Языковые средства реализации свойств и категорий текстов классического дневника

 

В процессе анализа свойств и категорий текстов КД мы используем опубликованные дневники И.А. Бунина, В.Я. Брюсова, А.А. Блока, М.А. Булгакова, М.М. Пришвина, К.И. Чуковского, Ю.М. Нагибина, B.C. Золотухина, О.И. Даля, Т.С. Фисенко, в которых наиболее полно представлены языковые средства реализации лингвистические особенности текста КД. Анализ мета поэтического текста, лингвистических исследований, посвященных дневнику, позволили выделить основные языковые особенности и принципы организации КД, которые обусловлены параметрами автокоммуникативной ситуации, реализуемой в дневниковых текстах: внутренняя диалогичность, субъективность, контаминация устной и письменной речи. Выделенные лингвистические особенности КД последовательно реализуются в текстах дневниковых записей с помощью языковых единиц синтаксического, лексического и морфологического уровней.

Основными синтаксическими средствами передачи внутреннего диалога автора с самим собой являются вопросно-ответные комплексы, вопросительно-риторические и побудительные предложения в форме 2-го лица единственного числа. Например: «Потребность любви!.. Но кого? В Озерках никого, а в Васильевском?... Тоже никого! Впрочем, там есть гувернантка - но молоденькая и не дурненькая, как я слышал от сестры. В самом деле, меня что-то влечет к ней? Она гувернантка и, верно, тихое существо, а это идеал всех юношей» (Бунин, 1988). «Зачем ты так нагло смотришь женщинам в лицо? - Всегда смотрю. Женихом был - смотрел, был влюблен - смотрел. Ищу своего лица. Глаз и губ» (Блок, 1965) (вопросно-ответные комплексы). «Изучить новые пути драматического воплощения?! Но Где? И Как? И с Кем?» (Даль, 2001) (вопросительно - риторические предложения). «Скромничай или будь безумно дерзок ... Но никогда не говори, что дашь именно столько, сколько можешь» (Брюсов, 2002) «Не торопись складывать свою жизнь к чьм-либо ногам. Погоди, оглянись, может, это не обязательно» (Нагибин, 2001) (побудительные предложения).

В качестве самообращений в КД используются антропонимы, уменьшительно-ласкательные прозвища, дружеские обращения: «Иной раз так и хочется закричать: «Да убирайтесь вы все к черту!» Но сдержим себя, мой друг» (Брюсов, 2002). «Вот, Корней, милый друг, наступает, быть может, последний год твоей жизни» (Чуковский, 2003). «Мисюсь, где ты?»- хочется мне воскликнуть порой себе». «...Ведь к унижениям тоже привыкаешь, как и ко всему прочему. Держись, старик!» (Нагибин, 2001). «Да, Фисенко, нет в тебе всепоглощающей честности...» (Фисенко, 2004).

Дневниковеды, обращаясь к себе, используют местоимение ты и его производные, глаголы 2 лица ед. числа, которые в сочетании с восклицательными и побудительными предложениями, передают эмоциональный диалог автора с самим собой, его призыв, побуждения к действиям, всплеск чувств, эмоций, переживаний, интенсивную самокритику. Например: «Но, впрочем, прочь лиризм! Проза, царствуй! Недаром ты задумал роман «Проза»!» (Брюсов, 2002). «Если тебе делает замечание злой или обозленный человек, значит, ты или увлечен чем-то и не можешь этого объяснить, или ты в этот момент такой же ... как и тот, кто делая тебе замечание, смеется на тобой» (Даль, 2001). «Перестань. Ты должна знать, то жизнь твоя есть жизнь со дня на день. Трудно? Ну, так что же, ты знала, что иначе и не будет, так что не смей расслабляться...» (Фисенко, 2004).

Сложность, многогранность авторского «я», восприятие автором себя как части общества, идентификация этнографической и социальной принадлежности отражается в использовании местоимения «мы» и глаголов 1-го лица множественного числа в самообращениях в значении авторского «я». Например: «Подведем итоги в близости финиша этого странного и сложного года». «Вот так и живем. До чего ж мы здоровенные, выносливые, закаленные люди! Богатыри! Геркулесы! Не сходим с ума, не погибаем от инфаркта сердца, легких, печени, разрыва всех тканей» (Нагибин, 2001).

Помимо основной функции - психологической коррекции собственной личности, осуществляемой в процессе самопознания - КД становится средством компенсации недостатка в общении. Ощущение межличностного одиночества, связанное с потерей близкого человека или недостатка общения с ним, проявляется в постоянных обращениях к внутреннему адресату - жене, другу, любимой и т.д. Например: «Телеграфирую милой. Господь с тобой, милая. Моя милая, господь с тобой, приезжай поскорей» (Блок, 1963). «2 года со дня смерти Марии Борисовны. Машенька дорогая - как хотела ты правды и прямоты - и какой я был перед тобой криводушный!» (Чуковский, 2003). «Алла, явись и прикрой меня своим большим телом от наваждений» (Нагибин, 2001). «Миленький мой! Ты велела не звонить, и я не звоню...» «Родненький! Видишь, как мы слышим друг друга! Я никогда никого не любил так, как тебя, моя Тамара....» (Золотухин, 2003). «Я пишу эти строчки и как будто говорю с Вами, дорогой Александр Алексеевич» (Фисенко, 2004).

Использование КД как способа выговориться, выразить негативные чувства и эмоции по отношении к определенным людям обусловливает наличие в качестве обращений антропонимов. Например: «Горе вам, Минский и Мережковский и прочие старшие, ибо па великое вы посягали и ничего не совершили. И ты, о Бальмонт, до неба вознесшийся, до ада ни звергнешься. Отринута ты, Зинаида Прекрасная! Ты пошла, и убоялась, и вспять обратилася» (Брюсов, 2002). «Теперь давай, дядя Юра, запрягайся по 24 часа в сутки и вытаскивай свое детище» (Золотухин, 2003). Желание обратится к неопределенному множеству адресатов или группе знакомых, коллег передается также использованием обобщенных обращений, глаголов и формы повелительного наклонения 2-го лица множественного числа: «Знаете, что я приобрел за лето? Твердость...» (Брюсов, 2002). «Посоветуйте же мне, милые доброжелатели, как зарабатывать деньги; хоть я и ленив, я стремлюсь делать всякое дело как молено лучше» (Блок, 1963).

Кроме того, в анализируемых дневниках часто встречаются обращения к Богу, которые передают исповедальный тон КД, без которого невозможно самопознание. М.М. Бахтин считает: «Чистый самоотчет, то есть ценностное обращение к самому себе в абсолютном одиночестве, невозможен; это предел, уравновешиваемый другим пределом - исповедью, просительной обращенностью вовне себя, к Богу. С покаянными тонами сплетаются тона просительно-молитвенные» (Бахтин, 2000, с. 165). Например: «Совесть как мучит! Господи, дай силы, помоги мне» (Блок, 1963). «Сколько лее мне еще так мучиться, Господи? Неужели силой боли я хоть немного не выигрываю в длительности?» (Нагибин, 2001). «Господи! Смири мою гордыню и дай легкости, скорости и радости существования... Посели в сердце моем благодать, Господи, и прощения всем, и меня чтоб простили все. Прости меня, Господи, сохрани и помилуй» (Золотухин, 2003).

Наиболее интенсивно субъективность КД реализуется в предложениях с вводными компонентами: я думаю (подумал)...; я считаю...; я полагаю...; я хочу... и т.п., которые выражают мнения, взгляды, желания и намерения автора. Например: «Думаю, из потока этой клеветы, грязи, несправедливости, что принесет мне еще немало страданий и мук, надо найти чистый и достойный выход; не впадать в уныние и панику» (Золотухин, 2003). При передаче фактов окружающей действительности дневниковеды используют сложноподчиненные предложения с изъяснительной придаточной частью: я вижу (видел), что...; я знаю (знал), что...; я верю, что; мне кажется, что...; обидело, что...; боюсь, что... и т.д., раскрывающие авторское видение события или его опыт, оценки, чувства, переживания. «Мне кажется, что только при этих условиях я могу опять что-нибудь создать. Прошу обо всем этом пока только самого себя» (Блок, 1965). «Я верю, что такая моя родина существует, и я люблю ее беззаветно» (Пришвин, 1986). «Сейчас я кое-что знаю о том, что называется любовью». «Боюсь, что для меня «ренессанс» пришел слишком поздно» (Нагибин, 2001).

Сообщая самим себе уже известную информацию, авторы часто используют неполные, эллиптические конструкции, в которых опускается как подлежащие, так и сказуемое. Например: «Свернул на лесную дорогу, идущую от Победимовых, - направо. Вся в ухабах глубоких грязи, засыпанной листвой... (неполные предложения). Дубы все в коричневой сухой листве. Среди стволов - блеклая, вялая сырая, зелень под листвой...» (эллипсис) (Бунин, 1988). Субъективность повествования подчеркивается также тема-рематической организацией высказываний, когда автор сообщает только новую информацию, полностью опускает тему. Например: «Издательство «Современник». Познакомился с художественным редактором Алишер. Книжку будет оформлять Ульянова. Дочь актера Ульянова, замужем за сыном Маркова. Фролов и гл. редактор подписали свои бумаги. Тираж поставили 100 ООО. С настроением я вышел хорошим» (Золотухин, 2003).

Субъективность авторского повествования проявляется в употреблении в текстах КД «эгоцентрической» лексики, выражающей исходные параметры автокоммуникативной ситуации и группирующейся вокруг дейктических координат «я - здесь - сейчас» Например: «Сейчас я буду играть «Мизантропа». «Сейчас поеду к агенту № 1...» «Теперь иду снова к Николаю на репетицию...» (Золотухин, 2003). «Я здесь занимаюсь психическим мазохизмом» (Нагибин, 2001). Дневниковое повествование является не только автопортретом, но и автоинтерпретацией личности. Последовательная объективация собственного «я» находит отражение в широком использовании слов с инициальным компонентом само - (самоспасение, самопознание, самоописание, самосохранение, самовнушение). Например: «Мое самочувствие совершенно другое. Никто не пристает с бумагами и властью» (Блок, 1963). «Позволительно маленькое самомнение» (Булгаков, 2003). «Замечательный пример внушения и самовнушения». «До тридцати лет я пронес себя сквозь войну, сквозь страх, сквозь пьянство - это ли не подвиг самосохранения» (Нагибин, 2001). «В самозабвенности игры, в самолюбовании и страсти любовного пиршества...» (Золотухин, 2003).

К морфологическим особенностям, передающим субъективность дневникового текста, относятся: частотность употребления местоимения я и его производных, возвратного местоимения себя, определительного местоимения сам, притяжательных местоимений мой, свой и их сочетаний. Например: «Сначала тяжело, нудно, я сбит с толку, говорю лишнее, часами трещит мой голос, устаю...» (Блок, 1963) «Я сейчас иду целиной. Мне страшно то, что я пролезу, через лес и там больше ничего не будет. Я могу писать всю жизнь о других людях, скрывая себя. Могу написать одну только книгу о самом себе» (Пришвин, 1986). «Опять тошнит от всего: от газет, обязанностей, своих близких и самого себя» (Нагибин, 2001).

Авторы КД широко используют формы глаголов 1-го лица единственного числа для передачи действий субъекта, собственно - возвратные, общевозвратные и косвенно-возвратные глаголы, местоименные наречия (по-моему, по-своему и др.). Например: «Я пытался написать стихи на обдуманную тему, стихи, которые можно было бы написать Варе в альбом, но увы! ... Я бесился, но напрасно и несправедливо» (Брюсов, 2002). «Но может быть иллюзия: я сам отказался от нее ... Не я отказался, а слабость, мечты стали между мною и ею...» (Пришвин, 1986). «Теперь буду ждать премьеры «Годунова» и рецензии». «Я получаю угрожающие письма, что я поставлен на ножи, что квартира моя сгорит...» «А книжка «Четыре четверти пути, по-моему, хорошая...» (Золотухин, 2003). «По-моему, жизнь людская обесценена. Самими людьми» (Фисенко, 2004).

Ю.М. Лотман отмечает: «Тенденция слов языка «Я-Я» к редукции проявляется в сокращениях, которые представляют собой основу записей для самого себя. В конечном счете, слова такой записи становятся индексами, разгадать которые возможно только зная, что написано» (Лотман, 2000, с. 168). Авторы дневников употребляют многочисленные сокращения, которые либо передают неполноту внутренней речи, либо выполняют кодифицирующую функцию - автор сознательно при публикации сокращает имена собственные. Например: «Принял с Лангом участие в О.Л.З.Л. и познакомился с Бальмонтом» (Брюсов, 2002). «Я вернулся из СУ в хорошем настроении...» «И все это спровоцировано моим генетическим врагом Р. Более того, я с ужасом нахожу фамилии моих коллег во главе с Р., защищающих Э.В». (Золотухин, 2003).

Спонтанность, неподготовленность, фрагментарность устной речи, динамичность повествования определяют частотность использование автором простых нераспространенных, неполных предложений, цепочек номинативных предложений. Например: «Горбачев с Рейганом подписали договор. День этот войдет в учебники по истории. Факт грандиозный и счастливый (простые нераспространенные предложения) (Золотухин, 2003). «Черная, непроглядная слякоть на улицах. Фонари - через два. Озлобленные лица у «простых людей. Молодежь самодовольна, «аполитична» с хамством и вульгарностью... Языка нет. Любви нет. Победы не хотят, мира - тоже» (неполные предложения) (Блок, 1963). «Дальнейшее описание дня. Ожидание. Подготовка. Полнейшая пустота в голове, вялость. Приход. Музыка. Безразличие с грустью» (Фисенко, 2004) (цепочка номинативных предложений).

Динамичный характер разговорной речи, стремление избежать избыточности способствует, по мнению Г.Ф. Гавриловой, «сокращению объема и времени протяженности конструкции» (Гаврилова, 2001, с. 248), что определяет частотность использования в записях КД как простых, так и сложных предложений с элиминацией компонентов. Авторы часто используют неполные предложения, в которых опускается группа подлежащего: «Были с Волиной у Перова Стан. Ивановича. Дал нам несколько адресов Севастопольского района. Смотрели помещение пустого магазина» (Золотухин, 2003); эллиптические конструкции: «Умер Дмитрий Шостакович. Все - как будто ничего не случилось, зверьки...» (Фисенко, 2004).

В текстах дневниковых записей авторы предпочитают употреблять сложносочиненные, бессоюзные предложения и «свернутые» варианты сложноподчиненных предложений. Например, СПП с элиминацией сказуемого: «Двойственность сознания вопреки созерцанию космоса, очевидно оттого, что слаб самоконтроль» (Фисенко, 2004); СПП ассиметричной структуры условной семантики с элиминацией модусной части: «Если хочешь сохранить его, окончательно подальше от него» (Блок, 1963); СПП условной семантики с элиминированной главной частью: «Если я вздумаю на языке Пушкина выразить ощущения Fin de siele!» (Брюсов, 2002); СПП со значением желательности с элиминацией главной части: «Если бы только мы могли понимать этих наших друзей» (Пришвин, 1986); СПП с элиминацией придаточной части: «Мудрость - угадать, какие нужны соки» (Фисенко, 2004); изъяснительные ССП с союзом-частицей чтобы (чтоб) с элиминацией главной части: «Важно что? Чтоб приехал, чтоб был здоров, чтоб был в форме и выпустил хороший спектакль» (Золотухин, 2003).

Естественность, непосредственность устной речи, процесс развертывания мысли передаются в тексте КД также с помощью употребления парцеллированных и сегментированных конструкций, конструкций с двойным подлежащим, лексических повторов без распространения, антиэллипсиса, при котором несколько разносущностных явлений объединяются в одном предложении. Например: «Николай Федорович. Я буду помнить вас всею жизнь и казниться. И работать буду. И напишу, обязательно напишу работы...» (парцелляция) (Фисенко, 2004). «Ты есть сосуд. Граненный. Чем больше граней, тем они незаметнее...» «Родился под созвездием Близнецов. Мой гороскоп. Моя судьба» (сегментированные конструкции) (Даль, 2001). «Вдруг та, что уступила мне очередь, она стала помогать другой, уже совсем не приспособленной старушке» (конструкция с двойным подлежащим) (Золотухин, 2003) «Скверная погода, холод, много ненужных назойливых визитеров, мало леса, мало поля, цветов, очередная гадость с поездкой...» (антиэллипсис) (Нагибин, 2001). «Прессом давит, гнетет обязанность, долг написать статью. Надо, надо...» (Золотухин, 2003). «Вот уж лето. Лето...» «Жить, жить, жить, но анализируя все» (лексический повтор) (Фисенко, 2004). Парцеллированные и сегментированные предложения в КД также выполняют функцию сообщения дополнительной информации, уточнения, номинации представления, привлечения внимания, экспозиции, интенсификатора, делают повествование более эмоциональным, экспрессивным и выразительным.

Поликоординатный, многоплановый характер деятельности сознания, отраженный в КД, определяется формой ассоциативного мышления. В процессе фиксации фактов, событий, чувств «мы вынуждены одновременно реагировать на самые различные явления» (цит. по: Инфантова, 2001, с. 2). В результате этого «мысли набегают друг на друга», «наш ум, то и дело отключаясь от данного круга мыслей, беспрестанно «перебегает» на самые различные посторонние предметы, особенно на факты, окружающей нас среды и нашего собственного бытия, так что даже любое сосредоточенное размышление, временами приостанавливаясь в закадровом состоянии, протекает вперемешку с множеством непричастных к нему мыслей».

К языковым особенностям, передающим ассоциативность мышления, по мнению Г.Г. Инфантовой, следует отнести вставные конструкции, которые широко используются авторами в текстах КД. Например: «Я наблюдаю совершившийся факт. Интеллигенция (о церкви я опять-таки не говорю) перестала друг другу верить, перестала понимать друг друга, слушать друг друга...» (Блок, 1963). «Не подстраивать красоту под мысль потому что фальшь (подделки не вызывают доверия, даже если они и стараются быть убедительными), а, напротив, красотой мыслить» (Фисенко, 2004). С помощью вставок конструкций говорящий может что-то добавить, уточнить, разъяснить, облегчить запоминание заторможенной мысли. Вставные конструкции в дневнике передают внутреннюю речь автора, выполняют функции удержания и упреждения, свойственные оперативной памяти.

К языковым средствам передачи ассоциативности мышления следует также отнести лексический повтор с синтаксическим распространением, с помощью которых автор подхватывает предыдущую мысли, дополняет ее. Например: «Я писала об уединении. Уединение - это мощный рычаг» (Фисенко, 2004). «Этот тип и воплощение, олицетворение и верх самой наглой, самой самодовольной, самой пошлой и гадкой ординарности! Ординарности напыщенной, ординарности не сомневающейся и олимпически успокоенной; рутина из рутин!» (Даль, 2001).

На лексическом уровне языковые особенности устной речи в КД отражаются в широком употреблении общелитературной и разговорно - литературной лексики, ограниченном составе абстрактной лексики, активном употреблении языковых единиц конкретного значения, смешении лексических средств разных функциональных стилей. Авторы включают в записи разговорно-бытовую лексику, просторечные слова, разговорно - бытовые обороты, сленг. Например: Дочитал Гиппиус. Необыкновенно противная душонка, ни одного живого слова, мертво вбиты в тупые вирши разные выдумки. Поэтической натуры в ней ни на йоту» (Бунин, 1988). «Однако почему она так мало занимается сыном, и он растет очередным обалдуем». «Зависти были полные штаны у меня. Показывал он знак победы своим, а нам - хрен в нос» (Золотухин, 2003).

Экспрессивность речи повествователя, высокая степень эмоциональности, присущая разговорному стилю, а также крайне негативная оценка событий, фактов, поступков передается в КД с помощью употребления внелитературной лексика: жаргонизмов, инвективов и фразеологических сочетаний грубо просторечного характера. Например: «Другую бы на месте Демидовой Кондрат хватил или бы сбежала, куда глаза глядят, а она еще вкалывает и плюет на эти укусы. Но и сама жахнула их гаубицы. Ох, бабы, бабы... Базар-вокзал у Жуковой...» (Золотухин, 2003).

Рассмотрение свойств и категорий текста КД позволяет утверждать, что дневник совмещается в себе признаки классического и неклассического типа текстов. Текст КД представляет собой результат речетворческого процесса, объективированный в виде письменного документа, который имеет графическую и содержательную расчлененную структуру, характеризуется открытостью, динамичностью, ослабление синтагматичности, интертекстуальностью. При этом он, как и любой текст, обладает категориями связанности и целостности, которые реализуются с помощью текстовых категорий когезии, информативности, континуума, модальности. Эти факторы определяют характер языковых средств, используемых в текстах КД.

В большинстве текстов КД отсутствуют формальные показатели завершенности. Часто последняя запись в дневнике передает события текущего дня. Например: «Устроил у себя вечер: Гришманы, Сомов, Поляков, Трояновский и др.» (Брюсов, 2002). «Хорошо, что свою однобокость увидела. Саврас помог. Радостно-тяжелый день сегодня у меня» (Фисенко, 2004). Иногда дневниковеды завершают опубликованный дневник сообщением, указывающим на продолжение процесса ведения записей. Например: «До свидания, тетрадь № 71! Здравствуй тетрадь № 72!» (Золотухин, 2003).

В дневниках, которые авторы вели на протяжении жизни, как правило, нет формально выраженного финала. Однако он имплицитно передан в финальных записях, которые окрашены тоном отчаяния, безнадежности, предчувствием конца. Например, в последних записях И.А. Бунин, изменившимся почерком, записывает: «Это все-таки поразительно до столбняка! Через некоторое очень малое время меня не будет - и дела и судьбы всего, будут мне неизвестны! И я приобщусь к Финикову, Роговскому, Шмелеву, Пантелеймонову!.. И я только тупо, умом стараюсь изумиться, устрашиться\» (Бунин, 1988). А.А. Блок в записях с 18 июня по 3 июля 1921 года подводит итоги творческой деятельности, систематизирует архив, указывает желаемый перечень публикаций в собрании сочинений. Ощущение приближающейся смерти наполняет последние записи дневника О.И. Даля: «Твое «я» истекает из тебя, и та, настоящая жизнь становится чьей-то, но не твоей. Наверное, подобное чувство испытывает человек, умирающей страшной, нелепой и глупой смертью... Боже мой, нет слов, чтобы описать подобное состояние... Что это? Фарс? Нереальность? Но ведь... Конец... Кому же смешно? Но ведь кому-то смешно» (Даль, 2001).

Открытость текста КД определяется также тем, что многие записи получают развитие в последующих художественных работах писателей или используются для написания автобиографий, о чем говорят сами авторы. Например: «Из этих записей (как попало) - хоть что-нибудь вышло потом! Пишу всегда - вздорное радом с серьезным - только с этой целью». «Скучно писать и рыться в душе и памяти, так же как скучно делать вырезки из газет. Делаю все это, потому что потом понадобится» (Блок, 1963).

Кроме того, в опубликованные дневники И.А. Бунина, А.А. Блока, К.И. Чуковского, М.М. Пришвина, составители включают ссылки, которые придают текстам свойства ветвистости. Они вводятся в основной текст и отсылают к соответствующим частям комментария, которые разъясняют читателю непонятные отрывки дневниковых записей. Например: «Женщина (Маруха) такой же знак, как и бесконечность, с помощью этой мнимой величины мы решаем уравнение в жизни со многими неизвестными» (Пришвин, 1986). В комментариях составители поясняют значение антропонима, использованного М.М. Пришвиным из народного фольклора - «возлюбленная, разлучница» - что уточняет аксиологическую характеристику, данную В.П. Измалковой в обращениях к ней писателя на страницах дневника. Ссылки часто соотносят текст дневника с последующими художественными произведениями, написанными автором записей. Например, 17 октября 1911 года А.А. Блок записывает: «Стадия поэмы (семидесятые годы, о двух полюсах в искусстве, семейное, Чацкий, Демон) (Блок, 1963). В комментариях указывается поэма «Возмездие», над которой работает в это время писатель, предоставляется дополнительная информация о художественном произведении, перечисляются дневниковые записи, связанные с процессом создания поэмы.

Разнообразные в тематическом отношении записи, состоящие их совокупности сложных синтаксических целых, образуют определенную последовательность, которая носит дискретный характер и отражается в смене дат. Отсутствие/наличие четкой датировки записей зависит от типологии дневника. Если для юношеского дневника более характерна условная датировка, то в дневнике зрелого возраста датирование записей приобретает последовательный и конкретный характер. Например, в юношеском дневнике Брюсова датировка записей за 1899 год представлена названием месяца и изредка числа (Брюсов, 2002). В дневнике зрелого возраста, например, дневник B.C. Золотухина, автор с топографической точностью указывает свои пространственно-временные координаты: «11 января 1992 г. Суббота. Ночь. Самолет на Алтай; 14 марта 1991 г. Четверг. Могилев, отель «Могилев», № 1008» (Золотухин, 2003). Тексты записей интровертивного дневника чаще начинаются с темы сообщения, которые дополняются указанием даты записи. Например, записи в дневнике О.И. Даля вводятся основной темой, дню дается определение, выражающее основное состояние, в котором он был прожит, например: «Чувство и мысль; 1.1971. Мои мысли - моими глазами; К тому, чем занимаюсь; 2. День - день черный; 3. День серый; 4. День самосуда, 5. День Хемингуэя» (Даль, 2001).

Более крупной единицей объемно-прагматического членения выступают тетради, объединяющие записи по годам и тематическим блокам, которые вводятся отдельным заголовком, передающим основные мотивы записей этих лет. Например: «Мизантроп (1987), Ирбис - значит снежный барс (1988), Я - Павел I (1992), Без поводыря (1994), Спиной к спине - лица не увидать (1997), Прости меня, Господи (1998), «Не бросай Тамару, сынок» (1989), «Где вы были 21 августа?» (1991) (Золотухин, 2003).

Выделение абзацев в по дневной записи имеет практическую основу - вместить на небольшом отрезке текста за относительно небольшой промежуток времени как можно больше информации о событиях дня. Кроме того, автор не свободен, считает И.Р. Гальперин, «от проявления бессознательного в оценке отдельных фактов и событий и невольно выражает это путем выдвижения тех или иных моментов в качестве весьма значимых и поэтому достойных графической интерпретации» (Гальперин, 1981, с. 58). Прагматическая установка автора, экспрессивная интерпретация событий в дневнике, проявления бессознательного выражаются в разнообразии соотношений между ССЦ и абзацем.

В короткой записи, состоящей из одного абзаца, ССЦ совпадает с ним, в случае если автор повествует о каком-либо отдельном событии. Но чаще всего в тексте записи, состоящей из одного абзаца, автор просто перечисляет события текущего дня. Например: «Вчера на ночь чтение Апулея нагнало дурную тревогу. Тяжелый сон. Сегодня - нервный день. Днем Аля Мазурова у Любы. Вечером у меня Вася Гиппиус» (Блок, 1963). В сообщении автор лаконично, используя цепочку номинативных предложений, фиксирует основные события дня, сохраняет их реальный порядок следования, который передается с помощью наречий времени (вчера, сегодня, днем, вечером). Связанность предложений, входящих в состав миниатюры обеспечивается словами, входящими в одну семантическую групп (на ночь - сон; дурную тревогу - нервный день), лексическим повтором, употреблением параллельных конструкций. Автор вводит лишь рематическую информацию, руководствуясь стремлением зафиксировать как можно больше событий текущего дня, передать впечатления и чувства, вызванные фактами действительности. Подобные записи чаще встречаются в КД, чем организованные и связанные в единый текст высказывания.

В более пространных записях несколько сложных синтаксических целых оформляются в отдельные абзацы; часто их границы не совпадают. Одно ССЦ разбивается на несколько абзацев, или несколько ССЦ включаются в один абзац. Механизм связи предложений в ССЦ осуществляется на основе традиционных способов действия: следования, зацепления и повтора. Например, запись в дневнике B.C. Золотухина от 6 марта 1990 года: «Вторник. Репетиция долгая, но легкая. И шеф, и министр в очень неплохом настроении. Я опоздал на репетицию// из-за интервью, но все обошлось. И интервью успел дать, и сфотографироваться, и книжку свою переводчице подарить, чтобы она предисловие Mootcaeвa перевела девушке-журналистке» (Золотухин, 2003). В записи 2 ССЦ, объединенных темами «репетиция» и «интервью», объединяются на основе цепной связи, где основными средствами выражения выступают повторные номинации, дейктические замены, простая линейная тема-рематическая последовательность.

Несмотря на наличие традиционных средств связанности предложений в ССЦ, дневниковый текст характеризуется ослаблением синтагматичности. Между двумя по дневными записями, как правило, отсутствуют формально - выраженные связи, а между ССЦ в записи часто устанавливается ассоциативная связь. Так, запись от 27 апреля 1988 года в дневнике B.C. Золотухина состоит из 7 ССЦ - «репетиция в театре», «сон о Любимове», «отношения с коллегами», «книга М. Влади о Высоцком», «воспоминания детства», «перестройка», «состояние здоровья жены». Между 1 и 2 ССЦ, формирующими один абзац, отсутствует эксплицитная связанность, но присутствует ассоциативная связь «неудачная репетиция - оценка режиссерских способностей Ю. Любимова»: «Прогон «Годунова» ...не поддаваться уговорам Ваньки и голосу хандры (1 ССЦ). Любимов мне снился сегодня...» (2 ССЦ). 3 ССЦ связано с 1 ССЦ с помощью повтора: «Ванька вчера с Астафьевым виделся...» (3 ССЦ). Между 3, 4 и 5 ССЦ отсутствует какая-либо связь: «Сегодня мы увидимся с ним в 19 часов в Белом зале дома кино, так что вот какие дела (3 ССЦ). Родители В.В. затеяли борьбу против перевода и издания книги М. Влади... Какой Владимир был мужик в этом смысле нетерпеливый, я о ней ничего не слышал, просто никакой информации» (4 ССЦ). «Мне не дают покоя мандарины в детстве...» (5 ССЦ). Между 5 и 6 ССЦ устанавливается связь с помощью вводной конструкции: «Во елки зеленые, о чем я думал сегодня, играя «Дом», и как я на себе сегодня ощутил удар перестройки...», а между 6 и 7 связь отсутствует: «Да как не по блату - загнали-то по блату. Это уже она простояла в цехе, потому что никто не подталкивал (6 ССЦ). У нее такие человеческие возможности - изучать язык, учить сына, вообще заниматься своим и его образованием...» (7 ССЦ).

Дискретность текста усиливается за счет использования парцеллированных, сегментированных конструкций, цепочек номинативных предложений, неполных, эллиптических предложений, вставок. Тексты передают мысли, ощущения, ассоциации, которые постоянно перебивают друг друга, причудливо переплетаются. Например: «Утром - намеренность писать темпераментно, сосредоточенно, забыв обо всем. На деле - вялость, думы - что грох по полу рассыпаны; вернее, мысли сосредоточены не на работе, на грезах. Ходьба к Чемсо. Вместо серьезного разговора - пыл. Давно известное, не новое. О самовлюбленности - бред. Этот что-то другое. Мне работать надо. Калинские - тоже не новое; сила духа... Средневековье (это тоже ничего, неплохо. Полоса развития человеческого духа. На что способен). Человечество - как единая форма, имеющая пороги развития. Средневековье - очередной порог» (Фисенко, 2004).

Каждый дневниковед по-своему чередует функционально-смысловые типы речи. Например, Е.И. Диброва указывает на то, что в дневниковом творчестве М.М. Пришвина наблюдается совмещение повествовательного и описательного видов текстов, они дополняют друг друга, сливаются настолько органически, что порой трудно различимы. Чаще всего затем они переходят к размышлениям (Диброва, Донченко, 2000, с. 65). Выделение семантических типов ССЦ зависит от функционально-смыслового типа речи. Предметная, качественная, статальная и статально-динамичекая рематическая доминанта характеризует описания, акциональная - повествование, импрессивная - охватывает все типы, но чаще всего используется в рассуждениях. В дневниковом тексте при передаче фактов и событий действительности, в описаниях природы, обстановки, действующих лиц ведущей формой авторской речи является повествование от первого лица, внутренний диалог реализуется в авторских рассуждениях.

В повествовании употребляются обычно глаголы настоящего, прошедшего времени в перфектном и аористическом значениях, взаимодействующие с формами настоящего актуального, отражающие динамику действия, конкретная лексика, обстоятельства времени и места, простые, односоставные, неполные предложения, передающие события списком, вставки. Например: «7 октября 1912 г. Обедаю у мамы с тетей. Кузьмин-Караваев уезжает, Люба провожает его. - К сожалению, еще нет. Люба с ним у дяди Бонди. Люба просит написать ей монолог для произнесения на Судейкинском вечере в «Бродячей собаке» (игорный дом в Париже сто лет назад)... Ушел шатаясь, оставив маму, Франца и тетю в ожидании сегодняшней приезжающей к ним таксы, которая будет названа «Топкой» (Блок, 1963).

Основную смысловую нагрузку в описании несут имена существительные и прилагательные, слова с пространственным значением, глаголы настоящего времени. Авторы отдают предпочтение цепочкам номинативных и эллиптических предложений, что создает своеобразных номинативный стиль дневниковых описаний. Например: «21 марта 1909 г. Березовая рощица... Спрятанная жизнь в ней... В общем картина: сбоку степь без жителей... Сверху логии прячутся в серых мелких березках... как между холстами белыми. Ручей... ветлы... пейзаж - это миг в подробностях... в разглядывании» (Пришвин, 1986).

В КД рассуждение представлено «свободным размышлением», характеризуется взаимодействием казуальной связи между суждениями и не строгостью формы речи, непринужденностью, высокой степенью имплицитности, широким использованием средств языковой экспрессии, незавершенностью, фрагментарностью (Стилистический энциклопедический словарь русского языка, 2003). В дневниковых текстах рассуждение используется как способ изложения процесса зарождения, становления, формирования авторских мыслей, мнений, взглядов и оценок. В них используется лексика абстрактной семантики, средства языковой экспрессии, вопросительные и восклицательные структуры, вопросно-ответные конструкции, неполные и эллиптические предложения, парцелляции, прерванные предложения, оканчивающиеся многоточием. Например: «21 марта 1909 г. Земля! Живут на ней... Изжили ее? Нет... Чувствуется, что нет... А смотреть, будто изжили. Опять вспоминается «апполоническое просветление» и петербургские собрания. Смерть! Было последнее слово, которое я слышал. Смерть! На разные лады повторяли все... А по мне это так не мое. Никто не станет называть смерть раньше времени... И сколько тут головного... Целая теория смерти» (Пришвин,) 1986). Рассуждения автора в дневнике могут быть также представлены сентенциями, философскими обобщениями, лирическими отступлениями, шутливыми заключениями и выводами. Например: «Добродушный, толстый, хороший человек посылал меня на смерть». «Если тебе дан приказ взять город, а в нем достать, между прочим, тушь, то ты можешь взять город и все-таки получить взыскание, если ты при этом забыл о туши...» (Нагибин, 2001).

Наряду с событиями и фактами собственной жизни, чувствами, оценками, мыслями, авторы дневников включают монологи, диалоги, прямую и косвенную речь других персонажей. Например: «После вчерашнего кино не хотелось утром просыпаться и вставать, включать телефон и ждать сочувствующих звонков доброжелателей: «Что же это вы, друг Высоцкого, в таком дерьме снимаетесь? До чего жe вы дожили и так опустились». «Читая «Живаго», я понял, светом озарилось сознание, что Губенко не сможет быть главным. «Я бросил любимую работу (любимое дело), кино, - часто, повторяет он. - Кино - промысел куда более благодатный» (Золотухин, 2003). Запись от 7 апреля 1942 года в дневнике Ю.М. Нагибина включает монолог третьего лица, вводимый подзаголовком «Рассказ Татаринова» (Нагибин, 2001). Кроме того, писатель часто вводит в тексты записей собственные диалоги с другими героями или их разговоры между собой. Например: «Отправляли сухари и консервы в части прорыва Гусева. Один мешок развязался. Грузчики сразу же схватили по банке сгущенного молока и пачке сухарей. Шапиро сказал: - Что же вы не берете? Возмущение: - Надо же совесть знать, ведь ребятам на передовую везем» (Нагибин, 2001).

Авторы включают в дневниковый текст интертекстуальные элементы: цитаты писателей, ученых, философов, литературоведов. Например: «Но может быть, именно более всего святое свойство души любовь, тесно связано с поэзий, а поэзия есть Бог в святых мечтах земли, как сказал Жуковский» (Бунин, 1988). «Но всегда помню слова Шарля Бодлера, одного из зиждителей теории искусства для искусства, что литература все-таки для чего-то нужна, что она чему-то служит, даже вопреки намерениям творца...» (Нагибин, 2001). Упоминание произведений других авторов является средством генерализации частного опыта, выполняет функцию включения «авторитетного слова», служит источником сведений об окружающей действительности и способом углубления знаний мире, формирования авторской оценки.

Использование сравнений и метафор, относящихся к произведениям других авторов, выполняет в дневнике наглядно-предметную функцию, а также функцию образной характеристики отдельных описываемых реалий. Например: «Ночевали в древнем монастырском здании - теперь там гостиница. Чудесная ночь. Необычайно хорошо, только никаких муратовских сатиров» (Бунин, 1988). «Снова, словно Селин в ночь, послан день, туманный, с белым, тяжелым небом день» (Нагибин, 2001). В тексте дневника авторы также используют элементы художественных текстов (предтекстов), источниками которых являются народный фольклор, мифология, Священное Писание, произведения русской и зарубежной литературы. Например: «Вакханалия, Валтасаров пир, и никто не боится, что запылают пророческие письмена». (Бунин, 1988). «Лида про пятую заповедь - «Вот бы хорошо: чти детей своих» (Чуковский, 2003).

В тексты КД авторы включают материалы из газет, журналов, справочников, паравербальные средства: афиши, обложки изданий произведений, иллюстрации, схемы, зарисовки, что придает ему большую объективность, позволяет точнее и полнее воссоздать образ эпохи. Например: «Вчера в газетах хвастовство - союзники «в один час! положили мины вдоль хребтов Норвегии». С утра дождь. После завтрака нынче открыл радио - ошеломляющая весть: немцы захватили Данию и ворвались в Норвегию - вот тебе и мины» (Бунин, 1988). В дневниковом тексте интертекстуальные связи также дополняются интермедиальными связями с другими видами искусства. Например: «Яркий, настоящий весенний день. Крупные облака в серых деревьях. Серые стволы имеют необыкновенно прелестный тон и глянец. Напоминает картины Бэклина» (Бунин, 1988). «Одновременно с Люсиной серьезной и глубокой историей разыгрался фарс в духе вахтанговских цанни из «Принцессы Турандот...» (Нагибин, 2001).

Ссылаясь на внешние источники информации, авторы используют вводные слова, словосочетания, глаголы, указывающие на автора сообщения (по словам, по слухам, по мнению, дескать, мол, с точки зрения, как известно, говорят, рассказывают). Например: «Вечером. Деникин взял, по слухам, Корестовку...» «Говорят, что в Одессу присланы петербургские матросы, беспощаднейшие звери» (Бунин 1988). Интертекстуальные элементы усиливают фрагментарность текста КД, наряду с ссылками включенными в записи, устанавливают связи с другими произведениями, дополнительными фактами и событиями, формируют ветвистый текст.

Глобальная тема, передающая всестороннюю динамичную характеристику жизни автора, в дневнике реализуется в процессе текстового развертывания макроситуаций с помощью повторов тематических блоков, которые связывают дискретные записи в единое произведение. Так, в дневнике Ю.М. Нагибина, как и у большинства других авторов, глобальная ситуация состоит из следующих макротем: «я - психологическое», «я - физиологическое», «я - социальное», «я - повседневное», «я - интеллектуальное» (Нагибин, 2001).

Макроситуация «я - психологическое» складывается из повторов таких микротем как: «испытываемые автором чувства и эмоции»; «оценка собственного характера»; «проявления бессознательного». В записях, отражающие психологическое состояние автора, широко используются номинации чувств и эмоций (страх, боль, злоба, жестокость, грусть, одиночество, печаль) и черт характера (хамство, подлость, эгоизм, доброта, наивность, тщеславие), лексические единицы, фиксирующие душевное состояние автора (душевное огрубление, распад, уныние); безлично - предикативные слова (досадно, больно, тошно, грустно, обидно, скучно, страшно, больно), глаголы с семантикой чувств (радоваться, грустить, бояться, ощущать, чувствовать), прилагательные, выражающие эмоциональное состояние (счастливый, радостный, спокойный, скучный, бессильный, ужасный, томительный, противный), безличные глаголы, выражающие психическое состояние субъекта и бессознательные проявления (хочется, вспоминается, кажется, чудится, представляется).

В процессе передачи психологического состояния автор широко использует номинативные, безличные предложения, выражающие психическое состояние субъекта и обозначающие чувственные восприятия, ощущения. Например: «Грустно, нервно в нашей квартире». «Худо, худо». «Все гадко, беспощадно гадко». «Сейчас во мне лишь печаль и тщеславие». «А ведь красиво!». В записи включаются сложно-подчинительные предложения с изъяснительной придаточной частью, которая относится к глаголам чувственного восприятия (увидеть, услышать, почувствовать, казаться), эмоционально-волевого состояние (решить, бояться, жалеть, радоваться) и безлично-предикативным словам (жаль, больно, видно, слышно). Например: «Жаль, что нет в человеке прерывателя, который бы перегорал от слишком сильного накала и размыкал цепь, спасая аппарат от гибели».

В дневнике Ю.М. Нагибина выделяется также тематический блок, свойственный КД второй половины жизни, где автор передает бессознательные проявления психики. Писатель не только часто записывает сны, мечты, воспоминания, но и анализирует их, рассуждает о влияние на человека. Например: «Мне снился печальный и жестокий сон: я отшлепал маленько щеночка так, что он упал на трамвайные рельсы и не мог подняться, а вдалеке звенел трамвай... Что это такое? У меня в жизни не было сходного переживания. Так, может быть, этот щенок - я сам?». «Сейчас я, главным образом, в снах определяю свое отношение к окружающему, свожу с ним счеты. Оттого, что я мало и редко пишу, я нахожусь с миром в каких-то до тупости простых отношениях. Тогда в снах появляется сложность, тонкость и вместе - высокая простота боли» (Нагибин, 2001).

Тема «возраст» является центральной темой дневникового повествования Ю.М. Нагибина, лексические репрезентации которой постоянно повторяются в по дневных записях, объединяются в одну из микротем в составе макротемы «я - физиологическое». Микроситуации, реализующие тему «возраст», передают индивидуально-авторское представление о возрасте, его отношение к детству, юности, зрелости, старости. Характеризуя собственный возраст, автор использует лексемы, репрезентирующие данную тему (яйцеклетка, ребенок, дети, маленький, младенец, незрелость, молодость, молодежь, зрелость, взрослые, мужчина, женщина, старость, старик, старец, старуха, глубокий старик); устойчивые словочетания и пословицы (во чреве матери, в пору молодости, береги честь смолоду, седина - в бороду, бес - в ребро); прилагательные (детский, старый, матерый, маститый, дряхлый, пенсионный); глаголы с префиксом по - обозначающие переход на новую возрастную стадию (постареть, повзрослеть, помудреть); словосочетания с постпозитивным определением (я, двух клеточный; я, семилетний; у меня, двадцатипятилетнего).

Макротема «я - физиологическое» включает также микротемы «здоровье» и «вредные привычки». Состояние здоровья автора передается с помощью употребления номинаций физиологических состояний (слабость, бодрость, болезнь, недомогание, глухота, недуг, бессилие), названий болезней (инфаркт, давление, изжога, ишиас, неврастения, спазм), лекарственных средств (касторка, хин, валидол, антибиотик), номинаций больничных учреждений (больница, госпиталь, санаторий, физиотерапевтический кабинет, дом отдыха), глаголов, выражающих физическое состояние субъекта (болеть, чихать, кашлять, мучить, ныть, выздоравливать), прилагательных и причастий (бодрый, сильный, здоровый, слабый, утомленный, немощный, больной, умирающий, душевнобольной).

Постоянная борьба с чрезмерным употреблением спиртного, мучительные переживания автора собственного бессилия, осознание пагубного воздействия вредных привычек на собственную жизнь, творчество, психику отражаются в записях, формирующих микротему «вредные привычки». Самокритичные записи в дневнике Ю.М. Нагибина включают постоянные упреки автора в свой адрес, фиксируют попытки борьбы автора и его переживаний, связанных с тягостным недугом. Например: «Раньше я жил крутым чередованием пьяных разгулов и неистово напряженной работы. Сейчас не пью, я не прерываю будничного течения жизни мощью хмельного забвения, я все время с самим собой... Наверное, должно пройти немало времени, прежде чем я научусь жить с тем тягостным и чужим человеком, которым являюсь я - трезвый».

Макротема «я - социальное» состоит из следующих микротем: «общественно-значимые события», «профессиональная деятельность», «семейный статус». Несмотря на то, что дневник Ю.М. Нагибина относится к личным дневникам, многие записи в нем посвящены социальным событиям эпохи. Ключевые слова, взятые в хронологической последовательности, передают содержание записей, посвященных событиям в стране и мире: война - предатель родины - лагерь - тирания - съезды - оттепель - поддержка братских народов - возвращение сталинизма - застой - Афганистан – СПИД - денежная реформа - перестройка - демократия. Автор не дает подробного описания политических и социальных событий, но постоянно говорит об их влиянии как на собственную жизнь, так и на жизнь близких, друзей и знакомых. Например, в 1955 году он записывает: «Мы все как глубинные рыбы, извлеченные на поверхность. Из страха давления в миллион атмосфер нас перевели в разреженную среду полу страха. Наши души не выдерживают перемены давлений - они не лопаются, как глубинные рыбы, но распадаются, разлагаются». «Мы - наша семья, наш очень маленьких круг, жили далекой от всеобщего обихода жизнью. Оказывается, слова «донос», «доносить» значат не больше, чем у нас, скажем, «бездарно», «бездарь». Это нехорошо, но это вовсе не конечная черта; человека не перестают пускать из-за этого в дом, даже не прерывают с ним общения. Мы очень отстали от серьезной народной жизни».

Профессиональная деятельность автора состоит из записей, объединенных в микротемы «я - писатель», «я - сценарист». Записи, отражающие процесс зарождения сюжетов, этапы создания произведений, передающие эмоциональное состояние, рассуждения писателя об источниках творчества, которые он видит в житейской повседневности, собственных пороках и жизненных неурядицах, в поездках и природе, мысли писателя о форме, языке, вдохновении, таланте и бездарности формируют мета поэтический текст о творчестве, в котором автор выступает как исследователь и интерпретатор.

Микротема «я - социальное» включает также совокупность записей, посвященных семейной жизни писателя. В дневнике Ю.М. Нагибин фиксирует и анализирует свои отношения с близкими и знакомыми. В записях постоянно повторяются темы о негативных взаимоотношениях с матерью, отчимом, родственниками. Автор постоянно вспоминает отца, сожалеет о своем недостойном поведении сына по отношению к матери и отчиму, особенно после их смерти. Например: «Мама, Я.С.! Где вы? Да и были ли вы вообще? Это о вас я так горько плакал? Это о вас я почти не вспоминаю ныне, а если и вспоминаю, то с сухой душой... Вы очень постарались, чтобы я вас потерял; постарайтесь же, чтобы я вас снова нашел. Уж слишком пусто стало за плечами». В дневнике Нагибин упоминает своих жен: Машу, Валю, Лену, Аду, Геллу (Беллу Ахмадулину). Записи, отражающие семейную жизнь писателя, включают сообщения об этапах развития отношений с любимыми женщинами, начиная с момента знакомства и заканчивая переживаниями разрывов и расставаний.

Тяжелый характер писателя, неврастенический темперамент не позволяли Ю.М. Нагибину легко сходиться с людьми, поддерживать дружеские отношения с окружающими. В одной из записей он говорит: «Надо предельно избегать всяких общений... Спьяна же мне и черт - друг-товарищ... Я могу общаться с близкими, с Верочкой, изредка со школьными друзьями и теми, с кем меня связывает дело. Этого вполне достаточно». Тем не менее, на страницах дневников автор часто упоминает своих знакомых и приятелей: Лемешева, Чуркина, Гиппиуса, Каплера, Нилина, Гейченко, Васильева, Дравича; коллег: Фадеева, Симонова, Федина, Михалкова, Полевого, Габриловича, Турчанского, Шапиро; соперников: Брагинского, Радова, описывает их судьбу, оценивает творчество, анализирует отношения.

Ключевыми мотивами макротемы «я - повседневное» являются: будни, праздники, встречи, поездки, деньги, похороны и т.д. Среди прочих тем, особый интерес в дневнике, по мнению самого автора, составляют темы, посвященные его путешествиям, природе и увлечениям. География дневника Ю.М. Нагибина охватывает более 20 стран мира, которые автору удалось посетить: Финляндия, Германия, Венгрия, Япония, Голландия, ГДР, США, Югославия, Бельгия, Люксембург, Швейцария, Бирма, Гонконг, Норвегия, Нигерия, Дагомея, Чехословакия, Австралия и другие. Совокупность записей, посвященных путешествиям по стране и зарубежом, формирует путевой дневник, включенный в текст основного повествования, дополненный «зарубежным дневником», на который постоянно ссылается писатель. Например: «С 1-го по 26-е находился в Нигерии, на два дня ездил в Дагомею. Вся поездка записана подробно в моем «зарубежном дневнике».

В тексте дневника автор много пишет о книгах, музыке, рыбной ловле, собаках. Данные записи отличаются особой положительной тональностью, которая редко проникает в дневник Ю.М. Нагибина. Особое отношение писатель испытывает к книгам: «Для меня нет ничего важнее в жизни, чем литература, я имею в виду не собственное писание, а чтение, и я никак не могу считать ее щебетом, игрой». В дневник автор заносит оценки прочитанных произведений, анализирует творчество великих предшественников, особо выделяя Шекспира, Гете, Пруста, Джойса, Жирода, Манна, Маркеса, Вульфа, Гейне, Хемингуэя, Пушкина, Достоевского, Л. Толстого, Бунина, Блока, Пастернака, Цветаеву.

В противоположность окружающим людям, писатель испытывает настоящую любовь к собакам. «В сущности, - пишет Ю.М. Нагибин, - я привязан не к людям, а к обстановке. В короткое время любое четвероногое животное может заменить мне мать, жену...». В записях о домашних любимцах (Лешке, Проньке, Роме) писатель использует словосочетания «славный парень, младший бессловесный брат, почтенный старик»; наделяет их человеческими качествами, используя определения: «расслабленный, угрюмоватый, жалкий, славный, обреченный, неповинный». Собаки в дневнике писателя могут испытывать чувства «радости, стыда, угрызения совести, гордости», их можно не только любить или не любить, но и «предавать, подводить», они «говорят, улыбаются, оценивают, отступают, доверяют». Например: «На стуле сладко потянулся и улыбнулся мне Лешка - не сегодняшний: страшный, жалкий и обреченный, а прежний, славный малыш, полный чистой доброжелательности ко всему миру».

Бытовые записи в дневнике Ю.М. Нагибина сочетаются с философскими размышлениями автора. Например: «Я начинаю примирятся с тем, что вот это и есть жизнь, а не бред, что так вот и живут до самой смети» и никакой другой жизни не будет. Что моя женитьба и есть настоящая женитьба, работа и есть та самая работа, воздух и есть тот самый воздух и т.д.» «Я всегда считал Веронину жизнь высокой. Единственное, что делает человеческую жизнь высокой - это способность полюбить чужую жизнь больше собственной». Ключевыми темами повествования, составляющими макротему «я - философское», являются: «жизнь», «счастье», «мужчина и женщина», «человечество», «несчастье», «грехи», «любовь», «смерть», которые в совокупности формируют бытийный дискурс дневника.

Языковое выражение категории темпоральности, обеспечивающей целостность текста КД, осуществляется с помощью абсолютных временных операторов: точных датировок, которые являются обязательной приметой дневника; обстоятельственных наречий времени (вчера, завтра, днем, ночью, летом, зимой, иногда, ежечасно и т.д.); предложно-падежных сочетаний с семантикой времени (после обеда, в конце августа, после Пасхи). Например: «28 марта 1989 г. Вторник. Утро». «1 марта 1990 г., 0.20». «28 ноября 1990 г. Среда, мой день - начало поста» (Золотухин, 2003). «Сейчас я вернулся из Боблова (21 июля 1902 года, ночь). Л. Д. сегодня вернулась от Менделеевых, где гостила чуть не месяц» (Блок, 1963). «В начале августа (мне 10 лет 8 мес.) выдержал экзамен в первый класс елецкой гимназии». «30-го декабря я встал уже с сладким мучением...» (Бунин, 1988).

Грамматическое время глаголов: настоящее, прошедшее, будущее указывают на сферы реального времени. Например: «С матерью поговорил. Было слышно замечательно, она одна. Ездили на новой машине, пока было сухо, к отцу на могилу, цветы посадили, березу». «Юрий Петрович меня любит. Я смотрю на фотографии, где он мне показывает, как играть, а я вижу через эту фотографическую эмульсию, что он любит меня». «В Царицыне я не буду ничего предпринимать самостоятельно - буду действовать затаенно, пусть действует Ирбис, я буду выжидать и беречь голос» (Золотухин, 2003).

Категория темпоральности реализуется в двухсоставных предложениях с числительным в роли главного члена (Тридцать первое декабря - утро перед праздником», номинативных предложениях с количественно-именным сочетанием (Точное время - двенадцать часов. Двадцать пятое января - день памяти В.В.); предложениях с обособленными обстоятельствами с временным значением (Петя, после полученного им отказа, ушел в комнату. Он, после 10-ти дневного приезда в мае, вышибает почву у меня из под ног» (Золотухин, 2003).

К косвенным указателям времени в тексте КД относятся имена известных современников, номинации исторических реалий, описания социально-значимых событий, наименования предметов быта, цитирование художественных произведений, деловых и научных текстов соответствующей эпохи, использование речевого материала описываемого периода. Например: «Вчера узнал, что в Москве раскрыт заговор. Взяты: в числе прочих Богданов, председатель ВСНХ! И Краснощекое, председатель Промбанка! И коммунисты. Чего хочет эта братия - неизвестно, но, как мне сообщила одна коммунистка, заговор «левый» - против НЭПа!»

Сегодня в «Известиях» помещена речь Троцкого... Вот выдержки из нее: «Германская коммунистическая партия растет из месяца в месяц...» (Булгаков, 2003).

Синхронность факта и его фиксации в тексте КД передается с помощью форм глаголов настоящего актуального, прошедшего перфектного и будущего времени в сочетании с наречиями времени теперь, сейчас, только что. Например: «Сейчас заходил Бальмонт, ликующий, безумный, эдгаровский» (Брюсов, 2002). «Сейчас сидел за столом, ел пшенник с молоком, усталый после бредовой ночи». «Только что уехали от нас Сосинские: старик, Алеша, Сережа с чудовищной бородой» (Нагибин, 2001). «Теперь будем гнать с начала и делать роли». «Сейчас поеду в театр». «Теперь иду снова к Николаю на репетицию...» «Сейчас в Москве решается вопрос со зданием для пельменной». «Теперь жду Люду, чтоб бежать по магазинам» (Золотухин, 2003).

В КД сочетается реальное физическое время: записи о сегодняшнем и вчерашнем дне (Брюсов, 2002), двадцать пять лет жизни (Блок, 1962), фактическая жизнь лет за 17 лет (Пришвин, 1986), прошло почти две недели со времени последней записи (Фисенко, 2004) и его авторское восприятие: капля-проходящее мгновение, зеркало вечности (Пришвин, 1984), мимолетности душевной жизни (Нагибин, 2001), мгновения, зафиксированные моими окулярами-глазами (Золотухин, 2003), Время- Вечность (Фисенко, 2002).

Авторские метафоры, передающие субъективную природу текстового времени в КД, входят в состав концепта (Вержбицка, 1997; Залевская, 2002) «время», который является, наряду концептами «пространство» и «жизнь», базовым понятием содержательно-концептуальной информации текста КД. Концепты «время», «пространство», «жизнь» передают индивидуальное авторское восприятие окружающей действительности, культурно обусловленные, представления человека об окружающей действительности, lingua mentalis всей картины мира, отраженной в человеческой психике.

Неотделимость пространства и времени в дневниковом тексте воплощается в корреляции сигналов пространства с языковыми средствами выражения категорией темпоральности. Например: в начале января вернулся из Москвы в Полтаву; в январе в первый раз приехал в Птб.; вечером оттуда в Бахчисарай; ночью равнины, мокрые после дождя; вечером ходил в степь, в хлеба (Бунин, 1988). Категория локальности в тексте КД также выражается с помощью глагольных сочетаний, передающих статическую и динамическую характеристику пространства: спешил на квартиру, вошел в вагон, приехал в Измалково, въехал я утром в знакомое село, пошли в гостиную; предметной лексики с локальной семой: дорога, путь, скамейка, улица, поворот; географических терминов: горы, озеро, река, лес, степь, пустыня, океан; топонимов: Москва, Глотово, Кисловодск, Париж, Эльбрус (Бунин, 1988).

К морфологическим средствам реализации категории локальности в текста КД относятся: предложно-падежные сочетания с семантикой места (в комнате, на улице, в доме, в квартире, на даче), обстоятельственные наречия места действия и направления действия (вверху, внизу, впереди, издали, всюду), группа местоименных наречий (здесь, там, тогда), предлоги, выражающие пространственные отношения (в, на, у, около.), безлично - предикативные слова (далеко, близко, низко, высоко).

В записях КД авторы фиксируют собственные пространственные координаты с помощью предложений с детерминантами места: «В Москве я пишу много стихов, и прозы, корректирую Chefs d «ceuvre» (Брюсов, 2002); номинативных распространенных предложений с определением, выражающим пространственные отношения: «Мещерский лес. Калифорнийская гроза. Кисловодские записи (Нагибин, 2001); номинативных распространенных предложений с существительным пространственной семантики: «Поездка в Ленинград. Первый приезд в Мещеру» (Нагибин, 2001). В тексах КД авторы также используют сложноподчиненные предложения с оттенком пространственного значения, вводимые союзными словами, выраженными местоимениями и наречиями где, куда, откуда. Например: «Обед в ресторане Vefour, основанном в 1760 г., кафе «Ротонда» (стеклянная), где сиживал Тургенев» (Бунин, 1988). «Мы стоим в центре жизни, т. е. в том месте, где сходятся все духовные нити, куда доходят все звуки» (Блок, 1963).

Пространство, также как и время, является одним из основных концептов дневникового текста, где автор не только передает свои координаты, но и постоянно оценивает пространство, связывает с ним свои чувства и настроения. Например, макротемы «Россия» и «Грасс» делят текст дневника И.А. Бунина на две части - жизнь писателя в России и жизнь во Франции, где писатель постоянно с тоской и горечью вспоминает о родине. В первой записи, сделанной во Франции, И.А. Бунин записывает: «8/21. VI. 21. Париж. Страшна жизнь! Сон, дикий сон! Давно ли все это было - сила, богатство, полнота жизни - и все это было наше, наш дом, Россия! Полтава, городской сад. Екатеринослав, Севастополь, залив. Графская пристань, блестящие морские офицеры и матросы, длинная шлюпка в десять гребцов... Сибирь, Москва, меха, драгоценности, сибирский экспресс, монастыри, соборы, Астрахань, Баку И всему конец! И все это было ведь и моя жизнь!» (Бунин, 1988)

Текстовые категории модальности и тональности, представляющие эмотивное пространство, также выступают средствами организации целостности текста КД. Общим свойством внешнетекстовой модальности) всех записей дневника является реальность, которая передается с помощью включения в текст топонимов, антропонимов, урбанонимов, названий реалий окружающей действительности (учреждений, газет, журналов, телепередач и т.д.), лексики реальной пространственно-временной семантики. Например: «Я очень много работаю; служу в большой газете «Рабочий» и зав. изд. в Науч. Техн. Комитет. У Бориса Михайловича Земского. Устроился только недавно. Самый ужасный вопрос в Москве - квартирный. Живу в комнате... Больш. Садовая 10, кв. 50» (Булгаков, 2003).

На морфологическом уровне реальность дневникового текстапередается посредством использования автором форм изъявительного наклонения глаголов, выражающих реальные действия, протекающие в настоящем, прошедшем и будущем времени. К языковым средствам передачи реальной модальности также относятся количественные числительные и цифровые обозначения. Например: «Одиннадцать часов утра. Коля напевает под пианино. Проснулся в восемь - тихо. Показалось, все кончилось. Но через минуту, очень близко - удар из орудия. Минут через десять снова» (Бунин, 1988). «Давно не брался за дневник. 21 апреля я уехал из Москвы в Киев и пробыл в нем до 10-го мая... 12-го мая вернулся в Москву». «Хлеб белый - 14 миллионов фунт. Червонцы ползут в гору и сегодня 832 миллиона» (Булгаков, 2003).

В текстах записей авторы употребляют предложения реальной модальности, приложения, являющиеся названием предмета (пароход «Тургенев»; гостиница «Россия»; отель «Флорида»; фильм «Последний император»)», бытийные номинативные предложения: «Развалины города. Жаркий летний день на Днепре. Прекрасное утро» (Бунин, 1988); указательные номинативные предложения: «Вот и лес. Вот и сосны» (Пришвин, 1986); вводные слова и словосочетания с модальным значением, выражающие уверенность говорящего в достоверности сообщаемого: безусловно, верно, действительно, конечно, несомненно, разумеется, бесспорно, очевидно, без всякого сомнения, по правде говоря, само собой разумеется и т.д. Например: «Но боль, страдание, в самом деле, дает чувство ущербного присутствия во всем, населяющем мир» (Нагибин, 2001). «В самом деле, к Цветаевой это не имеет никакого отношения...» «Я пишу, пишу, и я, действительно, напишу...» «Он, конечно же, вернет ему талант» (Золотухин, 2003).

Средства субъективной модальности КД представляют функционально-семантическое поле, центром которого является местоимение «Я», объединяющее говорящего и субъекта речи. «Я» онтологической модальности (реальной, бытовой) эгоцентрично - тот, кто выражает себя через «я», вносит в текст его субъективность, весь круг связанных с «я» прагматических коннотаций: самолюбие, выделение себя из континуума и моделирование этого континуума относительно себя...» (Лассан 1998, с. 124). Совпадение субъекта чувствующего и мыслящего и субъекта говорящего выражается «Я» - модусной рамкой (Гаврилова, Малычева, 2001, с. 264). Все остальные средства выражения внутри текстовой модальности: вводные слова и предложения, частицы, эмоционально - оценочная лексики, повторы, экспрессивные синтаксические конструкции служат выявлению «я» в тексте, подчинены ему.

Субъективность авторского повествования определяет общую экспрессивную тональность текста КД, которая характеризуется изменчивостью и разнонаправленностью эмотивных характеристик, определяемых эмоциональным состоянием и чувствами, которые автор испытываемыми в настоящий момент. При этом, чаще всего, КД свойственна минорная тональность, поскольку человек, начинающий вести записи, находится в состоянии психологического кризиса, испытывает чувства одиночества, не реализованное, неудовлетворенности жизнью. Кроме того, конституциональные особенности психики и темперамента субъекта повествования определяют доминирование той или иной тональности текста КД. Так, общий пессимистический настрой, обусловленный меланхолическим темпераментом, состоянием депрессии, характеризует дневники И.А. Бунина, Ю.М. Нагибина, О.И. Даля. Напротив, психологическая устойчивость, прирожденные качества лидера, уверенность в себе определяют мажорную тональность дневника В.Я. Брюсова, который даже в дневнике предпочитает оставаться победителем, превращая его в летопись успехов, и лишь изредка сухо констатируя неудачи.

Экспрессивная тональность КД отражается в широком использовании номинаций чувств и эмоций: счастье, одиночество, ненависть, равнодушие, хамство, страсть, ужас, отчаяние, радость; лексики экспрессивной семантики: чудовищное измывательство, фантастический рисунок, душевная благодать, бушующее пламя, непреодолимая боль; оценочных слов: молодчина, талант, прелесть, обалдуй, балбес, растяпа, акулы, убогий, дрянной. Дневниковеды включают в тексты записей фразеологические обороты, крылатые фразы, общеязыковые метафоры: «Я мастер загонять себя в бутылку». «Прежде люди скользили по моей душе..., а сейчас они топчутся внутри меня, как в трамвае» (Нагибин, 2001). «Кому это надо, чтобы здесь ничего не было кроме стола заказов? Собаки на сене - ни себе, ни людям». «Лучший спектакль сезона - «Годунов!!! И все это называется - пришел, увидел, победил Любимов» (Золотухин, 2001).

В записях активно употребляются эмоционально-экспрессивные частицы, междометия, выражающие чувства, звукоподражательные слова. Например: «Много помог мне прием антифибрина, но еще больше письмо Ланга: «Символисты» разрешены! Еу!Уа! Это движение вперед...» (Брюсов, 2002). «Ну, развернулись события...» «Как все это пережилось! Как выдержал это!» «Ах, как все развертывается!» «Как блестят тополя!» «А ведь в этом и смысл всякой жизни» (Пришвин, 1986). «Как я благодарен тебе, м-м-милая мой Ирбис, что ты мне запрет на спиртное наложила» (Золотухин, 2003).

В текстах КД используются экспрессивные синтаксические конструкции: восклицательные и вопросительные предложения: «Надо ехать к Комкову, директору ... выбивать из него окна-блоки. И немедленно обкладывать дачу. Немедленно. А помидоры!!! Это же черт знает что?! Я не поверил глазам своим - огромные, ровные и красные, такие, что на рынке в разгар сезона по 6-8 рублей кг! И много!» (Золотухин, 2003); инверсированный порядок слов: «От тоски и неимения купил за границей двадцать пар туфель я» (Даль, 2001); парцелляции: Свое собственное небо. Но звезды в нем мелки... И так странно оглядываюсь на эту темную юрту... Кто-нибудь зайдет в нее... Отдохне обогреется и тоже увидит большие звезды и уйдет. И оглянется...» (Пришвин, 1986); сегментированные конструкции: «Под лежачий камень... А я что - «вода» или «камень»? По поводу «Сокровенного человека» (Даль, 2001); эмоционально-оценочные слова-предложения: «Хорошо! Прекрасно! Куда лучше-то!!» (Золотухин, 2003); инфинитивные предложения: «Уметь сдержать эмоции! Сделать! Попробовать! Преступить! Пересилить себя! Задавить эмоции! Слушать! Не отвергать!» (Даль, 2001).

Свободе построения текста КД соответствует также свобода пунктуационного оформления, при этом на первый план выдвигается эмоционально-экспрессивная пунктуация. Особую экспрессивную нагрузку в тексте дневника выполняет многоточие, которое является наиболее частотным знаком препинания в дневниковом тексте и передает разнообразную гамму чувств и переживаний автора. Например: «Я да буду называть собственными именами, потому что все про них знаю... Как я долго догадывался о...» (Даль, 2001). «Сколько же времени у меня уходит на эти ответы трудящимся. Но сократить круг, обрезать эту страсть...» (Золотухин, 2003). Прерванность, незавершенность мыслительного процесса в усеченных синтаксических конструкциях, заканчивающихся многоточием, является основным средством реализации второго плана содержания, выступает знаком наличия дополнительных смыслов.

В дневниковом тексте автор акцентирует внимание на важных для него фактах, дополнительная информация является излишней, заменяется «тире» Например: «Вечером у меня - Пяст, хороший разговор о многом. Дети уже взяты им, жена его - острый психоз... Милая ночью - в «Бродячей собаке» - «лекция» Ауслендера...» (Блок, 1963). Знак «тире» используется авторами также для графического выделения наиболее важной части повествования, является показателем напряженности речи, динамичности, резкости, быстрой смены событий. Например: «Мысли - суть глаза, обращенные внутрь себя. Форма. Знать самого себя - знать окружающих тебя. Глаза - это мои чувства, - это твое восприятие окружающего. Увидеть и осмыслить - вот вечный двигатель нашей плоти. Слово - глупость! Слова - болото, где безвозвратно погибает мысль!» (Даль, 2001).

В КД особую значимость приобретают паралингвистические средства. Например: «ЕЩЕ РАЗ О ТЕМПЕ И РИТМЕ... Что есть - ТЕАТР! РАЗНОСТЬ ТЕМПА И РИТМА! ...То, что эти явления взаимосвязаны, в этом нет сомнений. Грубо говоря, ТЕМП - ФОРМА, РИТМ - СОДЕРЖАНИЕ. Но как известно из законов диалектики СОДЕРЖАНИЕ - ПЕРВИЧНО, ФОРМА - ВТОРИЧНА» (Даль, 2001). Паралингвистические элементы в тексте обладают аттрактивной, смысловыделительной, экспрессивной, характерологической функциями, выступают эквивалентом интонации в письменной форме устной речи, придают текстам КД свойство креализованности, которое сближает КД с неклассическим типом текста, образцом которого является гипертекст СД.

 

АВТОР: Новикова Е.Г.