Военно-походный быт частей кавказского корпуса (1817-1864 гг.)

 

«Успех не только армии, но отдельно действующего корпуса или отряда зависит сколько от своего состава и действий, сколько и от своевременного снабжения и обеспечения солдата всем необходимым, - отмечал кавказский генерал М.Я. Ольшевский. - Пусть будут и самые блестящие стратегические соображения главного начальника и его штаба, но если упущены их виду надлежащие распоряжения, положим, по продовольственной части, и солдат остается несколько дней без пищи, то такие блестящие предположения поневоле остаются недостигнутыми».

С целью обеспечения войск необходимым создавались обозы. «Каждый русский полк, - указывал А.Ф. Ланжерон, - представляет собой как бы отдельную маленькую армию, потому что он тащит за собою все, что необходимо на войне; эта общая поклажа именуется обозом, и он был бы прекрасным учреждением, если б не был слишком значителен».

По штатам 1802 г. при каждом пехотном полку полагалось иметь следующий обоз: пять полковых повозок (для аптеки, церкви, денежной казны и архива, инструмента и казначейства), повозки для больных (по количеству рот) и 1-2 кареты (для перевозки больных офицеров), патронные и палаточные ящики (по одному на роту). Кроме того - десять провиантских фур (двухосных крытых повозок с высокими бортами, для перевозки припасов) и 169 упряжных лошадей (в егерских полках - 133). Во время кампаний для облегчения подвижной части отряда, как правило, старались избавиться от палаточных ящиков, оставляя их на квартирах. При этом артельные котлы, по штату перевозимые вместе с палатками, подвешивали на патронные ящики, к которым припрягали третью лошадь. В 1812 г. вышел официальный приказ, запрещающий брать в поход палаточные ящики. Однако, егерские полки на Кавказе палатки использовали, поэтому данный приказ на них не распространялся. Полки легкой пехоты имели пять палаточных ящиков на каждый батальон.

Офицерский обоз состоял из повозок и вьючных лошадей. В сентябре 1806 г. Александр I повелел всем обер-офицерам обходиться в походе только вьючными лошадьми, не обременяя армию множеством дополнительных повозок. Приказ, тем не менее, был встречен офицерами далеко не однозначно: многие никак не могли представить военный быт без множества необходимых вещей.

Согласно положению о действующей армии, в каждом полку допускалось иметь: полковнику - три верховых лошади и одну повозку, подполковнику и майору - по две лошади и повозку, капитану и штабс- капитану - по вьючной лошади, адъютантам - по две верховых, вьючную лошадь и повозку, прочим офицерам - по одной вьючной лошади и, на всех ротных офицеров, одну повозку. Однако, положение это не соблюдалось на практике в быту.

По штатам николаевского времени, в каждом полку ОКК полагалось содержать обоз из 16 (четыре батальона, с 1840 г.) или 12 (три батальона, 1834-1840 гг.) патронных ящиков и того же количества провиантских фур, фуры для казны и полковых дел, фуры под инструменты, аптечного ящика. В повозки впрягали 121 или 93 лошади. По более поздним штатам, подъемных лошадей было уже 294. Кроме того, каждому батальону выдавались лазаретная карета и, в военное время, пять пароконных палаточных ящиков.

Офицерам были разрешены вьючные лошади и, по возможности, повозка. Положение 1856 г. дозволяло офицерам, «при передвижениях обыкновенным походным порядком», иметь повозки, «не стесняясь ни формою, ни количеством оных». Но в военное время главнокомандующие и начальники отрядов, согласно этому документу, имели право ограничивать число офицерских повозок по своему усмотрению, или же распоряжаться, чтобы офицеры делили поход на вьюках.

Таким образом, штаты русской армии тщательно фиксировали общее количество повозок и лошадей в полковом/батальонном обозе, устанавливали их номенклатуру, расписывали их функции - лазаретные, патронные, провиантские, под инструменты, казну и архивы. Однако, необходимо показать, насколько эти правила соответствовали положению дел, принятому в походных обозах частей Отдельного Кавказского корпуса (ОКК).

На Кавказе в походе «русский солдат любит обременять себя множеством вещиц, составляющих самое дорогое ему украшение, - писал путешественник по Кавказу Ш. Ребуль. - У офицера вкусы те же; также не представить себе все то, что принадлежит ему и находится в обозе, следующем за экспедиционным отрядом. Кроме той помехи, которую этот многочисленный обоз создает на марше армии, это выражается во множестве лошадей, которых всегда нелегко прокормить».

Источники подтверждают громоздкость обоза. В его состав, кроме полковых и штабных обозов, входили вьюки многочисленных маркитантов, сопровождавших крупные экспедиции, прислуга генералов и офицеров. Водный и винный запас отряда (несколько больших бочек) тоже перевозился в обозе. По сторонам от него гнали небольшие гурты порционного скота - будущие мясные и винные солдатские порции. «Скрипят арбы, и слышны крики. В лесу погонщиков скота», - так описывал передвижение отряда Н.С. Мартынов.

Отметим, что свидетельства о трудностях с прокормом транспортных лошадей находят подтверждение в документах. Огромный падеж их в 1845 г., как считается, в том числе и от голода (из-за недостатка корма при большом количестве коней), стал основной причиной нехватки провианта в войсках.

Порядок движения армейского обоза прослеживается по источникам следующий. В зависимости от обстоятельств, обоз (например, с 6-7 повозками по фронту) выступал с ночлега двумя или тремя часами ранее полка или батальона. Или же он следовал сзади, для чего к нему назначалось особое прикрытие. В экспедициях в Чечне обоз составлял вагенбург, помещаемый в безопасном месте под сильным прикрытием и огражденный засеками или валом. С войсками тогда следовали только провиант в сухарях и самые необходимые предметы на вьюках, которые прикрывались главными силами (за которыми они следовали) и арьергардом отряда.

Только в последние годы войны, в ходе действий на Западном Кавказе, для войск было установлено самое ограниченное количество вьюков. Превышать данную норму было запрещено, под страхом полной ответственности. Норма была положена следующая: на каждую роту по три артельных лошади (перевозка котлов и провизии), пять подъемных лошадей (одна с патронами, три под сухарный провиант, одна под овес и сено), еще десять под офицерские вьюки (включая верховых коней батальонных командиров) и под офицерские палатки (солдатские палатки в поход не брали) по одной подъемной лошади на батальон.

Таким образом, большие обозы в горных условиях сковывали подвижность и маневренность войск. «Растягивающийся] обоз, ломающиеся повозки до чрезвычайности замедляли шествие», - писал Е.Е. Лачинов. Полковник Д.И. Романовский, на основании опыта войны, отмечал, что «необходимость иметь обоз с продовольствием, палатками для лагеря и прочими предметами, требующимися для войск, чрезвычайно растягивает колонну, замедляет движение».

Поэтому кавказские офицеры иронически сравнивали медленное движение походной колонны с «триумфальным шествием, в коем, однако же, колесницы заменены грузинскими арбами». Но большой обоз был необходим, особенно в том случае, если отряд находился вдали от своих баз. Иначе, значительная часть отряда, поглощенная доставкой продовольствия, отвлекалась от целей экспедиции, и сам отряд мог быть поставлен (как в «сухарной экспедиции» 1845 г.) в затруднительное и опасное положение.

В горах повозки заменялись вьюками. Число их, как правило, не регулировалось уставами. Уже при П.Д. Цицианове было дозволено иметь кавказским войскам вместо патронных ящиков и вообще повозок - верховые вьюки, но это нововведение недолго существовало. Только в начале 1860-х гг. походный обоз кавказских войск был ограничен до минимума и полностью состоял из вьюков.

При А.П. Ермолове в некоторых полках ОКК содержалось в общей сложности до 300 ротных лошадей. Позднее их количество сократилось. Так, к 1845 г. в каждом пехотном батальоне имелось до 61 подъемной лошади. Формально на весь полк ОКК их полагалось 294 головы, хотя эта цифра выдерживалась не всегда. Например, Дагестанский полк в августе 1846 г. закупил всего 200 лошадей. К середине 1850-х гг. количество обозных лошадей, для перевозки вещей и боеприпасов, дошло до цифры 54.

Этих ротных коней приобретали сами солдаты, за счет артельных денег. Артельщики (каждой роте дозволялось содержать артельную повозку, где везли котлы) на этих лошадях отправлялись за провизией для своих рот. Всего разрешалось каждой роте иметь для своих надобностей по две-три тройки лошадей (с телегами) и по три пары быков. Менее шести лошадей рота иметь не могла, поскольку, выступая в поход и удаляясь от штаб-квартиры, должна была брать с собой соли, сала, капусты, кислоты и др. не менее чем на месяц. Для поднятия такого запаса продуктов и требовалось указанное количество лошадей. Быков употребляли по хозяйству при ротном дворе, и число их нередко превышало штатное.

К началу 1860-х гг. количество коней в батальонном обозе выросло примерно до 80 голов. На них казна отпускала фуражные деньги (средства на закупку сухого фуража, сена и овса, 60-70 руб. в год). Но на деле они кормились одним только сеном или даже подножным кормом, а овес отпускался только в самом крайнем случае. Помимо коней, в кавказских транспортах использовались волы, а кроме них - ослы, отличавшиеся силой и выносливостью.

Таким образом, кавказские обозы, обремененные повозками и лошадьми, отличались громоздкостью. Они сковывали подвижность и маневренность войск, но были необходимы, особенно, если отряд находился вдали от своих баз.

Как сообщает М.Ф. Федоров, все пехотные офицеры по давнему обычаю на Кавказе в походе и бою передвигались верхом. Также за каждым либо ехала небольшая повозка (согласно правилам 1855 г., с тройкой лошадей), либо он грузил свои вещи на спину вьючного животного. Поэтому офицер располагал не менее чем двумя или тремя лошадьми. Пехотный батальон, следовательно, включал до пятидесяти офицерских лошадей, не считая принадлежащих ротам.

Типичную походную офицерскую укладку описывал М.Я. Ольшевский: «Два вьючных сундука, составлявшие, с прибавлением складной рамы, и походную кровать, заключали в себе форменную одежду, несколько перемен белья, туалетный несессер, да еще несколько необходимых походных вещей. Если к второму прибавить погребец с чайным прибором и складным самоваром, да ковер с подушкой, то в этом и состояло все мое походное имущество, долженствовавшее перевозиться на одной вьючной лошади».

Источники подтверждают правило, согласно которому в ОКК каждому офицеру в походе полагалась лошадь, с «азиатским» (горским) седлом. На нее также грузили вьюки (включая бурку) и переметные сумы.

На марше конные офицеры ехали впереди пехотной колонны. Все они неплохо ездили верхом, даже занимались «джигитовкой» - «то есть, ударяя плетью по лошади, заставляли ее сделать прыжка четыре и круто останавливались, оборачивая назад голову». Некоторые младшие офицеры в походе предпочитали передвигаться пешком, оставляя лошадь на попечение денщика. Маневр этот проделывался с целью предохранить себя от неприятельских выстрелов по приметной конной цели. Пешими были и юнкера.

Кроме того, как утверждает А.Л. Зиссерман, он ни своих, ни других офицерских вещей на ротных лошадях возить не дозволял, напротив, «с уставшего иногда в походе человека велю снять ранец и положить на свои вьюки». Но его свидетельство подчеркивает общее правило. Следовательно, офицеры пользовались услугами ротных лошадей для транспортировки своих личных грузов. В таких случаях роты возили продовольствие на собственных артельных тройках.

Прорываясь из окружения под Дарго в 1845 г., все вьючные и верховые офицерские лошади, по предложению М.С. Воронцова, были отданы под раненых. Иногда верховых офицерских коней запрягали в обозные повозки. В ходе ночных маршей, «дабы не утомлять пехоту, ее поочередно сажают на казачьих лошадей». Отставших на марше солдат, однако, не подбирали, оставляя на дороге. Последних, впрочем, было немного - кавказские полки ходили маршами так быстро, что не отставали от шага верховых лошадей.

Только в 1855 г. командующий корпусом Н.Н. Муравьев запретил офицерам ездить в походе верхом как явное нарушение устава и пренебрежение строем. Это распоряжение оставалось в силе около двух лет, до появления на Кавказе преемника Муравьева, князя А.И. Барятинского.

Отметим, что довольно близки к офицерам по своему положению были декабристы, пользовавшиеся на Кавказе «большою свободою и разными послаблениями». Это обстоятельство нашло свое отражение и в повседневном быту декабристов, служивших в составе полков ОКК. В частности, пишет А.П. Беляев, «здешнее начальство разрешило нашим товарищам в походе быть верхом, иметь вьючную лошадь для вещей, как все офицеры кавказских войск в экспедициях, но, разумеется, мы должны были носить солдатские шинели и иметь за плечом солдатское ружье и патроны».

У декабристов были собственные отдельные палатки («шатер» А.И. Одоевского), частные квартиры и даже дома, слуги и камердинеры, лошади, деньги. «Здесь необходимо иметь своего человека и две лошади и свою собственную палатку», - признавался в письме А.Ф. фон Бриггену Н.И. Jlopep. Хотя декабристы-пехотинцы носили патронташ и/или форменную патронную суму, им дозволялось «в походе быть без ранцев». Братья Бестужевы, однако, служили на Кавказе до появления этой льготы декабристам. С этим связано высказывание П.А. Бестужева: «Гораздо легче подпирать собою все горести и бедствия Пандориной коробки, чем нести сорок верст полную амуницию».

Таким образом, пехотные офицеры в походе и бою передвигались верхом. (В 1855 г. это было запрещено, но ненадолго.) На офицерскую лошадь грузили вьюки (включая бурку) и переметные сумы. Декабристы на Кавказе, будучи довольно близки к офицерам по своему положению, тоже были в экспедициях верхом и располагали вьючной лошадью для вещей.

«Без продовольствия войска двигаться не могут. Это аксиома», - справедливо замечал видный кавказский военачальник В.О. Бебутов. Перед каждым походом корпусной командир утверждал торги на поставку продовольствия и фуража, необходимого для войск, предоставляя затем командующему войсками на линии распределять их по его личному соображению и по военным обстоятельствам. Производилась закупка сала, соли, живой скотины, других хозяйственных запасов. Заготавливался (собственно в обозе, не считая припасов на людях) десятидневный (который при необходимости растягивался еще на четыре дня) провиант. В кампаниях 1828-1829 и 1854 гг. войска брали с собой двадцатидневный провиант по числу людей, состоявших на довольствии.

Запасы продовольствия частью скупались у местного населения (в частности, скот для мясной порции, а также фураж). Частью они заготовлялись силами самих полков. Частью доставлялись в войска (на казенном, вольнонаемном, земском транспорте) из провиантских магазинов (складов). Чтобы представить объемы перевозимых припасов, необходимо иметь в виду, что на одной провиантской фуре помещалось 58,5 пуд. сухарей и круп (муки 3 куля 27 пуд., круп 3 куля 24 пуд.), овса на повозке полагалось 6 четвертей (весом 33-35 пуд.).

В качестве образца подготовки такого обоза приведем заготовку продовольствия для кампании 1832 г. А.А. Вельяминов предписал ставропольскому полевому провиантскому комиссионерству озаботиться заготовлением в двух пунктах сухарей и круп, в каждом случае - на три месяца для 9 тыс. человек. Командующему Сунженской линией князю Бековичу-Черкасскому поручено было перепекать в сухари всю муку, которая останется от продовольствия местных войск. Излишек муки следовало раздать для обращения в сухари казачьим полкам, и установлены были места сбора полученных запасов этих сухарей. Для обеспечения провизией батальонов, следующих на линию из Закавказья, на их пути создавались запасы сухарей. Учреждение подвижного магазина (склада) при войсках Вельяминов счел затруднительным и решил обойтись без него, но приказал взять нужное количество подвод у местных жителей - для перевозки небольшого винного запаса.

В данном случае опыт и практичность А.А. Вельяминова, который привлек наибольшее количество пунктов по заготовке сухарей, фактически посадив за работу всю линию, во многом способствовали успеху операции. Однако, как показывают источники, нередко этих приготовлений оказывалось недостаточно.

Для экспедиций и походов за плату нанимались туземцы-вожатые, с лошадью и вьюком, на собственном содержании - их называли «черводары». Черводарам платили по 18 руб. за четыре приведенных ими вьючных лошади. На них доставляли грузы - «которые нам возили сухари». Число таких вожатых могло быть значительным. Так, в 1855 г. «для подвоза к войску хлеба во время похода, равно как и для перевозки запасов за войском во время движения», было нанято (преимущественно в Персии) около 800 черводарских вьючных лошадей.

Местное население Закавказья и Осетии привлекалось к дорожногужевой повинности, выражавшейся в обязанности строить и ремонтировать дороги. Кроме того, жители бесплатно предоставляли вьючных животных и колесный транспорт (арбы) для перевозки казенной амуниции, проходящих войск, больных воинских чинов. Их использовали в интендантских целях - с целью переброски продовольствия в войска. Так, в начале XIX в. Грузия ежегодно поставляла в качестве такой повинности, без платы, до 112,1 тыс. арб, запряженных волами и буйволами, и 99,7 тыс. вьюков лошадей с погонщиками. Последних вооружали, «по обычаю страны», кинжалами, пистолетами и ружьями. С течением времени и привлечением в качестве средств перевозки иных источников (армейские обозы, население Северного Кавказа), численность подверженных данной обязанности жителей значительно сократилась. Например, в 1826 г. для транспортировки военных грузов было привлечено всего 12,5 тыс. арб (и 47,4 тыс. быков и буйволов) и 18,7 тыс. лошадей, принадлежащих обывателям всего Закавказья.

Данная обязанность исполнялась населением в ходе Восточной войны на Кавказе. Население Грузии, Азербайджана, Армении и Северной Осетии осуществляло перевозку продовольственных грузов, и особенно зерна, и фуража для действующих русских войск. Всего было нанято у местных жителей до 3 тыс. арб и подвод, 1 тыс. вьючных лошадей.

А.Ф. Паскевич в кампаниях 1828-1829 гг. при доставке в войска продовольствия отдавал явное предпочтение подобным наемным транспортам (арбы - по 40-50 руб. в месяц за каждую - и черводары с вьюками на лошадях), полностью отказавшись от казенных транспортов. Преимущества первых заключались в том, что они не требовали забот о фуражном довольствии, о пополнении убыли, назначения в помощь к ним особых команд от полков. Безусловно, наемный транспорт обходился недешево (в месяц - до 40 тыс. руб.). Но при этом он подряжался только на срок, держался от начала до конца кампании и распускался вместе с отводом войск на зимние квартиры. По мнению А.Ф. Паскевича, казна получала в результате этой меры не менее 500 тыс. руб. экономии.

Таким образом, перед каждым походом необходимые запасы продовольствия частью скупались у местного населения (в частности, скот для мясной порции, а также фураж), частью заготовлялись силами самих полков, частью доставлялись в войска (на казенном, вольнонаемном - этот вид перевозки преобладал в кампаниях 1828-1829 гг. - или земском транспорте) из провиантских магазинов (складов). Заготавливался (собственно в обозе, не считая припасов на людях) десятидневный (который при необходимости растягивался еще на четыре дня) или двадцатидневный провиант. Нанимались туземцы-вожатые, с лошадью и вьюком («черводары»). Также, для переброски продовольствия в войска (на арбах и вьюках) привлекалось в силу соответствующей повинности или за плату местное население Закавказья и Осетии.

Офицеры в рассматриваемый период должны были питаться за свой счет. Пищу им следовало покупать самим или, через прислугу или лично, у маркитантов - специально причисленных к полкам торговцев, которыми на Кавказе часто были армяне.

Маркитанты занимались обеспечением офицеров (а иногда и солдат, в первую очередь, спиртными напитками) в походе, они шли за войсками, «никогда не отставая». У них можно было найти даже шампанское и пирожные, но все по непомерно дорогой цене. Однако, формально, за разрешение следовать всегда за полком, маркитанты обязывались продавать нижним чинам продукты по сравнительно дешевой цене. Устав 1796 г. вменял полковым командирам в долг «смотреть, чтобы для рот довольное число оных было, но не более одного для каждой».

Армейское командование придавало большое значение маркитантам, признавая ценность их деятельности во время походов. Маркитантов требовалось защищать в случае нападения противника, запрещалось их грабить. Повозки торговцев могли двигаться вместе с полковым обозом и охранялись наравне с последним. Принадлежность повозки или арбы маркитанту подчеркивалась крепившейся к ней палкой с привязанным платком. Но, поскольку услуги маркитантов обходились крайне дорого, в некоторых случаях офицерам приходилось закупать провизию у собственных солдат.

Общий стол офицеров, например, одного батальона был крайне редким явлением. Тем не менее, младшие офицеры роты обычно выбирали из своей среды распорядителей хозяйства, следивших за общими трапезами. Кроме того, как отмечал А.А. Бестужев-Марлинский, офицеры, с целью сократить расходы, «завтракают у начальников или у того из товарищей, кто позаживнее».

Чтобы избавить офицеров от затруднений при покупке припасов, в 1827 г. было признано необходимым во время кампании отпускать каждому солдатский паек. То есть, ежедневно три фунта хлеба и 4 фунта крупы (в походе вместо них - сухари) натурою - и порционные деньги на мясо (1 фунт). Штаб-офицерам ежедневно полагалось вдвое больше провизии. В Даргинской экспедиции (1845 г.), однако, вместо денег офицерам мясные и винные порции отпускались одновременно с солдатами, но двойного размера. Кроме того, офицерам в экспедициях и в Восточную войну отчислялись рационы (натурой или деньгами) на верховых и подъемных лошадей.

«Бивак походный очертился, Места разбиты для частей; На них ступают батальоны. И в козлы ружья в тот же миг/ Равняют в линию колонны», - писал в своей поэме Н.С. Мартынов. Действительно, на привале для отдыха солдаты составляли ружья в козлы, снимали ранцы (если они имелись в наличии) и зажигали костры, чтобы готовить обед. Тем временем, офицеры, разостлав бурки или ковры, «закусывали, кто что имел».

Даже в стесненных обстоятельствах военной экспедиции офицеры (преимущественно те из них, кто располагал средствами) старались устроить свой быт по возможности комфортно. М.Ю. Лермонтов всячески подчеркивал при описании быта «настоящего кавказца», что «опыт долгих походов не научил его изобретательности, свойственной вообще армейским офицерам: он франтит своей беспечностью и привычкой переносить неудобства военной жизни, он возит с собой только чайник, и редко на его бивачном огне варятся щи». Однако, тем самым Лермонтов признавал то, что большинство кавказских офицеров устраивало свой быт несколько иначе, с меньшим аскетизмом, но с большим удобством.

В качестве стульев и офицеры, и генералы имели привычку использовать барабаны, лишь у немногих имелось складное походное кресло. Ротным командирам подносили чайники и закуски цирюльники и горнисты, причем последние в походе всегда оказывали услуги офицерам.

Трапеза офицерская состояла из холодной закуски (хлеб, сыр, «тужурки» - битки, сало, холодное мясо, колбасы, пирожки, жареные куры, вареные яйца). Запивали еду по возможности (кроме чая) французским вином, портером, ромом, коньяком, виноградным вином местного приготовления («чихирь», популярное кахетинское в бурдюках), пивом или водкой из фляги. «Надо пояснить, что такое называется водкою, - замечает по этому поводу один кавказский офицер. - Это спирт, привезенный в бурдюках, пропитанных нефтью, и смешанный пополам с водою, с которой образует белую, как молоко, жидкость. Она может нравиться только потому, что русский человек вообще любит крепенькое». Однако, А.П. Ермолов запретил пить водку прапорщикам - офицерам самого младшего ранга. Могло присутствовать шампанское. По словам современника, «близость боя нисколько не помешала бивуачному веселью».

Денщики ставили своим офицерам медные чайники для заварки чая. Чай (иногда с водкой) пили в стаканах или чашках (есть упоминания о столовых и чайных сервизах в походе). Закусывали сахаром, а в отсутствие его - сыром и сухарями. Декабрист А.П. Беляев, служивший на Кавказе в конце 1830-х гг., отмечал, что «случалась вода превосходная, а иногда такая, что ее нельзя было употреблять в чай, пока она не отстоится», поскольку водоочистительные машинки были тогда у немногих офицеров.

На ночлеге заваривали перловый суп, овсяную или гречневую кашу с салом, рис. Для этого имелись у офицеров кастрюли. Самоварами владели, за редким исключением, только батальонные командиры и штабные чины. Остальные офицеры, как указано выше, кипятили воду в чайниках.

Здесь описывается типичный завтрак или обед простого армейского офицера. Напротив, в штабе, «была заветная баранина и бурдючное кахетинское. Столичная молодежь лакомилась рижскими сардинками, икоркою, разными сырами и котлетами и орошала их шампанским, портером и лафитом».

Генерал-майор Г.Х. фон Засс, отправляясь в поход, всегда брал с собой десяток и более верблюдов, навьюченных съестными припасами. (Верблюд отличался в выгодную сторону от лошади неприхотливостью - на протяжении длительного времени мог обходиться без пищи и воды и в то же время нес гораздо большее количество грузов.) Поэтому в походе у него имели стол не только все штабные офицеры, но и «всякий, кто только не поленился прийти в его столовую кибитку или к раскинутому под деревом ковру». Также генерал-лейтенанта А.А. Вельяминова в экспедициях сопровождала его походная кухня, запасы которой возились в фургонах, дойные коровы и восемнадцать (согласно А.Е. Розену, «дюжины верблюдов») вьючных верблюдов. Как подтверждает декабрист B.C. Толстой, «в походе стол его (Вельяминова - М.Н.) был для других» офицеров отряда.

В качестве образца штаб-офицерского походного обеда опишем жилище князя А.И. Барятинского (экспедиции в Чечне начала 1850-х гг.). Его подбитая сукном палатка по размерам немного превосходила офицерскую. Но для столовой - в том случае, если предполагалась остановка объемом не менее двух суток - разбивалась калмыцкая кибитка. В ней обедали, ужинали и пили чай походный штаб и все состоящие при князе и приглашенные им лица, в общей сложности до 30 человек. Чтобы не допустить тесноты, вместо четырехугольных столов было устроено несколько таких складных столиков шириной 1 аршин (0,71 м). Будучи приставлены к решетчатым бокам кибитки, столики составляли такой же внутренний круг, как и основание кибитки. Таким образом, все сидящие за столом были обращены лицом к бокам кибитки и спиной к ее центру. Для обеда и ужина использовался походный серебряный сервиз князя, английского производства. За исключением щей или супа, прочие готовые блюда (два за обедом и три за ужином) заблаговременно ставились на стол в особенных блюдах с крышками и на конфорках, подогреваемых спиртом. По числу же блюд, перед каждым посетителем ставилось столько же маленьких тарелок, ножей и вилок. Обслуживали обедающих два-три человека прислуги.

Таким образом, питание войск в походе осуществлялось следующим образом. Офицеры должны были питаться за свой счет, покупая провизию у маркитантов (специально причисленных к полкам торговцев). С 1827 г. им отпускали солдатский паек. Даже в стесненных обстоятельствах военной экспедиции офицеры старались устроить свой быт по возможности комфортно. Типичная офицерская походная трапеза на привале состояла из холодной закуски, которую запивали чаем, вином, пивом или водкой. На ночлеге заваривали перловый суп или кашу.

«Кормежка и питье для русского солдата, - подчеркивал иностранный очевидец, - одинаково важны в физическом и психологическом плане: приготовление пищи и еда означали для него отдых, а чем наполнить желудок, для него всегда составляло проблему».

Основную пищу солдата в мирное время составляли крупа и хлеб. Однако, в полевых полках на Кавказе, чего и следовало ожидать, отдавали предпочтение не выдаче муки или печеного хлеба, а ржаным сухарям как продукту уже готовому, менее подверженному порче и более удобному для перевозки.

Заготовка сухарей лежала на попечении самих войск (для чего на марше высылались вперед особые команды хлебопеков). Из выдаваемой казенной муки пекли хлеб. Этот хлеб резали на ломти в 1 фунт весом. Ломти проветривались сутки. Потом их клали в печь (нередко земляную), где они должны были оставаться на протяжении времени вдвое превышавшее то, сколько требовалось для печения хлеба. Из четверти муки весом в 7 пуд. 10 фунтов должно было выходить 5 пуд. 20 фунтов сухарей. Хорошего качества ржаной сухарь должен был быть «умеренно легкий, светло-коричневого цвета, не трудно разламываться в руках, иметь приятный, хлебный запах и чистый вкус с едва приметною ароматною горечью; легко размачиваться в воде и в кашице немного бухнуть».

Суточная дача сухарей равнялась 1 % фунта (716 г). Запасы сухарей частью размещались в ранцах или мешках самих солдат (на каждого трех-, четырех-, пяти- или шестидневный походный запас, «без которого они шагу не делали из лагеря»), частью - в обозе. Сухари, хотя и немного кислые на вкус, были очень питательны и сохранялись очень долго. Но продолжительное их употребление было вредно для здоровья. Поэтому в видах гигиенических и в военное время довольствие сухарями по возможности должно было чередоваться с довольствием свежим хлебом. В действительности подобная мера практиковалась крайне редко.

На привале, ложась на землю для отдыха (поодиночке, кружками или группами), солдаты ели именно сухари, запивая их водой, руководствуясь пословицей: «Хлеб да вода - солдатская еда». Однако, сухари, даже будучи хорошего качества, при перевозке часто обращались в порошок или же подмокали от дождей. Английский офицер турецкой службы полагал, что всегда половина сухарей, выдаваемых русскому солдату (по его мнению, 3 фунта, т.е. 1,3 кг, ежедневно), а иногда и все они, были гнилыми. Если войска задерживались в лагере на одном месте, из близлежащей крепости могли подвозить печеный хлеб.

«Спешат солдатики напиться,/ Забыв про то, что голодны», - описывал кавказский привал Н.С. Мартынов. Воду нижние чины носили при себе в жестяных манерках (флягах) или в более надежных «травянках» - так называли сосуд из тыквы, хорошо сохранявший воду в жару. Более крупные запасы воды переносили в котелках или даже в больших ротных котлах. При необходимости, воду заменял снег или даже водка (виноградная или хлебная). Водка входила в солдатский рацион как «гастрономическая добавка» к основным продуктам питания, но за ней признавались и сугубо целительные средства.

Кроме личных запасов спиртного, по приказу начальства, во время остановок на марше ротные командиры выдавали людям винные порции: из бурдюка спирт наливали в ротное ведро, роты строились и подходили к ведру по одному, зачерпывая спирт кружками.

В Персии войска покупали кислое молоко в бурдюках - полезный прохладительный напиток, спасавший от многих болезней. Если томила жажда, в рот брали свинцовую пулю.

Кроме сухарей, необходима была и горячая пища - «наш солдат не любит сухоядения». (Дрова солдат обычно носил с собой, особенно в безлесном районе - Дагестан, иначе ротам приходилось закупать хворост.) Поэтому, при первой возможности, и на дневном привале, и на ночлеге в походе солдаты ОКК, набрав хвороста или бурьяна, готовили в маленьких индивидуальных котелках свою традиционную кашу - т.н. «рябок» или «тюря». Данное блюдо состояло из толченых сухарей, которые засыпали в кипящую воду, солили по вкусу и мешали ложкою. При наличии свиного сала, в кашу добавлялся его кусочек. Данную картину варения каши можно наблюдать на рисунке Г.Г. Гагарина «Лагерь близ Ахатли» (1841 г.).

Приправой к каше мог послужить дикий цикорий, способствующий очищению крови, который находили и собирали повсюду. Характерная деталь: немедля выступая в поход, котлы с кашей опрокидывали.

Именно каша с сухарями составляла основу горячего питания солдата в походе. Есть также упоминания о варке щей и печении хлеба (булок, лепешек) в походе, когда отряд долгое время оставался на одном месте. Для производства хлеба использовались ручные жернова и мельницы и небольшие, поставленные силами самих солдат, печи.

Трофейное просо солдаты (если оно уже было вымолоченным, в противном случае сами вымолачивали или вытирали камнями из снопов) толкли в ямках, вырытых в земле. Потом они отсеивали в руках полученное пшено и варили кашу без соли и сала. Помимо проса, в числе продовольственных «трофеев» из горских аулов упоминается также кукуруза. Более зажиточные солдаты в таком случае варили вместо «тюри» мамалыгу, заменяя сухари кукурузной мукой.

Яблоки, груши, вишни, огурцы и арбузы служили «неуставным» добавлением к привычной солдатской и офицерской пище. Однако, от употребления этих плодов могли быть неблагоприятные для войск последствия. Так, незрелые арбузы и дыни «бывают очень вредны», огурцы же - «малопитательны и трудноваримы». Характерно для солдатской психологии, что фрукты и овощи, как правило, считались пригодными в пищу лишь за неимением сухарей.

В отличие от войск, расположенных в России, особенности Кавказа привели к тому, что выдача приварочного (винного и мясного) рациона в экспедиции и на государственных работах была известна с конца 1810-х гг., «ермоловского» времени. Войска в кавказском регионе опередили установление подобной нормы для всей русской армии. Обеспечивая своих солдат мясом, А.П. Ермолов хорошо понимал, насколько важен этот продукт питания в условиях тяжелой, кровопролитной войны, когда войска совершали многокилометровые марши, а артиллерию нередко приходилось перевозить на руках.

Впервые отпуск мясных и винных (водки) порций был установлен для войсковых частей, находившихся на службе по Военно-Грузинской дороге и на побережье Каспийского и Черного морей. Однако, А.П. Ермолов распространил это правило и на войска, действовавшие в других областях Кавказа. Так, ежедневную винную порцию он приказал выдавать для солдат, работавших на строительстве крепости Грозной (1818 г.). В Чеченскую кампанию 1825 г. пища в отряде ежедневно была мясная, а в дурную погоду людям на работах тоже выдавали водку.

В кампании 1826-1829 гг., вследствие затруднений в доставке провианта, действующим войскам ОКК было приказано заменять мясом часть отпускаемого хлеба (1/2 фунта мяса вместо третьего фунта печеного хлеба) и мясной порцией - одну винную порцию (из трех в неделю, по недостатку горячего вина). Следовательно, с заменой части провианта и водки мясом, каждому солдату отпускалось его по семи фунтов в неделю (1 фунт в сутки). В случае недостатка круп приказано было требовать двойную порцию хорошо вываренной пшеницы.

По примеру этих распоряжений А.Ф. Паскевича, в 1855 г. Н.Н. Муравьев заменял 0,5 фунта дачи сухарей полуфунтом же говядины (не считая обычной мясной порции). «Сим способом, - по словам Муравьева, - хотя и улучшалась пища, но мера сия не соответствовала желаниям нижних чинов до такой степени русский человек предпочитает хлеб, в каком бы виде он ни был, иногда даже недопеченный и дурно высушенный сухарь, всякой другой пище».

Положение о мясной порции в 1830-е гг. затронуло и войска, стоявшие на побережье Черного моря. Командующий Геленджикским отрядом в мае 1832 г. просил командующего Черноморской береговой линией исходатайствовать мясную порцию для его отряда. Обосновывал просьбу он тем, что солдаты были крайне изнурены работами и скудной пищей, отчего среди них возникла значительная болезненность и смертность. Напротив, для десантного отряда на Черноморском побережье в 1837 г., при сохранении трех винных чарок в неделю, третья мясная порция была заменена усиленной дачей крупы (а к ней 3 фунта масла на кашу и 2 гарнца ячного солода на квас). Сделано это было для того, чтобы ежедневно можно было варить кашу утром жидкую, а вечером крутую. Что касается остальных двух порций, то командование намеревалось в экспедиции выдавать нижним чинам в неделю одну из свежего мяса и одну - из солонины.

Следовательно, есть основания говорить и о том, что распоряжение 1842 г. фактически только подтвердило сложившиеся на Кавказе ранее порядки. Дополнительное подтверждение этому предположению находим в проекте военных действий на Черноморском побережье на 1838 г. Фактически, здесь были продублированы постановления 1837 г. Но теперь следовало выдавать нижним чинам в неделю две порции (вместо одной) из свежего мяса и одну - из солонины. Целью этого урезания рациона было вдвое сократить количество скота, которого можно было взять в поход. К 1840 г. гарнизоны береговых укреплений в неделю получали порцию свежего мяса (1/2 фунта) и вместо двух других порций - солонину и бульон.

Таким образом, правило о трех мясных порциях уже действовало на Кавказе к 1830-м гг. (тогда как в России - с 1842 г.).

В зимних экспедициях начала 1850-х гг. войска должны были брать с собою на четыре дня сухарей и по фунту вареной говядины на человека. В ходе боевых действий зимой военнослужащим полагалась добавочная винная порция (5 чарок в неделю).

Заменой мясу в постные дни служила рыба (вяленая или свежая). Рыбу военнослужащие приобретали за личные деньги или ловили во время похода, на привале, в реке или озере.

Фуражное довольствие частью поставлялось интендантством, частью добывалось с помощью реквизиций запасов противника и опустошения принадлежащих ему полей. В результате, обычно выступление отряда зависело от появления подножного корма.

Таким образом, солдатское питание составляли в первую очередь ржаные сухари. Сухарям в полевых полках на Кавказе отдавали предпочтение как продукту уже готовому, менее подверженному порче и более удобному для перевозки. Воду нижние чины носили при себе. Более крупные запасы воды переносили в котелках или ротных котлах. При необходимости, воду заменял снег или водка. Необходима была и горячая пища: готовили традиционную кашу с сухарями. Она составляла основу питания солдата в походе. Есть упоминания о варке щей и печении хлеба в походе, когда отряд долгое время оставался на одном месте. Яблоки, груши, вишни, огурцы и арбузы служили «неуставным» добавлением к привычной пище. В отличие от войск, расположенных в России, особенности Кавказа привели к тому, что выдача приварочного (винного и мясного) рациона в экспедиции и на государственных работах известна с конца 1810-х гг. Заменой мясу в постные дни служила рыба.

Офицеры в дело продовольствия подчиненных не вмешивались, только проверяя качество пищи. Солдаты сами, через выборных артельщиков, покупали все то, что им было нужно.

Тем не менее, снабжение армии провиантом нередко встречало серьезные затруднения, особенно в том случае, если войска действовали достаточно далеко от своих баз, не озаботившись устройством коммуникации и опорных пунктов. Так, вследствие больших злоупотреблений по провиантской части, в начале русско-персидской войны (1826-1828 гг.) на всей границе с Эриванским ханством магазины оказались пустыми. А.М. Дондуков-Корсаков отмечает скудное содержание, отпускаемое солдатам, неправильность и несвоевременность доставки, а иногда и недоброкачественность отпускаемого провианта (например, сухари с плесенью).

Рассмотрим проблемы в походном продовольственном снабжении кавказских войск на примере Даргинской экспедиции (1845 г.). По недостатку сухарей войскам выдана была крупа (из расчета три четверика вместо четверти сухарей). В свою очередь, с израсходованием круп, отпускался овес, с указанием, что его следует сначала парить, потом толочь и варить.

По израсходовании сухарей и соли (невзирая на приказы, «чтоб люди берегли сухарь», отдаваемые штабом), войскам пришлось проявить немалую изобретательность в поисках пищи. Сначала главнокомандующий раздавал вместо сухарей усиленную мясную порцию, а соль приказал вываривать из пороха. За те дни, на которые рассрочивалось продовольствие и когда вообще не имелось сухарей, были отпущены деньги, в соответствии с расценками, по котором заготавливалась провизия для войск: за четверть сухарей 4 руб. 91 коп., за четверть круп 4 руб. 97 коп., за четверть овса 3 руб. 40 коп. серебром.

Но в последние дни запасы полностью истощились и люди питались «чем попало». В частности, зеленой неспелой кукурузой (ее натирали порохом вместо соли и пекли на углях) и разными травами, собираемыми солдатами. Некоторые полки собирали пшеницу, снопы которой обмолачивали и из зерен варили кашу. Часть нижних чинов и грузинские милиционеры ели даже конину, обжаривая мясо на шомполах над кострами.

В целом, можно согласиться с оценкой Даргинской экспедиции, которую давал источник из лагеря Шамиля: «Голод и жажда их (русских - М.Н.) едва не погубили».

Однако, тяготы Даргинской экспедиции - крайности, вызванные рядом отягчающих обстоятельств. Это не совсем типичная для войны на Кавказе ситуация, поскольку обычно полки ОКК в походах были обеспечены хотя бы сухарями. Тем не менее, проблемы со снабжением (более всего чувствительно была нехватка воды и соли, особенно при мясном рационе) встречались и в ходе других кавказских кампаний. Так, плохо питались солдаты во время осады Анапы (1828 г.): люди не видели свежей говядины, и варили одну кашу, лишь изредка заправленную солониной. Чувствовался большой недостаток и в пресной воде, вследствие чего в отряде началась цинга.

Неудовлетворительное обеспечение сказывалось и на боеспособности частей, что иногда приводило к плачевным результатам - мародерству. « В обозе произошел страшный хаос, - описывал события «сухарной оказии» 7 июля 1845 г. Н.И. Горчаков, - горцы врывались в середину его, грабили все, что попадалось под руку. Из бурдюков, пробитых пулями, лился спирт; по земле, в бутылках, валялось дорогое вино и множество съестных припасов, везенных маркитантами для отряда! Солдаты с жадностью кидались на добычу - и тут же погибали от метких выстрелов неприятеля». Некоторые из нижних чинов «неоднократно во время дел с неприятелем, напиваясь до излишества вином, предавались грабежу», и трое их 23 июля обвинены были полевым судом в разграблении вьюка и неповиновении подчиниться приказам корпусных адъютантов.

Таким образом, снабжение армии провиантом нередко встречало серьезные затруднения, особенно в том случае, если войска действовали достаточно далеко от своих баз, не озаботившись устройством коммуникации и опорных пунктов. Так, в ходе Даргинской экспедиции 1845 г. в качестве заменителей привычных продуктов питания использовались овес, кукуруза, пшеница, конина и даже травы. Неудовлетворительное обеспечение сказывалось и на боеспособности частей, что иногда приводило к плачевным результатам - мародерству. Ситуация в кавказских провиантских комиссиях отличалась теми же недостатками, что и в комиссариате. Перебои присутствовали и в продовольственном, и в вещевом снабжении войск.

Важным источником добавки к рациону солдат на Кавказе и дополнительным стимулом к участию в походах служили экспедиции против горцев. Разнообразить походную пищу можно было с помощью оставленных горцами или отбитых у них при взятии аулов и опустошении непокорных земель «баранты» (овцы и крупный рогатый скот) и кур. Они шли в армейский котел. Туда же отправлялись обнаруженные запасы ячменя, пшеницы, муки, вяленой говядины и баранины, чуреки, молоко и мед. У трофейных баранов солдаты отрезали курдюки, нуждаясь в сале для еды и смазки сапогов и оружия. Росшую пшеницу косили и «мололи ручными жерновами».

«Яблоки, дули (груши - М.Н.), виноград всевозможных сортов, лук, чеснок, морковь и кукуруза, по очереди, соблазняли неприхотливый, при подобных обстоятельствах, аппетит наших солдат», - отмечал участник кампании 1843 г. в Дагестане. (Лук и чеснок, наряду с уксусом, считались сильнейшими средствами от цинги и инфекционных заболеваний.) Во время осады Эривани в Грузинском гренадерском полку, по инициативе его командира, С.А. Тучкова, солдаты собирали незрелые фрукты, которые крошили и варили в воде, получая квас. Этим квасом заливали растолченные высушенные листья полевого хрена и зарывали манерки с ним в землю под солнцем, что через два дня давало «весьма острый и крепкий напиток, укрепляющий желудок. Польза была очевидна, но немногие в том мне последовали», - отмечал С.А. Тучков.

К данному опустошению неприятельских припасов начальство относилось снисходительно, полагая его своеобразной наградой за понесенные лишения. Поэтому такую военную добычу нельзя считать мародерством. Так, в 1839 г. Е.А. Головин во взятом ауле Кара-Кюри «приказал половину людей из всех частей отряда пустить для грабежа». Была даже разработана особая система дележа добычи. Куры могли оставаться собственностью тех, кто их поймал, быки же и бараны делились между всеми участниками набега, по батальонам и ротам (в артели).

Кроме того, съестные припасы, вино, зелень, дрова могли продавать войскам и местные жители. « На каждом привале, - вспоминал участник экспедиции 1839 г., - нам из ближайших аулов приносили масло, кур, хлеб, баранов, а один раз кунак привел годовалого теленка».

Из приобретенного таким путем мяса делали супы, жаркое. Когда в артельных котлах не хватало места для пищи, готовили шашлыки - ружейный шомпол с нанизанными на него кусками мяса над костром. Кушанье приправляли крупами, пшеницей, кукурузой, чесноком, фруктовой кислотой, сушеными фруктами, коровьим маслом и перцем. «Я пробовал это блюдо без названия, - отмечал участник обеда, - оказывалось что-то необыкновенно питательное».

В 1845 г. для возвращавшихся из экспедиции войск в Герзель-ауле было приготовлено до 10 тыс. чуреков (большая ячменная или пшеничная лепешка, очень питательная) с целью раздачи по одному как офицерам, так и солдатам. Интересно отметить, что, тем самым, русские войска на Кавказе на официальном уровне перенимали определенные блюда из пищевого рациона горцев (чуреки, «пилав» - плов, шашлык), признавая влияние горской кухни.

Находясь в Персии, солдаты жарили и варили галушки и лепешки, «приправляя луком, чесноком и перцем». Из трофейной турецкой муки по лагерю пеклись лаваши на камнях и варились галушки в малых котелках. Это вызывало недовольство полковых командиров: «Котелки форменные; им положено быть при чемодане в троке. С какой же стати на огонь-то их ставить? На то есть артельные солдатские котлы».

Таким образом, сады и отары горцев являлись важным источником добавки к рациону солдат - фруктов, овощей, мяса. Это служило дополнительным стимулом для участия в походах. Оттуда войска возвращались с грузом свежих овощей и фруктов, с коровами и овцами, с другими трофеями, которые служили предметами обмена. К данному опустошению неприятельских припасов начальство относилось снисходительно, полагая его своеобразной наградой. Поэтому такую военную добычу нельзя считать мародерством. Была разработана особая система дележа добычи. Таким образом, в некотором отношении Кавказский корпус находился на самообеспечении.

Походный лагерь («эфирный город из палаток») обычно становился длинным четырехугольником, стороны которого составляли авангард, арьергард и два боковых прикрытия отряда. Т.е., лагерь разбивали в том же порядке, как двигался отряд. Общим правилом было собирать весь отряд в одном месте для установки лагеря. Посередине его помещались обоз, включая маркитантов, и все лошади, а также кавалерия отряда. Рассылались часовые и пикеты, а по периметру лагеря зажигались костры, которые поддерживались всю ночь, указывая месторасположение войск. Выходить за эту черту запрещалось начальством. Зимой данные костры имели утилитарную функцию, их разжигали по всему лагерю, в каждой роте по несколько. По негласному закону, греться вокруг костра считалось солдатской привилегией. Офицеры подходили к огню только тогда, когда места хватало всем.

Постоянный лагерь имел более укрепленный вид. Так, в Геленджике (1831 г.) лагерь занявших его войск был окружен канавою, защищенной засеками, а потом дерновой стенкой.

Палатки полагалось иметь в следующем количеству на полк (4 батальона): по одной полковому и батальонным командирам, 2 (4 военное время) младшим штаб-офицерам, 32 - строевым обер-офицерам (по одной на двух), 256 - строевым нижним чинам (по одной на 15 человек). Всего (с учетом нестроевых) 346 палаток, не считая больших, лазаретных. Палатки строились по определенному образцу - они были равендучными, «белого цвета, величиной по образцу, с одними зелеными змейками». Крепились палатки в почве деревянными кольями. Ремонт и постройка походных палаток осуществлялись в особых швальнях.

Офицерская походная палатка официально не отличалась от солдатской. Но «палатки давались офицерам не всегда - все зависело от расположения полкового командира». Очень редко палатка была подбита сукном, что, однако, представляло значительные преимущества - «днем не жарко, а ночью не холодно». У входа в палатку начальника отряда стоял его значок.

В походных палатках офицеры укладывались на земле (или на выложенном камнем полу), на бурке (иногда поверх кучи травы), ковре или войлоке, под голову подложив седло или шинель, солдаты шинелью укутывались. В отсутствие укрытия, будучи налегке, солдаты ложились спать группами под открытым небом. Некоторые рыли ямки, где и укладывались по двое или трое - одна шинель служила матрацем, другие одеялом. Офицеры завертывались на голой земле в бурки «вместо постели и одеяла». Никто на ночь не раздевался, спали одетыми.

Походными кроватями практически никто (за исключением генералитета и прикомандированных офицеров) не обзаводился: «это предмет роскоши, без которого обойтись можно». Заменой постели служили стволы фруктовых деревьев, переплетенных виноградными лозами.

В Даргинском походе главнокомандующий князь М.С. Воронцов приказал палатки разодрать на портянки, обувь солдатам и на бинты для раненых, а колья сломать. Источники со стороны горцев, однако, полагают, что русские «принялись сжигать свои палатки. Осталось из их палаток только около 27 штук».

Однако, палатки являлись слабым укрытием от холода и сырости (для чего офицеры иногда подогревали их спиртом). К тому же, не всегда палатки присутствовали в войсках в достаточном количестве, и условия бивака становились более тяжелыми. Так, во время осады Анапы (1828 г.) войска стояли на биваках под солнцем, не имея ни палаток, ни возможности укрыться в тени деревьев. Только для подвижного лазарета было разбито несколько больших наметов из корабельных парусов.

Согласно уставу, комиссариат должен был переменять войскам, находившимся в непрерывном походе (то есть формально все полевые полки ОКК), палатки (стоимостью 18 руб.) каждые полгода. В действительности же, летом солдаты (и офицеры) проживали или под открытым небом, или в наскоро поставленных мазанках, землянках, шалашах («балаганах») из подручных материалов: веток и виноградных лоз, досок, хвороста, сучьев и кукурузной соломы. В отсутствие материалов балаганы делали из шинелей (солдаты) или из кож, войлоков, бурок и рогож (офицеры).

Когда наступало холодное время года, войска приступали к постройке землянок. Зимние землянки «выстраивались довольно просто, - вспоминал В.А. Потто, - вырывали квадратную или продолговатую яму, глубиною в полтора или два аршина (1-1,4 м - М. Н.) и над поверхностью земли выводили невысокие стены, из плотно сложенного булыжника, с проделанными отверстиями для окон; потом накладывали балки поперечные и продольные, которые сверху заваливались соломой или скошенным хлебом, заменявшим потолок. На солому присыпали толстый слой земли и, наконец, крышу и стены обкладывали навозом». В углу складывали из песка и глины печь, кровати заменяли походные вьюки, стены обтягивали холстом или выкладывали дерном либо камнем, пригоняли двери. «Дома» старших офицеров крылись тесом, у них имелись полы и стеклянные кона. Стоимость постройки такой армейской землянки («сакли») зависела от региона, в случае отсутствия леса-до 10-30 рублей серебром.

Зимою войска тоже иногда квартировали в постоянных постройках. Поэтому лагерные палатки (в которых могли устраивать даже баню) оставались в строю не шесть месяцев, а полтора года, выдача же новых считалась «роскошью».

Таким образом, походный лагерь обычно разбивали в том же порядке, как двигался отряд. Посередине его помещался обоз, по периметру зажигались костры. Палатки строились по определенному образцу, офицерский вариант не отличался от солдатского. Походных кроватей практически ни у кого не было, их заменяли бурки и шинели. Палатки являлись слабым укрытием от холода и сырости и не всегда присутствовали в войсках. В таком случае солдаты и офицеры проживали или под открытым небом, или в мазанках, землянках (в холодное время года), шалашах («балаганах») из подручных материалов.

«Вы, горожане, постигнуть не можете, каким неудобствам подвержен военный Кавказец! - восклицал А.А. Бестужев-Марлинский. - Как дорого ему обходится малейшая безделка, и сколько здоровья уносит у него недостаток всех удобств!»

Согласно правилам 1854 г., задача уборки раненых с поля боя возлагалась на особо выделенных людей (по восемь рядовых с унтер- офицером в батальоне). Полку полагалось иметь восемь лазаретных фургонов (большие лазаретные и палаточные повозки выделялись желтым цветом). В семи были заготовлены тюфяки, одежду и подушки для раненых, а в восьмом везли лекарственные средства и необходимые для перевязок вещи.

Однако на Кавказе существовали свои правила. Раненых (которые не могли сами двигаться) здесь из боя выносили на носилках. Для переноски этих носилок требовалось по 4, 6 или даже 8 человек, но не заранее определенных, а просто оказавшихся поблизости и взятых «из фронта» (строя).

В отсутствие носилок раненых укладывали на шинель, натянутую между двумя ружьями, которые могли нести всего четверо человек. Еще один вариант приспособления для переноски: раненые были положены на лубки и фиксировались на концах с помощью веревок, платков, древесных прутьев и др.

Для раненых в экспедиции формировался особый транспорт, который обычно состоял из нескольких десятков арб, взятых в соседних аулах, и полковых повозок. В начальной период Восточной войны, в сражениях с турками, большой некомплект в медицинской части войск привел к нехватке лазаретных повозок в начальный период военных действий. Так, после битвы при Баяндуре (1853 г.), из-за полного отсутствия данных повозок, раненых пришлось нести на руках 15 километров в Александрополь, а оттуда доставлять в госпиталь на орудийных лафетах. То же самое происходило и после сражения на Чингильских высотах (1854 г.).

Однако, в 1854-1855 гг. медицинское обслуживание армии было несколько усовершенствовано. Кроме уставных фур и носилок, с этой целью стали привлекать арбы (из-под провианта), и повозки.

В сопровождение раненых выделялась колонна с артиллерией и казаками. На каждых трех человек полагалась одна арба, как для офицеров: обыкновенно на нее помещали одного тяжело раненного и двух с более легкими ранами. К рогам или ярму быков с одной стороны, а с другой стороны - к арбе, привязывали иногда носилки для того, чтобы тряска была менее ощутима. На самой же арбе, на сене или соломе, располагались двое оставшихся.

В Даргинской экспедиции 1845 г. раненых и больных, однако, везли на носилках (менее слабых - верхом), которых полагалось по две на роту и дополнительно по две на батальон. Объясняется это тем, что весь колесный транспорт, следовавший до определенного времени с войсками, был оставлен в крепости Внезапной, и войска (весь багаж которых помещался теперь на вьюках) получили его, только выйдя назад с гор.

Таким образом, раненых из боя выносили на носилках. Для них формировался особый транспорт из расчета одна арба на одного офицера или на трех рядовых.

Исследовав проблему, можно сделать следующие выводы:

1. Обозы создавались с целью обеспечения войск всем необходимым в походе. Штаты русской армии тщательно фиксировали общее количество повозок и лошадей в полковом/батальонном обозе, устанавливали их номенклатуру, распределяли их функции - лазаретные, патронные, провиантские, под инструменты, казну и архивы. Офицерам были разрешены вьючные лошади и, по возможности, повозки, число которых могло быть ограниченным.

2. Отличительной чертой походного снабжения было то, что значительную часть провиантских запасов русские войска везли в обозе или на себе. На месте войска добывали лишь скот, дрова, фураж. В европейской войне недостаток в продовольствии, систематически заготовленном, но несвоевременно доставленном, мог быть устранен реквизициями. Но в войне на Кавказе войска были лишены этого способа продовольствия солдата. Даже в топливе, для варения пищи и обогрева, встречался недостаток, а «продовольствие для лошадей» нередко приходилось подвозить в отряды издалека, «из своих пределов». Следовательно, войска были вынуждены возить запасы с собой, а это вело к перегрузке войсковых обозов, их громоздкости, что в свою очередь уменьшало маневренность войск, сокращало срок похода.

На марше обоз, как правило, следовал за главными силами отряда, к нему назначалось особое прикрытие. Большие обозы сковывали подвижность и маневренность войск, составляя слабую сторону горных экспедиций. Но без них войска не могли обойтись, особенно, если отряд находился вдали от своих баз. В горах повозки заменялись вьюками (на лошадях), число которых не регулировалось уставами. В начале 1860-х гг. походный обоз кавказских войск был ограничен до минимума и полностью состоял теперь из вьюков, число которых было сокращено до предела.

3. Пехотные офицеры по обычаю на Кавказе в походе и бою передвигались верхом. Кроме верховой лошади, офицер располагал еще одной вьючной (или несколькими лошадьми). Декабристы на Кавказе, будучи довольно близки к офицерам по своему положению, тоже были в экспедициях верхом и могли себе позволить вьючную лошадь для вещей, а также собственные палатки, дома и слуг.

4. Перед каждым походом необходимые запасы продовольствия частью скупались у местного населения (в частности, скот для мясной порции, а также фураж), частью заготовлялись силами самих полков, частью доставлялись в войска (на казенном, вольнонаемном - этот вид перевозки преобладал в кампаниях 1828-1829 гг. - или земском транспорте) из провиантских магазинов (складов). Заготавливался (собственно в обозе, не считая припасов на людях) десятидневный (который при необходимости растягивался еще на четыре дня) или двадцатидневный провиант. Нанимались туземцы-вожатые, с лошадью и вьюком («черводары»). Также, для переброски продовольствия в войска (на арбах и вьюках) привлекалось в силу соответствующей повинности или за плату местное население Закавказья и Осетии.

5. Питание войск в походе осуществлялось следующим образом. Офицеры должны были питаться за свой счет, покупая провизию у маркитантов - специально причисленных к полкам торговцев. Чтобы избавить офицеров от затруднений при покупке припасов, с 1827 г. было признано необходимым отпускать каждому из них во время кампании солдатский паек. Даже в стесненных обстоятельствах военной экспедиции офицеры старались устроить свой быт по возможности комфортно. Типичная офицерская походная трапеза на привале состояла из холодной закуски, которую запивали чаем или спиртным.

Питание солдата составляли ржаные сухари с водой (или водкой), мясная пища (говядина, баранина или солонина). Сухарям в полевых полках на Кавказе отдавали предпочтение как продукту уже готовому, менее подверженному порче и более удобному для перевозки. Необходима была и горячая пища: готовили традиционную кашу («рябок» или «тюря») - толченые сухари, засыпанные в кипящую воду. Именно каша с сухарями составляла основу питания солдата в походе. Есть также упоминания о варке щей и печении хлеба в походе, когда отряд долгое время оставался на одном месте. Яблоки, груши, вишни, огурцы и арбузы служили «неуставным» добавлением к привычной пище.

В отличие от войск, расположенных в России, особенности Кавказа привели к тому, что выдача приварочного (винного и мясного) рациона в экспедиции и на государственных работах известна с конца 1810-х гг., «ермоловского» времени. Заменой мясу в постные дни служила рыба.

6. Уровень развития техники в первой половине XIX в. и условия Кавказского театра военных действий принципиально не позволили бы даже при идеальной работе администрации доставлять в войска все необходимое в период передвижений. Нужно принимать во внимание и потери вследствие растрат, воровства, а также плохой транспортировки. Вследствие этих причин нехватка продовольствия (в первую очередь сухарей) часто парализовала действия русских войск на Кавказе. Особенно часто это случалось, если войска действовали достаточно далеко от своих баз, не озаботившись устройством коммуникации и опорных пунктов. Неудовлетворительное обеспечение сказывалось и на боеспособности частей, что иногда приводило к мародерству. Таким образом, ситуация в кавказских провиантских комиссиях отличалась теми же недостатками, что и в комиссариате.

7. Важным источником дополнительного рациона солдат на Кавказе и дополнительным стимулом к участию в походах служили экспедиции против горцев. Разнообразить походную пишу можно было с помощью оставленных горцами или отбитых у них при взятии аулов и опустошении непокорных земель скота, домашней птицы, запасов провианта, фруктов, овощей. К данному опустошению неприятельских припасов начальство относилось снисходительно, полагая его своеобразной наградой. Поэтому такую военную добычу нельзя считать мародерством. Была разработана особая система дележа добычи. Съестные припасы, вино, зелень, дрова могли продавать войскам и местные жители.

8. Походный лагерь обычно разбивали в том же порядке, как двигался отряд. Посередине его помещался обоз, по периметру лагеря зажигались костры, указывающие месторасположение войск. Палатки строились по определенному образцу, офицерский вариант не отличался от солдатского. Походных кроватей практически ни у кого не было, их заменяли бурки и шинели. Палатки являлись слабым укрытием от холода и сырости и не всегда присутствовали в войсках. В таком случае солдаты и офицеры проживали или под открытым небом, или в мазанках, землянках (в холодное время года), шалашах («балаганах») из подручных материалов.

Для раненых в экспедиции формировался особый транспорт, который обычно состоял из нескольких десятков повозок - по одной на каждого офицера или на трех рядовых.

 

Автор: Нечитайлов М.В.