Динамика современной войны как динамика мировых войн
Культурно-антропологическая динамика современной войны определяется существенными изменениями в насилии, которые произошли на рубеже третьего тысячелетия. Данные изменения произошли как в факторной, так и в структурной линии детерминации динамики войны.
Факторная линия детерминации динамики войны насилием получила развитие в связи с образованием нового мощного потока насилия, используемого в процессе глобализации. Судя по всему, насилие глобализации призвано утвердить в жизни модель мирового господства, а потому вызывает самые различные формы государственного и в целом социумного сопротивления.
Адаптация насилия глобализации привела к возникновению в начале XXI века новой мировой войны. Она протекает в форме испытания нацией государств на то, какую они выбирают стратегию по отношению к господству Америки - подчинения этому господству или неподчинения ему. По сути, отмечает Жан Бодрийар, «речь идет... о почти антропологическом столкновении между универсальной недифференцированной культурой и всем тем, что в какой бы то ни было области сохраняет нечто от неустранимой несхожести, от инаковости. Для глобальной державы, такой же фундаменталистской, консервативной, как религиозная ортодоксия, все отличные от нее, сингулярные формы являются ересями. Поэтому они обречены либо на возвращение волей-неволей в глобальное устройство, либо должны исчезнуть».
При этом становится все более ясно, что уменьшаются возможности экономическими средствами удерживать глобализацию мира в рамках американского господства над ним. По прогнозу американских аналитиков Р. Бернстайна к Р. Макро, s 2020 году ВНП Китая достигнет 20 трлн. долларов и оставит на втором месте США (13 трлн. долларов). Это вызывает у американцев серьезную озабоченность и свидетельствует о наличии оснований для войны между США и Китаем, которая, по мнению многих аналитиков, возможна примерно через 20 лет. Войны в Югославии, в Афганистане, в Ираке, возможная война с Ираном - в целом отношение к исламскому Востоку, а также подготовка США к ежегодному ведению 5 крупномасштабных так называемых бесконтактных войн в любом регионе мира с любым противником - все это симптомы того, что развитие глобализационных процессов достигло предела, за которым насилие глобализации становится уже не столько экономическим, сколько военным.
Превращение насилия глобализации в военное насилие приводит к расширению военных форм социумного сопротивления однополярному глобализму. Их дальнейшее развитие вполне может привести к возникновению ситуации, когда человек будет вынужден участвовать в войне не через военную организацию государства, а, в сущности, непосредственно, через негосударственные структуры военного социумного сопротивления, в том числе через сеть террористических организаций, являющихся организационной основой для ведения террористической войны.
Структурная детерминация динамики мировой войны насилием претерпела изменения в связи с расширением видов насилия, используемых в войне. После того как холодная война показала, что появилась возможность использовать в новой мировой войне наряду с физическим насилием и символическое насилие, технология ведения войн стала развиваться в борьбе военно-политических доктрин, ведущейся вокруг того, как легче одержать военную победу - разложив государство изнутри или покорив его с помощью современного оружия. Имея при этом в виду, что традиционная нацеленность войн ка культуру в мировой войне еще более усилилась. С. Франк, оценивая намерения Германии в отношении России в Первой мировой войне, писал, что она надеется поставить на русскую жизнь штамп своей культуры. Ныне со стороны Америки четко прослеживается линия изменить культурно - цивилизационные основы жизни многих наций и народов. В интервью израильской газете «Haaretz» 4 апреля 2003 года на вопрос о причинах начала войны против Ирака Вильям Кристол, оказывающий большое влияние на Джорджа Буша и Дональда Рамсферльда, дал следующий ответ: «Цель этой войны - изменение политической культуры всего региона Ближнего Востока... Все беды Ближнего Востока объясняются отсутствием демократии и свободы».
Ставя перед собой такие глобальные задачи, США рассчитывают как на символическое, так и на физическое насилие.
Средства символического насилия позволяют путем изменения глубинных социоментальных структур, обеспечивающих самобытное течение жизни народов и наций, сломить их волю к сопротивлению насильственному насаждению чуждых идеалов и ценностей. По сути, речь идет о смене «цивилизационного кода путем внедрения новой духовности».
О появлении в современной войне нового потока насилия, нацеленного на духовную культуру, пишут многие исследователи. Е.Э. Месснер подчеркивает, что «душа вражеской армии, душа вражеского народа стали важнейшими стратегическими объектами» в современной войне. А.И. Владимиров, отмечает, что войны теперь и впредь будут происходить не только в пространстве и времени, но и в новом измерении - в сознании людей и представлять собой борьбу за их души. «Сегодня, - пишет он, - уже существует, еще не оцененная нами и ставшая реальностью, глобальная угроза формирования не нами нашего образа мышления и даже национальной психологии».
С учетом факторной и структурной детерминации динамики современной войны мировая война представляет собой единство двух потоков насилия, обрушившихся на государства и социум: символического насилия, имеющего целью оккупацию духовного пространства мира идеологией глобализма; физического насилия, нацеленного на захват территорий государств и их экономических ресурсов и подавляющего волю к сопротивлению противников однополюсного глобализма применением в войне высокоточного оружия. Учитывая также появление реальной возможности вести мировую войну, основываясь на террористической стратегии действий, можно с определенными оговорками включить в насильственную базу мировой войны и террористическое насилие как физическое насилие сопротивления насилию глобализации.
Следуя такому пониманию разворачивающейся на наших глазах очередной мировой войны, можно говорить о новой тенденции, обнаружившейся в динамике современной войны - о выдвижении на первый план динамики мировых войн. Динамика современной войны осуществляется, главном образом, как динамика мировых войн. Ранее установленная тенденция динамики мировых войн - тенденция роста их разнообразия при сохранении достигнутого уровня силы войны позволяет представлять развитие мировой войны в самых различных вариантах. Трактовка мировой войны как происходящего под воздействием насилия глобализации объединения в ней указанных выше потоков насилия предполагает показ специфики террористической войны, а также современного способа ведения классической войны с использованием высокоточного оружия - «контактной дистанционной войны».
Сломить государственное и социумное сопротивление однополюсной глобализации и покорить народы, изменив культурные основы их жизни, - это разные задачи, которые предстоит решать в мировой войне. В поисках доктрины, способной гарантировать военно-техническое решение первой задачи, как считают некоторые отечественные исследователи, США остановились на концепции «бесконтактной дистанционной войной».
Бесконтактная война - это война, ведущаяся с использованием высокоточного оружия. На вопрос, что такое высокоточное оружие, В.И. Слипченко отвечает: «Это такое оружие, у которого вероятность поражения цели на меж континетальном уровне, даже в условиях помех и неблагоприятных условий, близка к стопроцентной. Ракета сама находит и с высокой степенью вероятности поражает цель».
В военно-теоретической литературе войны с применением высокоточного оружия относят к войнам нового, шестого поколения. Считается, что за этими войнами будущее. И кто будет готов к ведению этих войн, тот и победит в современной войне. Чтобы показать отличие войн шестого поколения от войн четвертого поколения, к которому относят Вторую мировую войну, и пятого поколения - возможную мировую ракетно-ядерную войну, В.И. Слипченко предлагает следующее описание облика этой новой войны: «К нам (имеется в виду Россия - авт.) уже никогда и никто не придет по суше. Представить себе большие танковые клинья, вторгающиеся через западную, южную, восточную границу, сегодня невозможно. Если война придет к нам, то она придет через воздушно-космическое пространство, и удар будет нанесен высокоточным оружием».
И еще несколько уточняющих деталей «приземляющих» теорию бесконтактной войны с военной практикой. Считается, что первый случай применения высокоточного оружия зафиксирован во время Фолклендского конфликта, когда Аргентина, борясь с Англией за Мальвинские (Фолклендские) острова, сумела закупленными у Франции пятью крылатыми ракетами потопить три английских корабля. Война США в Персидском заливе была прообразом дистанционной бесконтактной войны. Война США в Югославии - образом этой войны.
После первого этапа войны в Ираке, завершившегося оккупацией этой страны, не только в военно-теоретических дискуссиях, но и на высшем уровне (например, в выступлении Министра обороны России) концепция бесконтактной войны подверглась серьезной критике. Однако современные факты показывают, что США готовиться к войне именно в этом направлении. Министром обороны США поставлена задача перейти к разработке новой концепции войны, которая обозначена формулой «10-30-30». Об этом 12 апреля 2004 года сообщила официальная газета министерства обороны США «Defense News».
М.П. Требин в работе «Войны XXI века» суть этой концепции в сравнении с предшествующей ей доктриной излагает следующим образом. Раньше по стратегическим планам США были готовы вести одну большую (ядерную) войну и одновременно 1-2 локальных. Теперь же различия в типах не делается. Исходя из нового стратегического норматива на проведение одной войны с применением высокоточного оружия «10-30-30» (где «10» - это 10 суток, отводимые на приведение вооруженных сил с момента принятия политического решения о войне в боевую готовность и выдвижение в любую точку земного шара; первые «30» - это 30 суток, отводимых для того, чтобы американские войска разбили своего противника и лишили его возможности возобновить организованное сопротивление в ближайшем будущем; вторые «30» - это 30 суток, в течение которых американские войска должны произвести перегруппировку и быть готовыми к переброске в другой регион мира) что в сумме составляет «70» (суток) военно-политическое руководство США получает возможность вести 5 войн ежегодно.
Тридцать суток боевых действий будут заполнены бесконтактным дистанционным поражением противника высокоточными крылатыми ракетами. Для их применения по объектам, расположенным в любой точке мира, США (единственная страна в мире) создали (в результате полетов своего космического челнока) электронную карту нашей планеты, засняв Землю из космоса от 56 градуса южной широты до 60-го градуса северной широты по всему кругу с дискретностью 30x30 метров с трехмерным объемным изображением. Электронная карта, имея визуальные преимущества перед старой бумажной картой, позволяет теперь американцам, как считает В.И. Слипченко, наносить удары «по стране, по отдельному городу, по отдельному зданию, и по отдельному окну».
И последний штрих к облику бесконтактной войны - это готовность Америки к ее ведению. За один день боевых действий в такой войне планируется выпустить тысячу крылатых ракет. По существующим прогнозам, США в 2010 году будут иметь 30 тысяч крылатых ракет, то есть, если исходить из формулы «10-30-30», быть способными вести одну полномасштабную бесконтактную дистанционную войну. К 2020 - 2030 годам они бут способны вести две-три такие войны.
Война 1991 года против Ирака в зоне Персидского залива велась бесконтактным способом и закончилась практически через 38 суток без применения сухопутных сил. В.И. Слипченко приводит слова, командующего всей группировкой в зоне Персидского залива генерала Шварцкопфа, который признался, что оказался перед сложным выбором: как представить полмиллиона задействованных в этой войне солдат и офицеров победителями, если победа была одержана без их участия высокоточным оружием. «Он сажает их на танки, на бронетранспортеры и имитирует наступление по пустыне в сторону Багдада, назвав эту операцию «Шторм в пустыне». Четверо суток они наступали, то есть просто проехали в сторону Багдада, и наступление их захлебнулось... оттого, что... просто не смогли принять всех пленных, и вынуждены были остановиться». Всех их встречали в Америке победителями, «независимо от того, участвовали они в победе или нет».
В Югославии основные удары американцы наносили по военной инфраструктуре и ключевым объектам экономики страны. По подлежащим уничтожению примерно 900 объектам было выпущено 1,5 тысячи крылатых ракет, которые выполнили свою задачу на 75-80%. Удары наносились не только по излучающим ресурсам военной и гражданской инфраструктуры - средствам ПВО, телевидению и т.д., но и по «бумажным» средствам: уничтожались редакции и пр. для того, чтобы население не могло получить данных о ходе войны. Война длилась 78 дней, и за это время югославские войска потеряли всего около 600 человек и менее 1% техники.
Расчет в бесконтактной войне, по-видимому, делается на то, что при разрушенной инфраструктуре, потере основных экономических объектов вооруженные силы не смогут оказать уже сопротивления, а в целом при таких потерях «нация прекращает свое существование как цивилизационная среда». В этих условиях и можно ставить свой культурный штамп «свободы и демократии» на культуру другого народа, пусть хотя бы для начала только на политическую.
Опыт иракской войны 2003 года, которая не до сих пор еще закончилась, и большинство специалистов сходится во мнении, что США будут вынуждены уйти из Ирака, так окончательно и не решив своих целей, показывает, что реализации, по сути, любой военной стратегии может помешать менталитет сопротивления народа: при разрушенной экономике, инфраструктуре, разграбленных ценностях материальной культуры, имеющих непреходящее значение для нации, при распавшихся вооруженных силах «цивилизационный код» поведения народа оказывается сохраненным и ни браунинг, ни высокоточное оружие ничего с этим поделать не могут.
«Когда я слышу слово «культура», я спускаю предохранитель своего браунинга». Эту фразу из драмы Иоста «Шлягеттер» мы истолковываем и как традиционную нацеленность войн на культуру, и как бессилие традиционных военных средств ее уничтожения. Как у браунинга, так и у высокоточного оружия существует один и тот же изъян. Они не обладают возможностями, какие есть у средств символического насилия по нанесению «высокоточных ударов» по культуре, таким ментальным ее характеристикам, как духовность и душа народа. Они не могут разрушить духовные связи и главную среди них - связь с Богом, которую многие исследователи полагают в качестве главного цивилизационного начала жизни людей.
В этом смысле не совсем верно считать возможное доминирование в современной войне средств символического насилия как очередную мистификацию, объяснение исхода войны очередными «секретами души» или религиозной веры. Напротив, есть немало оснований к тому, чтобы считать промышленно произведенное высокоточное оружие своеобразным эквивалентом, возмещающим недостаток уверенности в правоте военно-технологической расправы Америки с менее подготовленными к военно-техническому противостоянию с ней народами. Одно из таких культурологических объяснений предлагает Патрик Дж. Бьюкенен. Он считает, что в США идет религиозная война за душу Америки, которую он называет «войной культур». Религиозный характер эта война имеет в том смысле, что место Бога для многих американцев заняли земные божества - «секс, слава, деньги, власть». «Вот новые боги новой Америки». Конечно, исламский мир не примет таких богов ни «во имя демократии и свободы», ни во имя иных общечеловеческих ценностей.
Основу сопротивления исламского мира составляет культура, возникшая на базе религиозных ценностей. Оценивая прочность имеющей религиозный характер модели сопротивления исламского мира, в определенной мере проявляющей себя и в военно-террористической борьбе против Америки, Перри Андерсон пишет: «Аль-Каида - это сеть, связанная религиозным фанатизмом, призывающая к священной войне мусульманского мира против Соединенных Штатов. Основную роль здесь играет вера в то, что Аллах обеспечит победу в джихаде. Поэтому нет более верного способа деморализовать и разрушить ее, чем показать тщетность надежд на помощь небес и абсолютную невозможность сопротивления превосходящей военной силе Америки. Имперский фанатизм нацистов и японцев угас после их сокрушительного поражения».
В этом, на первый взгляд, не вызывающем особых возражений рассуждении упущено из виду то обстоятельство, что как немецкие нацисты, так и японцы были все же приверженцами модели господства. Насколько военно-технологическая сила Америки покажет себя эффективной в отношении разрушения моделей сопротивления, пока не ясно. Исход столкновения массового религиозного фанатизма и передовой военной технологии не предрешен даже потому, что Америка «увязла» в Ираке, менталитет сопротивления которого не сломлен, хотя вся страна оккупирована. Кроме того, нужно иметь в виду, что даже если удастся добиться всеобщей приверженности одним и тем же демократическим принципам управления, то это не изменит религиозной идентичности масс, являющейся одним из главных культурных механизмов противостояния проведению более глубоких социокультурных трансформаций жизни иракского общества.
Следует отметить и определенную недооценку возможного обострения религиозных противоречий в самом американском обществе, если США предпримут дальнейшие вторжение в мусульманский мир. Как представляется, в Америке явно переоценивают интегративные возможности своего образа жизни и культуры. Метафоры «открытого общества» (страны свободы и демократии, открытой для всех) и «плавильного котла» (позволяющего при любых культурных различиях исходного человеческого материала получить культурно однородный «сплав») уже не отражают современное состояние современной американской жизни. Миф об исключительных возможностях американской культуры переплавлять элементы других культур, превращая их в нечто не дифференцируемое, устремленное к свободе и демократии, как к культурному идеалу, под воздействием реальных проблем американской идентичности постепенно развенчивается и оказывает все меньшее влияние на массовое сознание.
В этом плане, поскольку в Америке нет приверженности единой религиозной вере, нельзя говорить об американцах как о едином воющем народе, если военное насилие в отношении стран мусульманского Востока будет продолжено. Вполне вероятно возникновение различных форм социумного сопротивления американскому государству, обусловленных религиозными противоречиями. О примерном ресурсе религиозного сопротивления можно судить по количеству мусульман, проживающих в Америке, часть из которых в той или иной форме будут солидарны с государством, подвергнутым военной агрессии со стороны США. По мнению С.А. Модестова, мусульманские организации, для того чтобы придать себе дополнительный вес, стремятся завысить эти данные. Так, по данным Исламского общества Северной Америки (ИОСА) в 2000 году в США было 7 млн. мусульман. По данным Исламского верховного совета Америки - 15 млн. В то время как социологические опросы свидетельствуют, что в Америке живет от 2 до 5 млн. мусульман. Несмотря существенный разброс этих цифр, при выборе любой из них можно говорить о возможности массового сопротивления. В условиях, когда военно-террористическая деятельность показывает свою эффективность и при значительно меньшем количестве вовлеченных в нее, можно предположить, какая энергия сопротивления может возникнуть, и к какой деструкции она может привести, если ряды террористов будут хотя бы незначительно пополнены за счет живущих в Америке мусульман.
Террористическая война - вторая после холодной война, которая подтверждает подчиненность динамики мировых войн принципу разнообразия и наличия у них адаптационного характера. На наш взгляд, возникновение того явления, которое принято сейчас называть мировой террористической войной, обусловлено целым комплексом самых разнообразных причин. В том числе не исключается и его видение в контексте проявления определенными социальными силами протестного насилия в отношении современного имперского господства. Примечательно, что террористическая война начинается в тот момент, когда, казалось бы, появились все признаки полного военного превосходства империи над любым государством мира. Некоторые исследователи преподносят слабость остального мира перед американской мощью в цифрах абсолютного превосходства армии США. «Американские вооруженные силы сильнее десяти, а может быть, даже двадцати вместе взятых государств, следующих по своей военной силе за Америкой», - считает Георг Меггле.
Но «слабость» восстала против «силы», и 11 сентября 2001 года вне прямого военного противодействия, характерного для классических войн, началась террористическая война. С одной стороны, она явилась реализацией враждебного социумного отношения к конкретному государству, привыкшему насильственно насаждать свои идеалы и другие ценности своей культуры в полицивилизационном мире. С другой стороны, террористическая война стала проявлением отношения человека к самому себе, человека, не мирящегося с насилием глобализации, но в то же время неспособного выступить государственно против мощи империи.
Можно согласиться с X. Хофмайстером, полагающим, что террористическая война происходит от бессилия, что по сути своей она представляет собой «проявление бессилия как силы». Слабость противостояния Америке на государственном уровне имеет другой стороной силу международного террористического объединения для борьбы с США.
Как представляется, стратегия террористической войны основана на существовании противоречия между государственным суверенитетом любой страны и ее социумной безопасностью. Террористическая война направлена на ослабление и, если удастся, на разрыв связи между государственным суверенитетом и социумной безопасностью. Эта связь является ахиллесовой пятой безопасности любого государства. Как показывает современная военно-террористическая практика, Америка не является исключением. Поэтому можно прогнозировать, что именно туда будут направлены основные удары в террористической войне, имеющие цель отказ США от своих имперских притязаний.
Анализируя возможные сценарии войны против США, 36. Бжезинский вполне справедливо отдает предпочтение не межгосударственным войнам, а стихии анонимной военно-террористической агрессии как в форме терактов с применением традиционного оружия, так и в форме кибернетических атак против операционной инфраструктуры Америки в расчете погрузить ее в состояние хаоса. Причем, речь не идет об утрате Америкой государственного суверенитета, а главным образом - о чувствительных ударах по ее имперскому статусу, международному имиджу и престижу.
В своих рассуждениях о террористической войне мы исходим из того, что террористическое нападение на Америку является фактом, свидетельствующим об автономизации терроризма как войны. Террористическая война включает в себя совокупность противоборств, которая со стороны тех, кто использует терроризм как метод ведения войны, представляет собой цепь террористических актов, а со стороны тех, кто борется с международным терроризмом, представляет собой согласованное проведение насильственных акций, вплоть до межгосударственной войны, направленных против международного терроризма. Такое понимание террористической войны дает основание говорить о ее переходном характере. В содержании террористической войны наряду с элементами социумного сопротивления насилию глобализации входит и ответное имперское военного насилие и насилие государств, выступивших коалиционно против терроризма.
Такое видение террористической войны позволяет утверждать, что после 11 сентября 2001 года динамика мировых войн претерпела очередные изменения. В череде мировых войн появилась война, которая, выйдя за рамки межгосударственного противодействия, открыла перспективу выхода динамики мировых войн на социумный уровень и возможность возникновения в будущем мировой социумной войны.
В какой мере террористическую войну в нынешнем ее виде можно признать социумной войной? При ответе на этот вопрос важно заметить, что ее субъектом является не все общество, а незначительная радикально настроенная часть его, ведущая борьбу внеправовыми, антигуманными методами.
По культурно - антропологическому содержанию военно-террористическую деятельность можно отнести к иллюзорной пассионарной жертвенности, сопровождающейся насилием. В ней утверждается определенный тип человека, который, не мирясь с несправедливостью социального устройства, стремится изменить его посредством вооруженного насилия, не считаясь ни с чьей смертью во имя реализации этой цели. Можно отрицательно относиться к этому типу жертвенности, но то, что он уже сформирован и проявляет себя, сомнений нет.
Жертвенность террориста - это жертвенность палача. Террорист приносит себя в жертву через казнь других людей. Конечно, необходимо исследовать, как эти жертвы психологически и идеологически представлены в сознании террориста. Но для нас важно то, что его сознание находится примерно в том же состоянии, что и сознание тех, кто готов применить высокоточное оружие против любого государства в любой точке земного шара. С существенной все же разницей, заключающейся в том, что государственный «палач» не намерен жертвовать собой при осуществлении своей «казни». Для этого он отдалился от жертвы на определенную дистанцию и стремится к тому, чтобы контакт с ней был опосредован техникой (высокоточным оружием), не был непосредственным, физическим и психическим контактом. В определенном смысле террорист оказался таким же высокоточным оружием, как и крылатая ракета, уравновешивая в чем-то шансы человека и техники в современной войне, когда технической точности противопоставлена точность личностная, когда бесконтактному способу ведения мировой войны противостоит контактный способ ее ведения.
Американские идеологи пришли к пониманию того, что бессмысленно бороться с терроризмом как методом ведения мировой войны. «Войны не ведутся против метода или тактики действий, - пишет 36. Бжезинский. - К примеру, никто не стал бы провозглашать в начале Второй мировой войны, что она ведется против «блицкрига».
Думается, что как США готовятся к войне с применением высокоточного оружия, так и социумные силы, противостоящие им, осваивают методы ведения террористической войны. В этой ситуации теоретически неоправданно и практически вредно выдавать положение дел таким образом, что террористическая война - это информационно-психологический феномен, представляющий собой скорее миф, чем объективную реальность.
В. Алдонесов во время дискуссии о войнах будущего выстраивает целую цепочку аргументов, которые, по его мнению, свидетельствуют о мифологизации террористической войны. Первый его аргумент - «от гносеологии»: никто не может ответить на вопрос, что такое терроризм. Нет единого понимания этого явления не только у ученых, но и у практиков. Генерал- полковник Мыльников, который был назначен начальником антитеррористического центра СНГ, в одном из интервью признался: «Я не знаю, что такое терроризм и что такое террор... Но я не единственный, кто этого не знает. Этого не знает и антитеррористический комитет при Совете Безопасности Организации Объединенных Наций». Второй его аргумент - «от статистики». На взгляд В. Алдонесова, существует «дичайшее несоответствие» между той шумихой, которая поднята вокруг международного терроризма и его реальностью. Ему это несоответствие видится в том, что число жертв терроризма на порядки ниже числа жертв автокатастроф, СПИДа, наркомании. Так, в автокатастрофах ежегодно погибает 35 тысяч человек. А в результате терактов погибло, по данным ООН, в 2001 году 3700 человек, в 2003 году, по разным данным, от 357 до 700 человек и около 900 получило ранения. Из дальнейших рассуждений данного эксперта следует, что террористическая война - это «непонятные акты, которые еще не имеют четкого определения», а вся поднятая вокруг террористической войны шумиха - это всего лишь на всего «классический вариант информационных войн».
Выскажем свои соображения на этот счет. Во-первых, так ли уж малы существующие цифры потерь от действий международного терроризма?
Нужно признать то, что мы лишь в начале пути к формированию статистики применения высокоточного оружия. Это новая для нас статистика, к цифрам которой еще предстоит привыкнуть. Так, когда налицо разгром целого государства (Югославии), мы стараемся не удивляться просто разительным цифрам потерь югославской армии (за 78 дней войны с Америкой она потеряла всего около 600 человек). Но все равно поражаемся этим цифрам, хотя нам и объясняют, что это результат использования в войне высокоточного оружия, при применении которого практически нет «случайных» потерь. Но если с крылатыми ракетами, как-то еще ясно, то вот статистика результатов использования другого рода высокоточного оружия - «личностного» террористического - вызывает недоумение: «Почему так мало потерь? Разве можно, учитывая такое незначительное количество жертв, называть это явление войной?»
Полагаем, что при поиске ответа на эти вопросы следует помнить, что терроризм в начале третьего тысячелетия обнаружил себя как способ «воевания», основанный, как мы уже отмечали, на использовании противоречия между суверенитетом государства и социумной безопасностью его граждан. Нанесение даже таких, как кому-то кажется, незначительных потерь привело к широкому общественному резонансу и позволило добиться социально ощутимых результатов (вывод Испанией своего воинского контингента из Ирака и т.д.). Начавшееся с террористического нападения на Америку испытание терроризма как способа «воевания» показало, что потери от террористических актов, какими бы они ни казались незначительными в сопоставлении с массовой гибелью людей во время классических войн, эпидемий и т.д., являются знаковыми потерями. За ними стоит падение престижа государства, армии, других институтов, стоящих на страже общественной безопасности. Можно сказать, что перед нами были продемонстрированы лишь возможности террористического «воевания» и уже это возымело воздействие на мир.
Во-вторых, о методологии подсчета. Террористическая война - это все же процесс не односторонний. С одной стороны, она предполагает использование определенными социальными силами терроризма как метода борьбы против государства и его граждан. С другой стороны, она представляет собой борьбу государств, вошедших в антитеррористический альянс, с международным терроризмом. И если говорить о количестве жертв в террористической войне, то нужно учитывать не только жертвы терактов, но и прямые потери, связанные с борьбой против международного терроризма. В этом случае число жертв террористической войны значительно возрастет, поскольку в ходе борьбы с терроризмом были развязаны две межгосударственные войны в Афганистане и в Ираке и постоянно осуществляются различные антитеррористические операции.
Таким образом, мы считаем, что реальные факты деятельности международного терроризма с 11 сентября 2001 года не дают достаточных оснований для оценок террористической войны как примера современного мифа, рожденного в результате чьей-то информационно-психологической операции, открывающей широкую дорогу для насильственного решения целого спектра мировых, региональных, государственных, внутригосударственных проблем. То, что появилась политическая практика решения под прикрытием борьбы с международным терроризмом иных проблем, отнюдь не свидетельствует о том, что террористическая война - это устрашающий вымысел и только.
Продолжая исследовать вопрос, в какой мере террористическую войну в нынешнем ее виде можно признать социумной войной, следует обратить внимание на некоторые признаки захвата этой войной социокультурного бытия человечества?
Во-первых, террористическая война показала, что это - управляемая «стихия» террористического насилия, которая может проявить себя повсюду. В связи с этим никто не может себя чувствовать в безопасности. Страх, связанный с возможностью террористического нападения, распространен хотя и неравномерно, но по всему мировому социальному пространству. Причем наибольшее опасение террористическая война вызывает у гражданского населения, поскольку именно оно, а не вооруженные силы чаще всего становится главным объектом нападения.
Направленность своего воздействия на гражданское население террористическая война унаследовала от терроризма как метода радикального социумного сопротивления. Реализация в террористической войне родовых признаков терроризма - «обдуманного и систематического наступления на гражданское население и его запугивание для достижения своих политических целей» - не позволяет обществу находиться вне войны.
Но террористическая война не только военная производная терроризма, она и детище самой войны. Корни террористической войны - в стратегии ведения классических войн, основанной на принципе «избегать встречи с превосходящими силами противника и наносить удары по его слабым местам». «Реализацией этой стратегии явились внезапные нападения мелких групп неприятеля, в том числе ночью, удары с тыла по противнику и психологическое воздействие. Разорение беззащитного гражданского населения, налеты, внезапные атаки плохо защищенных пунктов, использование тайных укрытий... Суть подобной стратегии заключается в отказе встречаться с главными военными силами врага в открытом бою».
Как терроризм, с одной стороны, так и война, с другой стороны, во многом способствовали тому, чтобы гражданское население было превращено в объект военно-террористических действий, который подвергается беспрецедентно жестокому обращению. По сути, это превращение было подготовлено всей логикой развития классических войн, постоянным увеличением роста потерь гражданского населения в них. По под счетам Л.E Полякова и В. Фуркало, прямые потери гражданского населения в общем числе людских потерь составили во время франко-прусской войны (1870-1871) - 2%, в Первой мировой войне - 5%, во Второй мировой войне - 48%, в период войны в Корее - 84%, в Индокитае превысил 90%, а в Ливане, по некоторым данным, составил 95%.
Известный отечественный исследователь В.В. Серебрянников, повествуя о жестокости и потерях в современных локальных войнах и конфликтах, пишет: «Агрессивной, иррациональной, беспрецедентной по жестокости и варварству явилась чеченская война. В ней погибло от 100 до 120 тыс. населения Чечни, около 10-15 тысяч детей. И еще более 130 тысяч раненых и искалеченных. Во время американской агрессии против Вьетнама на каждого погибшего военнослужащего приходилось 9 гражданских лиц. В Чечне, по предварительным данным, по 15-20 взрослых и по 2-3 ребенка. Творился настоящий геноцид. Город Грозный беспрерывными огневыми ударами был превращен в руины, напоминающие Хиросиму после атомной бомбардировки».
Делая прогноз о характере боевых действий в войнах будущего, известный американский военный историк Бевин Александер приходит к заключению, что «будущие войны... будут очень похожи на войну против нерегулярных отрядов боевиков на своей территории» и создадут еще большую угрозу для мирного населения.
Во-вторых, террористическая война еще больше, чем холодная война и бесконтактная война, ослабила позиции армии как института войны.
Применение в холодной войне физического и символического насилия, показало, что армия как государственная вооруженная организация, предназначенная для ведения войны, располагает лишь незначительным арсеналом средств символического насилия. Вследствие этого она не способна в полной мере реализовать в войне потенциал символического насилия и, по сути, важнейшая насильственная компонента современной войны (символические средства насилия) оказывается вне сферы исключительной ответственности армии и ее компетенции. Данное положение дел свидетельствует о появлении противоречия между возможностью армии быть в полной мере вооруженной и в полной мере военной организацией и требует ее модернизации.
Война в Югославии, в которой видят образ бесконтактной дистанционной войны будущего, показал, что армия, готовая вести боевые действия в войне четвертого поколения, а именно такой была югославская армия, не представляется даже главным объектом поражения. В.И. Слипченко на основе войны в Югославии обращает внимание на то, что если вооруженные силы «останутся в прошлом поколении», то по ним не приходится даже основная часть удара, а основному воздействию подвергается экономика.
В террористической войне указанное ранее противоречие возникает и в отношении современной армии, имеющей высокоточное оружие. Поскольку признается, что высокоточное оружие бессильно перед терроризмом. За признанием неэффективности роли армии в борьбе против терроризма стоит признание бессилия вести борьбу с терроризмом посредством использования классических войн, которые собственно, и запустили механизм этой борьбы после террористинеского нападения на Америку в 2001 году.
Основываясь на допущении Шан Яна, что «ежели войной можно уничтожить войну, то позволительна даже война», зададим вопрос: насколько классическая война эффективна в борьбе против террористической войны? Представляется, что войны США против Афганистана и Ирака представляют собой неудачное социальное экспериментирование судьбой народов, так и не создавшее методики борьбы с терроризмом посредством войны. Результаты этого эксперимента позволяют сделать вывод о том, что классическая война не является эффективным политическим средством ни для того, чтобы сломить волю террористов, ни для того, чтобы «обескровить» терроризм физическим уничтожением террористов.
Насколько удалось войне устранить социально-политические условия терроризма сменой политических режимов в этих странах? Для того, чтобы лишить терроризм пристанища в этих странах, по ним был нанесен сокрушивший режимы в этих странах военный удар. Он мог принести определенную пользу, если бы послевоенные условия не давали возможности «Аль - Каиде» продолжать свою деятельность на их территории. Однако, по признанию американских военных, хотя режим талибов в Афганистане и был устранен в результате войны, движение «Талибан» и другие антизападные силы по-прежнему представляют угрозу афганскому правительству. Действуя по обе стороны афгано-пакистанской границы, они продолжают предоставлять укрытие для операций по вербовке и подготовке террористов. К тому же попытки американцев уничтожать урожаи опиумного мака в большей части провалились.
Российские оценки военной операции в Афганистане более откровенны. «Борясь с терроризмом, США оккупировали суверенную страну Афганистан. Террористов, правда, там особо не нашли, но войска на южных границах СНГ разместили. Заодно создали военные базы в постсоветской Средней Азии, чего еще недавно невозможно было даже представить. Причем направлены эти базы, совершенно очевидно, против России и Китая. Наконец, на «освобожденной» афганской территории было налажено колоссальное производство наркотиков, поступающих главным образом в Россию и страны Евросоюза, т.е. геополитическим конкурентам США».
Неутешительные результаты достигнуты и в итоге войны в Ираке. Иракский лидер отстранен от власти. «Однако по-прежнему, - замечает У. Кларк, - нет никаких свидетельств связи между Саддамом Хусейном и террористами «Аль-Каиды». Следы иракской ядерной программы, не говоря уже о самом ядерном оружии, так и не были обнаружены». Напротив, отмечает Кларк, война нанесла ущерб антитеррористической деятельности.
При достаточной очевидности бесперспективности прямого использования армии и ведения войны против терроризма все же следует иметь в виду, что и война в Афганистане, и война в Ираке были развязаны не как исключительно антитеррористические войны, а имели более разветвленное «дерево целей». В этой связи Славой Жижек пишет, что сложность заключается в том, что для нападения на Ирак было «слитком много причин.,. Иракская нефть играет роль известной «пуповины» оправданий США - возникает даже соблазн, так как это, возможно, было бы более разумно, заявить, что есть также три реальные причины для нападения: (1) контроль над иракскими нефтяными запасами; (2) настоятельная необходимость в грубой манере показать и доказать безусловную гегемонию США; (3) «искренняя» идеологическая вера в то, что США приносят другим народам демократию и процветание. И все обстоит так, как если бы три эти «реальные» причины были «истиной» трех официальных причин: (1) истины необходимости освободить иракцев; (2) истины утверждения, что нападение на Ирак поможет разрешить ближневосточный конфликт; (3) истины утверждения о том, что есть связь между Ираком и Аль-Каидой».
Размышления С. Жижека о многопричинности войны в Ираке еще раз подтверждают то, что классическая война не может быть всецело средством борьбы с терроризмом. Она выполняет эту задачу в комплексе с решением своих основных традиционных задач, которые оттого, что война объявляется направленной против международного терроризма, не становятся второстепенными, ибо классическая война в любом случае остается межгосударственной войной. Следуя такому пониманию, мы солидарны с теми оценками возможности использовать войну в качестве средства предотвращения террористической войны, в которых доминирует пессимизм в отношении этой стратегии.
В связи с рассматриваемым нами вопросом следует заметить, что есть попытки представить происходящее как полный и окончательный переход современной войны на социокультурный уровень, что означает возрождение отношений «войны все против всех». Существуют различные концептуальные разработки, в которых начавшийся переход войны с государственного на социокультурный уровень взаимодействия выдается за уже свершившийся факт. В основе такого видения ситуации лежат интерпретационные механизмы понимания, которые позволяют поток событий современной мировой истории свести к одному универсальному для современной эпохи методу «воевания», одной мировой, или всемирной войны.
В начале исследования (см. 1.1.) кратко характеризовалось понимание войны А.С. Панариным. Его трактовка современной ситуации как мировой гражданской войны есть, по существу, утверждение о том, что мировая социумная война - реальность, а не возможная перспектива.
Выдающийся русский военный исследователь Е.Э. Месснер полагает, что такой войной является «всемирная мятежевойна», первое проявление которой он связывает с войной 1947 года в Индокитае, когда северо-вьетнамский «генерал» Зиап мятежом победил армию. По Месснеру, возникновение этой войны обусловлено доминированием в современную эпоху мятежного духа у масс, недовольных разрушением традиционной культуры в процессе глобального переустройства мира. Мятежный дух объединяет самые различные способы социумного сопротивления (и уличные выступления, и терроризм, и действие иррегулярных сил типа партизанских отрядов и многое другое) в единый способ «воевания», - мятеж, а разрозненные очаги социумного сопротивления - в одну всемирную мятежевойну.
Концепция Е.Э. Месснера создана посредством универсализации связи войны с эпохой и позволяет любую войну эпохи мятежа духа рассматривать в качестве проявления всемирной мятежевойны. Например, холодная война понимается им в рамках протекания мятежевойны и, по сути, переводится в разряд социумных войн. Таким способом момент возникновения мировой социумной войны отнесен уже не к возможному будущему и не к настоящему, а к недавнему прошлому.
Представляется, что решение вопроса о том, насколько динамика мировых войн продвинула современную войну с уровня межгосударственного противодействия в более широкую область социального взаимодействия, в условиях, когда налицо различие представлений о временных координатах этого перехода (относится он к прошлому, настоящему или будущему), можно попытаться решить в более общем принципиальном плане.
На уровне принципиального рассмотрения он может быть сформулирован в контексте изменения характера военных отношений, существующих на современном этапе цивилизационного развития. Изменился ли он настолько, что охватил не только отношение государств и некоторых социальных общностей, но и в целом отношение человека к человеку, когда наступает состояние «войны всех против всех», к которому приводит всемирная (мировая) социумная война?
При ответе на этот вопрос мы исходим из следующего. Следствием выхода войны за пределы вооруженной борьбы государств является превращение всего мирового пространства в театр войны, на котором происходит одновременно и физическое (классическое контактное, бесконтактное, контактное террористическое) и духовное (информационно-психологическое и др.) подчинение воли одних народов и государств политической воле других народов и государств. Символическое насилие значительно углубляет фронт борьбы государств. Оно подрывает государственные устои, ослабляет менталитет сопротивления, присущий народу, отстаивающего свою культуру, образ жизни, исторический путь в мире. Оно позволяет максимально задействовать в военном противоборстве мощь цивилизации, культуры, идеологии. Цивилизационное, культурное, идеологическое под разными углами, с разных сторон «трассируют» внутренний мир личности, что вызывает необходимость ее духовной мобилизации для противостояния реальной аксиологической угрозе основам жизни в данном социуме.
Вовлеченный в аксиологическое противостояние государств, реализующих призвание народов и наций, человек становится участником военных действий. Таким же способом и в этом же смысле участниками военных действий становятся такие сегменты социокультурного развития человечества, как цивилизации. Что, на наш взгляд, не означает появления в настоящее время реальной возможности разжечь цивилизационную войну вне исходного для войны враждебного межгосударственного отношения.
Война, вторгаясь в пространство и время мира, не только осваивает все его пространство, но также стремится к более глубокому, чем на уровень борьбы государств, вовлечению в свои баталии всего человечества. Такому уровню, чтобы в военную пучину был втянут любой живущий на Земле человек, чтобы независимо от своего желания и своей воли он так или иначе был вовлечен в военные отношения. Развитие этой тенденции ведет к тому, что человек, по существу, становится участником военных действий, не являясь солдатом. Причем чаще всего он не ощущает и не осознает этого превращения.
Но все же, как нам представляется, наличие в войне символического насилия, появление феномена террористической войны и все другие подвижки в развитии современной войны не изменяют главного - характера военного отношения. Современная война как социокультурное явление не предполагает военного отношения человека к человеку, не переносит отношений вражды на частных лиц. И в этом плане она по-прежнему остается отношением «Государства к Государству, когда частные лица становятся врагами лишь случайно и совсем не как люди и даже не как граждане, но как солдаты, не как члены отечества, а как защитники его».
Поэтому в принципиальном плане преждевременно говорить о динамике мировых войн как социумных войн. В то же время нельзя не видеть ослабления позиций государства как субъекта современной войны на фоне формирования различного рода «негосударственных» социумных субъектов войны. Этот процесс активизируется по мере того, как война, развиваясь, все больше смещается на широкое поле социального противодействия. Он осуществляется в двух направлениях - минимизации (в сравнении с государством) субъекта войны и его максимализации.
Каким нам видится участие террористической войны в этом процессе? С одной стороны, в террористической войне реализуется тенденция к минимизации субъекта войны. Если отдельный человек ни в прошлом, ни в настоящем, ни в обозримом будущем не может приобрести статус субъекта войны в традиционном ее понимании, то террористическая война вполне может быть инициирована одним человеком или небольшой группой лиц. С другой стороны, тенденция к минимизации субъекта войны уравновешивается в террористической войне тенденцией к его максимализации, ведущей к образованию некоего конгломерата государственных и негосударственных сил, способных, развязав войну, выступить в качестве ее субъекта. Для обозначения этого конгломерата нередко используется термин «террористическая сеть». По мнению специалистов, всемирная террористическая сеть - это сотни разноплановых организаций, взаимодействующих друг с другом. Их только на Ближнем Востоке около 200, в России - 20.
«Сетевая» организация субъекта, ведущего войну, придает ей соответствующий характер. В этом смысле террористическая война - сетевая война. Исходя из этой ее специфики, многие исследователи объясняют неэффективность используемых государствами средств в борьбе с международным терроризмом. В борьбе против террористической сети, как правило, обнаруживают ее фрагменты и воздействуют на них. Сети же присуща такая способность к сопротивлению, которая позволяет атаку на нее «поглощать в недрах отдельных узлов (ячеек), заставляя атакующего поверить, что сети нанесен такой вред, что она утратила способность к сопротивлению. Хотя на самом деле она остается жизнеспособной и ищет новые возможности для внезапного наступления.
Свой вариант минимизации и максимализации субъекта социумной войны представлен в концепциях «меж цивилизационной войны».
При оценке цивилизационной версии динамики мировых войн, мы исходим из того, что это - возможный вариант социумной мировой войны будущего. Как бы ни представлять себе духовную основу современной цивилизации, внутренняя универсальная социальная форма ее функционирования - государство. Поэтому, если говорить применительно к условиям сегодняшнего дня о реальном социальном механизме возникновения цивилизационной войны, нам представляется, что цивилизации могут вступать в войну и воевать только как солидарные государства. Религиозная, идеологическая или иная форма идентичности определяют основания и степень их сплоченности, ее конфигурацию (состав участников), тот предел, до которого государства способны отстаивать общие цивилизационные ценности в войне. Но, несмотря на все это, цивилизация может стать субъектом войны лишь посредством государства, материализующего в войне все эти элементы цивилизационной сплоченности в реальность возможных форм социальной солидарности.
О сохранении государственного «ядра» у современных войн пишет американский философ Э. Тоффлер: «В будущие десятилетия нам предстоит увидеть постепенный переход к миру, разделенному натрое: Государства Первой (аграрной - авт.), Второй (промышленной - авт.) и Третьей (информационной - авт.) волны, у каждой группы свои жизненные интересы, свои враждующие элиты, свои кризисы и потребности. Таков исторический контекст, в котором мы видим «оцивиливание» войн».
С. Хантингтон в работе «Столкновение цивилизаций» механизм возникновения цивилизационной войны также связывает с государством. Он полагает, что нация-государство останется главным действующим лицом в международных делах. Но специфика современных войн будет заключаться уже в том, что наиболее значимые конфликты глобальной политики начнут разворачиваться между нациями и группами, принадлежащими к разным цивилизациям.
Государство уже не одно тысячелетие держит экзамен на возможность остаться субъектом войны. В современных условиях к этому экзамену готовят себя и иные социальные субъекты. За их действиями стоит нечто антропологически общее, а именно: стремление, превратив себя в субъект войны, придать большую силу своему протесту относительно тех. условий, которые они считают недостаточными для полноценного своего бытия.
Поддавшись искушению достичь обновления мира в процессе социумной войны, человек подвергает себя опасному испытанию, в ходе которого произойдет проверка его способности вовремя остановить течение войны, когда та будет вести к всеобщей социальной деструкции. Испытание своей субъективности в отношении войны состоит в проверке возможности всецело адаптировать войну, то есть научиться, не только разжигать войны и совершенствовать свой навык воевать, но и уметь предотвращать войны и искоренять их причины. Продолжая идти по пути войны, человек обречен превратить себя в ее субъекта и пройти через это испытание, для того чтобы стать истинным субъектом истории.
Это общее видение испытания человеческой субъективности нуждается в конкретизации. Производя это исследовательское действие, мы исходим из того, что превращение человека в субъект войны происходит посредством перераспределения субъективности в отношении войны между государством и социумом, то есть между правительством, армией, народом и другими рассмотренными выше социумными единицами.
АВТОР: Товстолуцкий О.А.