01.10.2011 3935

Эдвардианство в общественной и политической жизни Великобритании

 

Смерть королевы Виктории в 1901 г. принесла для большинства британцев ощущение психологического освобождения от «бремени прошлого», которое, как казалось, абсолютно не совместимо с потребности нового столетия.

На первый взгляд, период эдвардианства в Британской имперской истории может показаться унылым по сравнению с прежними временами. В последние двадцать лет господства королевы Виктории, не смотря на ее замкнутый образ жизни вследствие траура по умершему супругу - принцу Альберту, политическая жизнь страны была беспокойной и героической, империя вела сражения и раздвигала свои границы за счет миллионов колониальных акров. Вступление Эдуарда на трон ознаменовалось странным затишьем: с одной стороны траур по умершей императрице, с другой же, создавалось впечатление, «как будто лихорадка достигла своего кульминационного момента и прошла».

Жизнь в Британии не замерла, просто процесс стал продвигаться намного тише. В политике начало двадцатого века ознаменовалось появлением Трудовой партии (на выборах 1906 г. они получили 29 мест в парламенте) и новых инициатив в правительстве при содействии Либерального Министерства, избранного в 1906 г. Были замечены инаугурации дорогих программ социальных реформ и изменения в политике налогообложения с высоких доходов. В этот период, если уж и не было равенства между классами, то они, по крайней мере, не исключали более друг друга. Кроме того, наблюдается рост рабочего движения и «взятие курса к государству всеобщего благоденствия». Не все социалисты хотели демократии: действительно термин социал-демократ был сохранен для тех, кто верил в это. Английский экономист и историк рабочего движения Сидней Вебб не имел никаких сомнений, что «любое увеличение в политике власти пролетариата будет использоваться ими для их экономической и социальной защиты».

Фактически индустриальные реформы и меры по улучшению благосостояния рабочего класса, предпринятые Либеральным правительством, - попытка регулировать рабочий день, установление минимальной заработной платы, первые пенсии по старости (пять шиллингов в неделю), пособия по безработице, система Национального Страхования - сегодня кажутся отдаленными и тусклыми, так же, как выделяемые суммы кажутся несоизмеримо маленькими. Но они были своевременными и отвечали нуждам пролетариата.

Оттеснение Англии с занимаемой ею позиций мирового господства обнаружилось уже в последней четверти девятнадцатого столетия и породило к началу XX века состояние внутренней неуверенности, брожения на верхах и глубокие молекулярные процессы революционного, по существу, характера в рабочем классе. По мнению Л.Д. Троцкого, «главное место в этих процессах занимали могущественные конфликты труда и капитала». Потрясенным оказалось не только аристократическое положение английской промышленности в мире, но и привилегированное положение рабочей аристократии внутри страны.

Если думать об Англии как о первой индустриальной державе, то удивительно, что промышленники имели достаточно незначительное влияние, по сравнению с традиционными держателями крупных капиталов, но их ассимиляция в существующий управляющий класс, тем не менее, существенна. Лоуэлл отмечал, что «англичане настаивают, что их правительство лучшее в мире. Это правительство было еще, главным образом, в руках верхних классов, и их лидерство было очевидным». Англия - страна, которая избрала свой собственный путь, что позволило ей выбрать свою собственную конституционную и социальную дорогу.

Вообще всеобщие выборы 1906 г. стали определенной вехой в политической жизни страны. В период правления королевы Виктории избирательное право имело лишь мужское население страны, так как мужчины считались главой семьи, и значит, они были в праве решать за всю семью. Впервые на парламентские выборы были допущены женщины. Справедливости ради стоит заметить, что в своих взглядах относительно общественных дел король был консервативным. Эдуард VII был оппозиционно настроен в отношении всей конституционной реформы, опасаясь, что если права лордов будут урезаны, то это может поставить под угрозу положение самой короны. Он был убежденным противником женского избирательного права, на принятие которого он с трудом согласился.

Впрочем, несмотря на расширение избирательного права, никакого желания широких новшеств или революционных изменений не появилось. У власти остались выходцы из высшего класса, хотя они уже не исключали пролетариат как класс, стремясь более не нагнетать обстановку. Сидней Лоу писал: «Наше современное богатство более самоограниченное, менее высокомерное, чем в прошлом, все же живет под любопытным взглядом гиганта, всегда вооруженного и иногда голодного!».

Довольно много людей думали, что человек, ставший королем, в возрасте пятидесяти девяти лет не может изменить существующий порядок. Стоит заметить, что полномочия короля ко времени вступления Эдуарда VII на престол сильно изменились. Он уже не мог объявлять войну, подобно Эдуарду I, или предпринимать секретные дипломатические меры, подобно Чарльзу II. Он не мог управлять иностранными комбинациями, как это делал Вильгельм III, или увольнять неугодных министров, подобно Георгу III. Хотя это, на наш взгляд, не очень-то расстраивало короля. По мнению многих британских политологов того времени, «власть короля Эдуарда VII была не лишена крайностей как в политике, так и в экономике».

Для суверена, чьи полномочия были «обузданы» законом и традициями, он вел довольно широкую политическую деятельность. Так, например, король стал лично протежировать Черчилля, который, по его мнению, должен был подготовить «далеко идущие реформы». Фактом остается то, что он не был приверженцем консервативной партии (что было не характерно для суверена, так как именно тори считались главной опорой монархии), некоторые приближенные считали его либералом. И это предположение было не лишено основания, ведь он был лично знаком и «наслаждался компанией» сэра Генри Кэмбелла-Баннермана (лидера либеральной партии). Он старался играть значительную роль во внешней политике, хотя его влияние на внешнюю политику часто преувеличивалось его современниками. Одним из ярких таких преувеличений стало высказывание члена парламента X. Боттомлей: «С Вашим Величеством на троне Парламент почти избыточность. Вы - наш министр иностранных дел, наш Посол во всех государствах... Пока Вы живете, европейская война будет невозможна».

Британские и континентальные историки высоко оценивают роль, сыгранную королем во внешней политике. Однако он не мог заниматься ею без ведома Правительства, но тот факт, что его представления о дальнейшем развитии отношений с соседними государствами совпали с мнением его министров, дал больший результат, чем усилия всего министерства иностранных дел. Эдуард также был против узости политики его матери (имеется в виду политика «блестящей изоляции», проводимая британским правительством в XIX веке) и ограниченности «Викторианской респектабельности».

Старый круг высшего света был нарушен в период его господства новой плутократией, и часто при его патронаже. Ярким тому примером стал Том Липтон, который «сделал легкий социальный подъем от продавца чая к рыцарству», известно, что он был другом и партнером Эдуарда VII по яхт-клубу. Король Эдуард VII, вообще, имел очень много личных друзей, чем любой монарх, занимавший до него британский престол. Значительная часть его знакомств, происходила через спортивный, театральный, политический и социальные миры большинства столиц Европы. Продолжала расти дружба короля с финансистами. «Он любил быть информированным о крупных финансовых делах, которые имели место, и он всегда находил рынок акций очаровательной темой для беседы». В отличие от королевы Виктории он не интересовался моральным характером тех, чья компания развлекала его. Таким образом, он устанавливал тон эдвардианской Англии, которая поклонялась, прежде всего, внешнему антуражу.

Сложившаяся еще в викторианскую эпоху социальная структура общества с четко иерархической системой статусов была разрушена в годы правления Эдуарда VII.

Эдвардианский клерк или продавец магазина тканей ощущали и всем своим поведением старались подтвердить свою принадлежность к среднему классу, хотя чаще всего их генеалогические корни терялись в среде ремесленников или высококвалифицированных рабочих. В материальном плане их зарплата значительно уступала, например, тому, что получала элита рабочего класса, но психологическое удовлетворение, испытываемое клерками, чувствовавшими свою принадлежность к более высокой социальной страте, заставило их менять семейные традиции и гарантированное место в среде пролетариата на полухолопскую, но более престижную должность служащего. Их ментальность определялась теперь их новым социальным статусом, она же заставляла клерков отвергать все атрибуты, присущие более низким слоям, чем и объясняется их непримиримо враждебное отношение к тред-юнионам.

Изменение облика монархии, хотя и было не существенно в политическом плане, конечно, важно в психологическом отношении. После викторианства Эдуард VII принес с собой «аромат скандала и сигар». Виконт Морледж вспоминал: «Принц Альберт был не любим, потому что он обладал всеми достоинствами, которые иногда не достаёт англичанину. Принца Уэльского любят, потому что он имеет все недостатки, в которых англичанин обвинен».

По мнению французской писательницы Д. Обри, «Эдуард VII, по врожденным свойствам такта и деликатности, был как нельзя лучше приспособлен к роли общественного лидера, и надо сказать, что он исполнял эту роль в совершенстве». По ее же словам, постоянное общение Эдуарда с «другими народами» сгладило в нем «всякие национальные шероховатости, и под его влиянием часть английской знати утратила надменность, резко отличавшую многих англичан в заграничных путешествиях».

Историки редко затрагивают вопрос о благочестии периода эдвардианства. Конечно, по самой высокой оценке король Эдуард не был примером святости, даже наоборот, его нередко публично обвиняли в распущенности. Англичане более сотни лет были способны держать политику свободной от глубоких проблем, которые касались этики, богословия, религиозной доктрины, отношения индивидуума к собственной душе. В новом столетии, когда меняются не только жизненные устои, но и нравы общества, было нетрудно предположить, что церковь будет играть не такую большую роль в жизни государства, как прежде. В 1642 г. был принят «Акт о лишении всех лиц занимающих духовные должности, права осуществлять какую-либо светскую юрисдикцию или полномочия». По этому акту любое лицо, занимающее духовный пост, лишалось права голоса и вмешательства в государственные дела, так как это «...причиняло большие неудобства и неприятности как церкви, так и государству..». С этого времени пошло отделение английского светского общества от церкви, и несмотря на то, что Великобритания считается строгой пуританской страной, ее отношение к церкви по сей день остается не однозначным. По мнению одного австралийского политолога, «Британская моральная и духовная жизнь Англии далека от совершенства и гниль распространяется, подобно раку, через каждое волокно социального организма».

При всем том пышная коронация Эдуарда VII снова подтвердила взаимосвязь между короной и народом, троном и алтарем, церковью и государством. Коронация - особенно примечательное зрелище. В ходе ее оживают традиции, существовавшие около одиннадцати столетий назад. Перед зрителями проходит история королей, начиная с их избрания Англосаксонским национальным советом. Возрождается священное право монарха, предоставленное ему как бы священным престолом. Почетная обязанность защиты англиканского вероисповедания подтверждалась каждым монархом при вступлении на престол. Молитвы за короля или королеву - неотъемлемая часть ежедневной службы в англиканских храмах. Сам же король Эдуард в религиозном отношении задавал тон всему обществу. Церкви, которые он посещал в Англии и на континенте становились «модными молитвенными местами».

Уникальность позиции Церкви Англии и ее связи с сувереном была установлена Актом о престолонаследии 1701 г. Этот закон превентивно провозглашал запрет на воссоединение англиканской церкви с Римской. Монарх «не должен был исповедовать папистскую религию (т.е. католичество) или вступать в брак с папистом». Вопреки гибкости британской конституции, Закон о престолонаследии 1701 г. сохранил свою силу и в ХХ-ом веке.

Несмотря на очевидные потери в области прерогатив власти, Виктория оставила своим преемникам ценное наследство - свой авторитет любящей жены и матери, а в целом, образ почти идеальной королевской семьи, живущей с заповедями англиканской церкви. Не случайно именно в ее царствование известный экономист и социолог В. Бэджгот выдвинул идею «о семье, находящейся на троне, как нравственном идеале нации» и о королеве, как воплощении христианских добродетелей. В своем классическом труде «Английская конституция» (1867 г.) он утверждал, что граждане не могут вникать в абстрактные политические вопросы и нуждаются в театральном спектакле, который смог бы удовлетворить их чувство уважения к власти. Таковыми, по его мнению, являются и будут оставаться церемониальные функции суверена и особенно коронация, свадьбы, похороны королевских особ, происходящие в древних соборах и освященные церковью.

Социальные исследования того времени проводимые в Лондоне и других крупных городах Англии, показали, что активное участие в делах церкви принимало меньше население, чем в прошлом столетии, но их деятельность все же была существенна. Английская церковь осталось официальной церковью в Англии и Уэльсе. Тем не менее, она переживала периодические кампании против ее привилегированного статуса, установленного в предыдущем столетии. Эмоции и осуждение, какие произвели отделение церкви от государства во Франции в рассматриваемый нами период, в Англии отозвались лишь слабым эхом. Церковь была представлена двумя архиепископами, которые в свою очередь были назначены королем по рекомендации премьер-министра. Выбор, который следовал, имел не большее значение, чем плебисцит в тоталитарном государстве. В этот период отмечается рост влияния так называемой «Свободной церкви», которая появилась еще в период кромвельского правления. Результатом этого стало увеличение количества Нонконформистов в парламенте после выборов 1906 г.

Своеобразие царствования Эдуарда VII отмечено также его очевидной веротерпимостью, проявившейся в уважении к своим подданным, исповедующим католицизм. Дело в том, что парламентский билль 1829 г. эмансипировал католиков, но антикатолицизм как стереотип общественного сознания еще сохранялся. Этот документ стал дополнением к Бредской декларации принятой 4 апреля 1660 г., в которой говорится, что «...ни один человек не должен быть беспокоим или привлекаем к ответственности за религиозные разногласия, не нарушающие спокойствие в королевстве». О веротерпимости Эдуарда свидетельствовала и его встреча с главой Римской католической церкви в апреле 1903 г.

По мнению некоторых ученых, в сохранении монархии в государстве не последнюю роль играет религиозный и психологический факторы. Церковь, как известно, объявляет монархическую власть, идущей от Бога, а личность самого монарха священной, что должно указывать на незыблемость монархического строя. Учрежденная Церковь Англии и монархия отражают историческую преемственность, способствуют стабильности в британском обществе и фокусируют его внимание на традиционных ценностях, что всегда отличало Великобританию от стран европейского континента.

Немалое значение имеет и психология народа. Народ представляет своего монарха как защитника от притеснений со стороны богатых и знатных. В сознании же народных масс остается то, что монархия складывалась веками и существовала все время, поэтому она просто может измениться, но не исчезнуть совсем. В. Бэджгот писал по этому поводу: «Почему монархия - правление сильное, всего лучше объясняется тем, что она - понятное правление. Массы понимают ее, и вряд ли где в мире она понимает другой образ правления... Природа конституции, действия собрания, игра партий, скрытное формирование руководящего мнения - все это сложные факты: понять их трудно, а дать им ложное истолкование легко. Но единая действенная воля, единый повелевающий разум - это доступные идеи, и если их хоть раз разъяснить, они никем и никогда уже не забываются».

Влияние эдвардианства наблюдалось не только в политике. Но и на бытовом уровне король также стал законодателем мод. В вопросах этикета и моды Эдуард VII всегда считался неоспоримым авторитетом. «Его мельчайшие взгляды признавались за правила. В вопросах одежды король был безусловным законодателем. Он охотно переодевался несколько раз в день, и только гардероб его племянника Вильгельма II мог, пожалуй, поспорить с его коллекцией костюмов». Всегда одетый с изысканной простотой, король диктовал всему обществу, что и как следовало носить. Его фасоны были наилучшими, его перчатки, галстуки, шляпы служили образцами «элегантному миру». В статье «Англичане, когда они любезны...» А.Н. Толстой вспоминал: «Вы, например, помните, как Эдуард подвернул брюки во время дождя, и после этого весь мир стал носить брюки с подвернутыми концами... А галстуки короля Эдуарда! А знаменитая расстегнутая пуговица внизу жилета!». В его присутствии разрешалось курить сигары везде. Эти изменения коснулись даже Виндзора. Лорд Понсоби приходил в ужас при виде Эдуарда, немецкого кайзера и бельгийского короля, курящих в покоях королевы Виктории.

Эдуард VII вызывал, куда больший интерес, чем любая другая фигура первого десятилетия. Кайзер слыл захватчиком. Русский император - всесильным. И только король Англии был лидером высшего света - блестящего мира богатства и привилегий. Он был символом хорошей жизни.

Эдуард VII имел большой потенциал, чтобы удивлять общественность, поскольку он был не только королем, но и блестящим светским человеком. «Королева Виктория избегала великолепия и рекламы, а он любил их. Наряду с его откровенным дружелюбием он питал страсть к нарядам, к роскошным развлечениям и процессиям. Для конституционного монарха, чья обязанность состоит больше в символизации власти, чем во владении ею, важная часть состоит в том, чтобы показать этот символ перед народом во всем ее блеске. И это король Эдуард усвоил намного лучше, чем его мать».

Эдвардианское общество моделировало себя, чтобы удовлетворить потребности короля. «Огромное количество денег было потрачено на одежду, большое количество продовольствия было использовано, огромное количество птиц было застрелено, а лошадей загнано на охотах, устраиваемых королем. Это было, короче говоря, наиболее показное и экстравагантное десятилетие, которое знала Англия». Придворная фрейлина Леди Пагет в 1904 г. написала в своем дневнике: «Эдуард стал гораздо более полезным в роли Короля, чем будучи Принцем Уэльским. Он обладает большим количеством достоинств, но он всегда окружал себя «собранием евреев». Он имеет те же самые роскошные вкусы как семиты, та же самая любовь к удовольствию и роскоши».

Достаточно странно, но несмотря на это Эдуард очень нравился рабочему классу. И его любовь к великолепию и роскоши считалась нормальной человеческой потребностью. Виконт Морледж заметил по этому поводу: «Чувство патриотизма было сильнее, чем голоса против империализма и национализма. Они выражали глубокую лояльность королю, которая больше проявлялась в более бедных классах общества». Далеко не всех удовлетворяли новшества, вводимые королем. Лорд Эшер, к примеру, высказывал серьезные опасения, что «такая непринужденность может умалить достоинство Короны».

Еще будучи принцем Уэльским, Эдуард питал большую симпатию к искусству. Его десятилетнее правление стало определенной вехой и в истории литературы. Большинство авторов того периода в своих произведениях описывали быт и нравы эдвардианского времени. В своем произведении «Сага о Форсайтах» Дж. Голсуорси характерно представляет «эдвардианское семейство». Для всей публицистики и прозы того периода характерно чувство изобилия и надежды. Была широко распространена вера в то, что эдвардианское десятилетие предлагает людям более высокие стандарты просвещения. Возьмем хотя бы Герберта Уэллса, автора произведений явно утопического характера. Конечно, некоторые из них были написаны для широкого круга читателей в качестве развлекательного чтива, но большинство их написано от подлинного убеждения, что все, о чем написано мечтая, когда-то сбудется.

Художники и скульпторы пользовались горячим сочувствием короля. Перед открытием ежегодной академической выставки он ездил по мастерским и с интересом следил за работами нескольких любителей из аристократии. Он создал моду на предметы искусства, являясь постоянным покупателем хороших произведений. После смерти отца, еще будучи принцем Уэльским, он стал президентом Общества искусств, оказавшим на этом посту значительные услуги английскому искусству. Сэр Сидней Ли - официальный биограф короля Эдуарда VII - писал: «Одной из главных обязанностей Принца было обеспечение сохранности и реставрации погибающих фресок и памятников».

Пытаясь дать оценку периоду правления короля Эдуарда VII, мы можем сделать ряд выводов.

После долгого, мрачного, но доблестного и героического правления королевы Виктории, Эдуард внес в атрибуты власти элементы публичности и зрелищности. Он стал первым монархом, который понял, что чем доступнее будет казаться Корона, тем меньше вероятность ее свержения. «Корона имеет некоторую мистику, которая может превращать некоторых, мало уважаемых людей в популярных монархов, давая им часто больше привлекательности, чем их министрам». Жизнь Эдуарда VII стала ярким тому подтверждением. Если в качестве Принца Уэльского он считался распутным и глупым, вызывал большое раздражение у общества, так как на его образование и увеселительные мероприятия тратились огромные средства из казны, то, вступив на трон и начав активно заниматься политикой, он прямо пропорционально изменил общественное мнение. В результате он сделал себя настолько знаменитым и популярным, что создавалось впечатление о его огромном влиянии на политику. Много людей вообразило, что полномочия монарха расширились. Перемена действительно имела место, но совершенно в противоположную сторону. Король обладал сравнительно меньшей фактической властью, чем его мать, и передал своим преемникам Корону, чья прерогатива была уменьшена в пределах конституции. Права, которые Бэджгот приписывал конституционному монарху: право консультировать, право поощрять и право предупреждать, при умелом использовании давало большое поле для действий. Это мы и видим в правлении королевы Виктории. Один парламентарий в интервью газете «Times» высказался так: «Я полагаю, что никакой трон, начиная с трона Давида, Хезекии и Эстер не был в таком постоянном контакте с Троном Небес, как трон королевы Виктории». И это было мнение большей части современников королевы. Что касается же ее наследника, то по мнению многих британских историков, он в большей степени был светским человеком, чем политиком. И несмотря на то что он проявлял интерес и принимал участие в политической жизни государства, Правительству и Парламенту удалось оттеснить короля от государственных дел и легко убедить его в необходимости проводимых реформ.

Энергия короля была потрясающей. Он имел огромное количество официальных обязанностей, которые распространялись от посещения общественных обедов и посещения больниц до открытия соборов. Он так же имел много обычных повседневных дел, которые включали ежедневное чтение бумаг приходящих из Кабинета. Однако он сумел сохранить свой круг общения.

Царствование короля Эдуарда VII продолжалось только девять лет и три месяца, но история показала, что это короткое царствование было одним из наиболее значительных и ярких периодов британской истории. По мнению Сиднея Ли, «С той минуты, как Эдуард VII взошел на престол, он ни разу не сделал ни одного ошибочного шага. Он не только оправдал ожидания своих друзей - он их во многом превзошел».

Смерть королевы Виктории ознаменовала собой нечто большее, чем кончину престарелой и уважаемой правительницы: с ее смертью наступил конец целой эры, многим идеям и нравственным взглядам, которые уже устарели. Современный дух овладел умами людей, согласно естественным законам развития человеческой мысли.

Поэтому для Англии на пороге XX века «оказалось великим счастьем восшествие на престол человека, который по своему характеру и жизненному опыту был так идеально приспособлен к тяжелой ноше, сделавшейся его уделом». Широкий кругозор, хорошее знание людей, политических партий, всего слаженного механизма английской государственной жизни составляли редкий дар для правителя.

Для многих эпоха Эдуарда VII воспринималась как начало новой эры. Все же некоторые историки видят эдвардианскую Англию как конец эпохи, а не ее начало. Эдвардианская конституция - это спор между старым и новым, постоянством и новшеством, традицией и адаптацией. Старая формула - Король, лорды, палата общин - обратилась в прошлое. «Оглядываясь назад, - пишет Принцесса Мария Луиза, - можно описать период эдвардианства как период умеренного инакомыслия; умеренное социальное движение, умеренное профсоюзное движение, умеренный либерализм».

В коротких девяти годах его господства он часто путешествовал по Европе и оставил неизгладимое впечатление в каждой стране, которую он посетил. Принцесса Мария Луиза заметила: «Рассматривая его господство ретроспективно, с его беззаботной жизнью богатства и удовольствия, я думаю, что это можно описать как затишье перед штормом».

Смерть двух монархов, Виктории и Эдуарда VII, сослужила монархии не меньшую службу, чем их жизнь, особенно безвременная смерть короля Эдуарда, после короткого царствования. Она вызвала во всех слоях общества взрыв лоялизма.

В минуты наибольшего подъема лоялизма многими чувствовалось, а некоторыми высказывалось, что если бы монархия захотела сделать свою власть менее номинальной, то она, вероятно, не встретила бы сопротивление нации, и что это было бы весьма желательно. В начале правления Эдуарда VII, когда к его личным победам было приписано улучшение международных отношений Англии (не вполне обосновано), прозвучало мнение, что британская общественность будет весьма удовлетворена, если король возьмет на себя полномочия действовать преимущественно под личную ответственность и реже прибегать к помощи парламента. Когда закончился конституционный кризис разразившейся в последние годы правления Эдуарда VII, поражением палаты лордов, рутинеры стали с волнением искать вместо уничтоженного в ее лице противовеса демократии новую точку опоры против демократических посягательств, и они обратили свой взгляд на корону. Либералы и социалисты, помня о возрастающем в обществе недовольстве партиями и желанием иметь власть, свободную от их воздействия, тоже ориентировались на корону: суверен мог бы и должен был сделаться внепартийным лидером общества. Как бы высоко ни поднимался в Англии престиж монархии, он не сможет обратить вспять конституционную эволюцию веков.

Эдуард VII был ярким представителем британской монархии. На протяжении своего короткого правления он старался стать «полезным» сувереном для своей страны. Его политическая и общественная деятельность была ярким подтверждением его патриотизма. Знание и понимание нужд бедных слоев общества, непосредственное участие в социальной политике по улучшению быта и рабочих условий сделали его воистину народным королем. А его чрезмерная любовь к роскоши и великолепию не стала препятствием к возрождению, уже отчасти забытого чувства восхищения и поклонения монархии. На наш взгляд, Эдуард VII справился со своей главной задачей - он сделал многое, чтобы поднять престиж британской Короны. Что же касается изменений в прерогативах монарха, то они были весьма существенны. Огромную часть своих полномочий он передал премьер-министру, который используя право короля быть информированным, сообщал о деятельности кабинета «post factum», таким образом лишая короля возможности проявления личной инициативы в решении каких-либо вопросов.

 

Автор: Абрекова Ж. А.