28.07.2012 10155

«Кромешный мир» войны и смеховая культура «Василия Теркина» в творчестве А.Т. Твардовского

 

Поэтическое своеобразие «Книги про бойца» мгновенно вызвало реакцию читателей. С первых отзывов на поэму говорилось о ее удивительной человечности, обаянии простоты и естественности, которой дышит каждая строка, о правде, о необыкновенной полноте воплощения русского национального характера.

Более чем через полвека после выхода поэмы очень сложно писать об одном из центральных произведений А. Твардовского, поскольку «Василий Теркин» окружен плотным слоем стереотипов восприятия - от давнишнего спора - кто он, Василий Теркин, «русский солдат всех войн и всех времен» или советский солдат до настойчивого истолкования поэмы как высшего образца соцреалистического искусства.

Чтобы освободиться от стереотипов восприятия и оценок поэмы, за отправные при анализе ее смеховой культуры возьмем, по крайней мере, два факта: первичное, «незамутненное» восприятие произведения его современниками и самооценку поэта. Два свидетельства больших художников, прочитавших поэму во время войны, на наш взгляд, особо важны. Первое широко известно и цитируется почти в каждой работе, посвященной поэме. «Дорогой Николай Дмитриевич, писал И.Бунин Телешову из Парижа, - я только что прочитал книгу А. Твардовского («Василий Теркин») и не могу удержаться - прошу тебя, если ты знаком и встречаешься с ним, передать ему при случае, что я (читатель, как ты знаешь, придирчивый, требовательный) совершенно восхищен его талантом, - это поистине редкая книга,: какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всем и какой необыкновенный, народный, солдатский язык - ни сучка ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, то есть литературно-пошлого слова. Возможно, что он останется автором только одной такой книги, начнет повторяться, писать хуже, но даже и это можно будет простить ему за «Теркина». В «Очерках литературной жизни» «Бодался теленок с дубом» А. Солженицын пишет: «Задолго до появления первых правдивых книг о войне.., в потоке угарной агитационной трескотни, которая сопровождала нашу стрельбу и бомбежку, Твардовский сумел написать вещь вневременную, мужественную и неогрязненную - по редкому личному чувству меры, а может быть, и по более общей крестьянской деликатности .... Не имея свободы сказать полную правду о войне, Твардовский останавливался однако перед всякой ложью на последнем миллиметре, нигде этого миллиметра не переступая, нигде! - оттого и вышло чудо. Я это не по себе одному говорю, я это хорошо наблюдал по солдатам своей батареи во время войны».

И Бунин, и Солженицын говорят о свободе. Бунин - творческой, художественной, Солженицын - свободе от фальши идеологической.

В известной статье «Как был написан «Василий Теркин» (Ответ читателям)» (1951 - 1956) заслуживает особого внимания признание поэта в том, что работа над поэмой приносила ощущение «истинного счастья» и чувство «полной свободы со стихом и словом». В этом контексте особым смыслом наполняется высказывание Твардовского о том, что, если бы ни война, он так бы и остался поэтом «смоленской школы», так и не произошло бы его «освобождения от страха», от «запрета на мысли».

Ю.Буртин, активный автор «Нового мира» времен Твардовского, один из первых написал об отсутствии в «Книге про бойца» каких-либо эстетических или идеологических штампов: «В поэме Твардовского нет не только вождя, но ни одного из близких его имени основополагающих общественно-политических понятий: таких, как партия (и ее руководящая роль), советский строй, социализм, коммунизм, - ничего из того, что входило в обязательный идеологический комплекс «литературы социалистического реализма». Нигде, ни в одной из тридцати глав «Книги про бойца» не встретишь хотя бы одной-единственной фразы в том привычном смысле, что война ведется в защиту такого-то государственного и общественного строя, под таким-то идейным знаменем, и потому справедлива, и потому должна увенчаться нашей победой. Ни одной фразы, ни одной строки!».

Нам кажется, что споры вокруг введения «Книги про бойца» в определенные идеологические рамки продуктивны настолько, насколько усиливают основное качество произведения: «выражение народной философии войны и свободы от власти официальной идеологии сталинского государства» (Ю.Буртин).

Думается, что ощущением «полной свободы», с которым писался «Василий Теркин», можно объяснить разного уровня и плана «чрезвычайности» (как знак уникальности), связанные с поэмой. Например, единичное в истории литературы качество переписки автора со своими читателями, предлагавшими бесчисленное множество продолжений поэмы. Или восприятие ее то как «упрощенного лубка», то как трагической книги, со страниц которой встает «многомиллионная цифра наших потерь» (К. Симонов), то как вершину соцреалистического искусства.

Тот же К. Симонов обратил внимание, что, на первый взгляд, поэма написана с одной точки зрения: «снизу», «от солдата». Василий Теркин может быть только рядовым, «парнем наиобыкновенным». Он не может быть летчиком, артиллеристом, танкистом, он лишь может быть представителем «матушки - пехоты», на чьих плечах была и вынесена та война. Теркин до поры до времени не был отмечен никакими наградами, известно, что он «не гордый и согласен на медаль». Эта, найденная точка зрения - «от солдата» - оказала безусловное и мощное воздействие на литературу последующих лет - от В. Некрасова до В. Быкова и В. Кондратьева. В поэме нет, не только стратегии, но даже тактики войны: ни заседаний штабов, ни военной карты, но есть постоянное и подробное описание грязной, изрытой, изуродованной военной техникой дороги и иссеченной пулями и осколками листвы в прифронтовом лесу.

В поэме нет описания ни одной значительной битвы Отечественной войны: за Москву, Сталинград, взятие Берлина. Но есть отдельная глава, посвященная описанию изнурительного, бесплодного боя в болоте «за безвестный пункт Борки». Твардовский сосредотачивает свое внимание на первоэлементах войны, ее повседневье, быте: шапка, шинель, кисет солдата также удостоились отдельных глав, отдельной «песни».

Поэма порой натуралистична, даже физиологична, как говорят сейчас, телесна.

Твардовский не устает писать о «простой, здоровой, / Доброй пище фронтовой», «Лишь была б она с наваром / Да была бы с пылу, с жару - / Подобрей, погорячей». Поэт не боится нарочитого снижения ситуации: Сам стоит с воронкой рядом И у хлопцев на виду, Обратясь к тому снаряду, Справил малую нужду... Или:

А скажи, простая штука Есть у вас? Какая? Вошь.

И, макая в сало коркой, Продолжая ровно есть, Улыбнулся вроде Теркин И сказал:

Частично есть...

В достаточно пафосной главе «Поединок», где в духе фольклорной ситуации «бьется Теркин, держит фронт», поэт, одновременно со своим героем, не преминул заметить «До чего же он противный - / Дух у немца изо рта. / Злобно Теркин сплюнул кровью. / Ну и запах! Валит с ног. / Ах ты, сволочь, для здоровья, / Не иначе жрешь чеснок!». Просторечья, вульгаризмы, соленые шутки и грубые солдатские поговорки разбросаны по всей поэме: «Третьи сутки кукиш кажет/ В животе кишка кишке». Здесь уместно будет вспомнить едкое замечание самого Твардовского о том, что как только он читал в очередной статье, посвященной «Книге про бойца» - «Василий Теркин, веселый, неунывающий солдат...», так и откладывал ее.

Война, воспользуемся термином Д.С.Лихачева, - «кромешный мир» - и сознательное художественное соединение героики со «сниженным», «заземленным» повествованием, пафосности и разнообразных форм смеховой культуры, постоянное обращение к первоосновам физической и духовной жизни человека: воде, еде, одежде, любви к своей Родине, к так называемым «простым чувствам» солдатской дружбы, человеческой верности, страху смерти и преодолению его - все направлено на доказательство основной мысли поэмы: «жизнь сильнее смерти, ей больше нужно от людей».

Главной задачей будет задача выявления основных форм смеховой культуры поэмы, выступающих как знаки освобождения от страха смерти, как знаки жизнеутверждающей силы «Книги про бойца».

Вторая задача связана с анализом процесса собственно художественного освобождения Твардовского, который привел, на наш взгляд, к расширению комической палитры поэзии Твардовского военных лет, к изменению функциональной значимости авторского смеха.

В твардовсковедении часто писали об образе автора и образе главного героя в «Василии Теркине», их перекрещивании и функциональной взаимодополняемости: «То, что молвить бы герою, говорю подчас я сам». Нас интересует несколько иной аспект проблемы, разработка которой только начата современными исследователями: «Именно отечественные войны создавали ситуацию, не столь частую в российской жизни: столкновение, вернее, взаимоузнавание носителей двух видов сознания - народного и рефлектирующего. Отечественная война, как русская песня или как молитва в Храме, давала ощущение родства при сохранении чувства индивидуального бытия. Видимо, не столь уж неоправданными были упреки ортодоксальной советской критики по отношению к герою Твардовского, в котором видели больше «русского», нежели «советского». Действительно, в духовной жизни Василия Теркина нет места тому коллективизму, в котором подавляется личность в ущерб навязанной извне воле. В нем сильно, и это неоднократно подчеркивается автором, чувство своей единичности с не менее сильной потребностью быть частью целого, частью общей судьбы народа и отечества: «Потерять башку - обидно / Только что ж, на то война / Но Россию мать-старуху, / Нам терять нельзя никак / Наши деды, наши дети / Наши внуки не велят». В этом чувстве «скрытой теплоты патриотизма» (Л. Толстой) автор и герой едины, но сфера его проявления - различна. Поле героя - это преимущественно поле поступков, действий, событийности. Пространство автора - пространство наблюдений, размышлений, раздумий, воспоминаний, пространство рефлексии:

Полдень раннего июня Был в лесу, и каждый лист, Полный, радостный и юный, Был горяч, но свеж и чист.

Лист к листу, листом прикрытый, В сборе лиственном густом Пересчитанный, промытый Первым за лето дождем.

И в глуши родной, ветвистой, И в тиши дневной, лесной Молодой, густой, смолистый, Золотой держался зной.

Медитативные, лирически насыщенные главы «От автора», «О себе», «От автора», «О себе» соседствуют с главами фабульно-событийного характера «Генерал», «Поединок», «Дед и баба», «В бане», что структурно подчеркивает принципиально важное для Твардовского скрещение народного и рефлексирующего сознаний, дающее эффект полноты национального видения «большой войны». Соответственно, и смеховые формы, характерные для носителей двух типов сознания, будут различны.

Наконец, последнее замечание общего характера, предваряющее конкретный анализ смеховой культуры «Книги про бойца». Характеристика поэмы «Василий Теркин» как произведения безусловно оптимистического до сих пор является доминирующим, и это в основном не вызывает сомнения. Однако есть смысл вспомнить статью О. Берггольц 1946 года, в которой автор воспринимает «Теркина» как лирическую поэму, особо подчеркивая трагический пафос произведения. Она одна из первых заметила, что всепобеждающий смех - далеко не единственная тональность поэмы и указала на особую значимость для нее таких глав, как «Про солдата-сироту». Мысль исследовательницы актуализирует понимание природы и функциональности смеха самим Твардовским: « юмор не должен идти на пустяки, только на одни забавные четверостишия и «миниатюры». Юмор особенно хорош в соседстве с большим и серьезным содержанием. Впрочем, юмор - тоже содержание или, как говорится, подлинный юмор - дело серьезное, искусство высокое». Думается, что переплетение разных жанрово - стилевых тенденций является главной столь же неотъемлемой чертой поэмы, как ее оптимизм, во многом обусловивший фейерверк комических средств.

В «Книге.» нашли выражение практически все формы и приемы создания комизма, которые так или иначе нашли место в поэтике Твардовского в целом. Комическая насыщенность «Книги» - предмет давнего внимания ученых. Традиционно подчеркивалась всепобеждающая сила смеха как основное значение комического в произведении. Предпринимались попытки дать характеристику некоторым частным комическим приемам, проследить изменение эстетической окраски смеха в ткани произведения. И тем не менее целостный анализ форм и приемов комического, своеобразие роли смеха в контексте творчества Твардовского до сих пор не представлен.

Вместе с тем мы хотели бы акцентировать внимание на принципиально новой функции народного юмора в военной поэме Твардовского. В «Стране Муравии» это был способ выражения восторженной радости поэта, его искренней веры в социалистический миф. Поэтому радужные картины «Сельской хроники» и сказочные реминисценции скитаний Моргунка овеяны оптимистически - доброжелательным юмором.

Иная задача у комического «Книги». Здесь юмор подобен античной эгиде, позволившей пережить военное лихолетье. Отсюда нарастающая свобода авторского голоса в развитии сюжета, обширный спектр приемов создания комического. Освобожденная муза Твардовского перешагнула фольклорные рамки, и в поэме получили выражение практически все образцы комического: от безобидно-юмористического до злорадно-саркастического смеха, который прослеживается в новом для автора приеме - политической карикатуре. Отдельно хотелось бы отметить появление философской и социальной окраски у иронии. Имевшая прежде в основном юмористический колорит в поэме она обретает признаки интеллектуальной иронии.

Разноплановость смеха «Василия Теркина» прослеживается как в идейно - художественном, так и в стилистическом отношении. Здесь представлены фрагменты разных лексических групп: народные юмористические обороты, профессиональные выражения, стилизация под солдатский фольклор, разговорно-сниженная лексика. Думается, что такое разнообразие форм смеха, непосредственность его звучания, в сочетании с поистине трагическими элементами сюжета, стали важной вехой в становлении комического миропонимания поэта. Кажется, он смакует все возможности юмора: это не только отдушина в момент народного бедствия, но и возможность напрямую высказаться на запретные темы. Иными словами, смех - это свобода. Свобода авторского самовыражения сделала «Теркина» одним из самых оптимистических произведений о войне. Задорный, переливающийся разными отблесками, смех «Книги» спустя несколько лет трансформируется в трагикомический смех, прорывающийся сквозь многочисленные цензурные запреты. Тем ценнее этот памятник и тем интереснее процесс исследования его комического наполнения.

Итак, роль смехового начала поэмы обусловлена необходимостью защиты от трагедийного самоощущения конкретно-исторических событий. Тонкая смеховая материя помогла создать светлое, свободное от страха витающей смерти полотно. Но не только эту свободу вызвал к жизни юмор. По признанию самого Твардовского, война освободила его от идеологических штампов. Это высказывание парадоксально лишь на первый взгляд. Свободу письма автора обусловил активно используемый им юмор «Книги». На фоне драматических событий, смеясь, автор позволил себе не просто обратиться, а в юмористической форме преподнести свое понимание доселе запретных тем. Среди них - нарастание бюрократизации общества, политическая позиция союзников во Второй Мировой войне. Едва ли внутренне несвободный человек, а тем более художник мог позволить себе шутки по такому поводу. Поэтому нам кажется интересным проследить, как палитра смеховых приемов способствовала выполнению основной своей задачи - освобождения от страха. Страха смерти в его народных традициях и страха в борьбе с «кромешным миром» войны.

Как уже отмечалось, в художественном мире «Василия Теркина» отчетливо выделяются две сферы - главного героя и автора. С образом первого связано освоение уже заложенных форм и приемов, со вторым - помимо традиционных форм апробация нового вида смеха - интеллектуальной иронии.

Попытаемся определить характерные способы выполнения основной функции комического в поэме, а также выделить особые приемы поэтики. Среди основных форм смеха можно назвать смех юмористический, сатирический, а также обретающий черты самостоятельного вида иронический. Истоки смеха: уже занявший свое место в творчестве Твардовского фольклор, а также индивидуально-авторская оценка происходящего.

Среди использованных ранее частных комических приемов (пародирование, сниженная лексика) появляется новый для поэтики Твардовского прием - парадокс и др. С образом главного героя связано осмысление лучшего, что было создано автором в довоенные годы (например, юмористический флер, связанный с образом деда Данилы), авторские же отступления прокладывают дорогу новому виду смеха - интеллектуальному, подчас саркастическому.

Итак, рассмотрим материю комического в образе главного героя. Прежде всего, функцию и характер юмора.

Собственно юмористическое содержание возникает в главе «Переправа», насыщенной солдатскими шутками. Описывающая преодоление ледяной воды в морозную пору, глава полна глубокого трагизма. Пожалуй, это один из самых тяжелых эпизодов «Книги». Однако в самый безнадежный момент, почти из небытия появляется Василий Теркина: «Гладкий, голый, как из бани,/ Встал, шатаясь тяжело./ Ни зубами, ни губами / Не работает - свело».

Подхватив обледеневшего товарища, принялись оказывать ему первую помощь солдаты вполне традиционным способом. Едва почувствовав знакомый запах, ожил пострадавший воин. Оживание его протекало в привычной, как мы убедимся в этом позже, юмористической колее: «- Доктор, доктор, а нельзя ли / Изнутри погреться мне, / Чтоб не все на кожу тратить?» С той же лукавой интонацией комментирует события автор: «Дали стопку - начал жить». Как о вполне естественном ходе вещей, в то же время, торжествуя, сообщает он о результате сложной операции: «Взвод на правом берегу / Жив - здоров назло врагу!» С извиняющейся ноткой просит он от имени лейтенанта лишь «огоньку туда подбросить». Искренность и готовность в любой момент вернуться на тот берег покорили полковника. И на его поощрение «Молодец» не растерялся-таки Василий: «А еще нельзя ли стопку, / Потому как молодец?» В продолжение разговора в юмористическую игру вступает и сам военачальник. В ответ на его бдительное замечание - «а будет много сразу две?» - лукавый Теркина парирует: «Так два ж конца».

Эта комическая зарисовка при всем ее оптимизме не стала финалом главы, поскольку в отличие от лубочно-развлекательных функций газетного Теркина юмористическое заявление героя в данном случае призвано оттенить трагизм пережитой ситуации. Кроме того, юмором герой борется со страхом смерти. Так, на первых страницах прочерчивается основная задача комического в поэме - смех как оружие в борьбе со страхом. В данном случае, герой смеется над страхом смерти. В то же время балагурство героя не облегчает драматизм ситуации, а напротив, усиливает его. Неслучайно в финале поэмы подчеркивается масштаб разразившейся катастрофы: «Бой идет святой и правый. / Смертный бой не ради славы, / Ради жизни на земле». Так юмористический потенциал используется как уже знакомый автору вид комического, вошедший неотъемлемой частью в его смеховую культуру с довоенных времен. Если можно так выразиться, это своего рода мелкая дробь противнику - страху в «кромешном мире». Аналогична роль юмора и в других эпизодах.

Например, в отношении героя к награде (глава «О награде»). На первый взгляд, прямолинейность солдата свидетельствует о его нескромности, однако стоит выслушать простодушный рассказ солдата, становится понятна его широкая натура.

Вместе с героем читатель присядет на вечерке там, где нынешний солдат «мальцом под лавку прятал ноги босые свои», услышит его скромные ответы на традиционные вопросы сельчан, и, наконец, поймет цель получения награды. Не ради сострадательного уважения земляков нужна медаль Василию, а в несколько иных целях. Их не скрывает сам герой: «И шутил бы я со всеми, / И была б меж них одна./ И медаль на это время / Мне, друзья, вот так нужна!». В добавление к «слову, взгляду твоему» рассчитывает он заслуженной наградой произвести эффект на понравившуюся девушку. Искушая наивного мечтателя, солдаты предлагают ему орден, однако природная скромность солдата в этом щепетильном вопросе одерживает победу над тщеславием. Примечательно, что происходит это посредством невинного юмора солдата, приближающего день возвращения в родной колхоз. Юмор в данном случае имеет характерный налет разговорности, приближенности ситуации к бытовой народной жизни.

Не удержался от «шутки-поговорки» герой и при получении награды. Слыша восхищенные реплики солдат, Теркина по-прежнему спокоен и весел: «Не промедливши с ответом, / Парень сдачу подает: / - Не горюй, у немца этот - / Не последний самолет». Юмористическая улыбка пронизывает ситуацию в гл. «На привале». В ней читатель становится свидетелем комического диалога двух солдат.

Услышав просьбу о добавке из уст вновь прибывшего солдата, повар искренне удивился. Внешне же свое удивление он продемонстрировал ироническим комментарием: «Вам бы, знаете, во флот / С вашим аппетитом». На брошенную «шпильку» получен достойный ответ: «Спасибо. Я как раз не бывал во флоте. Мне бы лучше вроде вас, / Поваром в пехоте». Меткость и уместность шутки вызвала мгновенное расположение солдат, став не только своеобразным пропуском в роту, но и причиной популярности солдата. Еще раз вспомнит с улыбкой ротного повара Теркина с улыбкой в своем письме: «Пусть и впредь готовит так, / Заправляя жирно, / Чтоб в котле стоял черпак / По команде «смирно». Однако последняя шутка имеет характер комплимента в отличие от первой, где иронией солдатский кормилец «проверил» новобранца.

Юмор автора при всем его своеобразии, как правило, отражает солдатские представления или звучит в непосредственной, теркинской манере. Рассказывая о вручении награды в гл. «Генерал», он отдает дань солдатским поверьям об усах высшего командного состава. Едва прикрепив награду к бойцовской груди, он проводит по усам, выражая глубокое внутреннее удовлетворение. Этот жест комически комментирует автор: «В скобках надобно, пожалуй, / Здесь отметить, что усы, / Если есть у генерала, / То они не для красы». Дальнейшие рассуждения автора обнаруживают комическое несоответствие: особую торжественность моменту в глазах солдата придают не многочисленные марши и помпезные парады, а этот красноречивый жест полководца. Происходит уже знакомое нам по «Стране Муравии» юмористическое сопоставление по значимости: поистине важные для всякого войска события оказываются столь же значимы, как удовлетворенное поглаживание генеральских усов. А иногда и единственной формой признательности. С претензией на серьезность этого вопроса звучит авторское заключение о том, что еще «Чапаев уважал свои усы». Таким образом, при создании комизма автор обращается к воинским поверьям или солдатскому фольклору.

Образ жены в солдатских воспоминаниях, как известно, самый нежный и возвышенный. Рассуждениям о женах посвящена глава «О любви». Глубоко прочувствованной истиной делится автор с читателем: «Да друзья, любовь жены, - / Кто не знал - проверьте, - / На войне сильней войны / И, быть может, смерти». Однако в продолжение разговора, исполненного сочувствия далекой подруге, появляется и юмористическая нота. В рассуждениях автора проскальзывают и шуточные строки: «Смех - не смех, случалось мне / С женами встречаться, / От которых на войне / Только и спасаться». Ироническое приложение «жена-крошка» намекает на пороки некоторых солдатских жен. В этих комических рассуждениях, содержащих элемент сатиры, автор остается верен суровой правде жизни даже в не предполагающей юмор лирической, интимной тематике.

В объективе авторского внимания помимо главного героя оказываются его сослуживцы. В главе «Теркин - Теркин», наблюдая за подготовкой привала в случайной хате, взгляд автора подметил чрезмерно серьезное выражение лица солдата: «Тот сидит, разувши ногу, / Приподняв, глядит на свет. / Всю ощупывает строго, - / Узнает - его иль нет». Юмористический комментарий автора проскальзывает и в следующей строфе: «Тот, шинель смахнув без страху, / Высоко задрав рубаху, / Прямо в печку хочет влезть». Комический оттенок этих комментариев усиливает солдатскую радость редкой возможности отдыха в приближенных к домашним условиях. Разговорная сниженность речи героя, описание бытовой жизни русского воина лишний раз подтверждают мысль о влиянии фольклорных традиций на юмористическое начало в смеховой культуре Твардовского.

Юмористические моменты стали неотъемлемой частью монологов и диалогов главного героя. В один из комических моментов знакомства с однофамильцем Василий экзаменует нового Теркина на право носить популярную фамилию. Так, после первого испытания - умения играть на гармони - Василий будто невзначай проверяет чувство юмора собеседника. На ироническое замечание он получает достойный ответ: «Но одно тебя, брат, губит: / Рыжесть Теркину нейдет. // - Рыжих девки больше любят, - / Отвечает Теркин тот». Любопытно, что это состязание проводится в равных для участников условиях. Дело в том, что оба оказываются в незнакомой роте, где фамилия Теркина все же была на слуху. Кажется, по всем параметрам соответствует Иван известной фамилии: и грудь в орденах, и документы есть, но сыр-бор разгорается из-за его заносчивости, замеченной Василием. В одинаково незнакомой среде «наш» Теркин проявляет больший демократизм, нежели его однофамилец, чем подчеркивается народность задуманного образа. Юмор же в данном случае служит подтверждением легенды о том, что едва ли не в каждой роте был свой Теркин, т.е. указывает на его собирательность. Как известно из писем читателей - фронтовиков, многие были уверены в том, что автор списал своего героя не только с конкретного бойца, а даже с того, который служил вместе с автором письма или с него конкретно.

Юмор здесь играет примиряющую роль, погасив возникшее было возмущение Василия, и окончательно разряжает обстановку. За показной строгостью командира скрыто юмористическое заключение: «Что вы тут не разберете: / Не поймете меж собой? / По уставу каждой роте будет придан Теркин свой».

Шуточным колоритом насыщен эпизод из гл. «По дороге на Берлин». Встретив в пути одиноко плетущуюся бабку, снабдили ее солдаты подручными трофеями. Преподносят свои нехитрые подарки бойцы душевно, с веселыми комментариями. Словно на выданье готовят они старуху: «Получай экипировку, / Ноги ковриком укрой /. А еще тебе коровку / Вместе с приданной овцой». В их шутках слышна и ирония над врагом: «В путь-дорогу чайник с кружкой / Да ведерко про запас, / Да перинку, да подушку, - / Немцу в тягость, нам как раз». Немудрено, что среди щедрых бойцов оказался и главный герой. Это выясняется в момент предоставления пароля заволновавшейся бабке: «Поезжай, кати, что с горки, / А случится что-нибудь, / То скажи, не позабудь: / Мол, снабдил Василий Теркин, / И тебе свободен путь». Таким образом, в казалось бы грустной ситуации встречи с измученной войной женщиной на вражеской земле юмор привносит оптимистические нотки. Характер комического в данном случае доброжелательно-юмористический, за этой улыбкой таится искреннее сочувствие и понимание горькой женской доли на войне.

Озорные шутки мелькают в главе «В бане». Вероятна ее связь с довоенным стихотворением «Дед Данила в бане». Как мы помним, с особым почтением, народными приговорами описывал поэт эту процедуру. После трудной, черной солдатской работы отмываются бойцы. Как на поле брани, здесь тоже нужен свой, особый «героизм» - выдержать высокую температуру в парной. О попытках новичка с иронией замечено: «Тут любой старик любитель, / Сунься только, как ни рьян, / Больше двух минут не житель, / А и житель - не родитель, / Потому не даст семян». Шутка эта, очевидно, фольклорного происхождения, и потому ее точность характеризует выносливость русского солдата. И, безусловно, его особое отношение к бане. Тщательно, серьезно проделывает он все необходимое: «пропотел солдат на славу», завершил «банный труд» в душевой, тот «упарился», «номер первый спину трет номеру второму». Со знакомой юмористической интонацией описывает действия «нашего» героя автор: «В шайке пену нарастил, / Обработал фронт и тыл, / Не забыл про фланги». Комическая изюминка обусловлена юмористической метафорой - использованием военной терминологии при описании частей тела. Этот прием будет использован и самим Теркиным.

В финальной главе «Книги» среди размышлений о целях написания поэмы автор с теплой улыбкой перечисляет вероятные житейские ситуации, в которых его труд был бы помянут добром. При этом даже в этих сокровенных мечтах проскальзывает ирония. Традиционная для произведения в целом самоирония главного героя появилась и в речи автора. Свою поэму он сравнивает с «гармошкой драной,/ Что случится где-нибудь». И в то же время понимает ее необходимость для бойца, поскольку «толку нет, что, может статься, / У гармошки за душой / Весь запас, что на два танца, - / Разворот зато большой».

Таким образом, юмор органично входит в освещение традиционно серьезных вопросов любви и семьи, героизма и солдатской дисциплины. Среди юмористических приемов помимо шуток, возникших в авторской фантазии, встречается также юмор фольклорного происхождения, в том числе солдатского. Свое место в юмористике поэмы занимают также парадокс, сниженная лексика, тема карнавального низа, профессиональная лексика.

Примером солдатского фольклорного юмора является рассказ Теркина о видах сабантуя. Комическая обусловленность фрагмента связана с применением народного земледельческого праздника к военной обстановке. Судя по уверенности изложения, эта шутка имеет давнюю историю и, скорее всего, стала притчей во языцех среди бывших однополчан Василия. Поэтому нам кажется справедливым толкование этого вида юмора поэмы как солдатского фольклора.

Равно как и песни про шинель. Своеобразный солдатский гимн верной подруге фронтовика содержит ритмическое подражание фольклорным плясовым формам, неизменно поднимающим настроение слушателей.

Звучит в тексте и солдатский проверенный «закон»: «В отступленье - ешь ты вдоволь, / В обороне - так ли сяк, / В наступленье - натощак». Вновь характерное звуковое оформление высказывания наводит на мысль о фольклорных пословицах, в которых неожиданность сопоставлений порой создает юмористический эффект. Однако содержащиеся элементы комизма не скрывают, а, напротив, усиливают трагическое начало «Книги». Фольклорный юмор лишь подчеркивает ее эпико-драматическую природу.

Особое место у разговорно-сниженной лексики, которая звучит из уст самого Теркина, сослуживцев и автора. Так, рассуждая о возможностях танка, один из бойцов иронически комментирует его истинные достоинства: «танк - он с виду грозен очень, / А на деле глух и слеп». Этот веский аргумент с той же комической подоплекой парирует собеседник, включая сугубо разговорное выражение: «То-то слеп. Лежишь в канаве, / А на сердце маята: / Вдруг как сослепу задавит, / Ведь не видит ни черта». В данном случае сниженная лексика незаменима своей возможностью создания комического эффекта, поэтому использование ее свойств позволило автору приблизить стилистически произведение к простому читателю, не чуждому крепкого словца.

В главе-рассуждении «О войне», в которой голоса автора и главного героя сливаются, передавая не только глубину осознания героем важности момента, но и своеобразие его комического чувства. Обратимся к тексту: «Не велик тебе расчет / Думать в одиночку. / Бомба - дура. Попадет / Сдуру прямо в точку». Подчеркивая невозможность отстранения от всенародного бедствия, он насмешливо отзывается о тех, кто лелеет такую надежду. При этом разговорное существительное и образованное от него наречие создают не только комический эффект, но и свидетельствуют о бескомпромиссности позиции говорящего.

Просторечное существительное проскальзывает в приеме сравнения по значимости двух событий (гл. «О потере»): «Потерять семью не стыдно - / Не твоя была вина. / Потерять башку - обидно, / Только что ж - на то война». В данном случае «башка» разговорностью употребления усиливает иронию автора над страхом смерти.

Наконец, непосредственно авторский юмор сниженного характера появляется в гл. «Бой в болоте». От предыдущих примеров он отличается явной натуралистичностью: «И лежишь ты, адресат, / Изнывая, ждешь за кочкой, / Скоро ль мина влепит в зад»... «Третьи сутки кукиш кажет/ В животе кишка кишке». Думается, что эта подчеркнутая огрубленность выдает не только понимание автором тяжелой солдатской работы, где внезапная смерть - обычное явление, но и пример следования грубо-насмешливого отношения к смерти в стиле народных преданий. Вспомним бой Аники, обращающегося к смерти в самых нелицеприятных выражениях. Иными словами, натуралистическая грубость при насмешке выступает способом изгнания собственных страхов.

В ситуации тушения снаряда обозначается тематика карнавального низа. Заметив упавший снаряд, Теркин с ребятами лежит в снегу, в ожидании взрыва. С неизменной иронией размышляет герой даже в этот напряженный момент: «Что ж он черт, лежит - не рвется, / Ждать мне больше недосуг». Устав ждать, первым приподнимается он над снарядом и видит его медленное тушение. При всей простоте описания немалой смелости требует этот поступок. Однако после мучительного момента ожидания, когда и «сам не знает: жив, убит?», наступает комическая разрядка. Ее первое появление - презрительная насмешка автора: «Сколько б душ рванул на выброс / Вот такой дурак слепой / Неизвестного калибра - / С поросенка на убой». Примечательно, что автор выступает прямым свидетелем происшедшего, точно описывая внешний вид снаряда в стиле солдатской речи. Этот комизм обнаруживает автор, как бы обращаясь к читателям своими внутренними размышлениями. Внешне же комически комментирует случившееся сам Теркин. Увидев закопавшихся «носом в снег» ребят, солдат тут же берет роль ироничного смельчака: «Теркин встал, такой ли ухарь, / Отряхнулся, принял вид: / - Хватит, хлопцы, землю нюхать, / Не годится, - говорит. // Сам стоит с воронкой рядом, / И у хлопцев на виду, / Обратясь к тому снаряду, / Справил малую нужду». Иронический комизм ситуации обусловлен смехом карнавального низа, уже знакомого нам по «Стране Муравии» (сцена кражи коня у цыган Никитой). Смех явился способом снятия внутреннего напряжения солдат, готовившихся к худшему.

Юмором ситуативного характера проникнута сцена танцев под теркинскую гармонь. Соскучившись по заводной музыке, «плясуны на пару пара / С места кинулися вдруг». В пылу солдатского веселья слышатся задорные выкрики. Словно с довоенной танцплощадки доносится голос: «Веселей кружитесь, дамы! / На носки не наступать!» С неуемной энергией мчится в центр шофер: « - Дайте мне, а то помру!..» О его танцевальном мастерстве восхищенно пишет автор: «Да как выдумает что-то, / Что и высказать нельзя». Войдя в азарт гулянья, веселит он солдатский люд своими прибаутками. Как способ создания комического этот эпизод любопытен подключением площадных шуток юмористической иронии.

Парадокс как частный прием создания комического наиболее ярко сыграл свою роль в комических фрагментах дважды. Так, в «Бой в болоте» Теркин делает парадоксальный вывод из случившегося. Оказавшимся в окружении солдатам он заявляет: «Кто не хочет, тот не верь, / Я сказал бы: на курорте / Мы находимся теперь». Парадокс возникает на фоне ситуативного юмора. Другая парадоксальная ситуация возникает в эпизоде о мечтах Теркина о рае. Увидев благолепие домашних простыней, не удержался он от комичной передачи собственных ощущений: «Ничего. Немножко б хуже, / То и было б в самый раз». Юмористическая трактовка заветного удовольствия отоспаться на белых простынях подтверждает непритязательную натуру героя, не привыкшего к подобной роскоши.

В финале книги (гл. «В бане») доброжелательная ирония звучит из уст однополчан Теркина. После знатной баньки предстал он во всей красе перед солдатами. На его могучей груди «ордена, медали в ряд / жарким пламенем горят». Видя такое изобилие, начинает шуточный разговор один из солдат: «Закупил их, что ли, брат, / Разом в военторге? // Тот стоит во всей красе /, Занят самокруткой /. - Это что! Еще не все, - / Метит шуткой в шутку /. Любо-дорого. А где ж / Те, мол, остальные?./ - Где последний свой рубеж / Держит немец ныне». В юмористической перепалке уже солдаты провоцируют Теркина на шутку, задавая вопрос в иронической форме. Но даже в комическую минуту не забывает он о цели своего пребывания на войне, вновь выступая носителем народной идеи. За его последней лаконичной фразой юмор обнажает глубокую мысль о полном истреблении немецких полчищ. Таким образом, его ирония торжествующе победительна, в отличие от того саркастического смеха, когда он пародировал поющего немца.

Иронические шутки бойцов то и дело звучат в поэме. Так, при встрече двух Теркиных солдаты, немного растерявшись, шутят: « - Новый Теркин! / - Хлопцы, двое./ - Вот беда./ - Как дойдет их до пятерки, / Разбудите нас тогда».

Где-то между юмористической иронией и сарказмом находится трогательная и горькая ирония. Так, например, в момент приближения смерти дедовские оборонительные попытки переданы автором с ироническим оттенком: «Гибель верную свою, / Как тот миг ни горек, / Порешил встречать в бою, / Держит свой топорик». Уменьшительный суффикс последнего существительного, думается, выражает долю насмешки автора. Но насмешка эта особого рода - трогательно-сострадательная. На фоне разрывающихся снарядов усилия старика спастись с таким «оружием» кажутся жалкими, тем не менее за этой иронией скрывается глубокое уважение автора перед стариком, трезво и бесстрашно оценившим ситуацию.

Та же сострадательная и горькая ирония прослеживается в строфе о солдатской доле: «А у нашего солдата - / Адресатом белый свет. / Кроме радио, ребята, / Близких родственников нет». Наряду с восхищением мужеством и стойкостью русского воина эти строки подчеркивают драматизм его положения. Однако, несмотря на весь драматизм авторского наблюдения, высказано оно с применением комического средства - иронии - с явной трагической доминантой.

Юмористическое своеобразие «Книги.» в той или иной мере связано с народным влиянием, обнаруживающимся на ситуативном, речевом уровнях. Значительную роль сыграл в этом довоенный опыт Твардовского. Активное привлечение темы солдатского быта и транслирование самосознания чернорабочего войны позволяет рассматривать юмор как один из способов борьбы с «кромешным миром» войны и смерти в народно-поэтическом русле. Еще одно доказательство тому - образы стариков, имеющие явную перекличку с довоенной лирикой поэта.

Юмор в данном случае обретает снисходительно-иронический колорит. В главе «Два солдата» герой впервые встречается с гостеприимными хозяевами. Осмысление семейных отношений стариков происходит в исключительно народной традиции. Очевидны отзвуки сюжета про Данилу, где герой проходил определенный путь самоутверждения в глазах жены. То же - в «Книге». Как подобает бывалому солдату, он оценивает обстановку и подает уверенные команды лежащей на печи старухе. Эти фразы станут комической притчей во языцех: «Перелет! Лежи, старуха. - / Или скажет:/ - Недолет» Интересное своей юмористической неожиданностью и точностью описание реакции старухи: «Та глядит исподтишка / С уважительным испугом/ За повадкой старика». Непривычность такой роли объясняется в нижеследующих строках, из которых ясен типичный фольклорный конфликт. В духе народных сказок, старик оказывается в смешном положении, становясь объектом ворчливых, хоть и справедливых упреков жены. Этим обусловлено его извечное стремление к самоутверждению.

Повод для очередной попытки - сломанная в доме пила. Как ни тужится старик починить ее своими усилиями, без посторонней помощи дело не спорится. И, когда в руках у Василия «завалящая пила» ожила, весьма своеобразно выразил свою реакцию старик. В его словах - «Вот что значит мы, солдаты» - нашли выражение и радость произведенному ремонту, и благодарность солдату, и горделивое чувство причастности к заслуге домовитого солдата. И все же это хвастливое замечание выражает явную иронию автора. Неслучайно в начале строфы говорится, что старик «виновато у бойца берет пилу», а затем вдруг произносит свою коронную фразу.

Прося гостя «посмотреть» часы, все же не скрывает своей снисходительной насмешки старуха: «Слаб глазами,/ Стар годами мой солдат». В результате ремонта пошли и часы. К почти сказочной формуле прибегает автор, характеризуя старания героя: «Но куда-то шильцем сунул, / Что-то высмотрел в пыли, / Внутрь куда-то дунул, плюнул, - / Что ты думаешь, - пошли!». Это небольшое четверостишие интересно оригинальным звучанием фантастического. Результат мановения волшебной палочки в данном контексте звучит не просто фантастически, но и комически. Последнее проявляется благодаря лексической паре «дунул, плюнул», в результате чего и произошло «чудо». Таким образом, комизм в данном случае связан с фольклорной традицией, своеобразно обыгранной автором «Книги.» Слезно благодаря гостя за помощь, дед тем не менее верен своему горделивому резюме: «Вот что значит мы, солдаты».

Ироническая улыбка Теркина чувствуется в его диалоге с бабкой о сале. В качестве вознаграждения за работу ожидает он традиционного хозяйского угощения, однако бабка и не собирается попотчевать своего гостя. Издалека, выдвигая предположение, намекает он старухе о ее закромах. Та откровенно недоумевает: «Сало, сало! Где там сало». Ничуть не смутившийся Теркин настаивает и вконец обезоруживает экономную хозяйку прямым вопросом: «Хочешь, бабка, угадаю,/ Где лежит оно в избе?» Искренне боясь принародного разоблачения, готовит она яичницу. С иронической улыбкой описывает выражение ее лица автор: «И, страдая до конца,/ Разбивает два яйца». Внутренний «враг» в бабкином лице посредством юмора гостя ретировался. От души празднует очередную победу старик, лукаво пристраиваясь к чужим заслугам: «Вот что значит мы, солдаты,/ А ведь сало под замком». В этой юмористической сценке смех имеет фольклорную природу. Налицо - реминисценция из народной сказки про кашу из топора. В обоих случаях - источник комизма - поведение бабки, «раскрученной» на сытный ужин. В фольклоре сказка носит сатирический характер, ибо высмеивает жадность старухи, здесь – юмористически - снисходительный, поскольку бабка в данном контексте не принципиально жадна, напротив, она даже угощает яичницей мужчин. А главной причиной ее внезапной щедрости оказывается возможное разоблачение ее утаиваемых запасов как упрек в скаредности. Неслучайно она вовремя спохватывается: «Бог с тобою, разве можно./ Помолчи уж, помолчи». Думается, что образ старухи в данном контексте помимо заострения юмористической стороны характера героя становится способом осмысления фольклорного материала на примере конкретно - исторического события. В условиях народного бедствия от скаредности фольклорной героини остаются лишь внешние признаки, вызывающие улыбку скорее снисходительную, нежели насмешливую. Прежде всего, автор за мнимой жадностью видит экономность хозяйки, откладывающей «про черный день» свои скромные запасы, в то же время готовую поделиться ими с защитником Отечества. Неслучайно сало еще раз будет упомянуто в момент освобождения двух стариков тем же Теркиным. Там старуха не будет скрывать своего радушия и искренне предложит герою отведать домашнего лакомства. Противоположную позицию на этот раз займет сам Теркин, иронизируя над былой прижимистостью старухи, смутив ее в очередной раз: «Закусить бы счел за честь,/ Но ведь нету, бабка, сала?/ - Да и нет, а все же есть». Таким образом, эпизод с салом при всей его фольклорно-сатирической обусловленности в данном случае обретает трогательно - ироническое звучание.

Юмористической иронией овеян и образ старика. Помимо своего неукротимого желания быть сопричастным к заслугам Теркина на хозяйственном фронте, старику хочется показать свою осведомленность в солдатских буднях. В этот момент становится очевидным желание деда показать свою значимость не только в глазах жены, но и в разговоре с Теркиным.

Эти порывы героя, как и в случае с бабкой, «внутренним врагом», имеют юмористическую окраску. В первом случае - по причине содержащихся в стариковских комментариях хвастливых нотках. Так, при звуке разорвавшегося «где-то на задворках» снаряда дед откровенно преувеличивает, мол, осколки «даже в каше попадались. Точно так. / Попадет, откинешь ложкой, / А в тебя, так и мертвец».

В другом случае - свою опытность он подчеркивает внезапным, нелогичным переходом в продолжение беседы. Так, после выясненных различий в боевом оснащении солдат двух войн старик экзаменует Василия своеобразным вопросом: «А скажи, простая штука / Есть у вас? / - Какая? / - Вошь». Вопрос о, прямо скажем, нелицеприятной стороне солдатского быта с подготовительным названием «штука» вызвал улыбку солдата. Действительно, в момент описания нового для гражданской войны смертоносного изобретения - бомбежки - вопрос о вшах не может не вызвать улыбки как героя, так и читателя. Таким образом, желая выказать личную просвещенность в данном вопросе, старик попадает в комическое положение.

Если в данном фрагменте ироническим средством является речевая самохарактеристика героя, «Дед и баба» авторская улыбка выражена комическим сравнением без включения речи персонажа. Трагические воспоминания о пережитых днях фашистской оккупации передает автор в начале главы. Пережили старики и кражу часов со стенки, и запрет на всякое проявление свободы, горько и лаконично прокомментированное автором: «Жить живи, дышать не смей». Но даже в те минуты старался старик «держать марку». Едва ли не почетной обязанностью считал он «со страстью неизменной» выражать свои умозаключения, «как в отставке генерал». Анализ ситуации бывшего солдата вызывал интерес исстрадавшихся сельчан. И не беда, что итог его размышлений был многозначительно-неопределенным, главное, что прочерченные костылем «окруженья и охваты» поддерживали в людях надежду. Ничего не стоило лукавому старику всему на свете «и угадывать причину /, и придумывать резон».

Юмористическая окраска главы обусловлена теплой, трогательной иронией, передающей глубокое сочувствие попавшим в беду людям. Так, посмеиваясь над генеральской деловитостью деда и его хитринкой, автор разделяет с героем печальное предчувствие: «Но, когда пора настала, / Долгожданный вышел срок, / То впервые воин старый/ Ничего сказать не мог». Привычную насмешливую интонацию пронзает трагически неопределенное ощущение со слабо теплящейся надеждой. И уже в следующей строфе людские чаяния слились в одно: «Чтоб за час до той свободы / Не постигла смерть в плену». В очередной раз юмористика поэмы не заслонила, а заострила трагизм пережитых событий.

Еще раз подчеркнем, что комизм, связанный с образами стариков, по природе своей снисходителен. Прежде всего, потому, что эти незлобивые и радушные старики - тот самый народ, свободу которого защищал Василий перед лицом врага.

При всей очевидности устно-поэтического влияния при создании образов все же перед нами индивидуально-авторское осмысление фольклорного материала. В отличие от сказочной однобокости в интерпретации характеров реалистические образы представлены в поэме во всей их полноте и разносторонности. Кроме того, если в фольклоре солдат и бабка, бабка и дед - явные антагонисты, то в поэме солдат разряжает обстановку миролюбивой, уважительной улыбкой. От былой фольклорной идеи осталась лишь рознь старика и старухи, которая по-прежнему насмешливо относится к своему благоверному. В его образе как раз иронически заостряются (опять-таки по-доброму) хвастливость и покорность бабкиному авторитету.

Ирония как вид смеха проявляется в «Книге». по-разному. В одном случае, это юмористически-снисходительная улыбка, в другом - саркастически-злорадный смех, в третьем - это интеллектуальная ирония. Думается, что выделять в ней черты самостоятельности на исследуемом материале еще не приходится. Как правило, она проявляется в рамках одного из двух других видов комического - юмористического или сатирического. В этом случае используется лишь форма иронии: скрытое отрицание за внешним утверждением. Внутреннее же качество иронии - обращенность к рассудку, а не к эмоциям - зачастую вторично. Самоирония, пародия, ирония как частный прием, карикатура призваны вызвать нескрываемую улыбку слушателя. И лишь в авторских отступлениях прослеживается основное качество иронии - интеллектуальность, повод к внутренней улыбке.

Из всех приемов комического наибольший интерес вызывает самоирония главного героя. Как правило, ее роль в тексте сводится к анестезии тяжелых воспоминаний главного героя. Известно, что подлинная сила личности выслеживается в умении улыбнуться в трудную минуту. На примере Теркина становится очевидной не только недюжинная сила духа героя, но и незаурядные артистические особенности, поскольку его искрометные шутки вызывали улыбки солдат. Умение смеяться над собой даже в горькую минуту не изменяет Теркину никогда.

Так, в самом начале «Книги». он хвастливо и вместе с тем правдиво рассказывает о пережитых мытарствах. Едва выйдя из госпиталя, так комментирует Теркин свое ранение: «- Видно, бомба или пуля / Не нашлась еще по мне». С залихватским огоньком повествует он далее: «Был в бою задет осколком, / Зажило - и столько толку. / Трижды был я окружен, / Трижды - вот он - вышел вон». Благодаря шуточной иронии - «зажило - и столько толку» - нелегкое ранение превратилось в забавное приключение. Та же швейковская манера неистребимого солдата прослеживается в следующей строфе: «И не раз в пути привычном, / У дорог, в пыли колонн, / Был рассеян я частично, / А частично истреблен». С точки зрения роли комического в раскрытии образа этот фрагмент характеризует Теркина как того самого беспечального лубочного богатыря, героя газетных юмористических страниц. Такой зачин отражает замысел автора, планировавшего начать образ лубочно с последующим реалистическим его углублением.

Стилистическое своеобразие самоиронии героя верно подмечено М.Пьяных: «Вдумаемся в природу этого юмора, который вообще-то может иметь различную подоснову: трагическую, лирическую и т.п. Здесь она эпическая и соответствует собирательной сущности героя. Юмор возникает из-за несовпадения частного и общего. «Рассеяны частично», «частично истреблены» - это фразеология военных реляций, она применима только к каким-то воинским соединениям, а Теркин применяет ее к одному себе - отсюда и юмористический колорит. Но ведь Теркин - это человек-народ и в этом своем качестве он может быть «рассеян частично, а частично истреблен», оставаясь живым. Таким образом, у юмора обнаруживается серьезное, эпическое звучание».

Мы разделяем точку зрения исследователя о том, что использование профессиональной лексики в необычном контексте породило комизм в словах героя. А в идейном отношении этот нюанс позволил юмору обрести широкое, эпическое звучание. Поэтому есть основания говорить не только об оригинальности юмористики поэмы ввиду полного арсенала представленных комических форм, но и о том, как юмор «Теркина», родившись в солдатских фельетонных набросках, не просто занял свое место в крупном полотне, но и заострил его эпическую глубину. Поэтому роль частных способов создания комизма внутри самих форм также входит в предмет нашего исследования.

Тот же прием был использован автором в главе «В бане», когда герой «Обработал фронт и тыл, / Не забыл про фланги». Здесь также военная лексика используется в неожиданно-бытовом контексте, или, как заметил М.Пьяных, происходит несовпадение частного и общего.

Если в данном случае герой иронически говорит о физической выносливости, то в следующей критической ситуации предмет его шуток - собственная «идейность». В гл. «Перед боем» ему пришлось своей внутренней силой поддерживать боевой дух солдат. С подлинным уважением, серьезно говорит он о командире, «мужчине дельном», и здесь же - с явной иронией - о себе: « Я же, как более идейный, / Был там как бы политрук». Ирония здесь выступает со своей характерной внешней утвердительностью, скрывающей внутреннюю насмешку.

В очередной раз ироническое начало появляется в драматической ситуации, снимая напряжение от ожидания предстоящего боя, когда герой моральную поддержку оказывает не с традиционной серьезностью или патетикой, а с юмором. Смех, таким образом, выполняет свою прямую функцию - раскрепощает и читателей-бойцов, и непосредственно идущих в бой солдат-героев «Книги». Причем эту важную миссию Теркин выполняет с присущей ему скромностью, иронично определяя этот процесс как «политбеседу». Сами же слова поддержки навеяны народными традициями: «Не зарвемся, так прорвемся, / Будем живы - не помрем. / Срок придет, назад вернемся, / Что отдали - все вернем». Фольклорное влияние ярко прослеживается как в ритмическом рисунке четверостишия, так в разговорности лексики. Таким образом, на помощь солдату приходит испытанное средство - народный юмор.

Появившись накануне сражения, юмор смягчал драматизм внутренних переживаний воюющих. В главе «Теркин ранен» его самоирония звучит в момент чрезвычайно тяжелых физических страданий героя. Оказавшись «за стенкой дзота», по сути, в окружении, он понимает весь драматизм своего положения и тем не менее устами автора сопротивляется: «Тула, Тула, неохота / Помирать ему вот так».

Описательное выражение «вот так» в сочетании с разговорным «неохота» создают заметный юмористический колорит, словно уместно говорить о более достойных способах, коль речь идет о смерти. Комизм уточнения «вот так» говорит не только о спокойном отношении солдата к смерти, но даже о несколько насмешливом к ней отношении, и ни в коем случае не о страхе перед ней. Поэтому за самоиронией героя прослеживается ирония над страхом смерти, интеллектуальная по своей сути.

Тяжелые физические страдания обличает в юмористическую форму Теркин в конце главы. Слыша приближение своих из дальнего угла, раненый солдат находит в себе силы не просто подать голос, а пошутить: «Хлопцы, занята квартира». В очередной раз юмор подчеркивает глубину теркинского характера - неиссякаемое комическое начало в виде самоиронии и несгибаемую силу духа.

Юмористической самоиронией Теркин неизменно снижает свои личностные достоинства: физическую силу, оптимизм, воинский опыт. Порой он делает это сниженно-натуралистически. Как, например, в письме сослуживцам: «И одним слова свои / Заключить хочу я: / Что великие бои, / Как погоду, чую //. Так бывает у коня / Чувство близкой свадьбы».

Самоирония героя, взаимодействуя с юмористической иронией, снимает трагический налет с печально-неизбежного явления на войне - смерти. В главе «От автора» прослеживается ироническое отношение Теркина к смерти, ставшее притчей во языцех среди солдат. Например: «Жаль, - сказал, - что до обеда / Я убитый, натощак», или «Неизвестно, мол, ребята, / Отправляясь на тот свет, / Как там, что: без аттестата / Признают нас или нет?» или: «Молвил Теркин в ту минуту:/ «Мне - конец, войне - конец».

В данном случае чувство комического позволило Теркину неординарно осмыслить момент, о котором большинство солдат стараются не думать, хотя понимают его трагическую неизбежность на войне. Поэтому юмор с сокровенной темы снял налет драматизма, проследив в трагической неожиданности комический оборот. Интересны способы снятия этого трагизма. В первом случае («Жаль, сказал, что до обеда / Я убитый натощак») герой сожалеет о смерти как о факте, лишившем его обеда. А мы помним, какие трепетные, озорные строки он посвятил нехитрой солдатской пище, повару, поэтому даже смерть расценивается с этих позиций. Комизм здесь основывается на соединении несоединимого: экзистенциального понятия с бытовым, акцентируя приоритет последнего.

Следующий способ комического снятия трагизма - ирония над магической силой «аттестата» («Как там, что без аттестата / Признают нас или нет?») как одного из определяющих факторов. На ум приходит фраза Маяковского «без бумажки ты букашка, а с бумажкой - человек». Юмористическое осмысление чиновных порядков в данном контексте прочерчивает контур будущего политического памфлета Твардовского «Теркин на том свете».

Наконец, третий способ - парадокс: «Мне - конец, войне - конец». Высказывание говорит не столько о преувеличении Теркиным своих возможностей на войне, как может показаться на первый взгляд, сколько о народности этого образа. Известно мнение ученых о том, что Теркин являет собой уникальное воплощение образа героя-народа. На этом основании доверяет автор ему подобное высказывание, выступая от лица народа. Неистребимость жизненных сил защищающейся страны еще раз подчеркнута в комическом заключении героя. Таким образом, парадоксальное снятие трагизма смерти связано с самой идеей, ради которой каждый солдат терпит лишения. Размышления в этом ключе истребляют страх, и делают защитников Отечества непобедимыми. Именно поэтому, вторя юмору своего героя, автор убежденно заявляет: «Не подвержен Теркин смерти/, Коль войне не вышел срок».

Таким образом, известный по фольклору мистико-сакральный круг осмыслен Твардовским в откровенно-смеховом аспекте.

Не стесняется Теркин и пародировать самого себя, что в данном случае является одним из частных приемов иронии. Так в эпизоде рассказа о предполагаемой встрече с медсестрой, он от души смеется над собственной персоной. Потеря шапки стала поводом к разыгранной комической сценке, в которой Василий «под смех бойцов густой, / Как на сцене с важным жестом / Обратился будто к той, / Что пять слов ему сказала, / Что таких ребят, как он / За войну перевязала, / Может, целый батальон». Эта пародийная шутка в очередной раз развеселила бойцов. Комический талант артиста настолько восхитил одного из слушателей, что потеря кисета в сравнении с такой историей потеряла былую значимость. Утешая сослуживца, Теркин делает это тоже не без юмора: «Принимай, я - добрый парень. / Мне не жаль. Не пропаду. / Мне еще пять штук подарят / В наступающем году». В этом эпизоде шутка Теркина несколько хвастлива. Однако это ничуть не роняет его в глазах товарищей, ибо, во-первых, все чувствуют его моральное право на подобные шутки, а во-вторых, прекрасно понимают, что это действительно не более чем шутка.

Этап освобождения художественного сознания поэта в выборе комических форм и приемов связано с использованием сатирического смеха. Здесь автор продолжает традиции газетных юмористических уголков. Отличие, однако, в том, что сатира на врага «Книги» далека от ухарства фронтовой публицистики. Сатирическую насмешку героя оттеняет ощущение внутреннего трагизма.

Так, в эпизоде рукопашной схватки героя с немцем сатирическая ирония, еще взаимодействуя с самоиронией, отражает этот процесс. Оценив внешние преимущества врага, Теркин с горечью находит тому объяснение: «Сытый, бритый, береженый, / Дармовым добром кормленный, / На войне, в чужой земле / Отоспавшийся в тепле». В пылу боя покоряет фашист Теркина тяжеловесными ударами, которые тот отражает благодаря своей легкости. Вдруг у него находятся силы для мощного удара. Иронически снижая значение затраченных усилий, причиной решительных действий Теркин все же считает «испуг», а не закипевшую ненависть: «Устоял - и сам с испугу / Теркин немцу дал леща, / Так что собственную руку / Чуть не вынес из плеча». Несмотря на собственные потери - «зубам не полон счет», «огнем горит лицо» - он насмешливо описывает изменения в «портрете» врага, который «левым глазом наблюденья не ведет», к тому же «разукрашенный, как яйцо» хлынувшей кровью. С иронией говоря о своих недюжинных силах, он с большим азартом смеется над своим врагом, добивая его сатирической насмешкой. Поэтому в данном случае ирония вновь выступает в качестве оружия против врага. Соответственно меняется и ее характер, усиленный сатирико-уничижительной направленностью.

Как уже отмечалось, в задачу нашего исследования входит отражение пути поэта к свободе идеологической и художественной. Появление интеллектуальной иронии в поэме яркий тому пример. Дело в том, что именно ее потенциал позволил поэту выйти за идеологические рамки, одновременно обогатив художественный мир комического и углубив функциональное значение смеха в поэме. К началу создания «Книги» поэт прошел два этапа в формировании собственного комического чувства: юмор и юмористическая ирония «Сельская хроника» и сатирико-саркастические тенденции, начало которых связано с «городским циклом». Поэма о Теркине отшлифовала и то и другое. А вот интеллектуальная ирония, связанная с образом автора, появляется впервые. Остановимся на этом подробнее. В одном из авторских отступлений о солдатской жизни читаем: «На войне ни дня, ни часа / Не живет он без приказа, / И не может испокон / Без приказа командира / Ни сменить свою квартиру, / Ни сменить портянки он. // Ни жениться, ни влюбиться, / Он не может - нету прав, / Ни уехать за границу / От любви, как бывший граф». Комический колорит рассуждениям автора придает юмористическое преувеличение, приближающееся к утрировке. Среди реальных, уставных запретов звучат и вымышленные. Нарастание комизма начинается с портянок, а заканчивается запретом уехать за границу. Комичен своим «перебором» и запрет на любовь. В данном случае юмор выдает сочувственное отношение автора к нелегкой солдатской жизни.

В другом случае посредством интеллектуальной иронии автор выражает свое отношение к роли третьих стран в развязавшейся войне. Характер этого юмора принципиально отличается от теркинского:

Скоростной, военный, черный,

Современный, двухмоторный

Самолет - стальная снасть -

Ухнул в землю, завывая,

Шар земной пробить желая

И в Америку попасть.

Вот что по этому поводу пишет А.Н.Муравьев: «Если учесть, что союзные правительства оттягивали открытие второго фронта до июня 1944г (а действие гл. «Кто стрелял?» происходит явно много раньше) и что в последние месяцы войны немцы гуртом сдавались в плен американцам, лишь бы избежать встречи с русскими, то следует признать, что эта шутка далеко не простая.». Думается, что эта «не простота» является, по сути, интеллектуальной, а в конкретно-историческом контексте политической иронией. Ее своеобразие - в лаконичности подачи. Не вдаваясь в процесс осмеивания, автор мимоходом касается выжидательной позиции союзников во Второй Мировой войне. Тем не менее, насмешка автора говорит о неизбежности наказания фашистских захватчиков, образно выраженном в гибели немецкого самолета.

Таким образом, ирония впервые позволила поэту обратиться к запретным темам не просто указательно, а целенаправленно. Если в довоенной лирике ирония носила снисходительно-развлекательный характер, то в «Книге» автор затрагивает вопросы политического характера, что позволяет смеху функционировать на более глубоком уровне.

Собственно сатирический смех возникает в привычном, на первый взгляд, контексте «сатиры на врага». Однако сатирическое осмеяние органично входит в функциональную задачу комического в поэме. После «дроби» юмористического оборонительного смеха сатирический смех - тяжелая артиллерия, призванная не только подбодрить бойцов, но и сокрушить врага. В одном случае, на представителя «кромешного мира» войны фашиста целится карикатура, в другом на Смерть направляется саркастическая ирония.

В главе «Бой в болоте» герой оборачивает собственные артистические способности от добродушной пародии (сцена с шапкой) к противоположному полюсу. От былой доброжелательности не осталось и следа, ей на смену пришла жгучая боль бессилия. Оттого и наблюдает зорко за каждым движением, жестом, выражением вражеского лица Теркин, чтобы припомнить ненавистному захватчику причиненную обиду. С недюжинным талантом комического актера изображает он эту сцену: «Тут состроил Теркин рожу / И привстал, держась за пень, / И запел весьма похоже /, Как бы немец мог запеть. // До того тянул он криво, / И смотрел при этом он / Так чванливо, так тоскливо, / Так чудно, - печенки вон!». Сквозь саркастический, сродни политической карикатуре, смех пробивается трагический подтекст, который подчеркивает сам исполнитель: «Вот и смех тебе. Однако / Услыхал бы ты тогда / Эту песню, - ты б заплакал / От печали и стыда». Сраженный мощными усилиями советских войск недавний гордец - фашист сегодня добиваем оружием смеха. Сдающего свои позиции врага русский солдат «доканчивает» особенно едкой насмешкой. Перед нами самая крайняя, имеющая политический подтекст, ироническая форма - сарказм. Разрушительная сила сарказма по достоинству была оценена солдатами, от души смеющимися над теркинским рассказом.

Саркастическая насмешка прозвучит второй раз из уст самих солдат (глава «На Днепре»), заметивших плывущего немца: «- Плавал, значит? / - Плавал, дьявол, / Потому - пришла жара. // - Сытый, черт! / Чистопородный /. - В плен спешит, как на привал». Нелегкий бой, унесший жизни десятков «стриженых ребят», пришлось пережить русским солдатам. Оттого нескрываемой злобой проникнута их насмешка над выжившим врагом. Таким образом, сарказм как крайняя форма иронии прослеживается и в речи простых солдат.

Вернемся к сцене карикатурно поющего Теркина. Примечательно, что сама ситуация, вызвавшая искренний «ребячий хохот», для самого рассказчика в ту минуту обернулась не только своей печальной стороной в патриотическом смысле, но и грозила смертельной опасностью рассказчику. Так, смех и смерть становятся гранями одной ситуации. Пережив страх смерти, солдат осмеял его вместе с сослуживцами. В данном случае жажда мести и боль за Родину не дали Теркину права умереть, и уже в кругу солдат мы понимаем, что победа неизбежна «Этой песни прошлогодней / Нынче немец не певец».

Следующим противником воюющего народа становится страх смерти. В военный период это второй и последний этап освобождения.

Известна масса фольклорных преданий о столкновениях богатыря со смертью. Бессилие перед ее непобедимостью люди неоднократно пытались передать в легендах (вспомним выражения: «русалка увела» (об утонувших) или «русалка защекотала» (о пропавших или погибших в лесу), преданиях о лесной нечисти, которая якобы одолевала человека в лесной чащобе и т.д.). Однако же эти устно-поэтические образы не искоренили веру в силу духа человека перед лицом смертельной опасности. В продолжение поэмы герой и его сослуживцы продолжают народную традицию иронической насмешки над страхом смерти.

Прежде всего, на ум приходят «Прения Живота со Смертью» и предание об Анике-воине, дерзнувшем посмеяться над смертью и вступить с ней в бой.

Надо сказать, что мотив тяжелого и страшного поединка жизни со смертью в поэме звучит особенно настойчиво. Однако трагедийный колорит не присущ ему ни в одном фрагменте произведения. Даже в главе «Смерть и воин» ощущение тягот войны, смертельной опасности и утрат постоянно уравновешивается сознанием неистребимости жизни народа, которая, в частности, подчеркивается неиссякаемостью юмора в самых сложных ситуациях. Диалог воина со Смертью, имеющий глубокие фольклорные корни, отличают некоторые своеобразные черты. Смерть как противник раненого солдата не овладевает им, используя свои коварные уловки. Она выбирает совершенно иной путь: уговаривает, прельщает, «хохочет во весь рот». Ей хочется не просто забрать жизнь, а овладеть духом солдата, который добровольно расстался бы с душой. Поэтому в речи Смерти активна интонация мнимого сочувствия, понимания, используются самые безобидные предлоги: «Нужен знак один согласья, / Что устал беречь ты жизнь, / Что о смертном молишь часе», «Подпишись, и на покой», «Я к тому, чтоб мне короче/ И тебе не мерзнуть зря.», «Я б тебя сейчас тулупом, / Чтоб уже навек тепло». Выказывая дружеское расположение, Смерть не пренебрегает ни улыбкой, ни шуткой: «Смерть, смеясь, нагнулась ниже: / Полно, полно, молодец, / Я-то знаю, я-то вижу: / Ты живой, да не жилец». Спокойно-ледяным голосом «косая» иронизирует над наивностью Теркина, считающего себя «солдатом живым». Она апеллирует к критическому чувству бойца, призывает осознать всю тяжесть его положения. Ирония Смерти не активна, не страстна, напротив, она холодна и умеренна по тону. Ее эмоциональная окраска отличается от самоиронии, которой пользуется Теркин. В его рассказах о себе, как правило, звучит юмористическая ирония. Вспомним рассказ Теркина о том, как он был «частично ранен», или его «испуг» при удачном попадании в цель в гл. «Кто стрелял?» В любом из этих фрагментов очевидно, что в словах солдата нет язвительности. В словах Смерти она достаточно заметна и являет собой пример иронии сатирической. В отличие от юмористической, как мы помним, сатирическая ирония, мнимо утверждая предмет, более жестко осмеивает и отрицает его сущность. Соглашаясь поначалу с солдатом в том, что он живой, она тут же уверяет его в обратном, используя однокоренное слово жилец. Поэтому чистая сатирическая ирония пронизывает всю фразу: «Ты живой, да не жилец». Невозможность выжить подчеркивается дважды: с помощью сатирической иронии и прямым отрицанием. Включив иронию в свою речь, Смерть пытается убедить попавшего в беду воина в тщетности его усилий: «А и встанешь, толку мало, - / Продолжала Смерть, смеясь.». «А и встанешь - все сначала: / Холод, страх, усталость, грязь.». «Ну-ка, сладко ли, дружище, / Рассуди по простоте». Убежденная в неоспоримости своих аргументов, приправленных убийственной насмешкой, Смерть не сдается даже в тот момент, когда Теркин слышит голоса солдат - «Смерть хохочет во весь рот: / - Из команды похоронной». Смех Смерти - это сатанинский смех, «смех цинический, смех хамский, в акте которого смеющийся отделывается от стыда, от жалости, от совести». Образ смеющейся Смерти - далеко не единственный, но, может быть, самый высокий пример скрещения двух типов смеха в поэме: народного, имеющего глубочайшие народные корни - и смеющаяся над человеком Смерть будет побеждена - и одновременно - индивидуально авторского, уже «владеющего даром различения духов» (С. С. Аверинцев).

Ироническое отношение к смерти в поэме обусловлено его патриотической задачей. Вся «Книга» по сути - прение живота со смертью периода Великой Отечественной. Оригинальность подхода к теме смерти в том, что впервые после довоенной лирики, когда уход как таковой признавался фактом неизбежным, поэт устами Теркина говорит о ней язвительно, насмешливо, постепенно преодолевая ее могущество.

Поэтому и ирония в «Книге» обретает сатирический оттенок - активный, борющийся, победительный. Не случайно этот принцип сатирического осмеяние смерти заложен и в следующей поэме дилогии, где в образе «косой» емко представлен внутренний враг - Система.

Завершая разговор о поэме, хочется отметить следующее. Формирование смеховой культуры поэта происходило в тесной связи с процессом освобождения его слова от идеологических и литературных рамок. Этот факт получил продолжение на уровне функционирования комического в идейном замысле произведения. Если в довоенном творчестве комическое явилось за редким исключением способом прославления социалистического мифа, то в «Книге про бойца» - смех - мощное оружие в борьбе со страхом и с «кромешным миром» войны. Смеховая материя произведения чрезвычайно тонка. Поэтому нам не кажется возможным четкое разграничение всех видов смеха. Справедливым представляется выделение юмора как самостоятельной формы, прослеживание тенденций сатирико-саркастического смеха и интеллектуального в рамках иронии как приема. Произведение имеет две активных сферы - сферу автора и сферу главного героя. С образом Теркина в комическом плане связано использование лучших поэтических находок, освоенных поэтом в довоенный период. Например, создание юмористической ауры в речи героя, юмористической иронии и самоиронии. В отношении истоков смеха Твардовский по-прежнему внимателен к народному юмору с его устойчивым сюжетно-тематическим кругом.

 

АВТОР: Шалдина Р.В.