27.07.2012 2243

Онтологизация образа человека и действительности в повестях Н.С. Лескова как определяющий фактор специфики жанровой структуры

 

Зерно художественности и всех присущих ей «архитектонических форм» составляет «диада личности и противостоящего ей внешнего мира» (М.М. Бахтин, 1975, 46). Этим «Я» в «мире» «обоснована эстетическая позиция автора», ею же организована «экзистенциальная позиция условного героя и ответная эстетическая реакция читателя» (В.И. Тюпа, 2001, 154). В каждом жанре познание человека осуществляется в соответствии с его специфическими возможностями. «...Каждый жанр обладает своими способами, своими средствами видения и понимания действительности» (П.Н. Медведев (М.М. Бахтин, С. 149), - писал М.М. Бахтин. В исследовании жанровых подсистем эти положения конкретизируются в таких понятиях, как «концепция человека» и «концепция личности» (см.: В.М. Головко, 1995; Н.Т Рымарь, 1990; А.Я. Эсалнек, 1991), «концепты героя и картины мира» (В.И. Тюпа, 2001, 126), подразумевающих «уровень», «границы» изображения человека _ в его отношении к миру, которые определяют характер «художественно-завершающего оформления действительности» (В.М. Головко. Антропоцентрическая...2003, 3), способы, средства «понимающего овладения» этой действительностью, степень широты охвата и глубины проникновения в нее. «Концепция человека» является «модусом перехода» (P.P. Москвина, Г.В. Мокроносов, 189) философской мысли в художественную и наоборот, выступая и в том и в другом случае важнейшим структурообразующим началом, определяя основной конструктивный принцип жанра, который каждый раз своеобразно воплощается и обогащается индивидуальным подходом художника. Таким образом, развертывание жанровой «диады» «Я» в «мире» в уникальную художественную реальность рождает произведение искусства.

Разрабатывая идею «герменевтики жанра», В.М. Головко в своих работах указывает, что основным фактором, обусловливающим жанровую природу повести, выступает «концепция человека» (в отличие от романа, где таким фактором является «концепция личности»). В повести при воссоздании целостного индивидуального бытия героя ведущим аспектом выступает его «общечеловеческая» сущность, чаще всего находящаяся в конфликтных отношениях с «конкретно-историческим» (В.М. Головко, 1995, 43 - 64). Человек рассматривается в повести «с одной стороны», и в этой связи в изображении героя, как правило, доминирует проявление каких-то конкретных «родовых» или «видовых» качеств (В.М. Головко, 1995, 54). Художественная индивидуальность конкретного произведения рождается не столько в доминировании одного из указанных аспектов, но и в самой трактовке «родового» и «видового» в человеке, которая определяется тем «тектоническим» центром, который именуют «человек Ф.М. Достоевского» или «человек Л.Н. Толстого», «чеховский человек» и т.д. В данном случае имеется в виду присущий самому творению и одновременно к нему не сводимый художественно-философский концепт «Я» в «мире». «Я» и «мир» - всеобщие полюса человеческого бытия, сопрягаемые всем эстетическим и функциональным составом, поэтики писателя в определенную индивидуальную картину произведений. Но часто, особенно в творчестве крупных художников слова, по мере складывания оригинальной философско - эстетической концепции человека в мире собственно онтологическое содержание приобретает особый статус, определяя все аспекты идейно - эстетического «целого» произведений, в том числе специфический «разворот» типологической жанровой проблематики, трактовку и соотношение «родового», «видового» и «индивидуального» в изображении героя.

Генерализирующий смысл жанровой «концепции человека» повести Н.С. Лескова определяется особенностями мировоззрения писателя, которое складывалась на основе христианской антропологии, всегда выдвигавшей на первый план онтологические ценности в жизни личности и мира. Особая роль онтологической проблематики в творчестве Н.С. Лескова также во многом связана с той исторической ситуацией, в которой проходили религиозные искания писателя. Она характеризуется общеевропейским кризисом традиционной религии, что заставляло многих художников по- новому ставить и решать вопросы о смысле жизни, о назначении человека, о его глубинной сущности. Н.С. Лесков глубоко чувствовал потребности духовной жизни общества и в своем творчестве откликался на них, естественным образом «пересекаясь» в некоторых мировоззренческих установках с довольно широким кругом мыслителей эпохи. Признание Бога как духовного Абсолюта, определяющего ценностную содержательность человеческой личности и общества, ориентация на идею конкретного «живого» индивида, единственного и неповторимого, душа которого только и может непосредственно ощутить высшее божественное начало, требование необходимости равновесия между аскетическими (внутренними, индивидуальными) и социальными началами жизни христианина, постановка проблем, связанных с «переходным», «кризисным» мироощущением в религиозном сознании, поиски путей объединяющей национальной идеи - все эти положения мировоззренческой концепции Н.С. Лескова сближают его религиозно-философские искания с духовным опытом таких самобытнейших представителей русской философской традиции, как Л.Н. Толстой, Н.И. Пирогов, B.C. Соловьев, Н.А. Бердяев, В.В. Розанов, П.А. Флоренский, СЛ. Франк (см.: О.В. Евдокимова, 2001; Г.Б Курляндская, 1985; Б.А Леонова; А.А. Новикова; В.А. Туниманов; Л.Ф. Шелковникова). Гносеологические и онтологические установки творчества Н.С. Лескова во многом соотносимы также с исторической эстетикой Ф.И. Буслаева, концепциями «памяти» А. Белого и И.С.Шмелева, с возникшем на рубеже XIX - XX столетий направлением «философии жизни», виднейшим представителем которого выступал А. Бергсон. Такое разнообразие имен мыслителей и художников, в чьем творчестве можно обнаружить те или иные «пересечения» с основными положениями лесковской концепции человека и мира, свидетельствует об оригинальности мировоззрения писателя, которое не может быть сведено однозначно к какому-либо источнику или направлению.

Одним из основополагающих представлений художественно - философской концепции Н.С. Лескова, определившим принцип изображения человека в его повестях, является понимание жизни как «длительности» отдельных моментов или текучести, где «нет непроходимых границ между духом и материей, бесконечностью и конкретностью» (О.В. Евдокимова, 2001, 45). В письме к Б.М. Бубнову (1892) оно предстает в авторской поэтической формуле «живой Бог, «живущий в движении естества»« (Н.С. Лесков XI, 515), а в повести «На краю света» развертывается в образе «просторов нашей родины», «где из дебрь в дебри ходит наш Христос». Особенности трактовки взаимоотношения «длительности» и «момента» как форм осмысления бесконечного и конечного, всеобщего и единичного, онтологического и конкретно-исторического начал в человеке и мире находят отражение в смысловых сопряжениях индивидуальности человеческого бытия с его всеобщностью. Лесковская концепция мира христоцентрична. Для писателя Христос одновременно и идеал, «Абсолютная Личность» (И.С. Снегирева и исторически достоверная и жизненно реальная. Человек в лесковских повестях также выступает в особой ипостаси. Он не только «представитель «рода человеческого» и часть социально-исторического бытия» (В.М. Головко, 1995, 50), но и проявление Духа в душе, его судьба - воплощение «вечной истории». Он может приблизиться к «живому Богу», пройдя его путь самоотречения, и в этом отношении показательны слова княгини Протозановой из повести-хроники «Захудалый род»: «Путь, истина и жизнь - это Христос». Такой путь души к свету всегда архетипичен и личностей, ведет к собственному пониманию истины «всеединства во Христе».

Представление о человеческой жизни как «длительности» развертывается в повестях Н.С. Лескова через определяющую для всей его художественной философии идею единственности, неповторимости конкретного «момента» жизни и бытия каждой личности, реализуется в форме «апокрифического» (В.О. Пантин, 1992) подхода к факту, обусловившего установки на воспроизведение жизни, принцип отбора и оценки явлений, когда системный характер изображаемой действительности выявляется через индивидуальное чувство бытия. Н.С. Лесков неоднократно увязывал такой подход к человеку с проблемами осмысления бытийных начал мира в повседневности, с вопросом становления сиюминутно-внешних (конкретно-исторических) и внутренне-непреходящих (универсальных) аспектов образа современности в индивидуальном сознании и самосознании: «Я просто люблю знать, как люди представляют себе божество и его участие в судьбах человеческих». С точки зрения писателя, именно направленность на Абсолют придает истинную реальность жизни и сознанию субъекта: «Жизнь не то, что она есть, а то, чем она является в нашем представлении» (Цит. по: Е.Н. Ахматова, 331). Поэтому необходимость личного обретения «живого Бога» выступает для лучших героев повестей Н.С. Лескова основой сознательного существования как процесса укоренения себя в бытии, единичного во всеобщем. Неслучайно воплощением индивидуальности и особого бытийного статуса русского народа в повести «На краю света» становится образ «своего» Христа, обретающего место «за пазушкой», а индивидуальности в человеке - свое понимание «мудрости» Христовой, которой «мир сотворен».

Хотя для Н.С. Лескова идея единственности, самоценности и неповторимости бытия отдельного человека в его конкретно-исторической укорененности и фактичности являлась определяющей, к доминированию «видового» начала в трактовке человека как противоречивого единства «родового», «видового» и «индивидуального» она не приводила. Именно по пути углубления в мир «видового» и «индивидуального» осуществляется в повестях писателя обретение высшего смысла человеческого существования, обретение «живого Бога», который в художественной философии Н.С. Лескова, как и в русской культуре в целом, традиционно связывался с идеей человечности.

Вопрос о путях и формах органического слияния с жизнью - «длительностью» (жизнью, взятой в ее онтологических проявлениях) связывается у Н.С. Лескова с требованием для человека драматически острого ощущения данного мгновения бытия, осознания единственности своего места в бытии. Такое требование имеет экзистенциальные последствия и выступает одним из важнейших аксиологических критериев оценки героев. Онтологическая событийность конкретного момента индивидуальной жизни рассматривается Н.С. Лесковым с позиции активного утверждения - укоренения человека в бытии, то есть того, что в терминах философии М.М. Бахтина можно определить как «ответственный поступок» (М.М. Бахтин, 1994, 42). С этой точки зрения может быть рассмотрен, к примеру, духовный «поворот» повествователя в «Юдоли» (по Бахтину, мысль во всей «конкретной историчности ее свершения» (М.М. Бахтин, 1994, 12) соотносима с «поступком». В данной повести переживание наличного мгновения действительности «Я был поражен тихой гармонией этих стройных звуков...» маленьким «барчуком» как единственного «Этот вечер... имел для меня значение на всю мою жизнь» предполагает не только внутреннюю соотнесенность с «единственностью переживающего» (М.М. Бахтин, 1994, 45) «...всякий человек сейчас же «таков как есть»..., но и овладение субъективной правдой взаимоотношения с «Другим» (здесь и далее термин «Другой» употребляется в русле концепции М.М. Бахтина см.: М.М. Бахтин 1979; К.Г. Исупов; А.Понцо) «...И мне казалось, что как будто, когда они тронулись к нему «за верой, зреньем и прощеньем», и он тоже шел к ним, навстречу...», правдой связующего «единого и единственного события» (М.М Бахтин, 1994, 24), в котором участники определены в единстве своего «человеческого родства со всем миром».

Активный поступок в философско-эстетической концепции Н.С. Лескова противостоит пассивному субъективному бытию Я в мире. В том случае, если герой отказывается от активного становления, его субъективное бытие становится случайным и не укорененным. Так, в повести «Смех и горе» тип жизни «не на своем месте», «без воли и направления» разрушает нормальную логику человеческого существования, лишает его высшего смысла и обрекает на власть случая, всеобщего алогичного «вдруг». Профанация деятельности, которой заняты Постельников, Фортунатов, Калатузов так же, как и бездеятельность Перлова и Васильева, становится формой отказа от обретения своего места не только в социуме, но и в мире вообще, в бытии, что приводит к потере себя, утрате собственной индивидуальности. Живые лица заменяет подобие маски, действие становится гипертрофированным и театральным. Онтологическая событийность действий героев в этой повести выступает важнейшим средством аксиологической характеристики, играет значительную роль в создании «смыслового целого» произведения, выводя злободневную проблематику в - план общефилософских проблем. Акцентировка именно такого ракурса изображения позволяет расширять его масштаб, когда одна из граней российской действительности - доминирование в обществе определенного типа индивидуальности - приобретает значение типа человеческой жизни вообще.

Уникальность художественной формы повести писателя мотивируется особым, неповторимым знанием и чувствованием бытия и его законов. Такое знание, конечно, определяется не сразу. Творчество каждого художника предполагает этап становления, когда происходит освоение традиционной жанровости, и этап зрелости - создание собственной жанровой системности. Становление повести Н.С. Лескова происходит в процессе выявления собственного идейно-конструктивного потенциала жанра, в обращении к жанровым и повествовательным традициям древнерусской литературы, в творческой полемике с современной литературой (см.: В.Б. Катаев; И.В. Столярова, 1981, 1984). Поэтому большинство повестей писателя имели при первом издании (или имеют до сих пор) под своими названиями иные жанровые определения: житие «Житие одной бабы», поппури «Смех и горе», рапсодия «Юдоль», очерк «Леди Макбет Мценского уезда», «Вотельница», «Старые годы в селе Плодомасове», воспоминание «Детские годы», семейная хроника «Захудалый род», «рассказы кстати» «Загон», «рождественский рассказ» «Запечатленный ангел», которые указывали на необычность их формы, были призваны выделить тексты в общем литературном потоке, «заинтриговать читателя», настроить его на процесс сотворчества (см.: Д.С. Лихачев, 1997, 10-11). «Размывание» границ повести в данном случае не происходит, так как они обеспечиваются жанровой «концепцией человека». Но глубокий онтологизм авторской концепции Я в мире обусловил формирование в повестях писателя определенного типа положительного героя, специфический подход к изображению событий, которые оказывались близки опыту, имевшемуся в других жанрах и видах искусства.

Определяющее значение онтологической проблематики в трактовке «родового», «видового» и «индивидуального» начал в человеке детерминирует жанрообразующий принцип эстетического моделирования в повестях Н.С. Лескова. Уже в повестях начала 1860-х годов складывается особый принцип изображения человека в рамках жанрового задания. Так, вся сюжетно-композиционная структура повести «Леди Макбет Мценского уезда» организуется таким образом, чтобы показать онтологический аспект социального-бытовой коллизии «родового» и «видового», «индивидуальности» человека и детерминант. Сюжет повести подчинен раскрытию «характера», о котором «никогда не вспомнишь без душевного трепета» и разворачивается преимущественно в социально-бытовом аспекте. Когда писатель открывает власть «проснувшейся натуры» в характере Катерины Львовны, он устанавливает закономерность выявления в человеке определенных психологических первооснов на некоторые внешние побудительные причины. В отсутствие надежд на какое-либо лучшее будущее в браке, «в условиях полнейшего духовного вакуума, тоски, доходящей до одури» (И.В. Столярова, 1978, 37) любовное чувство пробуждает «природные» качества героини, открывает не только «животные желания» (И.В. Столярова, 1981, 83-84), но и «звериную простоту» в человеке. Первая часть повести в полной мере выявляет такое художественное задание, однако своеобразие композиции сюжета заключается в том, что после кульминационного момента в развитии событий не следует традиционной развязки. Дальнейшее повествование связано с активизацией онтологического плана коллизии, который намечается еще в первой части - локально - путем введения «снов» героини, «внутренней точки зрения», раскрывающей ее реакции на действительность. Так, в шестой главе после реплики Катерины Львовны: «Посмотри, Сережа, рай-то, рай-то какой!» - следует описание «рая», заключающееся фразой, вводящей внутренние ощущения героини, - «Дышалось чем-то томящим, располагающим к лени, к неге и темным желаниям». В этой фразе семантика «сада-рая» (Д.С. Лихачев, 1998), дополняясь совершенно противоположным значением (жара, царящая в саду, ассоциативно связывает его с адом, а «темные желания» как проявление демонического начала усиливают корреляцию), актуализирует онтологическую проблематику сюжетной коллизии - разрыв связи с первоосновой бытия. В пятнадцатой главе такой угол зрения уже представлен непосредственно в речи автора - повествователя, призванной показать типичность индивидуальных особенностей сознания Катерины Львовны не только в конкретно - социальном, но и в общечеловеческом плане. У преступника, оторванного от мира, «кругом все до ужаса безобразно: бесконечная грязь, серое небо, обезлиственные, мокрые ракиты и в растопыренных их сучьях нахохлившаяся ворона. Ветер... стонет» и в «этих адских, душу раздирающих звуках... звучат советы жены библейского Иова: «Прокляни день твоего рождения и умри». Кто не хочет вслушиваться в эти слова, кого мысль о смерти и в этом печальном положении не льстит, а пугает», старается «заглушить эти воющие голоса чем-нибудь еще более их безобразным. Это прекрасно понимает простой человек: он спускает тогда на волю всю свою звериную простоту...». В приведенной цитате причины, порождающие социально-психологические особенности сознания арестанта, рассматриваются преимущественно с позиции онтологических проблем. Ситуация социального одиночества индивида открывает одиночество онтологическое: тот, кто не готов заглянуть за границу этого мира (а значит, и за границу себя), оказывается замкнутым на собственной конечной телесности - «звериной простоте».

Описание замкнутого на самом себе сознания преступника проясняет исходную коллизию повести, указывает на источник отстраненной жестокости всех действий Катерины Львовны. Она также безнадежно одинока в семье, оторвана от мира, в прямом смысле «ограничена» пространством купеческого дома, и онтологически одинока. Финальная сцена заключительной главы призвана показать эти особенности. Совмещение внешней характеристики с внутренней точкой зрения непосредственной перцепции Катерины Львовны «Голова ее горела как в огне; зрачки глаз... оживлены блудящим острым блеском»; «Промеж гнусных речей Сергея гул и стон слышались ей из раскрывающихся и хлопающих валов» позволило автору раскрыть наивысшую точку коллизии, минуя внутренний монолог. Кризисное психологическое состояние - сознание вины - создается наложением зрительного и слухового планов восприятия, фиксируя конкретный момент в физическом и душевном мире Катерины Львовны. Открытие внутренней стороны бытия происходит в процессе самосознания - встречи сознания с действительностью («речи» Сергея, раскрывающиеся и хлопающие валы, гул и стон которых являют ей образы убитых - символ вины), обнаруживая со всей ясностью «социальное» и «человеческое» в самой душе героини. Такое переживание рождает желание обратиться к Богу, связать себя с субстанциональным началом. То, что Катерина Львовна этого сделать не может, приобретает не только аксиологическое значение, но и ставит последнюю точку в ее судьбе.

Как видно из анализа повести «Леди Макбет Мценского уезда», Н.С. Лескова в наибольшей степени интересует один определенный ракурс рассмотрения человека, воссоздаваемый согласно жанровому принципу - «во всей полноте» (В.М. Головко, 1995, 54-55). Стихийные основы характера героини интересуют Н.С. Лескова не только с точки зрения поразительной податливости «простого человека» любым внешним воздействиям и стихийным влечениям своей натуры. Композиция повести организуется таким образом, чтобы показать онтологический аспект коллизии «родового» и «видового» в человеке, исследовать зарождение самосознания у героини, которое осуществляется через причастность к Другому (Богу, человеку, миру вообще), ставит ее «здесь и сейчас» лицом к лицу с первоосновами бытия и субстанциональными ценностями.

В повестях 1870-1890-х годов «Смех и горе», «Запечатленный ангел», «Очарованный странник», «Захудалый род», «Детские годы», «На краю света», «Юдоль», «Загон» указанные особенности моделирования Я в мире уже выступают определяющим началом, становятся специфическим выражением основного конструктивного принципа жанра, активно влияя на формирование жанровой разновидности конкретных произведений. В изображении повестей 1870-1890-х годов может доминировать проявление «родовых» «Запечатленный ангел», «Детские годы» или «видовых» качеств человека «Смех и горе», «Загон», когда среда, интересует художника не меньше, чем человеческие характеры, выражение конфликтов «общечеловеческого» и «конкретно-социального», проявляющихся как в самом человеке «На краю света», так и в отношениях между героями и средою «Захудалый род». При этом предметом подобных изображений выступают разнообразные аспекты отношений человека и действительности: социальный «Загон», «Юдоль», социально-психологический «Смех и горе», природно-социальный «Очарованный странник», психологический «Детские годы». Однако особый лесковский подход заключается в том, что писатель всегда пытается объяснить отношения человека и разнообразных детерминант через онтологические категории. Глубокое проявление художественной онтологии повестей Н.С. Лескова этого периода заключается в том, что не только Я в мире не мыслится отдельно от сущностей бытия, но и само бытие обретается только в конкретном человеке и его мире.

Н.С. Лесков, может быть, действительно «единственный в русской литературе второй половины XIX века писатель границы» (О.В. Евдокимова, 2001, 34). Как литератор, он даже больше других всецело принадлежал настоящему, «злобе дня». Большая часть его произведений явилась писательским откликом на то или иное общественное событие, содержала известные « «бытовые», «исторические» и «национального мира» факты» (Г.В. Куличкина, 19). Так, по поводу задержки печатания повести «Смех и горе» в «Русском вестнике» Н.С. Лесков писал П.К. Щебальскому: «...в повестушке той много вещей, имеющих интерес временный... Надо печатать повесть в журнале под псевдонимом «Меркул Праотцев», или же в «Летописи» с моею настоящей фамилией, но во всяком случае немедленно, не дожидаясь окончания романа... там ли, сям ли, но скорее, а то она уж и так выдыхается...». На протяжении своего творческого пути Н.С. Лесков не раз доказывал правдивость изображенного в произведениях тем, что он ничего не выдумал, а только «выписал» или «списал». Об этом свидетельствует в том числе и «Авторское признание» («открытое письмо к П.К. Щебальскому»), опубликованное в 1884 году: «...я большею частью списывал живые лица и передавал действительные истории... у меня есть наблюдательность и, может быть, некоторая способность анализировать чувства и побуждения, но у меня мало фантазии. Я выдумываю тяжело и трудно, и потому я всегда нуждался в живых лицах, которые могли меня заинтересовать своим духовным содержанием. Н.С. Лесков любил провоцировать восприятие своих произведений, если не как художественно - документальных, то как нравоописательных, очерков быта, анекдотов из жизни и одновременно очень огорчался, когда критики видели в его текстах только такую сторону: «...я скажу... о «Смехе и горе», по поводу одного весьма неприятного мне явления; все видят его «смех» и хохочут, но никто не замечает его «горя». Это мне очень досадно...». Уже А. Волынский, касаясь вопроса «сверхчувственной правды» (А.Л. Волынский (Флексер Х.Л.), 38) в «Соборянах», твердо обозначил самобытную, но нигде явно не сформулированную Н.С. Лесковым художественную задачу, которая определила творческий почерк писателя: «...Лесков таинственно отвлекает внимание читателя от подробностей к чему-то высокому и важному...». Факт у писателя возводится в «художество» путем открытия истины бытия в действительности. Делая факт явлением онтологическим, Н.С. Лесков воочию дает понять «мистическую», а не бытовую суть своего реализма. «Поэтика просветления и преодоления быта» (О.Е. Майорова, 1997, 22) со всей ясностью обнаруживает основные черты художественного сознания писателя, постоянно балансирующего не только на границе между документальными и художественными формами освоения действительности, «живой жизнью» и памятью, но и бытовыми и бытийными аспектами изображаемой действительности. Это художественное сознание, мы, вслед за Б.А. Леоновой, будем определять как сознание «пограничное» (Б.А. Леонова, 9), делая поправку, что «пограничное» художественное сознание является в широком смысле философским, и предполагает особую установку на изображение жизни и связей человека с миром, когда конструируемые стороны наличной «фактической» действительности ориентированы на преимущественное обнаружение сущностей бытия и психологических первооснов человека. Выступая прямым следствием лесковской модели человека в мире, такая установка в трактовке типологической жанровой проблематики обусловила содержательность и функциональную роль жанрообразующих средств, направление их эволюции. Средоточием ее выступает конфликт, характер которого связывает воедино специфику героя и сюжета, особенности хронотопа и структуру повествования. В этой связи дальнейший анализ сюжетно-композиционной системы позволит выявить особенности художественного моделирования, доминанту жанровой структуры лесковской повести.

 

АВТОР: Савелова Л.В.