Антирепрезентативизм и отказ от универсальности истины в теории неопрагматизма
Творчество самого Рорти, подобно его собственному анализу работ Дьюи, можно разделить на два периода, которые можно условно назвать ранним - «аналитическим» - и поздним «постмодернистским». Работы, относящиеся к первому периоду, написаны до середины 70-х годов (в частности, антология «Лингвистический поворот», изданная в 1967 г., и предисловие к ней) и являются развитием концепции прагматистской аналитической традиции Гудмена и Куайна. В исследованиях раннего периода Рорти сосредотачивает свое внимание на изучении структур человеческого мышления и их отношении к структурам «реальности». Рорти, придерживаясь прагматистского подхода, считает, что научной верификации может подлежать лишь система в целом, а не отдельные теории или гипотезы.
Следуя разработкам «дескриптивной метафизики» Строссона, Рорти занимается проблемами контекстуального употребления предложений и интерсубъективной интерпретации языка. Предложение обретает определенное значение только в контексте словоупотребления, полагает Рорти, и не зависит от указания на объект. Значение - это результат соглашения, «конвенции» конкретного сообщества. Контексты словоупотребления выражаются Рорти термином «словарь» (или в раннем варианте - «языковая система» или «концептуальная схема»), изначально введенным Строссоном. Рорти соглашается с Куайном, когда тот говорит: «Для Аристотеля вещи имели сущности, но только лингвистические формы имеют значения. Значение есть то, чем становится сущность, когда ее разводят с объектом и сочетают со словом».
В своем раннем творчестве Рорти воспринял тот «лингвистический поворот» (linguistic turn), который произошел в американской аналитической философии в 60-е годы. На передний план выходит изучение того, каким образом мы говорим о реальности, заменяя собой прежние попытки исследовать природу самой реальности, в эссенциалистском смысле этого слова. Американские философы - обращаются к проблеме значения, которая продолжает доминировать в аналитической философии еще многие годы после «лингвистического поворота».
Поворот в творчестве самого Рорти был обозначен публикацией в 1979 году книги «Философия и зеркало природы» (Philosophy and the Mirror of Nature), ознаменовавшей его переход к постмодернизму. Дальнейшее развитие тезисы позднего периода творчества Рорти получили в сборнике статей «Последствия прагматизма» (The Consequences of Pragmatism, 1982) и в монографиях «Уникальность самости» (The Contingency of Selfhood, 1986) и «Случайность, ирония и солидарность» (Contingency, Irony and Solidarity, 1989). На страницах этих работ Рорти последовательно отстаивает позиции гносеологического релятивизма и предлагает заменить философию как эпистемологию «антирепрезентативистской культурологией».
Говоря о философской трансформации в творчестве Рорти, нельзя не обратить внимания на классификацию философов, проведенную им во втором сборнике философских эссе. К первой группе философов Рорти относит философов-ученых, таких, как Г. Рейхенбах и Б. Рассел, которые претендуют на «научность» методов в своей философии. Вторая группа - это философы-поэты, находящиеся в свободном поиске, вне жестких дискурсивных и методологических рамок (основные примеры для Рорти - Хайдеггер и Ницше). Рассел, Кант и прочие философы первого направления пытались решить задачу построения системы знания в целом, создания теоретического каркаса всего культурного наследия, которое досталось человечеству. Ницше и Хайдеггер строят свое творчество на отрицании философии первого направления. Деконструкция классической традиции является тем общим, что объединяет философов во вторую группу. Третью группу Рорти называет социальными реформаторами, к которым, прежде всего, относился Дьюи.
Витгенштейн, Хайдеггер, Гадамер, Куайн и Дэвидсон доказали, что у первого, научно-универсалистского направления в философии нет будущего. И именно философы второго и третьего направления представляют для Рорти положительные примеры философствования. «Все они - Витгенштейн, Хайдеггер и Дьюи - были согласны в том, что от понятия познания как точной репрезентации, возможной за счет специальных ментальных процессов и постижимой через общую теорию репрезентации, следует отказаться. С точки зрения всех троих, понятия «оснований знания» и философии, вращающейся вокруг картезианской попытки ответить эпистемологическому скептику, должны быть отброшены. Далее, они отказываются от понятия «ума», общего для Декарта, Локка и Канта, как специального предмета исследования, локализованного во внутреннем пространстве, содержащего элементы или процессы, делающие возможным познание. Это не значит, что у них есть альтернативные «теории познания» или «философии ума». Они вообще отбрасывают эпистемологию и метафизику как дисциплины. Я говорю «отбрасывают», а не «возражают против», поскольку их позиция в отношении традиционных проблем похожа на позицию философов XVII века по отношению к схоластической проблематике». И далее: «Я представляю Витгенштейна, Хайдеггера и Дьюи как философов, чья цель заключалась в наставлении - в том, чтобы помочь их читателям, или обществу в целом, порвать с устаревшими словарями и подходами, а не обеспечивать «основания» для интуиций и обычаев настоящего времени».
Трансформация взглядов самого Рорти происходит в направлении антирепрезентативизма и релятивизма. Это приводит Рорти к принципиальному отрицанию верификации как философской категории и переходу на позиции лингвоцентристского «антиреализма». В процессе этой трансформации происходит и определенная радикализация положений неопрагматизма: вместе с верификацией отрицается и эпистемология как легитимная область исследования, а также любые попытки воскресить трансцендентальную метафизику в любых ее проявлениях. Проблемы современной философии можно обобщить как возобновление разговоров о ведущей роли философских дисциплин в теоретическом осмыслении современной культуры. Эти претензии не только практически нереализуемы (то есть не прагматичны) ввиду невозможности универсалистской иерархизации такого рода в принципе, но и вредны, так как возвращают философию к исходным позициям бессмысленных классических платоновско - кантовских дискуссий.
Вся история философии переосмысливается в неопрагматизме именно в свете противостояния двух несводимых друг к другу дискурсов: трансцендентальная метафизика и эпистемология против историцизма и прагматизма. Основной интерес Рорти прикован не к критике эпистемологии и ее категориального аппарата, а к истории возникновения самой теоретической базы этой парадигмы мышления. Он считает пройденным этапом своих (и более ранних прагматистских) работ доказательство неактуальности картезианской проблематики. В связи с этим на передний план выходит следующий вопрос: как возникло и утвердилось в мировоззрении западной цивилизации и ее культуре столь сильное убеждение в правоте определенной модели человеческого сознания, которое еще в античной философии уподоблялось зеркальному отражению окружающей природы?
Ответ на этот вопрос требует радикального переустройства самой философской парадигмы. В условиях антиуниверсализма любого знания единственно возможным становится деконструкция прежней философии на основе трансформации ее в сторону культурологии, социологии и лингвистической теории. Вся полнота нашего опыта есть континуум самореализации человека в языке, который составляет единственную окружающую среду нашей культуры, которая, в свою очередь, имеет сугубо текстуальную природу. Это смещение интереса исследования снимает вопрос о месте философии среди других видов человеческой практики. Так сама идея некоего теоретического ядра умирает вместе с эпистемологией и идеей «отражения».
Этой особой философской метафоре, которую Рорти связывает с образом «зеркала природы», уделяется особое место в его работах. Картезианский дискурс конструировался вокруг метафор отражения и мира как трансцендентальной сущности. И до сих пор в философии и в западной культуре в целом эти образы имеют особую силу, несмотря на многочисленные попытки их преодоления и деконструкции. Рорти представляет предшествующую ему философию в образе пленницы этих репрезентативистских догм, без которых картезианско-кантовская стратегия философского исследования, направленная на получение все более точных репрезентаций путем всевозможных манипуляций с «зеркалом», не имела бы смысла.
Историцистская интерпретация философии проводит четкое разделение между философами по принципу их отношения к метафоре «Зеркальной Сущности» (Glassy Essence). Этот термин заимствован Рорти у Шекспира, который устами героини одной из трагедий, Изабеллы так говорит о человеке: Most ignorant of what he's most assured - His glassy essence.
Объясняя доминирующее значение, которым обладает эта метафора в нашей культуре, Рорти пишет: «Наша Зеркальная Сущность - это не философская доктрина, но картина, которую образованные люди находили в качестве скрытой посылки на каждой странице своих книг. Она зеркальна по двум причинам. Первая состоит в том, что она принимает новые формы, не изменяясь при этом - но отражаются материальными стеклами, скорее, формы разума, а не чувственные формы. Вторая причина заключается в том, что стекла сделаны из субстанции, которая чище, тоньше отполирована, и более возвышенна по сравнению с остальными. В отличие от нашей селезенки, которая в сочетании с равно большими и видимыми органами отвечает за основное наше телесное поведение, наша Зеркальная Сущность есть нечто такое, что роднит нас с ангелами, хотя они и оплакивают наше невежество по ее поводу. Сверхъестественный мир для интеллектуалов XVI века моделировался платоновским миром Идей точно так же, как наш контакт с ним моделировался его метафорой видения».
Это разделение по вопросу об отношении к «Зеркальной Сущности» восходит, согласно Рорти, к идее ума и сознания в античной философии. «Античность колебалась между двумя представлениями о vovf - одним, согласно которому он был полностью бестелесным, и другим, согласно которому он был сделан из некоторой специальной очень чистой материи». Интересно, что попытки Рорти установить историко-философскую генеалогию понятия «зеркального отражения» и его обращение к древнегреческой культуре перекликаются с интерпретацией Дьюи истории возникновения формальной логики. Он видел в ней отражение классовой структуры античного общества, в котором «чистое мышление» превозносилось в противовес повседневной деятельности теми высшими классами, которые были склонны к праздности и философской рефлексии.
История оппозиции репрезентативизму вовсе не была однородной. Более того, ей нельзя дать однозначной оценки как невозможно привести ее к общему знаменателю. В XX веке было сделано множество отступлений от «зеркальной» парадигмы, многие из которых зарождались в кантианской традиции. Среди авторов, которых особо отмечает Рорти, П. Фейерабенд, Т. Кун, Н. Гудмен, Д. Дэвидсон, У. Куайн. В рамках европейской традиции Рорти выстраивает своего рода последовательность антирепрезентативистских «героев»: Ницше - Витгенштейн-Хайдеггер-Деррида.
Релятивистское отношение к понятию истины и антирепрезентативизм, переходящий в антиреализм, приводят Рорти к отрицанию понятия «объективной реальности» в его картезианском смысле. Оно заменяется на понятие сообщества, конвенция которого по отношению к каждому аспекту социальной практики и определяет понятие «реальность». Вне этого соглашения не существует никакой «объективности», и, следовательно, нет никакой возможности узнать какова реальность «на самом деле».
Здесь, на наш взгляд, необходимо отметить важное положение философии Рорти, делающее ее отличной как от предшествующей ему традиции, так и от работ его современников. Оно связано с представлениями Рорти о проблеме «реальности». Отказываясь от старого различения «объективное-субъективное», как исчерпавшего свои ресурсы в философии, Рорти между тем не становится на позиции отрицания реальности. Для него принципиальным является непризнание не самой реальности, а мнимого, по его мнению, противопоставления «реальное-нереальное», искусственно подпитывавшегося философами в течение веков. В этом смысле его антиреализм вовсе не тождественен берклианскому субъективному солипсизму. Рорти подчеркивает, что не отвергает реальности, но лишь только стремление «отражать» эту реальность в не ком универсальном зеркале философии.
Лингвоцентризм и текстуализм полностью меняют смысл термина «реальность». Антиреализм неопрагматизма не означает отрицания реальности. Просто в прагматистском способе разговора о мире невозможной становится сама постановка вопроса об исследовании реальности и о реальности как об объекте исследования. Реальность - это материал, формируемый в процессе языковой практики, который подвергается континуальному влиянию со стороны человека. Человек осваивает этот материал в соответствии со своими прагматическими потребностями. Реальность - это то, что комфортно и непротиворечиво правилам конкретной языковой игры. Лингвистический опыт первичен, и именно он определяет мир реального в его прагматистском понимании. Рорти говорит, что действительный мир есть мир, «состоящий из всего, записанного и когда-либо использовавшегося в словарях».
Человеческое сознание - таким образом, это часть огромного словаря, содержащего осколок гипертекста человеческой культуры. Метафора Томаса Де Квинси почти двухсотлетней давности в «Исповеди» удивительным образом перекликается с этой идеей Рорти: «...Палимпсест - это клочок или свиток пергамента, с которого последовательно и неоднократно счищались нанесенные на него письмена... Что такое мозг человеческий, как не дарованный нам природой исполинский палимпсест? Потоки мыслей, образов, чувств непрестанно и невесомо, подобно свету, наслаивались на твое сознание - и каждый новый слой, казалось, безвозвратно погребал под собой предыдущий. Однако в действительности ни один из них не исчезал бесследно. Если на каком-либо пергаменте, хранящемся среди прочих письменных свидетельств по архивам и библиотекам, легко обнаружит явную нелепость и несуразицу, что нередко происходит при гротескном смешении разнородных тем, не связанных между собой естественным образом, а поочередно заносившихся на один и тот же свиток по чистой прихоти случая, то на нашем собственном нерукотворном свитке памяти, на палимпсесте человеческого сознания, нет и не может быть, ничего обрывочного и обособленного».
Реальность идентифицируется только в контексте разговора, ограниченного исключительно правилами действующей языковой игры. «Объективация» реальности - это результат конвенции всех участников разговора относительно его наиболее базовых и комфортных положений. Эти положения неодинаковы в разных языковых играх и меняются в каждой новой дискурсивной практике. Следовательно, в понятии «реальности» в его прагматистской и текстуалистской интерпретациях нет ничего постоянного и абсолютного, кроме абсолютной изменчивости. Вслед за понятием реальности той же трансформации подвергается и понятие значения, которое лишается в неопрагматизме какого-либо внелингвистического содержания, попадая в полную зависимость от контекстов словоупотребления и прагматических задач конкретного исследования.
Вывод, к которому приходит Рорти в отношении прежних не текстулистских философских парадигм, вовсе не утешителен для тех, кто придерживается картезианского жаргона. Этот жаргон не дал западной культуре возможности решить ни одной из насущных проблем, стоящих перед обществом. Его эвристическая пустота обусловила необходимость отказа от данной парадигмы и перехода к новому философскому словарю, обладающему более мощным внутренним потенциалом. Этот словарь, свободный от псевдо проблем и псевдо разделений платоновско-кантовской традиции, должен быть нацелен на прагматическое отношение к философской практике.
Главным критерием нового словаря философии, по мнению Рорти, должна стать эффективность. От успеха в построении такого нового словаря и зависит то положение, которое будет занимать философия в ближайшем будущем.
АВТОР: Казначеев П.Ф.