«Vita attiva» н «vita contcmplativa» в оценке гуманистов и деловых людей в обществе итальянских городов-государств XIV - первой половины XV века
Для определения фундаментальных установок этики гуманизма в отношении богатства немаловажной является оценка взглядов ренессансных мыслителей на материальный мир и жизненное предназначение человека в этом мире. Ведь именно в Италии рассматриваемого периода происходит трансформация характерного для средневековой христианской морали аскетического идеала, основанного на отказе от мирских благ, и формирование новых представлений, связанных с проблемой накопления капиталов. Гуманисты, будучи интеллектуальной элитой общества, приняли деятельное участие в выработке этих представлений, опираясь на этические установки, отличные от традиционных.
Необходимо заметить, что тема взаимоотношений человека с окружающим его материальным миром прослеживается уже в трудах гуманистов XIV века. Франческо Петрарка затрагивает ее в целом ряде писем и полемических трактатов. Весьма характерно его произведение «Об уединенной жизни», построенное на противопоставлении суровых будней отшельника развращенному и суетному существованию горожан. На страницах трактата автор недвусмысленно заявляет о своих симпатиях. «Уединение - священное, естественное, честное и самое чистое из человеческих дел», - пишет он. И, развивая свою мысль, далее замечает: «Какое же утешение, какое ликование и настоящему радоваться, и на будущее надеяться, где на смену недолгому одиночеству среди людей придет вечное общение с сонмом ангелов и вечное созерцание божественного лика, предел святых желаний и вожделений». Все это дало некоторым исследователям (Г. Барону и, с известными оговорками, Л. Мартинесу) основание заявить, что на творчество Петрарки оказывал влияние средневековый идеал «добровольной бедности и аскетического ухода от мира». Данные ученые настаивают на приверженности поэта созерцательной жизни («vita contemplativa»). С подобным утверждением полемизируют многие отечественные историки, заявляя, что, несмотря на высказывания в традиционном духе, гуманист «открывает новую, несредневековую личность, которая проявляет себя не через общее и универсальное, а через индивидуальное, неповторимое». Близок к такой позиции и зарубежный исследователь Чемберлен, отмечающий «живой взгляд на природу» у Петрарки и новизну его «техники наблюдения реального мира». Для того чтобы выработать свое отношение к данной проблеме, необходимо обратиться к основным установкам аскетической доктрины и сравнить их с положениями раннегуманистической этики. Формирование вышеуказанной доктрины происходило в русле христианской традиции (в ее ортодоксально-католическом варианте), ибо влияние церковных институтов на человека средневековья было огромным, а господствующие в обществе представления нередко трансформировали «всякую активность в активность моральную и всякий поступок в поступок религиозный».
Этические установки ортодоксального католицизма восходят к взглядам Августина Блаженного, занимающего особое положение среди отцов церкви. Отечественная исследовательница Н.И. Девятайкина отмечает: «Августинизм был доминирующим течением средневековой мысли, лишь с Фомы Аквинского, сумевшего опереться в философских построениях на Аристотеля, официальная догматика перестает ориентироваться только на суждения автора «Града Божия». Но церковь никогда не порывала с августинизмом». Обращаясь к практике земного поведения, Августин Блаженный формулирует идею «двух градов»: града земного и града Божьего. Последний объявляется высшей целью, к которой человек должен стремиться, земная же жизнь является постоянным искушением и бедствием. «Граждан земного града рождает испорченная грехом природа, граждан града небесного рождает небесная благодать, освобождающая природу от греха», - пишет Августин. Соответственно, наиболее приемлемой установкой для земного существования служит аскетический отказ от наслаждений и привязанностей повседневности и сосредоточение на общении с Богом. Именно оно объявляется высшим наслаждением и источником знания.
Подобные взгляды имели место и в Италии XIV века. Свое крайнее выражение они нашли в мыслях и проповедях святой Екатерины Сиенской, современницы первых гуманистов. Именно ей приписывают фразу, ставшую квинтэссенцией сути средневекового аскетизма: « Между миром и Богом нет ничего общего». Соответственно, уход от мирских благ и любовь к Богу объявляются идеалами нравственного поведения. Итальянская исследовательница Ида Мальи отмечает, что подобная установка находит выражение в «рельефных внешних поступках» (добровольной бедности, смирении, физических испытаниях, покаянии, отшельничестве). Добродетельный человек «никогда не насытится песнопениями и молитвами и никогда от них не устанет, поскольку понимает, что они - словно мать, дарящая нам молоко божественной сладости и кормящая грудью своих детей добродетели». Екатерина уверена, что бдения и молитва необходимы праведнику, ибо они объединяют душу с Творцом, помогают найти его в себе, дают «живую веру и истинную надежду». Общение с Богом объявляется высшим наслаждением и практически единственным источником истинного знания. Всякое же стремление к творчеству, познанию, желание реализовать себя в земном мире объявляется греховным. Екатерина Сиенская замечает: «Мир ищет удовольствие в творениях, не заботясь о том, что это неугодно Творцу; а Христос не стремится ни к чему иному, кроме как к послушанию Отцу вечному ради нашего спасения». Таким образом, всякая творческая деятельность не только бесполезна, но и вредна.
Существенно отличен взгляд Петрарки. Его уединение посвящено не только постам и молитвам. «Я знаю, что благородному духу не свойственно оцепенение: он всегда устремлен или к Богу, пределу наших упований, или к себе самому и своим сокровенным делам, или к какой-нибудь родственной душе», - пишет мыслитель. Внутренние побуждения индивида и его деятельность, направленная на совершенствование не являются для Петрарки априорно осуждаемыми и запретными. Более того, отшельник в трактате гуманиста мало напоминает посвятившего себя служению Богу монаха. «Он никому не завидует, ни к кому не испытывает ненависти, доволен своим жребием и недосягаем для ударов судьбы, он ничего не боится, ничего не желает», - восклицает Петрарка, описывая человека, живущего в уединении. Исходя из этого, небезосновательным представляется мнение зарубежных исследователей Д. Хея и Р. Голдсвейта, утверждавших, что гуманисты века и, в частности, Франческо Петрарка, отстаивали «вид стоического безразличия к мирской Фортуне». Действительно, картина, созданная мыслителем, рисует нам скорее античного мудреца, погруженного в самопознание, чем религиозного экзальтированного аскета.
Мотивы, побуждающие Петрарку на личном примере доказывать преимущества уединенного образа жизни, также отличаются от аскетических. Характерно, что это признают даже авторы, склонные сглаживать противоречия между традиционным и гуманистическим стилями мышления. Один из таких исследователей, Э. Жебар отмечает, что «если он (Петрарка - авт.) отделяет человека от вещей, то не для того, чтобы подвести его к Богу», а для того, «чтобы избавить его от разочарования и житейских печалей». Действительно, многие высказывания мыслителя дают основания для подобных утверждений. «Самое большое удовлетворение возникает тогда, когда ты избавишься совсем от опасности, так что страхи исчезнут навсегда», - пишет он, говоря о внутреннем состоянии человека, оставившего суету городов. Таким образом, достижение спокойствия духа, как необходимого условия для творчества и самосовершенствования, становится для Петрарки главной причиной добровольного отшельничества. Причем отказ от благ городской цивилизации и общества себе подобных не носит категорический характер. Он не может быть полностью отождествлен со «средневековым страхом перед мирскими соблазнами». Гуманист даже не помышляет отказать себе в дружеском общении. «Я никогда не поверю, что присутствие друга может нарушить уединение, а не украсить его», - пишет Петрарка. И занятия науками не обязательно сопряжены с бегством от людей и материальных благ. «Я ведь не приказываю ученым писать книги в горах или лесах, но советую им находить для души, обновленной созерцанием этого, тихое и укромное место в тесноте городов», - замечает гуманист. Уединение Петрарки неразрывно связано с земной жизнью мирскими интересами и пристальным вниманием к человеку и его потребностям.
Еще одним доказательством несходства взглядов ренессансного мыслителя со средневековой аскетической доктриной служит его трактат «О средствах против превратностей судьбы». Особенно ценен здесь диалог «О печалях и несчастьях». По свидетельству Уилкинза, биографа Петрарки, он был написан в 1354 году и являлся одним из самых ранних, а трактате. Гуманист отклонил в 1354 году просьбу настоятеля Картезианского монастыря дописать к известному трактату папы Иннокентия III «О презрении к миру, или о ничтожном состоянии человека» вторую часть, где речь должна идти о христианском понимании радостей и счастья человека: он сослался, что занят диалогом на эту тему. В диалоге Петрарки чувствуется скрытая полемика с Иннокентием. Американский исследователь Чарльз Тринкаус подчеркивает, что основные положения данного спора будут впоследствии развиты ренессансными мыслителями XV в. и что «эта дискуссия кажется моделью гуманистической концепции человека». Высказанная исследователем мысль представляется справедливой. Например, в трактате итальянского гуманиста пятнадцатого столетия Джаноццо Манетти «О достоинстве и превосходстве человека» полемика о месте индивида в системе мироздания приобретает невиданную остроту.
Произведение Петрарки имеет форму диалога между Скорбью и Разумом. Причем первый персонаж введен для того, чтобы ярче показать взгляды второго, доводы Разума во многом совпадают с мнением автора, а мысли Скорби - с тезисами трактата Иннокентия III.
Труд Иннокентия в живой и образной форме выразил многие положения средневековой аскетической доктрины. Известному зарубежному исследователю В. Ульману это дало повод сказать, что произведение Иннокентия - «классический продукт Средневековья». Типичным для западной религиозной мысли этой эпохи было и негативное отношение автора трактата к человеческой природе. Оно опиралось на учение о первородном грехе, являющееся одной из основных догм ортодоксального католицизма. Вот как это представление отражается в трактате «О презрении к миру или о ничтожестве человеческого состояния»: «Сотворен человек из пыли, из грязи, из песка, а также из отвратительного семени, - что еще более ничтожно. Зачатый в зудящей похоти, в опьянении страсти, в разнузданном зловонии и - что еще хуже, в позоре греха, человек рожден для трудов, для скорбей, для страха, и, наконец, что ужаснее всего, для смерти». Таким образом, порочная, изначально испорченная человеческая натура практически не дает людям шансов на спасение, толкая их в бездну страстей и грехов.
Петрарка не отвергая концепции первородного греха, акцентирует внимание на том, что человек был создан по образу и подобию Бога и поэтому содержит в себе частицу божественной природы. Гуманист пишет: «Я выделяю главное из многого: мало ли причин для радости? Образ и подобие Бога творца, имеющиеся в человеческой душе: ум, память, предвидение, красноречие; столь многие изобретения, столь многие искусства, служащие этой душе и этому телу, в котором божественной милостью предусмотрено все необходимое для нас». Петрарка подчеркивает «действительную возможность возвышения человека над его текущими невзгодами», наличие у индивида потенций, которые могут помочь ему полноценно и праведно жить в ходе земного существования.
Иннокентий пишет о том, что человеческая душа имеет три естественные способности: разум, отличающий добро от зла, гнев, отвергающий зло, желание, чтобы стремиться к добру. Однако же сила изначально повреждается тремя пороками. Сила разума - невежеством, сила гнева - яростью, сила желания - вожделением. Таким образом, человек практически не имеет возможности избежать греха и живет в постоянном страхе смерти и ожидании последующей кары.
Взгляд Петрарки более оптимистичен. Он пишет: «Есть надежда, что после смерти возродится и тело, станет легким, светящимся, непорочным, им можно будет пользоваться с еще большей славой. И оно превзойдет не только человеческое, ангельское достоинство».
Следующий пункт расхождения во взглядах - отношение к телесной составляющей человека. Иннокентий III всячески подчеркивает несовершенства человеческого тела и пишет: «Действительно, кто не хочет покинуть тело - не хочет выйти из тюрьмы. Ибо тело - тюрьма для души».
У Петрарки наблюдается осторожное оправдание телесной составляющей человека. Он замечает, что хотя тело бренно и слабо, оно «имеет приятный вид, выпрямлено и приспособлено к содержанию неба».
На основании вышеперечисленного можно сформулировать главное расхождение во взглядах Иннокентия III и Франческо Петрарки: Иннокентий уверен в изначальной испорченности человеческой природы и бренности материального мира, Петрарка проявляет интерес к земной жизни и считает, что не природа, но грех делает человека «печальным и жалующимся». Гуманист не отвергает напрямую какие-либо доктрины католицизма, но придает им новый смысл, смещая акценты. Этим он предвосхитил искания многих деятелей Возрождения XV-XVI вв.
Вместе с тем, на страницах трактатов и писем Франческо Петрарки встречаются и высказывания в духе средневековой традиции. В одной из своих эпистол он замечает: «Наша земная жизнь - долина тоски и мучений, не больше; в ней одно хорошо: она путь к другой жизни, иначе была бы не просто жалкой, а прямо ненавистной и невыносимой». Подобная мысль весьма близка взглядам аскетов, с их неприятием мирского существования во всех его материальных проявлениях.
Кроме того, гуманист порой весьма критично оценивает свою творческую деятельность и земные интересы, связанные с изучением наследия античности. В письме Иоанну Колонне, монаху ордена проповедников, он утверждает, что «любить и одобрять философские школы позволительно, но когда они не чураются истины, когда не отвращают нас от нашей главной цели», и что «если в чем-то они попытаются это сделать, будь то Платон, Аристотель, Варрон или Цицерон, их надо с благородной непреклонностью презреть и растоптать». Верховной же истиной объявляется Бог. Петрарка в частности, пишет: «Будем, наконец, философствовать, как велит само имя философии, то есть любить мудрость; но истинная премудрость Божия - Христос, и чтобы истинно философствовать, Его надо выше всего любить и им жить». Здесь налицо стремление поэта примирить свои мирские увлечения с нормами христианской морали. В письме Петру, аббату св. Бенинга, Петрарка сетует на то, что своим занятием поэзией дал дурной пример для подражания. Он, в частности, пишет: «Мою душу грызет совесть, ведь по большей части я один подал пищу сумасшествию и навредил своим примером, что является немаловажным способом нанесения ущерба». Поэт в полной мере осознает новизну своих эрудитских интересов, отличавших его от многих современников, но вместе с тем сделавших его виднейшим деятелем итальянского гуманизма, «наиболее влиятельным представителем нового учения». Несомненно, что это сознание новизны служит поводом для сомнений.
Разнообразие и отмеченная выше противоречивость взглядов Франческо Петрарки ведет к множественности толкований его концепции взаимоотношений человека и материального мира. Так, американский исследователь П.О. Кристеллер, признавая заслуга Петрарки в формировании итальянского гуманизма (главным образом - в области филологии и образования), отмечает, что поэт выступал с «похвалой монашеской жизни». Историк Джерольд Сейгель рассматривает противоречия в концепции мыслителя в «контексте петрарковского цицеронианизма», основанного на комбинации риторики и моральной философии и позволявшего отстаивать в ходе дискуссии различные мнения не столько по внутреннему убеждению, сколько из желания проявить способность к красноречию. Американский исследователь Ч. Тринкаус называет поэта первым из гуманистов, который сумел синтезировать «раннюю христианскую традицию антропоцентрической теологии» и стоический взгляд на индивидуума, как на «рационального творческого правителя мира», отсюда - двойственность его воззрений.
Однако возьмем на себя смелость утверждать, что главным в творчестве Петрарки было не стремление совместить представления античных философов с религиозными догмами. Налицо рост светских интересов личности (в том числе - усвоение и переработка в соответствии с велениями времени этических доктрин древних мыслителей), сопровождаемый духовными метаниями и рефлексией, поскольку Франческо Петрарка был воспитан в христианской морали и «смотрел на христианство, как на свою религию». Именно этим можно объяснить противоречивость его взглядов, колебания и непоследовательность. Поэт, «сознающий изменение, когда оно еще в зачаточном состоянии, и являющийся проводником новых импульсов на жизненной сцене», полностью сознает необычность своих устремлений, подвергая их глубокому анализу. Однако светская направленность в этических поисках гуманиста очевидна.
Многие из концептуальных подходов Петрарки были созвучны представлениям его соотечественника и друга, видного деятеля культуры Возрождения XIV в. - Джованни Боккаччо. Немецкий историк XIX в. Г. Фойгт замечает, что последний во многом был свободен от душевных потрясений, характерных для Франческо Петрарки, и «в своем миросозерцании он не отделяется от миросозерцания своего века». Но вместе с тем, историк подчеркивает пристальный интерес, который испытывал Боккаччо к окружающей действительности, его «искреннее участие к людям и их судьбам».
Итальянский филолог В. Бранка, отмечая переходный характер его воззрений, пишет, что «именно в атмосфере высшей духовной преемственности между культурой позднего Средневековья и гуманизма» творчество Боккаччо «ставит проблемы, которые затем будут в центре раннегуманистической культуры». Однако исследователь настаивает на преобладании традиционных начал в трудах писателя. Он не сомневается в принадлежности ярчайшего произведения Боккаччо - «Декамерона» к «средневековой романской традиции» и видит его сюжет в развитии «от комического, низкого стиля к трагическому, возвышенному, от торжества порока, к торжеству добродетели, от «вывернутого наизнанку мира» к «искусству добродетельной жизни», от Иуды к Деве Марии». Таким образом, подчеркивается огромное влияние на автора не только художественных риторических приемов литературы средневековья, но и этических норм христианской морали.
Исследовательница «Декамерона», Магда Коттино-Джонс, рассматривает великое произведение Боккаччо с точки зрения его композиции, анализируя основные сюжетные линии. Она считает главной смысловой темой вышеназванного труда трансформацию «от дисгармоничной к стабильной социальной структуре». Коттино-Джонс отмечает убежденность Боккаччо в доброкачественности природного мира, который «часто обеспечивает основу для совершенной формы существования». Имея в виду вышеназванные точки зрения, попытаемся на основе анализа источников выработать свой взгляд на проблему.
Прежде всего, необходимо заметить, что в творчестве Боккаччо затрагиваются многие проблемы, получившие развитие и в творчестве Петрарки, и взгляд Боккаччо во многом схож с точкой зрения последнего. Джованни Боккаччо выступает за свободу творчества и особенность поэтического труда. В жизнеописании Данте Боккаччо пишет: «Понимая, что поэтические творения не пустые и неразумные побасенки и сказки, как полагают многие невежды, но таят в себе сладчайшие плоды исторической и философской истины, так что, не зная истории и науки о нравственности, и натуральной философии, нельзя понять и поэтического замысла. Данте обдуманно распределил свое время и, не жалея сил, стал в поте лица изучать историю, не прибегая ни к ничьей помощи, и философию под руководством многих ученых мужей». Так, связывая поэзию с историей и философией, автор пытается доказать ее самостоятельную ценность и полезность.
Этическим идеалом Боккаччо, как впрочем и Петрарки, была уединенная жизнь, посвященная творчеству и научным штудиям. Гуманист, в частности, пишет: «Любые занятия требуют уединения, беззаботного существования и спокойствия души, тем паче занятия науками отвлеченными». Здесь наблюдается сходство взглядов Боккаччо с воззрениями Петрарки. Кроме того, первый гуманист склонен оправдывать вполне земное стремление людей к славе. Вот что пишет Боккаччо в своей «Жизни Данте»: «Он (Данте - авт.) страстно жаждал восхвалений и пышных почестей, более страстно, быть может, чем подобает человеку столь исключительных добродетелей. Но что из этого? Покажите мне такого смиренника, которого бы не прельщала бы радость славы». Из вышеприведенного отрывка видно, что, несмотря на культ уединенной жизни, посвященной штудиям, во взглядах Боккаччо находится место и прославлению земной жизни во всех ее проявлениях. В полной мере это отразилось в его «Декамероне».
Раскованность сознания, свобода от страха перед смертью и воздаянием за грехи, привычка рассчитывать на свой ум и предприимчивость - вот характерные черты героев вышеуказанного труда. Данные признаки нового ренессансного сознания проступают в первой же новелле, где речь идет о мессере Чепарелло, нотариусе с небезупречной репутацией, лжеце, проходимце и клятвопреступнике, который даже на смертном одре остается верен себе, и «ни старость, ни болезнь, ни ужас близкой кончины, ни страх сознания, что через какой-нибудь час он предстанет перед судом божьим, - ничто не в состоянии исправить его порочный нрав». Он врет даже на исповеди, изображая себя праведником, и после смерти причисляется к лику святых. Характерно то, что из уст рассказчика данной истории и ее слушателей, мы не слышим однозначного и сурового осуждения. Более того, они склонны закрывать глаза на пороки мошенника, отдавая должное его остроумию и изворотливости. Касаясь характерных черт данного героя, Коттино-Джонс замечает: « Это прототип человека превосходного ума, чьи обильные вербальные таланты помогают ему манипулировать каждой гранью жизни». Акценты, расставленные Боккаччо, позволяют говорить об его восхищении потенциальными возможностями человека, заставляющем искать положительные качества даже у отрицательных персонажей.
С гуманистических позиций критикует Боккаччо церковные институты, прежде всего монашество, разоблачая показную святость монашеской братии. Тема лицемерия монахов, поднятая Джованни Боккаччо, впоследствии получит широкое развитие в гуманистических трактатах XV века. «Декамерон» изобилует множеством примеров неблаговидного поведения монахов, монахинь и священников, причем все они снабжены довольно острыми и язвительными комментариями. Одна из героинь произведения, возмущенная падением нравов монашества, восклицает: «О позор нашего развращенного общества! Им нисколько не стыдно своей тучности, им нисколько не стыдно румянца на всю щеку, им нисколько не стыдно своей изнеженности, им нисколько не стыдно дорогого своего облачения и своего убранства». В этом и других местах «Декамерона» указывается на отход монахов от раннехристианских идеалов, а также обетов бедности, послушания и воздержания. Но не в этом, как представляется, главный мотив критики монашества. Здесь скорее констатируется противоречие между официально установленным образом жизни монастырей, декларированными монахами идеалами и невозможностью их реализации на практике, ибо невозможно противиться человеческой природе, а Боккаччо был склонен ее оправдывать и признавать вполне естественными земные устремления человека.
Характерна ситуация, описанная в одной из новелл «Декамерона». В ней настоятельница монастыря застигает врасплох монахиню с любовником, будучи сама за несколько минут до этого в объятиях священника в своей келье. В конце концов монахине удается оправдаться, ситуация разрешается к обоюдному удовольствию сторон: «Отпустив девушку, настоятельница пошла спать со священником, а Изабетта пошла к своему возлюбленному, которого она потом назло завистницам много раз приглашала, те же, у кого постоянных любовников не было, пытали счастья от случая к случаю». Таким образом, отвергаются традиционные церковные представления о «плотском грехе», декларируется невозможность противостояния естественным потребностям природы человека и утверждается доброкачественность последней. Автор, в частности, пишет: «А чтобы противиться законам природы - на это требуется много сил, вот почему усилия сопротивляющихся не только в большинстве случаев оказываются тщетными, но и причиняют им огромный вред». Представители церковных институтов критикуются при этом за лицемерие, которое трактуется как насилие над человеческим естеством.
«Декамерон» раскрывает читателю идеи активности, жизнелюбия, целеустремленности, побуждает к наслаждению земной жизнью, чуждому всякому лицемерию, стремлению к доблестным поступкам ради завоевания земной славы. Эту роль новелл Боккаччо подчеркивает устами Памфилно: «Я бы хотел, чтобы завтра все мы были готовы рассказать о людях, которые проявили щедрость и великодушие как в сердечных, так ровно и в иных делах. Сей предмет, вне всякого сомнения, усилит жажду подвига и у рассказчиков, и у слушателей, коих помыслы к этому устремлены, и жизнь нашу, которая не может не быть быстротечной, коль скоро она в бренном обретается теле, увековечит слава». Таким образом, ясно декларируется стремление реализовать себя в земной жизни и увековечить свое имя в веках, благодаря славе.
Рассмотрев взгляды Франческо Петрарки и Джованни Боккаччо на проблему взаимосвязи человека с материальным миром, можно сделать вид, что уже у данных мыслителей обнаруживаются расхождения с традиционными средневековыми представлениями. В оценке активной и созерцательной жизни их симпатии на стороне последней, однако само понятие «уединения» постепенно теряет негативный по отношению к земному существованию оттенок, который так характерен для аскетической доктрины. Гуманистам XIV века удается создать культ ученого отшельничества, досуга (otium), заполненного научными штудиями, который во многом напоминает их собственное существование и связан с обществом «в той мере, в какой связан с ним и необходим ему интеллектуальный труд». Данный идеал является ценным вкладом в процесс формирования новых этических представлений, охватывающий разные сферы функционирования городского социума Италии рассматриваемого периода.
В обыденном сознании итальянских горожан отшельничество зачастую выступало, как монашеское уединение, крайняя форма аскетизма и религиозной экзальтации или способ уйти от проблем земной действительности, обратившись к делу душеспасения. Эта трактовка данного явления была преобладающей. Характерен религиозный порыв флорентийского предпринимателя Джованни Морелли. Купец испытал сильнейшее потрясение после смерти первого сына Альберто. Оно сопровождалось мистическим трансом, порой доходящим до видений. Последние, однако, описывались в мемуарах Морелли в соответствии с бытующими в обществе представлениями и аллегориями. В одном из видений Джованни узрел себя поднимающимся на гору Монте Морелло к отшельникам за просветлением и утешением. Уединение является для него символом отказа от бренных земных забот, высшей формой созерцательности, хотя и не соответствует жизненным устремлениям рационального и погруженного в мирской водоворот автора.
Нередко стены монастыря служили прибежищем для измученного душевными метаниями индивида. Племянник флорентийского торговца Донато Веллути, Бернардо, намеревался удалиться от мира именно из этих побуждений. «Повинуясь движению души, без совета персон знающих и разумных, без ведома кого-либо из родственников, он разочаровался в людях, истомил себя постами, из-за которых плохо ел и спал. Испытывая много терзаний, решил он уйти в монастырь цистерцианцев Санто Акуто»,- пишет Веллути. Хронист подчеркивает иррациональность этого поступка и негативно оценивает попытки отказа от активной деятельности. Однако, вне зависимости от отношения горожан к монашеству, именно с подобным образом жизни зачастую ассоциируется у них отшельничество и уединение.
Ренессансные мыслители же связывают уединенный образ жизни со штудиями на досуге. И, хотя, в возвеличивании уединения у гуманистов XIV в. присутствуют христианские мотивы, преобладающей для подобного культа является обращенность к античной этической мысли, к образу мудреца-отшельника, характерного, в частности, для стоической философии. Опираются они и на свой жизненный опыт. В произведениях Петрарки и Боккаччо развиваются различные направления реабилитации «земного» и «материального», способствующие обмирщению указанного выше этического идеала: защита поэзии и творчества вообще, оправдание стремления к славе и понимание природы человека, как доброкачественной. Все это подготавливает почву для решительного поворота к vita attiva, который совершат гуманисты следующего поколения.
Выработка новых этических идеалов, могущих стать руководством для повседневной жизни, была продолжена ренессансными мыслителями XV в. Показательны в этом отношении произведения деятелей гражданского гуманизма. Термин «гражданский гуманизм» был введен в оборот виднейшим американским историком послевоенного времени Бароном для обозначения самобытнейшего течения итальянской ренессансной мысли, выросшего на основе флорентийской городской культуры в конце XIV - первой половине XIV вв. Его зарождение исследователь связывает с конфликтом между Флорентийской республикой и Миланской тиранией (1390-1402 гг.), подвергшим проверке на прочность основы флорентийской пополонской демократии и вызвавшим небывалый взрыв патриотизма в кругах флорентийских гуманистов.
К трудам, предвосхитившим начало эпохи гражданского гуманизма, Барон относит инвективы Колюччо Салютати и Чино Ринуччини, обосновывающие преимущества демократического правления и написанные в 1397 г. в ответ на инвективу миланского гуманиста Антонио Лоски. Однако, «примирение и слияние гуманистической позиции и гражданского духа стали возможными лишь только когда Флоренция оказалась в финале кризиса». Таким образом, эпоха гражданского гуманизма, по Барону, начинается с 1402 г., т.е. с окончания противостояния между Флоренцией и миланской синьорией. Во Флорентийской республике, отстоявшей независимость, начинается осмысление своего демократического опыта, пробуждается интерес к истории и этике человеческого поведения, основанной на приоритете гражданственности.
Концепция «гражданского гуманизма» получила неоднозначную оценку в зарубежной историографии. Джерольд Сенгель критикует ее за резкое разграничение между взглядами Боккаччо, Петрарки и воззрениями следующего поколения ренессансных мыслителей Флоренции, которые, по представлениям Барона, выдвинули на первый план идеалы активности и общественного служения. Кроме того, порицается стремление американского исследователя прямо увязать эволюцию гуманистической мысли с конкретной политической ситуацией в Тоскани рассматриваемого периода (окончание конфликта с миланской тиранией в 1402 г.) «Гражданское настроение и прямая вовлеченность в политику не были определяющими элементами в раннем гуманизме», - пишет Сейгель. Вместо этого, он пытается придать рассматриваемому движению поверхностно-образовательный характер, как плоду культуры, «которая концентрировалась на риторике и красноречии», и преуменьшает влияние гуманистических идей на общество.
Более взвешенной представляется позиция американского исследователя Дж. Брукера. Он не отрицает наличия нового этапа развития флорентийского гуманизма в начале XV в., но выступает против жесткого увязывания его зарождения с тем или иным событием политической жизни эпохи. «Хотя миланская угроза флорентийской независимости была, несомненно, фактором в этой ментальности и психологической реорганизации, она не являлась единственным, или возможно даже наиболее важным стимулом», - отмечает Брукер. Главную причину перехода гуманистической мысли в новую фазу, он видит в уникальности общественно-политической атмосферы тосканского города-государства. «Источники культурной революции должны отыскиваться не в статусе Флоренции, как осажденного республиканского города, но в особом характере этого общества и его политических традиций, которые облегчали связь между интеллектуалами, купцами и государственными деятелями и которые обеспечивали уникальный форум для распространения новых идей и мнений», - пишет он. Именно в этой обстановке диалога развилась симбиотическая связь «между мирами мысли и действия».
Близка данной точке зрения позиция зарубежного исследователя Е. Чемберлена. Последний считает республиканские институты флорентийского общества «плодородной почвой, в которой семена гуманизма пустили корни в течение раннего XV века».
Оригинальной представляется концепция последователя Г. Барона - американского историка JIaypo Мартинеса. Он рассматривает гуманизм как целостное явление и считает его «усовершенствованием ценностей, которые в основном исходили из группы городского господствующего класса». Мартинес утверждает, что этическая и образовательная программа гуманизма адресовалась тем, «кому предопределено занимать лидирующие социальные позиции» и не являлась универсальной для всего общества города-государства. Автор видит в акценте на преимуществах активного существования и гражданского служения, ставшем центральным звеном многих гуманистических трактатов первой половины XV в., ответ на насущные потребности общественной жизни. «Эти темы отражали временные социальные интересы и касались проблемы взаимоотношений между гуманистами и господствующими социальными группами», - пишет он.
Таким образом, в специфических условиях городской культуры Флоренции сложился новый взгляд на мир, «при котором значение жизни измерялось в активности для семьи и коммуны, и моральной ценностью признавалось то, что увеличивает энергию человеческой деятельности».
Весьма характерно творчество видного представителя гражданского гуманизма - Леонардо Бруни. Важнейшая заслуга Бруни состоит в том, что он одним из первых ренессансных мыслителей начал широко использовать наследие античности для решения насущных проблем, стоящих перед обществом. Ибо, для итальянцев XV в. «было психологически более естественным верить в свою собственную эпоху, а не в боготворимое, но исчезнувшее прошлое». Не случайно, главным объектом теоретического переосмысления для гуманиста стала доктрина Аристотеля, которая «акцентировала внимание на активной, пестрой и разнообразной жизни обычных людей». Бруни принял классификацию античного философа, делившего человеческое существование на три вида: заполнение наслаждениями, созерцательное и политическое. При этом симпатии гуманиста на стороне последнего. В своем трактате «Восхваление Флоренции», ставшем «прямым выражением местного патриотизма», Бруни видит величайшую заслугу флорентийцев в сохранении и защите гражданских свобод и называет жителей города-государства наследниками римлян республиканского периода.
Эти заявления служат общим местом для многих произведений, вышедших из флорентийской городской среды. Так, хронист Джованни Виллани называл флорентинцев народом, «произошедшим когда-то от римлян и фьезоланцев». Предприниматель Дж. Морелли видел важнейшим достижением коммуны преемственность традиций свободы и справедливости. «Флоренция справедлива и хранит мир для своих подданных»,- пишет он. Очевидно, что концепции гражданских гуманистов вписывались в общий контекст патриотического подъема в социуме тосканской коммуны, имевшего место на рубеже XIV-XV вв.
Следующие изречения Бруни только подчеркивают вышеуказанный факт. Он утверждает, что флорентийские горожане «не довольствовались славой этого происхождения, но увеличили ее собственными деяниями, чтобы стать достойными предков». Участие в делах коммуны, кропотливый труд для ее блага признаются оптимальными условиями общежития. Поэтому, главное украшение Флоренции Бруни видит в «многочисленности народа, изобилии, мастерстве и человечности граждан». Благосостояние коммуны напрямую зависит от степени личной активности ее членов. «Что сделает большая часть народа, то представляется всем городом сделанным»,- пишет гуманист. Этим Бруни неразрывно связывает судьбы Флоренции и ее жителей, акцентируя внимание на небесполезности их повседневных деяний.
Данная мысль также созвучна многим представлениям выходцев из торгово-предпринимательской среды. Однако, учитывая разнообразие их подходов, необходимо отметить большую степень прагматичности в их оценках. Купцы не столь единодушны в абстрактном отождествлении личного и коммунального блага. Могущество Флоренции для них зачастую зиждется на процветании влиятельных граждан. Так, торговец Донато Веллути подчеркивал, что его родной город мог достигать больших успехов во внешней политике благодаря экономическим преимуществам - «флорентийские купцы были очень сильны в Сьене и Таламоне». Состоятельность частных граждан выступает для автора видимым выражением экономической и политической мощи. Купеческий разум не питает иллюзий относительно возможности сохранения стабильной гармонии между общественным и личным благом. Джованни Виллани отмечает, что «преступно умножать доходы коммуны ради выполнения безумных затей, непомерными налогами разоряя граждан». Будучи не учеными-эрудитами, но людьми деловыми, флорентийские торговцы и предприниматели стремились дать потомкам скорее практические рекомендации, а не выстроить теорию гармоничных общественных отношений.
Однако, и купцы, и гуманисты признавали ценность активной деятельности, как важного источника приобретения информации об окружающем мире, навыков и умений. Во введении к своей «Истории Флоренции» Леонардо Бруни признает необходимым для человека восприятие опыта, так как благодаря ему учишься чему следовать и чего избегать. Этой мысли созвучны сентенции Морелли, заявлявшего: «Стремись познать, как надо разговаривать с горожанами в конторах, с правителями на приеме в посольствах, как словами и действиями проявлять уважение, как вести себя в повседневных делах. Старайся узнать обо всех случаях, которые происходят в твоем городе, о принятых законах, о мерах, которые следует предпринять, чтобы избежать убытка или позора. Запоминай все, что необходимо для тебя. Узнавай о делах государственных и торговых, о событиях, происходящих в мире в настоящем и в прошлом, о советах, которые давались». И предприниматель, и ренессансный интеллектуал обращены к окружающей их земной действительности, живут ее нуждами и стремятся усовершенствовать свое поведение для реализации мирских целей.
Кроме того, Бруни подчеркивает, что, трудясь на благо общества, индивид преобразует в лучшую сторону многие элементы социальной жизни. Последние же, в свою очередь, служат раскрытию его потенциальных способностей. Гуманист отмечает, что именно участие граждан в демократических институтах коммуны создает условия, благодаря которым было бы легко «в таком обширнейшем городе следовать своему разуму». Гражданское служение опосредовано выступает здесь фактором индивидуального совершенствования. Такой подход неизмеримо глубже воззрений купцов. Традиции свободы, воспитавшие особый тип личности, дают Бруни основания для восхищения соотечественниками. «Нет во всем мире вещи такой достойной, что с достоинством флорентийцев могла бы сравниться»,- пишет он. Таким образом, обосновывается этическая ценность «vita attiva».
Идеалы активности и общественного служения нашли свое яркое выражение в трактате «Гражданская жизнь» известного представителя флорентийского гуманизма - Маттео Пальмиери. Как и Бруни, он считает вовлеченность в дела коммуны важнейшим условием развития личности и общества в целом. «Каждый обязан защищать родину и для благополучия ее не пожалеть собственной жизни», - пишет Пальмиери. Более того, повсеместное культивирование добрых нравов во славу города, когда «распространенные на весь мир мастерство, обычаи и жизнь выделяются из всех других», видится гуманисту главнейшей задачей каждого члена коммуны. Акцент на нерасторжимости общественного и личного блага у Пальмиери выражен сильнее, чем у Бруни: служа родине, человек получает опыт и преумножает добродетели, в то же время - государство укрепляется за счет славных деяний своих граждан.
Даже на этику семейных и межличностных отношений Маттео смотрит сквозь призму вышеуказанной идеи. Полезным объявляется рождение и воспитание детей, «когда предвидится, что они пригодны к благой жизни, полезны внутри и вне города, и в войне, и в мирных делах, к общему благополучию». Так гражданская мысль формирует новые представления о жизненном предназначении личности, которые носят ярко выраженный земной характер.
Идеалы сдержанности и самоограничения все еще оказывают некоторое влияние на образ мыслей Пальмиери, однако они приобретают в трактате совершенно иное, отличное от аскетического звучания. «Скромность во всем нами сказанном и сделанном сохраняет должный образ жизни, сдерживает неразумные желания и до разумных пределов - пользование властью и предполагает достойное украшение нашей жизни», - пишет гуманист. Упорядочение своего бытия с тем, чтобы добродетельно существовать, не противореча своей природе, отнюдь не совпадает с отказом от человеческого общения и материальных благ.
Более того, Пальмиери скептически оценивает моральную ценность отшельничества. «Справедливым и не грубым никогда не будет тот, кто станет жить в уединении, не опытный и не искушенный в вещах, которые важны, в порядках и делах следующий суждению толпы», - замечает он. Здесь развивается высказанная еще Леонардо Бруни мысль о непреходящей ценности знаний, приобретаемых через человеческую активность. Обосновывая данный тезис, Пальмиери пишет, что «добродетели разума и опыта» ни в коем случае «не должны быть подчиненными». Знание об окружающей действительности, навыки общения и жизнедеятельности выступают главнейшими условиями личностной самореализации, а бегство от мира представляется бесплодным. Для самого же гуманиста, опыт является источником знаний в разнообразных сферах жизни - от хозяйственной до моральной. Последнее наиболее важно, ибо демонстрирует направленность этических поисков Пальмиери.
Очевидно, что удаление от мира ассоциируется у Маттео не с обретением добродетели, а с нравственной близорукостью. Подобные воззрения разделяет не только Пальмиери. Столкновение с традиционными моральными установками подвигает видных деятелей гуманизма на написание целого ряда трактатов, в которых осуждается институт монашества - живое воплощение аскетических идеалов августинизма.
Вопрос об отношении к монашеской братии гуманистов XV в. широко обсуждался отечественными и зарубежными исследователями. Так, американский историк П.О. Кристеллер отрицает наличие какой-либо общей тенденции в оценках вышеуказанного церковного института ренессансными мыслителями. «Было бы неправильно отождествлять гуманизм в целом с одним или другим мнением по данному вопросу», - пишет исследователь. Английский ученый П. Берк связывает критику монашества гуманистами с попыткой последних оспорить традиционную точку зрения, согласно которой «созерцательная жизнь, такая как у монаха, лучше, чем активная жизнь мирянина». Зарубежный историк Чемберлен указывает на тесную вовлеченность монахов в разные сферы жизни итальянского общества, делавшую их уязвимыми мишенями для критики. Имея в виду вышеназванные точки зрения, попытаемся выработать свой взгляд на проблему.
Отнюдь не случайным выглядит тот факт, что зачинателями антимонашеской полемики выступают деятели гражданского гуманизма, которые первыми из ренессансных мыслителей обосновали преимущества активной жизни. Лейтмотивом этой полемики становится тема лицемерия монашеской братии. Уже в трактате «Против лицемеров» Леонардо Бруни мы находим суровую критику представителей монашества за показную святость. «Но возмутительнее всего то, что они (монахи - авт.) жестоко клеймят в других те пороки, которым сами весьма подвержены»,- пишет Бруни. Очевидно, что гуманист, сделавший гражданское служение и мирскую активность образцами нравственного поведения, не может мириться с претензиями монахов на особые моральные преимущества. Однако лицемерие монашеской братии все еще трактуется мыслителем как расхождение между словом и делом.
В труде «Против лицемеров» ученика Бруни, флорентийского гуманиста Поджо Браччолинн, обнаруживается более глубокое понимание вышеуказанного качества. Так, один из персонажей произведения, Карло Марсупини (представитель гуманизма XV века, друг Поджо), выступающий на страницах трактата последовательным критиком монахов, говоря о случаях прелюбодеяния среди последних, заявляет: «Я не настолько жесток и бесчеловечен, чтобы возмущаться их женолюбием. Они ведь люди, и страсти не могут быть им чужды. Рассказывая это, я хотел только показать, что эти слуги сатаны всегда прикрывают свою гнусность видимостью добродетели, стремясь создать впечатление, будто они не грешат и поступают правильно». Отсюда ясно, что автор полностью оправдывает поступки, продиктованные человеческим естеством, но возмущается образом жизни монашества, который выглядит поруганием естественных законов, лицемерной попыткой обмануть природу. Подобная попытка заранее обречена на провал и поэтому, несмотря на все ухищрения, монахи вынуждены окунуться в море мирских страстей.
Порицая представителей духовенства за двуличие и пренебрежение естественными потребностями индивида, деятели гражданского гуманизма выдвигают в противовес аскетическому самоотречению другие ценности. Вот как Леонардо Бруни изображает черты новой личности в полемике с воображаемым лицемером: « Ты (лицемер - авт.) стремишься к тому, чтобы казаться честным, а он - чтобы быть им. Итак, он выставляет себя на показ, а он себя скрывает. Ты безобразишь свое лицо, чтобы казаться постником, а он моется и умащается, чтобы не видно было, что он постится. Ты надеваешь платье, которое вызвало бы восхищение людей твоей покорностью и добродетелью, а он, чтобы не вызвать удивленных взоров, пользуется обыкновенными платьем и обувью. Ты обиваешь пороги храмов, он посещает их умеренно. Ты без конца прикладываешься к иконам и шепчешь молитвы, а он, молча про себя обращается к Богу. Ты плачешь среди святынь, а он наслаждается. Ты стараешься нести печаль на своем лице, а он радость». Автором рисуется тип индивида, чуждого крайностям аскетического отречения от мира, живущего активной и добродетельной жизнью. Вера и соблюдение обрядов - лишь часть его существования, при этом служение Боту далеко от страха, покорности и проникнуто гуманистическими радостью и наслаждением. Именно такой образ жизни, по мнению гражданских мыслителей, является гармонично сочетающим духовные потребности личности и благо общества. Не случайна попытка Поджо оценить монашество с точки зрения социальной полезности. «Они (монахи - авт.) все обращают на собственную пользу, отбросив всякую заботу о человеческом обществе»,- пишет гуманист. Бегство от мира, рассмотренное сквозь призму потребностей социума, объявляется вредным. Это говорит о светскости взглядов гражданских гуманистов и нерасторжимости личного и общего блага в их концепциях.
Учитывая вышеперечисленное, интересно обратиться к взглядам на монашество, типичным для городского социума Флоренции XIV- пер.пол. XV вв. Нельзя оспаривать факт большого влияния на жителей коммуны этого периода доминиканских и францисканских проповедников. Многие из них отличались харизмой и гибким умом, своевременно реагируя на нужды горожан и способствуя поддержанию достаточного высокого авторитета монашества в обществе. Центрами притяжения на рубеже XIV-XV в.в. являлись монастырь доминиканцев Санта Мария Новелла и францисканцев Санта Кроче. Они выступали средоточием не только духовной, но и интеллектуальной жизни, имея библиотеки. Посланиям проповедников охотно внимали, однако просвещенные монахи тоже шли на компромисс, закрывая глаза на многие торговые и банковские операции. Следствием этого явилось установление определенного взаимопонимания между ними и купцами. Не случайно, торговец Джованни Морелли писал о доминиканце Доминичи, называя его «Великий божественный муж Джованни Доминичи, брат ордена проповедников». Морелли рекомендовал сыновьям читать его наставления и слушать проповеди. Влиятельные горожане не ограничивали себя похвалами, жертвуя большие средства на нужды монастырей. Так, Донато Веллути упоминает о родственнице, которая завещала на строительство капеллы в Санта Кроче крупную сумму, эта капелла «была украшена со всех сторон нашими гербами и нашими изображениями». Многие выходцы из торгово-предпринимательских кругов итальянских городов-государств считали себя благочестивыми христианами. Однако, путь «добрых дел» и пожертвований был для них предпочтительней для них пути жесткого самоограничения и отказа от активной деятельности в миру.
Некоторые из пополанов, испытывая моральные терзания под влиянием обстоятельств, уходили за стены монастыря. Но подобные поступки нередко оценивались другими представителями рассматриваемой среды, как проявления слабости и неопытности. Рассказывая о своем младшем брате Лоттьери, Донато Веллути подчеркивает состояние аффекта при принятии им решения стать монахом. Сыграла свою роль и невозможность опереться на опыт старших. «Отец наш служил в Тунисе (возглавлял филиал компании Перуцци), я был в Болонье (изучал право в университете), мать наша уже умерла, и с Лоттьери находился только юный и легкомысленный брат Пиччо»,- пишет Веллути. Несмотря на искреннюю религиозность многих купцов, происходит постепенная секуляризация их взглядов на предназначение человека. Сама деловая практика диктовала необходимость трезво оценивать жизненные обстоятельства и сопротивляться иррациональным порывам, погрузившись в мирскую активность. Эта же рациональность заставляла жителей коммуны порой критически относиться к представителям клира. О наличии такого отношения свидетельствует целый пласт городской культуры, высмеивающий порочных монахов, облекающий сатиру в форму анекдотов.
Описываемые тенденции жизни итальянского социума XIV-пер.пол. XV в.в. существенно повлияли на складывание взглядов гуманистов. Некоторые их произведения («Декамерон» Боккаччо, «Против лицемеров» Браччолини) напрямую отсылают к народной традиции смеховой культуры Средневековья. Однако, деятели гуманизма зачастую выступали, как ученые-теоретики. Они не просто критиковали пороки клира и из практических соображений отвергали монашеское отшельничество, они вырабатывали светское измерение морально оправданного поведения человека, основанное на антропоцентризме, обогащенное античным наследием, отрицающее аскетизм. В гуманистических трактатах вопрос о преимуществах активного и созерцательного существования предельно заострен. Если у купцов неприятие монашеского созерцания диктовалось потребностями повседневности и не было последовательным, то ренессансные мыслители четко осознают несовместимость аскезы со своим идеалом гармонично развитой личности.
Рассмотрев взгляды деятелей гражданского гуманизма на проблему активной и созерцательной жизни, можно прийти к выводу, что они предложили ряд ценных подходов к трактовке данного вопроса. Так, флорентийские гуманисты первой половины XV века дали всесторонне обоснование идеалу «vita attiva», когда «мирской успех, мирская мудрость и мирская добродетель выдвинуты в качестве противоположностей пути отречения». При этом мыслители опирались на внушительную теоретическую базу философского наследия античности. Этические воззрения Аристотеля трактовались и раньше (например, Фомой Аквинским), но, как подчеркивает Р. Голдсвейт, именно в произведениях гражданских гуманистов проявляется особый, «новый светский тон». Мыслители формируют представления о жизненном предназначении человека, которое сопряжено с активной деятельностью и считают эту деятельность залогом личностного самосовершенствования. Гражданские гуманисты первыми из представителей культуры Ренессанса, начинают развернутую критику аскетического образа жизни, выразившуюся в написании антимонашеских трактатов, говоря о лицемерии монахов, как о попрании ими естественных природных законов, ставя вопрос об общественной пользе монашества, показывая бесплодность отказа от мира.
Проблема, поднятая Бруни и Браччолинн, становится предметом деятельного обсуждения в среде ренессансных мыслителей и побуждает многих из них обратиться к теме лицемерия. Апофеозом критики монашества в Италии XV в. можно назвать трактат Лоренцо Валы «О монашеском обете», ставящий под сомнение целесообразность существования этого института в целом. Данные факты свидетельствуют о том, что этические поиски, начатые гражданскими гуманистами, выходят далеко за рамки среды и конкретных условий их породивших, способствуя обмирщению моральных представлений человека Возрождения. Продолжение полемики о преимуществах активной и созерцательной жизни мы находим в трактатах ренессансных мыслителей, хронологически и географически не принадлежавших к гражданскому гуманизму.
Ярким подтверждением этому служит творчество видного деятеля культуры Возрождения - Леона Баттисты Альберти. Родившись в Генуе в семье флорентийского изгнанника и получив образование в Падуе и Болонье, он провел большую часть жизни при папской курни. Однако взгляды Альберти формировались под влиянием импульсов культурной среды Флоренции. Характерно, что центральным объектом исследования гуманиста стал человек в его социальном окружении. Подобно деятелям гражданского гуманизма, мыслитель видит главное предназначение личности в активности и общественном служении. «Это служение было возложено природой, высшим и божественным законом, тебе, мне, ему, всем. Ничему не позволено противостоять этому; иначе нерадивыми мы были бы, никудышными гражданами и людьми, чуждыми всякой человеческой природе, подобными зверям, живущим в пустынном одиночестве», - восклицает один из героев трактата Альберти «Домострой». Становится понятным, что автору близко представление Аристотеля о человеке, как об «общественном животном», с имманентно присущим ему стремлением к коллективному взаимодействию. Процветание общества невозможно без взаимных обязательств личности и социума друг перед другом.
Альберти воспринимает аристотелевскую «концепцию гражданина, т. е. индивида, как составной части государства». «Правление не дарит волю накладывать новое рабство на других, но возлагает на того, кто правит, потребность сохранять гражданскую свободу, достоинство родины и спокойствие частных граждан», - пишет гуманист. Этим он раскрывает компромиссную природу коммунального устройства и, вообще, любой справедливой власти. Однако не только государство заботится о свободе и достатке граждан, но члены общества должны делать все для развития коммуны. В случае необходимости им важно «откликнуться на голос родины». Соответственно, тот, кто отдаляется от мира, обрекает себя на бесплодное существование и предает свою природу.
Наряду с опорой на наследие античности, обоснование этических идеалов у Альберти связано с «новым ощущением “часового времени”«, вытекающим из повседневного опыта. В своем трактате «О семье» гуманист пишет, что человеку принадлежат три вещи - душа, тело и время. Итальянский ученый Дж. Саитта справедливо указывает на связь такого представления о последнем с идеей активности, как неотъемлемого качества индивида, характерной для Леона Баттисты Альберти. «Если человек, настоящий человек, рожден для деятельности и совершения достойных поступков, для себя и ради своих бесконечных целей, он не может осуществиться иначе, чем во времени, через историю», - замечает исследователь. Время рассматривается Альберти как принадлежащая личности сфера самореализации, которую необходимо заполнить трудами и благими делами. В этом мысли гуманиста созвучны стремлениям представителей торгово-предпринимательской среды. Не случайно, Джованни Морелли в своих записках постоянно делает наставления, как «лучше использовать то небольшое количество времени, которое отпущено на земную жизнь». Купцы осознают ценность преходящего мирского существования. Они желают максимально заполнить время земной жизни полезной деятельностью. Это служит показателем прагматичности, как неотъемлемого свойства купеческого разума.
Важной заслугой Леона Баттисты Альберти в обосновании идеала «vita attiva» стал его взгляд на практику семейных и межличностных отношений с гражданских, гуманистических позиций. Служение родине, слава фамилии и добродетельная жизнь выступают в концепции мыслителя в нерасторжимом единстве. Гуманист с гордостью говорит о больших суммах денег, поступивших в казну коммуны от рода Альберти в эпоху его преуспевания. Семья повышает свое благосостояние на ниве торговли и предпринимательства, но не забывает об общей пользе. Семейное благо выступает условием блага коммунального. Гражданским же служением приобретается добрая репутация и слава, живущая в веках. Недаром один из старших членов семьи гуманиста, выведенный в качестве героя трактата Леона Баттисты «О семье», обращаясь к своим юным родственникам, выражает надежду, что они всегда будут готовы взрастить «достоинство, известность и славу, которую, которую заслужили наши (т.е. Альберти - авт.) предки, а нам было бы стыдно не сохранить с большей добродетелью».
Следовательно, хорошая репутация семьи добывается добродетельной жизнью ее членов, а подобное существование невозможно без активности в обществе, служащей способом укрепления добродетели и ее демонстрации. Кроме того, высказанная Альберти мысль показывает, что его в большей степени волнует земное признание, нежели посмертное воздаяние в потустороннем мире. Справедливым, в связи с вышеуказанным, представляется замечание итальянского историка Р. Романо, написавшего, что в трудах гуманиста «добродетель и честь становятся орудиями повседневной жизни».
Наряду с гражданской составляющей творчества Леона Баттисты Альберти, немаловажным сегментом его концепции является представление о могуществе Фортуны, ее огромном влиянии на жизнь людей, сближающие взгляды мыслителя с учением стоиков. Видимо, тяготы изгнания, выпавшие на долю семейства Альберти, заставили гуманиста задуматься над изменчивостью человеческого существования. На страницах своего трактата «О семье» Леон Баттиста замечает, что именно неблагосклонность судьбы может сделать человека бедным. Однако Альберти предлагает относиться к этому, как к слепому, надличностному фактору. «В том, что исходит от Фортуны, нет ничего страшного, также как ничего желанного», - пишет он. Благодаря ее капризам можно лишиться лишь внешних благ, в то время как внутренние потенции, развитые человеком, остаются с ним помогают бороться с выпавшими на его долю тяготами, также как приобретенные благодаря славным делами достоинство и репутация. «Больший вес имеет постоянная и непоколебимая добродетель, чем вещи, подчиненные Фортуне, бренные и преходящие, выше известность и имя, вскормленные добродетелью, чем все заработки», - пишет Альберти. Представления гуманиста о судьбе не расходятся с его идеалом активной жизни, ибо именно благодаря последней приобретаются качества, помогающие при любых обстоятельствах сохранить внутреннюю свободу и доброе имя, которое будет жить в веках.
Творчество Леона Баттисты Альберти вносит ценный вклад в дискуссию о путях развития личности, имевшую место в гуманистической мысли кон. XIV - пер. пол. XV в.в. Философ всесторонне углубляет идеи, выдвинутые представителями гражданского гуманизма, и делает их более доступными для общества своей эпохи, применяя к практике семейных отношений (популяризации способствует и то, что большинство этических трактатов Альберти написано на volgare). Именно он развивает мысль о важности участия в делах общества ради укрепления семейной репутации. Заслугой Альберти является и его гуманистическая интерпретация учения стоиков, далекая от презрения к мирской жизни.
Доказательством того, что этический идеал «vita attiva», прославленный тосканскими гуманистами начала XV в., не только повлиял на концепции ренессансных мыслителей из разных городов Италии, но и распространился вглубь, затронув разные слои итальянского общества, служит трактат Бонаккорсо Монтеманьо «О благородстве». Он состоит из речей, отстаивающих разное понимание этого качества (как наследственного и как приобретенного, благодаря собственным заслугам). Автор произведения - скромный юрист, гуманист «второго круга», усвоивший многие идеи Бруни, Пальмиери и Браччолини в готовом виде.
Английский исследователь П. Берк отмечает, что дискуссия о сравнительных достоинствах знатного происхождения и положения в обществе, достигнутого благодаря собственным усилиям, была типичной для гуманистической мысли Италии XIV - XV вв. Ученый связывает ее с утверждение ренессансного индивидуализма, который аппелировал к скрытым в каждой личности потенциям, и появлением нового слоя светской интеллигенции, включавшего порой людей незнатных и изначально небогатых.
Касаясь характера и степени аргументированности обеих выступлений вышеуказанного трактата, американский историк П.О. Кристеллер справедливо замечает, что «более сильно выглядит вторая речь, где защищаются заслуги». Именно в ней Бонаккорсо Монтеманьо высказывает мысли, родственные концепциям гражданских гуманистов, причем делает это с большой степенью убедительности, позволяющей во многом отождествить позицию автора и незнатного юноши - Гая Фламиния.
«Благородство является ничем иным, как определенным превосходством, из-за которого более достойные дела идут прежде менее достойных», - пишет мыслитель. Он ясно дает понять, что рассматриваемое качество приобретается благодаря внутреннему развитию личности, выражаемому через добродетельные поступки. Какие же поступки считать наиболее достойными? Автор дает ответ на этот вопрос, приводя массу примеров их древнеримской истории, когда видные государственные деятели бескорыстно служили республике, не стяжав богатства и не стремясь любой ценой приобрести положение в обществе. Таким образом, общественное служение выступает Монтеманьо важным условием индивидуального совершенствования. Кроме того, именно оно способствует обретению истинной, а не фальшивой славы, славы, которая живет в веках. «Найдется ли такой неблагородный, который не назовет их (т. е. героев римской истории - авт.) благороднейшими за заслуги, которыми благородство республики было сохранено?» - восклицает гуманист. На путях активной деятельности в социуме, направленной на его благо, Монтеманьо находит свой этический идеал.
Автор верит в доброкачественность человеческой природы и видит залогом раскрытия ее потенции собственные усилия индивида. «Итак, душа смертных является чистой и свободной, могущей получить и благородство, и неблагородство», - пишет Монтеманьо. Мыслитель делает акцент на изначально равных возможностях людей в достижении личностного совершенства и указывает на условия самореализации в миру. Этим Бонаккорсо Монтеманьо приближается с идеями гражданских гуманистов о необходимости раскрытия природных предрасположенностей индивида через «vita attiva».
Трактат Монтеманьо «О благородстве», не являясь знаковым произведением гуманистической литературы, представляется чрезвычайно важным для исследователя эпохи. Он свидетельствует о том, что идеи активности, жизнелюбия, творческого преобразования мира стали неотъемлемым сегментом повседневных представлений итальянцев XV в., а выкристаллизовавшиеся в узком кругу эрудитов установки, оказывали влияние на общество и побуждали людей, близких и сочувствующих вышеуказанному слою, браться за перо. Даже для жителя итальянского города-государства, не блещущего отменным знанием философского наследия древних и эрудицией, становится понятным, что «его свободная воля, вместе с его разумом составляют достоинство человека».
Акцент на активной земной жизни в трактатах гуманистов XV в. и произведениях купцов был обусловлен условиями нестабильной экономической и политической конъюнктуры в итальянских городах-государствах рассматриваемой эпохи. Однако эти условия также диктовали необходимость нового понимания уединенного существования. Помимо господствующего в купеческой среде отождествления уединения с монашеским отшельничеством, о котором говорилось выше, в городском социуме очерчивались светские грани осмысления данного явления. При стечении ряда обстоятельств оно было мирским для гуманистов и деловых людей. Горожанин мог уединиться на вилле при эпидемии, неблагоприятной политической и социальной конъюнктуре (изгнание, преследования), для отдыха и развлечений. Во всех этих случаях он подвергал себя добровольной изоляции, руководствуясь светскими соображениями.
Стремление сохранить собственную жизнь и жизнь своей семьи заставляло и гуманистов, и купцов бежать из зараженных болезнью городов в сельскую местность. Особенно это проявлялось во время эпидемий чумы, уничтожавших население средневековой Европы. Одним из мотивов покупки земли в сельскохозяйственной округе, для итальянского горожанина XIV-XV в.в. был именно этот. Описание бегства от чумы мы встречаем и в купеческих записках, и в трудах гуманистов. «После смерти мы, восемь детей его, вместе с матерью нашей по причине большой смертности во Флоренции, удалились в принадлежащее нам местечко в Вальдинезе, которое называлось Корно», - пишет хронист Бонаккорсо Питти. Подобные описания мы можем найти и у светских интеллектуалов, в частности, в «Декамероне» Боккаччо. И для гуманистов, и для деловых людей характерно признание ценности земной жизни, стремление бороться за нее до конца, что расходится с духом аскетической доктрины.
Нередко ренессансные мыслители и предприниматели вынуждены были мириться с добровольной изоляцией вследствие изгнания из города политическими противниками. В условиях социальной нестабильности такие случаи нередки. Они подробно описываются в домашней хронике купца Донато Веллути. Говорится об изгнании и в гуманистических трактатах. Подвергнутый преследованию Медичи, флорентийский гуманист Аламанно Ринуччини так объясняет причины своего отшельничества: «Я не избегаю трудностей и не боюсь душевных волнений, мало того, не откажусь испытать ради родины не только трудности, но и любые опасности. Но, однако, я не могу угождать неблагодарным гражданам и похитителям свободы. Поэтому, как видите, довольствуясь этой маленькой виллой и клочком земли, не тревожимый никакими заботами и не желая знать, что происходит в государстве, я живу спокойно и свободно». Уединение вследствие изгнания выступает вынужденным фактором и не порывает связи индивида с социумом. Оно не имеет ничего общего с сознательным бегством от материального мира, характерным для монахов.
Кроме того, вилла была местом отдыха горожан, показателем их достатка и социального престижа. Не случайна идеализация сельскохозяйственной округи, земли которой скупались состоятельными представителями городского социума, встречающаяся в купеческих записках и гуманистических трактатах. Торговец Джованни Морелли описывает жителей сельского пригорода Флоренции (Муджелло), как людей «усердных в работе, добронравных, веселых, почтительных, полных сердечности». Флорентийский гуманист Леонардо Бруни с восхищением говорит о целесообразном расположении и планировке своего города, упоминая о плодоносном и живописном сельскохозяйственном окружении. Оба флорентийца получают на вилле эстетическое удовольствие и отдохновение от трудов. Эти чувства являются более светски окрашенными, нежели у посвящающего себя бдениям монаха.
Рассмотрев взгляды представителей гуманизма кон. XIV - пер. пол. XV в.в. на проблему активной и созерцательной жизни, можно прийти к выводу, что их воззрения прошли в своем развитии несколько этапов. Первый, представленный концепциями гуманистов XIV в. (Боккаччо, Петрарки), характеризуется обоснованием этической ценности уединенного досуга, заполненного штудиями и размышлениями. Здесь сказывается инерция средневекового мышления, увлечение ренессансных мыслителей стоической доктриной, а также сама специфика их научного труда.
Однако понимание созерцательной жизни постепенно очищается Боккаччо и Петраркой от налета негативных по отношению к материальному миру представлений, характерных для аскетизма. Они доказывают, что уединение может быть связано не только с молитвенным трансом, но и с интенсивной интеллектуальной деятельностью. Это расходится с представлениями, бытующими в среде итальянских горожан рассматриваемой эпохи, и является ценным вкладом в формирование этики светских взаимоотношений. Кроме того, ранние гуманисты оправдывают некоторые проявления деятельного начала в человеке, например - стремление к славе. Все это подготавливает почву для следующего этапа в рассмотрении означенной проблемы.
Новая стадия развития этического учения итальянского гуманизма наступает во Флоренции начала XV в. на пике гражданской активности. Флорентийские гуманисты данного периода (Леонардо Бруни, Маттео Пальмиери и др.) делают решительный выбор в пользу существования в мире людей и служения общественному благу. Они всесторонне обосновывают преимущества активной жизни и критикуют жизнь созерцательную, ассоциирующуюся с аскетическим самоотречением монахов. Ренессансные мыслители Флоренции акцентируют внимание на творческой самореализации индивида через преобразование мира. Видимым же выражением этой самореализации является слава. Именно гражданские гуманисты выдвигают мысль о связи между совершенствованием личности и ее деятельностью в обществе.
Такая устойчивость и широкое распространение идей гражданственности в среде представителей флорентийского гуманизма отнюдь не случайны. Флоренция XIV - XV веков - развитый центр экономической и культурной жизни Италии, где уже наметился процесс складывания раннекапиталистических отношений. Главную роль в подъеме экономики города сыграло пополанство, связанное с торгово-финансовым предпринимательством. Одержав победу в борьбе с грандами и закрепив ее в «Установлениях правосудия» 1293 года, пополанство сделало свой успех основой дальнейшего развития города-коммуны. Демократизации общественной жизни Флоренции способствовали последующие законы, имеющие целью оградить республику от возникновения олигархического правления сил тирании. Повседневная действительность существования в таком городе-коммуне вырабатывала у его граждан предприимчивость, самостоятельность, трудолюбие, высокую гражданскую активность.
Наиболее рельефно эти качества проявились в жизни и деятельности пополанов, занятых в предпринимательской и торговой сферах. В данной среде формируется новый тип личности, свойства которого «вращались вокруг двух полюсов - интеллектуальной и моральной смелости». Признание самостоятельной ценности посюстороннего существования - главная черта воззрений флорентийского купечества. Его представители были в состоянии утверждать «работу и достижение благ, как основания своей морали и величия своего города». В росте благосостояния флорентийцев хронисты-пополаны видели залог могущества всего города. Кропотливые усилия горожан, их личная и общественная активность - важная предпосылка поступательного развития коммуны.
Характерно, что даже собственный писательский труд купец- бытоописатель Внллани рассматривает в этом контексте. Он выражает надежду, что «опираясь на уроки хроники, мудрые и достойные граждане, которые встанут у кормила власти, сумеют приумножить его (т.е. города - авт.) силу и процветание». Таким образом, даже отвлеченная интеллектуальная работа не связана с отшельничеством, она направлена на решение насущных, практических задач.
Данные тенденции городской жизни не могли пройти незамеченными для деятелей гуманизма. Город явился той питательной средой, под влиянием импульсов которой творили ренессансные мыслители. Однако было бы ошибочным говорить о полном тождестве взглядов гуманистов и горожан, ибо, по справедливому замечанию английского исследователя П. Берка, «отношение искусства и литературы к обществу не прямое, но опосредованное». А именно вышеперечисленные сферы творческой активности являлись для интеллектуалов Возрождения основными. Идеи, развитые гуманистами, во многом базируются на опыте повседневных взаимоотношений, формируются под воздействием обыденных ментальных установок жителей городов, но не совпадают с ними.
Иллюстрацией этой мысли может послужить отношение светских интеллектуалов к монашеству. На гуманистов, безусловно, повлиял трезвый и практичный взгляд пополанов на церковные институты, но он не мог служить единственной причиной последовательной антимонашеской полемики, ведущейся в гуманистических трактатах. Сыграло свою роль и увлечение ренессансных мыслителей светской по духу античной философией, и их пренебрежение к старым стандартам образованности, нередко воплощаемым представителями клира, и чутье интеллектуалов-эруднтов, ощущавших полное несовпадение идеалов монашеской аскезы с их новым взглядом на мир. В результате, последовательная и теоретически обоснованная позиция гуманистов существенно отличалась от представлений деловых людей, все еще подверженных религиозной экзальтации и почитающих проповедников за добродетельность и ученость.
В то же время, концепции представителей гражданского гуманизма, выигрывая в стройности и глубине, иногда проигрывали в реалистичности. Превознося активную жизнь, купцы зачастую исходили из личных интересов и видели противоречия в коммунальном устройстве. Гуманисты же стремились нарисовать картину гармоничных общественных отношений.
Важной вехой в эволюции гуманистических представлений о достоинствах активного и созерцательного существования стала концепция Леона Баттисты Альберти. Он развил и углубил выдвинутые флорентийскими гуманистами нач. XV в. идеи о моральной ценности активности и гражданского служения (например, говоря о времени, как о принадлежащей человеку сфере, которая должна быть заполнена разными видами деятельности индивида). Вместе с тем, наряду с общественным благом, предметом всех человеческих устремлений, Альберти вводит новое этическое измерение - благо семьи. Хотя, оно в концепции мыслителя, неразделимо с коллективным, сама постановка вопроса показательна. Она является более близкой запросам горожан, нежели концепции гражданских гуманистов. Важно и то, что Альберти полностью адаптирует учение стоиков для нужд бурной и изменчивой городской жизни.
Свидетельством того, что идеи, выдвинутые знаковыми представителями гуманизма, плодотворно перерабатывались менее известными мыслителями, является трактат Бонаккорсо Монтеманьо «О благородстве». Автор говорит о социальном измерении «vita attiva», веря, что незнатный человек может добродетельно жить и реализовать себя в обществе.
Такой характер эволюции гуманистических воззрений на проблему этической оценки активного и созерцательного существования можно объяснить рядом факторов. Один из них состоит в поступательно расширявшемся привлечении гуманистов к решению насущных социальных проблем (не секрет, что Леонардо Бруни, Поджо Браччолшш, Маттео Пальмиери и многие другие деятели гуманизма занимали видные государственные должности). Это заставляло ренессансных мыслителей держать руку на пульсе бурной жизни города-государства и вырабатывать представления, могущие стать руководством для повседневного поведения горожанина, с его активностью и предприимчивостью.
Кроме того, в развитии гуманистической мысли заметна и своя внутренняя логика, заключающаяся во все более антропоцентрическом взгляде на мир. От превознесения уединенного досуга и ограничения потребностей индивида, через признание важности активности для общественного, а затем семейного благополучия, гуманисты приходят к полному осознанию огромного значения человеческой деятельности для самореализации личности в рамках земного существования.
Вместе с тем, представления о ценности уединения не исчезают полностью с умственного горизонта Италии кон. XIV - пер. пол. XV в.в. Они, очищенные от неприятия материального мира, окончательно переходят в сферу профессиональной деятельности гуманистов, неразрывно связываясь с заполненным научными занятиями досугом (otium), который превосходно описывает Поджо Браччолшш в одном из писем к Никколо Никколи: «Я же посвящаю большую часть дня чтению книг, остаток расходуя на прогулки, ища и разворачивая рукописи». Уединение теперь не сопряжено с каким- либо особым моральным преимуществом. Оно становится средством обеспечения научной работы. Основные же интересы гуманистов лежат в сфере активной деятельности в обществе себе подобных. Американский ученый Г. Барон отмечает, что к концу XV в., когда, с накоплением новых знаний и изменением условий существования многих представителей гуманистической прослойки, вновь встал вопрос о сравнительных достоинствах активной и созерцательной жизни, он рассматривался преимущественно в светской и вне-моральной плоскости.
Кроме того, в городской среде продолжают существовать и светские трактовки уединения в контексте определенных жизненных ситуаций. Они связаны с представлениями о жизни на вилле вследствие бегства от врагов, эпидемий или пребывании там для отдыха.
Попытаемся установить характер воздействия друг на друга воззрений представителей трех рассматриваемых сред: духовенства, купечества и гуманистов.
Аскетические идеи, в разной (непримиримой или компромиссной) форме отстаиваемые представителями клира, все еще сильно влияли на социум Италии раннего Возрождения. Настороженное отношение религиозных мыслителей ко всякой мирской активности отчасти передавалось горожанам. Гуманисты XIV в. (Боккаччо, Петрарка) и купцы порой испытывали угрызения совести за свою тесную вовлеченность в мирские дела. У ренессансных мыслителей это выражалось в душевных метаниях и приверженности уединенной жизни, у купцов - в пожертвованиях церкви и уходе в монастырь в момент морального кризиса. Однако, по мере эволюции гуманизма, светские интеллектуалы следующих поколений сильнее вовлекались в орбиту социальных отношений и все решительнее избавлялись от влияния аскетических установок. Подобная эволюция происходила и в купеческой среде, в большей степени отражаясь на уровне повседневной жизни, нежели на уровне формально-религиозном.
В свою очередь, деятели церкви нередко сглаживали остроту оценок явлений земной действительности, прислушиваясь к пастве.
Говоря о взаимовлиянии установок гуманистов и купцов, стоит отметить, что они имели много общего в оценках активной земной жизни, ибо формировались под воздействием сходных социальных условий. Предприимчивость, проявлявшаяся у деловых людей, была характерна и для гуманистов. В то же время, ренессансные мыслители влияли на наиболее образованных горожан, давая возможность сформироваться представлению об универсальном созидательном значении земной активности.
Светские трактовки уединения у гуманистов и купцов также во многом были обусловлены особенностями общей социальной среды. Здесь представители двух прослоек скорее не влияли друг на друга, а сходно действовали в соответствии со сложившимися под воздействием внешних факторов практиками.
Автор: Гордиенко А.Б.