Этно-социальная структура населения Северного Кавказа в начале XX века
В течение трех тысячелетий на обширных пространствах Северного Кавказа складывался и развивался особый тип межэтнических отношений. Никогда в прошлом этот регион не был населен этно-социальными группами одного рода, языка, культуры. Напротив, именно здесь всегда «встречались», налаживали связи и отношения, вступали в многочисленные взаимодействия несколько этно-культурных массивов. Здесь сосредоточены народы, исповедующие все основные мировые религии: христианство, ислам, буддизм и иудаизм. Чрезвычайная сложность, но и исключительная плодотворность долгой цепи различных контактов порождали феномен постоянной полиэтничности и культурно-бытового симбиоза. На протяжении всей обозримой истории различные северокавказские этносы контактировали, взаимодействовали, сохраняя собственную уникальность.
Геополитическая заданность, межконтинентальные сущность и содержание региона определяют более глубокий уровень взаимодействия, нежели спорадические или постоянные культурные и экономические контакты; именно здесь всегда имело место явление интерференции - глубокого этнокультурного взаимопроникновения. Процесс этногенеза в регионе уникален и, пожалуй, в человеческой истории не было более подвижной и открытой для взаимопроникновений социокультурной парадигмы.
Многоуровневый северокавказский социум формировался во времени достаточно продолжительно из автохтонного населения южных районов и различных этнических сообществ, осваивающих регион с его северных территорий.
Славянский этнос занял преобладающие позиции в северных районах региона. Здесь главную роль играло казачество, выполняющее задачи расширения границ Российского государства и их охрану, подчинения и удержания в повиновении горских народов. Исполнение этих задач делало казачество доминирующим в структуре общественной и социальной жизни региона. Фактически, без решения указанных задач казачество не оправдало бы своего существования.
Усиливали славянские позиции в регионе и неказачьи общественные группы, проникающие сюда по различным причинам. Значительное количество крестьян пришло на Кавказ в поисках земли и воли, а также в ходе буржуазных реформ второй половины XIX века.
Одной из особенностей национальной политики России на Северном Кавказе была политика переселения сюда неславянских этнических групп, инородцев. Чем она диктовалась - это предмет отдельного исследования, но в XVIII веке здесь расселились свыше 30 тысяч ногайцев, 18 тысяч греков, 12 тысяч армян, 10 тыс. калмыков, примерно тысяча татар. В процессе расселения все они наделялись землей.
В ходе колонизации Северного Кавказа Россией, обусловленной транс- цендентальностью её культуры, инородцев считали гражданами империи, хотя и осуществляли в отношении их определенные дискриминационные меры, что приводило к кризису их традиционных общественных институтов. Особенно ярко это проявлялось у горских народов, которые были корневым, системообразующим этническим элементом Северного Кавказа.
Горское население доминировало на Северном Кавказе в XIX веке. Адыгейцы составляли почти 40% всех жителей региона, даргинцы - 9,5%, чеченцы - 9,3%, аварцы - 11,1% и т.д. Славянское население составляло 36% жителей Северного Кавказа. Она расселялась, в основном, на Ставрополье, части Кубанской и части Терской областей.
Таким образом, в цивилизационном аспекте Северо-Кавказский регион был образован несколькими культурно-историческими комплексами, этно-конфессиональными системами. Со временем здесь была сформирована сложная, своеобразная система взаимовлияния, как основа, базис органичного, устойчивого функционирования северокавказского общества.
Каждый из этносов отражал и воспроизводил в общественном сознании, в психологии людей, в нормах поведения, обычаях, традициях, хозяйстве сложившийся исторически свой собственный цивилизационный уровень развития. Но вместе с этим особенным формировались и общие черты северокавказского общества. Они и определяли всегда особенность политических процессов в регионе.
В период, предшествующий революциям 1917 года и Гражданской войне, основы внутрисоциумной организации начали приходить в конфронтационное движение. Серьезные политические, социально-экономические катаклизмы общероссийского характера всегда влияли на положение на Северном Кавказе, являлись «моментом истины» в функционировании северо-кавказской ментальной среды.
Накануне 1917 года роль Северного Кавказа в миграционных процессах в России несколько снижается. В регионе осело около 7% всех выбывших на окраины, т.е. 427 тыс. человек. Более того, он сам выбрасывает значительное число мигрантов в Сибирь и Казахстан, особенно из Ставропольской губернии. Кроме того, здесь был самый высокий по России естественный прирост населения - 20% к 13,2% по всей стране. Этот фактор сыграл решающую роль в увеличении удельного веса населения Северного Кавказа в общем количестве населения России. Общее количество северокавказского населения составляло более 10 млн. человек, из которых 9,2 млн. проживало в сельской местности.
К этому времени в регионе преобладало русское (41,7%) и украинское (29,8%) население. Русские абсолютно или относительно преобладали в Ставрополье, Терской, Черноморской областях, украинцы - в Кубанской.
Продолжался процесс снижения удельного веса всех коренных этносов региона при некотором росте их абсолютной численности, лишь в Дагестане сохранялось преобладание коренного населения. Та же картина имела место в горных уездах Терской области.
Славянское население было представлено тремя главными сословиями: казачеством, коренным крестьянством и иногородними. Так назывались крестьяне, прибывшие в казачьи области после реформ 60-70 годов XIX в. в процессе стихийного переселения, а потому не имевшие никаких прав на получение земли. Постоянный приток людей на благодатные земли Юга страны приводил к уменьшению удельного веса ранее преобладающего казачества. Но оно продолжало играть ведущую роль в осуществлении российской политики в регионе. Традиционное значение политической роли, формы ведения хозяйства, культуры, быта казаков оставались определяющими в системе общественных отношений. К тому же, в условиях Первой мировой войны и усиливающегося системного кризиса в стране выросла роль и значение военных структур, в том числе и казачества.
С Северокавказским регионом связана деятельность Кубанского и Терского казачьих войск. Исторически их пути постоянно пересекались с Донским казачьим войском. К 1917 году Кубанское казачье войско насчитывало свыше 1,3 млн. человек, а Терское около 260 тыс. человек. При этом казачество составляло не более 1/5 всего населения Северного Кавказа. Оно представляло собой сложное саморазвивающееся этносоциальное явление. Одновременно входя в отличную социально-экономическую и в социальноклассовую группы, казаки являлись полноправными представителями сформировавшегося этноса, оформившегося в специфическое сословие.
Крайне затруднительными были вход и выход из сословия, ограниченно дозволенные реформами второй половины XIX в. «Закрытость» этого сословия определяла его «чистоту», а, следовательно, четкое исполнение обязанностей и «генетическую» верность режиму и присяге. Эта кастовость создавала предпосылки высокой организованности, дисциплинированности, устойчивости к различным внешним потрясениям. В этом плане можно говорить о сформировавшемся государственном самосознании казачества, бывшего когда-то «вольницей», но умело, искусно встроенного властью в феодальные структуры Российского государства. Если учесть то, что казачество несло в себе русскую психологию колонизации, то все его перечисленные качества являлись весьма важным фактором сохранения порядка в приграничных районах страны.
Казачество играло значительную роль в системе экономических отношений на Северном Кавказе. Воинская служба сочеталась у них с ведением собственного хозяйства. Число казаков, занимающихся до и после службы земледелием, составляло 94%.3а войском закреплялись значительные наделы земли. Кубанское войско владело 78,8%, Терское - 29,6% всей земли в своих областях. Причем, до 90% войсковой земли находилось на «удобьях». Хозяйства на Северном Кавказе отличались большей обеспеченностью, чем в целом по России. Если в среднем по стране на одно хозяйство приходилось 4,2 десятины посева, то на Кубани и Тереке соответственно 9 и 15 десятин. В казачьих областях юридически оформилась система надельного землевладения, существовавшая в виде общинной собственности. Исполнение государственной службы (с собственными затратами на амуницию, снаряжение, коня в размере от 250 до 400 рублей) давало ряд привилегий. Юридически привилегии распространялись на всех казаков, но реальное исполнение их находилось в зависимости от места казака на социальной лестнице. Свой «пай» земли получал бесплатно каждый казак 17-летнего возраста. Кроме того, они не платили прямых налогов, имели льготы при получении медицинской помощи и лекарств, при обучении детей в школах, играли определяющую роль в общественно-политической жизни войсковой области. Всё это формировало определенную поведенческую модель сословия, выражавшуюся в психологии «хозяина» и на бытовом, и на общественном уровнях.
Оберегание общинных казачьих традиций, жесткости и «святости» принципов жизни, обусловленных сословно-корпоративной обособленностью и замкнутостью казачьего сословия, не смогло оградить его от включения этих областей в сферу капиталистического развития. На Кубани существовали различные принципы распределения земель - у линейных казаков было общинное землевладение, у черноморских - индивидуальное. Кризис системы общинного землевладения в стране затронул и казачью общину. Естественный прирост казачьего населения и сохранение почти в неизменном количестве общинной земли привели к резкому сокращению размеров паев, что соответственно влияло на доходы хозяйств и на качество снаряжения и службы. Запас войсковых земель увеличивался незначительно за счет покупки частновладельческих, и переделы юртовых земель не приносили существенных результатов.
Капитализация экономики, ослабление хозяйственных позиций казачества, заработки на стороне, отхожий промысел, постоянное отвлечение мужского населения от хозяйства (особенно в период Первой мировой войны) усиливали процесс дифференциации в казачьей среде. Это наносило ущерб её монолитности, рождало разные политические интересы и настроения.
В отечественной историографии отсутствовала методика, определяющая принадлежность крестьянства, в том числе и казачества, к кулачеству, середнякам, беднякам. А.И. Козлов использовал для этой цели социолого-статистический метод, который основан на учете абсолютного максимализма показателей жизни казака (от количества посевных площадей до поголовья скота, затрат труда и потребления). Если пользоваться указанной методикой, то соотношение различных слоев крестьянства на Северном Кавказе было следующим в начале XX века: крестьян-бедняков - 39,3%, середняков - 45,6%, зажиточных 15,1%. Среди казаков оно составляло, соответственно, 24,6%, 51,6%, 23,8%. Из 50 губерний европейской части России только у казаков Кубанской области и крестьян Ставропольской губернии был самый высокий процент зажиточных слоёв - до 47%. Процесс дифференциации казачества шел медленнее, чем у крестьян и иногороднего населения. Преобладание середняцкого элемента в казачьей среде в сравнении со среднероссийскими показателями говорит о большей стабильности их социально-классовых отношений. На Кубани процесс дифференциации казачества стал усиливаться в начале XX века, поэтому «расказачивание» затронуло и этот регион. Накануне Октября 1917 года количество бедных хозяйств составляло 25%, средних - 50%, зажиточных и кулацких - 25%.
Было у казаков и свое дворянство, формирующееся из офицеров и чиновников, уходивших на пенсию и получавших статус личного дворянства. При этом царь жаловал им земли в частную собственность с правом продажи. Накануне 1917 года у такого дворянства имелось более 132 тыс. десятин бывших войсковых земель, но значительную часть этих земель быстро перекупали зажиточные казаки. Модернизационные процессы проникали и в казачью среду, не избежавшую капитализации. Она имела на Северном Кавказе все необходимые предпосылки, её элементы присутствовали в регионе в конце XIX века под влиянием реформ 60-70 гг. Развитие земледелия в капиталистических экономиях и фермерских хозяйствах, скотоводства и других отраслей сельскохозяйственного производства быстро приобретало товарный характер. По темпам роста производства озимой пшеницы в период с 1906 по годы регион был впереди остальных в России. В 1912 году ее производство составляло 30,8% от общероссийского сбора.
Значительное развитие получили промышленность и торговля в станичных некрупных предприятиях. Капиталистические тенденции проявлялись и в развитии экономических связей, росте экспорта и импорта товаров. В Терской области до 1914 года свыше 50% вывозимых товаров (хлеб, шерсть, лес, рыба, вино, нефтепродукты) приходилось на казачьи станицы.
Уровень зажиточных и средних хозяйств на Тереке был заметно ниже, чем в степных районах Кубанской области. Анализ военно-конских переписей позволяет сделать вывод о состоянии дифференциации терского казачества. Средних хозяйств среди них было 36,7%, зажиточных - 31,8%, беднейших - 29,7%. Кроме того, среди терских казаков был распространен отхожий промысел, неизвестный в степных районах Кубани.
Процесс мобилизации земли от феодальных к капиталистическим слоям, независимо от сословной принадлежности, проходил интенсивно. Если по России сокращение дворянского земледелия за 28 лет (1877-1905 гг.) составило 27%, то, к примеру, в Ставропольской губернии за 24 года (1881 - 1905 гг.) - 72,7%. Конечно, при этом нужно учитывать и меньшее количество помещичьих хозяйств в Предкавказье в отличие от других районов России. Здесь определяющую роль в экономике сельского хозяйства играли землевладельцы новой формации. Количество крестьян-середняков с товарным направлением хозяйства тоже было значительным. В Ставропольской губернии в 1905 году имелось 90580 усовершенствованных орудий труда и машин на сумму около десяти миллионов рублей. В Кубанской области использовалось более 50 тысяч жнеек и сноповязалок, 12470 сеялок, 1480 конных и 2968 паровых молотилок. Таким образом к началу XX века Северный Кавказ стал крупным регионом товарного земледелия. Здесь сложился новый тип капиталистического зернового хозяйства с использованием наемного труда и сельскохозяйственной техники.
В исследуемых областях землей владели не только казачьи, но и крестьянские общины. Размеры их наделов значительно отличались друг от друга. Коренным и иногородним крестьянам принадлежало 2,8% в Кубанской области и 37,5% земли в горной полосе Терской области.
Процесс разрушения общины коренных крестьян, поселившихся здесь до реформ 60-70 годов XIX века, также усилил середняцкую прослойку в ней. Подсчеты А.И. Козлова дают следующую картину дифференциации коренных крестьян Дона и Северного Кавказа в 1917 году: бедняки составляли 29,9%, середняки - 53,8%, зажиточные и кулаки - 16,3%. Преобладающее большинство были собственниками буржуазного типа. Кроме того, середняцкие хозяйства региона отличались более высокой зажиточностью, чем в среднем по России.
Коренные крестьяне Северного Кавказа, большая часть которых проживала на Ставрополье, а также в Кубано-Черноморском районе, успешно были втянуты в процесс рыночной модернизации. Накануне Первой мировой войны многолошадными были более половины хозяйств Ставропольской губернии. Они арендовали немало земель в предпринимательских целях, и нанимали сельских рабочих (как правило, со стороны). Обеспеченность инвентарем в таких хозяйствах была высокой. На Кубани их количество доходило до 65%, и хотя это было несколько ниже, чем в казачьей общине, очевидно, что зажиточные хозяйства коренных крестьян успешно перестроились в ходе буржуазных реформ и были неплохо обеспечены.
Несмотря на это, наделов коренных крестьян не хватало для конкуренции с казачьим товарным хозяйством, даже при сложении паев, практиковавшемся в крупных семьях. Существовавшие диспропорции в земельном обеспечении казаков и крестьян служили источником постоянного недовольства последних и усиливали межсословную и межэтническую напряженность в регионе. Имущественное положение любой категории крестьян практически определялось системой сословного землевладения. Однако, капитализация, затронувшая аграрные отношения на Северном Кавказе и приведшая к глубокой дифференциации всех сословий, добавила к межсословным социальные и, в частности, классовые, противоречия, которые зачастую оказывались наиболее сильными.
Среди коренных крестьян и казачества преобладающим было середняцкое хозяйство, среди иногородних - бедняцкое. Иногородние жили на войсковой территории либо постоянно в качестве домовладельцев, выплачивая высокую посаженую плату за ту землю, на которой стоял дом, либо квартирантами, либо временно - в качестве пришлых рабочих-батраков. Эта категория крестьянства принадлежала к беднейшим слоям северокавказского общества. Положение иногородних в начале XX века было весьма сложным по сравнению с инородцами и коренными крестьянами. Если среди коренных ставропольских крестьян безземельными считались около 5%, то среди хозяйств иногородних безземельными были 90%. На Кубани 33,3% иногородних не имели земли и возможности её арендовать, жили за счет случайных заработков, батрачили в помещичьих экономиях и в хозяйствах кулаков.
На Кубани проживало 1,1 млн. человек иногородних, на Тереке - 326 тысяч, на Ставрополье 143 тысячи. Отношения между казачеством и иногородними влияли на своеобразность развития Северо-Кавказского региона в этнокультурном, экономическом, в общественно-политическом аспектах.
Особую группу населения составляли пришлые сельскохозяйственные рабочие, приходившие в наиболее развитые в экономическом отношении районы Северного Кавказа на сезонные весенне-летние полевые работы. Незначительная их часть оседала здесь, пополняя ряды иногородних, составляющих ядро местного сельскохозяйственного пролетариата.
Несмотря на то, что в начале XX века иногороднее население значительно превзошло по численности войсковое, оставаясь «чужеродным» элементом, оно не играло какой-либо значимой роли во всех сферах жизни северокавказского общества. В культуре казаков и иногородних существовали подчеркнутые различия. Последним запрещалось ношение казачьей одежды, стрижки «под казака» и тому подобное.
Преобладающими мотивами деления на «своих» и «чужих» были сословные, социальные и имущественные отличия. Иногородние оказывались вне привычных структурообразующих связей, вне привычной системы занятий, характерных для региона - несения военной службы в сочетании с земледелием, что усиливало противостояние в регионе. Главной его причиной были неравные права на владение землей. Единого решения земельного вопроса здесь быть не могло. Для иногородних оно состояло в ликвидации существующих форм землевладения, что для казачества означало бы полную ликвидацию основ казачьей сословной организации. В этом крылась причина столь ревностного охранения казачеством войсковой земельной собственности от посягательств иногородних, для которых решение земельного вопроса могло произойти только за счет казачьих земель. К 1917 году активность иногородних в их требованиях пересмотра вопроса земельной собственности стала достаточно высокой. Имели место попытки самовольных распашек казачьей земли иногородними. Вину за уменьшение своих наделов казаки склонны были возложить не столько на объективные политические и экономические процессы, сколько на усиливающуюся активность иногородних крестьян, которые « подобно чужеядным растениям глубоко пустили свои корни, сосут кровь казачью».
Противостояние приобрело и правовую окраску. У иногородних с казаками никогда не было равных прав. Будучи и без того обособленным сословием, казачество сознательно и преднамеренно «закрывалось» от пришлых, вводились ограничительные меры по отношению к пришлому населению, количество которого на Северном Кавказе было очень велико и продолжало расти из-за миграционных процессов и растущего числа дезертиров с фронтов Первой мировой войны.
Иногородние не являлись членами станичных обществ, не имели даже примитивной общественной организации, оставаясь один на один со своими проблемами. Их тяжелое экономическое положение никого не волновало. Более того, оно содействовало росту количества дешевой рабочей силы для найма казачеством. Всё это привело к тому, что история взаимоотношений казачества и иногородних, изобилующая конфликтами и попытками компромиссов, в итоге вылилась в мощные столкновения в годы революций и Гражданской войны.
Многообразную социальную структуру Северного Кавказа дополняли инородцы; так называли ногайцев, калмыков и туркмен, которые вели преимущественно кочевой образ жизни. К концу XIX - началу XX в.в. кочующее население в Ставропольской губернии составляло 36%. Душевые наделы инородцев были немалые. Например, в Ачикулакском приставстве у ногайцев и туркмен на мужскую душу в среднем приходилось от 26 до 80 десятин земли. У калмыков Болыпедербетовского улуса размеры земельных участков доходили до 100 десятин. Это объяснялось несением калмыками военной службы, в то время как туркмены и ногайцы платили денежный налог в казну взамен исполнения воинской обязанности. Земли, занимаемые инородцами, ничего не приносили в казну, кроме налога за воинскую службу и «перевозок» провианта, а также содержания пяти почтовых станций.
Кочевые народности Северного Кавказа постепенно оседали на землю, хотя преобладающим оставалось скотоводство. В социальной структуре ногайцев, туркмен, калмыков превалировали беднейшие группы, незначительным было количество середняков, а номадов, владеющих основной массой скота, было и того меньше.
Несколько раз правительство предпринимало попытки внедрения оседлого образа жизни у инородцев, изменения системы землепользования у ногайцев, калмыков и туркмен, но ожидаемых последствий они не имели. Земля составляла для инородцев основу сохранения традиционных форм хозяйствования - скотоводства, а также экономическую защиту в условиях сложной системы аграрных отношений на Северном Кавказе. Большая часть свободной земли сдавалась в аренду крестьянам. Поэтому аграрный вопрос был «камнем преткновения» в отношениях инородцев с крестьянами, проживающими в прилегающих к инородческим уездах. В среднем, по всем четырем волостям - Калмыцкой, Летне-Туркменской, Зимне-Туркменской, Ногайской, относящихся к Медвеженскому, Благодарненскому, Святокрестовскому уездам, обеспечение землей составило 40-50 десятин на мужскую душу, в то время как землеобеспечение крестьян прилегающих уездов не превышало восьми десятин на душу.
Летом 1917 года отношения между инородцами и крестьянами крайне накалились из-за непомерно высокой цены за аренду - 25-30 рублей за десятину; частыми стали случаи самовольных захватов и вспашки земли. Туркменский комиссар просил «принять меры от самовольных захватов земли». Власти предприняли несколько попыток по урегулированию вопроса о землевладениях и об аренде. Но положение оставалось прежним и будоражило общественное сознание. В ноябре 1917 года аграрные противоречия приобрели еще большую силу, а в отдельных уездах движения крестьян и инородцев доходили до размаха восстаний. Губернский комиссар Д.Д. Старлычанов констатировал: «В губернии царит анархия». Кризис аграрных отношений повлек за собой усиление межсословной, межэтнической и межклассовой вражды и был отражением системного кризиса в стране.
Из-за мощной миграционной волны из центральных губерний России и Украины в XIX веке сформировались общие контуры этнической территории русского (Ставрополье, часть Терской области) и украинского (часть Кубанской области) населения. Позже, уже в XX в. благодаря ассимиляционным процессам украинская этническая территория здесь стала русской, а уход части горских народов Северного Кавказа в 60-е годы XIX века привел к расширению в регионе русской этнической территории и сокращению земельных возможностей горцев.
Процесс вовлечения горских народов Северного Кавказа в экономическую систему России в начале XX века достиг значительной степени. Была ослаблена их хозяйственная замкнутость, усилилась интернационализация способов производства и обмена, росло количество связей различных регионов. Процессы капитализации, идущие в стране, затронули горские аулы, усилив расслоение местного населения. В начале XX века количество бедных хозяйств составляло здесь 70%, средних - 20%, зажиточных - 10%. Интересными для сравнения являются примерно те же средние показатели по России в целом: беднейших хозяйств - 60%, средних - 20%, кулацких - 20%.
Соседство горцев с казачеством создавало предпосылки для еще одного источника напряжения, кроющегося в аграрном вопросе. По данным сельскохозяйственной переписи 1916и 1917 г.г., терское казачество в среднем на двор имело 35 десятин земли, в том числе 22 дес. удобной, в то время как плоскостные чеченцы на одно хозяйство в Веденском округе имели 8,95 десятин и 9,8 десятин в Грозненском округе. При этом на пашни у горцев приходилось по четыре десятины на плоскости на одно хозяйство и до двух десятин в горной полосе. Распределение земель между селениями было крайне неравномерным. В нагорной полосе хлебопашество не могло развиваться в силу топографических условий: каких-либо сплошных пространств для запашки не имелось, пашни были разбросаны клочками по полянам, скатам и горным площадкам. У ингушей на душу населения приходилось 0,2 десятины, в то время как в Кизлярском округе у казачьего населения имелось по 81,2 десятины в среднем на один двор. Терское казачье войско постоянно продолжало политику экономического покорения края путем скупки частновладельческих земель.
Весьма своеобразно протекал процесс рыночной модернизации среди горских хозяйств Кубани и, особенно, Терека. Здесь не было крупных капиталистических хозяйств, работающих на рынок, как в степных районах Ставрополья и Кубани. Господствующим было мелкотворное крестьянское хозяйство со значительной прослойкой пауперизированных крестьян. Тормозящими факторами в развитии товарного производства были малоземелье, всевозможные платежи и повинности, патриархальные родовые традиции, произвол администрации. В основном, хозяйства горцев сохраняли натуральный характер.
Несмотря на строгую консервацию патриархальных отношений, дифференциация у горских народов становилась фактом и усиливала процессы противостояния в регионе. Реальная ситуация в горском ауле к началу 1917 года представляла собою следующую картину: около 20% сельской буржуазии Осетии сосредоточило в своих руках более 50,5% пахотных земель, 4% хозяйств были безземельными. В руках 8,6% зажиточных хозяев в Чечне была сосредоточена не только значительная часть земельной собственности, но и 34% тягловой силы. В Дагестане 87% крестьянских хозяйств либо не имели пахотной земли, либо имели её в количестве до 1 десятины на двор. В Балкарии 30% хозяйств не имели пахотной земли. В подобном положении находились все горские народы.
Кроме того, если казачество, даже бедное, было под защитой общины, социальной замкнутости, корпоративных интересов, то горцы, как, впрочем, и иногородние, испытывали на себе давление слишком многих административных инстанций, что усиливало остроту классовых противоречий. Всеми народами Терека управляла казачья старшина. Горцы находились в полном политическом подчинении у казачьего сословия и так же, как и иногородние, обязаны были подчиняться распоряжениям станичных атаманов. Так, наказной атаман Терского казачьего войска был вместе с тем и начальником Терской области, и командующим войсками края. Так было узаконено неравенство казаков и горцев. Неравенство статусов не могло не сказаться на взаимодействии народов, на возникновении у них негативных стереотипов.
Реакцией во взаимоотношениях горских народов Северного Кавказа с иными этническими группами стал тип поведения, основанный на чувстве национальной исключительности, которое актуально для многих народов мира. Причинами его формирования являются длительная изолированность, замкнутость жизни народа, собственные этические нормы и стереотип поведения, обеспечивающие наилучшее выживание этноса. Все это подпитывается официальными доктринами, идеологией, политической элитой и способствует закреплению указанных черт. Особенно ярко проявляются они в кризисные моменты истории.
В конце XIX - начале XX веков происходит процесс снижения удельного веса почти всех коренных этносов региона при некотором росте их абсолютной численности и сохранении существующих ареалов расселения. Частым случаем стала работа на отхожих промыслах. В 1914 году только из Даргинского округа Дагестана ушло 6500 отходников, в 1915 г. их число возросло до 12 тысяч. Сокращение посевов, стихийные бедствия заставляли многих крестьян Чечни, Ингушетии уходить в города на заработки. Из Осетии основной поток отходников направлялся в промышленные центры Кавказа и Центральной России. Немало их отправлялось на заработки в Америку, Канаду, Австралию и другие страны. Организованным набором дешевой рабочей силы из горцев занималось, в частности, Либавское агентство «Русско-Американского океанского пароходства», которое находилось во Владикавказе. Указанные процессы приводили к уменьшению численности местного населения и их доли в общем количестве северокавказских жителей. Снижение возможностей национальных интересов вызвало ответную реакцию самоутверждения. Накануне и в годы Первой мировой войны проблема национальной исключительности разрослась до масштабов сепаратистских настроений, национальный вопрос стал грозить целостности Российского государства.
В условиях модернизационных процессов промышленное развитие Северного Кавказа не играло определяющей роли в экономической структуре региона. Если не брать во внимание промышленность Дона, то можно назвать лишь отдельные города, где развивалась фабрично-заводская промышленность - Екатеринодар, Грозный, Новороссийск, Владикавказ. Поэтому невелика была численность рабочего класса. Количество рабочих региона, подчиненных надзору фабричной инспекции, составляло в 1914 г. 21,2 тысяч человек, занятых на небольших предприятиях, не работавших на оборону - 52 тысячи, горняков - 10,8 тысяч. Количественные и качественные изменения в составе рабочего класса происходили за счет притока из России разоряющихся крестьян и иногородних, привлечения на производство горцев, женщин, подростков. Доля женщин и детей повысилась с 11,8% в 1913 г. до 30,4% к началу 1917 г. Почти 26% количества рабочих Грозненского нефтепромышленного района приходилось на дагестанцев, чеченцев, ингушей.
Во время первой мировой войны усилилась социальная и возрастная неоднородность рабочих Северного Кавказа. Вместо призванных в армию квалифицированных и физически крепких, репродуктивного возраста рабочих, на предприятия пришли крестьяне старших возрастов, горское население, женщины, дети, мелкие торговцы, предприниматели, сельская буржуазия, для которых работа на предприятии была спасением от призыва в армию.
Накануне 1917 г. в фабрично-заводской, горнозаводской, рыбной промышленности, на железнодорожном транспорте, кустарно-ремесленных заведениях и казенных предприятиях было занято (без грузчиков, прислуги, подсобных рабочих) около 214 тыс. человек. Что же касается сельскохозяйственного пролетариата, то только на Кубани и в Ставропольской губернии - в главных центрах его сосредоточения - насчитывались 750 тыс. человек. Острую нехватку пришлых и местных наемных рабочих испытывали казачьи области и районы капиталистического земледелия Предкавказья, откуда почти всё трудоспособное население было отправлено на фронт.
Характер промышленности региона, где незначительной была крупная и тяжелая промышленность, малочисленность в её составе отраслей с современной технологией, недостаточность кадровых рабочих - все это влияло на уровень заработков. Он был здесь значительно ниже, чем в развитых промышленных центрах страны. Если учесть фактор резкого падения заработной платы во время Первой мировой войны, то очевиден будет низкий уровень реальных доходов рабочих региона.
Пролетариат Северного Кавказа представлял собою чрезвычайно пестрый конгломерат с переходными типами от пролетарских к непролетарским элементам, сложными условиями сословной и национальной розни. Это позволяет несколько скептически отнестись к выводам о монолитном политическом единстве рабочего класса и его лидирующей роли в политической жизни региона к февралю 1917 года.
К примеру, на Ставрополье за 1914-1916 годы зафиксировано лишь два случая массовых выступлений рабочих, носивших экономический характер. Из них только один конфликт (рабочих типографии Тимофеева с хозяином) вылился в забастовку, длившуюся почти месяц. Второе столкновение, произошедшее уже незадолго до Февральской революции (в декабре 1916 г.) между рабочими пастовальной мастерской «Земгора» и её управляющим, длилось всего один день. Оба конфликта окончились безрезультатно для рабочих. Помощник начальника Терского областного жандармского управления по городу Ставрополю констатировал в 1916 г.: «Революционные партии агитационной работы среди рабочих не ведут».
Неоднородным, специфическим был состав буржуазии на Северном Кавказе. Несмотря на наличие развивающейся промышленности, преобладающей была сельская буржуазия. Она составляла 86,6% всего буржуазного состава населения региона. Причем, удельный вес этой категории населения был выше общероссийского. Товарные возможности их хозяйств позволяли экономическими рычагами мощно воздействовать на северокавказское крестьянство. Однако, сельская буржуазия уже была объектом нашего внимания.
Характеристика социальной структуры населения Северного Кавказа была бы неполной без оценки места и роли интеллигенции региона. В значительной степени интеллигенция исторически была отчуждена от народа, от государства, от официальной церкви и претендовала на идейное руководство обществом. В качестве субъекта исторического процесса интеллигенция реализовала руководящие тенденции, противопоставляя себя правительственной бюрократии при одновременной апелляции к народу. В то время, по словам Н. Бердяева, российская интеллигенция выступала в роли идейной, а не профессиональной и экономической группировки. Это в большей степени относится к интеллигенции столичной и крупных городов.
Характерные для всей России процессы формирования духовной элиты имели свои особенности в условиях многонационального Северного Кавказа. Социальные, экономические, культурные, конфессиональные особенности региона влияли на становление местной интеллигенции. Она сформировалась на Кубани и Ставрополье как новая социально-профессиональная общность в конце XIX в., как следствие модернизационных процессов в начале XX века, вызвавших радикальную трансформацию всех традиционных устоев общественной жизни в регионе. На Юге страны начал формироваться новый индустриальный район с развивающейся тяжелой промышленностью, железнодорожным строительством, банками, торговлей, средствами связи, сферой услуг. В этих сферах появились новые служащие тех профессий, которых ранее в регионе практически не было: инженеры, банковские служащие, торговцы и другие. Быстрыми темпами росла численность работников умственного труда, занятых в образовании, здравоохранении, материальном производстве. Среди них преобладали офицеры, священнослужители, педагоги. Меньшим количеством были представлены юристы, служащие кредитных учреждений, ученые и художественная интеллигенция.
Капитализация вела к увеличению количества кредитных учреждений со штатом финансовых работников, росту промышленного производства в районах Екатеринодара, Грозного, Владикавказа и числа инженерно- технических работников, развитию системы образования и здравоохранения.
Рост самосознания интеллигенции подтверждался созданием и деятельностью различных общественно-политических, краеведческих, экономических, просветительных, благотворительных и других объединений. Формы общественно-политической деятельности интеллигенции были многообразны: работа в партийных организациях, формирование собственных профессиональных объединений, которые нередко становились местными отделениями Всероссийских союзов учителей, врачей, инженеров, участие в выборах в Государственную Думу и органы местной власти, выпуск собственных печатных изданий и другое. Относительно низкий уровень культурного развития региона, неграмотность основной массы населения, его невысокая политическая активность, отсутствие земств (на Ставрополье оно возникло в 1913 году), а также строжайший контроль со стороны местных властей и полиции ограничивали деятельность интеллигенции, усложняли исполнение ею своего общественного назначения.
В Терской области значительной была доля железнодорожников и военных, обеспечивающих работу железнодорожных узлов Минеральные Воды, Грозный, Беслан и безопасность сложного региона. К тому же, здесь был необходим административно-полицейский аппарат со штатом чиновников и юристов.
В Ставрополе в 1912 г., в Майкопе в 1915 г. были открыты учительские институты и уже функционировали учительские семинарии, готовящие на родных учителей. Техническая интеллигенция была представлена инженерами, железнодорожными, почтово-телеграфными, конторскими служащими, портовой и речной администрацией, руководством городского транспорта и связи, техниками, чертежниками и т.д. Данные профессиональные группы отличались друг от друга по уровню образования, материальному положению, статусу. Как например, различным было положение частнопрактикующих и сельских врачей.
Разговор об интеллигенции Северного Кавказа нельзя вести без учета роли национальной интеллигенции, зарождение которой связано с проникновением сюда русской культуры, школ на русском языке, делопроизводства, медицинского обслуживания и т.д. Однако, было и другое направление интеллигенции, тяготевшее к исламской культуре Восточного Кавказа. Это были деятели горских судов, аульской администрации, священнослужители, учителя из местных народов. В Дагестане, к примеру, мусульманская грамотность составляла 22% и Дагестан в мусульманском мире называли «Библиотечной державой».
Таким образом, состав интеллигенции на Северном Кавказе был чрезвычайно пестрым и в этническом, и в социальном плане. Её численность в начале XX в. составляла в Кубанской области - 7 тысяч человек, в Ставропольской губернии - 3 тысячи человек, по Терской области данных не обнаружено.
Условия труда и быта значительной части интеллигенции не соответствовали ее роли в обществе; местные органы власти не выделяли необходимых средств на развитие образования, здравоохранения, науки, производства. Кроме того, отличия в социальном статусе, степени самоорганизации, возможности самореализации были значительными по сравнению с положением интеллигенции в центральных губерниях, где модернизация оказала более значительное влияние на рост количества интеллигенции и её роль в обществе.
Военное и предреволюционное время принесло новую волну маргинализации общества. Источниками формирования маргинальной среды стали действующая армия, дезертиры, беженцы, мигранты. Пограничное, структурно неопределенное состояние субъектов вследствие вынужденного выпадения из привычной социальной среды и неспособность обрести адекватное положение имели место в России и ранее, в ходе реформационного процесса второй половины XIX в., процессов урбанизации и модернизации. Первая мировая война, столь неуспешная для России, вырвала из привычной среды миллионы людей и содержательно не удовлетворяла их в их новых функциях, что привело к появлению большого количества дезертиров. Это массовое явление отражало сложность обстановки, колебания воюющих, усталость от войны. И хотя регион не был затронут непосредственно военными действиями, подвижность дезертирующей массы, особенно в 1917 году, привела к появлению последней в городах и населенных пунктах Северного Кавказа.
Одни занимались поисками адекватного положения и места, другие выбирали асоциальный тип поведения, стиль жизни, становясь социальными изгоями. Состояние маргинальности приводило к психологическому напряжению, переживанию своеобразного кризиса самосознания. Мотивация поведения маргинальных слоев, особенно в кризисных условиях, была непредсказуемой. Они зачастую становились носителями радикальных взглядов и источниками разжигания всевозможной вражды. Все эти факторы приводили к нарушению социальной стабильности.
Война, кроме всего прочего, - явление психологического порядка, формирующее особый тип человеческого сознания, создает феномен «человека воюющего». Это означает постоянное пребывание в экстремальной ситуации, постоянное нервное напряжение, привычку к опасности, необходимость наличия врага, ставшие за годы войны образом жизни. У этих людей формировался образ врага как проявление психологической дихотомии «свой - чужой», который переносится во вневоенные отношения. Процессы маргинализации затронули значительную часть территории России. Признаки её проявлялись практически у всех переходных групп, которыми изобиловала феодально-капиталистическая страна. Северный Кавказ тоже был затронут этим процессом. К тому же это был относительно «сытый» регион, куда устремлялись дезертиры и беженцы.
После Первой мировой войны в России осталось всего два района с хлебными излишками - Северный Кавказ и Западная Сибирь. Добираться на Восток в условиях расстроенной транспортной системы было сложно, да и далеко. Поэтому приток беженцев и мигрантов повернул на Юг России. Помимо этого, Северный Кавказ был местом пересылки большого количества военнопленных, судьба которых иногда не решалась годами. Некоторые из них оставались на постоянное место жительства, некоторые пережидали сложную ситуацию с тем, чтобы вернуться на родину. Их присутствие вносило в и без того неспокойную обстановку свою долю проблем.
Местные власти пытались организовать потоки военнопленных, беженцев, безработных, выделяя средства на их содержание, организуя их на общественные и поденные работы. Так, в смете расходов Ставропольского городского комитета по оказанию помощи беженцам на первую четверть 1917 года предусматривались расходы административные, квартирного довольствия, на одежду, продовольствие, баню, в случае заболеваний. Однако эти меры не снимали проблемы.
Маргинализации северокавказского общества противодействовали особенности его этно-социальной структуры. Традиции, нормы права казачества, горцев, инородцев делали эти структуры закрытыми для проникновения маргинальной психологии. Тем не менее, сложная система социальных отношений на Северном Кавказе накануне Гражданской войны вбирала в себя и маргинальный аспект, потенциально способный изменить конфигурацию общества.
Автор: Сунанова Н. И.