Гносеологические и социокультурные основания трансформации образа и знака

Для того, чтобы перейти непосредственно к выявлению влияния социокультурных маркеров и особенностей трансформации образа и знака в сфере художественного творчества, необходимо обратиться к анализу оснований, на которых покоится и происходит подобная трансформация.

Анализируя гносеологические основания трансформации образа и знака, мы обращаемся, прежде всего, к понятию отражения и одному из его видов - интервальному стилю отражения, который, в свою очередь, базируется на идее дискретности.

Идея дискретности, возникшая в XIX веке в сфере естествознания, в XX-XXI веках стала проникать и в гуманитарное знание, в частности, в науки, изучающие процесс познания - в гносеологию и психологию. В течение ряда столетий момент текучести, постепенности и континуальности в актах познания заслонял собой (когда пренебрегали диалектикой) другую важную сторону познания - момент дискретности в процессах отражения, «атомизм» в структуре познания. Между тем, простейшие наблюдения, например, за структурой нашего восприятия, обнаруживают его дискретный характер. С дискретностью мы с необходимостью встречаемся и на концептуальном уровне. Абстрагирование есть процесс расчленения целого и отбрасывание связей, посторонних с точки зрения определенной познавательной задачи. Каждое такое расчленение есть дискретный акт: мы либо учитываем данный признак, данную зависимость, либо оставляем ее за скобками анализа. Структура научных революций демонстрирует еще одно проявление диалектики прерывного и непрерывного в развитии знания (в том числе и научного).

Первый факт связан с явлением фокусировки. Известно, что по мере сокращения расстояния между наблюдателем и предметом, наблюдатель видит предмет все более отчетливо, но на определенной расстоянии от предмета достигается такая «сфокусированность» образа, что дальнейшее приближение уже не дает ничего нового с познавательной точки зрения. Напротив, в этом случае детали могут затмить наблюдаемое целое. Образно это выражено С. Есениным:

«Лицом к лицу

Лица не увидать.

Большое видится на расстоянье».

Концептуальный сдвиг при переходе от частной теории к более общей разумно рассматривать как качественный скачок в видении мира, связанный с порождением новой семантики. Переход от старого знания к новому происходит здесь не постепенно, а скачкообразно. При этом было бы неверно говорить о полном разрыве с прежним знанием, поскольку новое понятие возникает как особого рода синтез понятий предшествующих теорий (представлений), играющих роль исходных семантических единиц. Свертывание этих единиц в рамках более широкой теории в новую семантическую конфигурацию подчиняется важному требованию: смысл исходных понятий не должен меняться, изменяются лишь условия их применимости, их смысловая взаимосвязь и место в структуре новой теории.

В исследованиях механизма развития знания в течение ряда веков господствовала классическая эпистемология кумулятивизма, согласно которой наука эволюционирует путем накопления и суммирования истин. Односторонность кумулятивной модели развития вызывалась именно тем, что в ней абсолютизировался момент непрерывности. Ныне эта модель в методологии науки сменилась различными концепциями, абсолютизирующими момент дискретности (несоизмеримости) в генетическом ряду старых и новых теорий (К. Поппер, Т. Кун).

Применительно к теме исследования, - анализу социокультурных маркеров и особенностей трансформации образа и знака в художественном творчестве, - исследуемой с диалектико-материалистических позиций, интерес представляет не сам по себе факт дискретности в структуре и механизме познания (мышления), а более содержательная в философском отношении проблема. Чем детерминируется этот факт - объектом, или особенностями субъекта? Условиями познания, или социокультурными факторами? Какова диалектика прерывного и непрерывного в творческой деятельности?

В процессах познания можно встретить самые различные «линии детерминации» квантовой природы эпистемических феноменов. Скачок в движении мысли, обуславливающий «творческое озарение» в момент открытия, своими корнями уходит в психологию творческого поиска. Совсем иначе мы будем объяснять такой перерыв постепенности в развитии такой формы знания (деятельности мышления) как появление проблемы. Причинами здесь могут быть и потребности производства, и новые экспериментальные данные, и новые культурные веяния. Вполне очевидно, что в контексте отражательно- истинных характеристик мышления наибольший интерес представляет собой тот случай дискретности, когда мы сталкиваемся с детерминацией со стороны объекта, ибо эта линия выводит нас на проблему выявления условий истинности, точности, однозначной применимости наших теорий, абстракций, моделей. В связи с этим возникает вопрос, какова гносеологическая природа «квантов» знания? Не существует ли известной корреляции между мерой истинности концептуальных образований и мерозадающими структурами природного и социального бытия? Не эти ли структуры предопределяют «пространство встречи» наших абстракций, образов и реальности? Ответы на подобные вопросы очень важны для понимания функционирования художественного творчества.

Если обратиться к фокусировке зрительного образа, то можно заметить следующее. В сущности «наведение на резкость» есть элементарная процедура, в которой фигурирует три основных элемента познавательной ситуации: объект, субъект и связывающий их информационный посредник. Установление связи между объектом и субъектом предполагает, что элементы познавательной ситуации так тонко подогнаны друг к другу, что образуют некоторую целостную систему. Гносеологическая сущность фокусировки в этом случае состоит в том, чтобы найти меру адекватности зрительного образа объекту в данных условиях. Чем задается эта мера?

Во-первых, природой самого объекта (его предметной выделенностью, его размерами, структурой и т.д.). Во-вторых, природой субъекта (наличием у него соответствующих органов чувств, а также формируемой социокультурными механизмами интерпретативной матрицы, обеспечивающей способность к узнаванию и истолковыванию). В-третьих, свойствами информационного посредника.

Каков гносеологический смысл меры адекватности? Прежде всего адекватность образа возникает здесь как интегральный эффект взаимодействия объекта и субъекта. Выявление меры адекватности абстракции имеет однозначную применимость. Мера адекватности абстракций оказывается, в конечном счете, скореллированной с мерозадающей структурой, в которую вписаны вещи и их взаимодействия.

Таким образом, не только в природе, но и на различных уровнях познания, можно выделить особый, интервальный тип дискретности, обуславливающий структуру знания в его основных гносеологических определениях - с точки зрения его истинности и точности, его адекватности и условий объективной применимости. Каковы же объективные истоки интервальное в познании (мышлении)? Диалектика вещей создает диалектику идей, но при этом можно говорить о своеобразной дробности.

Обратимся к книге Мандельброта: «Пусть перед нами шарик десяти сантиметров в диаметре, представляющий собой моток толстых ниток одно миллиметровой толщины. Такой шарик в (скрытой форме) обладает несколькими различными эффективными размерностями. Для наблюдателя, размещенного достаточно далеко, такой шарик будет являться фигурой с нулевой размерностью, точкой.

Если смотреть на шарик с десятисантиметровым разрешением, то он превратится в трехмерный клубок ниток. С десяти сантиметров перед нами предстанет перепутанная смесь одномерных нитей, а с одной десятой сантиметра - каждая нить будет трехмерной колонной. С расстояния же одной сотой миллиметра мы увидим, что каждая колонна расщепляется на волокна и объект снова станет одномерным... Большинство объектов, напоминает наш клубок ниток: они демонстрируют последовательность различных эффективных размерностей. Но здесь добавляется существенно новый элемент: некие плохо определенные переходы между зонами хорошо определенных закономерностей. Эти зоны я интерпретирую как фрактальные зоны, внутри которых эффективная размерность больше топологической размерности».

Таким образом, дробная размерность проявляется там, где наше зрительное восприятие утрачивает свою четкость и однозначность. Такая утрата при классическом подходе рассматривалась бы как помеха, которую следует устранить. При фрактальном же подходе она ставится во главу угла как условие адекватного восприятия мира. Действительно, наша способность восприятия и одновременно артикуляционные возможности оказываются здесь как бы в состоянии неустойчивости, нестабильности: одно четкое изображение уже ушло, а другое еще не пришло. И как раз эта неустойчивость обеспечивает адекватность описания данного феномена. Здесь фиксируется какой-то «сбой» в работе сознания, на который и указывает термин «фрактал», даже «по отношению к простейшему зрительному наблюдению мы можем предположить наличие ненаблюдаемого, которое располагается на границах между зонами отчетливости и как бы скрепляет последние, дает им возможность быть. Такого рода ненаблюдаемым пронизана вся наша сознательная деятельность». Именно из этого вытекает объективное свойство мышления, которое автор обозначает как инерция мышления. Инерция мышления обеспечивает целостность восприятия, представления и мышления в момент когда «одно четкое изображение уже ушло, а другое еще не пришло».

Отмеченное выше позволяет сделать заключение, что интервальность в мышлении, в конечном счете, задается интервальной структурой реальности, хотя и не сводится полностью к ней. Принцип интервальности, обогащенный диалектическими положениями, приобретает специфически гносеологическое измерение. В этом качестве он служит в познании мероопределяющим принципом и своего рода методологическим регулятивом. Он позволяет в частности раскрыть основы абстрагирования. Сама возможность рационально го постижения реальности посредством абстракций, связана с мысленным расчленением мира в соответствии с его мерозадающей структурой. Без объективно задаваемого интервала абстракций само абстрагирование представляется, по сути, онтологически бессодержательным, чисто психологическим процессом, выражающим субъективную деятельность, изменяющуюся от субъекта к субъекту (это механизм догматизма). В противоположность этому принцип интервальности заставляет видеть в абстрагировании рациональный процесс, имеющий принудительную логику для каждого разума.

Таким образом, дискретность отражения мира «отформатировала» мозг под интервальный стиль отражения и это является гносеологическим основанием трансформации образа и знака.

К этому следует добавить, что процесс творчества разворачивается во времени. Поясним, что имеется в виду. Уже А. Эдингтон в 1934 году обратил внимание на следующее: «Много путаницы возникло из недостаточного различения времени, которое принято в физике и астрономии, от времени, обнаруживаемого внутренними чувствами. В действительности, время, которое мы ощущаем непосредственно, не является общим физическим временем, а есть более фундаментальная величина, которую мы называем интервалом».

Еще более углублена мысль о социальном времени у Н.Н. Трубникова, который отмечал: «Если время физической длительности самой по себе есть время своего рода горизонтального распространения, то истинно человеческое время есть время развития, время человеческого становления, время восхождения. Оно есть время «снятой» горизонтальной длительности, т.е. время «поставленного», вернее вставшего на ее место «вертикального устремления», т.е. время человеческого исторического восхождения. И это измерение есть принципиально иного порядка... На грани, на пересечении этих двух структур - существования и осуществления, горизонтальной и вертикальной, - в точке преломления этих измерений мира лежит истинное бытие человека... Формы осуществления времени надстраиваются над формами существования».

Действительно, историческое познание осуществляется в плоскости существования, в то время как социальное познание осуществляется в плоскости осуществления. И. Пригожин и И. Стенгерс в известной работе «Порядок из хаоса» приводят рассуждения Броделя о трех временных шкалах и о временном пристрастии.

1. Шкала географического времени - эпохи или зоны.

2. Шкала    социального времени - история государств или цивилизаций.

3. Шкала    индивидуального времени - история событий в жизни того или иного человека.

Отсюда возникает временное пристрастие - одно общество живет прошлым, другое может быть поглощено будущим. Каждая культура и личность мыслит в терминах временных горизонтов. Такое мышление - источник социальных и экономических трений, но оно же придает и специфику, например, социальному или научному познанию. Мышление как процесс осуществляется, безусловно, в потоке времени, но, прежде всего, именно социального времени. Строя себя за счет внешней среды, «вырывая» из нее все необходимое для своего существования - материал, энергию, информацию, организм превращает «вырванное» из внешней среды в свое внутреннее.

Особое место в этом процессе занимает извлекаемая из внешней среды и усваиваемая организмом информация - создание внутренней информационной модели внешнего мира. «Нося в себе» внешний мир в виде информационной модели определенных ситуаций, организм продолжает осваивать эти ситуации вне непосредственного контакта с ними. Тот факт, что в текущем поведении организм успешно и эффективно использует ранее накопленный опыт, означает, что приобретение, накопление и закрепление индивидуального опыта осуществляется с установкой на его использование в будущем.

Этот опыт приобретался не «специально», а в ходе текущей приспособительной деятельности. «Ориентация на будущее» сохраняется в следах текущих приспособительных реакций, благодаря чему эти следы используются для прогнозирования будущих ситуаций. Такая целевая ориентация на будущее отнюдь не метафора, а реальный факт. Разумеется, говоря об этом, следует отвергнуть «классическое» телеологическое понимание целевого причинения, которое подразумевает стремление к неизвестно откуда взявшейся или предначертанной выше цели.

Текущее поведение (включая мышление, как компонент такого поведения) оказывается детерминированным из прошлого, которое уже миновало, и из будущего, которое еще не наступило. Детерминация из прошлого и не наступившего будущего осуществляется на основе реально существующей в мозге структурно - функциональной, материальной организации - энграммы (следа памяти, временной связи). Энграмма, память в целом, выступают, таким образом, как аппарат связи времен в жизни организма. Она выступает не только как «сцепление» следов сигнального и подкрепляющего (индифферентного и условного) воздействий, но и как «сцепление времен». Перемещаясь по оси времени, энграмма, в которой воплощена максимальная компрессия времени - прошлого и будущего, - возвращает организм к прошлому и в то же время, не отрывая организм от его прошлого, «обгоняя» реальное (физическое) время, переносит его в будущее. Таким образом, в детерминации деятельности мозга, а значит и процесса творчества, совершенно исключительное место занимает фактор времени. Это, в частности, прекрасно понимал А.А. Ухтомский, подчеркивавший, что «ни одного сложного механизма жизни мы не научимся понимать до совершенной прозрачности... пока не примем время как самостоятельный фактор».

Таким образом, интервальный стиль отражения и «сцепление времен» в энграмме являются гносеологическими основаниями трансформации образа и знака в сфере художественного творчества. Именно интервальный тип дискретности заставляет мышление в поисках сущности «переключаться» с образа на знак через символ. Как только знаковая форма мышления себя ситуативно исчерпывает в поисках истины, происходит обращение мышления к противоположности, образной форме мышления. Это «переключение» осуществляется до тех пор, пока познающий субъект не будет удовлетворен результатами своего познания.

Результатом, который получен в ходе интервального стиля отражения, является информация, которая с течением времени в процессе понимания становится знанием. Однако само понимание «понимания» не так-то просто «поймать» в термине, ибо понимание - это:

- незнание, ибо знание фиксирует (сокращает подвижность) отражения того, что в движении, а понимание берет объект в движении, целиком. При этом хранимое в памяти знание влияет на процесс понимания, расширяет его горизонт;

- не мышление. Мышление - мучительное творчество, понимание протекает легче. Мышление вырастает из понимания, но может и мешать ему;

- не теоретическая форма освоения действительности, оно вне логично, но не алогично. Многие акты познания интуитивны. Без воли, сенсорной сферы, ее реактивации, эмоций нет понимания;

- не осознание и не сознание. Оно включает в себя несознательные и бессознательные элементы; можно не осознавать, но понимать ситуацию;

- не оперирование понятиями при интерпретации.

Анализируя основания трансформации образа и знака, обозначив гносеологические основания подобной трансформации, нельзя обойти вниманием и социокультурный аспект данной проблематики.

Обратимся к понятию «традиции», которая может быть признана одним из социокультурных оснований трансформации образа и знака в процессе трансляции знания. Традиция может восприниматься как «социальная эстафета» в том плане, что человек всегда действует в конечном итоге в соответствии с имеющимися у него образцами поведения, что именно образцы лежат в основе передачи социального опыта.

И.Т. Касавин представляет традицию как неотъемлемое социокультурное измерение человеческой деятельности и общения, которое создает основу для всего многообразия познавательного опыта.

Традиция обеспечивает детям:

- приспособленность к нашим условиям за счет опыта предков;.

- по-своему гарантирует целостность сообщества;

- дает психологическую и физическую закалку.

К тому же существуют и собственно внутренние источники, которые могут питать и опыт каждого человека, и традицию. И.Р. Шафаревич в своих попытках понять корни загадочности русской культуры, сохранившейся вопреки «мертвой полосе», пролегающей между прошлым и настоящим, указывает на историческую мудрость народа. Подобно тому, как сходство детей с родителями биологи объясняют генетическими связями, идентичностью биохимических процессов, русская литература «играет роль питающих сосудов, которыми мы соединяемся со своими корнями. Солженицын... занимает здесь какое-то особое место, он к этим корням особенно близок, восприимчив». Размышления о связи со своими пращурами постоянно присутствовали в творчестве многих видных деятелей культуры прошлого. Еще одно обращение к тексту И.А. Бунина помогает, на наш взгляд, понять «технологию» воспроизводства традиции. Корни настоящего уходят, по мнению поэта, к историческому единству разных душ, их связности вне временных границ:

Поэзия не в том, совсем не в том, что свет

Поэзией зовет. Она в моем наследстве,

Чем я богаче им, тем больше я поэт.

Я говорю себе, почуяв темный след

Того, что пращур мой воспринял в древнем детстве:

Нет в мире разных душ и времени в нем нет!

Если трансляция традиции возможна и в условиях «пустыни», то не указывает ли это на относительную самостоятельность самой мысли? Разве сохранение традиции в условиях «исторического вакуума» не может служить аргументом при обосновании идеи об относительной независимости мысли не только от речи, но и от иных коммуникативных обстоятельств?

Приведенные выше рассуждения напрямую выводят нас в анализе социокультурных оснований трансформации образа и знака в сфере художественного творчества на понятие «непрямой коммуникации».

Обратимся в этой связи к понятию «внутренней речи». В таком варианте речи представлены не столько слова, сколько трудноуловимые намеки. Проиллюстрируем такой вариант коммуникации на примере воспоминаний 3.

Гиппиус о своих беседах с А. Блоком. По ее словам, в их разговоре устанавливался тот язык общения, при котором главное оказывалось на периферии или вообще не высказывалось. Понимание достигалось за счет скользящих внешних смыслов. «Каждое из его медленных, скупых слов, - говорит 3. Гиппиус, - казалось таким тяжелым, так оно было чем-то перегружено, что слово легкое или даже много легких слов не годились в ответ.

Можно было, конечно, говорить «мимо» друг друга, в двух разных линиях; многие, при мне, так и говорили с Блоком, - даже о «возвышенных» вещах; но у меня, при самом простом разговоре, невольно являлся особый язык: между словами и около них лежало гораздо больше, чем в самом слове и его прямом значении. Главное, важное никогда не говорилось. Считалось, что оно - «несказанно».

Сознаюсь, иногда это «несказанное» (любимое слово Блока) меня раздражало. Являлось почти грубое желание все перевернуть, прорвать туманные покровы, привести к прямым и ясным линиям, впасть чуть ли не в геометрию. Притянуть «несказанное» за уши и поставить его на землю. В таком восстании была своя правда, но...не для Блока».

Для характеристики непрямой коммуникации обратимся к работам В.А. Лефевра. Феномен непрямой коммуникации был описан в работах В.А. Лефевра и его учеников. Суть этого феномена в том, что он проявляется в групповых действиях, когда выбор оптимальной реакции определяется знанием действующего лица о том, что известно другим участникам ситуации (так называемый эффект фокальной точки). Появление экспертных систем привело к тому, что их пользователь получает не только прямую рекомендацию о действиях, но и возможность понять, каким образом принимает решения высококвалифицированный эксперт. Более того, современные экспертные системы все в большей степени используют немонотонные логики, основанные на использовании неполного знания о мире, когда возникновение противоречий заставляет отказываться от некоторых из выведенных утверждений, которые до того считались вполне законными. То есть речь идет о том, что «адресат» воспринимает сообщение не просто как руководство к действию, а еще и проходит ту же цепочку мысленных операций, которая была пред задана и в первую очередь пройдена самим «адресантом».

Помимо непрямой коммуникации при характеристике социокультурных оснований трансформации образа и знака нелишним будет и анализ работы С.Ю. Маслова, которая посвящена асимметрии познавательных механизмов, и, главное, ее следствиям.

Анализируя противостояние механизмов лево- и правополушарного мышления, он дает им следующую характеристику.

По линии «локальность - глобальность». Основной принцип левополушарного механизма обработки информации - локальность. Новая информация каждый раз вырабатывается на основе сравнительно малой доли рассматриваемой информации, при неограниченном разворачивании вывода сложность единичного применения правила вывода составляет сколь угодно малую долю сложности всего вывода. С этим же связано стремление левого механизма к расщеплению обрабатываемой информации и к последовательному перебору вариантов в форме знаков.

Напротив, правополушарный механизм ориентирован на глобальную обработку информации, на выявление тех ее свойств, которые пропадают при расщеплениях и вычленениях фрагментов. Одним из важных технических средств обеспечения правополушарной целостности восприятия информации является распараллеливание работы. Психофизиологическое содержание противостояния локальность - глобальность подтверждается рядом известных экспериментов (включая прямое выявление большей диффузности возбуждения в правом полушарии).

Точный, объективный перебор - приблизительное, субъективное «узнавание». Комментируя эти противостояния (в значительной мере вытекающие из предыдущего), можно отметить следующее:

- Перебор, осуществляемый левополушарным механизмом, разворачивается во времени; с другой стороны, «узнавание» чаще всего имеет характер моментального акта, отделенного от предварительной сознательной работы заметным промежутком времени, и, как правило, сопровождается ощущением уверенности; убедиться в правильности его результата сравнительно тривиально.

- Вероятность целесообразной ошибки перебора чрезвычайно мала, поэтому левополушарный механизм стремится к точности. Напротив, «ошибки» узнавания полезны и необходимы, поэтому «право на ошибку», приблизительность, наличие «блока мифотворчества» составляют существенную особенность правополушарного механизма.

Одним из аспектов точности левополушарного механизма является объективность, которая состоит и в хорошей проверяемости и воспроизводимости результатов работы, и в хорошей отчуждаемости этих результатов от субъекта. В норме дедуктивные системы хорошо приспособлены для передачи их другим людям, и работа левополушарного механизма чаще всего разворачивается в условиях реальной или потенциальной общности языка (именно левое полушарие является языковым). Напротив, собственная работа правого механизма не допускает отчуждения вплоть до получения результата (а иногда - и после его получения). Методология правополушарного познания основана на «вживании» в изучаемый объект, левополушарного - на расщеплении субъекта и объекта.

К тому же «левый» механизм характеризуется:

- удовлетворенностью имеющейся моделью;

- хорошим отношением к «придуманному», искусственному;

- склонностью к схематизации, к выявлению «общего»;

- дедукцией;

- нацеленностью в будущее;

- нацеленностью на поиск средств;

- поиском истины в диалоге.

В свою очередь «правый» механизм характеризуется:

- осознанием недостаточной адекватности любой модели;

- стремлением к естественности, первичности;

- интересом к индивидуальным особенностям, отклоняющимся от схемы;

- индукцией и интуицией;

- ахронностью или обращенностью в прошлое;

- интересом к уяснению целей;

- индивидуализмом творчества.

Данные оппозиции находят свое продолжение и в искусстве. Так с оптимизмом и любовью к искусственному, за которое ответственно левое полушарие, связан футуризм, с конструктивностью - прагматизм, с прагматизмом и «подчинением законам Разума» - функциональность (точнее, на деле Разум может оказаться догматизацией своей модели, что неизбежно приведет к псевдо функциональности). Красота понимается здесь как высокая целесообразность, а основные теоретико-познавательные категории трактуются рационально. Аналогично формируется комплекс правополушарного сознания, включающий пессимизм, обращенность в прошлое, эскапизм, антипрагматизм, романтическое своеволие (красота - результат свободного и мучительного творчества).

«Правое» заражено недоверием к разуму, «левое» - излишним к нему уважением. Достоинством левополушарного механизма является конструктивность, распространенным недостатком - поверхностность, беспочвенность. «Правое» может обладать большей глубиной, но часто заражено неумением и нежеланием действовать, создавать цивилизацию. Штольцевское начало, возможно, не дает человечеству застыть в бездействии, обломовское - утратить смысл своих действий.

Следует заметить, что в философской литературе и в искусствоведении подробно исследовалась специфика зависимости между состоянием общества и искусства, опережающим это состояние. Однако, насколько известно, форма этой зависимости, основанная на противопоставлении левополушарного и правополушарного механизмов познания, не выдвигалась с достаточной определенностью. Однако цикл последних работ С.Ю. Маслова был посвящен соединению этого же круга нейропсихологических представлений с исследованиями, лежащими в семиотике культуры. Изучались возможности выявления преимущественно левополушарных и правополушарных составляющих в сменяющих друг друга стилистических тенденциях, в свою очередь, сопоставимых и с другими социально-историческими факторами. Соответствующие гипотезы были проиллюстрированы и проверены на обширном материале, почерпнутом из истории архитектуры, и вызвали оживленные дискуссии среди специалистов по культурологии и семиотике.

Таким образом, можно с достаточной уверенностью утверждать, что к гносеологическим основаниям трансформации образа и знака относятся интервальный стиль отражения и «сцепление времен» в энграмме, к социальным основаниям - традиция, феномен непрямой коммуникации и следствия асимметрии познавательных механизмов в культуре.

АВТОР: Руснак Н.А.