Политический и культурный контекст неопрагматизма
Для понимания места философии неопрагматизма в современном политическом, социальном и культурном контексте не обходимо, прежде всего, остановится на различиях американской и континентальной традиции использования ряда ключевых социально- политических терминов. Кроме того, данный терминологический экскурс позволяет взглянуть на политический аспект современного постмодерна и на соотношение неопрагматизма с либерализмом и либертарным утопизмом.
Американская традиция приписывает несколько иное, нежели европейская, значение понятию «либеральный». В европейском смысле, «либеральный» соотносится с основными принципами учений Милля, Локка, Адама Смита и Констана. Это соотношение однозначно и не имеет дополнительных оттенков. Соответственно, современный строй в развитых странах Запада называется «либеральной демократией». Либералами, соответственно, являются все те, кто разделяет основные принципы данного общественного и экономического устройства. При этом слева находятся «социальные либералы» (или социал-демократы), а справа - «консерваторы» (или в ряде стран - христианские демократы).
Американская традиция раздваивает значение термина «либеральный». С одной стороны, «либералами» называют тех, кто находится левее центра. Это более широкое, собирательное понятие, чем «социальные демократы» в Европе. Оно, в зависимости от контекста и политических взглядов того, кто им оперирует, может обозначать как сторонников рыночной экономики с сильной социальной составляющей, так и сторонников социальной демократии или даже социализма. В целом «либеральный» чаще всего ассоциируется с «левым». Справа, как и в Европе, находятся консерваторы, но и это понятие, пожалуй, несколько шире, чем европейское, и может включать как сторонников минимального государства и максимальной экономической свободы, так и религиозных консерваторов и традиционалистов.
При этом сочетание «либеральная демократия» в Америке не теряет полностью своего изначального (европейского) значения в качестве термина, описывающего гражданское общество с рыночной экономикой. Продолжателей традиции Милля и Адама Смита иногда называют «классическими», или «рыночными», либералами {«classical», «market» liberals), чтобы не путать с либералами социал- демократической ориентации (прежде всего сторонниками Демократической партии США). Дополнительным направлением, мало представленным в европейской политической мысли, зародившимся и получившим распространение именно в США, является либертарианство, которое как бы доводит «классический» либерализм до его логического завершения и тем самым сохраняет его основные принципе «в чистоте».
Таким образом, называя себя либералом, Рорти сознательно идет на двойную игру. Из-за различия в значениях термина «либеральный» в американской и европейской традициях эту игру не всегда понимают в Европе, и это также вызывает противоречия. С одной стороны, идентифицируя себя с либеральной демократией, Рорти ясно обозначает отличие своей философии от леворадикальных школ французского постмодерна. В связи с этим Рорти говорит в своей работе «О последствиях прагматизма»: «По моему мнению, мы должны в еще большей степени отмечать тот факт, что буржуазное капиталистическое общество является самым лучшим из реализованных до сих пор...».
Рорти даже предлагает новое название для своей концепции «постмодернистский буржуазный либерализм» в одноименной статье в первой части сборника «Объективизм, релятивизм и правда». Рорти, по-видимому, сознательно использует несколько негативно окрашенный термин «буржуазный». Он отдает себе отчет в том, что этот термин был введен в политический оборот больше полутора веков назад и имеет очень мало общего (как, собственно, и термин «капитализм») с реальным положением вещей в современных либеральных демократиях. Тем не менее, Рорти как бы сознательно идет на обострение конфликта, ставя разграничительную линию между теми, кто принципиально принимает либеральную демократию, и теми, кто выбирает революционную или нигилистскую программу.
С другой стороны, для понимания философии Рорти важно осознавать его «политическое происхождение». Оно прекрасно описано в его небольшой работе «Обретая нашу страну. Политика левых в Америке XX века». Рорти всю жизнь ассоциировал себя с левым движением, поддерживая борьбу американских профсоюзов, движение за мир, терпимость, эмансипацию и за гражданские права. Называя себя либералом, Рорти подчеркивает и эту составляющую своих политических взглядов. Интересно, что, отдавая дань американской терминологии и классификации, Рорти нигде, кроме одной статьи, не называет себя «социальным демократом», а исключительно либералом. Только в статье «Космополитизм без эмансипации: ответ Жану-Франсуа Лиотару» он почему-то вдруг характеризует отстаиваемый им строй как «социальную демократию».
Рассматривая политический контекст философии Рорти, нельзя не упомянуть и о том, что он вырос в семье убежденных троцкистов и с детства впитал идеи социализма от родителей, которые были активистами компартии США и дружили со многими ведущими левыми интеллектуалами. «Я вырос, считая, что все приличные люди, если не троцкисты, то, по крайней мере, социалисты. Я также знал, что по указанию Сталина был убит не только Троцкий, но и Киров, Эрлих, Альтер и Карло Треска (Треска, застреленный в Нью-Йорке посреди улицы, был другом семьи). Я знал, что бедные будут угнетены до тех пор, пока не побежден капитализм».
Тем не менее, он не поддержал радикальный политический крен, который произошел с распространением в американских университетах постмодернизма. Насколько Рорти соглашается с философским пафосом этого движения (с отрицанием интеллектуального фундаментализма и рационализма), настолько он не соглашается с уходом многих его сторонников из активной политики. Поскольку Рорти вообще ставит демократию выше философии, то он в принципе не считает оправданным любое интеллектуальное затворничество, какими бы взглядами оно ни оправдывалось. Для прагматиста любая философская деятельность имеет смысл только постольку, поскольку она помогает решать реальные проблемы, стоящие перед обществом.
Вместе с тем, ассоциируя себя с левым движением, он тем не менее резко осудил заигрывания постмодернистов по обе стороны
Атлантики с такими разрушительными учениями, как маоизм, троцкизм и анархо-коммунизм. Для Рорти тоталитаризм и террор не приемлемы в любых формах и проявлениях. Пафос левого либерализма Рорти направлен не на слом существующей системы, а на ее реформирование. Рорти поддерживает всех, кто стремится сделать либеральную демократию Запада более терпимой и более комфортной для максимального числа людей: феминистов, экологистов, движения за права афро-американцев, иммигрантов и сексуальных меньшинств.
Рорти противопоставляет либеральный реформизм левому экстремизму на примере истории своей страны: «Не было бы Дьюи и Сиднея Хука, американские левые интеллектуалы 1930-х годов были бы раздавлены марксистами так же, как их единомышленники во Франции и в Латинской Америке. Идеи, несомненно, имеют следствия».
В' статье «Троцкий и дикие орхидеи» Рорти описывает те трудности, с которыми ему пришлось столкнуться, отстаивая свои философские и политические убеждения от нападок, как справа, так и слева. «Враждебность правых объясняется тем, что им кажется недостаточным просто предпочитать демократические общества. По их мнению, необходимо уверовать в то, что демократические общества Объективно Лучшие, что институты подобных обществ основаны на Первейших Рациональных Принципах. Преподаватель философии, как я, должен учить студентов не только тому, что их общество одно из лучших когда-либо придуманных, но и тому, что оно - само воплощение Истины и Разума. Того, кто отказывается так считать, обвиняют в измене, примерно как чиновника, который отрекся от профессиональной и моральной ответственности. Но мои философские взгляды - взгляды, которые я разделяю с Ницше и Дьюи, не позволяют мне говорить подобных вещей. Я не очень пользуюсь такими понятиями, как «объективные ценности» и «объективная истина». Я по большей части разделяю критику так называемых постмодернистов в отношении традиционных философских разговоров о «сознании». Вот и получается, что мои философские взгляды задевают правых так же, как мои политические взгляды задевают левых».
Принцип плюрализма дискурсов (словарей) применяется Рорти не только в отношении различных культур, но и в отношении разных интеллектуальных традиций в рамках одной цивилизации. В этом смысле уместно говорить о традиции или словаре левых либералов в Америке или социальных демократов в Европе, противопоставленной консервативной или праволиберальной традиции. Этот метод можно применить и к творчеству самого Рорти: многое в его работах становится понятным, если рассматривать их именно в свете левой либеральной американской традиции. Творчество Рорти не понятно вне контекста того гуманитарного воспитания (родители Рорти были активными участники левого движения) и той академической традиции (тоже левой в своем подавляющем большинстве), которые стали основой его философского развития. Этот политический компонент, в соответствии с терминологией Рорти, можно считать результатом «случайности».
Наконец, нельзя не сказать о различии в американской и европейской академических традиций. В США дистанция между академическим миром и миром политики значительно меньше, чем в Европе. Граница между академической кафедрой и политической трибуной в Америке оказывается зачастую размытой, что допускает не только высокую степень влияния профессоров на мнение и настроения политиков, но и прямой переход из одной сферы в другую. Рорти считает это безусловным преимуществом американской системы. В работе «Приоритет демократии над философией» он описывает взгляды своего философского учителя Дьюи и говорит: «Он [Дьюи] одобрял американскую традицию приоритета демократии над философией, задаваясь вопросом по поводу любого мировоззрения: «Не будет ли разработка такого мировоззрения противоречить возможности других заниматься собственным спасением?».
Здесь мы обращаемся к либертарно-утопическому, или либертарианскому, прочтению неопрагматизма Рорти, которое основано на пересечениях его взглядов с этой социально-политической доктриной. Автор берет на себя смелость предположить, что если бы Рорти разработал свою прагматическую концепцию на 20-30 лет позже, в ее основе с равным успехом могла бы оказаться не левая политическая парадигма, а принципы американского либертарианства. Проблема заключается в том, что либертарианское течение стало заметным на политической сцене (и все равно далеко не столь влиятельным, как левое движение) в США только в конце 60-х годов. Либертарианская партия была основана в 1971 году и с тех пор стала принимать участие в кампаниях за гражданские права как самостоятельное движение. Вместе с тем, пытаясь приспособить левую традицию к прагматической философии (основой которой является антифундаментализм и отказ от любого метанарратива), Рорти пришлось закономерно столкнуться со многими проблемами.
Одной из таких проблем (но далеко не единственной) является наследие марксизма, через которое, будучи частью левого движения, переступить очень сложно. Признавая вклад и значение философии Маркса в развитие исторической традиции от Гегеля к Ницше, Рорти тем не менее не соглашается с фундаментализмом политической и мировоззренческой программы марксизма. С этой точки зрения, а также в смысле внутренней непротиворечивости либертарианство, возможно, было бы значительно лучшим компонентом для прагматистского мировоззрения. Исходной точкой либертарианства является как раз неприятие любого идеологического гностицизма, что принципиально и для неопрагматизма Рорти. Вместе с тем либеральная демократия и минимальное государство не являются результатом некоего морального долженствования или сверх цели, а лишь наиболее эффективной системой плюралистической самореализации. То есть принципы либертарианства изначально прагматичны и вместе с тем утопичны (что тоже приветствуется Рорти).
Как либертарианство, так и марксизм являются социальными утопиями. Но у этих утопий есть важное отличие. Один из основоположников радикального либертарианства Мюррей Ротбард в книге, ставшей библией американского анархо-индивидуализма, четко определяет принципы либеральной утопии. В работе «За новую свободу. Либертарианский манифест» Ротбард разрабатывает модель либертарного, рыночного общества, в котором вообще отсутствует государство и даже про то государственные институты. Функции обороны, суда, полиции, денежного обращения - все это является прерогативой частных агентов, осуществляющих свою деятельность на полностью конкурентной основе. Безусловным отличием такой системы от коммунистической (или анархо-коммунистической) утопии является то, что в ее основе лежит частная собственность. Ротбард отрицает даже понятие прав человека, связывая все права с правами собственности.
Например, право на свободу слова, согласно Ротбарду, есть не что иное, как право на собственность печатного издания или средства массовой информации и свободу им распоряжаться по собственному усмотрению. Аналогичным образом рассматриваются остальные фундаментальные права человека. Кстати, Ротбард здесь процитирован не случайно: из всех либертарианцев он, наверное, ближе всего к Рорти, так как относился к так называемому левому крылу (именно его представители были наиболее активны в антивоенной кампании во время войны во Вьетнаме, поддерживали движение за права афро-американцев, иммигрантов, женщин и сексуальных меньшинств). На определенном этапе Ротбард откололся от более консервативного движения, наиболее известным представителем которого была Эйн Рэнд, которую многие обвиняли в фанатизме и сектантстве.
В «Либертарианском манифесте» Ротбард проводит интересную генеалогию, в которой как бы переписывает историю американского пацифистского и антиколониального движения с точки зрения участия и влияния либертарных, не-левых активистов. Так, в частности, именно сторонники laissez-faire Грехам Саммер (Graham Summer) и Эдвард Аткинсон (Edward Atkinson) были основателями Антиимпериалистической Лиги, а британские laissez-faire радикалы Ричард Кобден (Richard Cobden) и Джон Брайт (John Bright) из Манчестерской школы были одними из наиболее решительных сторонников прекращения колониального вмешательства и войн.
Ротбард замечательно характеризует другое, не менее важное, чем право собственности, отличие либертарианской утопии от утопии марксизма или анархокоммунизма. Описывая принципы функционирования частной полиции, Ротбард отвечает на возможное возражение о том, что частная полиция не гарантирована от того, что она повернет свое оружие не против преступников, а против мирных граждан, превратившись, по сути, в криминальную структуру. В отсутствие государства у общества может не оказаться эффективной гарантии от такого сценария. Ответ Ротбарда на подобную критику изобилует деталями и различными гипотетическими построениями. Но внимания в данном случае заслуживает не сам ответ, а преамбула к этому ответу.
Ротбард пишет: «Прежде всего, либертарианцы не уходят от подобного вопроса. В отличие от таких утопистов, как марксисты или левые анархисты (анархокоммунисты или анархо-синдикалисты), либертарианцы не исходят из допущения о том, что реализация полностью свободного общества, о котором они мечтают, приведет к волшебной трансформации и появлению нового Либертарного Человека. Мы не считаем, что лев ляжет рядом с овцой и что ни у кого не появится криминальных или воровских намерений в отношении соседа... Мы считаем лишь, что, исходя из определенного уровня «положительного» и «отрицательного» в людях, полностью либертарное общество будет одновременно наиболее моральным и наиболее эффективным, наименее криминальным и наиболее безопасным для людей и их собственности».
Если из этого пассажа исключить одну характеристику либертарной утопии - моральное превосходство - то под этим мог бы подписаться сторонник прагматизма и «либеральный утопист» Рорти. Моральные ценности, как и сама этическая шкала, формируются в рамках каждого отдельного словаря. Следовательно, заявление о моральном превосходстве, просто невозможно в рамках постмодернистского дискурса. Но даже это отличие можно во многом отнести за счет терминологического несоответствия: собственно, для Ротбарда важно не моральное превосходство, а все тот же моральный плюрализм - максимальная возможность самореализации различных этических дискурсов. В либертарианском обществе не исключено ни одно мировоззрение: люди свободны, действовать в соответствии с любыми ценностными установками. Частная полиция и армия будут охранять как квартал частных собственников, так и добровольную коммуну с обобществленной собственностью, как сообщество атеистических гедонистов, так и аскетический монастырь.
В связи с отношением философии прагматизма к коллективистским проектам, основанным на обобществлении собственности, можно процитировать одного из философских предшественников Рорти Джеймса, который в «Беседах с учителями о психологии» писал: «Инстинкт собственности присущ нашей природе и так глубоко в ней коренится, что с психологической точки зрения приходится, по-видимому, наперед смотреть с сомнением на все крайние формы коммунистических утопий... Для душевного благоденствия человека, по-видимому, совершенно необходимо, чтобы он владел на правах исключительной собственности не только платьем, которое на нем надето, но и еще чем-нибудь, что он мог бы в случае нужды защищать от всего мира».
Несогласие Рорти, безусловно, вызвало бы соотношение либертарианцев с «классическим», рационалистическим либерализмом. Либертарианцы считают свою систему не случайной, а закономерной. Для них она - результат человеческого прогресса. Но именно такой либерализм и подвергается решительному пересмотру в философии прагматизма. Тем не менее, надо заметить, что такая проблема «завершенности» характерна практически для любого (тем более радикального и утопического) политического движения. И как раз в левом движении, от которого произошли наиболее жестокие диктатуры последнего столетия, эта проблема стоит наиболее остро. Суммируя все сказанное выше, можно сделать смелое допущение, что Рорти было бы «проще», если бы в результате лингвистической игры и случайности, в основе его либерального прагматизма был бы не левый утопизм, а либертарианство.
Так почему же Рорти не стал либертарианским Роланом Бартом, Кристевой или Фуко? Тот факт, что этого не произошло, связан, по мнению автора, не только с историческим периодом, когда формировались взгляды Рорти и когда, в обиходе не было даже самого термина либертарианство. Проблема в том, что даже сегодня, когда у либертарианцев есть свои «гуру», своя партия и даже свои немногочисленные избранные представители во власти, они все равно остаются во многом политическими маргиналами. Философский размах Рорти просто слишком велик для этого сравнительно небольшого движения.
Французские постмодернисты могут себе позволить идеологический флирт с самыми мало популярными и вызывающими группами (например, маоистский период в творчестве школы «Тель Кель» и Ролана Барта или троцкистский период британского постмодерна). Рорти такой политической изоляции себе позволить не может: это противоречило бы практической направленности его философии. Если демократия важнее философии, то очевидным становится, почему Рорти ассоциирует себя с теми, кто оказывает серьезное влияние на политические процессы, несет реальные изменения в демократическом обществе. Такой силой оказываются для него социал-либералы во всем их сегодняшнем многообразии.
АВТОР: Казначеев П.Ф.