Проявление женских эмоций в семье: отношение к супругу и детям в Италии XIV-XV вв.

Исследование института семьи и брака внутрисемейных эмоционально- духовной сферы, как неотъемлемой части внутрисемейных отношений. Было бы, однако, неверно думать, что идеал церковного брака определял все поведенческие стереотипы как уже упоминалось. Разрыв между идеалом и действительностью - обычное явление конца средневековья и начала нового времени. Он обнаруживается во всех сферах жизни, и матримониальное поведение отнюдь не составляет в этом смысле исключения. Города Италии с 1350 по 1530 год переходили на несколько иной уровень экономических отношении, что способствовало определенным переменам в городском социуме, где открывались возможности и создавались предпосылки для социального и культурного Возрождения, естественно, затрагивая и женщин, хотя всякий раз в связи с этим следует конкретно характеризовать степень влияния нового.

Рассматривая эмоционально-духовный аспект отношений между полами в браке городского общества Италии XIV-XV вв., следует установить, как и насколько место и роль женщин зависели от доминирующих функций мужчин, и как это влияло на формы жизни, как определяло настроения и поведенческие стереотипы внутри семьи. Новые социальные отношения влияли на жизнь женщин различными способами, в зависимости от их положения в обществе. Критерии для измерения сокращения или расширения прав женщин на данном историческом отрезке нужно выявлять, пользуясь следующими характеристиками: регуляция женской сексуальности, культурные роли, идеологические стереотипы оценок женского поведения, суждения о положительной и отрицательной роли полов в поведенческом модусе общества, т. е. все, с помощью чего можно увидеть социальную интересующую нас сторону действительности.

Эмоционально-чувственная сфера женщин в браке и в отношениях между полами в рассматриваемый период более всего попадала в поле зрения, когда речь шла о знатных дамах, браки или любовные связи которых влияли на наследование престола или открывали доступ к власти. В качестве наиболее яркого примера можно привести миланскую герцогиню Катерину Сфорца, незаконную дочь герцога Галеаццо Сфорца, которая долгое время держала в руках бразды правления при своем несовершеннолетнем сыне в конце XV в. Доступ женщин к власти был косвенным и временным, ведь главное достоинство ее состояло в том, что она должна была уметь угождать мужчине, который формировал ее судьбу и влиял на ее жизнь, опираясь на патриархальный уклад и антифеминистические идеи, постулируемые представителями церкви и некоторыми светскими идеологами. И, тем не менее, скандальная связь Катерины Сфорца широко обсуждалась во всей Италии и привлекла к себе внимание многих людей. Несмотря на заговоры, убийства, казни и месть, которые повлекла за собой эта история, основные нормы поведения, принятые обществом, оставались доминантами в поведении этой властительницы. Она сумела пережить чувственную драму, вернувшись к обычному образу жизни, направленному на умножение своего богатства и наведения порядка на принадлежащей ей земле, чем снискала определенное уважение.

Отношение итальянского общества к женской сексуальности и чувственности можно до известной степени исследовать, но нужно остерегаться безоговорочных обобщений. При более близком знакомстве с моральными предписаниями нас удивляет примечательная противоположность в суждениях, отразившаяся в литературных источниках того периода. Именно это показывает особенности оценок женских добродетелей и пороков, а также нравственных предписаний, адресованных женщине.

В данном контексте нас будет интересовать в первую очередь эмоциональный аспект, в плане отношения детей и родителей, потому что это одна из сфер, где женщина могла себя проявить и реализовать свои эмоциональные потребности. Этот срез проявления эмоций был наиболее доступен и безопасен для женщин, чувство любви к детям ранее других было санкционировано и разрешено католической церковью. Если обратиться к письмам и проповедям Сан Антонино да Фиренце, то можно увидеть, что он разрешает матерям проявлять умеренную любовь к детям и даже выражать скорбь по поводу их смерти в слезах, только не забывая при этом брать за образец скорбь Девы Марии.

Нельзя сбрасывать со счетов и высказывания знаменитого французского антрополога Ф. Ариеса, который писал по этому поводу: «Семья не могла питать глубокие экзистенциальные чувства между родителями и детьми. Это вовсе не означает, что родители не любили своих детей, но они занимались ими не столько из своей привязанности к ним, сколько потому, что рассчитывали на их помощь в общем деле, в становлении семьи. Семья была скорее моральной и социальной данностью, чем эмоциональной категорией.

Понятие семьи ассоциировалось с процветанием фамильного наследия либо с семейной честью».

Вопрос об отношении к детям во времена позднего средневековья вызывает дискуссию, начало которой положили идеи Ф. Ариеса, утверждавшего, что в средние века детство не представлялось специфической фазой жизни - «сливались воедино детство, отрочество и юность». Ариес не исключал полностью родительскую любовь к детям, но был убежден в том, что родители воспринимали их как «несовершеннолетних взрослых», «взрослых в миниатюре». В целом, с такими взглядами солидарны Д. Херлихи и К. Клапиш-Зубер. По их мнению, из-за высокой младенческой и детской смертности родители долгое время не делали ребенка объектом нежных чувств, не проявляли к нему особого интереса и не считали детство особым состоянием личности. Следует отметить, что, судя по рассматриваемым документам, в XIV -XV вв. ситуация начинает меняться. Проявлялось возросшее внимание к детству, о чем свидетельствуют педагогические трактаты, основание Monte Delle doti (банк приданных во Флоренции, особое расположение в делах милосердия к кормящим матерям и детям.

Точке зрения Д. Херлихи и К. Клапиш-Зубер противостоит мнение А. Тененти. На основании переписки К. Салютати и дневника Морелли он приходит к заключению, что эпидемии, приводившие к повышенной детской смертности, заставляли родителей испытывать постоянную тревогу за жизнь потомства, способствующую углублению родительских чувств. И действительно, данные купеческих записок показывают, что в семьях богатых горожан зачастую испытывали сильные эмоции в отношении детей. В семьях заботились о выживании, как сыновей, так и дочерей, что не совсем согласуется с мнением Ф. Ариеса, концепция которого иногда «зависит от определенных идеологических установок и пренебрегает исторической истиной».

На развитие материнских чувств, влияли частые эпидемии, ведь ранняя и болезненная смерть в эти периоды была весьма обычна для молодого населения. Сфера семьи, особенно малой, становилась средоточием проявления чувств. Это был мир, населенный людьми самыми близкими, чья судьба вызывала эмоциональный отклик особенно у женщин, так как именно их обязанностью было выражать свои чувства в соответствующих ритуалах и обрядах. По утверждению моралистов женщины выражали свои чувства более открыто, когда они страдали, или плакали, или были счастливы. Традиционно слезы были их своеобразным языком и знаковой системой. Их ритуальные слезы на похоронах предназначались людям, чтобы сообщить о боли семьи, поэтому, если они не плакали, то это рассматривалось как оскорбление чести умершего.

К примеру, когда умерла Альбьера ди Мазо Альбицци, девочка 16- ти лет, в честь нее была написана посмертная элегия: «Увы, бедная Альбьера! Смерть в таком раннем возрасте - горе родителям и жениху. Ее красоту разрушила жестокая смерть. Уходит от нас ее лицо, ее яркие глаза и волосы, которые были подобно волосам охотницы Дианы. Любовь и благополучие ее семьи сделали ее прекраснейшей из девушек. Достоинствами ее были: скромность, здравомыслие, лояльность, справедливость, любезность и искренность. А теперь все это станет горсткой пепла! Смерть подползла к ее кровати, в тот момент, когда она находилась в расцвете лет. В течение 10-ти дней ее братья, родители и суженый не отходили от ее кровати, видели ее муки и страдания, а затем среди отчаянного горя ее близких она умерла. Смерть придала умиротворение ее лицу, как будто она спала. Родня окружила ее смерть трауром с большой скорбью и любовью. Девушка стала жертвой лихорадки, ей удостоили христианских похорон. Тело положили на открытый катафалк, обитый черной тканью. Ее волосы собрали и украсили венком из цветов. Священники пели псалмы, а похоронная процессия сопровождалась людьми, одетыми в траур. Жених понес тяжелую утрату! Она была захоронена как незамужняя, по монашеской традиции».

Эта элегия и другие панихиды были написаны гуманистом Полизьяно. К примеру, еще одна: «Шестнадцатилетняя невеста Марко Веспуччи прибыла во Флоренцию в 1469 году и вскоре умерла. Для нее был заказан мраморный бюст по приказу суженого, есть сходство с ней и у образов на картине в галерее Питти, написанной Сандро Ботичелли - изящная блондинка, с грациозной шеей и нежным вдумчивым лицом. Одета скромно, по моде второй половины XV в.». Важно отметить, что в обоих случаях речь идет о смерти девушек в возрасте 16-ти лет, невест, на воспитание которых родители уже затратили значительные средства и, может быть, возлагали надежды на престижное родство.

Для нас на данном этапе анализа также эмоциональной атмосферы в городских семьях XIV-XV вв., важно выяснить тенденции к достижению гармонии в семейной жизни, если они имелись, их проявления в отношениях между супругами. Уже доказан факт, что проповедники и моралисты XIII-XIV вв. в основном, вели речь о супружеской дружбе. Только представители культуры Возрождения, начиная с Альберти, были убеждены в том, что независимо от ценности дружбы, нужно признавать и супружескую любовь. Чистосердечные отношения, любовь, дети, домашнее хозяйство и забота - составляющие, из которых складывалась близость женатой пары. Но, тем не менее, самая большая любовь, по его мнению, - родительская, она самая крепкая, и нет в мире ничего более сильного и всеобъемлющего.

Однако, ситуация могла сложиться и иным образом, как показывает пример семьи Датини. Франческо Датини в полном смысле этого слова являлся для Маргариты основным стержнем ее существования, центром ее вселенной, поскольку Маргарита не смогла стать матерью. У Франко Саккетти (как уже упоминалось, он был лично знаком с семьей Датини, близок к Франческо, находился с ним в постоянной переписке, имея общие эрудитские интересы), частым является мотив женской бездетности.

Иногда из-за разницы в возрасте супругов, или по другим причинам в семьях не было детей, и это было их трагедией. После смерти Франческо Датини некому было оставить его огромное богатство, которое он не без влияния нотариуса сера Лапо Маццеи оставил коммуне Прато. Маргарита воспитывала у себя в доме приемную дочь, бастарду Франческо Датини: «Вы спрашиваете, когда я хожу в церковь, признаюсь вам, и это подтвердят, если честно, я мало выхожу из дома, потому что все время шел дождь, и по своей нерадивости, и если бы не Лапа (дочь - И.А.), выходила бы еще меньше. Ты мне всегда говоришь, чтобы я никогда не оставляла девочку, и то, чтобы мы как следует, смотрели за ней, это хорошо, ты совершенно прав. Она - лакомый кусочек, который только что вышел из детства. И я буду очень тщательно следить за ее поведением. Из любви к ней я заставляю себя быть веселой, чтобы она могла проводить время наилучшим образом». И действительно, Маргарита очень много трудов положила на то, чтобы воспитать и обучить всему необходимому девушку на выданье.

Демонстрировать любовь к детям можно было более свободно, о чем свидетельствует переписка Маргариты и Франческо Датини с нотариусом сером Лапо Маццеи, у которого из родившихся четырнадцати детей выжили только пятеро. Это было несчастьем, общим для того времени, и только немногие родители осмеливались сетовать на это, и даже наоборот, религиозные предписания побуждали их радоваться этому. Сэр Лапо писал, когда один из его сыновей находился при смерти: «Мой средний сынишка очень плох, но это хорошо, что он выбирается из безумия, неразберихи и иллюзий этого мира, вместо того, чтобы запутаться в них».

Иногда ему казалось, что груз ответственности за многочисленную семью, гораздо больше того, что он мог бы вынести. «Мне приходится управляться с восемью ребятами, - писал он, - и одевать, и обувать, и исправлять их, одному, без помощи кого бы то ни было, с женой, которая сама плохого здоровья». Мацеи был в постоянной борьбе между строгостью, которую обычай того времени предписывал разумным родителям, и своей природной мягкостью. Он часто рассказывал историю, как один отец, когда он был мальчиком, часто приходил в его школу в Прато просить учителя, чтобы тот нещадно бил палкой его сына, который зря тратил время на игру: «И этот отец был удостоен похвалы и учителя, и всей школы». Но трудно поверить, чтобы удары самого Сэра Лапо были очень тяжелы. Нотариус явно очень привязан к своим детям и испытывает скорее снисходительную жалость к своей постоянно недомогающей жене.

В одном из писем Маргарита Датини размышляет о детях: «Мы получили твое письмо, которое весьма меня огорчило, потому что вижу, что ты удручен и подавлен. Хотя я не совсем знаю причину твоей печали, - какова бы она ни была,- почему ты принимаешь эти вещи таким образом, что это доставляет тебе такие душевные и физические страдания. Если бы мы вверяли Богу свои желания и мечты, и были бы довольны исполнением этих желаний, которые от него исходят, то мы не имели бы таких великих печалей (отсутствие детей - И.А.), какие имеем. Если бы мы задумывались о смерти и о том, как мало нам предназначено быть на этом свете, то не сводили бы таких жестоких счетов с жизнью, а предоставили бы все это Ему и все остались бы довольны. Богу не нравятся неблагодарные. И мужчины, и женщины страдают из-за отсутствия детей, а мы ведь получили много милостей от Бога, и не можем нести все тяготы этого мира на себе. Подумай о тех, кто несет большие тяготы и не может их избежать. Доверимся Богу во всем и отдадимся его соизволению в делах и помыслах, кто станет поступать так, тот никогда не будет испытывать много бед». Очевидно, отсутствие детей удручало обоих супругов. Может быть, именно оно являлось причиной того, что монна Маргарита так стремилась быть образцовой хозяйкой дома, судя по тому несколько оправдательному тону и ссылкам на волю Господа, которые заметны в цитируемом письме.

Алесссандра Строцци была бы в обычной обстановке просто хорошей женой и матерью, рачительной хозяйкой. Уже после смерти мужа, у нее родился восьмой ребенок, трое детей к этому времени умерли, так что перед нами - привычная судьба для того времени замужней женщины. Гибель мужа, когда она была еще сравнительна молода, - тридцать с небольшим лет, означала для нее переход к более свободному статусу вдовы. Она оказалась в трудных обстоятельствах главой семьи с малолетними детьми. Во Флоренции ей была возвращена только принадлежащая ей доля семейного состояния, меньшая часть того имущества, которым располагала семья Строцци до 1434 г., когда изгнали ее близких.

У Алессандры было сильно развито сознание принадлежности к роду Строцци, и она ощущала близкими себе главным образом только трех сыновей (дочери, повзрослев, после замужества ушли в другой род). Именно с сыновьями у нее были связаны надежды на новое возвышение клана. Но по мере их взросления, ей приходилось поочередно расставаться с ними. Тоска по ним и одиночество - лейтмотив писем монны Алессандры. В тех экстремальных условиях, в которых оказалось ее семейство, особенно ярко высвечивается эмоциональная напряженность ее душевной жизни и вместе с тем - исключительная активность и целеустремленность, обращенность к конкретным делам, требующим от нее максимальной самоотдачи. Все это способствовало развитию таких качеств, которые изначально были заложены в ней лишь в зачаточном состоянии. Таким образом, на примере вдовы Строцци мы видим, как ломаются поведенческие стереотипы. Алессандра выходит за пределы обыденной роли, отведенной ей обществом. Она не обращается к прошлому, не вспоминает мужа и умерших детей, все ее помыслы обращены к настоящему и будущему. На каждом этапе своей жизни, по мере смены одних обстоятельств другими, подчас еще более трудными, меняется и она. Ей приходиться принимать во внимание разнообразные факторы сложившейся жизни, лавировать и искать новые решения, а так же людей, которые оказывали бы ей помощь.

Из переписки мы наблюдаем примеры сильной взаимной преданности и взаимной привязанности членов семьи. Мужчины и женщины были сдержанны в выражениях чувств друг к другу, но эмоции в отношении детей чаще проявлялись на страницах частных записок и писем. Алессандра Строцци никогда не воздерживалась от выражений чувств к своим сыновьям, ее письма заполнены любовью к ним, которую годы укрепили еще больше: «Я думаю, что умру от потребности видеть вас снова... Всем моим сердцем и душой я хочу жить там, где вы живете. Если бы вы имели детей, вы поняли бы силу любви к ним». Она живет посланиями сыновей. Старший, Филиппо, обменивается с нею письмами несколько раз в месяц. «Сделай так, - пишет она ему и среднему сыну, Лоренцо, - чтобы, если я не могу иметь утешения, находясь с тобой, я получала хотя бы пару строчек о том, что ты здоров и у тебя все хорошо. «Когда я читаю твои письма, я не могу от любви удержать слезы», - таков лейтмотив ее писем. Она мечтает встретиться с ними, находящимися в изгнании: «Подобно тому, как я чувствовала себя живой, когда он был здесь, так я безжизненна и мертва, когда он уехал» - пишет она по поводу отъезда своего младшего сына Маттео.

Веспасиано да Бистичи, писавший об Алессандре де Барди Строцци, тоже упоминал о ее любви к детям: «Она оставалась с детьми в этом месте и посвящала себя заботе о них, особенно о своей прекрасной дочери; её дочь и сегодня живет в Ферраре, выйдя замуж за одного благородного дворянина, которого зовут мессер Теофило, человека доброго и из очень знатного рода».

На самом деле проявление эмоций и любви к детям отличалось определенными особенностями в городских семьях XIV-XV вв. Представители рассматриваемой среды почти не проявляли скорби, если дети умирали в младенческом возрасте, до 2-3-х лет, ограничиваясь в этом случае лишь стереотипной фразой о божьем промысле. Григорио Дати фиксировал смерть 14-ти детей одной и той же стереотипной фразой, нарушив это правило лишь в отношении своего первого сына Стаджо, кончину которого он отметил скорбной сентенцией: «Угодно было Господу нашему иметь близ себя некоторых из моих детей. И сначала умер тот, кто был более других дорог нашему сердцу, то есть Старжо, нежно любимый нами, и благодаря Господу, наш первенец. Он умер 30 июля 1400 г. во Флоренции от чумы, и я не видел его, потому что был в то время на вилле. Господь да будет благосклонен к нему по молитвам нашим». Смерть второго сына Марио и последующих детей уже не сопровождается признанием «нежно любимый», в ней видят лишь проявление божественной воли, ограничиваясь указанием ее даты и причины. Столь же мало эмоций вызывало это событие и у других авторов. Так от первого брака у Маттео Корсини родилось 20 детей, из которых 10 умерли, не дожив до 1 года. Отец совершенно равнодушно и кратко констатировал факты их смерти.

Самое сильное горе испытал Джованни ди Паголо Морелли, когда в 1406 г. в подростковом возрасте умер его первенец Альберто. Описывая предсмертные муки сына, длившиеся шестнадцать дней, Морелли добавляет: «И не было столь жестокого сердца, которое не оплакивало бы его». Но выражение искренней скорби местами перерастает в топосную риторику: «утрата этого сына была неоценимым горем для отца и матери, а также явилась горем для родичей, которые его знали, и соседей, для его учителя и школяров, крестьян и домочадцев». Морелли вспоминает, как он был хорош собой, благороден, воспитан, способен: в четыре года сам хотел посещать школу, а в восемь умел уже хорошо писать, а в девять знал латынь.

После его смерти родители на месяц покинули дом, позднее « из-за великой печали» отец лишь временами заходил в комнату покойного.

Прошел год, и Джованни пишет: «И чем более я хотел забыть его (Альберто - И.А.), тем горячее я вспоминал его образ, привычки, слова, несчастья, труды». Он терзается раскаянием, обращаясь к самому себе с раскаянием: «Ты желал ему добра. и никогда не делал его счастливым, ты обращался с ним не как с сыном, а как с чужим, ты никогда не давал ему хотя бы часа отдыха; ты никогда не улыбался ему, ты никогда не целовал его, дабы доставить ему удовольствие, ты мучил его в боттеге, часто осыпая жестокими ударами». Наконец, Морелли описывает мистическое видение, в котором ему явились Дева Мария и душа Альберто в виде испускающей золотое сияние птицы, которые возвестила отцу, что его молитвы услышаны. Нельзя забывать, что Альберто скончался в подростковом возрасте 13-14-ти лет, когда его характер и направленность личности уже определились, когда для его воспитания и обучения были затрачены значительные усилия и когда с ним связывались вполне определенные надежды отца.

Теперь необходимо выяснить, как проявлялись эмоции в семьях между супругами. Из текстов писем Франческо и Маргариты Датини (они вели регулярную переписку, т. к. Франческо из-за торговых дел часто отсутствовал дома), с уверенностью можно сказать, что взаимоотношения между ними отличались достаточной противоречивостью, однако, как отмечал французский историк Шарль Ронсьер: «Корреспонденция Маргариты и Франческо Датини позволяет осветить в том или ином отношении границы покорности женщины педантичным, назойливым распоряжениям мужа. Наиболее удивительно то, что советы и мнения этих жен и матерей из наиболее высокого класса не обнаруживают, по существу, никакой оригинальности: они, напротив, существенно присоединяются к идеалам и чувствам людей того времени и той среды». Конечно, нельзя забывать, что когда люди находятся в постоянной разлуке, они отвыкают друг от друга, в сущности, каждый из них живет сам по себе, хотя постоянная переписка помогает им быть в курсе всех основных дел каждого. Маргарита всегда стремилась быть идеальной женой, постоянно заботилась о здоровье Франческо, но следует помнить о разнице в возрасте и о том, что немногие семейные пары в тот период могли говорить о любви друг к другу, тем более, можно предполагать, что Франческо женился на Маргарите для повышения своего статуса в обществе, а вовсе не из-за любви, как и подавляющее большинство деловых людей его круга.

В первую очередь, Маргарита печется о здоровье своего мужа: «У меня нет другой заботы, чем делать все, чтобы вы остались здоровы, поскольку если вы будете в добром здравии, то благополучными будем и мы, и тогда мы сможем пережить любые горести и печали вместе. Бог наделил тебя умом и силой (могуществом - И.А.) и сделал для тебя то, чего не сделал для тысячи людей. Ты больше думаешь о том, как преуспеть с достоинством и выгодой в своих делах, нежели о том, как посвятить себя благочестивой жизни. Если ты намерен выжидать, то ты никогда не достигнешь прекрасного конца. Взгляни на препоны, которые постоянно возникают, в мире без них не прожить, но это не повод не стараться поддерживать добрую жизнь для души и тела. Бесполезно сейчас напоминать вам, что сейчас вам почти 50 лет, и вы всегда служили земному миру: сейчас самое время начать служить Богу! Не хочу, чтобы вы подумали, что я говорю это, чтобы и мне отдохнуть. Я не считаю хорошим человека, который не любит свою душу и тело. И вам надо бы поступить так, как сделал тот, кто бросил деньги в море, и позаботился о спасении своей души. Если сказала что-то, что вас огорчило, то прошу простить меня: это большая любовь к вам заставила меня сказать это. И не старайся в мыслях ваших упрекать меня, мол, мне наплевать, что ты все время ворчишь, я буду рада, если вы скажете мне это вслух, а не в письме». Маргарита считает, что ее близкий человек, муж, должен «жить, более упорядочено, как для самого себя, так и для семьи, которая у него есть, потому что мерзкая ночка и плохой день бывают хуже, чем целый месяц зимы».

Очевидно, хотя супруги и не имели детей, но все, кто их окружал, иногда даже и люди, работающие на семью, являлись в той или иной мере ее членами.

По целому ряду ее писем можно убедиться в том, что Маргарита охотно берет на себя проповеднические функции, постоянно напоминая мужу о том, что он должен заботиться о своей душе, укоряя его за пренебрежение церковными обрядами из-за множества мирских дел. Как видим, стремление идеологов церкви возложить на плечи женщин участие в духовно-религиозном воспитании членов семьи, возможно, находило отклик в реалиях повседневности. Судя по письмам Маргариты, женщины охотно принимали на себя эти обязанности. Возможно, в данном случае дело не обошлось без влияния сера Лапо Маццеи, который был поистине одержимого проповедническим даром в отношении души Франческо Датини, которую он всеми способами хотел направить к вечному спасению.

Анализируя желание Маргариты поучать и воспитывать своего мужа, нельзя забывать о разнице их социальных статусов. Возможно, что на это ее толкало её собственное происхождение и воспитание, о которых она не могла себе позволить забыть. Она пеняла Франческо за излишний «демократизм», причиной которого считала его простонародное происхождение и принадлежность к весьма низкому социальному слою, кроме того, не упускала случая поучить его своеобразному аристократизму. Об этом она практически прямо однажды упомянула в одном из писем: «Теперь уже 10 лет, как я нахожусь рядом с вами, и я разговариваю с вашим окружением постоянно, стараюсь не вмешиваться в их дела, тем не менее, я не становлюсь так легко, как вы, кумом или кумой всякого отребья, вы же разбиваетесь в лепешку ради них. Я считаю, что это недостойно меня. Нет, я больше не намерена вас прощать! До сих пор я говорила с вами благоразумно. Но сегодня я поступлю наоборот: поговорим начистоту, как вы хотели - меня это весьма устраивает». Подобный тон в общ6ении с мужем жена могла себе позволить в том случае, если она себя считала ровней, или на порядок выше. В другом письме Маргарита не без гордости напоминает супругу: «Во мне самой есть немного крови Герардини (мать Маргариты имела отношение к этому роду - И. А.), которой я отнюдь не хвастаюсь, но я никак не могу распознать вашу кровь».

Скорее всего, это была всего лишь мимолетная вспышка гнева, поскольку, уже в следующем письме весь гнев Маргариты прошел, и она, как ни в чем не бывало, продолжает вести себя, как почтенная донна: «Самая большая тревога - вернетесь ли вы в добром здравии или нет. Франческо, я признаю, что в моих письмах я была слишком многословной и высокомерной, демонстрируя свою правдивость. Если бы вы были рядом, я в разговоре прикусила бы язычок. Можете меня ударить по голове или куда хотите, мне все равно. Но я всегда готова говорить вам правду о том, что я думаю. Когда вы находитесь здесь, то я нарушаю правила благопристойности, потому что вижу вас совершающим каждый день поступки, которые заставляют меня огорчаться по 12 раз на дню».

Кроме того, Маргарита постоянно была недовольна поведением мужа из-за его мнительности и подозрительности, она постоянно укоряла его за то, что он ей не доверяет: «Я не понимаю, какая необходимость была писать и заставлять следить за мой Пьеро: вы доставили мне этим большую неприятность, и это не первый раз, когда вы ее мне доставляете. Мне кажется, если бы вы хотели прояснения фактов, вы должны были бы дождаться моего ответа, а вы дали мне такую характеристику: «Немного лгунья, немного льстица и немного подружка монахов. Я... не настолько глупа, чтобы радоваться этому».

В почти ежедневных отчетах Маргарита часто упоминает обо всем, чем она занималась или занята в данный период времени, учитывая сложность своего положения на посту хозяйки дома. До нее доходят известия о том, что мужу донесли о некоторых событиях, в которых она принимала участие. Путем сложных допросов служанок она, в конце концов, выясняет, что это сделал один из служащих мужа Фатторино. Маргарита спешит оправдать себя в письме: «Из любви к тебе, ведь ты человек, который накручивает себя (хандрит - И. А) из-за всякой мелочи, я скажу тебе всю правду: в тот день, когда я пришла туда, я обедала и ужинала в доме у Никколо; я не хотела ужинать там, но поскольку каплун уже был зарезан (из жалости к каплуну, который уже умер), я поужинала там со всей его семьёй и вечером вернулась сюда. В четверг у меня начались эти мои ужасные боли в животе. Лючия за пятницу и субботу просеяла двадцать стай муки: и это только малая часть того, что мы сделали».

Франческо донесли, что жены весь вечер не было дома, и она старается показать благопристойность своего поведения: вынуждена была остаться ужинать в доме своего родственника, потому что для нее уже зарезали каплуна, за столом она ни с кем не оставалась наедине, потому что присутствовала вся семья хозяина. Но главное ее оправдание заключается в том, что время ею в любом случае зря не потрачено, и это отсутствие и даже ее сильное недомогание никак не сказались на порядке домашних дел. Сложность ее статуса крылась в том, что при всей системе контроля и доносительства ей приходилось поддерживать свой высокий авторитет у слуг и все равно заставлять людей подчиняться ее воле. Тем более, что зачастую ей противостоял во многих случаях супруг, которого даже друзья прозвали «Чумой» из-за его жадности, когда он, обладая огромным состоянием, не платил вовремя своему персоналу, производил несправедливые удержания, не возвращал компаньонам авансированных сумм и т. д. Из писем становиться ясно, что следили и докладывали о поведении жены Франческо регулярно, и это недоверие очень сильно раздражало и беспокоило Маргариту.

Учитывая, что муж в любой момент мог прибегнуть к силе, Маргарите, как и любой супруге, приходилось проявлять максимум изворотливости, уловок и лести, чтобы отвести от себя его гнев. По письмам очень заметно, что она никогда не пытается углублять конфликт. Бросив упрек мужу, допустив поучающий тон, который, видимо, его очень раздражал, намекнув на некоторое свое превосходство, она этим и ограничивается, более того, начинает сглаживать ситуацию, идя по проторенному традиционному пути признания мужского превосходства.

Уже в следующем письме, Маргарита пытается сгладить семейный конфликт, хотя, по-видимому, муж первым сделал шаг ей навстречу: «Идея заключить со мной мир мне нравится, но ведь я никогда не была в состоянии войны с тобой. Я не знаю, что ты привезешь мне (Франческо, желая скорее помириться с супругой, намекнул ей на то, что купил подарок -И. А.), и не могу предугадать, я знаю, что не в твоих привычках привозить мне много подарков, но я все равно скажу, когда буду их получать: «Огромное спасибо!». Ты написал мне, что осталось мало времени пользоваться жизнью. Я утешаю себя тем, что совершенно не верю в это. Мы будем жить еще долго и счастливо, как мы привыкли жить. Веселись, проводи приятно время с пользой, как для души, так и для тела, ведь мы ничего не унесем с собой в могилу. Все же признайте, что это изречено мной. Пусть Господь всегда хранит вас. Главное, чтобы ты вернулся в добром здравии. Верь мне, ведь я открываю тебе в большинстве писем всю свою душу». Она любит выступать заботливой утешительницей, обволакивая супруга, который часто раздражался и гневался, был мелочен, придирчив и крайне подозрителен, умиротворяющей гармонией своей натуры.

Таким образом, перед нами открывается следующая картина: комплекс сложных взаимоотношений между супругами иногда вырастал в очень серьезные конфликты. Что касается поводов для их возникновения, то относительно четы Датини, мы не обнаружили самого ощутимого их них - супружеской измены. Отметим, что Маргариту, по правде говоря, вовсе не интересует интимная сторона брака, это видно из письма, в котором она без всяких претензий задает ему вопрос: «Я хотела бы знать, спишь ли ты один или нет; если нет, то очень бы хотела знать, кто спит с тобой? Скажи, и я раскрою причину своего интереса». Но из писем невозможно определить, что именно имеется в виду: интимные отношения супруга с кем-либо, или речь идет о постоянном присутствии в спальне мужа слуги для оказания разных услуг, своего рода «постельничего». Судя по очень спокойному и обыденному тону, скорее, о последнем. Тем более, что часто эти вопросы задаются Маргаритой в контексте сетования на чрезмерную загруженность Франческо делами. Намеки на нежные отношения с супругом в ее письмах очень редки.

Несомненно, что не во многих флорентийских семьях достигали и соединяли в браке любовь, товарищеские отношения, взаимную поддержку, т. е. то, о чем говорил Франческо Барбаро. Но жизнь в браке не исключала искренней привязанности и теплых отношений между супругами.

Франческо Барбаро в трактате «De re uxoria», который был написан им по случаю брака друга, писал: «Что может быть большим удовольствием, чем иметь женщину, жену, компаньонку, друга. И именно ей вы можете доверить свои самые сокровенные мысли, относящиеся к вашей совместной жизни. Ее уважение и товарищеские отношения помогут вам сбросить часть груза ваших забот и печалей. А если вы полюбите ее, то будете думать, что часть вашей жизни будет зависеть от ее благосостояния». Безусловно, другие авторы, к примеру, Альберти, постулируют вид брака, который оставался полностью патриархальным, и можно сомневаться в том, что большинство супругов во Флоренции достигали «модели совершенной дружбы», которую предложил Барбаро. В конце концов, первая обязанность жены, по мнению большинства представителей того времени, состояла в том, чтобы она боялась мужа и подчинялась ему. Как писал Паоло да Чертальдо: «держи жену в подчинении и страхе». Но все-таки любовь и взаимоуважение могли развиваться между супругами не по обязанности, а благодаря близкому знакомству, повседневному сотрудничеству и взаимному чувству.

Многие идеологи того времени считали, что земная любовь по своей натуре должна быть мимолетной. Познать секрет, который сделает ее постоянной, невозможно, да и открытие будет в равной степени ненужным или, вернее, пагубным для человечества. Самая важная связь общества -дружба: «Редка верная любовь, а верная дружба еще редкостнее. Любовь - это простая страсть, в которой чувства занимают место разума, и это проявляется у большинства представителей человеческого рода, потому что заложено природой. Дружба или равнодушие неизбежно следуют за любовью, и это основной закон, который господствует в сфере морально-нравственных отношений. Страсть - это сильные чувства и стимулы, которые толкают к действиям, но они исчезают, получая удовлетворение». К этим верным, с нашей точки зрения выводам приходит Мери Вулкстонектафт, профессор кембриджского университета в своей монографии «Права женщин».

В указанный период считалось, что женщины больше, чем мужчины, подвержены страстям, но должны стараться очистить свое сердце. Идеологи, как церковные, так и светские, сомневались в том, могут ли они это сделать, когда их мышление полностью зависит от чувств, как в работе, так и во время отдыха и удовольствий. Они часто уподобляли женщин тростнику, над которым каждое дуновение ветра имеет силу.

Необходимо учитывать и возрастные характеристики супругов. Молодая девушка, выходя замуж, редко могла стать компаньоном и другом человека, часто гораздо более старшего по возрасту, чем она сама, занятого вне дома торговыми или политическими делами, часто отсутствующего, иногда подолгу за пределами страны. Поэтому зрелый мужчина, который женился на молодой девушке, часто не видел перспективы вовлекать ее в большую семейную экономику.

Леон Батиста Альберти в своем труде «Libri famiglia» писал, что после свадьбы показал молодой жене все товары и запасы в доме, но только не секретные бумаги в его столе, которые, как он предупреждает, он никогда и не позволит ей увидеть. Далее он убеждал своих читателей никогда не разделять их тайны с женами или с любовницами, женские языки болтливы и могут разнести тайну по всему миру.

Снисходительность, смешанная с недоверием, постоянно охлаждала отношения между партнерами в браке, даже после того как жена делала все на благо домашнего хозяйства и близких, заботясь об их здоровье и благополучии.

Леон Батиста Альберти касался определения отношений между членами семьи, специально заостряя внимание на вопросе соотношения любви и дружбы в семье. Отметим, что это лишь частный случай понимания гуманистом этих двух этических категорий. Приведем ряд наблюдений, важных для сущности представлений о семье в сочинениях Альберти.

Леон Батиста признавал важную роль, которую играет любовь в жизни людей, но он постоянно смешивал и соединял понятия любви и дружбы, говоря о супружестве. Он считал, что любовь между мужем и женой больше в том случае, если их объединяет общая добрая воля (Ьешуо1еп2а). Дружба соединяет их души и мысли, чему способствует и рождение детей: «Не стану рассказывать, какая польза проистекает от этой супружеской дружбы для дома, для поддержания семьи, ведения хозяйства».

Лионардо, один из героев Альберти, предлагает для удобства рассуждения плотскую любовь между полами называть «влюбленностью»; «другую любовь, которая соединяет души - дружбой». Привязанности, которые существуют в семье, он определяет как отеческие и братские.

Несмотря на то, что в беседе Леон Баттиста и Лионардо договорились отстаивать разные точки зрения, в общем они сходятся. Любовь в их рассуждениях предстает как сила, если не порочная и позорная, то как нечто, не относящееся к внутрисемейным связям, внешнее по отношению к ним, даже вредящее семье.

Интересы влюбленного замыкаются на нем самом, его поступки направлены на удовлетворение собственных потребностей. Семья же в понимании Альберти - это организм, где превалируют интересы общие и даже общественные над интересами частными. Поэтому дружба в диалоге «О семье» выступает как основа внутрисемейных отношений: она направлена на другого, она сознательна (в отличие от импульсивной любви), она добродетельна. Дружба не в состоянии разрушить семью, в отличие от любви, которая вынуждает жен убивать мужей, а матерей - детей.

Показательно, что разговором о любви и дружбе начинается одна из книг диалога «О семье» - «О супружестве». Леонардо признается: «Как вышло, не знаю, но мне по нраву, что этот божественный совет, порицающий всякую грешную и похотливую любовь, занял место пролога к нашей беседе». Разве не та же идея построения человеческих взаимоотношений на основе разума, рассудительности, взаимовыгодности, двигала Альберти, когда он добавил к трем первым книгам «О семье» еще одну - «О дружбе», - замкнувшую сочинение?

Эти чувства заботы и дружбы мы улавливаем и в письмах Маргариты. Вот о чем она пишет в письме мужу от 31 марта 1387 г.: «После того как вы уехали отсюда, прошло 15 дней, и вы до сих пор не отправили ни единого письма и даже не прислали никого с вестями; поэтому я не обсуждаю с вами ваших важных дел. У вас столько дел, больших и маленьких, но я ведь в курсе всех их. Разве есть кто-нибудь, кто думает о вашем благе больше, чем я, и разве кто-либо станет охранять вашу честь так, как это делаю я. Вспомни кого-нибудь другого, ведь нет никого, кто лучше меня знал бы, что ты любишь и что не любишь, - ведь прожив с тобой 10 лет, как не узнать твой характер. Я хотела бы, чтобы ты был тем Франческо, которого я храню в моей памяти, который иногда производил впечатления огонька, а иногда без причины - тяжелого человека». Несколько необычно для религиозного человека, особенно для женщины, высказывать вслух столь смелые и рациональные мысли по поводу веселья в жизни на земле, критиковать поведение мужа, и намекать ему, что он не в лучшую сторону изменился, и тех душевных отношений, которые были у них прежде, уже нет. Это явный признак того, что веяние времени не оставило в покое Маргариту, что не только средневековая идеология имела вес, влияние и место в ее характере, но заявляло о себе, пусть нечасто и робко, индивидуальное начало.

Очевидно, избегание интимных вопросов объяснялось тем, что по правилам приличия и церковным предписаниям вряд ли было возможно прямо говорить об этом. Но скорее все-таки, учитывая разницу в возрасте, частые и долгие отлучки Франческо, Маргарита питала к мужу чувства, которые как раз более всего подходят под определение, данное проповедниками, -»супружеская дружба». В данном фрагменте, как ни в каком ином, заметна и определенная духовная связь между супругами, и теплая доверительность отношений, и стремление Маргариты установить своеобразную гармонию в сфере ее взаимоотношений с мужем.

В другом письме от 28 января 1386 г. она познается: «Я пишу тебе, так как слишком опечалена тем, что ты не отдыхаешь, после того как ты пообедал. Я думаю о том, что ты писал о завещании Никколо ди Пьеро, но ведь у тебя сверх того еще 12 дел, которые тоже необходимо рассмотреть. Но ведь если ты не будешь отдыхать, то от письма устанет и остановится твоя рука, а это нанесет тебе ущерб. И ты посылаешь сказать мне, что бы я радовалась жизни и была счастлива: только ты мог бы сделать меня счастливой, если бы ты захотел этого, но ты не хочешь ни для себя, ни для других. Каждый вечер, когда я иду в постель, я вспоминаю, что ты должен бодрствовать до утра, и ты хочешь, чтобы я была счастлива?! Если бы я имела власть, то я бы освободила тебя от подобных мыслей». Все эти письма указывают на то, что Маргарита может, открыто высказывать свои мысли, давать советы мужу, учить его, как по ее мнению, ему следует себя вести, какой образ жизни ему наиболее подходит, что может в какой-то мере служить доказательством дружбы и уважения, которые она питает к супругу.

Но нет и намека на желание более близких и интимных отношений с Франческо. Больше всего ей хотелось утвердиться в его глазах в качестве идеальной хозяйки дома, разбирающейся во всех вопросах, чем в качестве любимой жены. Не раз Маргарита сетовала на то, что она работает, не покладая рук, а иногда даже сравнивала себя с мулом, которому живется легче: «Между прочем, вчера вечером прибыл мул, которого так много кормили, что он едва не сдох. Часам к трем решено было пустить ему кровь, потому что Филиппо, которому этот мул был нужен, сказал, что он стал сильно избалован и много ест: хотела бы я, чтобы и ты меня так избаловал!» Своеобразный юмор и умение с его помощью в любой ситуации указать супругу на его недостатки, характерны для Маргариты Датини, что тоже свидетельствует о выражении идеи визуальности ее натуры.

На примере их переписки мы рассмотрели взаимоотношение супругов в семье, которые были свойственны многим купеческим семьям изучаемого периода. Теперь необходимо рассмотреть иные типы поведения супругов в семье. Некоторые теологи в городском обществе Италии из соображений благочестия призывали семейные пары проживать в так называемом духовном браке, утверждая, что это будет способствовать укреплению власти и полномочий мужчин в семье. Переход от чувственного к духовному браку проповедовался особенно отшельниками-францисканцами, но наряду с ними и другие проповедники не упускали эту тему из своего поля зрения.

Были случаи, когда мужчины настаивали, чтобы жена соглашалась на целомудрие в браке. После принятия обета целомудрия, она должна была пообещать никогда не оставлять мужа. Такие ситуации складывались в зависимости от здоровья, возраста и религиозности мужчин. К примеру, флорентийка Доротея Монтайо в 1380 г. после 17 лет брака имела 10 детей. Она перенесла очень тяжелую болезнь, и провела последние 10 лет жизни в целомудрии, но нужно учесть и тот факт, что ее муж был значительно старше ее. Франческа Понзиано так же соответствует этому образцу, в течение 40-ка лет брака последние 12 лет она провела в полном воздержании. Ее муж, Лоренцо, был благосклонен к жене и гордился ее благочестием. В данном случае обеты целомудрия принимались супругами по вполне объяснимым причинам, связанным с их физиологическим состоянием - болезнь или возраст.

Но и другие причины могли привести к благочестию в браке. Например, Джулиано Адорно из Генуи в результате банкротства и внезапной смерти ребенка начал вести целомудренную жизнь. Таким образом, различные мотивы могли стать стимулом принятия целомудрия в браке и формального отказа от сексуальных контактов. Но характерная черта заключалась в том, что в большинстве случаев решение о целомудренной жизни в браке принималось после того, как требование продолжения рода было выполнено.

Ольдо Лодджи (1404 г.), итальянский купец, который вел, как утверждают современники, легкомысленный образ жизни, потерял двух дочерей, которые умерли в один день. Тогда вместе с женой он принял клятву целомудрия. Другой пример - Чиарито Волья (Флоренция, 1356 г.). Он и его супруга принесли клятву целомудрия после явившегося ему видения и стал проповедовать создание целомудренных женских групп. В конечном счете, он основал женский монастырь и аббатисой сделал свою жену.

Характерно, что особенность заключается в том, что ни одна из женщин не воспрепятствовала желанию мужа. Однако, нельзя преувеличивать послушание этих женщин, ведь если бы они не согласились и отнеслись враждебно к требованию целомудрия, то со стороны мужа могли подвергнуться различным наказаниям.

Следуя францисканским заповедям, иногда даже члены купеческого клана, чья жизнь была посвящена политике и прибыли, вступали в духовный брак после сильных потрясений. К примеру, Лючию ди Бартоломео ее муж Рудольфо, рьяный проповедник целомудрия всеми средствами, убедил уйти в монастырь, поместив двух дочерей и сына в религиозную общину, как это делали и некоторые флорентийцы при Савонароле. В присутствии нотариуса, он составил документ согласно которому Лючия должна была отказаться от мирских желаний, но она «потребовала свободы, так как была по горло сыта монашеской жизнью», и разъяренный муж выразил свой гнев материально, оставив ей только часть ее приданого. Из этого следует сделать вывод, что решение о вступлении в духовный брак не всегда принималось совместно. Итак, можно констатировать, что по разным обстоятельствам - болезни, старость, сильные психические стрессы, порывы, иногда внезапные, набожности и благочестия, идеалы духовного брака, внушаемые проповедниками в ряде случаев, реализовывались в действительности.

Женское целомудрие часто являлось альтернативой, особенно в том случае, когда женщина не могла родить детей, т. е. духовный брак сопровождал физическую или психологическую несостоятельность супругов и влек за собой радикальные преобразования или разрыв с прежними нормами поведения. После клятвы целомудрия начиналась совершенно иная жизнь. Модель духовного брака позволяла женщине участвовать в искупительных паломничествах, которые продолжали оставаться доминирующими формами проявления религиозной духовности и составляли важную часть женской святости.

Веспасиано да Бистичи в своем знаменитом труде «Жизнеописание знаменитых людей XV в.» не раз упоминал об отказе женщин от мирских форм поведения, например, Катерина Альберти, в замужестве Корсини: «Теперь поговорим о некоторых выдающихся женщинах, рожденных во Флоренции, чтобы тот, кто будет читать эту похвалу женщинам, не искал бы примеров за пределами Флоренции. Монна Катерина, происходящая из рода Альберти, поражала всех своим образом жизни и нравами. Она была очень красива на вид, но еще прекраснее разумом. Она вышла замуж в дом Корсини, но прибывала в замужестве всего 18 месяцев, будучи очень молодой, она осталась вдовой и тот час же дала обет вечного целомудрия. Чтобы укротить плоть, она не носила ночной сорочки и не спала на кровати: спала одетой на одном тюфяке.

Она прекрасно знала латинский язык, и много времени уделяла церковной службе, которую произносила полностью, не хуже иного священника. У нее было много книг Святого Писания: все свое время она отдавала молитвам, церковной службе, а также необходимым делам и заботам по дому. Если она и выходила из дома, то только утром, в час, когда положено начаться мессе, а после этого сразу же возвращалась в дом. Она выходила, закутав лицо плащом таким образом, чтобы никто не мог ее разглядеть.

Монна Катерина постоянно раздавала милостыню, как монахам, так и другим нуждающимся, так что никакой человек не уходил от нее без утешения. Была она женщиной скромной, умеренной, справедливой и очень мудрой советчицей. Многие женщины в своей нужде обращались к ней за советом. И за свои добродетели она пользовалась таким авторитетом, что именно она и добилась возвращения из изгнания своих братьев. Так обитала она, сохраняя состояние благочестивого вдовства и ведя святую жизнь, 60 или более лет. Монна Катерина подавала пример своей жизнью, никогда не изменяя себе, и столь же благочестивой была ее смерть.

Она стремилась постоянно развить свои добродетели: владея огромным богатством, она распределяла его в течение всей жизни, как уже было сказано. Ведя благочестивую жизнь, она мечтала также и оставить ее, когда она пройдет, сохранив до конца дней ранее заведенный порядок. Так и исполнила. Эта дама вполне заслуживает того, чтобы попасть в число выдающихся женщин, благодаря присущим ей добродетелям». Или другой пример: «Мадонна Батиста Малатести, дочь синьора Карло де Малатести, была очень благочестивой женщиной, судя по ее нравам и образу жизни, благодаря своим добродетелям и репутации она стала истинным зеркалом для своего времени. Будучи уже замужем, она вела благочестивую жизнь, посвященную религии. Она отличалась выдающимися добродетелями и обладала такой репутацией, что мессер Леонардо Бруни прославил их в своей речи, отметив в начале, что его вдохновила молва о ее похвальных качествах. Она очень много читала Святое Писание и извлекала из этого великую пользу. Она была милосердна по отношению к бедным, среди которых постоянно распределяла милостыню из любви к Богу. Она спала одетой, и носила рубашку из грубого сукна на теле. Будучи замужней, при жизни своего супруга она по особому апостолическому разрешению вступила в обитель благочестивых женщин, где соблюдались правила очень сурового покаяния... Обитая в этом монастыре, монна Батиста вплоть до конца своих дней оставалась в строгом уединении, и кончина ее была столь же святой, как и вся ее жизнь. Таким образом, обе женщины отказались от брачных отношений, причем одна из них являлась молодой вдовой, а другая была замужем, но предпочла отдать себя на службу благочестию и святости. Это показатель того, что прокламируемые церковью добродетели, а среди них на первом месте страх перед Богом и набожность, занимали значительное место в сознании светских женщин и отнюдь не являлись религиозной риторикой. Но не следует забывать, что цитируемые биографии - дискурс, вышедший из-под пера светского образованного человека, близкого к гуманистическим кругам, и женские жизнеописания, им составленные, разительно отличаются от мужских. Он прославляет героев - мужчин за ум, интеллект, образованность, способность к управлению государством, достаточно ясно и убедительно показывая личностное начало. Жизнеописания женщин, за исключением биографии Алессандры де Барди, отличаются традиционным подходом: благочестие, набожность, верность и покорность мужу - вот краткий набор добродетелей, наличие которых делает женщину героиней биографии. Говоря о супружеских отношениях, Веспасиано употребляет тот же термин, что и проповедники - «супружеская дружба».

Можно привести и другие примеры благочестия светских женщин: Озанна Андресси (1449-1502 гг.) из Мантуи. В детстве ее родители запрещали ей учиться, опасаясь, что это «опасно и неприлично для девушки». Но она научилась читать сама, подглядывая за обучением своих братьев, тайком беря их учебники. Благодаря своему старанию и явному таланту, она научилась читать даже сложные латинские тексты «замысловатые и глубокомысленные», тайно, в уединении комнаты, утверждая, что этому ее учит Дева Мария. В пятнадцать лет она отказалась выходить замуж, бросив вызов родителям и семье. Не пострадала она от гнева родителей только потому, что они вскоре умерли от неизвестной болезни. Озанна хотела уйти в монастырь, но потом предпочла остаться в мире для «спасения и утешения людей».

С пятнадцати лет она стала хозяйкой родительского дома и временным управляющим делами семьи, и оставалась в таком качестве даже после того, как ее братья женились. Впоследствии она занялась обучением племянников и племянниц «божьим заповедям», и слава о ней распространилась очень далеко. «Мужчины, женщины и дети, стекались в ее дом, как будто бы она была пророком». Озанна помогала людям своими советами, как поступать в тех или иных вопросах, как управлять собственностью, иногда даже делала политические прогнозы, ведь те, кто шел к ней за советом, были уверены в ее правоте, (а она утверждала, что власть Борджа исчезнет, подобно «соломе в огне»).

Не состоя в браке, она часто присутствовала при родах, особенно когда доктора и повивальные бабки заявляли, что роды будут трудными. Именно она предсказывала многим семьям рождение детей, по ее словам, они находились в «оболочке шара» внутри женщины, хотя те еще и сами не знали о беременности. Таким образом, Озанна управляла хозяйством, обучала детей, давала советы мужчинам, помогала женщинам, тогда как большая часть итальянских женщин имела мало опыта в этих делах. Но необходимо заметить, что эта женщина отказалась от самых первых женских обязанностей - брака и деторождения.

Можно привести в пример и Доротею Монтайо, которая тоже приняла решение о девственном и целомудренном проживании в браке с супругом по собственной инициативе. Глядя на это, ее муж Адольберто утверждал, что стремление жены к мистической святости служит для нее возможностью избежать домашних обязанностей, ведь помимо посещения церкви и молитв ей нужно было успеть сходить на рынок, распорядиться слугами и дать им задание на день, позаботиться о еде на весь день, а она обо всем этом забывала. Друзья Адольберто, которые тоже состояли в браке, советовали ему обуздать благочестие его жены, т. к. оно не только чрезмерно, но и заразительно: толкает их жен поступать аналогично, делает их мятежными еретичками, которые не хотят повиноваться мужу. Существуют воспоминания о случаях из жизни Доротеи и Адольберто. Однажды, когда они путешествовали, муж ей приказал прекратить молиться и ложиться спать.

Тогда она обратилась во сне к Иисусу за советом, должна ли она повиноваться мужу? И тот ей отвечал: «в настоящее время ты должна отвлечься от беседы со мной и покориться приказанию твоего мужа». Ответ, который приписывается спасителю, совершенно в духе тех наставлений, которые в данных случаях давали городские проповедники.

Ангелина Марчанно (1435 г.), находилась в конфликте со светскими властями. Два года до смерти мужа она жила с ним в целомудрии, а после его смерти вела жизнь странствующей нищенки по францисканским заповедям, проповедуя девственность. На протяжении своих путешествий, она привлекала множество последовательниц, из всех слоев общества, но особенно из благородных родов. В итоге она была привлечена к суду королем Неаполя, который объявил ее еретичкой и приказал подвергнуть аутодафе. Но Ангелина, доказав свою святость, пронесла в руках горячие угли, и королю пришлось даровать ей жизнь. Можно понять представителей светской власти, которые весьма настороженно относились к таким «самостийным» святым, поскольку их деятельность приводила к уходу многих женщин из семей, к распаду домашнего очага, являющегося важным экономическим фактором в ремесленной среде, к быстрому обнищанию семейств, появлению большого числа недовольных и прочим негативным последствиям.

Модели такого поведения, высокие духовные устремления, желание утвердить свою самостоятельность, свойственные этим женщинам, интерпретируются Девидом Херлихи как попытки испытать на себе ренессансные идеи. Степень роста женского духовного начала рождала чувство настороженности у носителей традиционных ментальных ценностей. Отцы семейств и представители церкви понимали, что чрезмерно развитые мистицизм и духовность женщин могут позволить ей уклониться от патриархального контроля. Они неизбежно воспринимались как ситуации девиантного поведения, создающие совсем другие судьбы, отличные от общепринятой нормы.

Лука да Панцано был недоволен тем, что его одиннадцатилетняя дочь Лена захотела уйти в обитель, увлеченная туда участниками движения «белых». В течение полугода отец пытался вызволить ее из монастыря, все время, подчеркивая при этом, что он достаточно состоятелен и может обеспечить приданым всех пятерых своих дочерей. «Но Лена изъявила готовность там остаться, и я, Лука, счел возможным согласиться с ней и внес в обитель ее приданое - 300 флоринов». Интересно, что во всех рассмотренных случаях подчеркивается, что решение уйти от мирской жизни в монастырь принимается не обдуманно и рационально, а под воздействием незрелого возраста, неопытности, неумения побороть сильные эмоции горя, разочарования и безнадежности, что безусловно осуждалось. Не одобряли они и того факта, что такие решения принимались не самостоятельно, а под влиянием корыстолюбивых монахов или лиц, охваченных фантастическими порывами. Но нельзя забывать, что патриархальные начала в семейных отношениях в тот период превалировали, а образцы благочестия и целомудрия обладали высокой степенью важности в тех нередких случаях, когда требовалось освободить женщин от функции продолжения рода.

Каролин Вупит, английская исследовательница, справедливо указывала, что экстремизм женского целомудрия в конце средневековья - это реакция на жесткий контроль со стороны религии и церкви. Импульс к духовному браку она склонна рассматривать как следствие либерального отношения церкви к духовным идеалам, усиливающим тенденцию к восприятию значения семьи как религиозной общины. Но вместе с тем, духовный брак ослаблял контроль мужа над женой, и это само по себе ставило под сомнение принцип иерархии полов.

Рассмотрим, какие же факторы подрывали авторитет власти и мощи представителей мужского пола. Следует отметить, что идя по пути религиозно-нравственного совершенствования, многие из женщин достигали общественного почета и уважения, многие официально были канонизированы.

Кроме того, следование аскетическим идеалам давало опасную возможность для проявления женской инициативы. Вот почему ранее цитированный Бернардино да Сиена предостерегал женщин от припадков чрезмерного благочестия, которые могли довести их до радикальных решений: покинуть семью, пойти предаваться подвигам аскезы за каким-нибудь странствующим монахом или проповедником, перейти в секту, вступить в общину кающихся.

Многие женщины не могли выбрать между исполнением супружеских обязанностей и влечением к божественному и духовному. Неповиновение мужу по этим мотивам могло стать значительной религиозной проблемой, поскольку непослушание приравнивалось к дьявольскому влиянию и было делом, несовместимым с церковным благочестием. Таким образом, по требованию супруга или старших членов семьи, женщине часто приходилось прерывать практику святости и совершение подвигов во имя веры, а вместо этого следовать за своим мужем, относиться к нему с искренним уважением, переносить его жесткие слова в свой адрес, терпеть удары и побои из-за неповиновения, так как покорность считалась лучшим образцом поведения для женщины.

Супружеский долг и подчинение мужу, смирение и несомненное повиновение являлись истинным путем к благочестию женщин, ведь полномочия мужа, как считали люди той эпохи, даже в жесткой форме, выдавались за желание Бога.

Но следование идеалам девственности, полное посвящение души и тела Богу тоже поощрялось, как поиск путей совершенствования, но главным образом у незамужних женщин. Впрочем, таких женщин в итальянских городах было достаточно много, поскольку, как уже неоднократно указывалось, из-за высоких квот приданого значительная часть девушек не могла рассчитывать на брак. Очень часто родители, обремененные несколькими дочерьми, предпочитали выдать замуж только одну из них и отдавали все средства ей в приданое, обделяя остальных, по принципу «на всех все равно не хватит». В любом случае, брак считался наименьшим злом, средством спасения мужчин и женщин от губительных и греховных страстей. В итоге справедливость и допустимость брака активно постулировались в позднее средневековье, когда брак считался не менее похвальным, чем девственность.

Супружеское целомудрие в пределах брака являлось скорее случайностью, и женская инициатива при этом была более заметна. Девственность в браке - это своего рода проявление раннего признака женской эмансипации, но нельзя забывать и о соучастии в этом мужа. На большинство женщин действовало чувство вины за что - либо ими содеянное. Многие из них в этом случае клеймили тело, избегали украшать себя нарядами, отказывались от хорошей пищи и т. д., то есть вели аскетическую жизнь, приближаясь, по их мнению, к союзу с Богом. Девственность становилась средоточием их культа духовности.

Девственные браки были привлекательны еще и тем, что были неизменно опутаны тайной, а подтверждение девственности редко подвергалось физической экспертизе. Ж. Ле Гофф утверждал, что в более позднее средневековье и в начале раннего нового времени, под давлением урбанизации и буржуазной традиции, концепция святости изменилась, и девственные браки стали очень редки. Девственные союзы в христианском браке могли моделировать равноправие мужчин и женщин, как духовных помощников друг для друга. К примеру, некоторые мужчины, подвергаясь религиозным порывам, хотели жениться на невинной девочке и жить с ней в целомудрии для того, чтобы это был брак умов и душ, а не тел.

Таким образом, рассматривая женскую эмоционально-духовную сферу, можно сделать вывод: опираясь на рассмотренный материал, что эмоции переполняли женщин намного сильнее, чем мужчин. Вся сфера деятельности женщин и идеалы их поведения: дом, семья, добродетели (физическая и эмоциональная забота женщин о других, считались фундаментом общественной жизни), поэтому женщина могла вольно распоряжаться своими чувствами именно в этой сфере, и это воспринималось как фон для более важных сфер мужской деятельности. Женские поступки определялись в большинстве случаев интуицией, так как женщины эмоциональны и воспринимали все слишком лично, но как бы там ни было, в их эмоциональную сферу постоянно вмешивались мужчины, которые контролировали их образ жизни, сферу воспитания детей и материнства, интимную сферу, дружеские связи.

Автор: Ануприенко И.А.