Стилевое своеобразие поэтической картины мира В.Ф. Ходасевича
Чем определяется целостность произведения? Конечно, целостность отнюдь не сводима к внешним приметам цельности и завершенности. В то же время целостность - это «внутренне связанный и завершенный в себе художественный мир» [Дарвин 1988, с. 97-98]. Единство и завершенность этого мира обусловлено по преимуществу единством лирической личности, которая связывает воедино планы содержания и языкового выражения целого и, будучи носителем сознания и предметом изображения, «...открыто стоит между читателем и изображенным миром» [Корман 1982, с. 9].
Однако при первоначальном выяснении целостности цикла стихотворений, следует обратить внимание на формальные признаки, которые могут свидетельствовать о гипотетическом для читателя единстве, а следовательно, и целостности. И.В. Фоменко на основе анализа достаточно крупного корпуса циклических форм поэтов разного жизненного и творческого опыта, разных идейно-эстетических установок предлагает выделять следующие содержательные и формальные признаки: 1. Авторские циклы, единство которых обусловлено авторским замыслом. 2. Цикл / книга озаглавлен самим автором и его состав относительно устойчив в нескольких изданиях. 3. Отношения между отдельным стихотворением и всем ансамблем можно интерпретировать как отношения между элементом и системой. 4. Содержание цикла / книги не сводится к «сумме содержаний» отдельных стихотворений, отличается от нее качественно. 5. Принципиально важными оказываются цикло образующие связи между отдельными стихотворениями, рождающие те дополнительные смыслы, что определяются взаимодействием непосредственно воплощенного [Фоменко 1986, с. 130].
Без исключения все циклы В.Ф. Ходасевича сформированы самим поэтом, поэтому характерной чертой циклов, удовлетворяющей требованиям второго пункта, является наличие авторского эмоционально значимого заглавия. Данная тенденция имеет свои корни в поэтике циклов XIX века, в частности, в близком для В.Ф. Ходасевича творчестве Е.А. Баратынского, который одним из первых употребил эмоционально значимое заглавие для своего сборника стихотворений - «Сумерки». Являясь текстовым знаком, заглавие имеет фиксированную позицию перед текстом, маркирует его начало и образует сильную позицию. В выборе того или иного заглавия наиболее отчетливо проявляется творческое волеизъявление автора.
В заглавии цикла «Путем зерна» использован значимый для В.Ф. Ходасевича образ-символ зерна, который обнаруживает сложные семантические связи при сопоставлении со стихотворным контекстом. Само словосочетание «путем зерна» повторяется неоднократно в контексте. Так, стихотворение, открывающее цикл, имеет аналогичное заглавие, а в ходе сюжетного развертывания текста словосочетание повторяется дважды в отношении к одной из главных героинь - Душе и как единая мудрость, объединяющая лирического героя с такими крупными реалиями, как страна и народ.
Проходит сеятель по ровным бороздам. Отец его и дед по тем же шли путям.
Сверкает золотом в его руке зерно,
Но в землю черную оно упасть должно.
И там, где червь слепой прокладывает ход,
Оно в заветный срок умрет и прорастет.
Так и душа моя идет путем зерна:
Сойдя во мрак, умрет - и оживет она.
И ты, моя страна, и ты, ее народ,
Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год,
Затем, что мудрость нам единая дана:
Всему живущему идти путем зерна.
Мета текстовый повтор данного словосочетания существенно усиливает его значение. В декларативном по существу стихотворении таким образом уже определяются автором основные образы, темы, мотивы сборника; появляется абрис образной семантики заглавия и содержания будущей «мироприемлющей книги».
Следует отметить, что заглавие цикла как реминисценция обладает признаками прецедентного текста. Представляя «часть вместо целого», заглавие (прецедентный текст) позволяет намекнуть или актуализировать в сознании читателей определенное явление, ситуацию и т.п. Не случайно, что ассоциативный потенциал заглавия «путем зерна» велик, так как его онтологический статус не только вызывает определенное представление о мире, о смысле существования человека в мире, но и подключает подобные представления в соотнесенности с определенной историко-культурной традицией. В комментариях к стихотворению «Путем зерна» отмечено, что тема восходит к евангельской: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Евангелие от Иоанна, Глава ХН, 24). Кроме того, можно указать на связь заглавия с романом Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы», где та же евангельская цитата использована в качестве эпиграфа к роману. Заглавие при всей «генерализующей роли» несет, безусловно и философский смысл, раскрытию которого посвящен весь цикл стихотворений.
И.В. Фоменко во 2-ом формальном признаке цикла наряду с заглавием указывает на устойчивость цикла в ряде изданий. Это дополнение важно, тем более что композиция цикла и тексты «Путем зерна» претерпевают существенные изменения от издания к изданию. Так, цикл «Путем зерна», включенный В.Ф. Ходасевичем в сборник стихотворений 1927 года, открывая признанный им самим поэтический путь, подвергается значительным переделкам. Интересен тот факт, что в двух первых изданиях 1920 и 1922 годов сборник стихов был посвящен «Памяти Самуила Киссина», покончившего с собой 22 марта 1916 года. Можно предположить, что цикл стихотворений с таким посвящением носил, открыто автобиографический или мемуарный характер. Имея фиксированного адресата, представляющего конкретное лицо (Самуил Киссин), текст приобретал апеллятивный статус: отдание памяти, внимания близкому другу.
Однако уникальность цикла «Путем зерна», в отличие от «Молодости» и «Счастливого домика», создававшихся в рамках символистской культуры, не исчерпывается только вне художественными факторами (революция 1917 года, самоубийство близкого друга С. Киссина, тяжелая болезнь самого поэта). Она обусловлена также художественным пристрастием В.Ф. Ходасевича к классической поэзии XIX века, «преодолением символизма». Говоря о поступательном развитии творчества В.Ф. Ходасевича, В. Вейдле отмечал, что «только в «Путем зерна», погрузившись в Пушкина целиком, Ходасевич становится самим собой» [Вейдле 1989, с. 150]. Самостоятельность в первую очередь проявилась в новом видении мира, воплотившемся с помощью характерной «техники прозаизации стиха» [Левин 19986].
Центральное место в поэтической онтологии цикла «Путем зерна» занимает проблема существования. Выше мы отметили, что заглавие цикла в «свернутом виде» указывает на обобщенный, или «генерализованный» (В.Тюпа), способ существования личности. Тем не менее, к осознанию «единой мудрости» как гаранта существования лирический герой приходит после долгих исканий, выяснения отношений с Душой, ценностной рефлексии.
Как показывают работы Д. Магомедовой, Ю. Левина, В.Ф. Ходасевич отталкивается в поэзии от сложившегося в символизме «типа миро отношения», «идеи человека» [см.: Левин 19986; Магомедова 1990]. Характерная для символизма амбивалентность художественной мысли продуцирует «двоемирие» и «разорванное» сознание героя. Носитель раздвоенного сознания воспринимает себя демонической личностью, богохульствует, впадает в депрессию. Действительность, окружающая его, бессмысленна, потому что является слабым подобием иного мира. Путь человека пролегает сквозь хаос, в котором нет ни начала, ни конца, из «порочного» круга бытия выход лишь один - смерть. Таково в общих чертах мировосприятие символистов [Васильев 1999].
Показательно, что в автобиографическом произведении «Некрополь» В.Ф. Ходасевич говорит именно о символистском двоемирии, которое из творческого метода стало единственно возможным образом жизни: «Мы жили в реальном мире - и в то же время в каком-то особом, туманном и сложном его отражении, где все было «то, да не то». Каждая вещь, каждый шаг, каждый жест как бы отражался условно, проектировался в иной плоскости, на близком, но неосязаемом экране. Явления становились видениями... Таким образом, жили мы в двух мирах. Но не умея раскрыть законы, по которым совершаются события во втором... мы только томились в темных и смутных предчувствиях» [Ходасевич 2001, с. 114].
Непосредственная связь художественного мира «Путем зерна» с традицией символизма проявляется в использовании известной модели мира, подвергшейся значительному изменению в цикле. В. Вейдле, отрицая обусловленность поэтики В.Ф. Ходасевича традицией символизма, впоследствии скорректировал свою точку зрения: «Но полноту своей поэзии, все волшебство своего словаря он (Ходасевич - А.Г.) обрел лишь с тех пор, как тема символизма, очищенная им от того, что было в ней роскошествующего, претенциозного и без веры принимаемого на веру, стала его темой» [Вейдле 1989, с. 161].
Двойная природа человека и универсума в поэтическом мире «Путем зерна» получает интерпретацию как антитеза души и тела, земного и небесного. С позиций символизма земная жизнь, воспринимаемая как призрачная и эфемерная, в поэтическом мире В.Ф. Ходасевича наделяется противоположными качественными характеристиками.
- Полюс земного бытия моделируется лексикой одной тематической группы, имеющей дифференцированную семантику «тяжести»: Трудный, требующий большого труда, больших усилий. Это значение является общим для слов, употребленных в метафорическом и прямом значениях:
Ах, под нашей тяжелой ношей
Сколько б песен мы ни сложили...
День изо дня, в миг пробужденья трудный,
Припоминаю я твой вещий сон...
Мне было трудно, тесно, как змее,
Которую заставили бы снова
Вместиться в сброшенную кожу...
Я возвышаюсь, как тяжелый камень,
Многовековой...
Серебряный тяжелый крест висел...
Кожаный ошейник,
Оттянутый назад тяжелой цепью,
Давил ей горло.
Уж тяжелы мне долгие труды...
И весело, и тяжело
Нести дряхлеющее тело...
- Напряженный, затруднительный, доставляющий беспокойство, неприятность. Данная семантика актуализируется автором в стихотворениях при помощи слов «томят», «задыхаясь», «гнетут», «измученный»:
Ступай, душа, в безбрежных сновиденьях
Томиться и страдать!
Еще томят земные расстоянья...
Все те же встречи Гнетут меня.
В темноте, задыхаясь под шубой, иду,
Как больная рыба по дну морскому.
Не ты ль еще томишь, не ты ль, Глухое тело?
Казался мне простым, давнишним другом,
Измученным годами путешествий.
- Горестный, мучительный, неприятный. Отмеченное значение встречается в стихотворениях, связанных с темой взаимоотношений Души и тела:
Со слабых век сгоняя смутный сон,
Живу весь день, тревожим и волнуем.
В заботах каждого дня Живу,- а душа под спудом...
Слова, характеризующие жизнь с точки зрения материала. В первую очередь это слово «грубый», которое употреблено как эпитет материального мира: «Сквозь грубый слой земного бытия», «Лишь каменного низа / Остался грубый остов», а также эпитет нечуткой и жесткой работы «лекаря» - «Но грубый лекарь щедро / пускал ей кровь...».
Устойчивое повторение лексики с семантикой «тяжести», «мучительности», «грубости» на протяжении всего цикла позволяет говорить о некотором единстве восприятия полюса земной жизни. Физический, ощущаемый мир, будучи несовершенным, «грубым слоем», требует от лирического героя дополнительных физических и душевных усилий. Ощущение мучительности существования наиболее обостряется в моменты остановки времени или его «растянутости», в моменты непрекращающегося повторения, дублирования событий и лиц:
Со слабых век сгоняя смутный сон,
Живу весь день, тревожим и волнуем
И каждый вечер падаю, сражен
Усталости последним поцелуем.
В заботах каждого дня
Живу,- а душа под спудом...
Все те же встречи
Гнетут меня.
Все к той же чаше
Припал - и пью...
Неприятие «тяжести» существования в поэтическом мире «Путем зерна» обусловлено не только историческими переломами, в которых человек проходит испытание смертью, например «Слезы Рахили». В большей степени осознание факта присутствия бессмертной души в смертном теле как свидетельство причастности к божественному миру, приводит к пониманию абсурдности жизни. В стихотворении «На ходу» лирический герой ставит под сомнение ценность проживаемой земной жизни: 1строфа:
Метель, метель...
В перчатке - как чужая,
Застывшая рука.
Не странно ль жить, почти что осязая,
Как ты близка?
Чувство того, что гармоничный прежде мир раскололся, распался на «несовершенный» и идеальный миры проходит лейтмотивом через весь цикл. Оказавшийся на «разломе» миров герой попадает в экзистенциальную ситуацию выбора. Отвечая на риторический вопрос: «Не странно ль жить, почти что осязая, / Как ты близка?», герой должен решить: «А стоит ли она того, чтобы ее прожить дальше?» В композиционно противопоставленных 1- ой и 2-ой строфе стихотворения «На ходу» утверждается необходимость жизни. 2 строфа:
И все-таки бреду домой с покупкой,
И все-таки живу.
Как прочно все!
Нет, он совсем не хрупкий,
Сон наяву!
При несложной трансформации первых двух стихов образуется приблизительно такой конструкт с уступительными отношениями: несмотря на то, что внутри меня живет душа, я (тело) продолжаю возвращаться домой, совершать покупки, словом, продолжаю жить. Таким образом, причастность к божественному миру, обнаруживает одновременно и абсурдность жизни и ее прочность, не призрачность. Поэт усиливает данность и необходимость жизни повторением глагола «живу»: «Живу весь день, тревожим и волнуем...», «В заботах каждого дня живу...», «И вот - живу, чудесный образ мой,/ Скрыв под личиной низкой и ехидной...», «И все-таки живу». Обостренное чувство жизни в этих стихах - «запись конкретного переживания» (В. Вейдле). Следует отметить, что слова однородной тематической группы (со значением «тяжесть») в контексте стихотворений на протяжении цикла выявляют разные значения, отличаются «градуальностью» смысла. В стихотворениях, отразивших состояние лирического героя до «перелома» (сложного мистического опыта отделения Души от тела - «Эпизод»), семантика «тяжести» усиливает пессимистическое восприятие жизни, свидетельствует «об усталости, болезни, смерти» [Вейдле 1989, с. 151]. Но уже в заключительных стихотворениях, когда происходит примирение с жизнью, принятие значимых ценностей, слово «тяжелый» приобретает позитивное значение «полноты» и «насыщенности», постижения жизненной мудрости.
Уж тяжелы мне долгие труды,
И не таят очарованья
Ни знаний слишком пряные плоды,
Ни женщин душные лобзанья.
«Наполненность» жизнью («беременность мудростью») подчеркивается «вегетативным» сравнением физического тела с яблоней. И кровь по жилам не спешит, И руки повисают сами. Так яблонь осенью стоит, Отягощенная плодами.
Поэтому становится возможным синонимичное употребление окказиональных антонимов: И весело, и тяжело Нести дряхлеющее тело. Что буйствовало и цвело, Теперь набухло и дозрело.
Таким образом, семантика значимого понятия «тяжелый» оказывается в границах цикла одновременно со - и противопоставленной. Ее последовательное изменение - отражает эволюцию мировосприятия лирического героя: от пессимистического восприятия к жизненному оптимизму.
Противоположный полюс оппозиции «земное - небесное» моделируется также несколькими тематическими группами слов:
- Слова со значением «цвет / свет»: «темногустая синь», «пламенные звезды», «голубые вихри», «хор светил».
- Слова, обозначающие процесс горения: «пламенное чудо», «ропот огня», «Я незримо горю на легком огне», «текучий пламень дня», «кисточка огня», «пламенные бури», «пламенные звезды», «пылают».
- Слова со значением «стихия»: буря, вихрь, огонь.
- Слова со значением «качества»: тень, прохлада, легко, спокойно, взмах крыл.
В отличие от изменяющейся семантики «земного полюса», выделенные тематические группы «небесного полюса» сохраняют неизменность в контексте отдельных стихотворений. Эта особенность позволяет говорить об устойчивости и неизменности иного мира, божественного бытия. Земная жизнь и связанные с ней солярные атрибуты (солнце, свет, лучи) образуют прочное полотно, которое отделяет и скрывает инобытие.
А выше, выше
Темногустая синь, и в ней катились
Незримые, но пламенные звезды.
Сейчас они пылают над бульваром,
Над мальчиком и надо мной. Безумно
Лучи их борются с лучами солнца...
Существенной особенностью миров при качественном противопоставлении является то, что они не существует отдельно, но могут проявляться друг в друге, «там» сквозь «здесь» (Н. Богомолов). Отраженный свет божественного мира придает убогому и туманному миру новое качество.
Все тот же двор, и мглистый, и суровый, И голубей, танцующих на нем... Лишь явно мне, что некий отсвет новый Лежит на всем.
Ощущение невыносимости существования в этом мире лирическим героем проявляется в желании преобразить установленный кем-то порядок, прервать череду «дурной бесконечности» событий.
Все те же встречи
Гнетут меня.
Все к той же чаше
Припал - и пью...
О, лет снежинок,
Остановись!
Преобразись,
Смоленский рынок!
Просвечивание «там» сквозь «здесь», идеального мира сквозь «грубый слой» преображает жизнь, наполняет ее новой мудростью, смыслом. Вместе с тем, как отмечает Н. Богомолов, поэт, утверждая двоемирие, вписанность «сверх природных» событий в современную бытовую обстановку «обнажает, с одной стороны, зыбкость и призрачность мира, окружающего поэта, а с другой - показывает приближенность «потустороннего»... [Богомолов 1988а, с. 39].
«Двухмерная» пространственная модель в поэтическом мире «Путем зерна» сопряжена с не менее значимой, а потому разработанной моделью времени, выражаемой в условной оппозиции «время - вечность». В конфликтном столкновении исторического времени и вечности как временной «бездны» открывается драматизм существования лирического героя. Он, являясь частью земной жизни, остро ощущает течение времени, приближающее его к смерти. Поэтому в дискретных переживаниях актуализируются небольшие отрезки жизни, дни, часы, мгновения. Горе нам, что по воле Божьей. В страшный час сей мир посетили! На щеках у старухи прохожей - Горючие слезы Рахили.
Со слабых век сгоняя смутный сон,
Живу весь день, тревожим и волнуем...
О, если б в этот час желанного покоя
Закрыть глаза, вздохнуть и умереть!
Так видел я себя недолго: вероятно
И четверти положенного круга
Секундная не обежала стрелка.
Семь дней и семь ночей
Москва металась
В огне, в бреду.
Но грубый лекарь щедро
Пускал ей кровь - и, обессилев, к утру
Восьмого дня она очнулась.
Сосредоточенность лирического героя на «мгновениях жизни» мотивирует его последующий отказ от жизни. В этом случае пристальное внимание к смерти, ограниченность «мировидения» преодолевается на фоне исторической жизни: существование личности включается и солидаризируется в историческом контексте с жизнью народа и страны. Герой Ходасевича открывает для себя объективную реальность. Об этом пишет и С. Бочаров: «Именно в белых стихах «Путем зерна» взору поэта так свободно открывается внешний мир в его самостоятельном существовании. Да, явившееся в этой книге у поэта обратное смотрение «в себя», «отсюда», «зрачками в душу» - оно согласуется здесь с раскрытостью взора на внешнюю жизнь и других людей...» [Бочаров 1996, с. 19]. Единый исторический путь, связывающий лирического героя с судьбой народа и страны, декларируется в открывающем цикл стихотворении «Путем зерна»:
Так и душа моя идет путем зерна
Сойдя во мрак, умрет - и оживет она.
И ты, моя страна, и ты, ее народ,
Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год...
Вместе с принятием истории в сознание героя входит и ее ограниченность, условность. История всего лишь «изобретение» человека, «письмена на карте вечности», которыми «полудикий кочевник» пытается измерить «бездну вечности»:
Кочевник полудикий, По смене лун, по очеркам созвездий Уже он силится измерить эту бездну И в письменах неопытных заносит События, как острова на карте...
Таким образом, открывается новый пласт времени - «вечность». «Ужасный простор», «пучина», «бездна» - таковы определения вечности, становящейся родной средой и стихией существования человека:
И человек душой неутолимой
Бросается в желанную пучину.
Как птица в воздухе, как рыба в океане,
Как скользкий червь в сырых пластах земли,
Как саламандра в пламени - так человек
Во времени.
На фоне вечности, ставшей органической средой существования, открывается одновременно и беспомощность человека, видимая жизненная активность сменяется созерцанием неумолимого хода времени:
И с ужасом и с тайным сладострастьем
Следит безумец, как между минувшим
И будущим, подобно ясной влаге,
Сквозь пальцы уходящей,- непрерывно
Жизнь утекает.
Беспомощность и беззащитность человека перед вечностью связывается в поэтическом сознании с безразличием времени как к человеку, так и «грубому слою» земного бытия. Поэтому в поэтическом мире «Путем зерна» оказываются сопряженными в своем равноправии прошлое и будущее, животные и люди, обычные постройки и великолепные строения.
О, блажен, Чья вольная нога ступает бодро На этот прах, чей посох равнодушный В покинутые стены ударяет! Чертоги ли великого Рамсеса, Поденщика ль безвестного лачуга - Для странника равны они: все той же Он песенкою времени утешен.
В стихотворении «Обезьяна» через шокирующее читателя сравнение, недаром вызвавшее негодование Гершензона, утверждается тождество обезьяны и побежденного царя Дария:
Так, должно быть,
Стоял когда-то Дарий, припадая
К дорожной луже, в день, когда бежал он
Пред мощною фалангой Александра.
Тождество времен, принятие разрушающего императива времени и ограниченности земной жизни приводит героя к смирению. Именно в «согласье добром» со старухой в стихотворении «Дом» продолжается работа на время, то есть медленное уничтожение настоящего, делающее его уже прошлым.
Молча подхожу
И помогаю ей, и мы в согласье добром
Работаем для времени.
Примечательно, что в литературно-критических статьях 1906-1922 годов В.Ф. Ходасевич довольно часто пишет о необходимости перемен как созидательной работы, связывая с этой тенденцией возможность появления не только жизненных перспектив, но и нового «живого» искусства: «Но когда в муке заводится моль, бескровное существо с бессильными крылышками, - мудрый хозяин пересыпает и ворошит весь мешок, до самого дна. Наш хозяин и делает это рукой революции. Вся Россия ныне перетряхается, пересыпается в новый мешок. Гигантская созидательная работа становится задачей завтрашнего дня. Эпохе критической предстоит смениться эпохой творческой» [Ходасевич 1996, т.1, с. 482]. Поэтому выводы об апокалиптическом сознании поэта, выраженном в «неразрешимой трагедии умирания» личности во времени, в «драме современного бытия» [Агеносов 1998, с. 205-207] могут быть относительны, применимы к отдельным стихотворениям цикла. Односторонность понимания жизни только как движения к небытию не присуща поэтической онтологии «Путем зерна». В сложном и противоречивом столкновении вечности и исторического времени, идеального мира и земного только и возможна подлинная жизнь во всем ее многообразии. «Плоть, мир окружающий: тьма и грубость. Дух, вечность: скука и холод. Что же мы любим? Грань их, смешение, узкую полоску, уже не плоть, еще не дух (или наоборот): т.е. - жизнь, трепет этого сочетания, сумерки, зори», - отмечает В.Ф. Ходасевич в «Записной книжке» [Ходасевич 1996, т.2, с. 11].
Отношение ко времени в контексте цикла претерпевает существенное изменение: от принципиального отказа - к смирению, согласию. Глубинным основанием для подобного изменения служит «открытие» героем общезначимой онтологической мудрости - «идти путем зерна». Она служит гарантом непрекращающегося существования: «Затем, что мудрость нам единая дана: Всему живущему идти путем зерна».
Это дает основание исследователям говорить об «историческом оптимизме» поэта, удерживающем в равновесии «разорванное бытие», присоединяющем героя к «банальным», но вечным ценностям, значимым для поэта: «В наши дни, напряженные, нарочито сложные, духовно живущие не по средствам, есть особая радость в том, чтобы заглянуть в такую душу, полюбить ее чувства, простые и древние, как земля, которой вращенье, очарованье и власть вечно священны и - вечно банальны» [там же, с. 38].
АВТОР: Горбачев А.М.