Социальные и личностные функции самоотчуждения

Охлаждение чувств. Прежде всего самоотчуждение несет защитную функцию, поскольку позволяет не переживать эмоции и чувства, а относиться к ним отстраненно. Внутреннее отчуждение дает возможность передохнуть от переживания, как бы отодвинуть его на время. «В звуках языка, так же как и в первичных мифологических образах, находит завершение одинаковый внутренний процесс: и те и другие снимают внутреннее напряжение, выражают душевные переживания в объективированных формах и фигурах» [Кассирер, 1990, с. 36]. Человек, находящийся в пламени собственных чувств, может получить огромное облегчение, если попытается с помощью самообъективации выйти из ситуации и посмотреть на свое состояние со стороны.

«Чувствовать» и «иметь чувство» - разные по эмоциональной напряженности позиции (ср.: «я боюсь» и «у меня есть страх»). Объективированная форма выражения чувства позволяет уйти от контакта с источником возникшего чувства. Если я говорю «Я боюсь», то это подразумевает, что где-то присутствует нечто или некто, вызывающий это чувство. Напротив, фраза «У меня есть страх» лингвистически полная и не предполагает свободных валентностей (в отличие от первой), поэтому она не тянет за собой неприятные образы объекта-стимула. Говоря ее вовсе не обязательно вспоминать о ком-то или о чем-то, что вызвало страх. Когда я объективирую свое чувство, я отрываю его от фрагмента реальности (и внешней, и внутренней), теперь я имею дело только с этим абстрактным «объектом-чувством» и рассуждаю только о нем. Отношение к объекту-стимулу теперь заменяется на отношение к объекту-чувству, вызываемому этим стимулом: «Меня беспокоит страх». Возможно, это достаточно прочная защита от встречи с реальностью.

Анализ психического опыта. Если мы пробуем анализировать наши переживания, мы перестаем их испытывать, и, наоборот, охлаждение чувств помогает лучше разобраться в ситуации.

С этой целью К.Юнг использовал в своей работе методы, в которых он достигал контролируемого отчуждения психического опыта; например, он предлагал пациенту нарисовать картину своего психического состояния. «Благодаря этому общий непостижимый хаос объективируется и может рассматриваться дистанцированно, анализироваться и толковаться сознанием. Эффект этого метода, видимо состоит в том, что первоначальное хаотическое и ужасное впечатление заменяется картиной, в некотором роде перекрывающей его. Картина «заклинает» ужас, делает его ручным и банальным, отводит напоминание об исходнм переживании страха» [Юнг, 1997a, с. 88].

Точно также представление психических процессов в словесно - овеществленной форме позволяет производить над ними некоторые мыслительные операции, в частности, его разделение (analisis). Вербальное оформление психического опыта в «дискретные сущности» (Дж.Лакофф, М.Джонсон), его метафорическая деструкция («разложить по полочкам») создает условия для анализа человеком своих переживаний, понимания того, что с ним происходит. Хаос неопределенных и «переполняющих» ощущений облекается в компактные названия, которые без труда умещаются в сознании. Психический опыт, представленный миром словесных образов, легко поддается инвентаризации, и человек таким образом становится способным рассказать другим о своих чувствах и значимых для него ситуациях и проблемах.

И.М.Сеченов в работе «Элементы мысли» говорил о том, что наблюдательная позиция дает человеку возможность относиться к актам собственного сознания критически, отделять все свое внутреннее от всего приходящего извне, из объективного мира, то есть, в конце концов, помогает человеку достичь самосознания [Меграбян, с. 32].

Чувство долга и избегание ответственности

Чувство долга. Назовем здесь «долгом» набор неких действий, мыслей, чувств, которые соответствуют некой социальной функции или роли. Эта роль может быть навязана человеку, добровольно взята им на себя, или существовать априорно (то есть даже не подвергаться обсуждению). Нас сейчас интересует, говоря терминами Н.О. Лосского, «гетерономный» и «автономный» долг, где «под автономией разумеется подчинение закону, который сам себе даю, а под гетерономией - подчинение закону, извне данному мне» [Лосский, с. 68]. Если роль была навязана человеку со стороны, то мы смело говорим о ситуации самоотчуждения, поскольку человек в этом случае как бы расслаивается на две части, одна из которых противится долгу, а другая видит в нем смысл. Но можно ли говорить о самоотчуждении, если роль добровольно выбрана человеком? Ведь, несмотря на то, что роль чужеродна, она не является для человека абсолютно чуждой: из спектра предоставляемых культурой ролей человек выбирает наиболее близкую ему; и хотя иногда он все же не может примерить на себя ничего из предлагаемого, в этом случае у него возникает шанс создать нечто свое или приспособить себя к чужому.

Однако даже если в момент принятия решения выбор человека соответствует его актуальному состоянию и мироощущению, тем не менее этот выбор никогда не сможет вместить в себя всю индивидуальность человека. Поэтому принятое решение всегда сопровождается отчуждением от других, потенциально возможных для этого человека решений. Английское слово «decide» («решить») этимологически связано со значением «убить» [Ялом, с. 17] - то есть выбрать что-то одно означает убить нечто другое. Звучит ли та же борьба внутренних стремлений в русском слове «выбор»?

Со временем добровольно принятые на себя обязательства входят в еще большее противоречие с индивидуальностью человека, поскольку человек постепенно меняется, меняются его внутренние и внешние обстоятельства, остается неизменным лишь взятый на себя долг. Человек может начать осознавать это расхождение, а может настолько идентифицировать себя с данной социальной функцией, что не замечать при этом внутренних изменений, которые не вписываются в ее круг. А если он и замечает их, то воспринимает их не иначе, как в отчужденной форме - в виде досадной помехи, внутреннего врага, искушающей лени и т.д.

Таким образом, будет ли какая-либо социальная функция навязана человеку, или он ее выберет сам, все равно, исполняя долг, соответствующий этой функции, человек будет постепенно отчуждаться от своей меняющейся индивидуальности. Возможно, добровольно принятая в прошлом роль более всего располагает к такому незаметному, «предательскому» самоотчуждению, поскольку во внешне навязанном долге это отчуждение между своим желанием и чужой волей сразу вынесено на поверхность.

Самоотчуждение, связанное с чувством долга, - это необходимый социальный механизм продления жизни мотива, существовавшего в прошлом, но потерявшем часть своей актуальности сегодня. Чувство долга - это «интернализированный контроль» (Ф.Перлз), или руководство ранее поставленной целью, это законсервированное в прошлом желание, которое сегодня может существовать лишь в отчужденной от других, более актуальных желаний форме. Только так, будучи защищенным от постепенно нарождающихся анти-мотивов, частично растративший свою значимость мотив способен сегодня выполнять свою активизирующую функцию. Одним из таких консервирующих средств является слово - имя роли, фраза-слоган, создающая соответствующее настроение, формула самовнушения, молитва. Эти и другие (как вербальные, так и не вербальные) стимулы помогают человеку ответственно выполнить свой долг, то есть завершить то, что он когда-то счел для себя важным.

Избегание ответственности. Благодаря самоотчуждению человек может не только заставить себя отвечать требованиям долга, но и дистанциироваться от ответственности за несоответствующую этому долгу активность.

Как известно, спонтанное проявление человеком некоторых своих чувств и желаний чаще всего не одобряется обществом. Вследствие этого, считал З.Фрейд, человек постепенно вытесняет их непосредственное чувствование и хотение. Первые табу (как в онтогенетическом, так и историческом контексте) положили раскол сначала между индивидуальным и общественным сознанием, а затем внутри самой личности. Это касается не только сексуально окрашенных желаний, но и других, которые ситуативно не одобряются окружающими.

Описывая (воспринимая) подобного рода психический опыт отчужденно, человек создает относительно приемлемую (и даже взаимовыгодную) ситуацию как с точки зрения личности, так и ее окружения. В своем самоописании человек («Я») не является источником чувства или желания, напротив, чаще всего - он их «жертва» («На меня что-то нашло»). Любая объективация своих качеств, чувств, желаний практически исключает личное участие Я в поступках человека. Благодаря такому самоотчуждению человек освобождает себя от психологической ответственности за эти поступки (ср.: «Я это сделал, потому что у меня такой характер» и «Я хотел это сделать»).

Такого рода избегание ответственности за свои ненормативные проявления - это нормальная социальная стратегия. Для человека, живущего в обществе, она, прежде всего, связана с безопасностью, поскольку, считает Э.Фромм, об «ответственности» обычно говорится, когда человек должен быть за что-то наказан или в чем-то обвинен [Фромм, 1992, с. 92]. Это же значение фиксирует словарь С.И. Ожегова, где выражение «понести ответственность» эквивалентно выражению «получить возмездие» [Ожегов, с. 466].

Одной из форм такого рода спасительного самоотчуждения, по мнению Э.Фромма, является понятие греха: «Фактически мое действие отчуждено от меня, если я воспринимаю его как «грех» или «вину». Это сделал как бы уже и не я, а «грешник», «злой дух», «тот другой», которого теперь следует наказать» [Фромм, 1992, с. 92]. В образе искушающего Сатаны, навязывающего свои «нечестивые» мысли, как правило, скрывается отчужденный и персонифицированный внутренний голос.

В этом смысле интересна попытка Гегеля в «Жизни Иисуса» обратить известный диалог Иисуса с дьяволом, представленным в Евангелии реальным собеседником-антагонистом, в одинокие размышления Иисуса, во внутренний диалог с самим собой. «Однажды в часы одиноких размышлений ему явилась мысль, не следует ли посредством изучения природы... попытаться превратить неблагородную материю в более благородную, пригодную для непосредственного использования, например камни в хлеб, или вообще сделать себя независимым от природы (броситься вниз), однако он отверг эту мысль...» [Гегель, 37]. А вот тот же эпизод, но описанный в Евангелии от Луки в «отчужденной форме»: «Там сорок дней он был искушаем от диавола... И сказал ему диавол: если Ты Сын Божий, то вели этому камню сделаться хлебом. Иисус сказал ему в ответ: написано, что не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом Божиим» [Лк. 4:2-4]. В конце концов «Иисус сказал ему в ответ: отойди от Меня, сатана...» [Лк. 4:8].

Сохранение «образа я» и включенность в сообщество

Сохранение «образа Я». Самоопределение помогает человеку найти себя. Устойчивость «образа Я» - это нормальная личностная потребность и более того - условие существования личности. Поэтому «образ Я», родившийся в результате самоопределения, нуждается в дальнейшей охране его стабильности. В то же время социальное существование самоопределившегося человека не исключает ситуаций, в которых рождается новое знание о себе, противоречащее привычному определению себя. Допустим, у человека есть определенное мнение о себе, дающее ему уверенность и стабильность, например, он думает про себя: «Я - добрый человек». (Это может быть и негативное мнение о себе, - важно, что это мнение привычное.) И вот в какой-то ситуации он ведет или чувствует себя не в соответствии со знакомым «образом Я», например, он злится на кого-то или даже как-то проявляет агрессию. В этом случае возникает «когнитивный диссонанс» (Л.Фестингер) между представлением о себе и встречей со своим реальным поведением или ощущениями. По теории когнитивного диссонанса, это противоречие настоятельно требует разрешения (или ослабления). С этой функцией прекрасно справляется феномен самоотчуждения, поскольку благодаря ему новый психический опыт выносится за пределы Я. Такое отчуждение американский психотерапевт Ф.Перлз связывал с потребностью изолировать от Я неприемлемый психический опыт: «Отчужденный от собственных импульсов, хотя и не способный уничтожить чувства и действия, которые эти импульсы вызывают, человек делает «вещи» из собственного поведения» [Перлз и др., с. 229-230].

Вообще, если имеющееся определение не стыкуется с живым опытом, возникает выбор между несколькими альтернативами: (1) изменение определения, (2) отрицание (вытеснение) реального опыта и, как промежуточный вариант, (3) предоставление этому опыту права на существование, но в отчужденной (изолированной от уже определенной «сущности») форме. В этом состоит один из эффектов метафорической объективации. Например: «Ты всегда была хорошей девочкой, а сейчас какая-то капризка в тебе поселилась».

Психоаналитические феномены «вытеснения» (З.Фрейд) и «расщепления» (Р.Лэнг), отказ от «психологической ответственности» (Э.Фромм) и другие отчуждающие стратегии приводят к тому, что человек чувствует себя уютно не только в обществе (перед лицом другого), но и наедине с собой. Архетипический символ «маски» (К.Юнг) и другие «театральные метафоры» (роль, игра) представляются удачной попыткой погасить когнитивный диссонанс путем объединения противоречивых знаний о человеке в единый контекст. Два «разных человека» (то есть два разных вида психического опыта, два разных мнения о себе) превращаются в образ одного человека, играющего разные роли.

В такой форме самоотчуждения, как маска, можно различить несколько социальных функций. В первую очередь, маска - это некая одежда, которую человек одевает выходя в общество, скрывая свое обнаженное тело (душу) от посторонних глаз. Присутствие маски в этом случае мотивированно естественным чувством стыда. В другом случае, когда окружающие представляют явную угрозу, маска превращается в боевой шлем и становится частью доспехов, необходимых для нейтрализации социального страха перед чужим мнением. Наконец, маска может быть частью карнавального костюма, имеющего целью создать определенное настроение у окружающих, оправдать их ожидания и т.д. В целом позитивная функция маски состоит в том, что она является medium общения с окружающими, посредником между индивидуальным и социальным.

Отказ от социальной ответственности также преследует цель сохранить целостным и неизменным представление о себе. Человек в критической для «образа Я» ситуации ищет объяснение своего поведения не во внутренних, а в каких-то внешних причинах. При этом чувства и поведение, которые выходят за рамки определяющего имени, не принимаются как свои собственные, а представляются как бы пришедшими со стороны, «навязанными».

Включенность в сообщество. В подобном само-от-речении, ограничении своей индивидуальности есть и общесоциальный смысл. Дж.Кэмпбелл пишет: «В своих жизненных проявлениях индивид неизбежно только частично и искаженно представляет целостный образ человека. Он ограничен уже тем, что является либо мужчиной, либо женщиной; в каждый момент своей жизни он ограничен опять же, будучи ребенком, юношей, взрослым или же старцем; кроме того, в своих жизненных ролях он по необходимости специализируется как торговец, ремесленник, вор или слуга, вождь или священник, мать, жена, монахиня, проститутка; он не может быть всем одновременно. Поэтому целостность - полнота человека - заключена отнюдь не в отдельном лице, а в обществе как едином целом; индивид может быть только членом его, органом. Сообществу, к коему он принадлежит, он обязан своим образом жизни, языком его мыслей и общения, идеями, которыми оно живет; к прошлому его общества восходят его гены, которые создают его тело. Отважившись отмежеваться, будь то в действиях, в помыслах или чувствах, он отлучается от самих источников своего существования» [Кэмпбелл, с. 371-370].

Другими словами, быть включенным в социальную систему важнее, чем быть автономным от нее, поскольку благодаря своей при-частности человек получает доступ к ресурсам (культурным, материальным, информационным, эмоциональным и пр.) всего сообщества. Только будучи частью целого, человек может почувствовать себя человеком (одним из людей). Ради всеобщей целостности и подогнанности друг к другу он готов отшлифовать свои индивидуальные шероховатости, то есть отказаться от части себя. И это отчуждение начинается с самоопределения, то есть определения границ своего Я, приемлемых для окружающего общества. Социальные роли - это наиболее удобные стандартные формы, строительные фрагменты, из которых состоит прочно, без зазоров сложенное общество. В такую ячейку можно поместить себя и успешно развиваться в соответствии с предоставленным ею объемом.

Казалось бы, можно сделать печальный вывод: быть частью целого для человека важнее, чем быть целостным самому. Однако если первое может существовать без второго, то второе просто немыслимо без первого: человек не способен почувствовать себя целостным в изоляции от общества, вне общения с другими людьми, - ему, определенно, будет чего-то не хватать, он явно будет чувствовать себя не-полно-ценным человеком. Поэтому речь должна идти не о драматическом противоречии двух целостностей (социальной и индивидуальной), а об их взаимодополнительности и взаимозависимости. Возможно ли сохранение индивидуальной целостности без отчуждения от общества? И возможно ли ощущение причастности к сообществу без самоотчуждения? Дальнейшее изложение лишь отчасти отвечает на эти вопросы.

Обретение себя

Парадокс феномена самоотчуждения состоит в том, что именно благодаря предварительному отчуждению своего психического опыта создается возможность для осуществления противоположного процесса - дальнейшего присвоения этого опыта. Ведь «присваивать можно лишь то, что прежде находилось на расстоянии» [Рикёр, 1995, с. 44]. Сначала источник переживаний (чувств, желаний, ощущений и т.д.) человек видит в окружающем мире. При этом выносятся наружу (проецируются) и сами переживания. Затем этот источник переносится внутрь и существует там, в виде «личностной структуры», «внутреннего голоса» и т.д., но все еще продолжает быть отделенным от Я. И наконец, эти переживания принимаются человеком как свои, то есть человек осознает себя источником своих собственных переживаний. Они вбираются в себя (интегрируются), включаясь в новое целостное представление о себе.

Чтобы «осуществить свое существо», человек должен, по М.Хайдеггеру, «собрать (Xeyew), спасти (aroew), принять на себя раскрывающееся ему, сберечь его, каким оно открылось, и взглянуть в глаза всему его зияющему хаосу (aXBeueiv)»; при этом «собирание» есть исходный смысл греческого «логоса», а «спасение» означает «вернуть вещь и надежно сохранить за нею полноту ее существа» [Хайдеггер, с. 50].

Вслед за Евангелием, гласящем о душе: чтобы ее спасти, ее надо потерять, П.Рикёр говорит, что надо потерять «Я», дабы вновь обрести его [Рикёр, с. 31].

Х.Л.Борхес вспоминает персидскую притчу, в которой рассказывается о птицах короля Симурга, которые отправились на поиски своего повелителя и в конце концов узнали, что они и есть сам Симург [Борхес, с. 113]. Эта история символизирует чудо обнаружения себя в отчужденном опыте.

Еще один аспект обретения себя как человека заключается не только в возвращении раннее отторгнутого психического опыта, но также в присвоении опыта, изначально чуждого человеку. Таковыми являются, например, моральные нормы, не являющиеся продуктом биологической природы (наследственности), а существующие в культуре до рождения каждого конкретного человека и усваиваемые им в процессе воспитания. Интериоризация (присвоение) «морального закона» (И.Кант) есть добровольный процесс перехода от гетерономной этики к автономной.

Однако сейчас, в рамках этого исследования, нас интересует проблема само-отчуждения, то есть отчуждения, того, что принадлежало себе (Я), но было отвергнуто как чужое (не-Я), и проблема присвоения как возвращение утраченной частицы себя.

Интеграция как психотехника. По мысли М.К.Мамардашвили, в символических феноменах сознания «что-то упакованно, что когда-то переживалось, но не было понято или было понято неправильно и ушло в эту вещественную монструозную форму. И что происходит потом? А потом по каким-то причинам, спонтанно, а у Фрейда посредством определенным образом организованной и контролируемой методики происходит раскалывание этой формы, высвобождение прошлого и понимающее его переживание. То есть развивается другой сознательный опыт, в котором или благодаря которому расцепляется предшествующее сцепление» [Мамардашвили, 1996, с. 340]. П. Рикёр пишет, что толкование есть «распечатывание», в момент которого «язык взрывается, устремляясь навстречу к иному, чем он сам» [Рикёр, с. 102].

К. Юнг говорил об индивидуации как «пути к себе» - гармоничном развитии личности, в процессе которого происходит осознание и принятие теневых сторон души, интеграция отчужденных частей Я в одно целое («individuum» означает «неделимый»).

В современных направлениях личностно-ориентированной психотерапии самоотчуждению противостоят разнообразные методы присвоения, возвращающие утраченные кусочки Я. Например, в психодраме человеку («протагонисту») предлагается побыть на месте диссоциированной части личности и поговорить от ее имени. Техника «двух стульев» из гештальттерапии тоже ставит человека в такие условия, при которых ему приходится почувствовать себя отвергнутой субличностью и примерить на себя ее чувства и желания.

В концепции «позитивной дезинтеграции» К.Домбровского развитие понимается как предварительная дезинтеграция уже определившихся личностных структур и функций и их постепенная интеграция на более высоком уровне. «Этот метод направлен на расшатывание ригидного образа Я, переживаемого в терминах ролей, расщепление образа Я, определяемого внешними оценками, и реинтеграция самоотношения на базе автономного эго» [Калитеевская, с. 197].

Социальное принятие - основа самопринятия. Ключевую роль для осознания и принятия человеком отчужденного психического опыта играет его социальное окружение. Оно может выступать как в качестве фильтра, отсеивающего неприемлемые импульсы, которые, отчуждаясь, попадают в теневую часть души (К.Юнг), и, напротив, в качестве «фасилитатора» (К.Роджерс), то есть посредника, облегчающего осознание и принятие этих импульсов. В последнем случае человек, вступая в диалог с другим (фасилитатором), имеет возможность встретиться с самим собой, с отчужденным (не совпадающим с его «Я-концепцией») психическим опытом и таким образом расширить свои представления о себе.

К.Роджерс писал о главном условии таких, «терапевтических» взаимоотношений: «В безопасных отношениях с терапистом, центрированным на клиенте, в отсутствие какой-либо явной угрозы или неявной угрозы своему «Я» клиент может позволить себе исследовать различные стороны своего опыта в их чувственной непосредственности так, как они выступают в его сенсорных и висцеральных механизмах, не искажая их для того, чтобы они соответствовали имеющейся у него «Я-концепции»«; только в социально безопасных отношениях отчужденный (противоречащий «Я-концепции») психический опыт может «просочиться в сознание без искажения» [Роджерс, с. 120].

К.Роджерс описывает следующую схему принятия отчужденного опыта, проявляющуюся в языковых выражениях. (1) Человек встречается с переживанием, которое не вписывается в его привычное самоопределение: «Я такой-то и такой-то, но я также испытываю чувство, которое совсем не соответствует тому, что я есть. Я люблю своих родителей, но иногда они вызывают у меня такое удивляющее меня горькое чувство». (2) Далее человек может подвергнуть это несоответствие метафорической рационализации: «Возможно, во мне несколько «Я»«; или даже предположить: «Возможно, в моем «Я» гораздо больше противоречий, чем я себе представляю». Второе высказывание предполагает большую степень самопринятия. (3) Еще позже этот тип высказываний преобразуется в следующий: «Я была уверена, что я - это не мой внутренний опыт, они слишком противоречат друг другу, но сейчас я начинаю верить, что я - это весь мой внутренний опыт» [Роджерс, с. 121].

Диалектика самопонимания. С одной стороны, самоопределение неизбежно приводит к отчуждению себя (части себя). С другой стороны, именно это позволяет познать себя сначала в отчужденной форме, а затем принять эту отчужденную часть и стать другим, то есть изменить свое определение на другое. Так начинается новый круг. Г.-Г.Гадамер говорит о построении «концентрических кругов» понимания как постоянно расширяющемся «единстве смысла» [Гадамер, с. 72]. Эта разворачивающаяся спираль есть бесконечное самопонимание, в процессе которого человек обретает себя.

Определение себя никогда не может быть точным или окончательным. Это всегда недоопределение. Самоопределение - неизбежное временное отчуждение от своих потенций. От одного самоопределения до другого тянется период нарастания напряжения между моментом определения и постепенным обнаружением отчужденных потенций. Это напряжение заканчивается скачком («инсайтом», «пиковым переживанием») и созданием нового определения, вобравшего в себя новое знание о себе. «Насколько становление и ставшее являются противоположностями, настолько же, несомненно, наличие обоих в каждом акте понимания» [Шпенглер, с. 252].

В момент самопринятия (интеграции) происходит, во-первых, расширение контекста за счет включения нового «текста» (знания о себе), в во-вторых - изменение контекста, при котором новое знание не будет противоречить уже имеющемуся. Самоопределение - это очередное толкование своей экзистенции. Это постоянное и необходимое замыкание герменевтического круга самопонимания, где замыканию противостоит постоянно прорывающаяся из этого круга экзистенция.

Замкнутое на себя самоопределение есть консервативный полюс, благодаря консервативности и незыблемости которого, в некотором отдалении от него постепенно начинает формироваться другой, «теневой» полюс, несущий в себе энергию неучтенной жизни. Он пугает и одновременно требует своего понимания. Так создается внутриличностная дихотомия, «раскол». Мотивы, идущие от «теневого» полюса, воспринимаются как чужеродные силы, управляющие определившим (ограничившим) себя Я. Требуется работа души, чтобы принять, вобрать в себя, усвоить эти силы - обогатиться ими, - и определить себя заново, в другом масштабе. «Ликвидация дихотомии посредством преобразования ее в более высокое, более объемное единство равносильна ликвидации «раскола» внутри индивида и укреплению его внутреннего единства» [Маслоу, с. 182]. И теперь уже новое единство, закрепленное в словесном самоопределении, становится новым полюсом - оппозицией пока еще неведомому ресурсу человека.

«Становление не имеет границ», - писал О.Шпенглер [Шпенглер, с. 251]. Но можно создать иллюзию его предела, если зафиксировать себя на очередном определении. Такая остановка есть протест личности против абсурдности не имеющего конца пути самопонимания. «Лучше синица в руках, чем журавль в небе». И человек имеет право на эту остановку.

Лишь через некоторое время он, быть может, почувствует «голос глубин», заглушить который он не решится, и снова пустится в свой бессмысленный путь. «Личность как полная реализация целостности нашего существа - недостижимый идеал. Однако недостижимость не является доводом против идеала, потому что идеалы - не что иное, как указатели пути, но никак ни цели» [Юнг, 1997, с. 191].

Чуть изменив слова М.М.Бахтина, можно сказать: человек никогда не совпадает со своим определением; пока жив, он живет тем, что еще не сказал своего последнего слова о себе.

АВТОР: Трунов Д.Г.