12.07.2012 5062

Отчужденный стиль в творчестве Э. Хемингуэя 40-50-х гг.

 

Говорить о стиле Э. Хемингуэя позднего периода творчества в целом не представляется возможным. Дело в том, что многие его произведения этого периода, как известно, не завершены. О них можно говорить лишь в контексте произведений автора, изданных при его жизни (исключение может составить книга мемуаров «Праздник, который всегда с тобой», практически подготовленная Хемингуэем к печати). Но, даже обращаясь к завершенным произведениям писателя, необходимо отметить, что все они очень неравноценны и стилистически различны. Соответственно, также разнообразны и оценки этих произведений - от резко отрицательных до восторженных.

С точки зрения стиля очень высоко оцениваются повесть «Старик и море» и книга мемуаров «Праздник, который всегда с тобой». Дж. Мейерс в биографии Хемингуэя приводит ряд благожелательных откликов прессы на это произведение: «Парижские картины абсолютно завершены, сцены и люди далеко отстоят во времени, а потому даны в некоем успокоенном состоянии, и даже с изумительной непосредственностью, что делает эти эпизоды одними из лучших в его художественном творчестве» (New York Herald Tribune Book Week). Дж. Мейерс считает, что книга мемуаров, может быть, лучшее, что написано Хемингуэем с 20-х годов.

Напротив, наиболее отрицательные оценки выносятся стилю романа «За рекой в тени деревьев». «В книге, - считает Энтони Баргесс, - нарушен баланс. Образы не работают в полную силу... Тяжело вписываются пассажи на военные темы в любовные сцены, которые, будучи галантными, словно в романах восемнадцатого века, затруднены для восприятия. Герои не просто совершают простые действия, как то: закрывают дверь автомобиля, выбирают шампанское или наслаждаются жарким, - они вынуждены делать это «отлично» или «правильно», или и то, и другое. Слишком много в книге немотивированных выпадов - против Синклера Льюиса, Марты Геллхорн, которая выступает на страницах произведения как третья жена Ричарда Кантуэлла - и это, в самом деле, мешает читательским попыткам воспринять персону Хемингуэя как симпатичную». Целью Хемингуэя в этом произведении было создать, прежде всего, правдивый, а не привлекательный образ пожилого человека.

Также нельзя говорить о каких-либо однозначных связях стиля произведений Хемингуэя 40-50-х годов с его ранним творчеством или творчеством 30-х годов. В тех книгах, в которых Хемингуэй обращается к 20-м годам, его стиль во многом сохраняет черты сходства со стилем художественных произведений этих лет («Праздник, который всегда с тобой», «Райский сад»). Романы «За рекой в тени деревьев» и «Острова в океане», в свою очередь, стилистически преемственны стилю романов «По ком звонит колокол» или «Иметь и не иметь».

Раннему творчеству Э. Хемингуэя в некоторой степени был присущ стиль, для которого характерны подчеркнутая бесстрастность письма, фиксация в произведениях лишь внешних впечатлений героя, их фрагментарность и раздробленность. Такой стиль, возникший на пересечении художественного и философского мировоззрений, С. Финкельстайн называет «отчужденным»: «Процесс изложения на письме, - пишет он в работе «Экзистенциализм и проблема отчуждения в американской литературе», - это инструмент восприятия жизни и размышления о ней, стиль которого диктуется самим восприятием». В противоположность классическим описаниям стиль отчуждения, отражая страх, беспокойство и одиночество самого наблюдателя, рисует внешний мир холодным, враждебным, непроницаемым. Отчуждение можно выразить языком, лишенным всякой образности, прибегая для этого к нарочитому упору на звук, лишая слова свойственной им функции орудия восприятия и придавая им видимость конкретных предметов. Именно таким был стиль многих произведений Г. Стайн, выступившей, как известно, одним из литературных учителей молодого Хемингуэя. Исступленные ритмы, звуковые повторы и меняющийся порядок слов лишают стиль возможности вызывать гуманизированный отклик на внешний мир.

Подобный стиль был характерен для писателей экзистенциалистов. Так, например, Сартр, анализируя «Постороннего» А. Камю, писал: «Присутствие смерти в конце нашего пути рассеяло наше будущее, наша жизнь не имеет «завтрашнего дня», она - череда настоящих моментов». Этому представлению о жизни соответствует фраза Камю, которая выражает собой лишь настоящее, она отделена от следующей фразы «небытием». Между каждой фразой, - пишет Сартр, - мир уничтожается и возрождается; слово, как только оно возникает, является творчеством из ничего; фраза «Постороннего» - это остров. И мы прыгаем от фразы к фразе, от небытия к небытию». В статье «Объяснение «Постороннего», 1943, Сартр, останавливаясь на такой форме повествования, отмечает, что Камю заимствовал ее у современного американского романа, и в частности у Хемингуэя. В. М. Толмачев, в свою очередь, солидаризируясь с автором, пишет о том, что в книгах Хемингуэя 20-х годов «яркость красок, осязаемость формы («аполлинийское») выступают обратной стороной «ничто» («дионисийского»), у которого нет очертаний, - которое может быть представлено лишь в отраженном виде и образует разновидность черной прокладки для узора слов-камушков». Необходимо отметить, что в раннем творчестве Хемингуэя использование подобного стиля было связано с философией экзистенциализма, близкой произведениям писателя. Обилие вещных впечатлений, разреженность в восприятии бытия являются следствием отсутствия некой объединяющей мир и людей идеи, способной придать миру целостность.

Если сравнивать романы «Острова в океане» и «За рекой в тени деревьев» с романом «Райский сад» или книгой мемуаров «Праздник, который всегда с тобой», то можно отметить, что в последних ярче выражен тот принцип монтажа, который можно назвать «съемкой движущейся камерой», передающий «дискретность» мира. В целом отчужденный стиль, несмотря на близость романов «За рекой в тени деревьев» и «Острова в океане» философии экзистенциализма, играет в них меньшую роль, нежели в раннем творчестве Хемингуэя. Для этих произведений характерна фрагментарность, дробность в описании действий героев и событий, которые, как и в более ранних произведениях писателя, передают оторванность героя от мира людей, стремление и невозможность с ними объединиться. Но если в ранних произведениях Хемингуэя такой стиль играл роль подтекста, по которому мы опознавали состояние героя и мира, их взаимоотношения, то теперь его роль в этом качестве сходит на нет.

Томас Хадсон и Ричард Кантуэлл получают менее разнообразные впечатления извне, они погружены в себя, поэтому описания внешнего мира используются в этих книгах Хемингуэя гораздо реже. Если молодые герои «Праздника» и «Райского сада» только постигают мир, пытаются получить от мира как можно больше впечатлений, то герои «Островов в океане» и «За рекой в тени деревьев» нащупывают связи между явлениями. Поэтому и синтаксически последние произведения отличаются от романа «Райский сад» и книги мемуаров: для них характерны более длинные, расчлененные, сложные предложения, передающие внутреннее движение, развитие мысли, анализ и синтез впечатлений и ощущений. И, поскольку окружающие явления не просто описываются, а подаются прошедшими сквозь сознание и душу героев, они более эмоционально окрашены.

Формальные черты отчужденного стиля сохраняются в книге мемуаров «Праздник, который всегда с тобой» и романе «Райский сад». В них Хемингуэй предпочитает не описывать, а называть; он не столько воссоздает реальность, сколько описывает условия ее существования, справедливо считает В. М. Толмачев. Обилие существительных, однотипные ремарки, многократное употребление союза «и» - благодаря этому «Хемингуэй создает как бы схему восприятия элементарных раздражителей (жар солнца, холод воды, вкус вина и т. д.), которые лишь в читательском сознании становятся полновесным фактом чувственного опыта».

Эта манера письма характерна для тех страниц романа «Райский сад», на которых описывается изобилующая повторами совместная жизнь Дэвида и Кэтрин. Например, буквально в нескольких фразах перечислено все то, что заполняет время супругов: «A jetty ran out into the blue and pleasant sea and they fished from the jetty and swam on the beech and each day helped the fishermen haul in the long net that brought the fish up onto the long sloping beach. They drank aperitifs in the cafe on the corner facing the sea and watched the sails of the mackerel fishing boats out in the Gulf of Lions... They had made love when they were half awake with the light bright outside but the room still shadowed and then had lain together and been happy and tired and then made love again. Then they were so hungry that they did not think they would live until breakfast and now they were in the cafe eating and watching the sea and the sails and it was a new day again». Но в романе этот стиль не несет, как прежде, глубокой и обобщающей смысловой нагрузки и служит лишь средством передачи личной неудовлетворенности героя. Кроме того, поскольку роман не был завершен Хемингуэем, в некоторых местах можно отметить механичность в дроблении действия, ставшие уже не необходимостью, а привычкой.

Образцом такого стиля в позднем творчестве Э. Хемингуэя является также книга мемуаров. Например, герой произведения вспоминает об одном из морозных дней в Швейцарии: «I remember the smell of the pines and the sleeping on the mattresses of beech leaves in the wood-cutters hurts and the skiing through the forest following the tracks of hares and of foxes. In the high mountains above the tree line I remember following the track of a fox until I came in sight of him and watching him stand with his right forefoot raised and than go carefully to stop and then pounce, and the whiteness and the clutter of a ptarmigan bursting out of the snow and flying away and over the ridge». В этом небольшом эпизоде, лишенном описательности, перечислен лишь ряд коротких впечатлений, зафиксированы ощущения, полученные всеми пятью чувствами героя. Однако в этом отрывке стиль Хемингуэя лишается той отстраненности от мира, бесстрастности, что были характерны для раннего творчества писателя и являются непреложной чертой стиля отчужденного. В нем перед читателем возникает нечто большее, чем написанные слова - ощущение морозного солнечного и радостного дня, когда все чувства распахнуты навстречу миру.

В этом произведении Хемингуэя, обладающем всеми особенностями вышеупомянутой манеры письма, мы ощущаем живое, душевное, прочувствованное отношение автора и героя к миру, как, например, в описании реки с ее непрекращающимся движением: «With the fishermen and the life of the river, the beautiful barges with their own life on board, the tugs with their smokestacks that folded back to pass under the bridges, pulling a tow of barges, the great elms of the stone banks of the river, the plane trees and the some places the poplars, I could never be lonely along the river... Part of you died each year when the leaves fell from the trees and their branches were bare against the wind and the cold, wintry light».

В другой сцене книги мемуаров, также построенной на передаче расчлененных действий и впечатлений героя, тем не менее, передается чувство приязни по отношению к миру и окружающим людям: «It was а pleasant cafe, warm and clean and friendly, and I hung up my old waterproof on the coat rack to dry and put my worn and weathered felt hat on the rack above the bench and ordered a cafe au lait. The waiter brought it and I took out a notebook from the pocket of the coat and a pencil and started to write».

В целом в книгах писателя этих лет (особенно в романе «Острова в океане»), начиная с романов «Иметь и не иметь» и «По ком звонит колокол», становится более выражен тот или иной вид пафоса (Г. Н. Поспелов): героика, трагическое, романтическое - категории, к которым раньше Хемингуэй относился с недоверием, становятся теперь важной составляющей его творчества.

Неприятие системы ценностей, которая допустила бойню первой мировой войны, сказывается на словаре Фредерика Генри и Джейка Барнса, которые стремятся избегать высоких понятий, используют намеренно примитивный, простой язык. Примеры такого ироничного отношения к «высоким словам» и поступкам сохраняются и в поздних произведениях Э. Хемингуэя, например, в книге мемуаров «Праздник, который всегда с тобой», где рядом можно встретить два различных по эмоциональной окрашенности предложения. Одно из них апеллирует к высокому стилю и поэтическим традициям, второе - сводит их на нет. Например, говоря о своем желании увенчать Эзру Паунда лаврами как великого поэта, Хемингуэй в следующем же предложении снижает эмоциональный регистр отрывка обыденным замечанием: «... in my dreams I had pictured him as coming, perhaps, to live in a small Greek temple and that maybe I could go with Ezra when he would drop in to crown him with laurel. I knew where there was fine laurel that I could gather, riding out on my bicycle to get it...».

В «Старике и море» «высокая» лексика также используется и автором, и героем, но ее роль и пафос звучания совершенно иные. В том, как старик говорит о «судьбе», «счастье», нет ничего ироничного. Например, во время рыбной ловли он думает: «Ее судьба была оставаться в темной глубине океана вдали от всяческих ловушек, приманок и людского коварства. Моя судьба была отправиться за ней в одиночку и найти ее там, куда не проникал ни один человек. Ни один человек на свете. Теперь мы связаны друг с другом с самого полудня. И некому помочь ни ей, ни мне». Часто старик говорит о силе человека, о своей вере в победу: «Хоть это и несправедливо, - прибавил он мысленно, - но я докажу ей, на что способен человек и что он может вынести», о своей любви к рыбе и о ее превосходстве над человеком: «Человек - это не Бог весть, что рядом с замечательными зверями и птицами. Мне бы хотелось быть тем зверем, что плывет сейчас там, в морской глубине». Для него все эти вещи достойны высоких слов, наполнены глубоким смыслом, в чем старика убеждает его жизненный опыт.

Сантьяго не только о высоких понятиях говорит высоким стилем. В одной реплике внутреннего монолога старика на одинаково высокой ноте может идти речь и о судьбе человека, и о вполне прозаических вещах: «Нельзя, чтобы в старости человек оставался один, - думал он. - Однако это неизбежно. Не забыть бы мне съесть тунца, покуда он не протух, ведь мне нельзя терять силы. Не забыть бы мне съесть его утром, даже если я совсем не буду голоден. Только бы не забыть», - повторял он себе». Для повести характерно возвеличивание самых простых вещей, таких как еда, море, животные. Хемингуэй и старик Сантьяго в этом произведении достигли гармонии, которую дарит понимание того, что именно простые и необходимые вещи лежат в самой основе жизни и что счастье, везение, судьба являются такими же простыми вещами, если познать их. Благодаря такому подходу к жизни старика Сантьяго все в повести «Старик и море» приобретает эпическую обобщенность и величие: рыба становится воплощением сил природы, мальчик, чье имя практически не употребляется на страницах произведения, превращается в доброго хранителя старика, а известный бейсболист - в «великого Ди Маджио».

Герои Хемингуэя и сам писатель 40-50-х годов многое испытали, познали уроки взаимопомощи и героизма во времена войны в Испании и Второй мировой войны и поверили в них и теперь, если это необходимо, прибегают к помощи высокой лексики, не считая это лицемерием. Когда писатель обращается к таким фактам действительности, которые ему не стыдно поэтизировать, в его творчестве появляются сравнения, проникнутые экспрессией и субъективностью. Поэтому не случайно и в речи Томаса Хадсона, особенно в третьей части романа «Острова в океане» встречаются слова «долг», «ответственность», «друг».

 

АВТОР: Балонова М.Г.