13.12.2012 7137

Обмундирование русской армии в период кавказской войны (1817-1864 гг.)

 

Особенности русского военного костюма являются составной частью еще недостаточно изученного военного быта. Как утверждает один из отечественных исследователей: «Общественная жизнь и бытовая повседневность образуют две нераздельные стороны единого целого Повседневный быт, таким образом, связан с историей общества и может быть использован как источник для ее изучения». Под этим углом зрения необходимо рассматривать и историю русского военного костюма.

С военными мундирами была неразрывно связана жизнь русского общества первой половины XIX века. Время Александра I и Николая I - апофеоз развития военного костюма, «культ мундира». В этот период «строгость в точном соблюдении формы одежды доведена до крайности», строго регламентировались всевозможные мелочи мундира: «В мундирах выпушки, погончики, петлички».

Правители государства проявляли постоянное и пристальное внимание к обмундированию своей армии. Таким был подход Александра I к военному быту. Его преемник, по словам военного министра Д.А. Милютина, также «лично интересовался этим предметом и знал до тонкости все мельчайшие подробности по этой части».

В связи с подобным отношением к форме одежды необходимо отметить, что феномен русского мундира нельзя рассматривать только как явление материальной культуры, предмет материально-вещевого снабжения. Это было не просто изделие портного, но и, по выражению публициста начала XX века, «вещественный знак невещественных отношений» - многозначный символ, напоминавший о боевой доблести, чести и высоком чувстве воинского товарищества.

Любая одежда, кроме чисто утилитарных функций, несла на себе функцию знакового механизма социальной среды или культуры. Надевая тот или иной костюм, человек, пусть даже неосознанно, показывал свое социальное положение. Вещь определяла место человека в обществе, определяла его поведение, его поступки (ср. ниже образ «солдатской шинели» разжалованного). «Мне казалось, что, отняв у меня мундир, у меня отняли все», - признавался декабрист С.И. Кривцов.

Военное обмундирование в этом смысле отличалось от гражданского костюма (помимо определенного консерватизма, ввиду традиций и массовости изготовления, и особенностей, связанных с функциональным назначением) тем, что его знаковые функции были регламентированы формальными документами.

Мундир напоминал об исключительной, ни с чем не сравнимой почетности статуса военного. Более того, он и давал человеку право на подобный почет, тем самым во многом формируя характер человека, носящего мундир. «Час этот, проведенный у Ермолова, поднял меня в собственных глазах моих, и выходя от него, я уже с некоторой гордостью смотрел на свою солдатскую шинель», - так запомнился декабристу М.И. Пущину визит к А.П. Ермолову. Еще один декабрист, А.О. Корнилович, с гордостью называл ее «моей»: «в таких же солдатских шинелях, какова моя». И другой взгляд: «Он (А.И. Одоевский - М.Н.) носил свою солдатскую шинель с тем же спокойствием, с каким выносил каторгу и Сибирь - с той же любовью к товарищам, с тою же преданностью своей истине, с тем же равнодушием к своему страданию. Может быть он даже любил свое страдание». Знаменитая толстая суконная шинель (в сочетании с фуражкой) «государственных преступников» стала чем-то вроде символа для декабристов на Кавказе, солдатским мундиром, которым многие из них имели право гордиться. «В своей солдатской шинели», подчеркивает А.С. Гангеблов, М.И. Пущин «присутствовал на военных советах у главнокомандующего» и «распоряжался в отряде как у себя дома».

Воспитательный для военнослужащих эффект, когда мундир представал уже не вещью, но символом высокой идеи, был очевиден. Поэтому значение мундира поднимал еще Петр I, первым провозгласивший, что право носить форму русской армии - честь, выпадающая не каждому.

Таким образом, «культ мундира» (апофеоз развития военного костюма, связанный с эпохой Александра I и Николая I) имел и другую, не столь формальную сторону. Военный мундир являлся носителем знакового механизма социальной среды, многозначным символом (регламентированным формальными документами), напоминавшим о боевой доблести, чести и высоком чувстве воинского товарищества, об исключительной почетности статуса военного в обществе.

Говоря о развитии русского военного костюма, следует отметить, что двумя его основными особенностями являлись функциональность и традиционность, т.е. использование того или иного вышедшего из употребления форменного элемента в связи с определенными историческими событиями, традициями, наконец, как видимого знака отличия или награды. Кроме того, форменный костюм играл значительную роль для развития духа корпоративности, особого чувства единства тех, кто носил мундир той или иной воинской части. Мундир такой отдельной части - полка, отдельного батальона, батареи - нес особую смысловую нагрузку. Прежде всего, это был символ ее индивидуальности, ее неповторимого духа, который «считал каждый за счастье и особую честь носить». Любовь к своей полковой униформе была типичнейшей чертой русских военных.

«Особенные обстоятельства войны, - отмечал историк и участник Кавказской войны Р.А. Фадеев, - развивали в кавказских полках, в самой сильной степени, дух военной семьи, гордость своего полкового мундира». Между частями ОКК шло непрекращающееся соревнование в доблести, принимавшее порой крайние формы. «Настоящие» кавказские полки были проникнуты корпоративным духом, солдаты и офицеры быстрее овладевали навыками горной войны. Мундир же мог помочь сохранению и развитию «своеобразного характера» воинской части. А он, утверждал, основываясь на опыте Кавказской войны, Р.А. Фадеев, доказывал «развитие нравственной силы, связывающей людей в одной целое». Без единого же «духа, проникающего какое ни есть отдельное общество, нельзя ожидать ничего особенного ни в войне, ни в мире».

В результате, ОКК отличался не столько географической обособленностью, сколько специфическими условиями своей боевой службы. Кавказские войска, при «очень строгой» дисциплине, имели «очень своеобразное и отчасти смутное понятие о форме» (Г.И. Филипсон). Поэтому регламентную форму одежды войска ОКК соблюдали (но именно «отчасти») только на смотрах, в мирное время, пока не выступали в поход. Начальство, как правило, не стесняло инициативу подчиненных в модернизации своего костюма применительно к походным условиям, т. к. само на опыте испытало, что значит экипировка, созданная в кабинете.

Исходя из вышеизложенного, можно выделить следующие причины, побуждавшие к отклонениям от регламента в форме одежды ОКК:

1. Необозначенные или недостаточно четко обозначенные регламентом взаимоотношения между военнослужащими, являющиеся существенными с точки зрения отдельных социальных подгрупп.

2. Мода: военный мундир следовал моде и общему стилю гражданской одежды той или иной эпохи, являясь своего рода механизмом ее распространения. На эволюцию мундира воздействовали также экономические возможности государства, национальные традиции костюма и т. д. Однако и сам военный костюм оказывал обратное влияние на гражданскую моду и одежду.

3. Приспособление к конкретной военно-бытовой обстановке.

Таким образом, приходим к выводу, что определяющим фактором на сущность и качество военного костюма и снаряжения русских войск на Кавказе были особенности данного региона.

Кавказские природно-географические условия армейского существования были достаточно сложны. География Кавказа определяла два наиболее трудных способа ведения действий - войну в горах и лесах с подвижным, смелым и воинственным противником, горскими народами. Между тем Кавказ с географической точки зрения характеризовали сильно пересеченная местность, изобилующая многочисленными бурными реками, труднодоступными горными вершинами, непроходимыми лесами. Как справедливо замечал И. Бларамберг, «их (горцев - М.Н.) там очень трудно достать». Трудности содержания на данной территории войск усугублялись плохими дорогами, за немногими исключениями доступными только для одной пехоты, поскольку проезжие дороги проходили по долинам.

Кавказский климат, где «солнце, воздух, вода вооружились против нас», отличался большими амплитудами суточных и сезонных температур. Удушающая («необыкновенная») дневная жара (до 40°С в тени) сменялась морозной ночью. Легкий ветер превращался за короткое время в шквалистый ураган с мокрым снегом. Все это способствовало росту болезней. «Если бы люди могли гнить и уничтожаться от дождей так, как их платье, то Отдельный Кавказский корпус никогда бы не существовал», признавал кавказский ветеран. При таких обстоятельствах униформа кавказского солдата требовала особой универсальности.

Таким образом, среди причин, побуждающих к отклонениям от регламента в форме одежды, безусловно, главенствовала последняя, перечисленная нами причина, а именно - адаптация к конкретной боевой обстановке. Определяющим фактором на сущность и качество военного костюма и снаряжения русских войск на Кавказе были тяжелейшие условия ведения войны в этом регионе. То, что изменения в их экипировке зависели в первую очередь именно от местных условий, подтверждает опыт других армий в колониальных войнах того времени.

В то же время, с учетом изложенных выше природно-климатических условий кавказского региона, становится ясным, что, при всей внешней привлекательности, русская военная форма при ношении вызывала большие неудобства, была рассчитана лишь на парады и смотры и плохо защищала от непогод с учетом постоянной боевой жизни. Мундиры с короткими фалдами и узкие панталоны были крайне неудобны, сапоги с короткими голенищами годились только для учений и домашнего обихода, а белая амуниция, размокая во время дождей, портила одежду потеками и требовала постоянной чистки.

Создатели солдатского снаряжения также мало заботились о его облегчении или удобстве. Так, «вся дорога была усеяна патронами, растерянными нашими солдатами во время ночной перестрелки, что ясно доказывало нелепость подсумка - привешенного позади спины». Груз снаряжения тоже тяготил солдата. Ружье весило 18 фунтов, патронная сума - 6 фунтов, ранец, шинель и сухарный мешок - 25 фунтов. Персидский военачальник принц Аббас-Мирза, увидев в Тавризе русские пехотные ранцы, «покачав головою, сказал: “Удивляюсь, как могут эти люди носить такую тяжесть в жар и продолжительность маршей: вес этого мешка составляет вес вьюка моего кавалериста”.

В целом, вся форменная одежда кавказского солдата в 1799-1846 гг., даже с учетом ее изменений в духе времени, вызывала в походе большие затруднения для сохранения ее в надлежащей опрятности. Эта громоздкая и неуклюжая униформа, в которой было «ни сесть, ни нагнуться», никогда не была направлена на то, чтобы, после определенного упрощения ее деталей, можно было увеличить подвижность солдата и доставить ему удобства в походе и в бивуачной жизни. «Попробуй, - писал очевидец, - надеть шинель и кивер, и ранец, да и суму с пулями нашего калибра, и ружье, да поди и погуляй - недалеко дойдешь».

Форменная одежда не была рассчитана на ведение военных действий на Кавказе. С учетом того, что стоявшие здесь войска большую часть года находились в походах, работах и движениях «по трудным утесам, стремнинам гор и по лесам», они испытывали серьезную нагрузку на одежду, амуницию, особенно обувь. Так, в июле 1837 г. генерал-адъютант Г.В. Розен доносил, что чины отряда генерал-майора Фези, «после двухмесячного беспрестанного движения по самым трудным гористым местам, после тяжелых работ для проложения дорог и после кровавых боев», «износили одежду и обувь почти совершенно». Во время походов, на всех дневках и почти на каждом биваке шла «поправка ободранных держи-деревом одежд и починка пострадавших сапогов».

После каждой кампании войскам приходилось чинить и ремонтировать изношенное обмундирование и обувь, обновлять всю амуницию. Тем не менее, многие мундиры и шинели, не выслужившие сроков, изнашивались в ходе военных действий так, что не могли быть исправлены даже в швальне (мастерской по ремонту и шитью обмундирования).

Командованию приходилось идти на определенные уступки. В походе войска мундиры надевали крайне редко. Строевой кафтан обычно хранился в ранце, и приказ надеть его для смотра или торжественного вступления в город вызывал излишнюю суету и недовольство среди солдат. «Началась у нас страшная суматоха, - замечал современник, - т.к. велено было быть в мундирах; стали чиститься, подбеливать амуницию, зашивать прорехи; в смущении ожидали мы гонки за свою неказистую наружность». В Херсонском гренадерском полку на смотре 1828 г. в Тифлисе «все крепко обносившееся» спрятали вглубь колонны, поскольку их выгоревший на солнце, потрепанный и залатанный в ходе долгой Персидской кампании мундир мало напоминал форменную одежду.

Следовательно, свои мундиры солдаты сохраняли «гораздо более, нежели шинели, которые к исходу второго года становятся уже очень ветхи, а на третий представляют большею часть одни лоскутья». Поэтому в ноябре 1837 г. срок ношения мундира с зимними панталонами и шинели был изменен. Первым вещам его увеличили до трех лет, последним - уменьшили до двух лет, кроме линейных батальонов и артиллерийских гарнизонов. В 1841 г. данные сроки ношения одежды были распространены на войска Черноморской береговой линии, а через два года и на все остальные части ОКК, кроме драгун и (до 1846 г.) топографов.

Эта мера была направлена на улучшение условий ношения войсками ОКК шинели - одного из самых употребляемых и, не будет преувеличением сказать, самых популярных предметов солдатского гардероба. В то же время она призвана была облегчить починку изношенного обмундирования, обуви и амуниции, которую приходилось проводить в полках после каждой военной экспедиции.

Здесь необходимо отметить, что интендантское ведомство (Комиссариатский департамент Военного министерства, ведавший обеспечением армии) исполняло свою работу на Кавказе по большей части неудовлетворительно. Амуничные деньги полки получали не всегда своевременно, не говоря уже о годовых вещах. Согласно формулировке официальных документов, солдаты «почти совершенно сделались наги и босы». Так, 17-й егерский полк в 1802 г. продолжал носить кафтаны, выданные в начале 1799 г. При этом «некоторые пощеголеватее егери хотя и сделали для себя по достатку мундиры, другие же половину оных, а третьи одни рукава, отчего и выходит, что дыр нет, но весьма на них скверно смотреть».

А.П. Ермолов сообщал в Петербург: «Никогда из Дмитровского депо не присылают во-время аммуниции, никогда не доставляют полной. Ежели пришлют сукно, не отпустят подкладки. Теперь потому остановлены выбранные из Нижегородского дратунского полка люди, что не пришла аммуниция и одеть нечем. Весною отправлю в самое лучшее для дороги время». «Комиссары - адские силы недавно только прикрыли наготу нашу, - жаловался Ермолов месяц спустя. - Если они рассчитывают на благосклонный климат, то хотя нет у нас зим, но есть дожди и ненастье». Вот как описывал кавказский офицер вещевое довольствие ермоловских войск. «Оно получалось из Ставропольской комиссии, куда полковые приемщики из Закавказья с пешими командами отправлялись в сентябре месяце для получения аммуниции на следующий год, и часто для пополнения вещей, недобранных еще, по милости комиссии, за прошлое время; в полки же возвращались приемщики на арбах и больше вьюках в июне и июле месяцах следующего года, то есть полгода спустя после назначенного срока для довольствия, когда рубахи и сапоги износились в прах, а мундиры были в заплатах, да еще нужно было время для их постройки. Ермоловские протесты по этому предмету были бессильны в Петербурге».

И.Ф. Паскевич при осмотре нашел весь корпус в жалком состоянии. Памятна первая встреча Паскевича с Ширванским полком. Вернувшись после перехода по кавказским горам, полк вступал в Тифлис. И.Ф. Паскевич смотрел на их прохождение: многие не имели панталон и шли в лаптях или в азиатских чувякях (обычное дело для кавказских солдат). Командующий пришел в ярость и прогнал полк с глаз долой, сделав выговор начальству. Иван Федорович писал царю: «Кавказские войска находятся в совершенном беспорядке: они необученные, оборванные, грязные, в ветхих, покрытых заплатами мундирах без пуговиц, в брюках разного цвета (в Ширванском полку и вовсе без таковых), с изорванными ранцами, вместо портупей - веревочки Выучки нельзя от них требовать, ибо они ничего не знают».

Но здесь И.Ф. Паскевич критиковал тот обычный порядок, который установился на Кавказе задолго до него, остался (фактически) при нем и процветал после него. Действительно, генерал упирал на «строгое требование служебной формальности, несмотря на то, что войска были в постоянном движении до января месяца под открытым небом, не видя квартир полгода. Разумеется, в таком положении, запачканные грязью, в изорванной амуниции, войска были неказисты; в сердцах он нередко говорил солдатам: “Мне стыдно показать вас неприятелю”. Но строгих наказаний или исключений из службы не было». Из результатов инспекторских смотров в декабре 1826 г., видно, что войска по большей части не получали нового обмундирования за последние годы. Но виновниками этого, конечно, были не полковые командиры (хотя и не всегда упускавшие возможность обогатиться за счет своих подчиненных), а система снабжения.

Только во второй половине 1850-х гг., при главнокомандующем князе А.И. Барятинском, снабжение кавказских войск значительно улучшилось. Были пополнены и благоустроены склады в Петровске (левое крыло Кавказской линии и Закавказье), удвоены оборотные запасы вещей в Ставропольской и Тифлисской комиссариатских комиссиях. Тогда же были изменены сроки поставки вещей, а сам способ доставки их в полки изменен с сухопутного на водный и был принят на счет казны. Однако, необходимо подчеркнуть, что все эти меры относятся уже к последнему десятилетию войны. Кроме того, в воспоминаниях современников по-прежнему говорится о замене новых вещей старыми на складах, выдаче вещей неудовлетворительного качества, случаях хищения обмундирования, так и не поступившего в полки, т.е. о прежних недостатках системы.

На Кавказе перемены в форме одежды производились последовательно, по мере выслуги сроков, особенно кожаного снаряжения и ранцев. Так, например, положенные пехоте 11 февраля 1826 г. для ношения под панталонами «черные, суконные полуштиблеты, застегивавшиеся пятью или шестью небольшими, медными пуговицами», на практике, похоже, шились из любого сукна, оказавшегося под рукой. Иначе трудно объяснить наличие в 40-м егерском полку 20-й дивизии к 1830 г. «щеблетов красных». В драгунских полках вместо чемоданов солдатские вещи укладывали в более практичные и удобные седельные подушки.

Но если даже полученное обмундирование находилось в идеальном состоянии, вскоре оно приходило в негодность. Беспрестанные передвижения и необходимость совершать их всякий раз со всем своим багажом не позволяли солдатам (как и многим младшим офицерам) делать запасов белья, обуви, вещей, принуждая их довольствоваться только тем необходимым, что можно было поднять на себе. Главная забота начальства в походах была обращена на перевозку провианта. Поэтому солдатам воспрещалось класть на артельные повозки запасную одежду, которую им приходилось носить в ранце, то есть, конечно, в минимальном объеме. Та же одежда, что была на них, быстро изнашивалась.

В целом, состояние обмундирования и амуниции кавказских войск претерпевало ярко выраженные циклические колебания от очень плохого до относительно благополучного. Согласно официальному рапорту, во время отступления русских войск из Хунзаха, «воспоминания 1812 года превращались в действительность, особенно, когда в группе солдат являлись с куском брезента или рогожей вместо плаща, и в калошах из куска сырой кожи или войлока на ногах вместо сапог».

На общем фоне некоторые воинские части умели постоянно поддерживать очень неплохой, иногда даже щеголеватый внешний вид, а другие с таким же постоянством одевались подобно толпе оборванцев. Так, по словам Н.Н. Муравьева, Херсонский гренадерский полк всегда отличался образцовым внешним видом, Ширванский же пехотный полк был всегда «замарашками». Тем не менее, на боевых качествах полков это никоим образом не отражалось.

Таким образом, следующей причиной появления отклонений от регламента в области форменного мундира можно назвать неудовлетворительную работу службы снабжения войск. Нарушение формы одежды носило вынужденный характер. И солдат, и офицер должны были приспосабливаться к окружающему их миру, находить способы улучшать свой внешний вид, и делали это в основном самостоятельно. Отход от установленных образцов обмундирования диктовался в первую очередь необходимостью.

Отход от регламента отнюдь не делался с целью продемонстрировать что-либо окружающим. Но даже те отклонения, которые воспринимались людьми, сделавшими их как чисто утилитарные, как способ приспособления к конкретной обстановке, несли в себе знаковые функции. Например, если в расположение войск, находящихся длительное время на определенном театре военных действий, попадал человек, служивший в другом месте (на Кавказе это были т.н. «фазаны», прикомандированные офицеры), он однозначно идентифицировался как «чужак». Это происходило благодаря отсутствию деталей одежды, признанных удобными в данной обстановке и присутствию других, парадных элементов костюма - хороший сюртук, шарф и белые перчатки.

Кавказские войска издавна выработали такую отличительную особенность определять в своей среде командиров-»новичков», сразу же угадывая все напускное, искусственное в их внешнем облике и подвергая его насмешкам.

Но этот же принцип действовал и в другую, «обратную» сторону. Так, появление в конце 1846 г. в Петербурге двух адъютантов М.С. Воронцова в фуражках, но при гвардейских адъютантских мундирах, произвело настоящий фурор «в салонах и на улицах, где военный в фуражке был тогда чудом для всех. Начальство гвардейского корпуса заявило, что приезжие, числясь в гвардии, должны следовать форме гвардейской, а не кавказской; князь Воронцов выразил противное мнение и, наконец, победа осталась за фуражками, к великому соблазну служак-формалистов».

Понятие формы одежды (в буквальном смысле слова) на Кавказе и в Петербурге включало в себя совершенно разные аспекты. Практичность, функциональность и удобство в Кавказском корпусе были противопоставлены строгому следованию регламенту в армейских и гвардейских частях России. Данное отношение к форме, букве устава, присланные из гвардии офицеры безуспешно пытались закрепить и на Кавказе собственным примером.

Кавказская война с первых же дней изменила повседневную жизнь армии, создала совершенно новый быт, полностью противоположный порядкам мирного времени, новый стиль и темп жизни. На войне само собой отпадало, исчезало множество ненужных, но в мирное время обязательных деталей армейской жизни. На войне, вспоминал известный военный врач Н.И. Пирогов, «мелочность, весь хлам приличий, вся однообразность форм исчезает». Между принятыми в столице приказами и постановлениями о том или ином изменении во внешнем виде армии и действительностью военного походно-повседневного быта «лежали время, расстояния, финансы, климат, военные действия, наконец, люди». В результате постоянной войны совершенно менялся весь облик кавказского солдата. Во время летней жары и солдаты, и офицеры стремились одеваться как можно легче, не особенно считаясь с уставом. Но, так как природные условия Кавказа отличались резкими перепадами температур, зимой теплая одежда становилась предметом первой необходимости.

Примером отношения кавказских войск к форме одежды стал Императорский смотр 1837 г. Так, начальник отряда А.А. Вельяминов «просил озаботиться тем, чтобы нижние чины и офицеры имели одежду и вооружение по форме. Регулярные войска исполнили это приказание по крайнему разумению». Вся подготовка (с дозволения корпусного командира) состояла только в постройке новых фуражных шапок с козырьками. В них (плюс мундиры и ранцы у солдат, и сюртуки и шарфы у офицеров) они предстали перед Николаем I в Геленджике 20 сентября. Было велено, чтобы все прикомандированные офицеры были непременно в полной парадной форме - они поспешили выписать из Петербурга или Москвы мундиры и шапки, но не успели к смотру. В довершение всего дул сильный ветер, а потому каждый перехватывал фуражку, чем мог, чтобы удержать ее на голове - «кто белым или пестрым платком, кто ремешком, кто придерживал рукою, кто напяливал ее на уши так, что и носа не видать за козырьком».

Другой пример. Застав Ширванский полк, прибывший под Ахульго для участия в осаде (июль 1839 г.), офицер Генерального штаба Д.А. Милютин «был несколько удивлен, увидев, что все, от полкового командира до последнего солдата, заняты чисткою и переодеванием» перед вступлением в лагерь.

Офицеры всегда носили на Кавказе сюртуки без эполет, что было несомненным нарушением устава. Любопытно, что одна из картин Г.Г. Гагарина все же показывает эполеты на сюртуках офицеров пехоты и инженеров. Но это едва ли не единственное свидетельство их употребления в походе.

Первоначально к старшему офицеру по делам службы прибывали в мундире и при шарфе. Не разрешалось быть при этом в фуражке, сюртуке без эполет и без шпаги. Но к 1840-м гг. явиться к начальству в домашнем костюме, т.е. не только без эполет, но и без сюртука, в архалуке, не считалось предосудительным. Для высшего командования застегивались три верхние пуговицы на сюртуке, и можно было добавить шарф. В ермолке кавказский офицер даже танцевал на балу.

Иностранные очевидцы с удивлением отмечали, что «кавказские войска хотя одеты некрасиво, но своим видом умеют внушать уважение неприятелю». Иными словами: «С свойственною кавказскому солдату своеобычностью», в амуниции, «до которой будто не прикасалась пригонка». Следует сравнить данный обычай «своеобычности» со «всевозможною опрятностью» лейб-гвардии Сводного полка на Кавказе. Гвардейцы олицетворяли столичный лоск, рутину и «застегивание на все пуговицы». Напротив, на Кавказе была реальная бытовая, т.е. настоящая жизнь, где никто не устраивал проверки соответствия обмундирования, снаряжения и вооружения установленным образцам.

На основании вышеизложенных фактов можно сделать следующие выводы.

1. Отдельный Кавказский корпус, всегда оценивавшийся военными специалистами как самое боеспособное соединение русской армии, отличался не столько географической обособленностью, сколько специфическими условиями своей боевой службы и, в результате, специфическим внешним видом. Условия Кавказской войны не только не подавили, но и наоборот, воспитали в кавказских войсках высокий боевой дух, морально-психологический климат в войсках.

Современников поражала простота в общении начальников с подчиненными, что было типично для Кавказа, но противоречило тогдашним принципам русской армии. Кавказские начальники, за редким исключением (В.О. Гурко, А.И. Красовский, И.Ф. Паскевич), не стесняли и приветствовали инициативу подчиненных в модернизации своего костюма применительно к походным условиям.

2. Форменный костюм являлся носителем знакового механизма социальной среды, многозначным символом, напоминавшим о боевой доблести, чести и высоком чувстве воинского товарищества, об исключительной почетности статуса военного в обществе. Мундир играл значительную роль для развития в кавказских полках духа корпоративности, особого чувства единства. Униформа той или иной части ОКК несла особую смысловую нагрузку. Это был символ индивидуальности воинской части, которым гордился и солдат, и офицер, что позволяло сохранять и поддерживать боевой дух, «своеобразный характер» полков Кавказского корпуса.

3. Среди причин, побуждающих к отклонениям от регламента в форме одежды, главенствовало приспособление к конкретной обстановке. Определяющим фактором на сущность и качество военного костюма и снаряжения русских войск на Кавказе были горно-лесная война, подвижный противник и климат. Тяжелейшие условия ведения вооруженного конфликта в кавказском регионе оказывали значительное воздействие на изначально не приспособленные для такой войны обмундирование, снаряжение и вооружение русских войск.

4. Хозяйственная часть всегда являлась слабой стороной ОКК. Неудовлетворительная работа службы интендантского снабжения войск (Комиссариатский департамент Военного министерства) серьезно влияла на форменный мундир военнослужащих. После каждой кампании кавказским войскам приходилось чинить и ремонтировать изношенное обмундирование и обувь. Но комиссариат исполнял свои обязанности крайне медленно и неаккуратно. В итоге, кавказский солдат никогда не получал в срок нового обмундирования и нередко ходил в лохмотьях. Состояние обмундирования и амуниции кавказских войск претерпевало ярко выраженные циклические колебания от плохого до относительно благополучного. Следовательно, в немалой степени нарушение формы одежды носило вынужденный характер. Понятие «униформа» в кавказских частях получало более чем гибкое толкование, так как жесткая необходимость заставляла военнослужащих отбирать для себя такие детали одежды, какие наилучшим образом могли бы защитить их от сильной жары или холода. На Кавказе формировался совершенно новый повседневный быт армии, полностью противоположный порядкам мирного времени и лишенный ряда ненужных, но обязательных, «плац-парадных» деталей армейской жизни. В отличие от России, где регламентация была самоцелью, кавказские войска соблюдали форму одежды лишь отчасти, только на смотрах, в мирное время. Постоянная боевая жизнь выработала известный тип кавказского солдата. Выступая в поход, он преображался, принимал совершенно иной, хотя и не соответствующий уставу, внешний вид.

Кавказские войска, воспитанные на практической почве постоянной войны, издавна выработали свою отличительную способность, особый кодекс отношения к попыткам регламентации их внешнего вида сверху, со стороны правительства, умение находить все ненужное, напускное, подвергая их осуждению, видоизменяя и приспосабливая на свой лад.

 

Автор: Нечитайлов М.В.