Демифологизация в пространстве языка и текста в поэтическом тексте Ф.К. Сологуба
Антропологический подход к проблеме структурации вербальных, мета вербальных и пара вербальных носителей семантического начала текста требует пересмотра устоявшихся категориальных понятий и стереоситуаций. В частности, это относится к мета текстовому слою ЯКМ, в выделении которого важную роль призван сыграть лексинтаксический структурный уровень ЯЛ, на который она выступает непосредственным участником того, что называется номинационно-синтаксическим семиозисом и ведет к проявлению синтаксической номинации, в частности синтаксических наименований (СН). Мета функциональность СН определяется тем, что их образование и употребление полностью определяется ЯЛА.
Ю. Н. Караулов, предлагая свой вариант структурации ЯЛ с помощью понятия ассоциативно-вербальной сети, выделяет четыре структурных ипостаси ЯЛ: лексикон, семантикон, грамматикон и прагматикон (Караулов 1987; Караулов 2002).
Используя термин П. В. Чеснокова «лексинтактика», мы предполагаем, что в структурации ЯЛА как идиоварианта ЯЛ важную роль играет лексинтактикон; именно он представляет лингвопрагматику.
В зоне лексинтактикона задействуются два «слоя» пространства ЯЛА: 1) общеязыковой, нормативный, узуальный, идионейтральный выступающий в «сдерживающей» ЯЛА функции (сужение, упрощение); 2) индивидуальный, субъективный, идиостилевой (углубление и расширение).
Слой ЯЛА, определяющий идионейтральную функционально - прагматическую область употребления СН, находясь в ведении ЯЛА, тем не менее, не позволяет выразить субъективный мир личности говорящего Ego в тексте. Мир текста «с» Ego или «без него» сотворен говорящим как знаковое отражение объективного мира и поэтому глубоко интертекстуален. Диалогичность монолога ЯЛА не затрагивает область субъективной ощущаемости действительности, он фонов, нейтрален, и модальные его характеристики вполне соответствуют тому, что традиционно квалифицируется как объективный и субъективный модальные планы организации сообщения (В.В. Виноградов и др.).
Что касается идиомаркированной функциональной области прагматики синтаксических наименований, то она имеет иную мета функциональность.
Дифференцируя в данной функционально-прагматической сфере два слоя употребления, мы опираемся на идею мета модальности (оценка отношения ЯЛ говорящего к тому, что называется его текстом - высказыванием о действительности, производным речевого семиозиса). В структуре этого мета модального отношения мы дифференцируем собственно мета текстовый функционально-прагматический слой и слой пара- текстовый. Если первый из них выражается вербальными средствами, в том числе и интонационно, то второй глубоко имманентен и выражен имплицировано, находясь в области метаязыковых догадок, интуиции того, кто воспринимает текст. Считать его просто адресатом неадекватно, хотя бы с учетом целого спектра различных реакций на любое сообщение, тем более если мы имеем дело с поэтическим дискурсом.
Мета функциональная перспектива текста, в создании которого участвует ЯЛА, использующая, в частности, прагматический потенциал СН, формируется благодаря семиозису номинации в тексте. Уже сам микротекст сложного предложения, где проявляется местоименная соотносительность, есть своеобразное минипространство мета функционального типа.
Наименование как миф проявляет свои архетипические свойства в «лексико-фразеологическом сообществе» (Н.М. Шанский) - словаре базовых концептов и семантических примитивов (А.Вежбицка, Ю. Д. Апресян). Любой текст актуализирует интенциональные скрытые смыслы отдельных номинаций (Ф. Растье). Монотекст, т.е. монолог, определенным образом противопоставлен политексту, или диалогу (полилогу). Диалог показателен, с одной стороны тем, что именно с него начинается сама ЯЛА, определяющая индивидуальное ощущение текста как дискурса; с другой же стороны, попадая в речевые условия диалога, номинация раскрывает не только собственно вербальный энергетический потенциал, но и мета вербальный и пара вербальный потенциал. Диалогическая востребованность номинации в индивидуальной речи ЯЛ неизбежно ведет к демифологизации наименования, поскольку делает его субъективно окрашенным знаком.
Разрушение мифа номинации связано с актуализацией тех семиотических сил, которые проявляются в связи с номинационно-синтаксической конверсией - переходом лексической номинации на синтаксический уровень и образованием особых единиц синтаксической номинации. Любая синтаксическая единица - начиная синтаксической формой слова и заканчивая предложением как пропозитивной номинацией - выступает функциональным производным семиозиса наименования, употребляемого ЯЛ, необходимого и достаточного, с точки зрения говорящего, для решения определенных задач коммуникации, независимо от степени ее диалогичности (открытая, скрытая, потенциальная, фактическая, ритуальная и др. диалогические формы).
Диалог рассматривается нами в качестве идиоречевого регулятора подвижного динамического равновесия, в котором находится ЯЛ (как «Я») и окружающая ее реальность, в том числе реальность ее внутреннего мира (как «не - Я»). В этом понимании диалога мы пытаемся учесть как концепцию М. М. Бахтина, рассматривающего диалог в качестве универсальной и всеобщей формы проявления всего сущего в мире, в том числе и текста, так и концепцию Л. П. Якубинского, заложившего основы современной интерпретации данной формы речи, обмен высказываниями в которой определяется непосредственным восприятием речевой деятельности говорящих (коммуникативное намерение, логическая и коструктивная связь, ситуативные фактор).
Ю.Н. Караулов предлагает трехуровневую модель языковой личности применительно к художественному тексту (вербальный, когнитивный и прагматический). Создавая «коммуникативное пространство личности», она, естественно, имеет ограничения, поскольку игнорирует диалогический уровень, позволяющий говорить о гибкости / негибкости структуры языковой личности, индивидуальности ее речевой идеологии (индивидуальный тип интерпретации словарных мифов).
Номинация есть регулятор отношений (кстати, также диалогического типа) между сущностью и именем явления (А. Ф. Лосев), между планом содержания и планом выражения денотата (В. Г. Гак), а по сути дела - между языком и речью. Если следовать теории мифа А. Ф. Лосева, то номинация мифологична, ибо представляет собой категорию сознания и бытия, вещественную знаковую реальность, живую «чувственно творимую» действительность, известный символ, имеющий элементы интуитивно-инстиктивного порядка, взаимоотнсящегося с человеческим субъектом (Лосев, 1999).
Мы предполагаем, что в номинации как развенчиваемом в речевом поведении мифе открывается сама возможность осуществления диалога и проявления языковой личности в культурном пространстве, когда: а) подвергаются сомнению ценностные, мировоззренческие компоненты, «жизненные смыслы»; б) происходит соотнесение уровней культурного «погружения» (от вербальных и паравербальных норм до уровня аллюзийности речевого поведения); в) реализуется то субъективное, что интересно и важно любой личности в любом мифе и что сопоставимо и противопоставлено блоку фреймовых пресуппозиций (и онтологически, и гносеологически, и аксиологически).
Развенчивая мифологию архетипической номинации, диалог, однако, сам мифом не становится: мифологичность обретает ЯЛА, отрицая мифологию словаря, переводя сам миф на уровень трансформации «текст дискурс», а номинацию - в план номинационно-синтаксической конверсии и семиозиса единиц словаря текста, обладающих мета значимостью. Одной из таких единиц и являяется СН.
Демифологизация лексического наименования в мета пространстве СН отражает субъективное, индивидуально ощущаемое приращение идиостилевого компонента в процессе двойной метаморфозы ЯЛ - ЯЛА - ЯЛА (иск), где ЯЛА (иск) - маркированная идиостилевым компонентом (ИСК) звено данной трансформационной цепочки.
Таким образом, имя в процессе исторического употребления теряет свою мифологическую основу, качественно видоизменяя ее за счет расширения семантических компонентов. Это происходит в условиях синтаксического употребления, когда оформляются план выражения концепта и контекст его реализации.
Думается, для понимания процесса демифологизации важно учитывать и данные традиционной науки, в частности - теории архетипов.
Теория архетипов может быть рассмотрена как основа осознания степени демифологизации.
Как известно, термин «архетип» введен в обиход немецким ученым К. Юнгом. Исследуя ряд мировых культур: европейскую, китайскую, тибетскую и др. - и обращая внимание на их символику, он пришел к открытию коллективного бессознательного «начала», получившего название «аналитической психологии» (Юнг 1987).
По Юнгу, структура личности состоит из трех частей: 1) коллективное; 2) индивидуальное бессознательное; 3) сознательное. Если последние две ипостаси являются чисто личностными, промежуточными «приобретениями», то коллективное (это бессознательная «память поколений») - тем психологическим наследством, с которым ребенок появляется на свет. Содержание того, что можно считать коллективным бессознательным, и составляют так называемые архетипы - формы, организованные коллективным носителем опыта и канализирующие психологический индивидуальный опыт. Юнг часто называет архетипы «первичными образами», поскольку они связаны с мифами и сказочными темами и сюжетами. Архетипы организуют как индивидуальную, так и коллективную фантазию. Например, она лежит в основе мифологии этноса, его религии, психологии, самосознания, менталитета. Трудно утверждать, что для русской ментальности полностью показательны архетипы, раскрывающиеся в том же поэтическом тексте Ф.К. Сологуба, однако не следует забывать, что сологубовский текст органически вплетен в тот ментальный дискурс, в котором, в принципе, находилась вначале Россия, потом, с 1917 г., лучшая ее духовная часть, а уже с 90 гг. XX века - и все население обновленной духовно страны. И здесь такие моменты, как равнодушие, своеволие, эпикурейство, равнодушие к смерти и под, занимают далеко не последнее место в коллективной психологии народа. Может быть, они даже претендуют и на то, чтобы являться «вечными темами» жизни (конечно, далеко не единственными и основными).
Между тем само понятие «вечные истины», «вечные темы» наиболее ярко раскрывается именно в языке художественной литературы. Судя по работам Ю.С.Степанова, богатый и многоплановый комплекс вечных тем составляет поле так называемых «культурных констант» (Степанов 1997), констант бытия, т.е. его фундаментальных свойств. В ряде исследований их еще называют базовыми концептами (Ю.Д. Апресян, Н.Д. Арутюнова, А. Вежбицка и др.). Это, прежде всего - вселенная, космос, жизнь, смерть, свет, тьма, огонь, вода и т.д. - комплекс онтологических (бытийных) тем искусства и литературы. Кроме того, необычайно значим и богат и антропологический аспект тематики, куда входят:
- собственно духовные начала человеческого, также антиномийные (добро - зло, гордыня - смирение, отчуждение - причастие, созидание - разрушение и др.);
- сфера инстинктов (пол, власть, влечение к комфорту, гедонизм и т.д.);
- то, что в людях определяется их полом (мужество, женственность) и возрастом (детство, зрелость, старость);
- над эпохальные ситуации человеческой жизни, исторически устойчивые формы существования людей (труд, досуг, войны, мирная жизнь и т.д.)
Многие из вечных тем «архетипичны», восходя к ритуально - мифологической древности (архаике). Эта грань художественного творчества является достоянием всех стран и эпох, выступая либо как явный центр произведений, либо присутствуя в них подспудно, а то и оставаясь не осознаваемой авторами (мифопоэтический подтекст). По словам Юнга, источник художественного произведения - в бессознательной мифологии, образы которой являются всеобщим достоянием человечества; творческий процесс складывается из «бессознательного одухотворения архетипа»; произведение обладает «символизмом, уходящим в неразличимую глубь и недоступным сознанию современности» (Юнг 1987: 225- 230).
Представляет интерес контекстуальный анализ изучаемого произведения (лат. Contextus - тесная связь, соединение). Различаются ближайшие (творческая история произведения, биография автора, свойства его личности, окружение его и т.д.) и удаленные контексты - явления социально-культурной жизни современности автора, а также феномены «большого исторического времени» (М.М. Бахтин), которым он причастен (сознательно или интуитивно). Здесь и литературные традиции как предмет следования или отталкивания, вне художественный опыт прошлых поколений, по отношению к которому автор занимает определенную позицию, и соотнесенность его мироощущения с воззрениями конфессиональными, национальными, сословными, социально-классовыми, корпоративно-групповыми. В этом же ряду «удаленных» контекстов – над исторические начала бытия: восходящие к архаике мифопоэтические универсалии, именуемые архетипами. Искусство XX века обращается к мифу и иного рода универсалиям сознания и бытия («архетипы», «вечные символы») весьма настойчиво и активно, что стимулирует и начатое изучение подобных универсалий (таково, в часности, психоаналитическое искусствоведение и литературоведение, опирающиеся на учение Фрейда и Юнга о бессознательном). Сюжеты, в которых действие движется от завязки к развязке и выявляются конфликты преходящие, локальные, можно назвать архаическими (так как они восходят к исторически ранней словесности); они доминируют во многовековом литературно-художественном опыте. В них немалую роль играют перипетии (внезапные и резкие сдвиги в судьбах персонажей) Перипетии имели немалое значение в героических сказаниях древности, в волшебных сказках, комедиях и трагедиях античности и Возрождения, в ранних новеллах и романах (любовно-рыцарских и авантюрно-плутовских), позже - в прозе приключенческой и детективной - как роль судьбы (Юнг 1987: 219-220).
АВТОР: Погосян Р.Г.