29.08.2012 2269

Гносеологическая и онтологическая сущность изотопии «еда»

 

Семантическая изотопия текста представляет собой семантическую целостность, которая состоит из элементов, находящихся в единстве и взаимодействии. Каждый из них представляет собой определенный фрагмент действительности, определенную картину мира, без которой невозможно понять и осмыслить общее. «Текст устроен так, что любой его значимый сегмент неизбежно подчиняет свою структуру авторскому замыслу - то есть принимает участие в процессе символизации знаков и знаковых структур, из которых он состоит в процессе образования особого художественного кода» (Лотман 1970, с. 45). Соответственно каждый сегмент текста подчинен выражению соответствующего сегмента смысловой структуры.

Вопросы части и целого входят в круг вопросов, связанных с континуальностью / дискретностью языковых единиц, находящихся в тесном взаимодействии с прикладной математикой, физикой, в частности последними исследованиями в области оптики, рассматривающей проблемы образования голограмм. Подобный подход разрабатывается, исходя из «столкновения континуальности реального мира и дискретности индивида, его дискретных действий в этом мире и континуального плана содержания» (Кашкин 1999, с. 141). Континуальность, или целостность, основаны на понятии сходства, которое «интерпретируется через отношение толерантности, для которого свойственны симметричность или взаимозаменяемость и рефлексивность или самоидентичность», причем бесконечность множеств «приводит к нечеткости, размытости их границ» (Кашкин 1999, с. 141). Это обусловливает бесконечное варьирование и взаимодействие дискретных единиц, не ограничивающихся рамками текста, а выходящих в действительность, создавая, таким образом, весь образ того целого, к которому такая единица принадлежит. «Подобно тому, как по одному предмету интерьера можно представить себе в общих чертах весь облик соответствующей среды обитания - включая представление о психологии, поведении, характере взаимоотношений, внешнем облике людей, являющихся обитателями и создателями такого интерьера, - точно так же в каждой отдельной языковой частице, присутствующей в памяти говорящего, проглядывают очертания всей потенциальной коммуникации, частью которой эта частица может являться: целый спектр возможных тем, тон общения или повествования, жанровый модус, социальные и психологические портреты потенциальных участников, различные сопутствующие обстоятельства» (Гаспаров 1996, с. 106).

К таким дискретным единицам относится СИЕ, которая представляет собой замкнутую семантическую систему, включающую большое количество лексических единиц, имеющих повторяющиеся, или тождественные денотативные семы. В семантической системе все лексические единицы представлены в виде знаков, означаемое которых связано с технологическим процессом по изготовлению того или иного кушанья. Но семантическая система еды не может существовать изолированно, она раскрывается, когда входит в текстовое пространство (письменного или устного текста) и приобретает ранее скрытые коннотативные признаки, выступая в качестве ценности, образа, цели. Р. Барт, исследуя систему моды, пишет о том, что «анализ, дойдя до уровня риторики, вовлекаясь в этот процесс, вынужден оставить свои формальные предпосылки и сделаться сам идеологическим, признавая те пределы, что ставят ему, с одной стороны, исторический мир, где он высказывается, а с другой стороны, собственная жизнь того, кто его высказывает» (Барт 2003, с. 266). СИЕ осмысляется только в каком-либо событии, где получает новые компоненты в соответствии с контекстом и способность отражать состояния, обстоятельства, историческую действительность, т.е. пониматься идеологически.

Осмысление предметного мира осуществляется в рамках феноменологических исследований. Труды Гуссерля, Шпета, Лосева, Мерло-Понти возвращают сознание человека к вещественному миру, - «Назад, - к вещам!», - писал в одной из своих работ Гуссерль. Феноменология движется к первоистокам проявления данности вещей в сознании, причем движение идет «не от привычного нам мира к сознанию, а от сознания к миру» (Штайн 1996а, с. 75). Будучи составной частью текста, «предмет переживается в авторском сознании и передается в сознание читателя, учитывая моменты предшествующего опыта и «творчество» нового, с помощью которого производится переход к чистому созерцанию, устанавливая его совмещение со значением» (Штайн 1996а, с. 75). Понять предмет, по мнению феноменологов - это значит эстетически пережить его в своем сознании, осознать всю красоту и мощь этого предмета для того, чтобы затем ответить на него, т.е. засвидетельствовать свое понимание.

Феноменология ставит только одну задачу - дать смысловую картину самого предмета, описывая его таким методом, как этого требует сам предмет. По мнению ранних феноменологов, предмет должен восприниматься «очищенным от проявлении какого-либо сознания, он сам осознает себя и может влиять на инобытие, так же как и инобытие может влиять на него», т. е предмет рассматривается в его эйдосе. (Лосев 1982, с. 57).

Выделяя основные концептуальные свойства предмета, мы не можем останавливаться только на объективных свойствах «очищенного предмета», мы должны учитывать и субъективный аспект, т.е. «познание самого высказывающего то слово» (Шпет 1989, с. 137). Феноменологи придавали субъективному фактору побочную функцию, Мейер и затем М.М. Бахтин пересмотрели «иерархию» слоев смысла. По их мнению, эти категории «диалогичны», так как они звучат в человеке в качестве голоса самой реальности, только в бахтинской позиции, такой императивно звучащий «голос сохраняет в себе отчуждение и безличные истины» (Бочкарев 2001, с. 395). Итак, гносеологическая структура имени имеет право на диалогичное существование субъективных и объективных смыслов, т.е. в слове и в имени происходит встреча «всех мыслимых и возможных слоев бытия», что определяет интенциональность предмета. В процессе интенциональных актов происходит конструирование интенционального предмета, учитывающего воспоминания, восприятие, оценку, воображение. Особую роль при этом играет рефлексия, направленная на «предметно - объектные структуры сознания, на собственное Я и в то же время выявляет акты сознания» (Штайн 1996, с.78).

Подобные рассуждения соотносятся с гипотезой П.А. Флоренского, выдвинутой в работе «Напластования эгейской культуры» о двухслойном строении реальности, при которой предмет входит во Всеединство бытия как его неотъемлемая часть, поскольку «Бог мыслит вещами», поэтому ноумен может просвечиваться сквозь феномен, следствием чего может быть историчность вещи и формирование событийных исторических связей (Флоренский 1917), т.е. «вещь в своем эстетическом воплощении выступает как событие с другими вещами, с эпохами, пространствами, событие с мыслью, событие с самим бытием» (Неретина 2002).

Таким образом, происходит перенос феноменов из сферы сознания в сферу бытия, которую осуществил неортодоксальный представитель феноменологической школы М. Хайдеггер. По его мнению, феномен «есть та сущность, то последнее, что существует само по себе. Феномен может быть открыт человеку, а может быть сокрыт от него. В «Пролегоменах» он пишет о том, что феномены лишаются корней, отрываются от своей почвы и остаются непонятыми в их вещном происхождении» (Пржеленский 2001, с. 89). Хайдеггер видит главную причину сокрытия в теоретическом освоении и повседневной рационализации. Значительную роль в сокрытии играет феномен повседневности, как «особый нетематизируемый экспликат реальности. Ведь повседневность является непростой темой как раз в силу своей принципиальной нетеоретичности. Человек привык формировать свое теоретическое мышление на определенной дистанции от чувства обыденного, т.е. привычного и наглядного» (Пржеленский 2001, с. 89).

Такое бытовое понятие как еда, обозначающее практические действия, оказывается на задворках семантической теории, т.к. оно никогда никем не было спланировано и представляло собой определенную систему только в действительности, но в семантической теории оно «превратилось в лабиринт, который не был спланирован какой-либо центральной инстанцией и не был задан по какому-то образцу». (Вальденфельс 1991, с. 41). Можно предполагать, что обыденные и не до конца осознаваемые нами определения семантических единиц и действий, связанных с едой, были сокрыты от нас как раз феноменом повседневности, что не давало возможности вводить его в научную парадигму знания. Но еда всегда оставалась одной из основных форм бытовой жизни человека, которая всегда получала свою реализацию в художественных текстах (эстетизировалась), о чем свидетельствуют анализируемые тексты, поэтому такие единицы могут подвергаться анализу.

Анализ единиц СИЕ проводится исходя из ситуативного контекста, в котором они приобретают коннотативное значение. Р. Барт назвал знаки подобного рода коннотативными вследствие того, что они не читаются, а воспринимаются, поскольку интерпретация находится в прямой зависимости от образованности читателя. Так как означаемое воспринимается, оно не может быть доказанным, но всего лишь «вероятным». Однако вероятность может быть подвергнута контролю. СИЕ насыщена большим количеством означаемых, между которыми устанавливается взаимосвязь. Взаимосвязь означаемых находится в основе конструкции, которая должна быть когерентной. Таким образом, экспликация значений в ситуации производится «пропорционально его когерентности». «Словом, в современной эпистемологии происходит, судя по всему, некий «сдвиг» доказательств - сдвиг неизбежный, когда мы переходим от проблематики детерминизма к проблематике смысла, или, иначе говоря, когда общественная наука имеет дело с реальностью, частично преобразованной самим же обществом в язык; собственно, именно поэтому любая социология мотиваций, символов или коммуникаций, которая может постигать свой предмет только через речь людей, по всей видимости призвана сотрудничать с семиологическим анализом; и более того - будучи сама речью, она и сама не может в конечном счете уклониться от такого анализа» (Барт 2003, с. 267).

Идентификация значения единиц СИЕ производится в исследовании, учитывая знания, полученные в различных областях науки. Это позволяет нарисовать адекватную картину того исторического периода, в рамках которого производится анализ. Таким образом, СИЕ становится «средством выражения общественного мироощущения, обладающего отчетливым культурным содержанием». Еда представляет собой особый язык - «язык культуры: не только потому что здесь находят себе выражение в материальных формах духовное содержание, но и потому еще, что текст на этом языке читается лишь на основе культурно-исторических ассоциаций» (Кнабе 1989, с. 36)

Принимая во внимание тот факт, что все науки определенного периода взаимодополняют друг друга, т.е. с помощью одной из них можно определить содержание другой, то многие явления, происходящие в литературе находят отражение в различных видах искусства. СИЕ относится к описанию бытовой жизни человека, к описанию окружающей его жизненной среды, которая «постепенно сама становится формой существования искусства» (Кнабе 1989, с.28). Знаковый язык повседневно-бытовой среды используется в живописи, графике, скульптуре, потому что наиболее достоверно отображает человеческую индивидуальность, на изучение которой было направлено искусство. Об особой роли бытовой жизни говорит возникшее в 60-70 годы XX века направление промышленного дизайна, получившее впоследствии широкое распространение в жизни.

В этот период в старых видах искусства наблюдается ломка традиционных композиционных форм, разрушается самая устойчивая условность - понятие стиля как стерильно чистого явления. Произведения строятся на основе коллажа, например, в музыке за счет введения цитат из сочинений старых композиторов, в живописи, графике - за счет свободного использования перспективы. В песнях Б. Окуджавы, кинематографе А. Тарковского, В. Шукшина, мозаике Л. Полищука, С. Щербининой, повестях и романах В. Астафьева, В. Можаева, В. Распутина, живописи статичные монументальные формы 20-50 годов отступают на второй план и заменяются динамическими формами, приобщающего читателя и зрителя к диалогу. Ломка старых условностей отражается и на природе бытовых явлений, они получают символическую природу, поскольку новая культура, возникающая в период 60-80- годов стремилась к символизации культуры и истории.

Наряду с другими бытовыми явлениями, окружающими человека, СИЕ способна отображать все социальные исторические процессы определенного периода и воспроизводить это в искусстве, т.к. все ее означаемые имеют коннотативную природу, которая находится в зависимости от социально-культурных знаний интерпретатора. Следовательно, СИЕ может отражать явления окружающей действительности и вступать с ними в ассоциативные связи.

Синхронный срез изучения изотопии «еда»

Являясь частью художественного произведения, СИЕ соответственно совместно с литературным источником отражает особенности литературного процесса 60-80-х годов, который впоследствии станет тем фоном, согласно которому будут формироваться смыслы. «Литературный процесс - это сложное изменчивое явление, всегда находившееся на стыке личной воли и общественных нужд, на перекрестке многих наук: истории, философии, теории литературы. В литературном процессе есть перспективы и ретроспективы. В нем всегда присутствует определенная целостность, системность, сложная совокупность взаимосвязей» (Рогощепков 1988, с. 59). Литературный процесс 60-80-х годов, выдвинувший множество ярких индивидуальностей: Ф. Абрамова, В. Шукшина, В. Распутина, В. Астафьева, С. Залыгина, С. Проскурина, В. Гроссмана, Ю. Трифонова, «объективно поломавших схему светлого будущего - итог множества субъективных и объективных событий. Он свидетельство «неустрашимости» культуры, ее внеплановости и воли к самоочищению. Этот прямой и страшный путь к полной правде, к предельной самоотдаче, чуждой беллетризму, развлекательности, прокладывался в 60-80-е годы в сложной идеологической атмосфере» (Рогощенков 1988, с. 71).

Пространство советского дискурса находилось в рамках постановлений съездов ЦК КПСС (XX - XXIII съезды ЦК КПСС) и Союза писателей (IV - VI съезды). Несмотря на то, что все 60-80 годы еще механически исполнялся ритуал старого литературного процесса - с периодическими плановыми съездами писателей СССР, награждений и возведений в Герои Социалистического труда «за актуальность темы» - но по существу возник новый тип литературного процесса, в котором главной фигурой стал не план на шедевры, не «социальный заказ», не очередной литвождь, а яркая независимая творческая личность писателя. В это время наблюдается обновление персонажного ряда, рождение полифонизма, новых жанрово-стилистических структур. Основными формами выражения стали новые литературные течения: деревенская проза, новая военная проза, научно-фантастическая проза. Их возникновение привело к глубочайшей перемене в нравственном художественном сознании, к обновлению образно - повествовательных, аналитических структур прозы.

Литература 60-80-х годов обращается к классическому литературному наследию, неотъемлемой чертой которого было отражение бытовой жизни, способной просвечивать социальные и этические стороны жизни общества. Поворот советской литературы к обыденному, незаметному отмечается Я. Эльсбергом в статье «Изменение действительности и развитие стилей советской прозы»: «Давно миновало то время, когда литература двадцатых участвовала в разрушении старого быта. Ныне писателей привлекает вопрос: как же в будничном обиходе отражается характер и своеобразие духовной жизни человека социалистического общества, как протекает массовое изменение людей. К тому же быт сегодня крайне сложен и многослоен» (цит. поэтов 1983, с. 30). «Проза осуществляет решительный поворот в сторону исследования самой этой среды, жизни человека массы, внешне ничем вроде не примечательного, погруженного в повседневный быт. Индивидуализм, бездуховность, синдром «вещизма», потребительство, которые совсем недавно представлялись легко преодолимыми с себя ответственного знания смысла своей жизни, ее ценностей. Он ведет философский спор (со своим оппонентом или с самим собой) о смысле жизни, а вокруг него само мироздание, «построенное по своему смыслу, воплощающее ту самую истину бытия, которую так мучительно ищет герой» (Лейдерман 1982, с. 62). За внутренними противоречиями «стоит понимание жизни человека как беспокойного поиска покоя, как жажды гармонии, нарушаемой осознанием дисгармонии и неистовым желанием победить ее, как неутомимого порыва к светлым горизонтам, за которыми открываются новые дали и заражают новой тоской по ним» (Лейдерман 1982, с. 71).

Новая концепция личности, новые цели литературы породили изменения и в композиционной структуре текста: 1) ограничивается число действующих лиц, что дает возможность сосредоточить внимание на отдельном поступке и на существенных чертах характера персонажей; 2) достоверность и точность в передаче событий пересекается с условно-обобщенными, символическими средствами психологического анализа, в результате чего получают выражение «различные формы синтезирования: сопряжение разных сторон действительности, концептуальность, расширение временных границ» (Апухтина 1984, с. 75).

В рассказах и повестях уделяется большое внимание детали, «именно ими фрагментарно «оконтурено» пространство и время в произведении и воплощается то же противоречие, которое эстетически осваивается всем произведением. Эти детали и подробности стягиваются подтекстными связями, сквозными лейтмотивами, собираются вокруг образов-символов. Но одновременно подтекст создает глубину изображения, лейтмотивы и образы-символы заряжены огромным ассоциативным смыслом, выводящим далеко за пределы малого «фрагмента» действительности, непосредственно изображенного в рассказе» (Лейдерман 1982, с. 67). Так, собирая весь мир в единое целое, система повествовательной прозы оказывается открытой во внешний мир, связанный различными средствами с основными ее проблемами.

Изменения возникают и в речевой структуре произведения: диалогические формы повествования приходят на смену монологическим, поэтому преобладает речь персонажей. Особое внимание уделяется внутренней речи, как основному способу передачи психологического состояния героя. Авторская речь выполняет контекстуальную и интеграционную функции, концентрирует внимание на последовательности событий.

М.М. Бахтин определяет автора как нравственного субъекта с определенной структурой, «на которого приходится положиться: он будет знать, что и когда окажется нравственно должным, точнее говоря, вообще должным» (Бахтин 1994, с. 14). Автор создает вымышленный мир», который выдается как бы за «фрагмент реального», при этом автор должен скрывать свое существование, «противное приведет к разрушению иллюзии реальности» (Падучева 1996, с. 201). Повествование в исследуемых текстах осуществляется от первого лица, такого повествователя Е. Падучева называет диегетическим, когда он «входит и мир текста, совершает какие-то поступки» и экзегетический повествователь, не входящий во внутренний мир текста, описывающий все происходящее со стороны. В советской литературе образуется еще один вид повествования, когда «персонаж вытесняет повествователя, захватывая эгоцентрические элементы языка в свое распоряжение», формируя «свободный косвенный дискурс» (Падучева 1996, с. 206). Он предусматривает прямое воспроизведение голоса персонажа, когда повествователь дистанцируется от повествования. «Полное подчинение сюжета точке зрения персонажа приводит к тому, что сознание последнего целиком вбирает в себя фабулу, так что развертывающееся во времени содержание этого сознания - «внутреннее кино», по выражению французского философа и психолога Бергсона, становится по существу, единственным предметом, о котором рассказывает текст. Возникновению такого типа дискурса способствовало углубление психологизма, зародившийся и возросший интерес к скрытым импульсам поведения. Примерами могут служить такие тексты как М. Усцелемова «Картошка», Л. Конорев «Шмелиный мед», Р. Киреев «Картошка» и др.

При всем многообразии задач, которые решала литература того периода, весьма ограничен был круг тем, функционирующих в произведении (деревня, война, природа, трудовая деятельность, детство, быт, народные традиции), одна и та же тематика проникала в различные произведения. Поэтому для этого периода характерны четко выраженные смыслы. Поскольку событийное и тематическое варьирование в текстах, содержащих СИЕ, приводит к реккуренции тем, событий, персонажей (но смысл у каждого произведения остается индивидуальным), то создаются условия для типологии литературы, в рамках которой она функционирует:

- Детская литература (А. Давыдов «На камбузе», В. Драгунский «Рыцари», «Далекая Шура», Н. Носов «Мишкина каша») имеет ряд признаков: преимущественно диалогическая форма повествования с минимальным количеством не собственно-прямой и внутренней речи; простой синтаксис, разговорная лексика. События непосредственно связаны с темой еды, поскольку для детей это наиболее знакомая область знаний, на основе которой можно выстроить целый ряд ситуаций этического характера. Выделяются следующие события: ребенок остается один дома или на улице и нарушает какие-то нормы, совместные действия ребят: совместное сочинение песни о еде, совместная рыбалка и приготовление различных блюд. Соответственно выделяются речевые события, которые распределяются между двумя ценностными сознаниями - совершающего и поучающего: родительский наказ, поступок ребенка (может выражаться прямой речью, посредством внутренней речи), расплата, ответный поступок родителей (форма поучения).

- Литература воспоминаний (В. Комлев «Лепешка», М. Коробейников «За молоком для Саньки», И. Лавров «Вишневый пирог») органически входит в череду мировой литературы, связанной с эффектом возникновения воспоминаний на базе какого-то испытанного перцептивного ощущения: зрительного, тактильного, вкусового, обонятельного. Воспоминание представляет собой субъективированное повествование, которое ведется от лица главного героя. Художественная речь включает в себя разговорную, просторечную, диалектную лексику, простые и сложные конструкции с большим количеством глагольных форм для передачи быстрой смены действий. В качестве воспоминаний выступают темы детства, войны.

- Военная литература полностью посвящена теме войны, когда еда наделяется статусом хранителя, источника жизни (М. Голуб «Шляхом неведомым», В. Астафьев «Макаронина», Д. Гусаров «Банка консервов»). СИЕ является частью событий, связанных с употреблением и приготовлением пищи. В этой литературе акцент делается на личностных качествах героя - трудолюбии, заботе. Поэтому используется аукториальный повествователь, который акцентирует внимание на отдельных важных событиях.

- Литература о современности 60-80-х годов (С. Залыгин «Блины», К. Абатуров «Липовый мед», Ф. Абрамов «Пелагея», «Алька», В. Егоров «Маринованное мясо «хе»). Здесь поднимаются темы, присущие социальной действительности того периода - спекуляция, растраты, вещизм. Преобладает диалогическая форма повествования, местами чередующаяся с монологическими (психологические переживания героев), репрезентирующимися во внутренней речи. СИЕ выступает в качестве мотива, ценности; ритуализованное действие - застолье образует композиционную рамку произведения. К этой же литературе относятся описания бытовой жизни (Ф. Абрамов «Золотые руки», «Валенки»; В. Астафьев «Гимн огороду», «Руки жены», М. Рощин «Золото на заставе», «Тренер»). Основной темой этой прозы является бытовая традиционная жизнь обычного деревенского или городского жителя. Выделяют следующие события: семейные ссоры, семейные праздники - совместные обеды, ужины, дружеские беседы и т.д. Особое внимание уделяется лирической прозе (В. Солоухин «Мед на хлебе», «Третья охота»; Ф. Абрамов «Трава-Мурава»), посвященной описанию целебных свойств еды и методов приготовления блюд из различных продуктов, герой в этих произведениях отсутствует.

Понимание текста и его адекватная интерпретация связана с репрезентацией его доминирующей темы, образующейся путем обобщения текстовых ситуаций, которые участвуют в формировании социального знания. В этом случае мы говорим не об отдельных семантических единицах, а о более крупных отрезках текста, в которые входит СИЕ и с помощью которых она получает определенное содержание. Для извлечения тематического содержания СИЕ из тек ста используют ряд стратегий, а именно специальные средства, к которым относится заголовок. В заголовке концентрируется весь концептуальный смысл текста, он представляет собой свертку, развертывание которой происходит на протяжении всего текста, заголовок «выражает авторский вариант интерпретации текста, в то время как у читателя может быть свой собственный вариант» (Дейк 1989, с. 241), но в любом случае заголовок участвует в создании читательского ожидания и в формировании категории проспекции.

В заглавии активизируются элементы СИЕ, с помощью которых СИЕ выполняет интеграционную функцию. В состав заглавия входят:

- Номинативные единицы, характеризующие естественный класс (К. Абатуров «Липовый мед», В. Кантор «Наливное яблоко», Л. Карелин «Пучок редиски», Р. Киреев «Картошка»), класс «кушанья» (В. Комлев «Лепешка», Г. Коробков «Котлеты», «Кулинарные пирожки», И. Лавров «Вишневый пирог», С. Ласкин «Гороховый суп», Б. Машук «Рыбный суп»), кушанья, оформляющие основное событие текста (Б. Екимов «Пирожки на прощание»); кушанья, взятые в определенном количестве, т.е. ощущается имплицитная связь с героями произведения (Д. Гусаров «Банка консервов», М. Красавицкая «Горшочек с медом»); перцептивные характеристики еды (Г. Немченко «Запах горячего хлеба», В. Тельпугов «Вкус арбуза», Ю. Казаков «Запах хлеба»).

Употребление пищи репрезентируется через участие СИЕ в ситуациях, описывающих употребление пищи, обусловленное временными рамками: обед, ужин и связанное с основным событием в тексте (Н. Струдзюмов «Обед для взвода», А. Агамов «Последний обед», А. Суржко «Ужин в день отъезда»), описывающих ритуализованное речевое действие: (Ф. Искандер «Чаепитие и любовь к морю», Е. Богданов «Чаепитие у Секлеты»), употребление пищи, осуществляемое в определенном месте (В. Мусаханов «Шашлычная у дороги», А. Ткаченко «Горькое пиво на пристани», В. Елисеев «Буфет у вокзала»).

Технологический процесс приготовления пищи находит свое отражение в заглавиях, в этом случае оно непосредственно связано с деятельностью главного героя в домашней семейной обстановке (Б. Каченовский «Мамины щи»), и с именами собственными героев, которые участвуют в приготовлении блюд, час то имена носят иронический оттенок (И. Торопов «Шуркин бульон», Н. Носов. «Мишкина каша»). Обобщающий характер носят метафорические выражения, в которых объединяются перцептивные и технологические характеристики (Ф. Васильев «Ананасный арбуз», А. Яковлев «Жареные ананасы»), им же присуща особая целевая направленность (Е. Носов «Красное вино победы», В. Ярош «Яблоки особого назначения»).

- Тематика заголовков не ограничивается включением лексики СИЕ, поскольку существует большое количество текстов, в которых СИЕ выполняет второстепенную роль. Наибольшее распространение СИЕ находит отражение в малой прозе, имеющей заголовки, связанные с темами: народной жизни (В. Белов. «Лад»), путешествий (В. Белов «За тремя волоками», В. Колесников «Поля, полные перепелов», «Испорченная охота», Ю. Нагибин «Эх, дороги!»), отражающими психологические состояния человека (В. Богомолов «Сердца моего боль», В. Солоухин «Тоска по чужбине»).

В заглавиях повышается ценность слов различных субъектов повествования, в связи с чем некоторые смыслообразующие реплики переносятся в заголовок. Например, речь героев (Н. Сорокина «Скажите, пожалуйста, можно у вас лаять», И. Торопов «Где ты, город») и повествователя (Е. Носов «И уплывают пароходы, и остаются берега», К. Балков «А поезда идут куда-то», А. Яшин «Угощаю рябиной»).

В названиях рассказов отражается отношение к чужим высказываниям в рамках художественной сферы общения. В состав заглавия могут входить модифицированные пословицы, поговорки, слова из песен: А. Цветнов «Каша из одного котелка», В. Астафьев «Бери да помни»; «Курица - не птица», Е. Носов «Во субботу, день ненастный», В. Распутин «Век живи - век люби», А. Стерликов «Рыбка мала да уха сладка».

Тематика заголовков исследуемых текстов отражает не только состав СИЕ, но связывается с другими темами, репрезентирует доминирующие события.

Таким образом, СИЕ является неотъемлемой частью художественных произведений, занимая доминирующую и вспомогательную позиции, и свидетельствует о том, что тема еды взаимодействует буквально с каждой сферой человеческой деятельности или, по выражению Р. Барта, со всем миром. Такое всестороннее взаимодействие получает отражение и в построении концептуального смысла текста.

 

АВТОР: Филиппова Е.В.