Спор современников Достоевского о романе «Бесы»
Начало изучения творчества писателя восходит к моменту публикаций самых первых его произведений. Самый известный русский критик XIX века В.Г. Белинский еще в 1846 году писал о творчестве Федора Михайловича Достоевского, что ему суждено сыграть в отечественной словесности выдающуюся роль. Действительно, Достоевский оказал огромное влияние на становление и проблематику русского религиозного и философского ренессанса: почти все крупнейшие русские мыслители считали своим долгом писать о нем.
В литературной критике различных периодов творчество Ф.М. Достоевского (и роман «Бесы» в том числе) рассматривалось с различных точек зрения. Один из ведущих современных исследователей творчества писателя, доктор филологических наук Б.Н. Тарасов, писал по этому поводу: «Глубинное своеобразие религиозно-философской проблематики и художественной методологии Достоевского еще при его жизни встречало непонимание со стороны критиков, исследователей и читателей. «Преступление и наказание» или «Бесы» нередко оценивались как тенденциозные произведения, направленные против разночинной молодежи и передовых идей, а в «Братьях Карамазовых» находилось чрезмерное обилие «лампадного масла» и «психиатрической истерики», «эпилептически судорожное» восприятие действительности. Многим казалась безрассудной и неприемлемой критика Достоевским всего «прогрессивного» (права, социализма, товарно-денежных отношений, технических «чудес»)... И даже И.С. Тургенев сравнивал Достоевского с маркизом де Садом, любителем «развратной неги», «изысканных мук и страданий», как бы прокладывая русло для последующего неправомерного отождествления автора и его героев».
Роман «Бесы» был впервые напечатан в журнале М.Н. Каткова «Русский вестник» за 1871 год и в журнале за 1871 год. В 1873 году роман вышел отдельным изданием. Он вызвал полемику в прессе сразу, еще до выхода в свет произведения отдельным изданием.
Критика 70-80-х годов XIX века отнеслась к роману Ф.М. Достоевского «Бесы» по-разному. Для понимания критических высказываний о Достоевском следует иметь в виду, что определенное идеологическое направление, которое в советский период назвали реакционным, в последней трети XIX века использовало творчество Достоевского в борьбе со сторонниками революционно-террористических акций.
Это литературное произведение, которое в XX веке назвали памфлетом на русское революционное движение, в 70-80 годы XIX века заметили критики из самых разных идейных и политических лагерей.
Высокую оценку роман «Бесы» получил на страницах «Русского вестника». Критик, прозаик и журналист Василий Григорьевич Авсеенко откликнулся на выход романа статьей «Общественная психология в романе», где он, в частности, писал: «В романе «Бесы» г. Достоевского раздвинуты рамки наблюдений; он от анализа больной человеческой натуры перешел к анализу больного общества, обобщая патологические явления до степени болезни века». Правда, в следующих номерах журнала «Русский вестник» и в журнале «Русский мир» между Авсеенко и Достоевским развернулась литературная полемика о народных идеалах. Достоевский считал, что постижение народных идеалов затруднялось «развращающим влиянием цивилизации», а Авсеенко говорил о «недостатке подлинной культуры в образованных слоях». В противовес почвенническим воззрениям Достоевского критик писал, что литература должна ориентироваться на «интересы образованного круга, потому что они одни только суть истинные национальные интересы». Достоевский ответил памфлетом, в котором характеризовал Авсеенко как «деятеля, потерявшегося на обожании высшего света», а потому презирающего простой народ.
Однако, оценку романа «Бесы» в работах Авсеенко поддержал известный уже тогда поэт, публицист и философ В.С. Соловьев. В газете «Санкт - Петербургские ведомости» он пророчески предвидел «верную и беспристрастную оценку романа только в далеком будущем». Мнению этого философа можно доверять, так как известно, что он был знаком c Достоевским не только по книгам, но и лично. Он считал Федора Михайловича предтечей нового искусства, вдохновленного религиозной идеей, и в творчестве писателя находил много созвучного своей философии. В 1878 году Соловьев ездил вместе с Достоевским в Оптину Пустынь. Искания Соловьева были сродни религиозным исканиям Достоевского. Недаром философ признавался в своих воспоминаниях: «Будучи с детства занят религиозными предметами, я в возрасте от 14 до 18 лет прошел через различные фазы теоретического и практического отрицания». В своей известной работе «Три речи в память Достоевского» (1883) Соловьев писал, что Достоевский «видел не только вокруг себя, но и далеко впереди себя».
С Соловьевым полемизировал К.Н. Леонтьев, писатель, публицист, литературный критик. В 60-е - начале 70-х годов Леонтьев находился на дипломатической службе на Ближнем Востоке. Как религиозный мыслитель и публицист Леонтьев занимал «охранительные» позиции. С 1887 года он жил в Оптиной пустыни, постригся в монахи. В своей статье «О всемирной любви» (О речи Ф. М. Достоевского на Пушкинском празднике), напечатанной в журнале «Варшавский дневник» в 1880 году, Леонтьев рассуждает об издержках религиозности Достоевского, о слишком общем ее характере, о невнимании писателя к Православной Церкви, к святотеческому учению. С этой точки зрения философ анализирует и роман «Бесы». Он пишет: «Правда, эпиграфом к роману «Бесы» выбран евангельский рассказ об исцелении бесноватого, который, «исцелившись, сел у ног Христа», а бесы, бывшие в нем, вошли в свиней, кинувшихся в море... «Бесноватый» олицетворяет в этом случае у г. Достоевского Россию, которая тогда исцелится от всех недугов своих, лично нравственных и общественных, когда станет более христианскою по духу своему нацией (разумеется, в лице своих образованных представителей). Но и это весьма неясно... Какое христианство: обще евангельское какое-то или в самом деле православное, с верой в икону Иверской Божьей Матери, в мощи св. Сергия, в проповеди Тихона Задонского и Филарета, даже и в его духовный авторитет по государственным вопросам, в прозорливость и святую жизнь некоторых и ныне живущих монахов? Какое же именно христианство спасет будущую Россию: первое, неопределенно - евангельское, которое непременно будет искать форм, - или второе, с определенными формами, всем, хотя с виду (если не по внутреннему смыслу), знакомыми? На это мы в «Бесах» не найдем и тени ответа!»
В материалах печати журнальная критика времени первой публикации романа «Бесы», признанная в советский период недальновидной, предвзятой и реакционной, причислила роман Ф.М. Достоевского «Бесы» к лучшим произведениям и явлениям нашей литературы второй половины XIX столетия.
Однако уже в 70-е годы XIX века демократическая печать и значительная часть либеральной журналистики резко отрицательно отнеслись к роману «Бесы», вероятно, выполняя заказ масонских организаций, которые уже начали опутывать Россию своими сетями.
Учитывая такое противоречие мнений в различных лагерях критики, только в конкретно-исторических обстоятельствах, возможно, рассмотреть статьи П.Н. Ткачева, Г.И. Успенского, М.А. Антоновича, Н.К. Михайловского.
Наиболее резким откликом на роман «Бесы» явилась статья «Больные люди» публициста и критика Петра Николаевича Ткачева. Она была напечатана в журнале «Дело» за 1873 год. Автор статьи упрекал создателя романа «Бесы» в отказе от своих прежних убеждений, за которые тот поплатился в 40-е годы каторгой. В романе «Бесы» Ткачев видел «лишь фантастические маски, патологические случаи, черты уголовщины, полное банкротство мировоззрений Достоевского при стремлении перейти от психологического анализа неуравновешенных людей к политическим явлениям эпохи».
Ткачев воспринял роман «Бесы» как чудовищное искажение в творческой фантазии Достоевского политического процесса по делу анархиста - террориста С.С. Нечаева. В свое время Ткачев написал статью о «нечаевцах», которая называлась «Люди будущего и герои мещанства» (журнал «Дело», 1867 год, № № 4-5). В ней он защищал свой тезис: «цель оправдывает средства». Ткачев принимал нечаевский фанатизм за истинную революционность. Стремление быть последовательным до конца и повлекло за собой негативную критику романа Достоевского. В своей статье «Больные люди» Ткачев ставит в вину Достоевскому, прежде всего, нетипичность для революционной среды того, что изображено в романе. Критик обвинял автора в тенденциозном использовании материалов процесса. «В болезненных представлениях уродцев, помешавшихся на каких-то неопределенно мистических пунктах, - очевидно, нисколько не отражается миросозерцание той среды, - среды лучшей образованной молодежи, из которой они вышли. Читатель видит только плохое олицетворение одного старого стенографического отчета и пришитую к нему белыми нитками какую-то нелепость, самим автором изобретенную. Только люди, впавшие во временный горячечный бред, представляют некоторую аналогию с юными героями «Бесов», в особенности с Верховенским и Шигалевым». Шатова Ткачев характеризует как «плохое олицетворение фельетонов «Гражданина», а Верховенского как «олицетворение судебного отчета и ничего более». Так, по сути дела, критик отказывает Достоевскому в мастерстве создания художественных образов.
Н.К. Михайловский, публицист, литературный критик, социолог, писал в журнале «Отечественные записки» за 1873 год (№ 2): «В «Бесах» рассказывается история, по внешнему ходу событий и обстановке поразительно сходная с так называемым нечаевским делом. В некоторых отношениях романист точно задался целью не отступать от сведений, добытых следствием и судом по нечаевскому делу. Но точность поэтической картины есть нечто весьма условное. В действительности же есть картины важные и неважные, типические и случайные. Если поэт самым тщательным образом и вполне точно обрисует картины случайные и неважные, то этим еще не достигается поэтическая точность картины». Далее критик указывает на «нетипичность нечаевской истории» для так называемого русского «освободительного движения»: «Нечаевское дело есть до такой степени монстр, что не может служить темой для романа. Оно бы могло доставить материал для уголовного романа, узкого и мелкого, могло бы, пожалуй, занять место и в картине современной жизни, но не иначе как в качестве третьестепенного эпизода». Полемизируя со всей системой взглядов Достоевского, Михайловский в конце статьи подчеркивает, что автор романа «Бесы» просмотрел «общий характер освободительного движения, ухватившись за печальное, ошибочное и преступное исключение - нечаевское дело». «Вы сосредотачиваете все внимание на ничтожной горстке безумцев и негодяев. Вы не за тех бесов ухватились», - восклицал критик, указывая, что среди «бесов», против которых ополчился Достоевский, есть и «бес служения народу». Позже, уже после смерти Достоевского, И.Ф. Анненский в статье «Достоевский» будет полемизировать с Михайловским. «Один из критиков, - написал он, имея в виду Михайловского, - назвал талант Достоевского жестоким - это некардинальный признак его поэзии; но все же она, несомненно жестока, потому что жестока и безжалостна прежде всего человеческая совесть. Одна Катерина Ивановна Мармеладова чего стоит? Сколько надо было носить в сердце неумолимых упреков совести - своих ли или воспринятых извне, - все равно, - для этого эшафотажа бессмысленных и до комизма нагроможденных мук».
Выше либеральная газета «Санкт-Петербургские ведомости», ставшая трибуной положительных выступлений критика Влад. Соловьева, публиковала и другие отклики на роман. В № 6 от 6 января 1873 года указывалось на неточность, не характерность изображенного в романе «Бесы», произведение Достоевского называлось «фантасмографией, созданной болезненным воображением». Газета писала: «Фантастические призраки с нечеловеческой подлостью, глупостью и дикостью, им выведенные, ни в каком обществе не могли бы играть такой роли, какая им предоставлена в романе, не могли бы быть выразителями и представителями известного движения, носящего в себе нравственно-политическую подкладку».
К сожалению, как показало время, подобные выступления в полемике, которые говорят о не типичности характеров, созданных Достоевским в романе «Бесы», были ошибочными. Вероятно, в то время в России существовали силы, которым было выгодно «успокоить народ», не дать ему задуматься над пророчеством Достоевского. Но не более чем через пятьдесят лет страна захлебнулась в крови красного террора. Поэтому критика ХХ века утвердила по отношению к «Бесам» термин «роман-пророчество».
Отрицательно оценив роман в целом, «прогрессивная» печать 1870-х, 1880-х годов делала исключение для образа Степана Трофимовича Верховенского, в котором Достоевский воплотил наиболее положительные черты либерала-западника 1840-х годов. Но и этот образ был понят критиками предвзято, односторонне, а ведь это связующее звено между поколениями в романе «Бесы»: Степан Трофимович - отец одного из «бесов» - Петра - и воспитатель другого - Николая Ставрогина. Смысл этого образа заключается в том, что свойственный либералам 40-х годов XIX века отказ от национальной самобытности, стремление «пойти на выучку» к Западу были преддверием «нигилизма» и «нечевщины». Н.К. Михайловский оценивал этот образ так: «Тип идеалиста сороковых годов эксплуатируется у нас часто. Г-н Достоевский берет его, но берет с некоторых новых сторон и потому придает ему свежесть и оригинальность, несмотря на избитость темы». Далее критик отмечал, впрочем, что «прекрасная фигура Степана Трофимовича впадает временами в шарж».
П.Н. Ткачев, который отказывает Достоевскому даже в художественности, о Верховенском высказался мягче. В журнале «Дело» он писал: «Только в обрисовке характеров Верховенского-отца и Варвары Петровны Ставрогиной г. Достоевский обнаруживает прежнюю силу своего анализа». Далее он замечает: «Анализируя характер Верховенского, г. Достоевский с особой рельефностью оттеняет только некоторые, впрочем, наиболее выдающиеся и, так сказать, преобладающие свойства людей этого типа - наших отцов. Степан Трофимович был не героем, не «лучшим человеком» 40-х годов; он был личность заурядная, одна из единиц толпы».
Этому же герою целый подвал на двух полосах посвятила и либеральная газета «Санкт-Петербургские ведомости» в номере от 13 января 1873 года, трактуя Степана Трофимовича Верховенского как одного из «мелких, непризнанных гениев» 40-х годов, «пробавлявшихся одними фразами». Газета утверждала: «По художественной живописности, ясности и реальности представления тип Верховенского приближается к типам, созданным нашими лучшими писателями. Перед читателями - живое лицо, живой тип, приближающийся по художественной реальности к типам Онегина, Бельтова, Обломова».
Достоевский в образе Степана Верховенского правдиво, хотя и в самом деле впадая «временами в шарж», воспроизвел ряд слабых черт «лишних людей» 1840-х годов. Он осуждал «лишних людей» за отрыв от «почвы», за критицизм по отношению к старым, патриархальным, православным формам русской жизни. Эту же прослойку общества критиковали и политические силы с противоположными писателю убеждениями. В 1850-60-х годах революционно-демократическая критика и литература осуждали «лишних людей» за недостаточность деятельности, за уклонение от активной борьбы с самодержавно-крепостническим строем.
В споре о романе «Бесы» вскоре принял участие и сам автор, коснувшись анализа романа в «Дневнике писателя». Стремясь опровергнуть обвинения журналов «Отечественные записки» и «Дело» в «переписывании судебной хроники», Достоевский заявляет, что в его произведении «собственно портретов или буквального воспроизведения нечаевской истории нет».
Автор, будучи сам убежденным монархистом, возражает и монархической критике, выступившей в листке «Русский мир» с утверждением, что «учащаяся молодежь в подобных безумствах не бывает у нас замешена», что «Нечаев мог найти себе прозелитов только среди праздной, недоразвитой и вовсе не учащейся молодежи». На что автор возражал: «Да неужели же вы и вправду думаете, что прозелиты, которых мог бы набрать у нас какой-нибудь Нечаев, должны быть непременно одни лишь шалопаи? Не верю. Не все. Я сам - старый нечаевец. Я стоял на эшафоте, приговоренный к смертной казни, и, уверяю вас, что стоял в компании людей образованных. Почему же вы думаете, что даже убийство a Нечаев остановило бы, если не всех, конечно, то по крайней мере некоторых из нас, в то горячее время среди захватывающих душу учений». И далее: «Нечаевым, вероятно, я бы не смог сделаться никогда, но нечаевцем, не ручаюсь, может быть, и мог бы. во дни юности моей. Мы, петрашевцы, стояли на эшафоте и выслушивали приговор без малейшего раскаяния. То дело, за которое нас судили, те мысли, те понятия, которые владели нашим духом, не представлялись нам не только требующими раскаяния, но даже чем-то нас очищающим, мученичеством, за которое нам многое простится».
В этом фельетоне «Дневника писателя» Достоевский, конечно, остается убежденным противником революции и социализма, раскаявшимся в своих «заблуждениях молодости». Но здесь во главу угла ставятся «трагические ошибки молодежи» под влиянием «захватывающих душу учений».
Речь Достоевского на торжествах в честь открытия памятника А.С. Пушкину в Москве в июне 1880 года, где он говорил о русском национальном духе нашей литературы, еще больше накалила идеологические страсти. Эта речь явилась кульминационным моментом всего празднования и произвела огромное впечатление как манифест мировоззрения великого русского писателя. Анализируя поэму Пушкина «Цыганы», Достоевский подчеркивал, что «в типе Алеко сказывается уже сильная и глубокая, совершенно русская мысль». И далее: «В Алеко Пушкин уже отыскал и гениально отметил того несчастного скитальца по родной земле, того исторического русского страдальца, столь исторически необходимо явившегося в оторванном от народа обществе нашем». Этот анализ переходит в размышление о роли русской интеллигенции в обществе. Здесь же Достоевский обратился к современной ему молодежи с призывом: «Смирись, гордый человек, и прежде всего, сломи свою гордость. Смирись, праздный человек, и прежде всего, потрудись на родной ниве», чем пропагандировал христианский взгляд на мир, свое почвенническое мировоззрение: «Ибо русскому скитальцу, - говорил он с иронией, - необходимо именно всемирное счастье, чтобы успокоиться: дешевле он не примирится». В те времена, чтобы оспорить нигилистическое (бесовское) безумие, требовалось определенное мужество: прогрессивно-демократический идеологический террор был беспощаден. Например, безжалостные отзывы Писемского о Лескове трагически сказались на писательской судьбе последнего. Достоевский тоже немало пострадал от «передовой» критики. Выступить против прогресса и революции значило выступить против «всеобщего настроения» в либерально-интеллигентской среде. «Нигилизм явился у нас потому, что мы все нигилисты», - записал Достоевский в своем дневнике незадолго до смерти. Достоевский также утверждал: «Атеизм есть болезнь аристократическая, болезнь высшего образования и развития». И это написано в годы, когда вся либеральная интеллигенция всерьез «болела атеизмом». Поэтому пророчество Достоевского не было услышано почти никем, да и сейчас, на рубеже тысячелетий, его произведение анализируется на уровне общих закономерностей революционно - политической ситуации, что явно недостаточно. А между тем, само название романа - не аллегория, а прямое указание на бездуховный характер революций. Духи революции - бесы в прямом смысле. Они завладевают душами людей, соблазнившихся бесовской утопией.
Тотчас же после смерти Достоевского и затем на протяжении 90-х годов в правительственной печати усиливалась положительная оценка творчества писателя как апостола новой истины, религиозного мыслителя, страстного противника революционного движения. В 1883 году была издана объемная книга «Биография, письма и заметки из записной книжки Достоевского». В нее были включены обширные статьи-воспоминания, которые синтезировали все высказывания о Достоевском, современников писателя: О.Ф. Миллера и Н.Н. Страхова. В предисловии к этому изданию Достоевский был назван «воспитателем наших душ». Здесь Миллер утверждал, что Достоевского «всего меньше можно принять за обличителя», что «нельзя толковать его писания в смысле обличения, ибо в его словах обнаруживалось религиозное настроение, преданность учению Христа и православию». Это верное утверждение Миллера было «забыто» почти на все следующие столетие; данный поход к творческому и духовному наследию писателя стал возрождаться сравнительно недавно.
АВТОР: Гогина Л.П.