Роман Н. Островского «Как закалялась сталь» как коммунистическое автожитие
С середины 1920-х годов в советском общественном сознании и общественной риторике формируется иерархизированная система, пирамида «новых людей», героев эпохи. Как пишет И.Голомшток, на самом верху этой пирамиды находится вождь, чуть ниже - его соратники по партии, «рыцари новой морали», в самом низу - простые люди. Наряду с ленинианой в искусстве идет процесс создания форм и языка для изображения жизни героев второго ранга.
Еще в начале 1920-х годов, как отмечают исследователи, появляется множество документальной и мемуарной литературы о выдающихся революционных деятелях и участниках гражданской войны. А в рамках художественной литературы в 1923 году выходит повесть Д.Фурманова «Чапаев», которая, по своей сути, является удачной и художественно убедительной компиляцией отчетливо документализированнных воспоминаний писателя о легендарном красном командире.
Однако документальная тенденция в освещении жизни выдающихся деятелей революционной и постреволюционной эпохи уже к 1930-м годам сменяется на иную, требующую непременной идеализации образа и биографии выбранного Героя.
Начиная с 1930-х годов, в пространстве нехудожественной литературы актуализируется и приобретает популярность жанр идеализированной биографии (под знаком «Жизнь замечательных людей»). Все биографии подобного рода, пишет К.Кларк, оказываются по своей морфологической сущности предельно стандартизованы - стандартизированы так, что жизнь каждого героя в каждом конкретном случае в одинаковой степени идеализируется, становится соответствующей общепринятым мифологическим образцам.
В художественной литературе 1930-х годов процесс идеализации героев происходит намного сложнее. Так, созданный в недрах литературы 1920-х годов образ позитивного героя постреволюционной эпохи уже в 1930- х по своим качествам не соответствует эстетическим запросам времени: ни один из прежних героев не получает в пространстве сложившейся к 1934 году соцреалистической культуры статуса идеального коммуниста (ни Кожух из повести Серафимовича «Железный поток» (1924), ни Глеб Чумалов из романа Ф.Гладкова «Цемент» (1925), ни Левинсон из романа А.Фадеева «Разгром» (1928), ни другие, менее удачные, персонажи). Позитивным героям 1920-х годов критика 1930-х ставит в вину либо их стихийное отношение к жизни, либо схематичность и безжизненность характера.
Главным эстетическим требованием литературы 1930-х годов к создателю положительного героя - как сформулирует всегда чутко улавливающий «социальный заказ» А.Фадеев - становится требование «показывать живого человека», настоящего героя эпохи, да так, чтобы читатель верил, «что такие люди действительно существуют».
Неудивительно в таком контексте, что в начале 1930-х годов в советской литературе оказывается востребованным жанр автобиографии реально существующих «рыцарей новой морали», настоящих, невымышленных, позитивных героев советской действительности, - жанр, сводящий воедино документальные и дедуктивные (намеченные в жанре идеализированной биографии) тенденции предшествующей литературы.
Автобиографическая по своей природе книга Н.Островского «Как закалялась сталь», вышедшая из печати в 1934 году, тотчас же становится популярной среди широкой читательской аудитории и сразу зачисляется всей коммунистической общественностью в золотой фонд советской литературы. Примерно такая же судьба будет и у другой автобиографической книги - «Педагогической поэмы» (1934-1935) А.Макаренко.
Именно эти беллетризированные автобиографические полотна дадут советской литературе 1930-х годов образ нового настоящего героя страны и эпохи, коммунистического подвижника. И именно эти сакральные для советской культуры и литературы произведения станут, на наш взгляд, автобиографической разновидностью коммунистической агиографии, пришедшей на смену художественному явлению ленинской агиографии.
Традиционно, критика определяла жанр «Как закалялась сталь» как роман воспитания. Этот жанр вполне вероятно мог быть ориентиром для Н.Островского при написании автобиографического романа, так как прозаик тщательно изучал и иностранную литературу предшествующих веков, и русскую XIX века, где этот жанр бытовал.
Однако известно, что жанр романа воспитания появился и активизировался на русской почве лишь в XIX веке, на Руси же испокон веков существовал и был популярен его религиозный аналог: жанр жития (роман воспитания и житие имеют общие жанровые корни: оба происходят от жанра римской биографии). И именно жанр жития был более архетипическим для русского литературного сознания, и, стоит полагать, для сознания писателя Н.Островского.
Поэтому неудивительно, что современные исследователи советской литературы часто определяют роман Н.Островского как агиографию или автоагиографию, сближая его с таким памятником русской литературы, как «Житие Аввакума» (ок. 1675). Например, И.Кондаков пишет: «Подобно святому русского раскола протопопу Аввакуму, при жизни писавшему свое мученическое житие как путь к обретению Царствия Небесного и вместе с писанием действительно приближавшему свою страшную гибель, Островский создал свое жизнеописание под именем Павла Корчагина».
Рассмотрим для начала ту линию романа, которая приближает его к традиционной житийной литературе.
Центральный персонаж «Как закалялась сталь» Павел Корчагин отвечает всем требованиям, предъявляемым эпохой к своему идеальному герою. Он живет по законам коммунистической этики и эстетики, борется с капитализмом и его пережитками, ведет героическую жизнь. При этом герой Н.Островского напоминает современному читателю христианских подвижников. Л.Аннинский отмечает в Корчагине «высоту принципа, всецелую преданность идее, монолитность духа, пронизывающую его бытие и немыслимую в русской литературе, наверное, со времени протопопа Аввакума». Безусловно, «идея» Корчагина - иная, нежели аввакумовская. Но безграничная вера и преданность героя Н.Островского идеалу всеобщего братства и равенства (христианскому, по своей сути, идеалу), вера в возможность построения социалистической утопии, всеобщего рая на земле, ради воплощения которого в реальности он готов на любые жертвы, его подвижнический образ жизни позволяют назвать Корчагина коммунистическим святым.
Сюжетное построение «Как закалялась сталь» близко сюжетному построению жития. Повествование сфокусировано на деятельности одного героя: Павла Корчагина. Его жизнь преподносится читателю в хронологической последовательности. Судьба Павла Корчагина вполне укладывается в морфологическую житийную схему.
Н.Островский не приводит информации о рождении героя. Зато рисует образ матери героя, терпеливо переносящей многочисленные унижения и тяжести полунищего существования, которые выпадают на ее долю, долю рабочей женщины, которой приходится без мужа растить и воспитывать двух сыновей. Мать Корчагина смиренно и покорно принимает существующий миропорядок. Вспомним, к примеру, ее поведение в судомойне, когда она приводит устраивать сына на работу и как-то торопливо просит сына «постараться не срамиться» перед хозяевами. Мать Корчагина по своему «смиренному» типу приближается к образу «житийных родителей», как правило, благочестивых и покорных Божьей воле.
Сам роман и сюжет жизни Павла Корчагина начинается с динамической сцены, рисующей стихийный бунт обиженного подростка против буржуазного порядка, охраняемого отцом Василием и школьной администрацией. Павку, подсыпавшего попу в отместку за несправедливые наказания в пасхальное тесто горсть «махры», со скандалом выгоняют из школы. Эта сцена становится необходима Н.Островскому для демонстрации атеистического кредо героя и его социальной реактивности. Несмотря на знание Павлом всех тропарей, Нового и Ветхого заветов, ведущим чувством, определившим его поведение и заложившим мировоззренческий фундамент на всю последующую после школьных лет жизнь, становится не христианское смирение перед существующим миропорядком и его социальной несправедливостью, а ненависть к носителям этой социальной несправедливости. «Возненавидел с тех пор попа Павка всем своим существом. Ненавидел и боялся. Никому не прощал своих маленьких обид; не забывал и попу незаслуженную порку, озлобился, затаился», - пишет Н.Островский. Вскоре Павка ненавидит уже не только выпоровшего его попа Василия, но и нечистых на руку официантов привокзального буфета, в судомойне которого приходится ему, исключенному из школы, работать: «Сволочь проклятая! - думал он. - Вот Артем - слесарь первой руки, а получает сорок восемь рублей, а я - десять; они гребут в сутки столько - и за что? Поднесет - унесет. Пропивают и проигрывают». Ненависть к «сытым» станет главным двигателем корчагинских поступков.
Тяжелое детство героя, когда, чтобы накормить себя и свою семью, он вынужден работать, и, соответственно, изолирован от сверстников с их естественными возрастными интересами, напоминает детские годы христианских подвижников. И здесь необходимо учитывать, что «новая, революционная, «святость» возникает в борьбе с отжившими канонами, лицемерием, ханжеской моралью, антинаучными представлениями о мире, социальным неравенством и подобными атрибутами «старого мира»«. Если христианский святой изначально богопослушен, терпелив, милосерден, то коммунист, личность, нацеленная на изменение мироустройства, начинается с бунта. К обязательному для подвижника желанию всеобщего счастья присоединяется в коммунистическом случае желание разрушить ненавистное мироустройство.
Отсюда сначала - хулиганские поступки Павки, вызванные необходимостью самозащиты, самоутверждения или личной ненавистью к тем или иным людям (например, драка с Виктором Лещинским или кража револьвера у немецкого лейтенанта); затем - бескомпромиссная вооруженная борьба с социальным злом, основанная на четком знании принципов классовой справедливости. Появлению этого знания в немалой степени способствует встреча Корчагина с матросом-коммунистом Жухраем. «Я зря не дерусь, всегда по справедливости», - произносит Жухрай, переворачивая все прежние мировоззренческие представления юного хулигана. На этом этапе свой жизни Корчагин вступает на путь «деятельного гуманизма» и... попадает в тюрьму, которая является непременной вехой в биографии и агиографии каждого революционера-гуманиста.
Следующая важнейшая веха корчагинской судьбы - служба в армии Котовского и Буденного. Служба способствует дальнейшему включению героя в общее коммунистическое дело. «Павел потерял ощущение отдельной личности... Он, Корчагин, растаял в массе и, как каждый из бойцов, как бы забыл слово «я», осталось лишь «мы»: наш полк, наш эскадрон, наша бригада». Герой, попавший в строго организованный военизированный коллектив, приобретает ценности надличностного характера, понимает необходимость самодисциплины.
Во второй части романа перед нами уже настоящий коммунистический подвижник, отказавшийся от своего «я» ради строительства новой счастливой жизни. Работая ли в Берездовском райкоме, прокладывая ли рельсы на Боярке, Павел одинаково непримирим с буржуазным, а по существу - с повседневным существованием, бытом. Привычкой становится аскетизм.
Аскетизм как сознательная авто идентификационная установка, конечно, не свойственен Корчагину, однако, отдаваясь целиком делу коммунистического строительства, Павел забывает о насущных требованиях тела. Так, на строительстве железнодорожной линии на Боярке Корчагин, несмотря на чудовищные морозы, одет, как «лаццарони»: на нем старый и ветхий пиджачок товарища Окунева, вместо шарфа - полотенце товарища Токарева, а на ногах вместо добротных, подходящих к погоде, валенок - резиновая калоша и полуразвалившийся сапог. Все это не мешает Павлу целиком отдаваться работе, выполнять и перевыполнять строительные нормативы.
Искушения чревоугодием и сладострастием, которые необходимо преодолеть каждому подвижнику, в романе Н.Островского почти не актуальны. Вообще, скупость повествования на материально-телесные образы в любом художественном произведении, как пишет М.М.Бахтин, свидетельствует о наличии в нем аскетической тенденции. В романе Н.Островского нет ни одного эпизода, где бы уделялось особое внимание еде. Как заметил В.Березин, на протяжении романа Корчагин не ест, только курит - словно питается святым духом. Женщины также не привлекают героя Н.Островского, по крайней мере - телесно. Единственный эпизод романа, где Корчагин прикладывает усилия для смирения плоти - ночь с Ритой Устинович на одной полке в поезде - приводится как торжество воли героя, прошедшего тяжелую школу самодисциплины. «Я, маманя, слово дал себе дивчат не голубить, пока во всем свете буржуев не прикончим», - говорит герой в другом эпизоде. «Корчагин полюбил идею... Она соперниц не имела», - пишет Л.Аннинский, рассуждая о замещении плоти Идеей как внутренней теме корчагинской судьбы. И женится Павел впоследствии лишь для того, чтобы освободить Таю Кюцам от социально нездоровой семейной обстановки - налицо очередной благой (с точки зрения как революционной, так и христианской этики) поступок. Таким образом, Корчагин предстает перед читателем именно как «аскет по убеждению».
Подвиг зрелого Корчагина, помимо преодоления немыслимых по своей сложности жизненных обстоятельств, заключается также в постоянной борьбе с врагами собственной веры.
Образы врагов на страницах «Как закалялась сталь» во многом близки образам врагов в древнерусских житиях, с учетом, однако, иной мифологической праосновы советского текста. Без сомнения, в романе Н.Островского мы не найдем таких метафизических супостатов, как дьявол или бесы. Однако враг, которому приписывается все совершаемое зло в мире, здесь имеется - это капитализм, точнее - общественные отношения, в основе которых находятся капитал, эксплуатация и насилие. Соответственно, к непосредственным врагам героя относятся все носители капиталистических идеалов: «буржуи», их «лакеи и прихлебатели», «мещане», «попы-мракобесы».
К врагам Корчагина относятся также личности, внешне принадлежащие общему делу, но внутренне глубоко ему чуждые, метафизически испорченные: «дешевые индивидуалисты», гедонисты и прочие. Таковы, к примеру, щеголеватый агитком поезда Чужанин, тайно посягавший на невинность девушки Корчагина Тони Тумановой (в данном случае показательна фамилия героя, программирующая его чуждость существующему строю и корчагинским идеалам), пошляк Файло и другие квазикоммунисты, которые неизбежно становятся настоящими врагами героя и его дела.
Примечательна в плане перехода из «дешевого индивидуалиста» в явного врага героя судьба Тони Тумановой. Подростковая влюбленность, которую испытывал Павел по отношению к Тоне, в перспективе могла бы перерасти в более глубокое чувство привязанности. Но корчагинские симпатии к девушке исчезают после ее отказа вступить в ряды борцов с контрреволюцией. «Ты, конечно, знаешь, что я тебя любил и сейчас еще любовь моя может возвратиться, - говорит ей Павел, - но для этого ты должна быть с нами. Я теперь не тот Павлуша, что был раньше. Но я плохим буду мужем, если ты считаешь, что я должен принадлежать прежде тебе, а потом партии. А я буду принадлежать прежде партии, а потом тебе и остальным близким». Последующая и последняя встреча героев на Боярке - когда Тоня называет жизнь оборванного и исхудавшего на строительстве столь необходимой городу железнодорожной ветки Корчагина неудачно сложившейся - окончательно обозначает невозможность продолжения каких-либо отношений: «Года два назад ты была лучше: не стыдилась руки рабочему подать. А сейчас от тебя нафталином запахло. И скажу по совести, мне с тобой говорить не о чем», - заключает Корчагин.
Борьба с врагами собственной веры ежедневно отнимает у Павла большую часть жизненной энергии.
На последнем этапе жизни Корчагина борьба за коммунизм усложняется борьбой с физическим недугом. Мученические мотивы, сопровождающие героя на протяжении всего повествования, - от картин детской отверженности и «мытарств» до многочисленных травм и болезней во взрослой жизни - создают единый мученический ореол вокруг Корчагина, в свете которого его последнее хорошо выполненное дело, создание автобиографического повести «Рожденные бурей», становится еще одним проявлением героизма его натуры. Прикованный к постели Павел, став писателем, продолжает бороться за свои идеалы, чем превозмогает физическую слабость, по сути - саму человеческую природу. Берясь за написание автобиографической повести, он, во-первых, «опять - уже с новым оружием - возвращается в строй и к жизни», во-вторых, вряд ли сознавая то сам, метафизически побеждает собственную смерть и оставляет на земле духовное наследие. Финалом здесь становится утверждение бессмертия героя, непременное для агиографической литературы. «Читателя не делают свидетелем смерти героя. Островский умудрился проскочить этот эпизод, перейдя сразу к воскресению и жизни духовной», - характеризует финал «Как закалялась сталь» А.Глотов.
Выделенные нами этапы жизни Корчагина - детства, юности, молодости - соотносимы с присущими житийной схеме этапами жизни героя. При этом надо учитывать, что этап молодости героя Н.Островского включает в себя и своеобразную зрелость и старость. Не достигший еще тридцатилетия Павел Корчагин настолько «износил» свое тело, организм, как будто бы прожил долгую жизнь, и даже не одну, если вспомнить о его многочисленных чудесных возвращениях от небытия к существованию.
Житийность выделенному нами сюжету (помимо аскетических и мученических мотивов) придает постоянный на протяжении всего повествования духовный рост героя. Из идеологически незрелого хулигана Корчагин сначала превращается в комсомольского вожака, ведущего занятия политграмоты, а потом приходит к добровольному ежедневному подвигу писателя, подразумевающее как бы большее, чем у простых людей, знание жизни. (В понимании Н.Островского, основная социальная функция писателя - учительство, а «учить могут только те, кто знает больше тех, кого хотят учить»). Ему словно бы даруется мудрость и ясновидение.
Помимо мученического ореола героя и сюжетной схемы житийность тексту Н.Островского придают и эпизоды, напоминающие по своему содержанию чудеса.
Казалось бы, откуда взяться чудесам в романе материалиста, заведомо отрицающего все иррациональное и мистическое? Однако, не чудесно ли, например, успешное завершение строительства узкоколейки на Боярке? Чудовищные трудности, с которыми пришлось столкнуться на Боярке нескольким бригадам комсомольцев (от нелегких погодных условий и нехватки необходимых предметов быта до прямого саботажа, организованного некоторыми несознательными участниками строительства, и вооруженных столкновений с бандой атамана Чеснока), все же не помешали в рекордно короткий срок выполнить задание партии. «Символическая картина героизма духа, побеждающего именно тогда, когда, кажется, не остается никаких внешних возможностей победы в реальности...
Эта полная немыслимость реального успеха включает в герое какую-то сверх энергию духа, которая словно ждет момента, чтобы доказать свое превосходство над повседневной логикой», - не страшась мистических коннотаций, характеризует эпизод строительства узкоколейки Л.Аннинский.
К чудесам в «Как закалялась сталь», помимо «чуда на Боярке», также можно отнести видения-галлюцинации смертельно раненого Павки в госпитале, напоминающие видения отшельников во время «страхования». Павка словно проваливается в иную реальность, где царит нечто ужасное: «Спрут вытягивает жало, и оно впивается, как пиявка, в голову и, судорожно сокращаясь, всасывает в себя его кровь».
Большая доля условности в некоторых эпизодах романа Н.Островского также заставляет оценивать их как проявления чудесного, усматривать вмешательство некоей надличностной силы, определяющей жизнь Павла. Таков, например, эпизод в тюрьме, где уже приговоренный к расстрелу за вооруженное нападение на петлюровца (конвоира, ведущего арестованного Жухрая) Павел случайно освобождается из тюрьмы по прихоти полковника Черняка.
Подобные, близкие по своему типу к чудесам, моменты в романе Н.Островского вписывают происходящие с героем конкретные события во вневременной континуум. И они, безусловно, являются агиографическим моментом в общей морфологии романа «Как закалялась сталь».
Кроме знаковых морфологических составляющих (работающих на идеализацию героя и окружающую его действительность) житийность роману «Как закалялась сталь» придает и авторская установка на документально выверенное изображение мифологизированного мира.
Документальные тенденции в романе Н.Островского, безусловно, являются отражением эстетических запросов современной ему литературы. Но, с другой стороны, документализм Н.Островского, «создающего летопись революции», в некоторых своих аспектах оказывается созвучен документализму древнерусских памятников литературы. Позиция, занимаемая автором «Как закалялась сталь» по отношению к описываемым историческим событиям - некая отстраненность документалиста от происходящего - сходна со взглядом «с высоты птичьего полета» древнерусского хронографа. Она особенно явственно видна в предельно лаконичных, точных, близких к жанру военной сводки изложениях исторических фактов в романе: «Пятого июня 1920 года после нескольких коротких ожесточенных схваток 1 -я Конная армия Буденного прорвала польский фронт на стыке 3-й и 4-й Польских армий, разгромив заграждавшую ей дорогу кавалерийскую бригаду генерала Савицкого, и двинулась по направлению Ружин». Кроме того, по своей документальной фактуре (которая насыщена точными датировками и топографическими обозначениями, описаниями художественно неоправданных, но знаковых для революционной эпохи событий - вспомним, например, детальный рассказ о еврейском погроме в Шепетовке), текст Н.Островского оказывается созвучен публицистическим житиям XX века. Так, в наиболее знаменитом образце этого жанра «Жизнеописании святейшего патриарха Московского и всея Руси Тихона» (1990) художественный костяк произведения - жизнь патриарха Тихона - вправлен в документальную хронику исторических событий революционного времени (непосредственно касающихся церковных интересов) с точными датировками, фактами (вплоть до перечисления членов Политбюро, собранного для обсуждения статуса церкви в новом государстве, и приведения цитаты из письма В.И.Ленина о необходимости экспроприации церковного имущества).
И наконец, в пользу житийности «Как закалялась сталь» свидетельствует и особенности бытования романа в рамках советской действительности. За книгой Н.Островского еще до появления ее в печати закрепилась репутация «учебника жизни» (известен тот факт, что Н.Островский послал рукопись только что законченной первой части романа коллегам-комсомольцам, которые, ознакомившись с материалом, нашли его в высшей степени поучительным). Ни для кого не секрет, что романтические устремления юных, верящих в грядущее наступление коммунизма, комсомольцев Советского Союза на многие годы определялись желанием жить и действовать как Корчагин. В связи с этим, еще в 1930-е годы, А.Платонов назвал Корчагина «одной из наиболее удавшихся попыток обрести, наконец, того человека, который, будучи воспитан революцией, дал новое, высшее духовное качество поколению своего века и стал примером для подражания всей молодежи на своей родине».
Восприятие «Как закалялась сталь» в качестве «учебника жизни» сохранялось вплоть до перестроечной эпохи. «Книга Н.Островского воспринимается ныне как «художественное» приложение к «евангелию» общегосударственному - «Краткому курсу истории ВКП (б)», - писала в 1993 году Н.Банк. Впрочем, и до сей поры, по мнению критиков, книга Н.Островского содержит жизнестроительный образец поведения, привлекательный для молодежи.
Найденных нами особенностей «Как закалялась сталь»: в морфологической системе (герой-Мученик, характерные вехи его судьбы, наличие чудес и утверждение бессмертия героя в финале); на уровне формального устройства (тенденция к идеализации героя на фоне общей документальной выверенности повествования); в плане бытования среди читательской аудитории (реально осуществляемая функция воспитательной литературы) - было бы уже достаточно для определения данного соцреалистического романа как коммунистического жития...
Однако мы говорили, что роман Н.Островского не просто житиен, но автожитиен. И дальнейший наш разговор невозможен без оглядки на классическую в рамках русской литературы автоагиографию «Житие Аввакума».
Разумеется, Н.Островский в силу своих атеистических убеждений не стал бы сознательно ориентироваться на литературный пример и сюжет жизни протопопа Аввакума. У него перед глазами были другие образцы и сюжеты - от судьбы Овода до судьбы Левинсона. Но, создавая идеального героя эпохи, Н.Островский так или иначе на бессознательном уровне зависел от уже существующих в культуре архетипов и этических стереотипов. Потому неудивительно наличие общих черт в мировоззрении и поступках соцреалистического героя и знаменитого религиозного деятеля. Хотя Корчагин озабочен построением рая на земле, а Аввакуму грезится рай после жизни, героев объединяет незыблемая тотальная вера в эвдемонистическое могущество идеи, которой они поклоняются. Их помыслы и стремления направлены на преосуществление всечеловеческого царства справедливости. Обоих героев отличает безмерная жертвенность, готовность на любые испытания во имя торжества своей веры.
Внешняя событийность жизни Аввакума и Корчагина почти одинакова: тюрьма, голод, холод, напасти, мытарства и так далее. Находятся в текстах «родственные» микросюжеты. Так, Аввакум рассказывает, как он пытается усовестить начальника, отобравшего дочь у вдовы. Начальник впадает в гнев и кусает Аввакума: «...когда наполнилась гортань его крови, тогда испустил из зубов мою руку», - затем этот начальник стреляет в протопопа из пистоли. «Аз же прилежно идучи, молюсь Богу, осенил его больною рукою и поклонился ему». Близкая по содержанию сцена имеется в романе Н.Островского: Корчагин с Анной Борхарт подвергаются нападению бандитов. Корчагин, отстреливаясь, спасает Анну от насильников. Разные способы действия героев в одинаковых конфликтных ситуациях (Аввакум молится, Корчагин орудует браунингом) связаны с разным отношением христианства и коммунизма к насилию. Важно, что оба героя следуют единому закону совести, диктующему необходимость помощи беззащитным женщинам.
Сходство между житием протопопа Аввакума и романом Н.Островского есть также в сфере соотношения в текстах конвенционального и автобиографического дискурсов. Под конвенциональным дискурсом в первом случае мы понимаем житийность (несомненная ориентация Аввакума на древний канон), во втором - квазижитийность (обнаруженная в «Как закалялась сталь» непосредственно нами).
Так, в обоих текстах наблюдается равномерное распределение элементов проповедальной (характерной для житийной литературы) и исповедальной (появившейся в агиографии впервые с аввакумовским автожитием) риторики.
Элементы проповеди в «Житии Аввакума» наиболее явственны во вставных минитрактатах, где автор, рассуждая, например, о причастии святых Христовых непорочных тайн, призывает читателя чтить установленные ритуалы. Здесь доминируют характерные императивные конструкции: «Всякому убо в нынешнее время подобает опасно жити и не без разсмотрения причащатися тайнам. Аще ли гонения ради не получиш священика православна, и ты имей у себя священное служение от православных - запасный агнец, и обретше духовна брата, аще и не священника, исповеждься ему перед Богом, каяся». Однако, выбрав форму повествования от первого лица, Аввакум впервые в русской литературе выносит на суд читателя душевную жизнь человека. В повествовании Аввакума конструируется за текстовая и мета текстовая ситуация исповеди: будто бы протопоп исповедуется его духовному отцу старцу Епифанию и сопровождает рассказ соответствующими обращениями к наставнику (например, побуждением записать текст исповеди). Самоуничижения, стереотипные, но мало функциональные в смысловом континууме житийного произведения, наполняются в контексте исповеди важным смыслом - они становятся показателями искренности автора-героя, выражают его раскаяние по поводу нечестиво прожитой жизни и подспудное желание наказать себя за прегрешения против Бога. Аввакум, исповедуясь, как бы «под знаком вечности, Страшного Суда» самолично «творит суд над собой».
Сочетание элементов проповеди и исповеди актуально и для романа «Как закалялась сталь».
Сама по себе проповедальная установка Н.Островского обусловлена его писательской идентификацией. Писатель, по его мнению, - «строитель социализма, а не равнодушный «созерцатель». Это боец. Боец, учитель, трибун. Человек с большой буквы». Каждый писатель, по глубокому убеждению советского прозаика, «должен учить не только своим словом, но и всей своей жизнью, поведением». Роман «Как закалялась сталь», по завершении, видится Н.Островскому не столько результатом словесного труда, столько механизмом, работающим на внушение читателю ряда идеологических, мифологических и жизнестроительных идей.
В «Как закалялась сталь» мы почти не встретим дидактических, близких поэтике проповеди, монологов. Мы можем привести, пожалуй, лишь один, наиболее знаменитый: «Самое дорогое у человека - это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Предельные по своей императивности агитационные лозунги, речи, хоть и близки к риторике проповеди, но также оказываются суггестивно неэффективными: «Товарищи! Мы девять дней слушали выступления оппозиционеров. Я скажу прямо: они выступали не как соратники, революционные борцы, наши друзья по классу и борьбе, - их выступления были глубоко враждебные, непримиримые, злобные и клеветнические». Несомненная проповедальность «Как закалялась сталь» остается сконцентрированной за сферой конкретных речевых высказываний, и экстериорируется из авторской интенциональной сферы всем текстовым целым романа.
Исповедальность романа Н.Островского располагается также, в первую очередь, в сфере авторского интенционального целого. Общеизвестно, что советского писателя мучила совесть из-за собственного физического бездействия, из-за невозможности участвовать в деле строительства социализма. Для него становится необходимым оправдать свое неполноценное существование перед собой, современниками и потомками из светлого коммунистического будущего. Поэтому писатель решает правдиво описать свою героическую жизнь и начертать героизм своего настоящего. И хотя повествование в «Как закалялась сталь», в отличие от традиционной исповеди или «Жития Аввакума», ведется от третьего лица, позиция автора, который боится «фантазировать, перестать рассказывать то, что было», вынуждает его к исповедальной откровенности. Другими словами, советский прозаик невольно ставит себя в ситуацию исповеди перед собой и перед гипотетическим читателем.
Непосредственные элементы исповеди появляются в романе, как правило, в лирических отступлениях, приоткрывающих душевное состояние автора. «Юность, безгранично прекрасная юность, когда страсть еще непонятна, лишь смутно чувствуется в частом биении сердец... Что может быть роднее рук любимой, обхвативших шею, и - поцелуй, жгучий, как удар тока!». Эти слова вряд ли могли прийти в голову юному Корчагину, которого только что поцеловала Тоня Туманова. Ностальгия по прекрасной юности и подобная душевная откровенность вполне понятны лишь в ситуации прикованного к постели Н.Островского.
Соединение элементов проповеди и исповеди иллюстрирует дискурсивное сходство аввакумовского текста и текста Н.Островского. И есть еще один момент, который не позволяет нам оставить намеченную параллель между этими литературными явлениями.
Передача авторской биографии герою, как правило, означает, что мы имеем дело с автомифологией и специфической ситуацией, когда для читателя жизнь автора оказывается «лучшим комментарием к его творениям, а его творения - лучшим оправданием его жизни». Жизнь автора - представленная в общем художественном пространстве всех написанных им текстов, а также в мемуаристике, критической, порой, художественной литературе (где автор сам становится героем уже другого автора), в документальных источниках - в подобном случае читателем не воспринимается как самостоятельный мифологический феномен. Она переплетается с мифологией героя, созданного этим автором так, что уже нельзя отделить, например, судьбу Аввакума-автора от судьбы Аввакума - героя или - Н.Островского от - Корчагина. В результате такой подмены смерть самих авторов (приравненная в читательском сознании к смерти героя) становится настоящим завершением созданных ими мифологических сюжетов.
Аввакум оставляет автожитие, дойдя до описания пустозерского заточения. Дальнейшая судьба протопопа известна уже из других источников: он преодолевает злополучные обстоятельства с помощью литературной деятельности (кроме автожития им написаны «Книга бесед», «Книга толкований», «Книга обличений, или Евангелия вечного», множество посланий, писем, челобитных различным влиятельным персонам своего времени). По указу царя Федора Алексеевича в 1682 году Аввакума за его религиозные убеждения подвергают казни: сжигают заживо. Он посмертно обретает мученический венец.
В то время как Аввакум в финале автожития замурован заживо в земляную темницу, Корчагин в финале «Как закалялась сталь» (так же, как и его создатель во время работы над романом) замурован в тюрьме собственного тела: обречен на неподвижность и отсутствие визуального контакта с миром. «Только теперь Павел понял, что быть стойким, когда владеешь сильным телом и юностью, было довольно легко и просто, но устоять теперь, когда жизнь сжимает железным обручем, - дело чести». И Корчагин не сдается, в его письме к брату находим: «Может ли быть трагедия еще более жуткой, когда в одном человеке соединены предательское, отказывающееся служить тело и сердце большевика, его воля, неудержимо влекущая к труду... Я еще верю, что вернусь в строй, что в штурмующих колоннах появится и мой штык». Корчагин «меняет штык на перо» и даже достигает (как и его автор) определенного успеха на писательском поприще.
Но всякий читающий роман Н.Островского догадывается, что герой в финале оказывается перед лицом смерти. Догадывается - так как знает о судьбе автора, умершего в мучениях в конце 1936 года во время работы над своим вторым романом. Истинный финал «Как закалялась сталь» - неизбежная смерть героя вследствие прогрессирующей болезни - «не был написан, так как был прожит Островским. Самая смерть его - последняя глава повести», - констатирует Л.Аннинский.
Истинные сюжеты мифов о протопопе Аввакуме и Корчагине - Островском выходят за рамки существующих текстов и завершаются в нехудожественной действительности: трагической смертью авторов. Мифы, купленные ценой авторской жизни, в их случае приобретают статус народного предания, становятся по-настоящему сакральными. И не удивительно, что популярность как жития Аввакума, так и романа Н.Островского, возникает задолго до признания текстов на некоем официальном уровне.
Таким образом, автобиографическая подоплека и соответствующий дискурс «Как закалялась сталь» не только не противоречат его конвенциональным (квазижитийным) тенденциям, но и работают на создание сакральной репутации романа и его автора. Все это позволяет включить роман Н.Островского в ряд русской автожитийной литературы.
АВТОР: Подлубнова Ю.С.