Дореволюционный опыт уголовной ответственности за преступления против основ конституционного строя и безопасности государства
Все развитие нашей истории показывает, что государство не может обходиться без норм, защищающих его устои и авторитет. Никакая власть не желает быть сметенной и растоптанной, поэтому вынуждена принимать меры, направленные на обеспечение своей безопасности. Такие меры, прежде всего, проявляются в создании механизма, противодействующего разрушению власти (группы лиц, находящихся у власти). А этот механизм, в свою очередь, нуждается в опоре, питательной среде, позволяющей ему реализовать свое предназначение. Такой опорой является право - система общеобязательных социальных норм, охраняемых системой государственного принуждения, обеспечивающего юридическую регламентацию общественных отношений в масштабе всего общества.
Нормы уголовного права, которые отвечали за защиту государственности и неприкосновенности лиц, стоящих у власти, занимали достойное место среди разделов права, ответственных за обеспечение охраны личности, имущества и порядка управления, интересов государственной службы.
Уже в тексте Пространной редакции Русской Правды XIII века (Троицкий I список XIV века) появляются нормы, позволяющие отметить заботу древнерусского законодателя о защите интересов властной элиты: «Аже убиеть мужь мужа то положити за голову 80 гривен, аче будеть княжъ мужь или тиуна княжа», при том как «аче ли будеть русин, или гридь, любо купець, любо тивун бояреск, любо мечник, любо изгои, ли Словении, то 40 гривен положити за нь» (ст. 1). Недаром было подмечено: «Сия уголовная статья весьма ясно представляет нам гражданския степени древней России. Бояре и Тиуны Княжеские занимали первую степень. То и другое имя означало знаменитаго чиновника Люди военные, придворные, купцы и земледельцы свободные принадлежали ко второй степени; к третьей, или нижайшей, холопи Княжеские, Боярские и монастырские, которые не имели никаких прав гражданских».
В указанной статье четко прослеживается разграничение по степени защищенности простолюдинов и княжеского окружения: последним отдается явное предпочтение. Помощники князя представляли его администрацию и в настоящее время занимали бы должности высшего политического руководства. В то же время жизнь младших представителей княжеской дружины охранялась менее значительно - штрафом в 40 гривен, что подтверждает особую ценность для властей того времени жизни именно первых лиц.
Кроме этого, законодатель средних веков учитывал опасность для устоев общества не только при посягательстве на жизнь княжеских приближенных, но и на экономику страны. Не случайно в тексте Русской Правды встречаем предвестника диверсии - поджог гумна (крытого помещения для хранения хлеба) и не удивляемся санкции за данное преступление - «на грабежь дом его» (ст. 83).
В Уставе князя Ярослава XII века (Археографический список XV века Полного извода Пространной группы Восточно-Русской редакции) имеется аналогичная норма: «Аще кто зажжеть гумно митрополиту 40 гривен а князь казнить» (ст. 12).
По п. 1 ст. 53 названного Устава недонесение женою своему мужу о готовящемся покушении «на царя или на князя», а также на их власть влечет возможность расторжения брака. Данной нормой государственные деятели тех времен подчеркнули всю серьезность подобных деяний, если предусмотрели применение санкции за бездействие.
Статья 3 Псковской Судной грамоты XIV-XV веков, содержащая текст присяги посадника, предписывала посаднику «без исправы человека не погубити ни на суду на вечи».
При этом, по мнению В.О. Ключевского, имелось ввиду, что «погубити на суду» представляет собой ложное обвинение в общеуголовном преступлении, а «на вечи» - в политическом.
В статье 7 настоящего памятника перечисляются преступники, относящиеся к категории государственных: «переветник» и «зажигалник», которым в случае поимки «живота не дати». Появление специальной статьи, предусматривающей ответственность за государственную измену в псковском законодательстве, по мнению СВ. Юшкова, связано с расположением Пскова на границах с Литвой и Тевтонским орденом и необходимостью решительной борьбы с изменой.
Один из первых примеров перевета, оставивший след в официальных изданиях - покушение на побег от великого князя Иоанна Васильевича видного полководца XV в. князя Данилы Холмского, не согласного с политикой, проводимой в отношении Пскова. Попытка побега оказалась неудачной, вследствие чего князь был взят под стражу. Однако, учитывая прежние заслуги князя и по прошению митрополита Геронтия, ему были дарованы жизнь и свобода. 8 марта 1474 года Данила Холмский поклялся «Великому Князю Иоанну Васильевичу: о продолжении впредь своея службы верно, безпорочно и без всяких побегов, и о принятии его в прежнюю Государеву любовь».
Однако наряду с данными лицами в рассматриваемой статье указываются «кримской тать» и «коневой» (конокрад), к которым также применялась смертная казнь. Данное обстоятельство позволяет сделать вывод, что для средневековья последние преступления представляли не меньшую угрозу, а тот факт, что даже законодатель XX века допускал объединение в главе I УК РСФСР 1960 года «чисто» государственных преступлений и иных государственных преступлений, скорее подтверждает стремление законодателя это подчеркнуть, нежели его неспособность разграничить преступления по объекту посягательства на государственные и общеуголовные, как полагает Т.Е. Новицкая, тем более что конокрадство посягало в прямом смысле слова на основу движущей силы экономики страны.
Представляет интерес норма, содержащаяся в ст. 76 ПСГ, гласившая, что если «которой изорник с села збежит за рубеж или инде где, а изорнич живот на сели останется государю покрута имать на изорники». То есть при бегстве хлебопашца по какой-либо причине за границу его господин мог наложить взыскание на имущество беглеца. Данное поведение - бегство за рубеж, хотя и без определения мотива такого действия, является неодобряемым поступком.
XV-XVI века ознаменованы новым достижением русской правовой мысли: принятием судебников 1497 и 1550 годов. Судебник 1497 года вводит новое понятие преступления, обозначая его как «лихое дело». В настоящее время такое определение преступного деяния зачастую считается ироническим отношением к какому-либо поступку, но в ту эпоху данным термином обозначалось исключительно неблаговидное действо «против жизни и собственности».
Судебник конца XV века впервые уделяет большое внимание преступлениям, посягающим на безопасность государства. Появляется ряд таких терминов, характеризующих субъектов преступлений, как «государьский убойца», «коромолник», «подымщик» и «зажигалник» (ст. 9).
«Коромолник», то есть заговорщик, бунтовщик и человек, выступающий вообще против власти и законов, представлял большую опасность для господствующего класса. Опасность крамолы, по мнению О.И. Чистякова, допускала применение санкции к преступнику даже за голый умысел. Он приводит в пример тот факт, что в 1456 году за прежние деяния и по подозрению в умыслах крамолы был пойман в Москве и сослан в Углич серпуховский князь Василий Ярославич (Боровский). Однако данные, собранные Н.М. Карамзиным, свидетельствуют о том, что такое подозрение было лишь предлогом: великий князь Василий Темный, не желая оставаться благодарным должником, мстил своему шурину за оказанные им ранее услуги по возвращению трона и свободы.
В 1507 году в сговор с польским королем вступил князь Константин Острожский, который «под видом обозрения войск, приближившись к Литовским границам паки уехал в Польшу, ив 1514 году Сентября 9 разбил при Орше многочисленную Российскую армию».
В 1522 году была сделана запись, данная князем Василием Шуйским «Государю и Великому Князю Василию Иоанновичу: о продолжении впредь своей службы Государю верно, усердно и без всяких побегов».
В сентябре 1524 года была сделана запись, данная князем Дмитрием Вельским «о продолжении впредь своей службы Государю верно, усердно и без побегов в Польшу и Литву; о неимении переписки с Государевыми неприятелями». Аналогичные записи дали в сентябре 1524 года его брат князь Иван Вельский и в феврале 1525 года князь Иван Воротынский. Бывший в 20-е годы XIV века в России цесарский посол барон Гербенштейн упоминал, что князья Вельские, Шуйский и Воротынский, будучи военачальниками, и опасаясь ответственности, бежали в Литву после поражения русских войск в сражении с татарами под Окой в 1521 году. Таким образом, несмотря на всю опасность подобных преступлений, уже в то время работал институт деятельного раскаяния, как обстоятельство, могущее повлечь освобождение от ответственности.
Точно так же в 1531 году бежал от государя Василия Иоанновича к «недругу к Жигимонту Королю» князь Федор Мстиславский. В декабре 1532 года была сделана запись о «продолжении впредь своей и детей своих службы Государю и его детям верно, усердно и безо всякой измены; о неимении никакого сношения ни письменно, ни словесно с неприятелями Государевыми» князем Михаилом Плещеевым. В 1537 году была сделана запись о неподыскивании под царем государства рассылавшим боярам грамоты о захвате Новгорода князем Андреем Старицким: «А государств мне вашых никак не подискивати, ни думати, ни ссылатися ни с кем». Однако подобное обещание не спасло князя. Через шесть месяцев он умер от ран, полученных в результате пыток на допросах по данному делу, десятки бояр, принявших его сторону, были повешены по приказу царя еще раньше. Вознамерившийся в 1547 году к побегу в Литву один из виднейших полководцев того времени князь Иван Турунтай-Пронской был перехвачен и уличен в связях с «Польским Королем и Великим Князем Литовским Сигизмундом Августом, с Королем Венгерским, с Папою Римским, с Цесарем, с Королем Французским, с Царем Крымским и прочими неприятелями Государевыми».
«Подымщиком» и «зажигалником» при всей спорности наименований субъектов этих преступлений наукой признавались особо опасные преступники.
В некоторых работах «подымщик» отождествляется с «подметчиком». Так СИ. Штамм разделяет мнение, высказанное Л.В. Черепниным, что «подмет» означает шпионаж и разглашение секретных сведений. Однако О.И. Чистяков полагает, что «подымщик» - это человек, поднимающий бунт, возмущение. И.И. Срезневский, приводя летописные примеры XV века, придерживается такого же мнения: «Подъемша всю область, идоша на немецкую землю; приела посла псковичь подъимать на Новгород».
«Зажигалник» есть лицо, поджигающее оборонительные сооружения города с целью облегчения доступа в него врагам. Санкцию за простой «пожег» имущества предусматривает ст. 7 Судебника 1497 года и предлагает решать спорные вопросы «на поле», в то время как «зажигалник» и другие названные особо опасные преступники должны поплатиться жизнью. Стоит особо отметить упоминание в ст. 9 данного Судебника о «ведомом лихом человеке», то есть о лице, которого власти могли признать для себя наиболее опасным без конкретного установления вины этого лица. Это позволяло расправляться с «ведомым» по своему усмотрению, если он будет признан как «сочувствовавший, поддерживавший требования народа и в силу этого являющийся человеком, опасным для господствующего класса».
Судебник 1550 года - «верное зерцало нравов и понятий века», развивающий положения своего предшественника, уже не мог обойтись без включения в него преступлений, которые мы называем государственными. Так ст. 61 предрекает смертную казнь «государьскому убойце», «подметчику», «градскому здавцу», «коромолнику», «зажигалнику».
В XVI веке «градский здавец» князь Михаил Глинский «послан был с войсками из-под Смоленска в Оршу для занятия сего города; но он вместо исполнения Государевой воли, начал переписываться с Польским Королем, прося его о принятии в свое покровительство и обещая ему потерю Смоленска Изменническая переписка Кн. Глинского была перехвачена, и по изобличении его в оной, Князь сей в оковах отослан в Москву».
По царской грамоте Верхотурскому воеводе от 22 февраля 1643 года на две недели был посажен на цепь очередной «коромолник» - троицкий соборный поп Яков за «произнесение им, во время пения над чашею за царское здоровье, непристойных речей».
Особенности исторического развития России середины XVI века, в том числе и личностные качества Ивана Грозного, обусловили большое значение предупреждения преступлений против царской власти, являющейся основой устройства государства. В марте 1553 года была сделана запись, данная князем Владимиром Старицким «двоюродному брату своему, Государю Царю Иоанну Васильевичу о неподыскивании под ними государства; о сообщении Государю всех разглашений, касающихся до его пользы и вреда». Поводом принуждения князя Старицкого к данной записи послужил его отказ по причине болезни Грозного дать присягу царскому сыну Дмитрию, поскольку князь в случае смерти царя сам бы занял престол.
После кончины царицы Анастасии Романовны царь Иван Грозный «лишился не только супруги, но и добродетели» и, опасаясь тотальной измены, стал с большим подозрением относиться к своему ближайшему окружению, заставляя князей и бояр делать записи о продолжении верной службы.
Развитие феодальных отношений, усиление эксплуатации и крепостного гнета крестьян привели к большому числу крестьянских волнений и восстаний, количество которых в 30-50-х годах XVII века достигло тридцати.
Бунт, поднятый Прокопием Ляпуновым, а также крестьянские выступления, прокатившиеся по всей России вслед за событиями русско-польской войны начала XVII века, послужили предтечей московского восстания 1648 года, явившегося одним из показательных проявлений недовольства народа усиливавшейся зависимостью от господ. Однако не только простолюдины выражали властям свое недовольство, в том числе и проявлением измены. Так князь Иван Вельский изменил государю, бежав на сторону польского короля Сигизмунда, «грамоту от него опасную взял», совершив «измену и крестное преступленье».
Для подавления восстаний и с целью приведения жизни в нормальное русло было принято Соборное Уложение 1649 года, в котором, по мнению О.И. Чистякова, проявилось «стремление правительства подвергнуть правовой регламентации как можно больше сторон и явлений общественной и государственной жизни».
Данный памятник права надолго определил приоритеты социально значимых интересов, отдавая предпочтение защите интересов церкви и главы феодального государства. Вторые роли в рассматриваемом источнике законодатель предоставил интересам личности и имущественным отношениям.
В названном Уложении мы можем четко проследить охрану складывающегося государственного и общественного строя, так как первые роли в нем однозначно отведены обеспечению благ и преимуществ церкви и царя, свойственных феодальному строю. Сразу же за I главой Уложения, устанавливающей ответственность за попирание религиозных устоев общества, следуют нормы, стоящие на страже «Государьской чести». Объект преступления в данной главе - неприкосновенность личности царя.
При этом ст. 1 главы II предусматривает смертную казнь за планы преступника «мыслити на Государьское здоровье злое дело». 23 декабря 1689 года был издан именной Указ «О казни волшебников за предсказывание возмущения и за обещание обратить, посредством чародейства, благорасположение Царя Петра Алексеевича и Матери его, Царицы Наталии Кирилловны к преступникам и о наказании соучастников в сих преступлениях». По данному Указу бояре приговорили «воров и богоотступников Андрюшку Безобразова, да человека его Ивашка Щербачева, да волхвов и чародеев Нижегородских жителей, коновалов Дорошку Прокофьева, Федьку Бобылева, за их воровство и на Их Государское здоровье злой волшебной и богоотметной умысл, по Уложенью, казнить смертью» за то, что они «ворожили на стругу и в Нижнем на подворье на костях и на деньгах и на воде о здоровье» царя и его матери «и о бунте и о убивстве на Бояр».
С.И. Штамм считает неубедительным предположение Г.Г. Тельберга о том, что если злоумышленник на «царское величество злое дело мыслил и делать хотел», то здесь имел место не голый умысел, а приготовительные действия. При этом СИ. Штамм полагает, что Уложение не предусматривало покушения на жизнь государя, однако нормой, предусматривающей ответственность за причинение непосредственного ущерба жизни и здоровью царя, можно признать положения ст. 21 главы II Уложения: «А кто учнет к Царскому Величеству, или на Его Государевых Бояр или на кого ни буди приходити скопом и заговором, и учнут кого грабити, или побивати: и тех людей, кто так учинит, за то по тому же казнити смертию без всякия пощады». При этом СИ. Штамм обоснованно полагает, что уже обнаружение умысла совершить покушение на жизнь государя считается преступлением.
Огромное внимание во II главе Уложения уделено измене. Этот термин встречается в 13 статьях из 22 данной главы. Такое отношение законодателя к указанному негативному проявлению общественной жизни приводит к дифференциации ответственности за желание подданного «Московским государством завладеть и Государем быть, и для того рать збирать», либо с «недруги дружитися и помочь им всячески чинити, чтобы тем Государевым недругам, по его ссылке, Московским государьством завладеть» (ст. 2 главы II). Например, М.В. Владимирский-Буданов выделяет два вида измены тех лет: верховную и земскую.
Несомненно, что компоновка в одну главу норм, защищающих от посягательств на государственность и детализация их составов, ознаменовала собой большой шаг вперед, сделанный юридической мыслью того времени, осознание правящей элитой высокой степени опасности устоям государственной власти со стороны народных масс.
Статья 4 главы II Уложения предусматривала ответственность за умышленный поджог города или домов с целью измены. Ответственность жены и детей за совершение членом семьи государственного преступления зависела от того «ведали» или «не ведали» они о таковом. В первом случае наказание было таким же, как и для изменника: смертная казнь (ст. 6 главы II), а во втором - «никакова наказания им не чинити» (ст. 7 главы II). Кроме того, родственникам полагалась часть конфискованного имущества изменника; размер же данной части определял государь. Аналогично решался вопрос в отношении отца, матери и других родственников в случае, если изменник проживал с ними совместно, а «животы и вотчины у них были вопче» (статьи 9, 10 главы II). В то же время Г.Г. Тельберг приводит пример, что родственники, «полная невиновность которых прямо установлена в сыске» и которые «никак не ведали про его Ивашкину измену» по царскому указу выселялись в другие населенные пункты. Налицо наступление ответственности невиновных родственников за деяния родственника виновного.
Милость государя по прощению изменника имела свои границы. По статье 11 главы II Уложения последний в любом случае лишался нажитого ранее имущества, которое за его измену в соответствии со ст. 5 главы II было «взяти на Государя». Однако прощенный был вправе имущества «дослуживатися внов».
Значительное место в главе II Уложения уделено проверке информации о государственном преступлении: в силу особой важности такового. Если кто-либо сообщит про «великое Государево дело, а свидетелей», как и доказательств не представит, то решение о дальнейшем рассмотрении дела будет принимать лично государь, исходя из конкретных обстоятельств (ст. 12 главы II). Если же дворовый человек или крепостной крестьянин доведет эту информацию на своих владельцев, «а в том деле ни чем их не уличат: и тому их извету не верити». Кроме того, зависимый человек в подобных случаях получал «жестокое наказание, бив кнутом нещадно» (ст. 13 главы II). Позднее, в развитие рассматриваемых положений обилие неподкрепленных доказательствами обвинений в подобных преступлениях вынудило издать именной Указ «О нечинении доносов, о подметных письмах и о сожигании оных при свидетелях на месте» от 25 января 1715 года. В нем говорится: «Понеже многая являются подметныя письма, в которых большая часть воровских и раскольничьих вымышлений, которыми под видом добродетели яд свой изливают», то нужно такие письма при свидетелях сжигать на месте, не распечатывая. Этим же Указом предписывалось сообщать самому государю или караульному сержанту следующее: «1. о каком злом умысле против персоны Его Величества или измены, 2. о возмущении или бунте, 3. о похищении казны; а о прочих делах доносить кому те дела вручены». Одновременно подчеркивается особая важность перечисленных преступлений, если о таковых в первую очередь и из первых рук должен был получать информацию царь. Однако поток ложных обвинений не иссякал, что повлекло за собой издание отсылочного к вышеназванному акту именного Указа «О подаче доношений по первым двум пунктам караульному офицеру для представления Его Царскому Величеству и о донесении по прочим делам в надлежащия судебныя места, о писании в доношениях и челобитных самой сущей правды и о сожигании подметных писем при свидетелях» от 19 января 1718 года. Предписывалось «в тех доношениях и челобитных писать самую истину, а лишняго ничего не писать» и сообщать царю через караульного только о первых двух пунктах предыдущего указа, ибо часто информация носила беспредметный и бездельный характер.
Опасность измены для законодателя была настолько серьезной, что за расправу над изменником без суда и следствия причиталось вознаграждение «что Государь укажет» (ст. 15 главы II Уложения). Санкция за ложный донос в совершении государственного преступления не удивляет: клеветнику «тоже учинити, чего бы довелся тот, на кого он доводил» (ст. 17 главы И), то есть по общему правилу - смертная казнь.
Власти, встревоженные народными волнениями, прямо предусмотрели запрещение «приходите» кому бы-то ни было «самовольством, скопом и заговором к Царьскому Величеству», боярам, окольничим и воеводам (ст. 20 главы II). В противном случае «кто так учинит, за то по тому же казнити смертию безо всякия пощады» (ст. 21 главы II). Так по царской грамоте Мангазейскому воеводе от 8 января 1690 года последовало наказание двух стрельцов «Андрюшки да Микишки Балакиревых», покусившихся произвести в народе возмущение путем призыва отобрать власть у названного воеводы: «казнить смертью, и вместо смертной казни учиня им торговую казнь, бив на козле кнутом».
После рассмотренной главы следуют нормы, посвященные преступлениям против порядка управления, фальшивомонетничеству, военному, финансовому и административному праву, судоустройству, положениям, отражающим закрепощение крестьян, и иным вопросам.
Артикул воинский 1716 года, восполнивший многие пробелы в российском законодательстве XVII века, ставил преступления, посягающие на личность монарха и его семьи на второе место после преступлений, посягающих на веру. Так в артикуле 19 главы III «О команде, предпочтении и почитании вышних и нижних офицеров, и о послушании рядовых» прямо предусматривалась ответственность за вооруженный мятеж «против Его Величества», покушение на жизнь и здоровье царя, а также его пленение. При этом наказанию - четвертованию и конфискации имущества - в равной степени с исполнителем подлежали и соучастники преступления. Толкование к данному артикулу устанавливало такую же ответственность за умысел на совершение данного преступления.
Артикул 20 устанавливал ответственность за оскорбление «Его Величества особы хулительными словами», а также за презрительное отношение к действиям царя, его жены и детей. Толкование к артикулу утверждает личность государя как самовластного монарха, «который никому на свете о своих делах ответу дать не должен». И именно такое значение объекта преступления - неприкосновенности личности абсолютного монарха и членов его семьи - предопределяло ответственность за подобные деяния - отсечение головы.
Только глава XVI Артикула воинского «О измене и переписке с неприятелем» содержала нормы, устанавливающие ответственность военнослужащих за сношения с противником, выражающиеся в тайной и опасной переписке без разрешения командования, тайных разговорах, принятии и ношении писем; указанные действия карались четвертованием (арт. 124). Толкование к названной норме предусматривало наказание военнопленных за запечатывание и тайную пересылку писем в обход комендантского контроля. Подобные деяния рассматривались как стремление врага «о состоянии неприятельском уведомиться», а виновные «по воинскому резону и обыкновению повешены бывают».
Артикул 127 закреплял норму, согласно которой только лишь намерение совершить измену наказывалось таким же образом, что и само деяние.
Под страхом смертной казни запрещалась переписка с любым лицом о военной обстановке в расположении части (арт. 128), поскольку, как трактует толкование, частый перехват корреспонденции противником информировал последнего «о войске или о состоянии крепости».
Положения арт. 129 устанавливали ответственность за недоносительство «о шпионах или иных подозрительных людях», находящихся в расположении части. Однако толкование разъясняло, что обвинения во враждебной деятельности должны подкрепляться доказательствами, в противном случае за подозрительным человеком должен быть установлен контроль для изыскания необходимых доказательств во избежание оговора.
Артикулы 130 и 131 предусматривали наказание за распространение в войсках информации, способной привести к панике. Собранная же о противнике информация должна была быть сообщена только своему командиру и содержаться в тайне (арт. 132).
Нормы главы XVII Артикула «О возмущении, бунте и драке» предназначались для наказания бунтовщиков. Арт. 133 запрещал какие-либо подозрительные собрания военных (в том числе и по подаче жалоб). Здесь же содержится и объяснение опасности концентрации большого числа людей: возможность перерастания «сходбища» в «возмущение или бунт». Арт. 134 предусматривал ответственность офицеров, подстрекавших рядовых к таковым собраниям, а также попустительствовавших этим фактам.
Положения артикула 135 запрещали совершать действия, способные привести к бунту или возмущению в войсках, что могло выражаться как в письменных, так и устных призывах, а также посредством личного участия. Данная норма схожа с арт. 138, где подобные действия объяснялись желанием поссорившихся рядовых объединить усилия сочувствующих каждому из них и спровоцировать широкомасштабное противостояние сторон.
Высокая опасность бунтовщиков объясняет действия, которые необходимо принять для подавления любого возмущения: виновные подлежали наказанию смертной казнью на месте совершения преступления (арт. 137).
Развитие положений Артикула воинского, запрещавших какое-либо распространение враждебной информации, ознаменовано принятием именного Указа «О подметных письмах» от 24 февраля 1726 года. До настоящего времени отсутствуют точные данные, свидетельствующие о причинах издания данного акта, кроме указания в его тексте на то, что 19 февраля 1726 года у Исаакиевской церкви на столбе караул обнаружил «подметное, воровское, вымышленное письмо, незапечатанное, о некотором важном деле». Помимо требования к подбросившему данное письмо явиться к властям, пункты 5 и 6 Указа обязывали доносить о прилюдном чтении таких писем, а также о чтении наедине, за что полагалось вознаграждение; в противном случае недонесение о подобных фактах наказывалось смертной казнью.
Принципиально новых подходов в последующее столетие к государственным преступлениям не обнаружилось, в связи с чем наибольший интерес представляют соответствующие нормы Уложения о наказаниях уголовных и исправительных (УНУИ) 1885 года, которое, восприняв многие положения предшествовавших правовых актов подобного масштаба, отводило значительное место данным деяниям.
При этом наблюдается невероятная детализация и конкретизация норм, предусматривающих ответственность за такие преступления. Хотя, по мнению В.М. Клеандровой, государственные преступления и не получили достаточно четкого юридического определения, они послужили основой для детального регулирования в области обеспечения государственной безопасности в том понимании, в котором ее усматривал законодатель XIX века.
Государственные преступления, как и в Соборном Уложении следовавшие за преступлениями против веры и объединенные разделом третьим «О преступлениях государственных», предваряли деяния против императора и членов императорского дома.
Так статьи 241-244 УНУИ предусматривали ответственность как за действие, умысел, так и за приготовление, направленные против жизни, здоровья или чести царя и членов его семьи, а также за умысел свергнуть их с престола, лишить свободы и власти либо ограничить ее.
Отличавшаяся новизной ст. 245 запрещала составлять и распространять письменные или печатные сочинения или изображения, преследующие цель возбудить неуважение к верховной власти либо к личным качествам царя, или к его способности управлять государством, что считалось оскорблением. Словесное хотя и заочное оскорбление императора либо умышленная порча его изображений предусматривались ст. 246, а недонесение о таком действии наказывалось по ст. 247.
Ст. 248 стояла на страже попранных интересов, перечисленных статьями 245 и 246, но совершенных против семьи императора.
Отделение первое главы второй раздела третьего УНУИ посвящалось бунту против верховной власти. Ст. 249 понимала под бунтом восстание скопом и заговором против государя и государства, а равно умысел ниспровергнуть правительство во всем государстве или в некоторой его части или переменить образ правления либо установленный законами порядок наследования престола.
Как приготовление к преступлению и покушение на возбуждение бунта расценивалось по ч. 3 ст. 251 составление побуждающих такое действие объявлений, воззваний, сочинений и изображений, даже если лицо не было признано виновным в их умышленном распространении.
Отделение второе главы второй раздела третьего УНУИ в ст. 253 перечисляет признаки измены. Признаки такого деяния чрезвычайно многочисленны, что дает возможность сделать вывод о большом практическом опыте соприкосновения в XIX веке властей с изменническими действиями. Это позволило под страхом лишения всех прав состояния и смертной казни запретить наряду с формулировками о недопустимости предательства государства или какой-либо его части в интересах другого государства и возбуждения иностранного государства к войне с Россией следующие деяния, совершенные в военное время: благоприятствование неприятелю во враждебных действиях, передача ему города или укрепления, водного транспорта, способствование пленению российских военных отрядов и захвату воинских запасов и продовольствия, сообщение о дислокации войск или о состоянии армии. Такими же действиями признавались, помимо прочего, побуждение российских или союзных войск к неповиновению или возмущению, утверждению прав другого государства на российские территории, вербовка в неприятельскую армию, личное участие во враждебных действиях против России, помощь врагам оружием и припасами, укрытие или сопровождение шпионов и разведывательных отрядов противника либо личная деятельность в качестве неприятельского шпиона.
Пункты 4 и 5 ст. 253 в первую очередь устанавливали ответственность специального субъекта - дипломата за умышленное использование служебного положения для нанесения ущерба интересам России при законных сношениях с иностранными государствами либо за похищение или уничтожение доказательств, служащих основанием для предъявления Россией прав на «что-либо требуемое от державы иностранной», или таких же прав, предъявляемых иностранным государством к России.
Статья 256 предусматривала санкцию за выдачу государственной тайны государствам, не находящимся с Россией в состоянии войны, а также за сообщение им сведений о российских укреплениях.
Тайная, не имеющая целью нанесения вреда России переписка с правительствами иностранных государств, наказывалась по ст. 257, а по ст. 258 наступала ответственность за аналогичную переписку с подданными враждебных стран.
Нападение россиян в мирное время на иностранные территории, которое могло привести к началу войны либо разрыву отношений, наказывалось по ст. 259.
Статья 261 УНУИ предусматривала ответственность за оскорбление иностранных дипломатических представителей с намерением оказать неуважение правительству соответствующего государства.
Последний значительный памятник дореволюционного российского уголовного права - Уголовное уложение 1903 года отказалось от объединения в одном разделе государственных преступлений.
Преступления, традиционно именуемые таковыми, расположились в трех главах Уложения: третьей «О бунте против Верховной Власти и о преступных деяниях против Священной Особы Императора и членов Императорского Дома», четвертой «О государственной измене» и пятой «О смуте».
Статья 100 Уложения прямо закрепляет ответственность за посягательство на изменение в России или какой-либо ее части установленных Законами основными образа правления или порядка наследования престола или на отторжение от России какой-либо ее части.
Основные государственные законы 1906 года, закрепившие единство и неделимость России, подчеркивавшие неотделимость от России Финляндии, провозглашали особу государя священной и неприкосновенной (ст. 5), его власть - верховной и самодержавной (ст. 4), а образ правления - принадлежащим императору во всем объеме в пределах государства Российского (ст. 10).
Подобным образом Основные государственные законы - прообраз последующих российских и советских конституций - находили защиту своих положений в нормах уголовного права.
Статьи 103, 104, 106 и 107 Уложения охраняли от посягательств честь императора, членов его семьи и членов императорского дома, ст. 99 - жизнь императора и ст. 105 - жизнь члена императорского дома.
Глава четвертая Уголовного уложения, содержащая статьи, посвященные государственной измене, во многом повторяла положения Уложения о наказаниях уголовных и исправительных, детализируя и уточняя формы и признаки преступного поведения. Заслуживает интереса включение в данную главу нормы, запрещающей проникновение без надлежащего разрешения, скрыв звание, имя, подданство или национальность или посредством иных уловок в российское укрепление, военное судно или иное военное сооружение, предназначенное для защиты страны (ст. 113). Статьи 114 и 115 предусматривали ответственность лиц, исполняющих договор или поручение правительства о заготовлении средств нападения или защиты от неприятеля и виновных в заведомо негодных поставках.
Главой пятой «О смуте» преступлением, влекущим заключение в крепости или в тюрьме, признавалось публичное скопище «с целью выразить неуважение верховной власти или порицание установленных Законами основными образа правления или порядка наследия престола, или заявить сочувствие бунту или учению, стремящемуся к насильственному разрушению существующего в государстве общественного строя» (ст. 121). Уголовно наказуемой пропагандой считалось произнесение или публичное чтение речей или сочинений, побуждающих к учинению бунта или измены, неповиновению законным требованиям власти, ниспровержению общественного строя (ст. 129). Кроме того, преступлением признавалось самозванство (выдача себя за члена Императорского дома) и распространение ложных слухов о кончине, отречении Императора либо замене формы правления. В отличие от Уложения о наказаниях уголовных и исправительных, устанавливавшего ответственность за создание двух видов сообщества: антиправительственного и имеющего целью совершить государственное преступление, Уголовное Уложение дополнительно предусмотрело еще один вид: сообщество, ставящее целью бунт или восстание (ст. 125).
Таким образом, «perduellio» - деяние гражданина, в котором он выказывал враждебность своему отечеству, в нашей стране каралось со времен Древнерусского права, рожденного вместе с Древнерусским государством, соответствовавшим его типу. Как феодальное право, это право было правом-привилегией, где в законе прямо предусматривалось, что равенства людей, принадлежащих к разным социальным группам, быть не может.
В частности, повышенные штрафы за посягательства на представителей высших сословий общества, установленные ст. 1 Пространной редакции Русской Правды XIII века, служили не только компенсацией за понесенный ущерб, но были призваны подчеркнуть данный факт.
Статья 7 Псковской Судной грамоты, которой предварялись уголовно-правовые нормы данного памятника, перечислявшая особо опасных государственных преступников, ввела новый вид наказания, неизвестный Русской Правде, смертную казнь. При этом такая санкция применялась только к переветнику, зажигалнику и ворам-рецидивистам, ответственность которых предусматривала ст. 8 Грамоты. Совершение иных преступлений влекло наложение штрафа.
Формирование централизованного государства с его превращением в сословно-представительную монархию отразилось на развитии уголовного права, которое в данный период претерпело значительные изменения.
Они выразили обострение противоречий феодального общества и усиление классовой борьбы. По-иному стало трактоваться само понятие преступления. Если по Русской Правде таковым считалось только деяние, наносившее непосредственный ущерб конкретному человеку, его личности или собственности, то теперь под преступлением стали пониматься и действия, которые так или иначе угрожали государству или господствующему классу в целом, что приводило к их запрету. Термином для обозначения преступления вместо обиды стало служить «лихое дело».
В указанный период меняются цели и система наказаний. Если прежде князья видели в наказаниях - вире и продаже - одну из доходных статей, то теперь основное значение приобретает устрашение.
В условиях борьбы народа за свое освобождение от эксплуатации главной для господствующего класса стала цель запугивания. Наказание должно было устрашить преступника, а также удержать других людей. В связи с этим господствовавшие ранее имущественные наказания отошли на второй план. Смертная и «торговая» казнь применялись за большинство преступлений.
В соответствии с изменением понятия преступления усложнилась и их система. Появился новый, самостоятельный вид преступлений, четко не обозначенный Русской Правдой и лишь намеченный в Псковской Судной грамоте. Это государственные преступления, перечисленные статьей 9 Судебника 1497 года. В качестве наказания за государственные преступления устанавливалась смертная казнь.
Законодатель середины XVI века переносит норму, содержащую ответственность за указанные выше государственные преступления, на место после уголовно-правовых норм об убийстве, разбое и краже (ст. 61 Судебника 1550 года).
Политические интересы государства, поставленные под уголовно-правовую охрану Соборным Уложением 1649 года, отразились в комплексном законодательном оформлении государственных преступлений, под которыми понимались любые действия (как и умысел), направленные против личности государя или его семьи, бунт, заговор и измена. Ответственность за эти деяния несли не только преступники, но и их родственники. Лицо, убившее изменника на месте преступления, освобождалось от наказания.
Юридическая стратегия, заложенная Уложением - работой, «которую по меткому слову одного исследователя в течение ста восьмидесяти лет повторить не могли» - надолго предопределила «концептуальные и долгосрочные проблемы развития юридической практики», перенеся раздел о государственных преступлениях на одно из первых мест данного источника права, подчеркнув абсолютный приоритет религии, свойственный феодализму, охрана которой возлагалась на нормы главы I Уложения.
Даже разделение Артикулом воинским 1716 года государственных преступлений с выделением посягательств, направленных против монарха (глава III), измены и разглашении военной тайны (глава XVI), возмущения и бунта (глава XVII) не смогло переменить указанную тенденцию, что подтвердили последующие дореволюционные российские уголовные законы.
Содержащиеся в данном акте периода абсолютизма положения более определенно, чем нормы Соборного Уложения, формулировали составы преступлений, связанных с посягательством на жизнь и здоровье царя, и территориальную целостность государства.
Хулители государя, изменники и бунтовщики равным образом должны были быть казнены. При этом лица, совершившие указанные преступления, в отличие от многих субъектов иных преступлений, подвергались одинаковому наказанию вне зависимости от сословного происхождения.
Нарастание революционных проявлений в российском обществе вызвало потребность в более четком формулировании составов государственных преступлений, что нашло отражение в статьях Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1885 года.
Совершение каждого из подобных деяний, объединенных разделом третьим данного акта «О преступлениях государственных», влекло, как правило, смертную казнь или длительные сроки лишения свободы.
Уголовное уложение 1903 года, сгруппировавшее политические преступления на посягательства на верховную власть и государя Императора, государственную измену и бунт, восприняв дух политической расправы XVII века и сохранив его до последних дней существования Империи, с целью подобными методами предотвратить «разрушение целости или независимости государственного организма», утвердило отождествление составами таких деяний самого существования государства, нерушимости его бытия и независимости с интересами лиц, им руководящих, поскольку такие преступления, будучи и направлены «против целости государства, во всех этих случаях затрагивают близко и непосредственно интересы лиц, правящих государством, их безопасность и власть, и напрягают в них энергию и потребность самозащиты. Это свойство политических преступлений проявляется при всякой организации государства, но там, где организация эта построена на началах абсолютизма, т. е. вся полнота верховной власти стягивается в руках одного физического лица, там каждое политическое преступление воспринимается последним как личное посягательство против него, против его особы и прав, ему принадлежащих.
Это выражается в том, что все разнообразие государственных посягательств охватывается одним общим понятием «оскорбления величества» или нарушения «государевой чести», как говорили в Москве».
Автор: Царев Д.В.