Уголовное право в Калмыкии в XVII-XIX вв.
Специфика социально-экономического развития калмыков обусловила и их уголовно-правовые отношения. Обычно-правовые нормы, роль которых в начале рассматриваемого периода была превалирующей, большое внимание уделяли нанесению ущерба, что ярко проявилось в сфере уголовного права. Следует отметить, что калмыки оценивали любое с точки зрения европейского права преступление как причинение ущерба. Следовательно, обидевшей стороне нужно было нанести точно такой же ущерб, что вызывало к действию принцип талиона. Однако в этот же период уже сложилась система композиций как определенный порядок денежного возмещения за причиненный ущерб. Композиционные выплаты к концу рассматриваемого периода уже окончательно сложились; была установлена их величина, зависевшая от сословной принадлежности пострадавшей стороны и тяжести преступного деяния, а также порядок возмещения ущерба. Таким образом, наказание в уголовном праве калмыков представляло собой возмещение нанесенного ущерба. Рассмотрим эти положения более подробно.
Все правонарушения в сфере уголовного права, регулируемые калмыцким правом, можно разделить на несколько видов: преступления против общей безопасности и порядка управления, преступления против личности и имущественные преступления.
Преступления против общей безопасности и порядка управления. Совокупность составов преступления, посягавших на общую безопасность и порядок управления, исследователи разделяют на преступления, подрывающие внешнюю безопасность и внутреннее единство, против порядка управления и на преступления против системы военной организации калмыцкого феодального общества.
Обеспечение внешней безопасности и укрепление внутреннего единства являлось одним из центральных аспектов деятельности калмыцких ханов. Это было связано, в первую очередь, с тем, что в этом они видели как гарантию прочности режима ханской власти, так и одно из главнейших условий автономного существования на землях Российского государства. В-третьих, внутреннее единство позволило бы успешно отражать набеги азиатских, кавказских и крымских народов, посягавших на их жизнь и имущество. Именно поэтому в кодексе «Цааджин-Бичик» этим нормам посвящено достаточно много норм.
К такому роду преступных деяний кодекс относил несообщение о приближении неприятеля, взаимные набеги. Особенно жестоко карался первый вид - несообщение о приближении неприятеля. Повышенная общественная опасность данного преступления проявлялась в наказании за его совершение: виновное лицо со всем своим семейством подвергалось смертной казни, а все их имущество - конфискации. Как видно, это норма имела и предупредительно-устрашительное значение, так как ее несоблюдение могла привести к негативным последствиям для всего общества.
Такое же значение имела норма кодекса, предусматривающая ответственность за неявку на так называемый сборный пункт при получении сообщения о приближении неприятеля. В «Цааджик-Бичике» она звучит следующим образом: «По получении ведомостей о приближении неприятеля всем чинам собраться к своему владетелю. А буде кто не приедет - такового штрафовать». Субъекты преступления прямо указаны в тексте самой нормы, при этом наказание зависело от социального положения виновного. Для верхушки калмыцкого общества предусматривалась повышенная уголовная ответственность: 50 панцирей, 50 верблюдов, 5 кибиток людей и 500 лошадей. На зайсангов налагался уголовный штраф в размере трех ценных вещей, трех кибиток людей и 30 лошадей. Для простых калмыков-воинов имущественные платежи за неявку на сборных пункт равнялись одной кибитке, одного панциря и 8 скотин. При разрешении вопроса об ответственности того или иного лица принимались во внимание следующие обстоятельства: дальность кочевья виновного от сборного пункта и его возможность к своевременному прибытию.
Следующая группа норм регламентировала ответственность за организованные нападения внутри калмыцкого общества, что, по мнению законодателя, подрывало внутреннее единство калмыцкого народа. К таким нормам относились разграбление аймаков и убийство живущих в этих аймаках людей. Субъектами данного вида преступного деяния могли быть только нойоны и наиболее богатые зайсанги, которые располагали военными отрядами и могли привлечь к набегу зависимых от них простых калмыков. Наказание за эти преступления были также достаточно тяжелыми. У виновного отбиралось все имущество, в том числе подвластные и скот. Из части имущества возмещался ущерб, причиненный потерпевшим, а другая часть переходила в собственность хана или других владельцев, выступивших в военный поход против нарушителя внутреннего мира. С лица, виновного в разграблении небольшого соседнего аймака полагался штраф в 100 панцирей, 100 верблюдов и 1000 табуна, с обязательным возмещением убытка потерпевшим.
Несомненно, что эти нормы были направлены на сохранение внутреннего единства калмыцкого общества и имели широкое распространение у калмыков. Так, исследователи указывали, что хан Мончак «противного себе родного племянника своего, именуемого Доналбу, разбил и его самого поймал и отдал в Россию, а улусом его завладел». Аналогично действовал против нарушителей единства ханства и противников усиления ханской власти Аюкахан. Именно он нанес поражение своему двоюродному брату Дугару и его сыну Церену, завладел их улусами, а самих отправил в Астрахань. В соответствии с нормами калмыцкого права, такие действия были правомерны.
Еще одними нормами данного вида, были нормы, регулирующие самовольные военные походы против соседних народов. При правителе Дондук-Даши было принято следующее: «Если самовольно учинят воровство и разбой в жилищах киргизов, крымцев, черкесов и кубанцев, то, отобравши все привезенные ими вещи, взять всех их лошадей». Данный состав преступления был введен в уголовное право калмыков, по-видимому, в целях пресечения самовольных набегов калмыков на соседние народы для предотвращения ответных набегов со стороны потерпевших. Этим достигалось обеспечение внешней безопасности калмыцкого общества.
«Цааджин-Бичик» регламентировал и ответственность за самовольную откочевку части зависимого населения - албату - от одного владельца к другому. Так как переход части зависимого населения к другому владельцу был чреват для благосостояния калмыцких феодалов, то еще в 1640 году на съезде монгольской знати была достигнута договоренность об обязательной выдаче друг другу перебежавших албату. В «Цааджин-Бичик» это соглашение было зафиксировано следующим образом: «К кому прибегут перебежчики и тому половину их имения взять себе, а с другой половиною возвращать их к прежним владельцам».
Следующей группой норм, относящихся к преступлениям против порядка управления, относились преступления должностные, против отправления правосудия и института посланцев. К числу должностных лиц право калмыков относило зайсангов, дарга - управляющих личным двором хана, нойона или наиболее богатого зайсанга, демчея - сборщика податей с 40 кибиток, шуленга - сборщика податей с 20 кибиток, хотонных старост, десятских и других. Все эти должности являлись наследственными.
В калмыцких улусах и аймаках существовал порядок, по которому каждый должен был проживать и кочевать в строго определенной местности и только в своем феодальном подразделении. Здесь следует в целом уточнить понятие калмыцкого улуса.
Слово «улус» имеет несколько значений: самое общее из них - народ, поколение. Означает оно также орду, военную дружину. Иногда улус употреблялся в смысле сословия; так например, «Хораулус» - «черный или подлый люд», в отличие от «цагон иосу», сословия «белой (или знатной) кости». В Монголо-ойратском уставе 1640 г. улус имеет значение то жилого места вообще (Dorfschaft, по списку Палласа), то аймака, то родового союза, то целого племени. Чаще всего слово «улус» употреблялось у древних монголов и калмыков для обозначения определенной формы родового союза, составлявшего часть более обширной родовой группы - племени» (Тангаги).
В этом последнем смысле улус означал союз нескольких отоков (родов) и аймаков, ведущих свое происхождение от общего племенного корня. Улус, как обозначение особой формы родового союза, встречается исключительно у монгольских племен (монголов, калмыков и бурят), хотя сходные с ними родовые организации можно найти у всех азиатских кочевников.
Характерная черта улусов - это их подвижность. Это не прочные, прикрепленные к определенному месту поселения оседло-земледельческих народов, а своеобразные, многолюдные родовые союзы кочевников, меняющих место пребывания в зависимости от времени года, урожая, кормов, обилия или недостатка воды в том или другом месте.
Территории, по которым кочевали улусы, имели, конечно, границы, но в пределах этих очень больших по пространству территорий передвижение улусов, равно как отдельных их частей, было совершенно свободное, «безвозбранное». Этот взгляд на землю, как на общее достояние всех улусов, калмыки перенесли и в Россию, когда прикочевали на Волгу. Признавая всю степь общим владением улусов, они вначале не установили ни определенных границ между улусами, ни определенных пространств для кочевки улусных родов.
В административном отношении монгольские и калмыцкие улусы сохраняли очень долго (до начала XIX в.) те же основные черты, которые отличали улусное устройство монголов еще во времена Чингисхана: каждый улус составлял отдельную кочевую орду, управляемую своим родовым вождем - нойоном, находившимся в вассальной зависимости от тайши. Отношения нойонов к тайши определялись началами родового старейшинства, т. е. лучшим и обширнейшим улусами владел сам тайша, а менее обширные он раздавал в управление наследственным нойонам, сообразно с их родовым старейшинством. Нойон или тайша управлял улусом неограниченно, но произвол его в значительной степени регулировался издревле установившимся обычным правом, носителями и выразителями которого являлись лучшие улусные люди - почетные старики. Улусные люди - они же сородичи - обязаны были своему вождю послушанием и ратной службой; они вносили подати на покрытие разных нужд как общественных, так и личных тайши или нойона.
Внутреннее устройство улуса отмечено всеми чертами родового быта. Улус, как слишком обширный родовой союз, делился естественно на более мелкие родовые группы - отеки, аймаки и хотоны. Каждая из этих групп управлялась наследственным старейшим родоначальником, которому присваивались разные названия - зайсанга (глава отока), шуленги (глава аймака), ахха или ага (глава хотона). Отвечая за благополучие и порядок в своих кочевьях перед нойоном или тайшой, старейшины содействовали тому, что такая подвижная, текучая общественная группа, как улус, сохраняла свою целость, представляя собою прекрасно организованную как для самозащиты, так и нападения боевую орду.
В видах большей боевой готовности улусы делились еще на искусственные группы - сотни, сорока и десятки, а для сохранения его целости строго возбранялось родственным группам (родовичам) откочевывать в чужие улусы. Всякий перебежчик по строгим началам ойратства подлежал возврату в старый его род, так как освященный веками обычай обязывал родовича стоять всю жизнь на страже своей родной ставки, своего хотона.
Родовой характер улусного устройства у монгольских патриархальных племен сказывается в трех основных устоях его: родовой солидарности, ответственности и круговой поруке. Родовая солидарность одноулусных родовичей выражалась в круговой поруке и ответственности членов одного улуса перед членами другого. Все это вытекало из того основного начала родового быта, в силу которого всякий улус играл по отношению к чужому роду или улусу роль одного коллективного лица. За вину родовича отвечал не только виновный, но все родовичи того союза, к которому он принадлежал. Если виновник какого-либо преступления не открывался, то штраф или виру платил весь род или весь улус, на который падало подозрение. Напротив, очистительная присяга одного или нескольких одноулусников совершенно освобождала в некоторых случаях заподозренного родовича. Улусный суд, состоявший из правителя улуса и почетных стариков, разбирал споры между одноулусниками; междуродовой суд решал дела, касавшиеся интересов нескольких улусов или родов.
В дальнейшем древнее улусное устройство претерпело значительные изменения, особенно у волжских калмыков в первой половине XIX столетия (в 1834 г.). Главнейшие из них заключаются в том, что сильно были урезаны права владельцев улусов. Улусы были ограничены территориально: судебная власть нойонов перешла к суду «зарго», в котором рядом с депутатами от калмыцкого народа заседали также русские чиновники.
Древнее обычное право выходило из употребления и уступало место новым правоотношениям, а вместе с тем падали и те устои, которые придавали улусной организации такую крепость и единство. Однако нормы, регулирующие порядок управления в улусах и в целом в калмыцком обществе, сохраняли свое значение вплоть до конца рассматриваемого периода.
Их главное значение заключалось в том, что в случае откочевки определенного аймака или хотона на другое место, затруднялся сбор податей, сбор ополчения и ставило бы их под угрозу захвата другими владельцами или угона в плен как военной добычи. Поэтому нормами «Цааджин-Бичик» прямо закреплялось, что каждый улус или аймак должен был проживать и кочевать в строго определенной местности и только в своем родовом подразделении: «вообще каждый должен жить в своей части или левой, или правой, или средней». За соблюдением этой нормы должны были следить зайсанги и демчеи, которые за небрежность или халатность, проявленные при надзоре за данными отношениями, подвергались штрафу.
Наказанию эти должностные лица подвергались и в том случае, если они не смогли своевременно и полно собрать подати в пользу хана, нойона или других владельцев.
По свидетельству источников, калмыцкие нойоны ежегодно получали от своих албату в виде подати десятую часть от всего их скота. Кроме того, зайсанги также облагали податью рядовых кочевников своего аймака. Об этом свидетельствует И. Георги, который писал, что подать дополнительно собирается также и «во время войны, княжеской свадьбы, или когда правители малых улусов хотели жить попышнее». Отсюда и вытекала ответственность должностных лиц за несвоевременный сбор податей. Ответственность носила имущественный характер и равнялась штрафу в 81 скотину, если страдал крупный нойон, а в случае недобора в отношении зайсанга - девяти скотинам.
Следующая группа норм регламентировала ответственность должностных лиц, обладающими судебными функциями, в случае неправильного отправления ими правосудия, а также рядовых калмыков, которые препятствовали какими-либо своими действиями действию судебных органов.
По нормам калмыцкого права преступными считались следующие действия: укрывательство преступника (в том числе предоставление подводы и пищи скрывающемуся от правосудия человеку); уничтожение следов, по которым велась погоня; недопущение до обыска. Наказания за эти действия определялись натуральными платежами и доходили до семи де-вятков. Так преступлением считалось сокрытие совершенного преступления: «Если кто зная, скроет воровство, с того, наказавши 15 ударами, взять 4-х годовалого верблюда в пользу князя».
Штрафные санкции налагались и в случае тайного примирения грабителя с потерпевшим. Если в этом примирении участвовали зайсанги, то они штрафовались 4-х годовалым верблюдом.
Определялась специальная ответственность за ложный донос. Виновные подвергались наказания как за совершение того преступления, в котором они пытались обвинить потерпевших. В этом явно прослеживается древний принцип талиона, видоизмененный в соответствии с изменившимися социально-экономическими условиями. Преступлением также считалось ложное показание свидетеля, которое он давал из-за корыстных побуждений. Виновный в ложном свидетельстве подвергался наказанию в 15 ударов нагайкой.
Так как основным богатством калмыков был скот, то и наиболее распространенным видом преступлений были кражи скота и иного имущества. В целях пресечения такого вида преступных деяний, нормами «Цааджин-Бичик» было установлено, что над каждыми десятью кибитками должен был быть назначен десятский, в обязанность которого вменялось сообщение о кражах, совершенных людьми его десятка. В случае, если десятским такое преступление было сокрыто, у виновного отрубались пальцы на руках.
Разбор дел в основном производился специальными судебными чиновниками - заргачи, которые были обязаны производить суд в строго определенном месте и при рассмотрении дел всегда должны были взыскивать штрафы, шедшие в пользу хана или нойона. В случае, если штраф по каким-либо причинам не взыскивался, это рассматривалось как проступок и взыскание штрафа в двойном размере налагалось на судью. Кроме того, судья, трижды решивший дело неправильно, отстранялся от своей должности. Кроме того, регулировалась ответственность судьи, проявившего необъективность в процессе судебного разбирательства.
Еще одним специфическим, характерным для кочевого общества, видом преступного деяния являлось воспрепятствование лицам, называвшимися посланцами, переменять лошадей, брать продовольствие и пользоваться кровом для отдыха. Дело в том, что в калмыцком обществе существовал институт посланцев, которые передавали распоряжение ханов, нойонов, зайсангов по оперативному управлению, особенно в период военных действий. Наиболее тяжким видом такого преступления считалось непредоставление подводы посланцу по делу «о всенародной пользе», в связи с болезнью «главного владетеля или его супруги» или с извещением о приближении «великого неприятеля». За такое преступление накладывался штраф в 81 скотину. Субъектом такого преступления могло быть любое лицо, независимо от социального или имущественного положения.
Еще одна норма, охраняющая здоровье и достоинство посланца, гласила: «Ежели кто посланца побъет и за то взять 9 скотин; а буде только с лошади стаща уронит на землю и за то взять 5 скотин». Все это подчеркивало важность института посланцев в системе управления калмыцким обществом.
Как известно, калмыки были народом с четкой военной организацией. Именно поэтому достаточно норм «Цааджин-Бичик» посвящено ответственности за преступления, посягавшие на систему военной организации. Древнее право калмыков рассматривало как преступление ряд деяний, которые посягали на основные начала системы военной организации калмыцкого общества.
Как отмечают исследователи, нормы этого права предусматривали ответственность за посягательства на организационные и военно-этические принципы. В соответствии с организационными принципами при объявлении мобилизации в связи с совместным походом или необходимостью отражения нападения в каждом улусе собиралось ополчение. В это ополчение входили военный отряд нойона данного улуса, воины-телохранители отдельных зайсангов, а также представители низовых масс, призванных к воинской повинности своими господами. П. Паллас отмечал по этому поводу: «У монгольских народов вообще каждый простолюдин есть воин и должен лошадь и оружие в готовности иметь, дабы немедленно по приказанию князя своего явиться в поле».
Так как крупных постоянных военных сил калмыцкий хан не имел, то особое внимание уделялось своевременному прибытию воинов к месту сбора, пресечению самовольных действий отдельных отрядов, сохранности воинского снаряжения и военной добычи. Поэтому как преступление рассматривались случаи неявки воинов по тревоге на сборный пункт. В частности, предусматривалось: «если не выедут вовремя, то взыскивать: с князя по два девятка, с знатного человека по панцирной лошади и 4-х годовалому верблюду, с людей низкого сословия по 4-х годовалой лошади».
В военной организации калмыков крайне нетерпимым являлись факты самовольства командиров и неподчинения общим для всех распоряжениям. Так, в случае, если передовой отряд калмыцкого войска, вопреки общему плану вступал в бой с неприятелем, то этот отряд штрафовался тридцатью лошадьми с лишался захваченной добычи. Командир или воины, преждевременно и самовольно до окончания похода возвратившиеся домой, подвергались штрафу в двойном размере. Уголовное право строго карало и дезертиров. Наказание подвергались не только рядовые воины, но и представители знати независимо от их сословного ранга. Этим подчеркивалась степень общественной опасности этого деяния. Так, за побег с поля боя нойон наказывался штрафом в 100 панцирей, 100 верблюдов, 50 кибиток людей и 1000 табуна. Знать меньших рангов штрафовались 10 панцирями, 10 верблюдами, 10 кибитками людей и 100 лошадьми. Лица, сбежавшие из передового отряда до столкновения с противником, подвергались также позорящим наказаниям: на них публично надевали женскую одежду или изгоняли нагими из отряда.
Жестоко карались случаи оставления в бою в большой опасности рядовыми воинами своих нойонов. Это считалось самым тяжким преступлением и виновные карались смертной казнью и разорением: «А кто владельца оставит, того разорить и умертвить».
В соответствии с принципами организации вооруженных сил каждые 40 кибиток обязывались ежегодно изготовлять двое лат. Невыполнение этого требования влекло штраф в размере одной лошади и верблюда.
Уголовное право калмыков специально предусматривало ответственность за кражу предметов воинского снаряжения. Так, за кражу лат и панциря, виновный штрафовался 9 девятками, за кражу кирасы - 3 девятками, за кражу хорошего меча или сабли взыскивался один девяток.
У калмыков издревле существовал особый порядок раздела военной добычи, нарушение которого признавалось преступлением. За самовольный раздел добычи виновные штрафовались одним девятком и с них взыскивалось захваченное. Особо регламентировалась ответственность за сокрытие трофеев. За первый случай брался штраф в 5 скотин, а за повторный с виновного взыскивался штраф как за действительную кражу.
В калмыцком праве, в связи со специфическими отношениями, сложившимися в полувоенном обществе, сложились и специфические меры поощрения отличившихся в бою воинов. Как ни странно, эти нормы вошли в ту часть «Цааджин-Бичик», которая регламентировала ответственность за воинские преступления. Так, воины, выручившие представителей знати из опасности во время боевых действий, переводились в сословие дарханов, которое пользовалось рядом льгот. В частности, семья дар-хана освобождалась от уплаты податей. Исследователями отмечается, что подобная регламентация в одном своде наказаний за воинские преступления и видов поощрения за воинскую доблесть является сравнительно редким правовым явлением и объясняется казуистичностью права монгольских народов периода феодализма. Казуистичность калмыцкого обычного права, нашедшего свое отражение в нормах «Цааджин-Бичик» имело довольно распространенное влияние, на что будет обращено наше внимание в дальнейшем, при рассмотрении других вопросов уголовно-правовых отношений.
Следующая группа уголовных норм калмыцкого права регулировала отношения, связанные с насилием над личностью. Рассмотрим их более подробно.
Преступления против личности. В сфере преступлений против личности на первом месте стояли деяния, направленные против личности ханов, зайсангов и членов их семей, которые составляли категорию цаганясн, то есть белую кость. Источники показывают особую тяжесть наказания за них.
К основным видам преступлений против личности калмыцкое право относило: преступления против жизни, преступления против здоровья, половые преступления, оскорбление.
Традиционная специфика кочевых народов, их уклад жизни, обусловил их особую классификацию убийств. Один из исследователей прошлого, П. Небольсин, отмечал по этому поводу: «Высшим преступлением у калмыков по правилам собственного калмыцкого вероисповедания почитается смертоубийство; преступление это называется у них безотрадным, не простимым или по нашим убеждениям тяжким, смертным грехом».
В калмыцком праве существовала одна общая норма, гласившая: «Ежели кто человека убьет и за то с онаго взять великий штраф, т.е. тысячу овец». Однако наряду с этой нормой существовали дополняющие ее нормы, устанавливающие специальные составы убийств в зависимости от субъекта, личности потерпевшего и по обстоятельствам преступления.
В связи с достаточно широко действовавшими пережитками патриархально-родовых отношений, калмыки особо выделяли такой вид преступного деяния как убийство отцом сына, сыном родителей, убийство мужем своей покинутой жены, убийство замужней женщиной другой жены своего мужа. Особенно тяжкими считались убийства детьми родителей и наоборот. Все это было связано, и с пережитками патриархально-родовых отношений, и с традиционными семейными отношениями у калмыков, которым они придавали первостепенное значение. Именно убийства родственников относились к наиболее опасным видам, за которые взыскивался штраф в 1 ООО овец. Такой же штраф взыскивался и за убийство знатного человека путем поджога. Однако, как ни странно, не предусматривалась специальная уголовная ответственность за убийство нойонов, зайсангов или хана. По-видимому, это было связано с тем, что такое убийство каралось ответным без всякого суда и следствия. Отсутствовала и норма, регулирующая ответственность за приготовление к убийству или за покушение на его совершение. Исследователями отмечается, что такие случаи на практике рассматривались как соответствующие оконченные преступления. Об этом свидетельствует одна из норм «Цааджин-Бичик», гласившая: «А буже кто какое оружие обнажит, и кто оно от него отымет, и то оружие отдается ему, а тому человеку, на которого оное было обнажено, взять одну лошадь».
За убийство человека среднего достатка взыскивалось 30 ценных вещей и 300 скотин, а за убийство простого кочевника - 1 ценная вещь и 134 скотины.
Система наказаний за убийство выглядела следующим образом. За наиболее тяжкие виды применялись полное разорение и изгнание или большой штраф. Так, убийство сыном своего отца влекло к конфискации всего имущества, лишения семьи, а сам виновный изгонялся. «А ежели отец сына убьет до смерти и за то с онаго кроме его собственной фамилии взять всех людей и имение». За убийство покинутой жены виновный уплачивал штраф в 45 скотин. Такой же размер штрафа налагался за убийство раба или перебежчика. Все это лишний раз свидетельствует о зависимом положении женщин в калмыцком обществе, бесправии рабов и стремлении пресечь случаи бегства зависимого населения.
Были известны и членовредительские наказания. Авторы второй половины XVIII века указывали, что у калмыков за убийство виновного в публичном месте «бьют плетями нещадно и ломают правую руку и левую ногу, взыскав 500 овец черноголовых, одного верблюда и одну лошадь». Но, рассматривая уголовно-правовые отношения уже в XIX веке, ссылок на эту норму мы не обнаружены. Так что эволюция системы наказания за два столетия претерпела некоторые изменения.
К следующему виду преступлений против личности относились преступления против здоровья: причинение телесных повреждений, лишений каких-либо органов тела, нанесение побоев.
Казуистичность калмыцкого права проявилась в детальной регламентации уголовно-правовых норм, определявших ответственность за преступления против здоровья. Это подтверждает исключительная детализация почти всех возможных случаев причинения вреда здоровью потерпевшего. Так, предусматривалась ответственность за лишение «кого-либо шести членов», то есть рук, ног и глаз. Виновный в этом подвергался штрафу в 5 десятков с ценной вещью, примерно такой же ответственности как и за убийство раба, перебежчика или покинутой жены. Казуистичность данного права проявлялась и в регламентации отдельной ответственности за лишение среднего, безымянного пальца и мизинца, за повреждение больного глаза, трясущегося зуба и т.п.
Нормы «Цааджин-Бичик» разграничивали повреждения, нанесенные мечом или огнестрельным оружием, на малые, средние и большие. «А кто кого каким-нибудь оружием подстрелит или порубит, или поколет и с того взять за большую рану 45, за среднюю 27, а за малую 9 скотин». Однако как конкретно классифицировались раны на большие, средние и малые, в источниках не указывается.
Уголовное право калмыков уже различало причинение телесных повреждений умышленно или по неосторожности. К числу неумышленных относилось нанесение повреждения в игре: «кто в игре повредит кому-либо глаз, или зуб, или руку, или ногу или если ранение было причинено от самострела, место установки которого не было объявлено». В случае, если виновное лицо вылечивало потерпевшего, то наказание вообще не применялось.
Умышленными признавались деяния, нанесенными либо в драке, либо на почве мести. При этом следует отметить, что кровная месть у калмыков в рассматриваемый период практически не имела места, хотя была известна на ранних ступенях общественного развития почти у всех народов. У славян она, например, даже вошла в урезанном виде в Русскую Правду, просуществовав вплоть до XI в. Являясь институтом, способствующим самосохранению общины, она, в основном, направлялась только против лиц, стоящих вне рода или племени, к которому принадлежит потерпевший, являясь делом всей семьи, рода или племени. Замечательный русский социолог и историк права М.М. Ковалевский писал по этому поводу: «в этих единичных случаях истребления всего или части семейства убийцы следует видеть не что иное, как переживание более старинного порядка вещей, при котором ни один из родственников кровника не мог считать себя вполне безопасным и ежечасно ожидал мести от любого из членов обиженного рода».
Обычай кровной мести, по мере развития общества, менял свою природу. Появившись как норма, соответствующая принципу «око за око, зуб за зуб», обычай этот постепенно перерастал в систему композиций, которая в процессе развития все более отходит от своего первоначального значения, все более приближаясь к вире, как к стоимости крови. Именно поэтому обычай кровной мести не может быть нейтральным по отношению к изменениям в общественно-экономической жизни народа, уровень развития которого всегда находит непосредственное отражение в системе композиций.
В калмыцком праве, кровная месть не играла какого-либо существенного значения. И в этом - одна из его особенностей. Нормами «Цааджин-Бичик» были установлены имущественные наказания, как за убийство, так и за нанесение каких-либо телесных повреждений. Все это свидетельствует о достаточно высокой для того времени правовой культуре калмыков.
Наказание применялось в виде штрафа скотом. Во второй половине XVIII века за рассматриваемые преступления уже применялись телесные наказания. С лиц, в драке сломавших руку или ногу, повредивших глаз, зуб или вырвавших у потерпевшего косу, взыскивался штраф скотом и, кроме того, виновных били плетьми. При определении ответственности за нанесении побоев также имела место чрезмерная детализация. Отдельно устанавливалась ответственность за причинение побоев деревом или камнем, кулаком или плетью. Побои, как и телесные повреждения также подразделялись на большие, средние и малые. Все это вело к дифференциации наказания - чем выше степень тяжести побоев, тем строже наказание. Наказание за побои также налагалось в виде штрафов.
Патриархальный характер калмыцкого семейного быта требовал безоговорочного подчинения младших старшим. Преступлением считались случаи нанесения побоев детьми родителям или невесткой родителям мужа. Отмечается, что за такое преступление невестка подвергалась не только штрафу скотом, но и телесному наказанию до 30 ударов плетьми. Если побои были нанесены родителями своим детям, то они от наказания освобождались. Считалось, что они это делают в воспитательных целях.
Следующий вид преступлений против личности составляли по уголовному праву калмыков половые преступления. В первую очередь к таким преступлениям относилось изнасилование. В нормах «Цааджин-Бичик» указано: «А буде кто чью жену изнасильничает и за то с онаго той жены мужу взять 9 скотин. А за насилие рабы одну лошадь; а буде по ее согласию учинит и за то оный не штрафуется». Несколько строже наказывалось изнасилование девушки: штраф равнялся 18 скотинам.
Особенностью этого рода преступления являлось то, что потерпевшими по делам об изнасилованиях выступали не сами женщины, подвергшиеся насилию, а их мужья или отцы. Все это ярко подчеркивает общественное положение женщины в условиях патриархально-родовых традиций. Исследователи отмечают и сравнительно мягкую степень наказания за это преступление.
В последующем, за изнасилование стали применять, кроме имущественных платежей, и телесные наказания.
И, наконец, последним видом среди преступлений против личности, было оскорбление. Объектом данного вида преступления являлись честь и достоинство личности, к которым калмыки относились особенно бережно. Как оскорбление достоинства рассматривался срыв красной кисти с шапки калмыка, обязательное ношение которой обуславливалось религиозными догмами. В качестве наказания применялась система выкупов различными видами скота, который шел в пользу потерпевшего, чьи честь и достоинство были оскорблены. Субъектом преступления могло быть физическое лицо, достигшее совершеннолетия и психически здоровое.
В нормах уголовного права калмыков, предусматривающих ответственность за оскорбление, также нашло свое отражение социальное неравенство среди калмыков. Специальная уголовная ответственность устанавливалась за оскорбление нойона, феодалов меньшего разряда, придворного служителя или шуленгу. За оскорбление простого калмыка взыскивался штраф в размере 1 лошади или одной овцы с ягненком. В то же время за оскорбление представителя привилегированного сословия композиционные выплаты были гораздо больше. За хана, нойона - полное разорение обидчика. За меньшего владетеля - «один девяток и за бесчестие придворных служителей и ясашных сборщиков 1 лошадь и 1 овца». Нормы «Цааджин-Бичик» содержат подробные перечисления способов нанесения оскорбления. Так, в отношении «знатного человека» было сказано: «А буде кто знатному человеку в лицо плюнет или земли бросит, или лошадь, на которой он будет сидеть, по голове ударит плетью или его с лошади за полу потянет, и за то взять 1 лошадь; а ежели же все выше изреченное учинил и за то взять 1 лошадь и 2 барана; буде же из вышеперечисленных две обиды учинит - взять 1 лошадь и 1 барана».
У калмыков рассматриваемого периода бытовали свои традиционные понятия чести и достоинства, нарушение которых расценивалось как личное оскорбление. Этим объясняется природа ответственности «за выдирание бороды, усов и косы», которые являлись символами мужского достоинства.
Особо регламентировались оскорбления женщин. Так, в «Цааджин-Бичик» имеется весьма специфическая норма: «А кто женский пол ухватит за груди или поцелует и за то оному человеку по тайному уду учинить один щелчок». Другая норма гласила: «А кто раздерет на ком платье и за то с онаго взять двухлетнего жеребенка».
Следует отметить, что установленные нормами «Цааджин-Бичик» наказания за оскорбление отличались заметной стойкостью и сохранялись почти без изменения в течение всего рассматриваемого нами периода - XVII- начала XIX в. Это находит свое подтверждение в работах авторов того времени - П. Палласа. И. Лепехина и других. Однако к концу рассматриваемого периода ими же отмечалось резкое усиление уголовное ответственности рядовых кочевников за оскорбление представителей высшей знати. В источниках мы находим: «Буде кто из ханской фамилии или прочих владельцев подданный дерзнет словом или рукою, или злоумышленным коварством общим и действительно уличен будет, таковых казнят смертию и искореняют весь род; а скот и иждивение, сколько бы его не было, забирают на хана». Однако во второй половине XIX века такая практика постепенно прекратилась, калмыки входили в постепенное подчинение Российской империи и ее правовой системы.
Имущественные преступления. Тяжким преступлением считалась кража, которая уже начала различаться на кражу простую и кражу квалифицированную. К последней относилась кража со взломом, из дома. В случае поимки вора, он должен был помимо стоимости похищенного, уплатить довольно внушительный штраф, размер которого зависел от сословной принадлежности пострадавшей стороны.
Обычное право калмыков региона в практике использовало отдельные формы имущественных наказаний, которые применялись за преступления, причинившие материальный ущерб. Так, в случае доказанного угона скота, кражи домашнего имущества или при уклонении кем-либо от погашения долга потерпевшая сторона имела право захватить равноценное или более ценное имущество, принадлежавшее преступнику или его родственникам.
Часто виновный должен был выплатить сумму от двух до десяти раз большую, чем стоимость имущества, и с него вдобавок брался штраф. В большей части источников зафиксировано, что за кражу скота уплачивался штраф в девятикратном размере.
В нормах «Цааджин-Бичик» приведены 88 наименование вещей, похищение которых рассматривалось как преступление. Среди них: 12 видов звериных шкур, 9 наименований шуб, 10 предметов сбруи, 14 металлических инструментов и приспособлений. За кражу этих вещей предусматривалось наказание в форме выкупа. В частности, за похищение шелкового тулупа, соболиной или горностаевой шубы, тигрового или леопардового ковра полагался выкуп скотом в количестве 5 девятков. За кражу волчьей, рысьей и бобровой шкуры взыскивался выкуп в 7 скотин. За кражу молотка, наковальни и щипцов выкуп составлял 1 девяток. За кражу мелких вещей: огниво, стрелы, узды, веревки, седла и т.д., а всего 38 видов виновному полагалось отрубить палец. Однако телесное наказание за это преступление могло быть заменено имущественными платежами в размере 5 скотин. Но с течением времени выкуп все более и более стал заменяться телесными наказаниями. По законам Дондук-Даши виновный в краже наказывался 15 ударами плетьми, после чего его клеймили и надевали на шею на один месяц деревянную колодку.
Авторами отмечается, что эволюция уголовно-правовых отношений калмыков наиболее ярко стала себя проявлять уже в начале XIX века. Так, к примеру, П. Небольсин писал, что в этот период наказания за кражу были посрамительные: верховой наездник накидывал на преступника аркан и водил его в таком виде по хотону, все зрители стегали виновного прутьями по обнаженному телу, а некоторые стреляли в него для смеха холостыми зарядами.
Нормами права калмыков уже были указаны и отягчающие обстоятельства: 1)место, где было совершено преступление; 2)особые свойства украденной или испорченной вещи (особая ценность, большое общественное значение), при этом увеличивался размер штрафа; 3)если преступник не сам признался в совершении преступления, а был признан виновным при помощи прямых доказательств либо иска по подозрению. В случае поимки вора с поличным, взыскание, налагаемое на него судом, должно было быть максимально возможным, обвиненный же при помощи иска по подозрению обычно возвращал только стоимость украденного, а при наличии собственного признания преступник вообще освобождался от ответственности и лишь возвращал украденное.
В Токтолах Дондук-Даши имеется норма, предусматривающая ответственность за кражу человека - «кто украдет человека, того штрафовать по закону об убийстве».
Еще одну группу имущественных преступлений составляли повреждение или уничтожение чужого имущества. Различалось умышленное и неумышленное повреждение или уничтожение чужого имущества. К числу умышленных деяний относились разрушение юрты на почве мести или из хулиганских побуждений. За это взимался выкуп в размере одной лошади. Умышленное уничтожение скота влекло обязательное возмещение потерпевшему фактического ущерба и взыскание штрафа равного штрафу как за кражу погубленного вида скота. Этим подчеркивалась особая общественная опасность таких деяний и необходимость строгого наказания виновных.
Наиболее ценным движимым имуществом у калмыков был скот, за похищение которого предусматривалась повышенная уголовная пеня. Именно поэтому уголовно-правовые нормы, регулирующие ответственность за хищение скота, были выделены в специальную группу. Калмыцкие законодатели XVII-XIX вв. достаточно четко разработали правовые нормы, которые могли бы обеспечить наиболее эффективную охрану скота от преступных посягательств. Были установлены отдельные составы преступления за хищение каждого вида животных. Так, за кражу верблюда взыскивался штраф в 15 девятков скота, т.е. 136 голов, за кражу лошади -8 девятков; за кражу коровы или овцы - 6 девятков. Нормами «Цааджин-Бичик» было прямо установлено «и сколько какого скота кто украдет с онаго за каждую скотину брать вышеизложенного». Такие огромные размеры штрафа предусматривались только потому, что, скот являлся наиболее ценным имуществом у калмыков.
Уголовное право калмыков устанавливало специальные нормы, предусматривавшие ответственность за присвоение утерянного скота. Лицо, обнаружившее в своем стаде чужой скот, было обязано в течении трех дней об этом объявить специальному чиновнику, который занимался только делами о розыске скота. Этот чиновник назывался кире. Если виновный не делал такого объявления, то он подвергался штрафу в одну лошадь, а если накладывал свое клеймо - 9 скотин, если остригал - 5 скотин. Более строго карались случаи, если найденный скот передавался в другой улус. Действия виновного расценивались как кража.
Токтолы Дондук-Даши внесли существенные изменения в наказания за хищение скота. В частности, они устанавливали возмещение ущерба в двойном размере с виновного «на княжескую ставку верблюда, судье по 4-х летней корове, свидетелю обвинения лошадь». Следует отметить, что штрафы и размеры выкупов по Токтолам Дондук-Даши отличались от таковых по «Цааджин-Бичик» значительным снижением размеров. Исследователями отмечается, что причина этого явления кроется в том, что к середине XVIII века ощущалось значительное обнищание народных масс вследствие усилившейся эксплуатации и разорительной междоусобицы 30-х годов. В силу этого взыскание тех громадных штрафов за кражу скота, установленных «Цааджин-Бичик», становилось практически невозможным, в связи с чем, калмыцкая знать во главе с Дондук-Даши в целях реальности взыскания штрафов и выкупов была вынуждена пойти на снижение их размеров.
Преступления против веры, брачно-семейных отношений и нравственности. Ойратские памятники права содержали значительное число уголовно-правовых норм, которые относились к регламентации данной группы преступных деяний.
К одним из значительных видов преступных деяний являлись посягательства на устои буддийской религии. Буддизм проник на смену шаманства у калмыков в конце XVI - начале XVII века и стал играть значительную роль в общественной жизни народа. Именно поэтому защита интересов буддийской церкви нашла свое отражение в уголовно-правовых нормах, которые регулировали охрану интересов духовенства, предусматривали защиту их имущества, достоинства и укрепление религиозных устоев. Так, признавалось преступлением если «буде кто дерзнет противу духовной власти и на ламинский улус нападет». За эти действия предусматривался штраф в 100 панцирей, 100 верблюдов и 1000 лошадей.
Особо предусматривалась ответственность за нанесение оскорбления духовным лицам. В частности, за оскорбление ламы взыскивался штраф в 5 девятков, за оскорбление гелюнга - 3 девятка, а за нанесение побоев - 5 девятков. Устанавливалась отдельная ответственность за оскорбление служителей буддизма более низших рангов. Однако указаний на то, что считать оскорблением духовных лиц, в нормах калмыцкого права отсутствует.
«Цааджин-Бичик» и Токтолы Дондук-Даши содержали ряд норм, направленных на укрепление устоев буддийской религии. Признавалось преступлением преклонение шаманству или самовольное оставление духовного сана. Токтолы устанавливали ответственность за несоблюдение поста и за употребление вина духовными лицами. Но если в начале исследуемого периода наказания за эти проступки носили в большей степени религиозный характер, то уже к началу XIX века - светский: правовыми нормами четко определялся характер и наказание за эти преступные деяния. Видимо, это было связано со стремлением господствующей верхушки таким образом укрепить устои буддийской религии.
Многовековые патриархальные традиции кочевого быта продиктовали необходимость правового урегулирования моральных устоев семьи.
Преступлениями, посягавшими на моральные устои семьи, признавались прелюбодеяние и похищение жен. За прелюбодеяние с женщин взыскивался штраф в 4 скотины в пользу нойона, а с ее любовника выкуп в 5 скотин в пользу мужа. Бергман отмечал по этому поводу: «Кажется законы милостивы к женскому полу. Какая порука за супружескую верность, а особливо в достаточных семействах». Достаточно мягкое наказание вызывалось удивление не только у современников описываемых событий, но и у современных авторов. Отмечается, что у других степных народов, например, у казахов, прелюбодеяние наказывалось смертной казнью». В этом плане представляют интерес многолетние наблюдения Я.П. Дубровы, который описывал обычай, при котором можно было легально нарушить супружескую верность, не навлекая на себя наказания. Он писал, что если «мужчина, добиваясь не платонической любви от замужней женщины, ухитрится, без насилия последней, разорвать пояс ее брюк, то имеет в тот же момент фактически воспользоваться ее «любовью», и тогда это не считается изменой мужу. К чести калмычек нужно сказать, что они очень ревниво и искренне отстаивают целость пояска своих брюк»; случаев прелюбодеяния современниками практически зафиксировано не было.
Похищение жен влекло за собой весьма своеобразные наказания. Потерпевший муж имел право взять себе все имущество лица, похитившего его жену. Если у него имелась жена, то потерпевший мог взять ее в жены или отдать ее родственникам за выкуп. Ответственность за увод чужой жены с ее согласия зависела от сословного положения мужа. Так, за увод жены знатного человека, виновный подвергался штрафу в 9 девятков с верблюдом, за увод жены человека среднего сословия полагался штраф в 5 девятков, а за жену человека низкого сословия - 3 девятка.
Преступления против нравственности включали в себя пререкания со старшими по возрасту, нанесение побоев своему учителю. Все это каралось штрафами от 1 до 3 девятков.
Таким образом, уголовное право калмыков исследуемого периода претерпело определенную эволюцию.
Источниками уголовного права были: «Цааджин-Бичик», Токтолы. Самым древним источником Великая Яса Чингисхана, а также буддизм и обычное право.
На специфическое развитие калмыцкого уголовного права определенное воздействие оказали скотоводческий характер хозяйства, пережитки патриархально-родового быта, военная организация народа.
Объектом преступных посягательств являлись: общественная безопасность, народное управление, личность, имущество, семья.
Субъектами могли быть все свободные калмыки, независимо от их социального статуса.
Наказание в течение исследуемого периода претерпело определенную эволюцию. С середины XVII века - это, в основном, имущественные платежи, четко установленные для каждой категории дел. С середины XVIII -начала XIX века активно внедряются телесные наказания. Со второй половины XIX века, после окончательно внедрения в правовую систему калмыков норм российского законодательства - стали применяться наказания, характерные для русского права, в том числе тюремное заключение. Однако они не нашли широкого применения в среде народа, продолжавшего в своей повседневной жизни руководствоваться традиционными нормами и установками, зафиксированными в древних калмыцких правовых кодексах «Цааджин-Бичик» и Токтолах.
Эволюция правовой культуры калмыков проявилось как в изменении видов наказания, так и в некотором приобщении к нормам российского законодательства.
Автор: Аксенов И.Ч.