Культура как иномир
Мир природы и мир культуры. Предполагается, что животный организм соприкасается с миром непосредственно. Результатом этого соприкосновения является инстинктивное действие, построенное по принципу «стимул - реакция». Рефлекторные механизмы реагирования не предполагают альтернатив, то есть они однозначны. Каждый объект действительности имеет для животного единственное значение, заложенное природой или внешними обстоятельствами, выраженное в безусловном или условном рефлексе. Животное, по словам Э.Кассирера, играет однотипную «мелодию импульсов», не будучи способным произвольно вмешиваться в нее. «Путь, который ему нужно пройти для того, чтобы решить ту или иную задачу, уже проторен» [Кассирер, 1998, с. 32].
Кардинальное отличие человека от животного, по Э.Кассиреру, состоит в том, что взаимодействие человека с миром характеризуется «опосредствованностью», ключевым условием которой является воображение - способность создавать образы того, что не присутствует в данный момент в мире, непосредственно окружающем человека. Этот идеальный объект чаще имеет большее значение, чем чувственный реальный объект. «К животному «миру запоминания» и «миру действия» в мире человека примыкает нечто новое - «мир образов»; и именно он приобретает все большую власть над человеком»; и «чем более расширяется горизонт человеческого воображения... тем сложнее становится система опосредствующих звеньев»; при этом «первое и самое важное звено» в этой цепочке составляют символы речи [Кассирер, 1998, с. 33].
В каком-то смысле овладение миром (познание мира) означает конструирование в своем сознании словесно оформленных образов представлений о мире, то есть творение некоего инобытия мира, или преобразование реальности в чистую данность сознания (интроекция). После этого возможен обратный процесс: последующее осуществление этого образа в тех или иных культурных формах (проекция). Если животное усваивает и перерабатывает мир лишь физически и химически, то человек обладает новым способом взаимодействия с миром: усвоив в себя природную реальность, пропустив ее через свое сознание, он исторгает из себя реальность культурную. И здесь индивидуальный характер воображения претворяется в многообразии исторгнутых культурных форм.
Если животное вынужденно следовать по «проторенному пути» однозначных стимулов, то человек благодаря воображению получает возможность сам придавать значение объектам действительности, и не одно, а множество значений. Если животное реагирует на окружающий мир, то человек начинает его интерпретировать. Если в природном мире царит моносемия, то сущностным свойством мира человеческой культуры становится полисемия.
Воображение, таким образом, есть условие существования культуры. Благодаря образному «предвосхищению» (Э.Кассирер) человек отвлекает свои силы от непосредственных рефлекторных реакций и начинает воплощать свои образы в действительности, то есть творить материальную и духовную культуру.
Человек - творец культуры и ее творение. Все предметы, созданные или преобразованные людьми (дома, храмы, памятники, предметы быта и прочие вещи) выступают, по мнению П.Сорокина, в роли «материальных символических проводников». Являясь результатом общения между людьми, они «оседают», «застывают», накапливаются «слой за слоем» и в итоге «создают вокруг взаимодействующих людей новую среду - отличную от космической, среду социально-техническую, среду «материальной культуры»« [Сорокин, с. 131]. Точно также люди, взаимодействуя друг с другом, создают духовную культуру, то есть мир знаков и символов. Язык - это тоже среда, в которой мы живем. Все, что П.Сорокин говорил о материальной среде, относится также и к среде языковой. «Она окружает нас на каждом шагу. Каждую минуту она передает нам раздражения, исходившие когда-то от живших поколений, и весьма определенным образом обусловливает наши переживания и поступки». Благодаря символическим проводникам «фактически ни пространство, ни время не являются препятствием для взаимодействия людей». Раз возникнув, символы «начинают жить самостоятельной жизнью, приобретают свой темп и ритм жизни и оказывают на нас свое влияние» [Сорокин, с. 111, 131, 159].
Подобно тому, как материальный мир в силу его существования (данности) «механически обусловливает наше поведение и переживания», так и мир языка определяет на наши мысли, чувства и поступки. Следующую цитату, имеющую прямое отношение к воздействию материального окружения, можно смело перенести в контекст языка, то есть рассматривать ее как метафору влияния на нашу жизнь языковой среды. «Мы вынуждены двигаться по тем путям сообщения, которые создались без нас, жить среди зданий города или деревни, выделенных в виде коралловых рифов предыдущими поколениями человеческих полипов, воспринимать те знаки, картины, звуки и т.д., в которых застыли переживания других людей, молиться в зданиях, созданных до нас и без нас, и т.д. Окруженные со всех сторон бесконечным множеством проводников, мы подобно губке, вбираем, впитываем в себя, часто помимо нашей воли и вопреки ей, те раздражения, которые испускаю из себя эти застывшие проводники. Временами, как в путях сообщения, они диктуют нам линию нашей дороги, иногда, как в жилищах, они предопределяют характер того ящика, в котором нам суждено жить, часто, сами по себе, одним своим видом (например, старая башня, Миланский Собор, Исакий и т.д.), они уже действуют на нас, вызывают одни переживания, гасят другие и т.д.» [Сорокин, с. 159-160].
Точно так же человек находится во власти границ, обусловленных законами существования языка и речи, этих «идолов площади» (Ф.Бэкон). И вполне можно согласиться с Э.Дюркгеймом, который утверждал, что, люди, которые не участвовали в создании культуры, в данный момент воздействующей на них, «чувствовали бы и думали совсем иначе, если бы это воздействие не совершалось» [Дюркгейм, с. 426].
М.М.Бахтин писал: «Общественный человек окружен идеологическими явлениями, вещами-знаками разных типов и категорий: словами в многоразличнейших формах их осуществления, звучавшими, написанными и иными, научными утверждениями, религиозными символами и верованиями, художественными произведениями и пр., и пр. Все это в совокупности составляет его идеологическую среду, со всех сторон плотным кольцом окружающую человека». Однако это воздействие не сдерживающее, а поддерживающее, не удушающее, а питающее, поскольку именно в этой среде живет и развивается сознание человека. «Собственно индивидуальное сознание только и может стать сознанием, осуществляясь в этих, данных ему, формах идеологической среды: в языке, в условном жесте, в художественном образе, в мифе и т.д.» [Медведев, с. 122].
По словам О.Шпенглера, «только через язык человек становится вполне человеком» [Шпенглер, с. 234]. О том же говорил и М.Хайдеггер: «Дар речи отличает человека, только и делая его человеком. Этой чертой очерчено его существо»; «...сущность человека покоится в языке» [Хайдеггер, с. 260]. Язык не только определяет границы сущности человека, - благодаря этим границам язык творит и хранит эту сущность.
Знаково-символические объекты культуры, в которых зафиксирован опыт предыдущих поколений и которые влияют на развитие последующих поколений, М.К.Мамардашвили называл амплификаторами, или «машинами рождения», поскольку они не просто дают человеку представление о мире, упорядочивающее его опыт, они порождают в нем новый личностный опыт [Буякас, Зевина, с. 50], то есть «индуцируют состояния сознания, через которые психика индивида включается в определенные содержания сознания» [Мамардашвили, 1997, с. 151]. По словам М.К.Мамардашвили, символ «стал элементом культуры настолько всеобщим, что вошел в повседневное мышление субъекта о самом себе, элементом, через который этот субъект спонтанно, стихийно, непосредственно вырабатывает представление о своих поступках вместе с совершением этих поступков» [Мамардашвили, 1997, с. 134].
Образ мира и мировоззрение. Как гены переносят биологическую информацию, так символические проводники («мемы») переносят культурную информацию от поколения к поколению [Медников]. Язык, выполняя таким образом трансляционную функцию, становится основой культурной преемственности [Гердер, с. 98]. Благодаря наполняющим его образам, символам и метафорам он сохраняет в поколениях «картину мира», свойственную той или иной культуре.
В одной из своих книг польский лингвист А.Вежбицкая, продолжая идеи В.Гумбольдта, Э.Сепира и Б.Уорфа, предлагает выявлять свойства национального характера, вычитывая их из национально специфического в соответствующих языках [Wierzbicka]. А.Вежбицкая исходит из того, что каждый язык образует свою «семантическую вселенную», относительная замкнутость которой обуславливает существование понятий, фундаментальных для модели одного мира и отсутствующих в другом.
«Нельзя на естественном языке описать «мир как он есть»: язык изначально задает своим носителям определенную картину мира, причем каждый данный язык свою» [Вежбицкая, с. 5-6].
Открывая сборник работ А.Вежбицкой, Е.В.Падучева писала, что «содержанием говоримого лишь в небольшой степени является то, что есть в «объективной» действительности» [Вежбицкая, с. 21]. Язык не только антропоцентричен, то есть предназначен для человека и ориентирован на человека, каждый язык, кроме этого, национально специфичен. При этом в языке отражаются не только особенности природных условий или «условий бытования» (хорошо известно, например, что в эскимосском языке есть много названий для снега, в арабском - для верблюда, а в китайском - для риса), но и своеобразие мировоззрения и национального характера его носителей. А.Вежбицкая в своих работах демонстрирует, что языки существенно различаются тщательностью разработки таких абстрактных (а не конкретно-бытовых) семантических полей, как, например, сфера эмоционального. Некоторые мысли и чувства, естественные в рамках одного языкового сознания, могут остаться недоступными для носителя другого языка. В связи с этим А.Вежбицкая вспоминает слова М.Цветаевой - «иные вещи на ином языке не мыслятся» [Вежбицкая, с. 21].
Сегодня слова Аристотеля, взятые из его работы «Об истолковании», о том, что «представления в душе, непосредственные знаки которых суть то, что в звукосочетаниях, у всех [людей] одни и те же» [Аристотель, т. 2, с. 93] вызывают серьезные сомнения.
Интерпретация как путь расширения культуры. Наряду с культурными трансляциями в качестве путей развития и расширения культуры можно назвать межкультурные «вливания», или «трансмиссии» (П.Рикёр). В то же время ни трансляции, ни трансмиссии не существуют сами по себе, они всегда проходят через интерпретирующую активность живущих людей, которые помещают знаки и символы прошлого в новый культурный контекст и таким образом расширяют их смысловую сферу. «...»наследие» не есть запечатанный пакет, который не открывая передают из рук в руки, но сокровище, откуда можно черпать пригоршнями и которое пополняется в самом этом процессе. Всякая традиция живет благодаря интерпретации; именно этой ценой она продлевается, то есть остается живой традицией» [Рикёр, 1995, с. 38].
В этом смысле мир культуры можно сравнить с постоянно самообогащающимся коллажем (мозаикой), создаваемым из самого себя, перемешивающимся, транспортирующим свои элементы из одной области в другую, из прошлого в настоящее и в будущее.
Хотя иногда это может показаться довольно однообразным и фатальным клишированием. К.Маркс в работе «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» писал: «Традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых. И как раз тогда, когда люди как будто только тем и заняты, что создают нечто еще не бывалое, как раз в такие эпохи они боязливо прибегают к заклинаниям, вызывая к себе на помощь духов прошлого, заимствуя у них имена, боевые лозунги, костюмы, чтобы в этом освященном древностью наряде, на этом заимствованном языке разыгрывать новую сцену всемирной истории» [Маркс, Энгельс, с. 119].
Эта «боязливость» есть экзистенциальное предчувствие будущего, предчувствие, которое «вводит в человеческую жизнь элемент неопределенности» [Кассирер, 1998, с. 503], а потому настоятельно требует его определения (формализации и структурирования). Интерпретация будущего есть его предвосхищение и предвидение - видение того, чего еще нет. Предвосхищение будущего пред-определяет его и таким образом уменьшает связанную с ним экзистенциальную тревогу. Однако размышление о том, что пока еще не стало настоящим, - это размышление о чем-то ином по отношению к действительно грядущему будущему. Подобное иносказательное предвосхищение питается образами прошлого, а значит, с одной стороны, чуждо будущему, но, с другой стороны, есть предтеча ему [Кассирер, 1998, с. 504]. Так, иносказательное будущее ведет человека к будущему действительному.
Но ведь наше представление о прошлом в определенной мере тоже иносказательно. Любое свершившееся событие проходит через интерпретирующую активность человека. И для того, чтобы факт попал в историю (как некое описание прошлого), он должен обладать некоторой символичностью, он должен вписаться, уложиться в тот или иной «исторический архетип», а иначе он будет «мешаться» и, в конце концов, будет вычеркнут. В качестве иллюстрации возьмем пример из работы Л.Шестова. Библейская научная критика оспаривает предание о том, что Евангелие от Иоанна и Апокалипсис принадлежат одному автору. «Но это вряд ли поможет делу. История иногда бывает сильнее исторической критики. И если тот, кто написал четвертое Евангелие, не был автором Апокалипсиса, то, волей судьбы, стал им... И так оно останется, какие бы новые доказательства ни подыскивали историки» [Шестов, с. 355].
Посредническая функция культуры. Н.Гудмен в «Языках искусства» говорит, что все символические системы «создают» и «воссоздают» реальность, реорганизуя таким образом мир [Цит. по: Рикёр, 1990, с. 425]. В результате, как пишет М.М.Бахтин: «Человеческое сознание соприкасается с бытием не непосредственно, а через медиум окружающего его идеологического мира» [Медведев, с. 122].
М.М.Бахтин прослеживает, как возникает этот идеологический мир в среде социального взаимодействия. Физическая вещь сама по себе ничего не означает, она совпадает со своей природной данностью. Но когда она в процессе общения начинает ассоциироваться с другой вещью, то есть как бы отсылать сознание субъекта от себя к другой вещи, она становится знаком. В то же время «понимание знака есть отнесение данного понимаемого знака к другим, уже знакомым знакам» (бытующим в обществе). Так цепь знаков протягивается между индивидуальными сознаниями, соединяя их; и само индивидуальное сознание «становится сознанием, только наполняясь идеологическим, resp. знаковым содержанием, следовательно, только в процессе социального взаимодействия». Специфичность знакового материала состоит в том, что «он является средой, medium^ социального общения». При этом «нигде этот знаковый характер и эта сплошная и всесторонняя обусловленность общением не выражена так ярко и полно, как в языке. Слово - идеологический феномен par excellence» [Волошинов, с. 304-307].
Языковой характер мышления (сознания) и вытекающие из этого последствия: использование языка как символического воспроизведения мира, воззрение на него сквозь координатную сетку языковых категорий, языковое структурирование информации и т.д., - все это приводит к тому, что человек общается не с самим миром, а с иномиром, где «иномир» - это особый мир, существующий рядом с природным и материальным миром, или «мир знаков» (М.М.Бахтин), который «представляет, изображает, замещает нечто вне его находящееся» [Волошинов, с. 302].
А.М.Лобок пишет в «Антропологии мифа»: «Человек, словно в насмешку, создает некий изощренный мир культуры, который как некую сетку культурных шифров набрасывает на всю окружающую его природу, на весь окружающий его мир. И это проявляется прежде всего в том, что человек по именовывает все, что его окружает, навязывая каждому предмету природного мира некие странные, культурно-мифологические смыслы, не имеющие ничего общего с органикой объективно-природного существования этих предметов». Человек как бы «удваивает природу», добавляя к той природе, которая существует сама по себе, «некую параллельную природу»; при этом «каждая культура осуществляет свою акцию удвоения». «Мир всякий раз заново удваивается в каждом новом культурном зеркале, а поскольку культурных зеркал, в которых отражается пространство мира - огромное количество, то приходится говорить о своеобразной культурной мультипликации мира, когда нет единого мира, а есть множество его культурных отражений» [Лобок, с. 36].
Знак не просто существует как часть мира, которая как зеркало отражает остальной мир, - знак, по словам М.М.Бахтина, «отражает и преломляет другую действительность, поэтому-то он может искажать эту действительность или быть верным ей, воспринимать ее под определенным углом зрения и т.п.» [Волошинов, с. 303-304]. Благодаря своей иносказательной природе мир знаков (идеология, картина мира, мировоззрение) одновременно обнаруживает реальность и скрывает ее. По словам Э.Фромма, «картина мира никогда не бывает абсолютной: ни абсолютно истинной, ни абсолютно ложной», «это обычно всего лишь некоторое приближение к истинной картине мира»; но даже если картина мира не соответствует действительности, она все равно «помогает жить», то есть «выполняет некоторую психологическую функцию» [Фромм, 1994, с. 201]. Возможно, в этом искажении, не договаривании и есть одна из психологических функций культуры как оберегающей человека оболочки. Экзистенциальный смысл иномира культуры состоит в том, что «символические формы», по мнению Э.Кассирера, «служат своеобразными средствами, создаваемыми человеком для себя, чтобы с их помощью отделиться от мира и одновременно, именно благодаря этому отделению, соединиться с ним еще теснее» [Кассирер, 1998, с. 31].
Поэтому здесь «иномир» не означает «анти-мир». Иномир не обязательно противостоит миру или человеку, - это очеловеченная часть мира, пропитанная и преображенная человеком реальность.
АВТОР: Трунов Д.Г.