния не имели. Вхождение впоследствии (в XVII в.) в ряды казачества как пополнения великороссов было меньшим в сравнении с представителями других народов, и прилив крови турецкого, черкесского, татарского, калмыцкого, греческого и других народов через смешанные браки казаков делал прилив великорусской крови совершенно неощутимым».

Допуская вероятность существования до XV в. отрядов казаков славянского и тюркского происхождения, отметим, что и сегодня с документальной точностью не установлена их численность и миграционные пути. Эти отряды могли взаимодействовать с «вольными» и служилыми (городовыми, засечными) казаками славянских княжеств, сближаться и ассимилировать. В казачьих общинах, очевидно, кровнородственные, этнические признаки не имели существенного значения, а доминирующим группообразующим фактором являлась общность образа жизни в казачьих общинах и общие виды деятельности, в том числе военно-служилой, промысловой и иной.

Основания для критического отношения к автохтонной парадигме дает ее ограниченность во времени, так как антропологические предки казаков до XVIII в. неоднократно изменяли местожительство, ассимилировались в новых для них социальных и природных условиях, перенимали у автохтонных народов антропологические отличия и инокультурные ценности.

Историки отмечают, что устойчивые казачьи семьи стали создаваться только в период строительства первых казачьих городков.  Поэтому безбрачная жизнь мужчин в казачьих общинах XIV-XV вв. приводила к неустойчивым семейным отношениям и естественному разноплеменному пополнению казачьих общин.

В горной зоне Северного Кавказа своеобразно развивалось терско-гребенское казачество. Как указывал В.А. Потто, «одни из исследователей утверждают, что Гребенские казаки вышли с Дона, т.е. выделились из контингента Донского войска, служившего будто бы метрополией, из которой казачьи колонии к концу XVI столетия распространялись по всем рекам: Волге, Яику, Кубани, Тереку.

Другие исследователи считают Терских и Гребенских казаков выходцами из Рязанской земли, и первоначальное переселение их относят к гораздо более раннему времени».

Но, как правило, мигрирующие социальные общности имеют меньшую численность, чем коренное население, которое в своем ареале жизнедеятельности проявляет настороженность и враждебность к пришлым людям. Очевидно, новопоселенцы в предгорьях Большого Кавказа не могли выжить во враждебном социальном окружении. Они ассимилировали в коренное население посредством семейно-брачных отношений, следствием чего стал смешанный антропологический генотип терско-гребенских казаков. На брачные отношения казаков и горских народов в ранний период существования старожилых казачьих общин Терека в станицах Червленной, Гребенской, Шадринской, Курдюковской и других указывалось в конце 80-х гг. XIX в. в докладе Антропологического общества Санкт-Петербургского университета: «Вследствие недостатка русских женщин казаки брали себе жен у кабардинцев, кумыков и путем смешения образовался особый могучий тип казака и казачки. Поразительная физическая красота и крепость этого типа общеизвестны». В этом гребенском генотипе казаков могли доминировать не разрозненные пришлые, а коренные однотипные автохтонные основы, вследствие чего «антропологический тип терско-гребенского казака подвергся сильному влиянию горских племен». Такой своеобразный автохтонный терско-гребенской генотип казаков мог существовать в относительно «чистом виде» только до XVII в., так как с 1577 г. гребенские и терские казачьи общины поступали на регулярную службу России, стали основой казачьих войск и полков, неоднократно переселялись на новые места и численно увеличивались другим разнородным пополнением, которое нарушало антропологическую однотипность состава автохтонного терско-гребенского казачества.

Автохтонную парадигму критикуют сторонники других теорий происхождения казачества за отсутствие бесспорных документов об этническом составе казачьих орд и общин до начала постоянной государственной службы казачьих войск в XVI в. и составления подробных переписей населения в XVIII в. На отсутствие у казаков надежных документальных источников об их численности и социальном составе, других исторически важных демографических характеристиках указывали многие исследователи. Поэтому сегодня невозможно с достаточной достоверностью установить соотношение «антропологически чистых», «природных» и «инородных» элементов в структуре автохтонных казачьих общин с ранних этапов их формирования до начала XVIII в., а без документального подтверждения все заявления об особенной антропологической природе российского казачества представляются лишь гипотезами. Их доказательство не входит в число задач настоящего исследования, ибо в последующие годы социальный состав казачества радикально изменился. Так, В. Толстов писал, что первая подробная перепись хоперских казаков установила, что в 1775 г. среди 1540 казаков Хоперского полка проживали и несли казачью службу 295 крещеных персиян и калмыков, которые имели родственные связи с «природными» казаками. Полиэтничный состав отмечался также в Оренбургском, Семиреченском, Сибирском и других казачьих войсках.

На основе подушных переписей в казачьих войсках выявлялись представители более 40 славянских и иных национальностей. Они изменили первоначальный этнический состав казачества, нарушили его «антропологическую», «природную» чистоту, наличие которой доказывают «природную» чистоту, наличие которой доказывают сторонники автохтонной парадигмы казачества, выдвигающие тезис: казаки от казаков ведутся.

Полиэтничный состав казачества давал основания для его дифференциации на «природных» и «приписных», «иногородних» казаков, которые имели разный статус в общинах.

Попытки проследить антропологическое развитие казачьих родов по фамильным признакам дают лишь ориентировочные результаты, так как не всегда учитывают женские линии родственных связей, которые уходили в неказачьи семьи или терялись в «инородных» фамилиях «приписных» казаков.

Отсутствие официальных документов о казаках-предках не мешает самоидентификации современных казаков, что также снижает практическую значимость научных дискуссий по поводу автохтонной парадигмы образования казачества. Поэтому, вероятно, современные историки и представители других научных специальностей редко проводят самостоятельные исследования природы казачества и этнического состава «вольных» казачьих общин, а ограничиваются ссылками на исследования предшественников.

Развитие беглохолопской парадигмы природы казачества предопределили политические запросы. Администрация Московской Руси, например, с XVI в. поддерживала теории формирования казачьих общин из подданных, сбежавших из славянских княжеств, Московской Руси для оправдания экспансии новых территорий, на которых уже жили самопоселенные казаки.

По логике таких теорий, территории, заселенные беглыми холопами, принадлежали их господам - царям Московским, которые имели право распоряжаться холопами и их имуществом, включая земли и другие ресурсы. Поэтому царь «жаловал», даровал «вольным» казачьим общинам земли, воды и другие ресурсы, которыми они уже обладали. Такие «жалования» были актами юридического признания реального состояния казачьей собственности.

Но до XVIII века Московская Русь не обладала ресурсами политической власти, которые могли обеспечить ее полное господство над «вольными» казачьими общинами. Об этом свидетельствуют документы из переписки Московских царей с турецкими и крымскими правителями. Так, в ответ на жалобы ногайского князя Юсуфа по поводу притеснения его подданных торговых людей казаками севрюками царь Иоанн Грозный писал: «Те разбойники, что гостей ваших забирают, живут на Дону без нашего ведома, от нас бегают». На аналогичную жалобу князя Юсуфа в следующем, 1550 г., царь Иоан IV отвечал: «Те холопи наши Сырыазман и в нашей земле много лиха сделали и убежали в Поле».

На беглохолопскую природу казачества в 1641 г. указывалось в «Повести об Азовском сидении», авторство которой приписывается донскому есаулу Федору Порошину, - «Отбегаем мы из того государства Московского, из рабы вечныя, и с холопства невольного, от бояр и от дворян государевых». Однако лингвистический анализ этой Повести показывает, что ее могли писать и редактировать по указанию начальников царские борзописцы (стенографы), т.к. в тексте обнаруживаются канцеляризмы, не свойственные для речи казаков.

Беглецами из московского государства могли быть не только боярские холопы, но и городовые казаки, служба которых «была чрезвычайно тяжела, так как каждый шаг их был подчинен контролю избираемых ими, а чаще всего назначаемых воеводами казацких голов, атаманов и есаулов, утверждаемых московским правительством с одобрения воевод. За каждую провинность и упущение даже во второй половине XVI в. взыскивали строго, а потому побеги казаков на Дон были довольно часты, если не сказать ежедневны».

Хорошо приспособленные к воинской службе городовые казаки могли значительно повышать боеспособность казачьих общин. Беглецы из славянских княжеств и других государств находили приют в вольных казачьих городках, станицах Подонья, где действовал принцип: «с Дона выдачи нет». К поступающим в казачью общину предъявлялись главные требования - верность христианской вере и казачьему братству.

Беглохолопскую парадигму разделял и русский философ Н.О. Лосский, который писал: «Казачество возникло как результат бегства смелых предприимчивых людей, ищущих свободы от государства, грандиозная территория Российской империи сложилась отчасти потому, что вольнолюбивые русские люди бежали от своего государства, но когда они заселяли новые земли, государство настигало их».

Казачий офицер В. Толстов приводил сведения о том, что «во второй половине XVII столетия на реке Хопре - притоке Дона с левой стороны - поселились выбежавшие разновременно из Тамбовского воеводства всякого звания люди, но преимущественно городовые казаки и стрельцы, новые поселяне на первых же порах приняли казацкое устройство, завели у себя казацкие порядки и стали слыть под названием хоперских казаков».

По мнению П. Краснова, «наиболее сильные и мужественные, свободолюбивые, те, которые не могли забыть своей воли, уходили из родных деревень и шли искать счастья на юге, в диком Поле, в вечной борьбе с татарами Эти русские люди встретились в поле с остатками смелых хазар, печенегов и половцев, скрывавшихся от татар в дремучих лесах, в раздолье степей, соединялись с ними и положили основание донскому казачеству». Впоследствии его пополнило большое количество гонимых за веру старообряцев, а также ватаги мстителей и удальцов, искавших счастья в молодческой борьбе с татарами. Этих людей называли казаками.

В.А. Потто применял беглохолопскую парадигму при описании появления на Тереке и Сунже поселений славян - выходцев из Рязанской украйны (окраины), которые, по его мнению, бежали на эти земли в связи с попытками московского наместника в первой четверти XVI в. переселить их в суздальские пределы и заставить «под ведомством Московских приказов служить в городовых казаках по стрелецкому уряду, где доведется. Казалось, что, укрывшись за Терек и даже за Сунжу, наши беглецы совсем ушли от глаз Московской Руси, а вышло так, что не сменилось у них еще первое поколение, как уже Терек и Сунжа вошли в пределы русского царства, и наши переселенцы опять очутились на его рубежах. Первые пионеры русского дела, они до сих пор являлись только колонизаторами этих неведомых стран, принимая все на себя, на свой личный риск и страх, без всякого вмешательства правительственной власти, а теперь, волею судеб, в тех же государственных целях вдруг превратились в его передовые форпосты. Роль эта не являлась для них чем-нибудь неожиданным, новым. Многие из них несли уже порубежную службу на родине, другие понимали, что при той обстановке, которая их здесь окружала, никакой мирный труд не может существовать без охраны оружием, - и невольно становились казаками. Отсюда был уже один только шаг до образования вольного казачьего войска».

Е.П. Савельев приводил другую версию появления казачьих общин в предкавказье. Он доказывал, что первые поселения на Тереке образованы гребенскими казаками, которые под предводительством атамана Андрея Шадры спасались от гонений атамана Ермака во второй половине XVI в., ушли из донского городка Гребни в Кумыцкие владения, за Терек, и при устье реки Акташе основали городок Андреев, названный по имени атамана.

Беглохолопская парадигма активно используется и современными историками при описании процесса самоорганизации терского казачества во второй половине XVI в., когда начался непрерывный рост больших общин казаков, пополнение их многочисленными потоками беглых из различных уголков Российского государства.

Значительное пополнение казачьего населения на Дону, Тереке и на других «вольных землях» выходцами из российских земель было связано с политическими процессами в Московском государстве и приходилось на «Смутное время» (1598-1613 гг.), на период разгрома восстания С. Разина (1670-1671 гг.) и усиления крепостничества, активного преследования раскольников, старообрядцев государством и Русской Православной церковью (XVI-XVII вв.). Масштабы бегства крепостных и незакрепощенных служилых людей к «вольным» казакам беспокоили царскую администрацию, которая неоднократно проводила ревизии населения казачьих общин. П.П. Короленко указывал, что царские ревизоры в 1700 г. нашли и отправили на государственные работы в Астрахань или возвратили хозяевам около 1 тыс. семей беглых холопов, прибывших на Дон после 1695 г. В 1763 г. на Дону обнаружили 20 тыс. беглых крестьян мужского пола, которых зачислили в казачьи полки, переведенные на новые южные государственные границы.

Беглые крестьяне, не имевшие навыков кочевой жизни и воинской службы, не могли существенно влиять на организацию казачьих общин, их идеологию, культуру, обычаи, традиции. Они должны были адаптироваться к новой природной и социальной среде, образу жизни и воинской службе. Поэтому можно принять точку зрения Е.П. Савельева, который утверждал, что легенда о происхождении донских и запорожских казаков только из беглых Московского и Литовского государств или из рыболовов и звероловов, самопроизвольно сгруппировавшихся в военно-промысловые артели, ничего общего с действительностью не имеет.

П.И. Ткаченко также доказывал, что «сводить происхождение казачества главным образом к «бродникам» и «беглецам», а тем более к разбойникам и мало оправданно, и кощунственно».

Очевидно, казачьи общины значительно пополнялись великоросскими служилыми людьми, в том числе и городовыми казаками, бежавшими на вольные казачьи земли от притеснений администрации и церкви, ибо для жизни в степи требовалась хорошая военная подготовка.

Третья парадигма - государственно-колонизаторская - получила развитие с середины XVIII в. Она имеет достаточное документальное обоснование, и ее историографическая база наращивается благодаря архивным находкам современных ученых.

Сущность подхода сводится к представлению основой российского казачества служилых, полковых казаков, составлявших основу поселенных казачьих войск. Действительно, исторические документы свидетельствуют, что первоначально слободские казачьи полки формировались из «детей боярских» и других военно-служилых людей, а также вольных хлебопашцев, государственных крестьян, переведенных на новые государственные земли и причисленных к казачеству для несения порубежной (пограничной) и иной государственной службы в местах проживания.

Однако условия появления городовых казаков в славянских княжествах Руси, Московского и Литовского государствах изучены мало. Е.П. Савельев выдвинул гипотезу, согласно которой основу городового казачества составили выходцы из народов Асов (хазары, черкасы, касаки и другие), которые в Х-ХП вв. после принятия Ордой магометанства мигрировали из Приазовья на Днепр, в Киевскую Русь, Тмутаракань под защиту и на помощь русским и литовским князьям для борьбы с их общими врагами христианской веры.

Очевидно, потребность государства в усилении вооруженных сил отрядами легкой кавалерии, хорошо адаптированной к местным условиям, объективно требовала изменения методов колонизации новых земель и государственной политики в отношениях с «вольными» казаками.

По велению Петра I для формирования верного Волгского (Волжского) казачества пустовавшие места от Хопра к Волге и до Царицынской линии заселялись охотниками (добровольцами). В 1731-1732 гг. там поселились 2 тыс. семей, которые «без различия состояния наименованы казаками, ввиду того, что они обязаны были защищаться на передовой линии от нападения врага».

Военно-стратегические задачи укрепления южных рубежей Российского государства вызывали необходимость более активного формирования казачества на Северном Кавказе в XVIII - XIX вв. Для этого на новые границы переселялись казачьи станицы в полном составе, либо казачьи семьи - по жребию или приговору круга (схода) станичного общества. На новые рубежи переселялись хоперские и донские казаки в наказание за участие в разинском, пугачевском и булавинском бунтах. Казачьи войска пополнялись разнородными группами населения: верными запорожскими казаками, малороссийскими казаками Полтавской, Черниговской и Харьковской губерний, однодворцами, отставными солдатами и другими.

Согласно указу императрицы Екатерины II от 22 января 1770 г. из числа Волгского войска, поставленного между Царицыном и Дмитриевском, были переселены 517 семей на участок новой границы от Моздока до станицы Черв-ленной для образования пяти новых станиц: Галюгаевской, Ищерской, Наурской, Мекенской, Калиновской. Из переселенных казаков формировался Моздокский казачий полк. Для обслуживания пушек, переданных станицам и Моздокской крепости, с Дона дополнительно переселялись 350 семей казаков-артиллеристов.

В дальнейшем царская администрация также пополняла казачьи формирования Кавказской линии. В 1802 г. с согласия Правительствующего Сената 330 семей екатеринославских казаков переселялись на Кавказскую линию, в 1804 г. были переселены и причислены к Кавказскому полку 378 семей однодворцев Слободско-Украинской губернии. По предложению генерала А.П. Ермолова, обращались в казаки и другие новопоселенцы Северного Кавказа, жившие вблизи границ, так как они, подобно настоящим казакам, должны были с оружием в руках защищать свои жилища от неприятельских набегов закубанских горцев и, привыкнув к казачьей жизни, могли служить хорошим подкреплением для терпящих постоянную убыль формирований Кавказских линейных казаков. В первой трети XVIII в. цепь укрепленных поселений казачьих полков на новой государственной границе образовала Кавказскую линию, растянувшуюся от Тамани до Константиногорской крепости и далее - до устья Терека.

В 1832 г. из казачьих полков Кавказской линии было сформировано единое Кавказское линейное казачье войско, послужившее основой для формирования в 1860-1861 гг. самостоятельных Терского и Кубанского казачьих войск.

Мнения представителей данной парадигмы по поводу истории казачества до XVIII в. расходятся. Это заставляет исследователей генезиса казачества не ограничиваться государственно-колонизаторской парадигмой, а обращаться и к автохтонной, и беглохолопской теориям, выбирать из них отдельные содержательно и хронологически связанные фрагменты истории формирования и развития российского казачества.

Так, автохтонная и беглохолопская парадигмы помогают понять природу естественноисторического самопроизвольного формирования казачества на Дону, Днепре, Тереке, Яике, а государственно-колонизационная парадигма -природу государственно-служилых казачьих войск и их использование для военно-экономической колонизации новых земель на Северном Кавказе, в Зауралье, Сибири и на Дальнем Востоке.

Очевидно, три вышеизложенных парадигмы имеют право на существование при четком пространственном, содержательном и хронологическом определении этапов процесса формирования и развития казачества в разных регионах России.

Четвертая - интеграционная парадигма исследования генезиса российского казачества использует конкретно-исторический подход к исследованию социально-политических явлений и процессов. Она предполагает выявление однотипных, пространственно и хронологически связанных фактов, характеризующих зарождение и развитие казачества от «вольных» общин до военно-служилого сословия и социальной общности, которая в современной России обозначается этнонимом «казачество». Интеграционная парадигма обобщает известные исторические данные о казачестве и обеспечивает получение комплексной характеристики феномена казачества, его генезиса. Реализация этой парадигмы позволяет представлять историю формирования казачества нелинейным процессом, который детерминирован общероссийскими, локально-региональными и местными политическими, экономическими и иными факторами, имеющими конкретные формы проявления в реальных условиях.

При исследовании генезиса казачества необходимо учесть теории его представления народом, этносом, субэтносом, сословием и т.п.

Действуя согласно антропологической парадигме, некоторые ученые доказывают, что «на рубеже XVII - XVIII вв. казачество характеризовалось как «субэтнос», имевший тенденцию превращения в этническую целостность. Эта тенденция была прервана закреплением его в виде служилого сословия Российской империи».

Свою точку зрения по этому поводу высказали П.И. Пучков и Т.В. Таболина, которые писали, что «хотя между различными группами казаков бесспорно существовало определенное единство, они достаточно четко подразделялись вплоть до 1917 года на 11 войск, каждое из которых имело свою культурную специфику, частично сохранившуюся вплоть до настоящего времени Казаков до сих пор некоторые исследователи продолжают подразделять на «вольных» и «указных».

Другие авторы полагают, что «на языке этнографии казачество - это на-род, донациональное этническое образование».

В характеристиках казачьей социальной общности также используется категория «народ» в ее традиционном широком понимании. Основания для такого определения дают эмпирические признаки: общая территория компактного совместного длительного проживания казаков; объединявший их военно-служилый образ жизни, выработавший своеобразную психологию, язык (точнее - диалект), традиции, обряды, ритуалы. Осознание общности исторической судьбы казаков укреплялось их социально-политическим статусом и функциями, большей частью закрепленных в правовой форме законодательством государства и нормами обычного права, выработанными и закрепленными казачьей культурой. Они фиксировали идентификационные признаки, имевшие эмпирические отличия от других социальных институтов и общностей, наблюдаемые в экономике, культуре, других сферах общественной жизни. Такие идентификационные признаки характеризовали казачество до 1917 г., когда основным его системообразующим фактором являлась особая военно-служилая профессиональная деятельность. Она поддерживалась царским правительством посредством сохранения единых для всех казаков сословных обязанностей и некоторых привилегий, льгот.

Парадигма исследования российского казачества как русского субэтноса базируется на признании исторических фактов формирования казачества из гетерогенных компонентов при сохранении славянской, великорусской антропологической доминанты и культурной основы, в том числе русского языка, православия, традиций, бытового уклада. У казачьей социальной общности, наряду с общими для всего этнического великорусского населения доминирующими признаками, были и существенные, специфические групповые отличия в культуре, психологии, военно-служилом укладе жизни. Представители инородных этнических групп, приписанные к казачеству, но не желавшие соблюдать казачий уклад жизни, выживались из казачьих общин на бытовом, межличностном и личностно-групповом уровнях. На это указывают многочисленные факты вражды «природных» и «инородных», «иногородних» казаков, отмеченные во всех казачьих войсках. Их основными причинами были культурные отличия, которые препятствовали полной ассимиляции «инородцев» в казачьих общинах. Эти отклонения считались недопустимыми для полноправных «природных» казаков, так как основой их самоидентификации было признание принципа: «быть казаком - значит жить по казачьему укладу». Естественно, содержание «казачьего уклада» со временем изменялось, адаптировалось к условиям службы и жизни в окружающей социальной и природной среде. Но его принципиальные основы - воинская служба, патриотизм, православие - поддерживались социальным контролем.

Проведенный анализ научных подходов к исследованию генезиса российского казачества выявил следующие теоретические парадигмы:

- автохтонную - доказывающую существование казачества с древних времен как коренного народа Предкавказья и Приазовья;

- беглохолопскую - представляющую казаков самоорганизованной общиной беглых холопов из московского и иных государств;

- государственно-колонизаторскую - предполагающую возможность целенаправленного формирования государством казачества для защиты порубежья из городовых казаков, «детей боярских», других служилых людей, однодворцев и других разнородных социальных элементов для военно-экономической колонизации новых территорий;

- интеграционную - допускающую возможность формирования казачества в Московской Руси и Российской Империи из разнородных элементов, которые с начала XVIII в. целенаправленно интегрировались царской администрацией в единое военно-служилое полупривилегированное сословие.

Эти парадигмы не позволяют получать полное представление о влиянии политических факторов на генезис казачества. В частности, критическое отношение к автохтонной и беглохолопской парадигмам вызывает отсутствие достоверных документов о численном составе и других характеристиках казачьих общин до периода составления подробных переписей казачьего населения в XVIII в. Не может предоставить таких сведений и государственно-колонизаторская парадигма. Очевидно, антропологическая (автохтонная), беглохолопская и государственно-колонизаторская парадигмы имеют право на существование при четкой пространственно, содержательно и хронологически определенной периодизации процесса образования казачества в разных регионах России. Так, автохтонная и беглохолопская парадигмы помогают понять природу естественноисторического самопроизвольного формирования казачества на Дону, Днепре, Тереке, Яике, а государственно-колонизационная парадигма - природу государственно-служилых казачьих войск и их использование для военно-экономической колонизации новых земель на Северном Кавказе, в Зауралье, Сибири и на Дальнем Востоке.

Выявленные парадигмы исследования генезиса казачества могут использоваться для определения основных характеристик казачества в конкретных исторических условиях, выделенных в соответствии с интеграционной парадигмой, обобщающей все исторические сведения о казачестве, и при правильном ее применении обеспечивает получение комплексной характеристики феномена казачества, его генезиса. Интеграционная парадигма позволяет представлять историю формирования казачества нелинейным процессом, который детерминирован общероссийскими, локально-региональными и местными факторами, имеющими конкретные формы проявления в реальных условиях.

Таким образом, наиболее продуктивной в исследованиях генезиса казачества является интеграционная парадигма, которая предполагает необходимость конкретно-исторического системно-функционального политологического подхода к изучаемому процессу, систематизации и обобщения сведений о политических предпосылках и факторах развития казачества в Московской Руси, Российской империи, Советском государстве и современной России.

 

Автор: Масалов А.Г.