29.08.2012 4504

Речевые жанры, активизирующиеся с помощью семантической изотопии «еда»

 

Текст представляет собой особую речемыслительную форму, которая всегда ориентирована на репрезентацию темы под определенным углом зрения. Текстовая деятельность предусматривает активизацию различных предметных областей, в том числе и СИЕ. СИЕ используется в этом случае как тема, охватывающая разнообразие частных жизненных ситуаций, одновременно она реализуется и в группе текстов, представленных в жанровом разнообразии.

Речевой жанр, являясь частью художественного текста и определенного сознания в его составе, занимает диалогическую позицию по отношению к другим сознаниям, т.е. мы придерживаемся диалогической теории, эксплицированной в работах М.М. Бахтина и основываемся на его «внутренне-дифференцированном направлении, которое созвучно современным социолингвистическим подходам к изучению текстовой деятельности» (Салимовский 2002, с. 55). Этот подход, как известно, составляют «мысли М.М. Бахтина о высказывании как арене столкновения живых социальных интересов, об объективации в высказывании «чуткой, отзывчивой нервной и подвижной» жизненной идеологии, о ее взаимодействии с идеологией господствующей» (Салимовский 2002, с. 58). В русле этих идей осуществляются исследования Л.A. Капанадзе, Н.А. Купиной, Л.M. Майдановой, Данилова, P.M. Байрамукова и др. (Капанадзе 1997, Купина 1995, Майданова 1997, Данилов 2001, Байрамуков 2001).

Простой речевой жанр репрезентируется на границе двух сознаний и его выбор «определяется спецификой данной сферы речевого общения, предметно - смысловыми соображениями, конкретной ситуацией речевого общения, персональным составом его участников и т.п.» (Бахтин 1997, с. 180). На формирование жанра в текстовой ткани оказывает влияние речевой замысел говорящего и автора, поэтому РЖ в составе XT носит вторичный характер. Рамки речевого жанра определяются сменой речевых субъектов. Совокупность РЖ, объединенных авторским замыслом, образуют комплексный жанр, который принимает ритуализованные формы, поскольку объединены одним речевым действием - употреблением или приготовлением пищи.

Одна и та же модель имеет разное языковое выражение в виде технологического процесса, в виде иконического изображения и в виде процесса употребления, поэтому и речевые формы будут различны. Технологический процесс выступает как «исходный язык-код, по отношению к которому основанные на ней реальные вещи представляют собой лишь элементы речи» (Барт 2003, с. 39). Способ употребления включается в ситуативный контекст и репрезентирует коммуникативное взаимодействие.

Каждое из них представляет собой вид ритуализованного действия (сложного речевого жанра). «Ритуализованное действие - это особый символически нагруженный поступок, подтверждающий соответствие ритуальной ситуации ее сакральному образцу. Ритуал сориентирован на некоторое действие в его сюжетной целостности, участники ритуала разыгрывают это действие вновь и вновь» (Карасик 2002, с. 157). Основными функциями ритуала являются: интегрирование и консолидирование участников события в единую группу, мобилизация их на выполнение определенных действий или выработку соответствующего отношения к чему-нибудь. В коммуникативном плане они представлены набором повторяющихся РЖ.

Все ритуализованные действия, извлекаемые из текстов, имеют ряд отличительных признаков: наличие глаголов из предметной области «еда», наличие участников действия, которые могут произносить речь или молчать, наличие определенной композиции и тональности.

СИЕ реализуется не только в составе ритуализованных действий, но и в определенном РЖ, представляющем собой текст-описание. К ним относятся РЖ кулинарного рецепта и РЖ словесного натюрморта. Перечисленные речевые действия определяются как приготовление, застолье, чаепитие, распивание спиртных напитков и РЖ - кулинарный рецепт и словесный натюрморт. Все они являются частью текстового пространства произведения и выполняют текстообразующую функцию.

В художественном произведении выделяется тип высказывания, в котором большая часть семантических элементов направлена на заполнение слота перцептивных характеристик, формирующих визуальный образ предмета. Языковое оформление получает группа скомпонованных по определенным законам предметов, создающая единый образ-знак, который органично входит в ткань текста. Формирование такой единой визуальной картинки осуществляется в особом типе высказывания - словесном натюрморте.

Жанр натюрморта (фр. nature morte - мертвая натура; англ. still life, нем. Stilleben), возникший в шестнадцатом веке в изобразительном искусстве Венеции, показывает неодушевленные предметы, размещенные в реальной бытовой среде и организованные в единую группу. «В натюрморте изображаются предметы обихода, труда, творчества, цветы и плоды, битая дичь, выловленная рыба, входящие в созданный художником контекст. Натюрморт дает разнообразные возможности - от «обманок», иллюзионистически точно воссоздающих предметный мир, до свободного истолкования вещей и наделения их сложным символическим смыслом» (Беда 1977, с. 5)

Словесный натюрморт имеет свою композиционную структуру, стилистическую законченность и тематическую определенность, следовательно, он может быть рассмотрен как РЖ или как тип высказывания, который обычно является частью ритуализованного действия приготовления или застолья. И живописный и словесный натюрморты направлены на человеческое восприятие и создают зрительные образы с помощью цвета и слова. Каждый из них образует широкий круг смыслов и сложных ассоциаций, поэтому как «средство передачи информации, они подчиняются законам семиотических систем» (Лотман 1994, с.59), превращающих предметы в знаки. Общность функций и задач создает условия для корреляции живописного и словесного натюрмортов, о чем писали в трудах, посвященных семиотике искусства, Б.А. Успенский, М.М. Бахтин, Ю.М. Лотман, П.А. Флоренский, Е. Виппер.

Возрождение жанра натюрморта в литературе 60-80-х годов обусловлено культурными изменениями в сознании, произошедшими в 60-е годы, когда в искусстве царил суровый стиль - монументально-героические полотна. Именно в тот период уход в бытовую сферу нередко казался уходом от важнейших проблем современности. «Попытки сблизить и объединить эти условно разделенные планы бытия становятся центральной проблемой искусства, для которого всякая материя жива, родственна человеческим переживаниям и устремлениям. Совершенно справедливы замечания исследователя о том, что «человек и окружающая его среда нередко слиты в едином внутреннем взаимодействии, причем среда почти равнозначна образу самого героя» (Ягодовская 1985, с. 144). Восстанавливая ежедневную будничную обстановку, художник стремится создать «достоверную атмосферу быта», позволяющую вместе с тем достаточно свободно варьировать конкретные формы, искать смелые композиционные построения». «Уже в середине и второй половине 60-х годов откровенно повествовательное начало в пейзажном и натюрмортном жанрах получает вполне законное право на существование наряду с собственно пластическими образными средствами. Литература, кинематограф, поэзия не остаются в долгу: и здесь с новой силой оживают живописно-предметное описательное слово, как бы соперничающее с картиной фотоэффекты замедленно укрупненных кадров интерьеров и натюрмортов. То есть основная функция натюрморта - эстетическая, суть которой состоит в том, чтобы человек обратил внимание на мелкое, обыденное и со всей полнотой ощутил красоту окружающего мира.

В художественном произведении - будь то произведение литературы, живописи - «перед нами предстает некий особый мир - со своим пространством и временем, со своей системой ценностей, со своими нормами поведения, - мир, по отношению к которому мы занимаем внешнюю позицию» (Успенский 1995, с. 174). Поэтому чрезвычайную важность «приобретает процесс перехода от мира реального к миру изображаемого, т.е. проблеме специальной организации «рамок» художественного изображения» (Успенский 1995, с. 174). Рамки выделяются в обоих типах речи и тесно связаны с положением наблюдателя, с проблемой точки зрения, о чем писал Петров-Водкин: «Каков есть предмет, где он и где я, воспринимающий этот предмет, - в этом основное требование натюрморта» (Петров-Водкин 1987, с. 15). В художественном произведении это один из принципов вычленения типа текста из единого целого. В.З. Демьянков замечает, что при смене точки зрения мы «переходим от одного события к другому или к разрыву связанности дискурса в результате его переориентации» (Демьянков 1983, с. 323).

Рамки картины принадлежат пространству внешнего зрителя (т.е. зрителя, смотрящего на картину и занимающего естественно внешнюю по отношению к изображаемому позицию) и пространству художника посредством внутренней точки зрения, которая устанавливается благодаря отсутствию прямой перспективы, например, у Сезанна, К. Петрова-Водкина, Л. Бажбеук-Меликян.

В художественном произведении рамками ограничен определенный отрезок текста - словесный натюрморт, который вычленяется из событийной структуры текста на основе смены тематики и сконцентрированности большого числа семантических единиц, входящих в СИЕ. Словесный натюрморт рассматривается как композиционное целое, как РЖ, обладающий завершенностью и имеющий свои формальные показатели:

а) Наличие экспозиции, участвующей в предвосхищении будущего описания кушаний, выраженное синтаксическими конструкциями с семантикой обобщения и эмоционально-экспрессивной окрашенностью. И чего тут только не было. как в оные времена воскликнули бы гоголевские герои. Зеленый лук. Копченая колбаса кружочками. Малость примятые помидоры. Картофельное пюре. Жареные цыплята. Бутылка коньяку (Д. Холендро. Хлеб);

б) В некоторых случаях конец описания маркируется глагольными формами с семантикой восприятия (посмотришь, видел, ощущал) блюда героем, то если, авторы используют фиксацию позиции воспринимающего субъекта для создания эмоционального ощущения от увиденной картины. Эффект рамки в этом случае возникает посредством смены внешней точки зрения на внутреннюю. Его поверхность украшали клетки из веревочек теста. И перекрещенные полоски теста, и бортики пирога зарумянились. Они, конечно, будут похрустывать на зубах. Я видел красную каемку внизу на тесте, видел вишневые пятна на блюде (В. Лавров. Вишневый пирог).

Любое произведение имеет свою форму и содержание, которые будем рассматривать в соответствии с известным семиотическим разделением, применяемым к произведению искусства. «Выделяют семантический уровень, который исследует отношение описания к описываемой действительности (отношение изображаемого к изображению), синтаксический - исследует внутренние структурные закономерности построения описания, прагматический уровень исследует отношение описания к человеку, для которого она предназначается» (Успенский 1995, с. 165).

Семантика композиционного построения словесного и живописного произведения включает в себя следующую сюжетно-тематическую наполненность:

1. Изображение бытовой, кухонной утвари в сочетании с различной снедью. В этих описаниях и картинах нет ничего сверхъестественного, предметы непритязательны, строги и просты по форме. Эстетическую выразительность постановке придает разнообразие предметов по материалу, величине, цвету, тону, фактуре. Таковы натюрморты П. Кончаловского, И. Машкова, А. Петрова - Водкина, Т. Савченковой, Е. Малеиной, В. Стожарова, А. Никича, Н. Кормашова. Многонациональность советской живописи дает возможность для сравнения быта и жизни разных народов. Обычные бытовые предметы помогают раскрыть этническую культуру нации, устанавливая соотношение культуры и предмета (результаты исследований П. Флоренского).

Словесные натюрморты М. Рощина, В. Белова, А. Смирнова, содержат не только перечисление находящихся на столе блюд, но и зрительные, тактильные и звуковые ощущения, выраженные соответствующими глагольными формами: Вздрагивающий в белесых нашлепках жира петушиный холодец. Дрожал в разнокалиберных тарелках студень, нарезанный на квадраты «фирменный», материнский, туманный, словно раннее утро у мясокомбината.

2. Натюрморт является частью бытовых сцен, связанных с описанием:

а) семейных, родственных отношений, когда за обеденным столом собирается вся семья, таким образом, художники без особого идеализирования, возвращают нас к сущности простого человеческого счастья (картины Кугача).

б) трудовых будней человека. В 60-70 годы прославляется человек труда, непосредственно связанный с землей. Трудовым подъемом пронизаны полотна Нечитайло «Хлеб Родине». На первый план выводится личность человека, деятеля, труженика, которая воспринималась как персонификация всего достойного и прекрасного в жизни. Прозаическое бытовое окружение героя, обыденность обстановки, в которой протекала его деятельность, не только не снижали высокой обобщенности героического образа труженика, но по контрасту усиливали эффект; чем реальнее, грубее были детали, тем мощнее и откровеннее становился скрытый в них символический смысл. В словесных произведениях также наблюдается совмещение обыденного и героического посредством гиперболизации образа еды (огромная булка - знак богатырской сильной натуры): Василь разбудил сына, и они прошли к столам под навес. В больших алюминиевых чашках дымился кипятково-горячий борщ. За столом уже орудовал дед Жох, прижимая к груди огромную, с добрый таз величиной, булку хлеба, он нарезал крупные косые ломти. / - Здорово, милок. Садись отведай борща да и снова запрягай. Хлебушко - он не ждет. / - Запрягаем! Теперь будем погонять, пока не вывезем, - сказал Василь и, откусив большой кусок свежего, пахучего хлеба, начал, обжигаясь хлебать наваристый борщ (В. Ярош. Особый вкус хлеба). Восприятие словесной картины связано со сменой временных пластов и сменой сознаний внутри текстового пространства.

Синтактика композиционного построения живописного и словесного произведения рассматривает принципы и систему художественного изображения, используемую автором, с целью создания определенного смысла. Нас интерес суют уровни, которые касаются пространственно-временных отношений, принципов создания фона-фактуры, стилистических особенностей лексики, цветовые характеристики.

Приемы передачи трех, четырехмерного пространства на двумерную плоскость живописного произведения определяют как бы самый алфавит изобразительных средств, которые по условию заранее заданы в живописном произведении посредством перспективной системы, непосредственно связанной уже со спецификой изображаемых объектов (Успенский 1995). В живописной картине важным является изображение предмета, который является частью мира и частью картины. Перспективные закономерности служат для отождествления обоих миров, перевода с одного на другой, а изображение предмета служит указанием на его место в изобразительном пространстве. Тем самым объект дается с определенной точки зрения, в соответствии с чем, определяется перспективная система.

При прямой перспективе автор задает нам параметры, с каких зритель должен воспринимать ту или иную картину, т.е. художник определяет точку, с которой должна восприниматься картина, при смене точки искажаются и сами предметы (В. Стожаров, И. Машков, М. Савченков). В системе обратной перспективы предмет может восприниматься с любой позиции (К. Петров-Водкин, Сарьян, Л. Бежбеук-Меликян). В этом случае уже не замечаются искажения предмета, но зато особенно важным становится «передача впечатления от предмета, который мы рассматриваем с различных сторон» (Успенский 1995, с. 248). Это связано с тем, что человеческий глаз стремится ощутить реальный размер и форму предмета и всегда сопротивляется какой-либо перспективе, что показали «Сезанн и другие художники изображали суповую тарелку, видимой сбоку и изнутри одновременно» (Мерло-Понти 1999, с. 47). Подобное подтверждает гештальтпсихология, которая способствовала демонстрации того, что «явленный размер удаляющегося объекта не изменяется пропорционально образу на сетчатке; точно так же явленный размер диска, вращающегося вокруг одного из своих диаметров, не изменяется», в то же время «искажение наклоненной тарелки является результатом компромисса между ее формой, увиденной сверху, и геометрической перспективой, а явленный размер удаляющегося объекта - результатом компромисса между его размером, видимым в пределах досягаемости, и тем гораздо меньшим размером, который геометрическая перспектива приписывает объекту» (Мерло-Понти 1999, с. 47). Предметы с прямой перспективой более статичны, они являются такими, какими представляются взору художника, в то время как обратная перспектива или ее отсутствие создает динамику и передает естественные формы предмета.

Художественное произведение также может дублировать различные формы перспективы, критерием служит точка зрения автора и героя. Словесный натюрморт с прямой перспективой воспроизводится в речи повествователя в синтаксической конструкции с нулевой связкой: На плите пустая сковородка и алюминиевая миска с остатками трижды выпаренного чая, на столе пустая бутылка, зачерствелый хлеб, селедочные головы и немного ливерной колбасы; ешь - не хочу (В. Полторакин. По стакану сухого).

Совмещение различных точек зрения, характерных для живописных натюрмортов с обратной перспективой, наиболее ярко выражаются в словесном творчестве, где описание бытовых предметов осуществляется посредством наложения нескольких сознаний: повествователя и героя, таким образом, что натюрморт воспринимается извне и изнутри. Лингвистически это достигается с помощью включения местоимений первого лица, фиксирующих точку наблюдения. Такое положение позволяет говорить о том, что обратная перспектива в изобразительном искусстве является отображением словесного искусства и наоборот.

А бог кое-что послал на стол. Конечно, дымились в тарелках неизменные пельмени. Вкуснейшие, настоящие. Мужчины, выпив за здоровье хозяина, сразу же налегли на них. Но мне пельмени были не в новинку, и я отказался от них. Я не спускал глаз с пирогов. Вернее с одного пирога. В блюдах лежали пирожки с мясом, с картошкой, с груздями. И еще красовались два больших пирога: один с красной рыбой кетой, а второй... вот второй-то и заворожил меня. Это был пирог с вишней. Вишня тогда была в наших сибирских краях редкостью. Ее привозили с юга только сушеную. Я, наверное, и ел-то ее, несушеную, всего лишь два-три раза. Я любил вишневый цвет, любил само слово «вишня». Какое чудное слово, южное, теплое, шелковое. (И.Лавров. Вишневый пирог).

Поскольку «материал слова слишком мало чувственно плотен» (Флоренский 1990, с. 331) в сознании читателя не всегда образуется ощущение пространства, поэтому для словесного творчества будут релевантнее временные характеристики. Временные характеристики эксплицируются в глагольных формах, которые привносят в текстовое пространство идею движения. Таким образом, формируется зрительный образ, создаются ощущения вкуса и запаха, читатель ощущает любой оттенок фактуры, ворсистость, глянец, мягкую и податливую упругость, ощущает ароматы, возникающие от только что приготовленных блюд. Все картины отличаются достоверностью, реалистичностью, поскольку добавляется информация о месте происхождения, способе приготовления. Переплетение всех возможных способов передачи изображения свидетельствует о скрупулезной работе автора над неживыми образами, стремлении оживить, заставить звучать каждый из них и, в общем, сформировать единую картину. Стол на Заставе ломился как всегда. Дрожал в разнокалиберных тарелках студень, нарезанный на квадраты - это, пожалуй, целая поэма о том( как булькает холодец до полуночи в самой большой кастрюле, как разделывается о том, разливается: мы, дети, грызем и выбиваем о чистый стол еще горячие, липкие кости, а мать рассказывает что-нибудь, ради позднего часа, из нашей же жизни.

А винегрет! На пиршественном нашем столе вечно сияла миска (если не таз) с таким сверкающим винегретом, что хоть выставляй его в оружейной палате, в Алмазном фонде.

Еще непременно истекала на матовом столе голова кочанной капусты, рыночной, с нашего Рогожинского рынка, и пахло от нее владимирскими осенними огородами, избой, погребом или сенями, где темнеют старые бочки, в которых капуста придавлена чистыми липовыми дощечками и утопленными в рассоле булыжниками, древними как земля.

Была и рубленая капуста цвета спелого антоновского яблока, нежная, сочная, хрусткая, из которого свежо глядят красные глазки клюквы, морковные лоскутки и поблескивает спинка яблочного моченого ломтика. Еще были огурцы, крепкие, ровненькие, тоже с рынка, где вам давали отведать их, отрезая мокрым старым ножом чистыми красными от рассола руками от пробного огурчика, уже вполовину укоротившегося и обрубленного, словно чурка.

А селедка! Мать делает обычно селедку загодя, за сутки вымачивая ее в спивках чая, затем отделяет, не ленясь, филе от хребта, выщипывает косточки: 2-3 рыбины укладываются в длинную селедочницу, и молоки туда, и икра, на любителя, но голова распластана одна и хвост один, и плывет селедочная ладья среди стола, изукрашенная свежим, будто трава, зеленым луком или кольцами белого лука, такого сочного, что капельками выступает на кольцах луковое молочко, и еще обложена ромашками крутого яйца и шестереночками моркови (М.Рощин. Золото на заставе). РЖ словесного натюрморта в отличие от живописного не может представить полностью всей картины как в изобразительном искусстве, он репрезентирует только те моменты, которые наиболее существенны для всего художественного произведения. Например, в вышеуказанном примере автор акцентирует внимание на описании трех доминирующих блюд: капусте, селедке, винегрете, описание которых создает особый эмоциональный фон для развертывания дальнейшего сюжетного события, связанного со встречей главного героя с друзьями детства.

Живописное произведение предусматривает помимо перспективного построения изображение светом и цветом, посредством чего создаются законченные образы. Строго говоря, любой предмет, воспринимаемый зрительно, создается цветом и светом. А. Арнхейм замечал о том, что «границы, которые создают очертания предмета, определяются способностью глаза отличать различные световые и цветовые пространства. Освещение и затемнение - важные факторы в создании объемной формы - черпаются из того же самого источника» (Арнхейм 1999, с.313).

Все цвета обладают определенной выразительностью. По утверждению Гете, «все цвета находятся между двумя полюсами: желтого (цвет, наиболее близко приближающийся к дневному свету) и синего (цвет, который всегда обладает некоторым оттенком темного). Соответственно он отличал положительные или активные цвета - желтый, красно-желтый (оранжевый), желто-красный (свинцовый сурик, киноварь), создающие активное, оживленное, сильное отношение, от отрицательных или пассивных цветов - синего, красно-синего, которые согласуются с безмятежным, спокойным, мягким и тоскливым настроением» (Арнхейм 1999, с. 322). Таким образом, цвета несут на себе особый экспрессивный оттенок, влияющий на настроение человека. Эрнест Шахтель указал на тот факт, что опыт цветового восприятия имеет сходство с эмоциональным опытом или ощущением аффекта. Цвет стимулирует эмоциональный настрой, позволяет отвлечься от декоративности, функциональности, вскрыть земные условия и законы жизни предмета. В обиходной жизни мы не замечаем всех сил организующих предмет, который всегда находится в определенных отношениях с окружающей действительностью, с фоном

Яркие, насыщенные золотисто-коричневые тона оттеняют яркость и чистоту цвета даров природы, придают всему изображению особую звучность, неразрывно чувствуется связь предметов с щедростью и красотой земли в натюрмортах В.Ф. Стожарова «Хлеб», «Хлеб, соль и братина», «Братина и чеснок», «Квас», Б. Спорыхина «Натюрморт с виноградом и дыней». На основе контраста построены изображения Машкова «Снедь московская. Хлебы», «Снедь московская. Мясо, дичь», тем самым оттеняется тяжеловесность, фактурность предмета. Наряду с такими существуют натюрморты, в которых утверждается живописная осязаемость, принцип единства и цельности живописной материи. На полотнах Сарьяна, Петрова-Водкина, Фалька, Бажбеук-Меликян соединение цвета и рисунка чрезвычайно гармонично, в результате чего достигается обобщенная форма, лишенная мелкой деталировки, образы цельны и монолитны.

Цветовая гамма преимущественно локальных цветов (т.е. тех которые присущи самому предмету независимо от освещения, воздушного пространства, рефлексов) получает свою репрезентацию и в словесных произведениях. Описывая застольные яства, художники слова используют лексемы цвета, создающие эмоционально-волевой характер произведения, «автор технически создает предмет удовольствия, читатель пассивно себе это удовольствие доставляет» (Бахтин 1975, с.86). Соответствующее эмоциональное настроение получает соответствующие краски. Радость, веселье эксплицирует красный и золотистый (но не желтый) цвета:

Лукин в несколько взмахов развалил арбуз, и словно расцвел на сером камне алый цветок в черном крапе семян. Правда, на вкус он был не очень хорош (Б. Екимов. Пирожки на прощание).

Мать разводит румяные ломти. Словно заревые лучи, лежат они, истекая соком калины, и сладковато-кислый дух витает в комнате. Алые капли падают на синюю скатерть.

К завтраку были ленивые вареники, целая гора дымилась на расписном глиняном блюде. А блюдо стояло на красной в шотландскую клетку, клинке, которую Дробышев привез из Эдинбурга, где он выступал на конгрессе электрохимиков. (Д. Гранин. Кто-то должен)

Эта зайчатина, темно-красная, мелко крошенная на тарелке, да еще яркие рыжики, не потерявшие своего натурального цвета при умелой солке, да еще причудливые графинчики, столпившиеся на конце стола, - вот что запомнилось больше всего из бродовского застолья (В. Солоухин).

Воспоминания, ностальгию по прошлому репрезентируют матовые серые, зеленые тона: Щи дымятся медленно, матово словно туман. Посмотришь сверху дымится тарелка. А со стороны глянешь густо-густо чешуйки плавают (В. Каченовский. Мамины щи).

Стилистическая контрастность возникает в тексте в результате сопоставления ярких золотистых цветов и негативных черт характера героев, выявляемых через их поступки, в рассказе С. Залыгина «Блины». Главный герой вместе с родными братьями, занимая руководящие должности в сельсовете, осуществляли разворовывание имущества путем обмана сельских жителей. В конце рассказа все братья Лбовы осуждаются соотечественниками во главе с председателем. Описание блинов воспроизводится автором через сознание одного и обвиняемых братьев Лбовых, уже находящимся под следствием: Вдыхал запах блина - ароматный, густо пшеничный. Никогда и нигде на земле не пахнет так пшеница, как в блинах. Чувствовал он блин в своей большой когтистой руке - жаркий, будто полуденное солнце в июле месяце, мягкий и даже пушистый, как только что вылупившийся из яйца гусенок. На слух тоже блин давал о себе знать - снятый со сковородки он долго еще вздыхал, но только уже не громко и сердито, а тихо и ласково, как зажмуривший с я кот перед сном. Цвет у блинов золотистый, тоже солнечный и совершенно съедобный. Все, что имеет такой золотистый цвет, - все должно обязательно таять во рту. На вкус..., ничего не скажешь о том, как ароматный, пшеничный, жаркий, пушистый, вздыхающий и золотистый блин тает под стопку. Ничего не скажешь, потому что нет таких слов, чтобы не только сказать - подумать словами.

В состав размышлений героя проникает сознание автора, который метафорически определяет руку когтистой. Эта метафора активизирует в сознание читателя фрейм зверь с соответствующими признаками «жестокий», «ловкий», «безжалостный», которые получают отрицательную оценку в тексте. Анализируя сознания других героев текста, выделяются дополнительные компоненты, характеризующие братьев - «воровство», «ложь». Описание блинов создает некоторый контраст по отношению к героям, т.к. пороки не могут находиться в эстетическом событии рядом с красотой. Следовательно, описание блинов, выступает в качестве метафоры и репрезентирует признаки «добро», «красота», формируя этическую оппозицию: «правда» / «воровство», «ложь», «несправедливость» и тему правдивого и справедливого правителя. РЖ натюрморта в тексте выполняет роль контрастного фона по отношению к модели характера героя. Можно сказать, что писатели учатся приемам создания образа у своих коллег - живописцев. Словесный натюрморт выполняет функцию смыслового контраста по отношению к другим событиям текста.

Прагматика изображения ярче проявляется в живописном произведении, т.к. у живописных образов есть платоническая сила, она преображает частные идеи вообще. Посредством визуальных коммуникаций легче проводить стратегию убеждения (У. Эко). Живописное произведение наглядно и поэтому может воздействовать на реципиента. Яркие тона, сюжеты из деревенской жизни создают спокойное, уравновешенное состояние зрителя, порождают уверенность своих корнях и уважение к традиции. Стиль, композиционное построение, цвет живописных работ 70-х годов, стремящихся к обобщению, стилизации, создает состояние перемен, смятения, ломки прежних устоев, демократизации окружающего. Эти работы создают предпосылки для словесного искусства, которые произойдут немного позже.

Словесные образы более расплывчаты, находятся в зависимости от целого произведения и требуют определенного знания. Для того, чтобы установить текстовую функцию РЖ необходимо совершить три последовательных операции: 1) вычленить из текста, 2) включить в смысловую парадигму текста, 3) идентифицировать основные функции текстового фрагмента, т.е. структуру РЖ необходимо включить в контекст и заставить его участвовать в семантических связях.

Таким образом, жанр словесного натюрморта имеет множество отличий от своего дублетного жанра - живописного натюрморта. Выделяются следующие функции словесного натюрморта в тексте: эмфатическая функция РЖ позволяет определять наиболее существенные моменты в описании (с помощью лексических средств), связанные со смысловым единством текста. Познавательная функция дополняет образ каким-то знанием, репрезентирует скрытые моменты, связанные, например, с движением или временем. РЖ позволяет ориентировать восприятие зрительного образа, как бы вводя в изображение «фактор упорядоченной длительности» (Р. Барт 2003) с концентрацией внимания на самых значимых для последующего смыслопостроения предметах.

В художественном тексте выделяется структурно-семантическое единство, объединенное одной темой и имеющее композиционную целостность. Большую часть лексических единиц составляют глаголы, организующие слот «способ приготовление», «они образуют переходный язык между делом и бытием вещи, между ее происхождением и формой, между техникой и значением» (Барт 2003, с.40). Такое структурное единство образует особый тип текста - рецепт, представляющий собой последовательность операции по технологии приготовления определенных блюд. Выделяют классический рецепт, который входит в состав кулинарных книг, в ХП репрезентируются рецепт как РЖ, и приготовление как ритуализованное речевое действие.

Структура классического рецепта представляет собой схему, в соответствии с которой производится приготовление того или иного блюда. Схема включает ряд последовательно сменяющих друг друга действий, сообщающих при каких условиях должен получиться указанный в заголовке продукт, причем для достижения наилучшего результата действия должны находиться в строгом порядке. Таким образом, рецепт представляет собой определенные правила, передача и хранение которых производится в письменной и устной формах. Письменная форма зафиксирована в кулинарных книгах в виде текста, состоящего из трех структурно-семантических блоков: интродуктивного, основного, заключительного.

Интродуктивный блок представляет собой совокупность номинативных единиц, участвующих в процессе приготовления, с указанием количественны или массовых долей. Основная - является конкретизацией и отражением пер вой в событийном, процессуальном аспекте, когда каждая номинативная единица сочетается с соответствующим предикатом по биолого-химико- культурным основаниям. С целью обращенности к любому адресату используется неопределенно-личная и обобщенно-личная конструкции. Последняя, заключительная часть посвящена рекомендациям по употреблению готового продукта, т.е. семантически связывается с заголовком. Приведем пример рецепта, взятого из «Сборника рецептур блюд и кулинарных изделий для предприятий общественного питания»: Грибной гуляш:

500 г. свежих или 300 г. отваренных грибов, 2-3 луковицы, 2-3 ст. ложки растительного масла, 1 стр. зеленого или красного перца, 1 ст. л. муки, 1 ст. л. томата-пюре, вода, соль, перец.

Грибы и лук нарезать тонкой лапшой, слегка подрумянить в масле, добавить измельченный стручок перца и тушить до готовности. Посыпать мукой, прибавить томат-пюре. При желании можно влить немного воды. Заправить солью и перцем, тушить еще несколько минут.

Подать к горячему картофелю или к салату из свежих овощей.

Классический рецепт представляет собой когнитивную схему, карту, которая получает расширение в художественном тексте за счет возможности текста аккумулировать изменения экономической, культурной жизни, а также оперировать накопленным опытом и все это эксплицировать на страницах письменного текста. Расширение происходит за счет: 1) конструкций предпочтения, 2) конструкций, эксплицирующих сенсорно-вкусовую оценку, 3) конструкций эксплицирующих эмоциональную оценку.

Изменения экономической ситуации, развитие науки становятся причинной появления в дискурсе высказываний с семантикой предпочтения. Предложения предпочтения анализировала Н. Арутюнова в работе «Предложения операционного предпочтения». Высказывания так же как и предложения образовались под давлением «фактора выбора» определенной альтернативы. Альтернативы вполне реальны и не противоречат друг другу и в принципе могут быть совмещены» (Арутюнова 1999, с. 227). Например, отсутствие необходимых средств для приготовления порождает фактор выбора средств из того, что в данный момент имеется: вместо печи гильза или костер. Появление в содержании старого рецепта новых лексем, например, газовая печка (используется для сушки грибов), свидетельствуют о развитии техники и появлении новых приспособлений. В этом случае реципиент обладает свободой выбора, т.к. ни на одно действие не наложено вето. Выбор всегда требует мотивировки и его находят в практической целесообразности, экономичности, в улучшении вкусовых ощущений от съедаемой пищи. Языковое выражение осуществляется с помощью лексических единиц секрет, проще, удобнее, вышла из положения, нашла способ с семантикой «лучше», «проще», «легче», «целесообразнее»:

...но главный секрет, Лисынман сам мне объяснял, в рассоле. Уксус он берет непременно винный, перец какой-то особый и травы разные - у нас такие и не растут. Да это еще чего - Он перешел на шепот. - Лисынман говорил, если в рассоле таком собачину как следует подержать, то на вкус получится почище шашлыка. По-азиатски называемое маринованное мясо «хе». Что корейцы, что китайцы за собаку что хошь отдадут (В. Егоров. Маринованное мясо «хе»).

Рецепт в ХП дополняется конструкциями, эксплицирующими сенсорно - вкусовую оценку. Они включают лексемы (прилагательные и существительные), которые выражают субъективные (авторские) признаки предметов: лакомство, объеденье, деликатес, нежный, сочный, жирный, особый на первый план выдвигаются субъективные признаки: Он был неповторимо вкусен. Никогда в жизни ни до ни после этого, я не ел ничего подобного. Сочный, в меру жирный. Да что там говорить, деликатес, объедение. Так как слов, обозначающих дескриптивные признаки вкуса, мало, для определения вкусовых качеств еды используют объединенные признаки обонятельных, осязательных, тактильных ощущений. Например, ...и такой вкусный был этот немецкий суп! Такое мягкое и сытное распаренное пшено. А запах у чуть румяного поджаренного лука! Даже мелкие кусочки сала попадались (А. Ярош. Вражий суп). Тут я попробовал на ужин вкуснейших копченых бараньих ребрышек. Вырежешь ножом ленту между двумя ребрышками, съешь ее и ребрышки, молодые, гибкие, не окрепшие, хрящевидные еще, обгложешь (Б. Федоров. Рыбный пирог). «Мы не воспринимаем в одно время несколько вкусов или запахов не потому, что различные впечатления смешиваются в душе, а потому что душа получает уже извне один их итог» (Потебня 1892, с. 45). Современные исследования в физиологии свидетельствуют о сопряженности многих сенсорных систем - о целостности сенсорного развития человека, благодаря чему создается образ предмета, включающий субъективные и объективные признаки кушаний и проявляющихся чаще всего при описании запахов, тактильных ощущений и визуальных характеристик.

Экспликация перцептивных и визуальных характеристик воздействует на читателя, позволяет ему виртуально ощутить вкус еды, испытать вместе с героем удовольствие.

Феноменологические ощущения вызывают эмоциональную реакцию, о таком соотношении писал в своей монографии Якоб Беме: «Горькое качество есть сердце всякой жизни», оно источник радости, «сладкое качество есть приятное качество, укрощение яростности», «кислое качество есть утоление и утешение», «соленое качество основа всех основ делает все приятным» (Беме 2000, с. 112), и все эти качества необходимы для ощущения радости жизни, но чрезмерное употребление становится злом и погибелью для человека. Интерпретация удовольствия как реакции на хорошую пищу находит свое выражение в концепте радость, который используется для обозначения эмоционально - психического состояния героя. А. Вежбицкая связывает эмоциональные концепты с ситуациями, типичными для известных переживаний, и эти ситуации могут быть описаны посредством ментальных сценариев (Вежбицкая 1996). Ситуацию радости можно описать следующим образом: человек испытывает радость от того, что он съел то, чего больше всего хотел и его ощущения совпали с представлениями о вкусной пище. Семантическими показателями выступают обще аксиологические предикаты сенсорных оценок, обозначающими отношения между объектами внешнего мира и вызываемыми ими состояниями человека: вкусный, ароматный, очаровательный, волнующий. Эмоциональная оценка может содержаться имплицитно. В любом случае фрагмент, описывающий приготовление, оказывает воздействие на читателя, не позволяя пропустить этот эпизод не замеченным. Эмоционально-экспрессивная оценка напрямую связана с коммуникативными особенностями этого жанра. РЖ рецепта в некоторых ситуациях синонимичен РЖ совета, на что указывают грамматические признаки повелительного наклонения: находчивость проявляй - в ведра картошки навали, засыпь песочком, либо землею, чтоб не просвистывал воздух, и через минуты какие-нибудь кушайте продукт первой важности. В собственном пару! А то еще проще способ есть: насыпь полную артиллерийскую гильзу картох, опрокидывай ее рылом в землю, пистоном вверх, разводи на гильзе огонь. А сам дрыхни без опаски. Сколько бы ты ни спал, сколько бы ни прохлождался - картофель в гильзе изготовится так, что и шкурку и скоблить ножом не надо - сама отлупится (В. Астафьев. Ода русскому огороду).

Художники слова выводят на страницы своих произведений последовательность приготовления блюд, тем самым придавая им эстетическую ценность и красоту, превращая низменное в возвышенное. «Искусство обладает еще одним замечательным свойством. То душевное состояние, в котором находится художник, передается впоследствии читателю, хотя бы ничего об этом душевном состоянии не было сказано» (В.Солоухин). Примером тому может служить выдержка из произведения Солоухина «Третья охота»:

В детстве набирали букетики земляники, которые, право, не уступают букетикам самых ярких цветов. Чтобы ягода не скатывалась с куска мягкого и тоже по-своему душистого хлеба, мы немного вдавливали каждую ягодку в хлебную мякоть и съедали, прихлебывая молоком. Но лучше всего есть землянику так: налить в тарелку холодного молока, крепко подсластить его сахарным песком, терпеливо размешивая, пока не растает, а потом уж и сыпать в молоко землянику, по желанию или исходя из того, сколько собрано. Некоторые предпочитают при этом давить землянику в молоке ложкой. Этого делать ни в коем случае не нужно, потому что молоко от земляничной кислоты хотя и порозовеет, но свернется хлопьями.

Блюдо - это иероглиф отечественной культуры - оно не менее ценно, чем отстроенная церковь или спасенная икона (Генис 2000). Поэтому процесс приготовления должен быть достоянием культурной памяти народа, достоянием искусства, которое выступает как транслятор идей в историческом процессе:

Овсяный кисель - любимейшая русская еда. Это о нем сложена пословица: «Царю да киселю места всегда хватит». В обычные дни его варили в чугунах. Большуха квасила овсяные высевки, заранее пускала в ход сулой, утром его процеживали и начинали варить у огня. На праздники в некоторых местах, например в Тигине нынешнего Вожегодского района Вологодской области, варили кисель в специальных кадушках, опуская в него раскаленные камни. Киселя получалось так много, что про жителей Тигина ходила анекдотического свойства молва. Горячий кисель густел на глазах, его надо есть - не зевать. Хлебали вприкуску с ржаным хлебом, заправляя сметаной или постным маслом. Остывший кисель застывал, и его можно было резать ножом. Из разлевистой крынки его кувыркали в большое блюдо и заливали молоком либо суслом. Такая еда подавалась в конце трапезы, как говорили, «наверхосытку». Даже самые сытые обязаны были хотя бы хлебнуть (В.Белов. Лад).

РЖ рецепт литературно-художественного произведения отличается от классического тем, что он является частью литературного текста и подчиняется его законам. Классический рецепт предназначен только для виртуального реципиента, а в литературном произведении РЖ рецепт включается в диалог персонажей, т.е. в тексте моделируется ситуация, характерная для действительности. Соответственно простой РЖ рецепт в произведении перерастает свои границы и превращается в сложный РЖ - ритуализованное речевое действие приготовления. Процесс приготовления - это сознательное, планомерное создания блюда на основе правил и приемов и по своей трудоемкости ничем не отличается от рисования, конструирования, только кулинарный продукт обречен на скорое исчезновение. Ритуализованное речевое действие представлено в виде скрипта (строится по определенной схеме) и состоит из ряда речевых действий: предложение, процесс, приговоры (текст-оберег), оценка вкусовых качеств, может иметь монологическую и диалогическую форму, но и в одном и в другом случае можно воспроизвести последовательность действий. Поскольку РЖ рецепт включается в фабульное событие, то предикаты, отражающие процесс, употребляются в форме третьего лица, и мы способны наблюдать за процессом.

В художественном тексте приготовление представлено как особое ритуальное действие, которое включает в себя приготовление и сопровождающий его текст-оберега. Текст-оберег получает сакральный статус и магическую силу, отличается от обыденной речи. В качестве оберега может выступать в семиотическом пространстве и молчание и особый вид жестов - перекрещивание, которые получают статус текста и получают собственную семантику.

Молчание, как вид ритуального действия, еще раз подтверждает, что «на всякий звук есть эхо на земле» (А. Тарковский). Молчание можно рассматривать не как отсутствие речевого поведения, а как «разновидность поведения, своего рода уклонение от опасности; это своеобразная не-встреча на вербальном уровне. Поскольку по народным воззрениям голос так же материален, как взгляд и слово, он разрушает границу между человеческим и потусторонним миром, при этом граница может быть разрушена только в том случае, если человек откликнется на - на провоцирующий его «иномирный» голос. Но вместе со звуками человек может отдать и свое благосостояние и в этом случае оберегом выступает молчание и его синонимическая составляющая - тишина» (Цивьян 1999, с. 58). Молчание и тишина не позволяют силам потустороннего мира проникнуть в человеческий мир и помешать приготовлению хлеба, хороший хлеб впоследствии должен вобрать в себя весь окружающий мир и путем вкушения соединиться с человеком, стать частью человеческого существа и символизировать жизнь. Потусторонние силы мешают этому объединению, стараясь сделать так, чтобы еда была непригодна к употреблению. Молчание выступает в этом случае оберегом, его семантика соответствует смыслу ритуала в целом: истощение жизненных и материальных ресурсов, уничтожение пути в сферу смерти, упорядочивание хаоса путем регламентации действия.

В тексте состояние тишины создается за счет нагнетания синонимичных конструкций, имеющих рекуррентную сему «тишина»:

Затевался хлеб, и в доме стояла тишина. По таким дням у них всегда тихо.

Как раз ко времени! Пора было тесто месить. В это утро Дарья Ивановна была еще тише вчерашнего. Теперь она даже не решается ходить на всю ступню. Квашню ставит на табурет без звука; Дрова перекладывает из печи на пол и обратно с предельной осторожностью. И временами вскидывает глаза на темный дверной проем - ей мерещится, что оттуда, из другой комнаты, за нею следят чьи-то глаза, затем на окно - ее беспокоит колыхание занавески. (И. Кириенко. Как испечь хлеб).

Те же самые функции оберега выполнял жест перекрещивания: Дед Родион, царствие ему небесное, в точности помог бы определить тебе, Федька, где машины маху дают. То, бывалыча, на язык возьмет хлебушка, с боку на бок во рту перевалит, и брови в шнурок: «Что-то ныне хлебец не тот? Ай дежу не перекрестили? (Н. Родичев. Теплый хлеб).

Таким образом, вербальное оформление получает ритуализованное речевое действие приготовление вследствие воздействия на него законов литературного произведения, эксплицирующего и второстепенные действия, связанные с действительностью.

Структура текста зависит от того, какую функцию он выполняет в самом тексте. В результате исследования текстов было выделено две функции: 1) эстетическая; 2) структурно-смысловая.

В художественном тексте может активизироваться не все ритуализованное действие, а только его часть - некоторая сцена, описывающая приготовление. Выведение той или иной сцены зависит от замысла автора и направлено на экспликацию концептуального смысла.

Подобная система смыслообразования была рассмотрена Рифатером, согласно которому писатель контролирует процесс декодирования самим кодированием, стараясь привлечь внимание читателя к тем элементам речевой цепи, которые кажутся ему важными и сделать так, чтобы они не ускользали даже при самом поверхностном чтении (Рифатеп 1980). Таким образом, эксплицитная информация участвует в образовании глубинной изотопии текста, имплицитная, которая является частью опыта и легко воспроизводится, участвует в образовании линейной последовательности или поверхностной изотопии.

Кулинарный рецепт как элемент целого текста, как сегмент текста может выполнять текстообразующую функцию, приобретать статус сюжетного события. В противоположность постоянной равномерности в развитии основной смысловой линии связи могут возникнуть смысловые и стилистические пики, которые передают наиболее важное в развитии темы произведения. В этом эпизоде скапливается та лексика, которая помогает раскрыть концептуальный смысл произведения. Эти пики - явления монологической речи и свойственны обычно речи повествователя и внутренней речи героя.

1. Стилистически сниженная лексика:

- при описании приготовления: месил, нюхнул, швырнул;

- при антропологическом описании: пятерня как лопата, лапы.

В объемном баке только что перекрученная масса: красные прослойки, мясо - чуть-чуть, а остальное - белое-белое. Он громадными лапами, как машина поднимал со дна и месил все это. Рядом ведерная кастрюля, в ней размачивались куски хлеба. Наверно, про запас. Но он вдруг пятерней как лопатой, загреб целую гору хлебной массы и швырнул в бак. Потом еще.

Продолжал ловко и сильно месить....

Стае взял с цементного подоконника какой-то темный кусочек, похожий на котлету, быстро понюхал и швырнул в бак....

Он подвинул бак к мясорубке, начал подкручивать какой-то винт. Встал ушел на кухню, быстро вернулся с кастрюлькой, приблизил к ней лицо, вгляделся, нюхнул и стал сливать что-то в бак, коричневое, густое. (Г.Коробков. Котлеты)

2. Отрицательная сенсорно-вкусовая оценка: гнилая картофелина, подгорала, обожгло, отвратительный картофельный дух,

3. Психологическое состояние персонажа во время приготовления с семой «страх», «острожность»: испуганно замер; почудилось; подцепил, наспех обдул, сунул в рот.

Бережно счищал он тупым ножом кожуру с оставшихся картофелин. Вчера и позавчера он жарил чуть больше, чем позволяли запасы (не то, что рассчитывал на них, но предчувствовал: придут ведь, придут!), и теперь осталось лишь на полсковороды. А тут еще одна картофелина, с виду крепкая, оказалась гнилая внутри - отошла почти целиком. Резал мелко-мельче, чем всегда. Когда сыпанул, мокрую на сковородку, зашипело так громко, что он испуганно замер. На весь двор слыхать, почудилось ему. Беря очередную жменю, тщательно стряхивал над миской воду. Вот, вот, ждал он, в дверь забарабанят и, не дожидаясь ответа, распахнут дверь.

Масло из скользкой бутылки лил аккуратно: вдруг не все уйдет, останется? Вероятно, слишком аккуратно - картошка подгорала, и этот запах был приятен ему....

Он бесшумно помешал картошку. Подрумянились или, вернее, подгорели лишь отдельные кусочки, но он не вытерпел и, убеждая себя, что необходимо попробовать, подцепил один ножом. Наспех обдув, сунул в рот. Обожгло.

Он посолил, затем вылил остатки масла, подержал некоторое время бутылку над сковородкой и накрыл крышкой. От масла руки были скользкими. Он тщательно вытирал их полотенцем.

Сковорода была плотно закрыта, но запах картошки успел разрастись на всю квартиру... Как нестерпимо пахло картошкой! В дверь толкнулись, пытаясь открыть ее, затем снова забарабанили, снова толкнули, и все замерло. Но они не уходили. Он различал их слабые голоса. А вдруг, мелькнуло у него в голове, они сообразят, что заперто изнутри и останутся ждать? Но теперь открывать было уже поздно - они все поймут. Он не шевелился. Его плотно обступал густой отвратительный картофельный дух. (И. Киреев. Картошка).

Стилистически сниженная лексика и лексическая маркированность некачественной эксплицируют отрицательную оценку, которая является «сигналом включения автора в повествование и эксплицитное указание на распределение симпатий и антипатий» (Кухаренко 1979, с. 42). Отрицательная оценка при описании приготовления участвует в оценке поступка героя, получающего отражение в сюжетном событии, поскольку отрицательный поступок нагляднее воздействует на обыденное сознание носителей языка и позволяет сделать собственные выводы. Так, в рассказе Киреева «Картошка» главный герой во время голода не поделился жареной картошкой с двумя сиротами-инвалидами и этот поступок мучил его всю жизнь. Но герой осознает свой поступок, что отражается в композиции произведения, в синтаксических повторах одного и того же семантического блока на протяжении всего текста: «Сколько лет прошло. Семнадцать? Восемнадцать? Но картина эта не померкла в его памяти». В рассказе «Котлеты» главный герой-повар работает в столовой и зарабатывает на жизнь воровством и нарушением технологии приготовления блюд, добавляя в них различные отходы, что осуждается повествователем и другими героями, но игнорируется самим героем. Автором воспроизводится процесс приготовления с нагнетанием глагольной стилистически сниженной лексики. Приготовление принимает статус сюжетного события, а именно поступка героя, который осуждается либо самим героем, либо другими героями. Повторы и стилистически сниженная лексика выступают в качестве необходимого компонента в формировании повествовательного субъекта. В рассказе «Картошка», исходя из ранее выделенных лексем, доминирует признаки «страх», «трусость», характерные для воспоминаний; другой компонент, как следствие первого, - «раскаяние», оно вычленяется из повторяющегося несколько раз одного и того же высказывания. Во втором рассказе эксплицируются только отрицательные компоненты личности героя «расчетливость», «корысть», которые отражают социальные пороки общества и должны быть осуждены читателем. Читательскую программу при интерпретации литературы можно сформулировать, словами М.М.Бахтина: «Искусство и жизнь не одно, но должно стать во мне единым, в единстве моей ответственности» (Бахтин 1994, с. 8).

Итак, классический рецепт, эксплицируемый в кулинарных книгах, расширяется за счет эмоциональной и эстетической оценки в XT. В составе XT он превращается в ритуализованное речевое действие - приготовление, состоящее из ряда речевых действий, к которому относится молчание. Фрагменты ритуализованного речевого действия выполняют текстообразующую функцию, обеспечивая оценочность XT. Оценка героя осуществляется в речи повествователя и героев с помощью стилистически маркированной лексики, синтаксических и семантических повторов. РЖ рецепта и ритуализованное действие приготовления выполняют жизнеобеспечивающую функцию, историческую и антрополого-психологическую (формируют модель героя, отражают психологическое состояние). СИЕ, активизируя сюжетное событие приготовление и РЖ рецепта, отражает этические и социальные особенности эпохи.

Ритуальное действие принятия пищи представляет собой единое композиционное целое, которое входит в состав текста и является его органической частью. В его основе лежит фреймовая составляющая - способ употребления, взаимодействующая с речевой сферой персонажей. В результате их соединения формируется единая смысловая единица, которая получает в составе текста диалогический характер. По сравнению с ранее рассматриваемыми типами текстов это самый объемный тип текста, т.к. может это самый объемный тип текста, т.к. может включать в себя и словесный натюрморт и рецепт. С начала и до конца действия участники находятся на сцене, естественно, что в этом случае «повышается семиотичность поведения», значимыми становятся все речи и жесты участвующих в застолье. Рассматриваемое ритуальное действие восходит к обычаю жертвоприношения. С его помощью первобытные люди выражали единение перед богами, а также «коллектив решал жизненно важные задачи по сохранению, воспроизводству и контролю своих основных ценностей» (Байбурин 1993, с. 109).

Процесс принятия пищи имеет в своем составе следующие составляющие: вид еды, участники действия, место употребления, благодаря которым можно выделить следующие типы ритуализованных действий: застолье, чаепитие, распитие спиртных напитков. Для их описания будем использовать принципы и методы когнитивной лингвистики, с помощью которых ситуация приобретает более схематичный вид. Одним из них является «ситуативный принцип» (Монич 1998), раскрывающий общность некоей реальной ситуации, в составе которой активизируются некоторые ментальные структуры - «скрипты», «позволяющие понимать не только реальную или описываемую ситуацию, но и детальный план поведения» (Гинзбург 1979, с. 90). Скрипт состоит из действующих лиц и сюжета. Каждый скрипт связан с серией других скриптов и имеет в своем составе сцены: основные и периферийные: 1) еда, 2) разговор, 3) танцы, 4) песни, 5) тосты. Причем еда и разговор здесь получают весьма условное разделение, так как не могут существовать отдельно друг от друга, они стимулируют друг друга: во время употребления вкусных и хорошо оформленных блюд человек меняется, становится более открытым для общества, более общительным, легче и проще выражает свои мысли. Обратимся к основным типам ритуального действия.

Застолье выступает как тип текста, имеющий свои границы и предусматривающий смену субъекта повествования и сконцентрированность лексических единиц фрейма - способ употребления. В качестве формальных показателей может выступать смена монологического повествования на диалогическое, поскольку застолье понимается как собрание и общение между собой близких и дальних родственников, знакомых за общим столом, накрытым разнообразными яствами. В памятниках письменности это слово появляется не ранее XVI в. Более древним является слово «лир», зафиксированное уже в первых летописях и эпических жанрах фольклора. В XX в. название «застолье» закрепляется исключительно за праздничным столом и угощением. Долгая история существования застолий способствовала разграничению видов и типов застолий в зависимости от того, по какому поводу собирались люди. Топика застолий определяется оппозицией праздничное / будничное. Будничные застолья являются атрибутом повседневной жизни: семейные обеды, ужины. Праздничные подразделяются на поминальные и собственно праздничные. Основное предназначение поминального застолья - накормить душу усопшего, установить связь с умершими родственниками, то есть снять границы между «этим» и «тем» миром, символически объединить всех в единый род.

Но застолье понималось всегда как проявление веселой, разгульной праздничной стихии. В России оно всегда имело общинный характер, выделялись общинные, семейные, мужские, детские праздники. Они были обусловлены социальными и географическими принципами - посев, сбор урожая. Традиции русского застолья были унаследованы эпохой 60-80-х годов, возрождавшей национальную обыденную жизнь человека. Принцип проведения большей части праздников восходит к братчине-пиру, когда жители села, деревни несли на праздненство продукты, имеющиеся в доме, т.е. устраивали застолье в складчину: Мать и немая тем временем протопили баню на скорую руку, отец сбегал в лавочку. Кто принес сальца в тряпочке, кто пирожков, оставшихся со дня, кто пивца-медовухи в туеске - праздник случился нечаянно, хозяева не успели подготовиться. Сели к столу затемно (В. Шукшин. Степка / Застолье как ритуальное действие, как скрипт имеет следующую схему или состоит из ряда сменяющих друг друга событий: приглашение, еда, танцы, разговоры, песни, благодарность, уход.

Застолье всегда связывалось с пляской, которая получает свое языковое выражение в текстах литературы. Праздник позволяет человеку раскрепоститься уйти от бытовой жизни и самовыразиться в пляске, танце. Семиотическая природа танца рассматривает жесты, движения по половому признаку, и наделяет их идеальными свойствами, проявляющимися в натуре человека. В танце мужчины проявляется физическая сила, удаль, крепость, сноровка: Ермолай, недолго думая, пошел вколачивать одной ногой, а второй только каблуком пристукивал... И приговаривал: «Оп-па..., ат-та, оп-па, ат-та». И вколачивал и вколачивал ногой так, что посуда в шкафу вздрагивала (В. Шукшин. Степан). Семантика женского танца символизирует представления о настоящей женщине, нежной, красивой, изящной:... выпрямилась, сделала руки в бока и с дрожащей улыбкой на лице, которая однако все укреплялась и светлела, мелко, мелко перебирая ногами, плавно пошла по кругу (В. Проскурин. Далекая звезда).

В художественном тексте получает еще одно застольное событие - чаепитие. Чаепитие представляет собой такое же ритуализованное действие как застолье. Собраться за столом в этом случае означает собраться за чайным столом, за питьем чая. Традиция пить чай пришла из Китая так же как застолье из Древнего Рима. Чаепитие имеет ряд отличий. Если для застолья характерно веселье, песни, танцы, то для чаепития - покой, погруженность в собственные переживания. Ябуноути Тикусина в своем трактате «Беседы об исконном течении в чайном действе» (яп. «Гэнрю Тява») писал: «Сущность чайного собрания заключается в том, чтобы на нем царили глубокая гармония, глубокое почитание, глубокая чистота, глубокий покой» (Игнатович 1997, с. 10). Гармония предполагает внутренний консонанс между участниками чаепития, когда перестают ощущаться различия между «гостями». Почитание заключается в том, чтобы участник с почитанием относился к собравшимся за столом. Участвовать в чайной церемонии можно только с чистыми помыслами, без корыстных намерений. Во время чаепития должен царить покой, не должно быть раздражения и волнения (там же). Чаепитие также может быть представлено в виде скрипта, состоящего из слотов: процесс чаепития, рассказ. Во время современного чаепития, которое находит отражение в литературе, данные принципы сохраняются.

Если застолье и чаепитие - это древние формы ритуализованного действия, то явление, появившееся намного позже и получившее распространение в XX веке, связано с распиванием спиртных напитков. Такое действие обрело статус ритуализованного благодаря своей распространенности, наличию структурных канонов, возникшей позже знаковой природе и существовавших речевых определений описанного явления, которое репрезентировали как «выпивку», «на троих», «на двоих». Его возникновение было обусловлено рядом социально- экономических причин. Отъединившись от застолья, вновь возникшее действие приняло более упрощенные формы, не требовалось большого количества блюд, стола, все ограничивалось наличием соленых огурцов и спиртного напитка в виде водки, пива или самогона, которые могли употребляться в любом месте на подоконнике, сидя на земле, на бочке в пивном баре. Существенно отличались от предыдущих действий мужским составом по сравнению с смешанным, в котором могли принимать участие и мужчины и женщины. Участниками становились даже незнакомые люди, дружественный, доброжелательный настрой сплачивали их. По выражению П. Вайля и А. Гениса «все эти под воротные «на троих» были как бы вариантом традиционных неорганизованных форм общения, которые Н.И. Бердяев считал проявлением «коммюнотарности», противопоставляя их социальности и семейственности Запада» (Вайль, Генис 1998). Коммюнотарность, в понимании Бердяева, «есть духовное качество людей, общность и братство в отношениях людей, и она совсем не означает какой-то

реальности, стоящей над людьми и ими командующей. Коммюнотарность оставляет совесть и оценку в глубине человеческой личности. Совесть одновременно может быть личной и коммюнотарной. Коммюнотарность обозначает качество личной совести». То есть здесь царит «чувство локтя», артельности, коллективной близости, соединение личного и общего в преодолении трудностей, взаимной помощи.

Воспроизведение элементов бытовой жизни (еды) и влияние его на человека, на его жизнь в обществе становится центральной проблемой искусства 70- 80-х годов, для которого «всякая материя жива, родственна человеческими переживаниями и устремлениями», бытовая жизнь наглядна, а значит, легче воспринимается сознанием и через наглядность можно познавать действительность. То есть элементы повседневной жизни дают возможность провести анализ эпохи и живущего в нем человека. В этом случае все виды ритуализованных действий выступают в виде законченного целого, имеющего свою композиционную структуру, замысел и предметное содержание. Т. е. рассматривается как совокупность универсальных отношений, как инвариант, способный производить значения по созданию и преобразованию объектов, или создавать, то, что Леви-Стросс и Эко назвали кодом культуры.

Необходимой составляющей становится речевая коммуникация во время застолья, которая связывает всех участников воедино. При этом говорящие облекают свои мысли в соответствующие жанровые формы, «иногда штампованные и шаблонные, иногда более гибкие, пластичные и творческие. «В каждую эпоху развития литературного языка задают тон определенные речевые жанры», они «чутко и гибко отражают все происходящие в жизни изменения», причем «каждый жанр обладает своими способами, своими средствами видения и понимания действительности» (Бахтин 1979, с. 237). Кроме того, «важной характеристикой речевых жанров является присущая всем культурным образцам функция интеграции индивидов в социум» (Долинин 1999, с. 11). «Жанры речи являются относительно устойчивыми формами духовной социокультурной деятельности на ступени ее объективации посредством системы речевых действий в тексте как единице общения. Репертуар организации жанров речи определяются сложившимися идеологическими системами» (Бахтин 1997, с. 361). Жанровые формы допускают разную степень свободы в развертывании содержательно-смысловой стороны сообщения. «Большая или меньшая стереотипность жанров речи зависит от типа организации познавательно-речевых действий» (Салимовский 2000, с. 163). Речевые жанры детерминируются в художественном тексте замыслом автора и социальной действительностью (континуумом).

Неотъемлемой частью любого застолья является беседа. В нашем исследовании она реализуется в художественных произведениях, т.е. «входит в реальную действительность только через художественный текст и становится событием литературно-художественной жизни» (Бахтин 1997, с. 58). Она представляет собой композиционное целое, функционирующее в рамках какого-то определенного авторского замысла. «Замысел относится к явлениям упреждения предстоящего текста, характерным для письменной речи. Упреждение характеризуется как положительная сила, способствующая формированию связности и целостности текста» (Жинкин 1998, с. 34). Замысел свойствен не отдельному предложению, а целому тексту. М. Бахтин отмечал, что замысел определяет целое высказывание, его объем и границы. Беседа, входящая в текст, поли-интенциональна, то есть имеет более одной цели, первая (макроинтенция) возникает в сознании автора и влияет на выбор типа диалога, вторая - выбирается самим героем и обусловлена ситуацией, следовательно, в текст попадают явления дискурсивного порядка, связанные с передачей разговорной специфики.

Замысел автора находится в рамках той культуры, о которой ведется повествование, по высказыванию Бахтина, он сочетается в неразрывное единство с объективной предметно-смысловой конкретной ситуацией общения, ориентирующиеся в ситуации и в предшествующих высказываниях «. Оно действует в рамках своей эпохи

И.Н. Борисова разработала модель замысла разговорного диалога, которая «отражает явление полиинтенциональности и включает в себя осознаваемые и подсознательные цели коммуникантов в ситуации общения. Типовые коммуникативные интенции сгруппированы в блоки: а) модально-фактический, интенция которого «направлена на поддержание контакта в определенной тональности»; б) содержательно-тематический выражается «в выборе темы»; в) интенционально-коммуникативный формирует «интенции, обеспечивающие развертывание диалога»; г) акционально-практический, содержит установку на речевую координацию практических действий в процессе совместной деятельности для достижения перлокутивного эффекта» (Борисова 2000, с. 248)

Учитывая информацию, заключенную в блоках: особые внутренние границы диалога, предметно-смысловую исчерпанность темы высказывания, авторский стиль, персональный состав участников беседы формируются типы диалогов: непринужденный диалог, информационный, акционально-практический.

«Предметно-смысловая исчерпанность может быть различной - она может быть предельно полной, в тех случаях, когда речевые жанры носят максимально стандартный характер и где творческий момент почти вовсе отсутствует. В отдельном художественном произведении тема «раскрывает определенный аспект основного предмета описания, содержащегося в замысле, представляет собой понятый и эксплицированный замысел автора, реализованный в словах и декодированный на основе смысла. Это означает, что текстовые и языковые элементы образуют целостную структуру содержания, с помощью которого становится ясной роль и функция каждого элемента текста, в том числе и лексического» (Новиков 1983, с. 52).

Авторский стиль определяет экспрессивный момент, т.е. субъективное эмоционально - оценивающее отношение говорящего к предметно-смысловому содержанию своего сообщения. «Экспрессивная интонация - конститутивный признак высказывания, поскольку, выбирая слова, мы исходим из замышляемого целого высказывания, а это замышляемое и созидаемое нами целое всегда экспрессивно, и оно-то излучает свою экспрессию на каждое замышляемое нами слово». Отбирая слова, мы заключаем их в определенные формы - речевые жанры, при этом мы не нанизываем слова, не идем от слова к слову, а как бы заполняем нужными словами целое. «В каждую эпоху есть авторитетные высказывания, на которые опираются и ссылаются, есть какие-то словесно выраженные ведущие идеи «властителей дум данной эпохи» (Бахтин 1997), которые раскрывают особенности эпохи. Особое внимание необходимо уделить взаимоотношениям адресата и адресанта: различные жизненные установки, социальный статус говорящих влияет на выбор темы и речевого жанра. «Отбор всех языковых средств производится говорящим под большим или меньшим влиянием адресата и его предвосхищаемого ответа» (Бахтин 1997). Адресатом может быть и сам читатель, выступающий таким же собеседником только не героя, а автора. Таким образом, устанавливается диалогичность высказывания не только внутри текста, но и за его пределами.

Художественный текст имеет своего автора и репрезентирует ту или иную эпоху, соответственно с помощью соответствующей комбинации речевых жанров и их стилистических особенностей гибко отражаются все происходящие в общественной жизни изменения. «Высказывания и их типы - это приводные ремни от истории общества к истории языка» (Бахтин 1997, с. 256). Итак, тип диалога устанавливается на основе прагматического содержания доминирующего блока замысла в структуре данного коммуниктивного акта: участники общения, намерения, настрой участников, социальное положение и авторская интенция.

В информативном типе диалога преобладает содержательно - тематический блок, а тональность беседы определяет модальный блок. Тональность создается повествователем через описание окружающей обстановки, мимику и жесты героев: Если заглянуть в чистенький дворик», присесть к столику за чаек (он непременно будет заварен вишневыми или смородиновыми веточками с листьями) - употребление уменьшительно-ласкательных суффиксов, и синтаксических конструкций с союзом «да» создает особую атмосферу сказочности: Подперла щеку рукой, пригорюнилась и стала рассказывать - состояние задумчивости, грусти создает почву для длительного рассказа. Обстановка настраивает героев на созерцание всего того, что будет сказано, на долгое обдумывание, поэтому для художественного воплощения данного события писатели чаще всего используют субъективированное повествование. «Ц. Тодоров связывал субъективированное повествование с «рассказом о себе», в котором рассказчик выступает в роли одного из действующих лиц и для которого характерно «отождествление я персонажа-рассказчика с настоящим субъектом повествования», и рассказ о других, который может принимать сказовую форм с точным воспроизведением речи рассказчика» (Тодоров 2001, с. 180). Активную речевую позицию в диалоге занимает персонаж, который излагает какую- либо информацию. Этот тип диалога, может быть, свернут путем исключения из него вопросов и установления логических и временных связей между репликами. Ведущей жанровой формой этого типа является рассказ.

Участниками таких бесед являются люди преклонного возраста, которые многое видели в жизни, любят рассказывать и любят, чтобы их слушали. Ретроспективное воспроизведение касается военного времени, тяжелой жизни в тылу, стойкости простого русского человека, потерявшего в войну многое и не отчаявшегося. Эти темы шли в ногу с обширной литературой, посвященной Великой Отечественной войне, на страницах которой ветераны свидетельствовали об ужасах войны. Множество рассказов посвящено человеку труда. «Гуманизм советского общества - общества людей труда проявляется в отношениях между людьми, складывающимися прежде всего в трудовых процессах, ибо честное сознательное отношение к труду - первооснова социалистического образа жизни» (Мир. 1983).

«Рассказ рассказчика может развиваться в формах литературного слова и в формах устной речи» (Бахтин 1994, с.405). Но в обоих случаях чужая речь используется автором в определенных целях. Герои рассказывают о тружениках, в их речи слышен не только их собственный голос, но и голоса народа, руководства, т.е. описываемый герой с позиции одного рассказчика получает характеристику всех окружающих людей и в результате создается объемный полифоничный речевой образ героя-труженика, смоделированный путем повторения одной и той же семы, одного и того же смысла в разных сознаниях и сконцентрированный в сознании одного персонажа: Тут разный народ работал, но хорошего хлеба всегда ждали как праздника, а теперь праздник стал каждый день! Афанасия Петровича люди любовно называли «нонвай», что значит пекарь, ну, как бы лучше сказать, с большой буквы, а в особых, официальных случаях - нонустаси» - мастер хлеба. Все привыкли к пышным караваям в пустыне. Сгоряча он даже пожалел об этом. Полусырые лепешки забыли, вспоминать не хотели. А караваи скоро не забудут (Д. Холендро. Хлеб). Такое наложение сознаний имеет отражение и в жанровой сфере: рассказ можно рассматривать как субжанр, который содержит в себе ряд поджанров - просьба, похвала и др.

Одной из основных функций информативного диалога является стилистическая функция, направленная на устную речь, о ней очень точно сказал Е. Богданов в рассказе «Чаепитие у Секлеты»: Язык - живой организм. В последнее время он заметно сдал, занемог под натиском массовой, (а следовательно, обезличенной) информации и, конечно же, нуждается в притоке свезшей крови. Свидетельством тому, изобретение неологизмов как самодельного, так и земного производства. Лично я против неологизмов. Я считаю изобретение неологизмов признаком не сведущности литератора или же его спешки. В самом деле, кладовые народных говоров ломятся от словарного изобилия: зачем жe кричать, придумывать какие-то кривые слова?. Поэтому темой таких рассказов являются не повседневные события и «действия, отличающиеся некоторыми аномалиями, отклонениями от нормы» (Борисова 2002). Они обладают высокой степенью занимательности, при этом ощущается стилевое разнообразие форм языка: авторами эксплицируются просторечные формы, наиболее органично сочетающиеся с легендами, историями, в которых присутствуют элементы фантастики. Тематика сменяющих друг друга рассказов обозначается самим повествователем: Николин урок или сказ про великую любовь мастера Николы Никитича к Настасье кружевнице и обратно, Ермак или сказ про семь испытаний, смертельная экзекуция, или сказ про то как одноногий двухголового обманул; про Фросю, как я гадалкой сделалась (Е. Богданов. Чаепитие у Секлеты). Но видеть в этой речи только установку на устную речь было бы неверным, поскольку слово обладает «двуголосостью» (Бахтин 1994). Поэтому интенциональная направленность этих рассказов характеризуется не только репрезентацией особенностей языка, но и традиций, связанных с особенностями характера человека.

В акционально-предметном типе диалога доминируеют интенционально - коммуникативный и акционально-предметный блок. Микроинтенции связаны с практической деятельностью участников, причем собеседники социально дистанцированы. Поэтому при анализе диалога необходимо учитывать позиции адресата и адресанта. Динамика этих отношений представляет собой «особую линию общения, которая накладывается на линию развития темы» (Карасик 2002, с. 162). В связи с чем выделяется большое количество речевых жанров и соответствующих им стилей, находящихся в зависимости от общественного статуса. Тематика бесед касается бытовой и производственной жизни персонажей.

Процитируем разговор председателя колхоза и Пелагеи из рассказа Абрамова:

Ну и удозорила - и о сене напомнила, и об Альке словцо закинула. С сеном вот уж не думала - оказалось просто. «Подведем Павла под инвалидность, как на колхозной работе пострадавши. Дадим участок».

А насчет Альки, как и весной о первом мае, начал крутить:

- Не обещаю, не обещаю, Пелагея. Пущай поробит годик-другой на скотном дворе. Труд-основа...

- Да ведь одна она у меня, Василий Игнатьевич, - взмолилась Пелагея. Хочется выучить. Отец малограмотный, я, Василий Игнатьевич, как тетера темная...

- Ну ты-то не тетера.

- Тетера-тетера, Вася (тут можно и не Василий Игнатьевич), голова-то смалу мохом поросла (наговаривай на себя больше: себя роняешь - его подымаешь.

- Ладно, подумаем, - проворчал сквозь зубы председатель.

Целеустановка диалога появляется в результате возникновения бытовой потребности и желания ее удовлетворить. Ведущим речевым жанром является просьба, которая представляет собой вежливое побуждение адресата к действию. Поскольку адресат не обязан выполнять действие, о котором просят, говорящий стремится построить свое высказывание так, чтобы оно как можно более эффективно воздействовало на собеседника. В этом случае говорящий применяет различные виды тактик. РЖ просьба может сопровождаться обещанием. Но коммуникативная ситуация с лицами разного социального статуса устанавливает определенные ограничения на свободный выбор тактик, в этом случае РЖ просьба сопровождается РЖ объяснением или самоуничижением.

По мнению А.А. Пушкина, «стиль доминирования включает следующие речевые акты: категорические директивы без права свободы выбора со стороны адресата, акты положительной самооценки, включая акты хвастовства, акты отрицательной оценки партнера, его деятельности и компетенции, акты унижения и оскорбления». В случае, когда микроинтенция исходит от вышестоящего лица, структура и тональность разговора полностью меняются. Обладание статусом позволяет человеку ожидать и требовать определенного отношения со стороны других людей и им же принадлежит право выбора темы и соответствующей лексики, что создает особую тональность, проявляющуюся в эмоционально-экспрессивном настрое собеседников. Приоритеты остаются за людьми более высокого социального статуса даже в выборе еды и напитков: Мы коньячку выпьем, а рабочему классу тому водочки подавай. Правильно я говорю (В. Егоров. Маринованное мясо «хе»).

Основным РЖ при беседе начальника и подчиненного является упрек, предостережение. Человек с более высоким социальным статусом может открыто выносить оценки, воспроизводя все плюсы и минусы оцениваемого объекта и в любом случае оправдывать себя. Он пытается контролировать поведение подчиненного и оказывать воздействие на его эмоциональную и психологическую сферу. Подчиненный же для того, чтобы не прервать гармоничную беседу вынужден соглашаться или молчать, например:

Должности моей завидуете? А я, между прочим, за кресло свое не держусь. Кто хочет, занимай! Да, вот хоть ты, рабочий класс. Только учти некоторые обстоятельства. Ты сейчас сколько работаешь? Восемь часов - и гуляй. А у меня рабочий день полные сутки. Случись где ЧП, ночь не ночь - будят, разбирайся, принимай решение. Ты вот строитель, строй хорошо - и весь спрос с тебя. А с меня и за тебя спросят, если объект вовремя не сдашь, и за него - если он поставки не выполнит, и за дороги - почему плохие? (В. Егоров. Маринованное мясо «хе»).

Ситуации упрека контрастируют с ситуацией похвалы, одобрения. Давая оценку, говорящий присваивает себе право представлять общество и таким образом утверждать более высокое социальное положение. РЖ похвалы создает эмоциональный фон, является частью модально-фактического блока, участвует 2 формировании контакта: Хорошая у нас растет молодежь, боевая, а, Андрей Павлович? Как человек обличенный властью, он имеет право советовать, указывать. «Тот, кто советует, ситуативно наделен статусом вышестоящего; тот, кому дается совет, находится в затруднительном положении; советующий выражает положительное отношение к тому, кто нуждается в совете. Тот, к кому обращен совет, вынужден примириться со статусом нижестоящего, обязан согласиться с констатирующей частью совета» (Карасик 2002, с. 125): Да плюнь ты на товарищей! - неожиданно зло сказал районный начальник. - Где это ты видел их, товарищей-то? Кто тебе налил - тот и товарищ! (В. Егоров. Маринованное мясо «хе»). Обычно содержание этого РЖ эксплицирует нормы поведения и морали в обществе, противоположное вскоре ведет к постепенной деградации межличностных отношений. Последствия такого наказа репрезентируются во внутренней речи рабочего: Сегодня товарища на что хочешь променяют – за жратву, за выпивку, за машину, за бабу, за дачу, за должность (В. Егоров. Маринованное мясо «хе»).

Раскрыть особенности человеческих взаимоотношений в современном обществе может человек более высокого социального статуса. Ему дана возможность свободно и открыто вести себя, заставляя окружающих прислушиваться к своему мнению. Макроинтенция таких диалогов состоит в том, что автор посредством чужого сознания пытается высветить современные пороки общества, в то же время авторская точка зрения может быть зафиксирована во внутренней речи или в прямой речи героя с низким социальным статусом.

Таким образом, в этом типе диалога наблюдается два вида «ходов: «основные - выражают сущность конкретного речевого жанра, а дополнительные - представляют собой выражение мотивировки, демонстрацию уважительного отношения, дополнительные ходы реализуются на определенной дистанции».

Самым распространенным типом диалогов в литературе 60-80-х является фактическая беседа или не принуждённый разговорный диалог. В нем доминирует модально-фактический блок, отражающий особую значимость для участников коммуникативного акта корпоративной этики, которая определяет общую этическую тональность дискурса. Для непринужденного разговорного диалога основной целью, формирующей макроинтенцию модально - фактического замысла, является общение в целях поддержания контакта и отношений, социального самоутверждения ценности личности, ради удовольстви от общения. В то же время нельзя говорить о бесцельности такого общения, Т.Г. Винокур отмечала, что «явная или неявная цель всегда присутствует в любой деятельностно-квалифицируемой категории» (Винокур 1993, с. 71). Непринужденный диалог членится на ряд содержательно-тематических блоков (тем), обусловленных полиинтециональностью разговора. На жанровом уровне наблюдается также частая смена жанровых образований. Такое разделение И.Н. Борисова назвала диверсификацией макроинтенции, которая играет интегрирующую роль, макроинтенция выступает в тексте в качестве инварианта (Борисова 2000). Говоря о жанровом своеобразии бесед нельзя обойти проблемы стилистической маркированности дискурса, которые проявляются в использовании особой лексики. Так как все три типа диалогических дискурсов относятся к бытовому разговору, соответственно и лексика, оформляющая речь персонажей, разнообразна: начиная от книжной и заканчивая грубой просторечной. В языке второй половины двадцатого века было принято поминать речевую грубость большевиков и заложенную в тоталитарном языке агрессивность.

Инициальная часть содержательно-тематического блока беседы отражает текущие события из жизни говорящих, что реализуется в РЖ расспрос: расскажи...; как вы там жили... и т.д. Здесь формируется контактоустанавливающая функция и проспективная, т.е. собеседники удостоверяются, что у них есть общие знания, общие намерения, которые могут быть репрезентированы в дальнейшем гармоническом общении. Речевой реакцией на визуальное восприятие различной еды на столе становится РЖ рассказа. Он строится на основе смыслового подхвата, когда один говорящий начинает, а другой продолжает:

- У меня дома тоже орехи растут, - сказал Лукин, - могучие деревья. Все же юг это хорошо. Хотя бы наш. Тепло, виноград, абрикосы, яблоки. У вас - скуднее.

- Зато у нас - ягоды. И яблоки тоже. А у вас, наверное, дача, сад, огород? - спросила Катерина.

- Все у меня есть, - ответил Лукин. (Б. Екимов. Пирожки на прощание).

Непринужденное общение во время застолья включает в себя отдельные реплики, касающиеся прошлого, настоящего говорящих, которые репрезентируются в РЖ похвалы, оценки, упрека, испуга, комплимента, шутки, иронии - их количество велико, т.к. темой может стать любая информация, известная обоим говорящим. Такой РЖ можно назвать комплексным и определить его как болтовня, треп:

- Любил ты потрепаться?

- Неправда, я был очень скромным.

- Ну, да.

- Никто ж не знает, каким я был наедине.

- Знают, разведка работала.

- Что, например?

- О, как ты любишь о себе слушать!

- Не скрываю: люблю комплименты

- Грех на нас. Разбаловали мы тебя. Слишком много внимания уделяли... (В. Лихоносов. Тоска-кручина)

Предметно-смысловое содержание бесед может развиваться вокруг одной темы таким образом, что каждое сознание излагает свою позицию. Взаимодействие таких точек зрения носит диалогический характер, поскольку диалогический подход, по мнению М.М. Бахтина, возможен к любой части высказываний», даже к отдельному слову, если оно воспринимается не как безличное слово языка, а как знак чужой смысловой позиции, как представитель чужого высказывания».

Тема молодежи поднимается многими героями в связи с тем, что новое поколение, рожденное уже в новой стране многое приобрело, но и многое потеряло. У старшего поколения вызывает уважение образованность молодежи, что и отмечается в используемом ими РЖ похвалы, который моделируется на основе сравнения прошлой и современной жизни: А мне они нравятся, честное слово, знают много. Ведь мы как учились? Ну прямо в те Dice годы учились, знаете как это было: тоже - давай, давай! Двигатель внутреннего сгорания? - изучай быстрей и не прыгай больше. Пока хватит - некогда. Теперешние - это совсем другое. Я чувствую, старшей со мной уже скучно (В. Шукшин. Мастер).

Противоположное отношение к молодому поколению выражается в РЖ осуждения. Неодобрение и критику вызывают лень и апатия молодежи, что эксплицируется в оценочных предикатах: лодыри, черти, эх, и работнички. В речевых тактиках героев используются воспоминания, с помощью которых осуществляется сравнение жизни старого и нового поколения, в этих сравнениях ощущается скрытый упрек ко всему поколению, сопровождающийся эмоционально-экспрессивным оттенком раздражения: Ему, подлецу, за ездку рупь - двадцать кладут - можно четыре рубля за ездку заробить, а он две ездки сделает и коней выпрягает. А сам, хоть об лоб поросят бей - здоровый. А мне двадцать пять соток за ездку начисляли, и я по пять ездок делал, да на трех, на четырех подводах, трудодень заробишь, да год ждешь сколь тебе на его отвалят, а отвалили шиш с маслом. Тебе полторы тыщи в месяц неохота заробить, а я за такие денежки все лето горбатился (В. Шукшин. В профиль и анфас).

Тема труда продолжает развиваться в других беседах. «В обществе послевоенных лет сложился стереотип трудовой деятельности, считалось, что труд - основа жизни, мера человека социалистического общества, труд - это борьба, а любая борьба требует мужества». Неоднозначный подход к этой теме свидетельствует о разрушении идеала трудовой деятельности на благо отечества, созданный ранее. До сих пор у простого человека вызывают восхищение люди умеющие работать, отдающие все силы и энергию работе. Речевую реализацию такая позиция получает в РЖ похвалы: А его родителя, Родиона Евстафьича не застал в живых? Не застал, выходит... Старшие-то, кто жив, Родиона за хлеб почитали. Не пек он, сеял удачливо, урожай чуял. И в печеном тоже толк ведал. В Бога не ругался, а по верхним этажам крепким словом прохаживался, коли хлебом не угодишь. Мог и по хребтине съездить, если неуважение к пище замечал (Н. Родионов. Теплый хлеб).

В 60-70 годах XX века произошли изменения в жизни, результаты труда теперь измерялись в количестве приобретенных на заработанные деньги материальных благ. Поэтому эксплицируется речевой РЖ хвастовства, когда говорящий перечисляет все предметы, вещи, которые он смог заработать для жизни: Работаю завгаром, сотня машин в подчинении. Хозяин. Жена кассиром в гастрономе. Дочка замужем, сын, он у меня припоздалый, зато талант, между прочим: математику как семечки щелкает. Для нынешнего века инженером быть. Первым человеком. Дальше пойдем. Квартира - три комнаты - в полный габарит. Оклад кругленький, да жинка сотняшку приносит. Премиальные, профсоюзные блага. Как видишь, опять отдохнул, силенок в тело накачал. Всем польза: производству, жене, детишкам (А. Ткаченко. Горькое пиво на пристани).

Ценностные ориентиры меняются, теперь главным в жизни человека становится вещь, способствующая самоутверждению в обществе, самовнушении»? собственного достоинства. Преклонение пред материальными ценностями и обожествление вещей, стремление любой ценой обладать атрибутами так называемой престижности, комфортности, новейшей моды, когда это противоречит здравому смыслу становятся необходимыми составляющими вновь появившегося концепта вещизм (Фомин 1989). Вещи определяют социальное положение в обществе, цель жизни сводится к приобретению престижных вещей. Обесцениваются такие понятия как труд, труженик, самоудовлетворение от проделанной работы, исчезает соответствие между затратами на труд и полученными результатами. Такое положение объясняет причину безразличного отношения к труду, причину появления РЖ обиды, имеющего в своем составе вопросительные и восклицательные конструкции: Нам же вечно больше других надо... - Моторы, кузова, задние мосты, хедеры, захеры. По мне лучше лечь на дно. С отстающих какой спрос? За коровий десант слышал? Конечно, об этом в газетах не пишут. И в телевизоре не показывают. Совхоз «Заря», знаешь, вечно в хвосте плетется, так их чуть не из соски поят. Коров французских выдали как отстающим по животноводству. Породы «шароле». (Ю. Нагибин. Эх, дороги).

Игнорирование личности настоящего труженика и запоздалая оценка его трудовых качеств приводят к возникновению РЖ упрека, и синонимичных ситуаций самообвинения, угрызений совести. В художественном тексте он получает свое отражение во внутренней речи героя, поскольку гармоническая беседа предусматривает равенство между сидящими за столом и дружественную тональность без оказания какого-либо давления на окружающих: Пелагея слушала-слушала эти слова и вдруг подумала, а ведь это правда, святая правда.

Безотказно как лошадь, как машина работал Павел в колхозе. А кто ценил его работу при жизни? Кто сказал ему хоть раз спасибо? Правленье? Она, Пелагея? Нет, надо правду говорить: она ни во что не ставила работу мужа. Да и как можно было во что-то ставить работу, за которую ничего не платили (В.Абрамов. Пелагея).

Материальная сторона не интересует большую часть героев, поэтому они не понимают зачем работают, душа их стремится к свободе и воле, но вскоре обнаруживается собственное неволие и ничего не остается герою, кроме как выражать неудовольствие судьбой и эксплицировать его в речевом РЖ жалобы: А я не знаю для чего работаю. Ты понял? Вроде нанялся, работаю. Но спроси, для чего?» - не знаю. Неужели только нажраться? Ну, нажрался, а дальше что? - Что дальше-то? Душа все одно вялая какая-то (В. Шукшин. В профиль и анфас). Далее герой воспроизводит все признаки современного счастья в утвердительных конструкциях и, в конце концов, завершает рассуждения выводом о перевернутости сознания современного человека, - все это находит воплощение в РЖ испуга: «Боюсь очага, в очаге потонет все. Жить будешь с оглядкой на него. Я все больше поражаюсь: как мало, оказывается надо человеку для счастья. Достанется ему в очереди свежая рыба - счастлив. Вступил в жилищный кооператив - счастлив, съездил в отпуск на юг - вообще будто в Италии побывал. Муж ради семьи не заступился за честного человека и тем сберег свое место - жена счастлива! Ужас!» (В. Лихоносов. Тоска-кручина). И тогда начинает человек пить, «жизнь для него становится как сон, как утренний туман», и пьет «русский человек обыкновенно больше с горя, чем ради веселья. Даже его кутеж, его веселье как-то незаметно переходит предел и становится источником расточения материальных и духовных сил, источником «горя» (Вышеславцев 1995, с. 56).

Выпивка, распивание спиртных напитков осмысляется как почва, фундамент интимного, доверительного стиля, это «порождает специфическую откровенность речи», которая «выражается в стремлении как бы к полному слиянию говорящего с адресатом речи» (Бахтин 1997, с. 293). Тревога, обида, жалоба - такие РЖ, которые требуют более тесного общения, в кругу двух, трех человек и от собеседников требуется понимание, согласие, чтобы ни одно слово не ушло в пустоту. Такое желание могла удовлетворить только беседа на двоих или троих, поэтому в 60-80-х годах получает распространение ритуализованное речевое действие распивание спиртных напитков, где речь сопровождает выпивку. Но всеобщему пониманию помогает не только чуткость воспринимающего, но и действие спиртных напитков, размягчающих сердце, затуманивающих сознание, способствующих более интимному общению.

Действие спиртных напитков меняет отношение человека к жизни, переворачивает сознание и воображаемое представляет за действительное, это состояние герои называют «настроиться на подкорковые импульсы» (В. Полторакин. По стакану сухого). Человек начинает ощущать себя героем, исключительной, сильной личностью, чья воля, желания и поступки не подчиняются никаким ограничениям. Экспликация этих качеств и ситуация долженствования лежат  основе речевого жанра «мечта», когда говорящий воспроизводит в речи то, что создано его воображением:

Но ты не знаешь, как горят огни в большом городе. Они манят. Такие милые, хорошие люди, у них тепло, мягко играет музыка. Они вежливые и очень боятся смерти. А я иду по городу и он весь мой. Я должен быть там, потому что я никого не боюсь. Я не боюсь смерти. Значит жизнь - моя (В. Шукшин; Охота жить).

Мечтали герои о далеких странах, об освоении новых земель, путешествиях, об открытиях, о том, что было значимо в эпоху 60-80 годов. Другой жанр - предупреждение реализуется вследствие возникновения эсхатологических мотивов: Намедни Григорию моему сон приснился, будто среди лета в одну ночь повсюду вода замерзла: и в реках, и в озерах, и в морях - до самого дна. И нигде не осталось ни единой капли, окромя святых источников (Е. Носов. Шуруп).

Причины многих жизненных неурядиц герои видят в особенностях русской жизни, русского склада характера, который они противопоставляют иностранному, в частности немецкому, поскольку многие из фронтовиков побывали за границей во время войны. В результате антиномии возникает РЖ сожаления: Там, у них, особенно у немцев, кладбище как музей. Скульптуры, каменные гробы, идешь - ну точь-в-точь по музею. И цветы, цветы, деревья. Не жалко и лежать. У нас такого нет. Матушка-Россия закопала, фотокарточку прилепили, как дождь пошел - смыло, крест опустится, бурьян, ограду из труб сварят: лежи, Никита Иванович! А дороги какие! Ну, правда, и земли-то там мало, у нас до Колывани сколько - область, а до востока еще сколько! Широка Россия, отступать некуда! (В. Лихоносов. На долгую память).

РЖ восхищения русским характером образуется путем вовлечения чужой речи знаменитой личности в реплику героя: Вон, знаешь, в ту войну еще, сто лет назад один адмирал писал, в Севастополе, говорят, его слова висят: преклоняюсь, дескать, перед мужеством русского солдата, пусть поищут такого в других нациях со свечой! И верно. А куда денешься? Так. Я не видел, чтоб солдат болел! У меня язва желудка была ни хрена не чувствовал! Не, Демьянович, не бойся, еще попьем водочки! (В. Лихоносов. На долгую память). Надо сказать, что при рассуждениях о русской жизни используются побудительные, восклицательные предложения, которые создают особую эмоциональность, надежду на будущее, и настоящее.

Национальный характер - самый неуловимый этнический феномен, обладающий устойчивостью к внешним воздействиям, историческим потрясениям. Чтобы подойти к разгадке тайны русской души, необходимо подметить те черты русского народа, национального характера, которые неподвластны времени, поэтому его составляющие носят гипотетический характер, полученный путем обобщения многих фактов действительности. Активизируются все признаки национальной личности в речевом жанре умозаключения:

Вся беда наша в том, что мужик наш середки в жизни не знает... И вот я какой вывод для себя сделал: немца, его как с малолетства на середку нацелили, так он и живет всю жизнь посередке. Ни он тебе не напьется, хотя выпьет и песню даже затянут. Но до края он никогда не дойдет. Нет. И работать по-нашенски - чертомелить - он тоже не будет: с такого-то часа и до такого и все (В. Шукшин. Наказ). Это высказывание воспроизводит идею Н. Бердяева о «тайне русского духа»: «Слишком ясно, что Россия не призвана к благополучию, к телесному и духовному благоустройству. В ней нет дара создания средней культуры, и этим она действительно отличается от стран Запада» (Бердяев). В литературе 60-80-х исчезает концепт «советский» и заменяется на «русский», возникает конфликт между этими понятиями. «В основе конфликта лежало довольно внятное представление о том, что советский человек суетлив, озабочен посторонними делами. Русский - степенен, хотя и склонен к бурной, но безобидной удали, главное же его занятие - обустройство собственного дома» (Вайль 1998, с. 238). В XT функционирует 3 типа ритуализованных действий: застолье, чаепитие, распивание напитков, которые включают в себя три типа диалогических структур: информативный, акционально-предметный, непринужденный. В каждом из этих типов используют отдельные РЖ, необходимые для раскрытия замысли автора. Тип диалога детерминирует структуру РЖ. В информативном диалоге в рамках одного сознания функционирует несколько видов РЖ. В акционально - предметном - жанры находятся в прямой зависимости от статуса и интерпретируются в два приема. Непринужденный диалог обладает самой большой степенью свободы. Их выбор обусловлен текстовой ситуацией и содержанием общественного сознания в ту или иную эпоху. Во время застолья тематика РЖ отражает проблемы повседневности, которые получают двоякое

Тип диалога детерминирует смыслы-оценки характера человека: в акционально-предметном - «властность», «практичность». В непринужденном - «жалость», «внимательность», «терпение», критерием выступает интенциональность беседы. Тематика воспроизводит полярные смыслы-оценки и концепты: «трудолюбие», «лень», когда поднимается тема молодежи, тема работы в колхозе: «труд ради удовольствия», «труд ради материального благополучия»; тема близких отношений между людьми: «дружба», «товарищество» и «отношения ради поддержания престижа»; тема национального характера репрезентирует концепт русский, тема труд - концепт вещизм. Застолье, чаепитие, распитие спиртных напитков дает возможность авторам показать через сознание героев все положительные и отрицательные стороны взаимоотношений между людьми в повседневной, бытовой жизни, поскольку бытовая жизнь определяет отношение человека к разным аспектам действительности. Ритуализованные речевые действия создают сюжетное событие, в котором с помощью элементов СИЕ, РЖ кулинарного рецепт и словесный натюрморт формируется особая тональность, способная установить доверительные отношения между собеседниками.

В разговорном дискурсе достаточно частотны случаи функционирования отдельных речевых жанров, которые имеют постоянную природу и могут входить в любой тип диалога. Они «настолько стандартны, что индивидуальная речевая воля говорящего проявляется только в выборе определенного жанра, к все экспрессивном интонировании» (Бахтин 1997, с. 181). Такие жанровые формы обычно имеют одну прагматическую направленность, являются ситуативно прикрепленными, конституируют актуальную коммуникацию (Китайгородская, Розанова 1999) и побуждают слушающего к действию. Для ритуализованного действия - процесс принятия пищи - характерна доброжелательная атмосфера, которая предусматривает возникновение особой эмоциональной окрашенности речевого сообщения. В связи с этим доминирующую и связующую функцию выполняет модально-фактический блок, создающий особую тональность теплоты и заботы, поэтому можно выделить ряд РЖ: тост, песня, похвала, просьба, совет.

РЖ просьбы, совета во время застолья имеют размытую семантическую природу, свободно перетекают друг в друга, их можно определить как вежливое побуждение к действию. Так как этот РЖ имеет синтезированную природу то в процессе своей реализации он будет получать оттенки значения.

Оттенок РЖ просьбы возникает в результате повтора одного и того же слова: Кушайте, кушайте, - мнется в стороне Савойя, - я тут за теплинкой послежу (Е.Носов. И уплывают пароходы и остаются берега); Пей, Офонасьевич, пей, вода дырочку найдет... (В. Белов. Прежние годы). Обращаясь с просьбой, говорящий использует тактики похвалы своего собственного блюда, предвосхищая, таким образом, отказ: Да ты не ершись, покушай, покушай холодного, оно у меня ноне духовитое, Возьми, возьми, Алеша, холодчику с хреном (С. Проскурин. Далекая звезда); Милок, отведай борща да и снова запрягай; Угощайтесь, - выложил Лукин из пакета жареные, еще горячие пирожки (Б. Екимов Пирожки на прощание). Иногда под просьбой завуалирован жанр приказа: Выпей! - сказал он, - Прямо черт ее знает, до чего башка трещит. (Казаков. Запах хлеба). Оттенок совета высказывание получает в условной конструкции, когда говорящий упоминает о целебных свойствах блюда и о его воздействии на организм человека: Выпей кофейку, заниматься легче станет, - просила по утрам Антонина» (Н. Петрунина. Божественный напиток). Репрезентация таких жанров является составной частью концепта гостеприимство, которое всегда связывало хорошую еду и доброе слово.

Разнообразие кушаний сочетается со словесным мастерством хозяев, это находит свое отражение в национально-культурных особенностях русского менталитета: Э, милый, побывал бы ты у нас раньше - ты бы, действительно понял, что такое сибирское гостеприимство, узнал бы, каким сладким может быть каждый кусок, когда его напутствуют ласковым уместным словом! Натрескаться, как Бурыга, можно в любой столовке, а настоящее застолье - тонкое искусство, которым мало кто владеет. Была у нас одна, что владела и заставляла всех плясать под свою веселую дудочку. Люди брюхо набивали, а за плечами у них крылышки отрастали, каждый вставал из-за стола обласканный, уваженный, подобревший и даже тяжести от наших сытных блюд не чувствовал. И все были как с одного корабля (Ю. Нагибин. Чужая). Доброжелательность, гостеприимство, отзывчивость передавались из поколения в поколение и никогда не находились в зависимости от политических и социальных революций.

Другой автономный РЖ, относящийся ко всем диалогическим типам, является тост. Тост представляет собой инициальный речевой жанр, сущность которого состоит в том, что говорящий произносит хвалебную речь в честь кого-то и побуждает собравшихся разделить с ним акт причащения к миру через употребление спиртного напитка. Здесь надо сказать о существующей философии еды, когда люди, употребляя еду, как бы принимают в себя окружающий мир, в результате чего стирается граница между миром телесным и духовным. Приглашая выпить за определенного человека, говорящий и все сидящие за столом помогают поздравляемому приобщиться к тайнам бытия.

В речевой практике тост представляет собой очень емкое высказывание, позволяющее сосредоточить внимание собравшихся за столом людей, на основной цели празднества, дает возможность автору в художественном тексте превратить его в конкретизатор основного смысла текста. Тост отвлекает людей от постоянного приема пищи, создает разнообразие. Выделяют два типа тостов: здравицы, поминовения, в которых внимание концентрируется на одном человеке, обычно являющемся виновником торжества: - Ну, ты молодой - выпьем за тебя, чтоб ты был здоровый и счастливый (В. Мусаханов. Шашлычная у дороги»); - За ваше здоровье, - сказал хозяин (В. Емельянов. Пельмени). Коммуникативная ситуация тоста не предусматривает вербальной ответной реакции, дальнейшие действия сопровождаются нормами культурной компетенции, нарушение которых вызывает ответную реакцию в шутливом тоне, эксплицирующуюся в речевом жанре просьбы или совета: - За здоровье когда пьют в стакане зла не оставляют, до дна надо пить. В другой раз можно и не допивать, а сейчас допить надо (В. Емельянов. Пельмени). Поминовения имеет такую же структуру как и здравицы: Выпьем за упокой бедной Фединой души» (М. Красавицкая. Горшочек с медом); - За Афанасия Петровича. Его добрую память» (Д. Холендро. Хлеб); За упокой души. В тексте тост может принимать формы речевого жанра прощения, с целью раскрытия основного концептуального смысла рассказа: За нашу встречу. Пусть она радость принесет и утешение (В.Шкаев. Ломтик хлеба), где тост выполняет внутри текстовую функцию и за текстовую, то есть влияет на сознание читателя.

Последним РЖ во время застолья является похвала блюд, относящаяся к языковой оценке блюд. В XT вкусовая оценка эксплицируется в речевом акте похвалы в речи героя и в речи повествователя. Непосредственно прагматическую функцию выполняет речь автора, «изображающая речь». Повествователь воспроизводит свое видение определенного кушанья в соответствии с общей тональностью ситуации, которая получает языковое воплощение в перцептивных характеристиках: его обонятельной, тактильной, осязательной характеристике и экспликацией признака «вкусный»: и такой вкусный был этот немецкий суп! Такое мягкое и сытное распаренное пшено. А запах у чуть румяного поджаренного лука! Даже мелкие кусочки сала попадались (А. Ярош. Вражий суп); Шмелиный мед не походил на пчелиный. Был он намного жиже и почти совсем не тянулся, и аромат у него оказался другой, пожалуй, более терпкий, даже чуть-чуть с горчинкой, но вкусноты был необыкновенной (Л. Конорев. Шмелиный мед).

«Оценочные речевые акты, как и любые другие имеют особые прагматические характеристики. Виды оценочных речевых актов почти не исследованы, и отнесение того или иного высказывания к классу оценочных или не оценочных часто бывает спорным» (Вольф 1985, с. 164). «Структура и семантика оценочных речевых актов определяются прагматической ситуацией, в которой они реализуются. Основной для них является ситуация диалога» (Вольф 1985, с. 164). В такой ситуации имеются два актанта: говорящий и адресат, причем в качестве адресата может выступать как один из героев, так и читатель, а в роли говорящего - герой. Оценка может выражаться эксплицитно - при помощи оценочных слов, например, Вкуснота - меры нет\ (Л. Ф. Конорев. Шмелиный мед); Обалденный шашлык! (В. Егоров. Маринованное мясо «ке»); Очень вкусное варенье! (Г. Снегирев. Черничное варенье); Вкуснотища! (Шоколадный заяц) или имплицитно, при этом выражения «не содержат эксплицитных оценочных элементов ни в виде слов, ни в виде сем в отдельных словах» (Вольф 1985, с. 164). Такие речевые акты чаще всего представляют собой устойчивые выражения: Это жe язык можно проглотить. (И. Лавров. Вишневый пирог); Таким, шашлыком Бога угощать можно (В. Егоров. Маринованное мясо «хе»); Вот это да! (Б. Каченовский. Мамины щи); Все ананасы мира бледнеют перед нашей антоновкой (Г. Комраков. Запах антоновских яблок). Оценка блюда повествователем отличается от оценки героев, последняя, лаконична, кратка и эмоционально насыщена.

Наряду с похвалой блюда герои выражают признательность хозяйке, приготовившей эти блюда, таким образом, в составе одного выражения могут взаимодействовать два типа иллокутивных сил: одна направлена на оценку блюда, другая - на оценку мастерства хозяйки, на похвалу: Ну, сватья, ты и мастерица печь пироги! (И. Лавров. Вишневый пирог); Какие она пирожки пекла. Ни рассказать, ни представить. (Б. Екимов. Пирожки на прощание). Каждое из приведенных высказываний является эмоциональной реакцией на употребляемую пищу и вызывает ответную реакцию со стороны угощающего человека.

Другим речевым жанром, оформляющим застолье и распивание спиртных напитков является песня, которая берет начало в русском фольклоре и продолжает развитие в советской действительности. В них отражены все исторические процессы, происходившие в стране: революция, война, разруха, голод. Поэтому и полны они тоски, грусти, печали. Т.А. Булыгина, Д.Н. Шмелев, Ю.С. Степанов считают тоску, волю, судьбу, добро, правду «ключевыми словами русской культуры, которые выражают ее ценностные доминанты и особенности менталитета» (Булыгина 1997, с. 45): Лишь тихо ведется беседа, и, яростно сжав кулаки, о тех, кто их продал и предал всю ночь говорят моряки» (В.Белов. За тремя волоками). Злодей пустил злодейку пулю, убил красавицу сестру. Взошел я на гору крутую, село родное посмотреть; горит, горит село родное, горит вся родина моя» (В. Шукшин. Степан). Эмоциональный настрой застолья резко меняется на противоположный, то есть создаются пограничные состояния - переживания страдания, боли посредством передачи жестов, интонации, выражения лица: Старик опускает локоть на стол, подпирает голову, начинает сиплым голосом. Видится мне поле, и по нему, по далекому полюшку, три розные дорожки. Идет парень к девчонке, ой, и зачем он ходит так поздно (В. Лихоносов. Брянские). Такое совмещение радости и печали обусловлено тем, что во время восприятия песни смысл уходит на второй план, и эстетическое наслаждение достигается не столько благодаря активной работе сознания, сколько, наоборот, благодаря его «дремоте». Таким образом, человек отдыхает во время песни после бурной пляски и поглощения большого количества разнообразных блюд.

Перечисленные типы речевых жанров непосредственно входят в любую беседу, придают действию особую эмоциональную наполненность и участвуют в «сглаживании социальных различий» между участниками застолья.

 

АВТОР: Филиппова Е.В.