17.12.2012 4433

Исторические предпосылки и основные этапы формирования элементов системы общественной помощи нуждающимся в дореформенной России

 

Во все времена и у всех народов более или менее признавалась обязанность оказывать помощь нищим и слабым; сначала эта обязанность коренилась в самих, более ранних, основах общественного строя, потом она провозглашалась религией и моралью, а затем получила признание и со стороны государства. Современный исследователь феномена отечественной благотворительности Т.Е. Покотилова справедливо считает, что в основе действий, «имеющих целью оказание помощи слабым членам общества», лежит «дихотомия в правилах поведения человека, которые обуславливаются самой жизнью, необходимостью ее сохранения, развития и совершенствования». Уже первобытный человек как самостоятельное существо и, в то же время, как член определенного социума, имел двоякое побуждение к действиям: в качестве отдельного индивидуума сохранить прежде всего свое биологическое «я» и, в качестве члена сообщества, - нести все его тяготы и «приносить жертвы», требуемые общественными интересами, чтобы выжить и пользоваться преимуществами жизни в обществе. А по мере усложнения социальных связей, обусловленного имущественным и социальным расслоением, рассматриваемый феномен приобретает статус объекта взаимоотношений основных звеньев социальной структуры.

В Древней Руси, как и в большинстве государств, придавших одной из мировых религий статус государственной, церковь, являвшаяся в христианской культуре «носительницей заимствованной в античной культуре и профессионально ею развитой и приспособленной к интересам государства философии милосердия и добротолюбия», становится на долгое время монополистом в сфере руководства и реализации политики оказания помощи слабым и неимущим.

И хотя ряд современных исследователей называют этот этап в истории благотворительности России (Х-конец XVII столетий) «княжеско-церковным», нам ближе точка зрения Т.Е. Покотиловой, определяющей это время как «период собственно-церковного благотворения и церковно-государственной помощи нуждающимся и обездоленным».

Это обосновывается тем, что, во-первых, в этот период церковь была не только носителем философии помощи, основанной на христианских канонах любви и милосердия, но и внедряла эту философию в сознание и жизнь древнерусского общества. Будучи фактическим руководителем в деле благотворения с официального одобрения власти, церковь действовала по следующим направлениям:

- воспитание нравственных побуждений к благотворению через проповедь учения о любви и милосердии;

- поощрение практики подвижничества в среде иерархов, что давало эффект как в воспитании паствы на личном примере, так и непосредственно в практике организации заботы о человеке;

- практическая работа по организации призрения нуждающихся через такие структуры, как монастыри, церковно-приходские общины, братства и др.

Во-вторых, церковь осуществляла практическую работу по руководству призрением и благотворительностью. В основном, эта работа осуществлялась через такие структуры, как монастыри и церковные приходы. Финансировалась эта работа из средств монастырей и церквей, взносов прихожан, милостыни и частично из средств княжеской, царской казны. Наиболее распространенными формами работы в организации церковной благотворительности и призрения на Руси были: организация странноприимниц, богаделен, больниц, иногда - школ.

Но, несмотря на длительность периода решающих полномочий церкви в организации процесса благотворения и призрения в стране, более-менее стройная система в этой сфере деятельности создана не была. По справедливому мнению ряда исследователей, основной причиной этому была позиция церкви в понимании истинно христианской благотворительности: правильной и плодотворной, по мнению иерархов и теологов, она могла быть лишь при свободном совершении ее по побуждениям религиозно-нравственным, по истинно христианской любви к ближним, которая сопровождается сознанием их существенных потребностей, материальных и духовных. Такой подход исключает системность и упорядоченность, а также контроль. Более того, в условиях складывания двоеверного синкретизма христианско-идеологическое обоснование необходимости и обязательности милосердия и основной формы его выражения - милостыни - неизбежно, как это доказано современными исследователями, преломилось на уровне общественного сознания и реализовалось в практике общественной жизни древнерусского социума в использовании щедрой милостыни в качестве удобного спасающего акта, быстро приобретшего формальный характер в силу сравнительной простоты его щедрого и частого осуществления и соответствия как родоплеменным традициям, так и главным христианским заповедям.

Выступавшая с проповедью получения вечной жизни в пользу бедных и в свою пользу, русская православная церковь в сочетании с обычаями государей, бояр и богатых людей устраивать по случаю разных семейных событий общие трапезы и раздачи денег для нищих и убогих, способствовала развитию феномена общественной помощи нуждающимся на Руси вплоть до XVII века в таком, к сожалению, неправильном направлении, как подача копеечной или «ручной» милостыни. Неслучайно еще в дореволюционной историографии был сделан вывод о том, что оказание благотворительной помощи в ее наивреднейшей форме, носящей в себе элементы случайности и безразборчивости, в сочетании с неразвитостью экономики, частыми войнами, повторявшимся голодом вследствие неурожаев неминуемо влекли за собой появление притворного или профессионального нищенства, его количественный рост.

Единственной формой, имевшей будущее в условиях церковной благотворительности в плане эффективности и предупредительности, была, с точки зрения отечественных исследователей этого феномена, церковноприходская благотворительность, где дело призрения неимущих устраивалось проще и легче, могло поддаваться контролю с точки зрения учета по- настоящему нуждающихся, расхода средств, целенаправленного нравственного воздействия в условиях прихода, где все знают друг друга, где местный пастырь может непосредственно и постоянно воздействовать на паству путем церковной проповеди и внебогослужебных собеседований. В связи с темой нашего исследования остановимся подробнее на изучении этого направления в сфере оказания помощи слабым и нуждающимся членам древнерусского общества. Известный отечественный исследователь феномена местного самоуправления в России в его историческом развитии А.А. Кизеветтер утверждал, что «применение общественной самодеятельности в сфере государственного управления может проистекать из двоякого источника: или из крайней скудости, или из особенной зрелости государственного сознания, воплощаемого в данном правительственном устройстве». Естественно, что в каждом из этих случаев эта самодеятельность выражается в разных (неодинаковых) формах и играет различную (по степени влияния) роль. В первом случае она - естественное и существенное дополнение к неразвитому и слабому аппарату, неспособному на ранних этапах своего развития охватить своим воздействием все стороны жизни. В этом случае, когда государственное устройство находится еще в зачаточном состоянии и государственная власть не в состоянии включить сознательно в сферу своей деятельности удовлетворение целого ряда общественных потребностей, население поневоле и само собой начинает их удовлетворять помимо органов публичной власти. Это - свидетельство не широты общественного самоуправления, а слабости и неразвитости государственного развития, ведь в этом случае государственная власть, не беря на себя многие из обязанностей, которые необходимо входят в круг задач публичной власти, тем не менее, не включает в состав публичных органов те союзы и объединения, которые фактически берут на себя исполнение этих обязанностей. Происходит, по существу, отказ власти от управления отдельными сторонами жизни общества, попадающими в связи с этим под исключительное воздействие обычая.

Именно такая ситуация сложилась в Киевской Руси к X веку: неразвитость и слабость государственных структур были очевидны, хотя феодальные отношения уже играли ведущую роль в экономике, и государство доминировало в сфере политики.

В свою очередь, к моменту становления государственности в Древней Руси издревле существовавшие в общине неписаные, но всесильные регламентации, закрепленные идеологически в племенных культах, переставали соответствовать духовным потребностям и запросам самоуправлявшегося на новых путях жизнедеятельности общества. Это общество, требовавшее большей свободы индивидуального самовыражения, стимулировало поиски иных норм социальной регуляции. Древнерусское государство, по справедливому мнению известного исследователя средневековой Руси А.И. Клибанова, «соответствовало не древним общинным формам, а новым, дуальным, тем, что допускали развитие личности, несовместимое с условиями более древних общин».

И христианство, отличавшееся как мировая религия от предшествовавших племенных и национальных культов выраженным абстрактно-личностным аспектом, и заключавшее в своем вероучении вектор свободы, стало той «подпоркой» древнерусской государственности, которая стала как раз тем новым «словом», которого требовало «дело» - реальные события общинной жизни на зрелом этапе ее развития.

Христианство при этом не только пустило корни в социальной действительности, но и, находясь на перекрестке двух разнонаправленных сил, заинтересованных в нем каждая по-своему, приняло особую форму устройства. Церковное устройство в его первичном звене оказалось внедренным в первичные социумы - крестьянские миры. Исследуя «мирскую церковь» как своеобразную общественно-идеологическую ячейку, Н.П. Павлов-Сильванский пришел к выводу о том, что именно в ней объединялись функции гражданские с функциями религиозными, но адаптированными к насущным запросам и интересам общественно-экономической, правовой, семейно-бытовой жизни. Особенно важно то, что социально-религиозные функции не только соотносились с насущными интересами местного населения, но и осуществлялись с его участием. По Павлову-Сильванскому, это переплетение мирских и церковных функций выражалось в том, что «мирская церковь имела тесную связь с мирским самоуправлением; церковная трапезная служила местом для собраний органов общинного самоуправления и общинных сходок для обсуждения текущих дел и проведения праздничных церемоний; в церкви хранилась мирская казна; выборный сотский был часто церковным старостой». Именно в этой форме организации жизни «крестьянского мира» усматриваются те объединения, которые взяли на себя исполнение части обязанностей раннефеодального государства, которое в силу слабости ряда своих институтов делегировало церкви часть своих полномочий, а та, в свою очередь, смогла организовать их реализацию в особой форме, сочетавшей церковное управление с мирским самоуправлением.

Существенный стороной жизнедеятельности «мирской церкви» стала забота о населении «недостаточном». Именно в жизнедеятельности «мира» нашли место своеобразные организации монастырского типа с приданными им одной или несколькими церквями. Как писал Павлов-Сильванский, «в некоторых волостях вместо церквей сооружались мирские монастыри». Они служили филантропическим целям - обеспечению необходимым населения в случае старости, болезней и инвалидности. Так, например, Павлов-Сильванский называет монастырь в Чюхченемской волости на Двине, о котором сохранилось письменное свидетельство 1582 г.: «Монастырь этот был в полном подчинении у крестьян: казной монастырской распоряжалась волостная община». Эта волость тогда имела своего земского судью - признак обладания реальной властью органами местного самоуправления.

Изучая вслед на Н.П. Павловым-Сильванским «мироприход», С.Ю. Юшков также пришел к выводу о том, что «русский приход до XVIII в. был более чем приходом: он был мелкой земской единицей; иногда - миром, он имел не только церковное значение, но и государственное: функции земского самоуправления и удовлетворения религиозных потребностей переплетались в приходе». И хотя С.В. Юшков ограничил поле своего исследования Русским Севером XV-XVII вв., т.к. «приход на Севере более, чем где-либо, сохранил черты древнерусского приходского строя», очевидно, что церковноприходская благотворительность имела при условии ее тщательной организации преимущество перед другими формами частного и организованного призрения в древней Руси не только в силу более разумного и справедливого материального обеспечения призреваемых, но и по воспитательному эффекту. Во-первых, прихожане той или иной церкви знали друг друга и были осведомлены не только о материальном состоянии каждой семьи, но и нравственных качествах каждого прихожанина, а значит благотворение в этом случае необратимо приобретало характер рассудительного и справедливого действия, давая возможность оказывать помощь действительно нуждающимся, в соответствии с истинной нуждой и теми особыми обстоятельствами, которые могли ввергнуть в нищету каждого - пожарами, болезнями и др. Кроме того, деятельное участие в делах милосердия воспитывало самих благотворителей в выполнении существенной нравственной обязанности. Но к середине XVI века церковно-приходская общинная благотворительность стала ослабевать и процесс этот начался со столицы. И, если Т.Е. Покотилова связывает это со специфичностью (в условиях православно-языческого двоеверного синкретизма) в трактовке и использовании «ручной» милостыни как самой богоугодной формы благотворения в Древней Руси по сравнению в том числе и с церковноприходской, то мы находим этому объяснение и в тех процессах трансформации государственного устройства и власти, которые исключали участие земского элемента в управлении государством.

Отметим, что Юго-Западная Русь в этом плане оказалась в более благополучном положении: с XV века там по инициативе мирян образовываются и к рубежу XVI-XVII веков достигают расцвета братства, называвшиеся часто Братством любви или Братством милосердия, т.к. помимо прочего они устраивали больницы и ночлежные дома для паломников и путешественников, а также школы. Вот что гласили уставы практически всех возникающих братств: «Взнос денежных сумм ни на что иное не должен быть обращаем, как только на исправление церкви и ее поддержание, да на милостыню людям в разных случаях, особенно находящимся в братстве, и на призрение убогих, и на содержание сирот, и на погребение странных и убогих, и на творение милостыни и поминовений за ктиторов и за других, находящихся в братстве».

Расцвет братств в XVI и XVII веках в Юго-Западной Руси, несомненно, надо связать с той особой религиозно-просветительной ролью, которую они приобрели в ответ на активную деятельность иезуитов по утверждению униатской церкви на этих территориях. Иезуиты везде и всегда основывали свою пропаганду католичества на благотоворении, особенно рассчитывая делами милосердия склонить на свою сторону бедное низшее южнорусское православное население. После объявления унии, когда начинаются страшные притеснения местного населения, значительно возрастает число обедневших, и только широкая братская помощь могла до известной степени помочь многим из них. При таких обстоятельствах число братств в XVI-XVII вв. постепенно увеличивалось, и при них обязательно устраивались школы, богадельни и странноприимные дома. К числу таких братств принадлежали следующие: Киевское, Брестское, Львовское, Могилевское, Пинское и др. Вот лишь отдельные примеры из благотворительной деятельности этих братств. В 1591 г. Львовское братство устроило при монастыре св. Онуфрия гостиницу для странников, больницу и богадельню для призрения старых людей, инокинь, старцев и вообще для пристанища нищих. В Луцке братство построило богадельню в 1617 году. В Киеве при братской церкви построен «шпиталь» в 1629 году. Все это строилось в основном на общие братские средства. В братскую кружку давал всякий - кто сколько мог и желал, т.е. дело благотворительности было предоставлено доброй воле и не имело частного сословного характера. Всесословность братской благотворительности прослеживалась и в составе призреваемых: к ним принадлежали представители всех сословий, от дворянского до крестьянского. Необходимо особо подчеркнуть         религиозно-нравственный характер братской благотворительности. Мы уже убедились, что в уставах братств дела милосердия признавались священными, причем постоянно имелось ввиду подражание в таких делах первым христианам. В силу этих нравственно-религиозных целей братства заботились не только о материальных потребностях призреваемых, но и о духовных. Это выражалось в бесплатной работе братских школ, выпуске в типографии братств и распространении религиозно-надзирательных книг, заботе братств о христианском погребении и поминовении как своих членов, так и призреваемых. Всем этим благотворительность братств напоминает благотворительность первых христиан, примеру которых они стремились следовать.

Но общая тенденция постепенного затухания церковно-приходской общинной благотворительности с середины XVI в. в результате реализации церковью собственного подхода к пониманию практического милосердия прежде всего и в основном как необходимости регулярной раздачи щедрой милостыни «ради души спасения» совпадает с победой центростремительных тенденций во внутриполитической жизни Руси и началом оформления явления, название которому - Российское административное государство. Не будучи детерминирована глубинными экономическими процессами, политика оформляющегося самодержавия вынужденно строится на подходах, исключающих в конечном итоге общественную самодеятельность в какой бы то ни было ее форме.

Закономерное ослабление церковно-приходской благотворительности на фоне неправильно организованной благотворительности (преобладание «ручной» милостыни) в целом на фоне сменяющих друг друга социальных и природных катаклизмов усиливает распространение профессионального нищенства. Это, в свою очередь, заставляет Ивана Грозного на Стоглавом соборе 1551 г., начертав мрачную картину того, как нищие, колосные и гнилые, скитаются по улицам и остаются без призора, добиться от иерархов следующего решения: «Ответ о богадельнях. И о прокаженных. И о колосных. И о престаревшихся. И по улицам в коробах лежащих. И на тележках и на санках возлег. И не имущех главы где подклонити. (Глава 73) и о том соборный ответ. Да повелит благочестивый царь всех прокаженных и престаревшихся описать по всем градам, опроче здравых строев. Да в коемждо граде устроити богадельни мужския и женския, и тех прокаженных и престаревшихся, не могущих нигдеже главы подклонити, устроити в богадельнях пищею и одеждою. А боголюбцы милостыню и вся потребная им приносят же своего ради спасения». То, что Стоглавый собор 1551 года признал факт широкого развития нищенства в стране и высказался за желательность организованного призрения, свидетельствует, что собравшиеся на собор архиереи, представлявшие строго дисциплинированную массу с влиятельным руководителем митрополитом Макарием, косвенно согласились с недостаточной работой церкви в той области, которая была ее прерогативой и обязанностью, исходя из формулы «Церковное богатство - нищих богатство». Кроме этого, на наш взгляд, церковь фактически признала право государства направлять иерархов в их заботе о бедных и убогих.

П.В. Власов, как и ряд других исследователей истории милосердия и благотворительности в России, отмечал, что таким образом «была сделана первая попытка законодательного оформления системы попечения о больных и нетрудоспособных, попытка перехода от монастырской благотворительности к гражданской», вполне справедливо и мотивированно уточняет, что «однако, от постановки проблемы, даже четко сформулированной, до ее решения предстояло пройти долгий путь».

И проблема, к сожалению, состояла не только в неизбежных организационных и финансовых трудностях. История показывает, что идеология и практика благотворения, в силу особенностей процесса оформления абсолютистской монархии в стране, стали одним из серьезных аргументов в борьбе государства и церкви за собственность и власть, в стремлении церкви обеспечить сохранение внутрицерковного единства и усилить церковное влияние на население. Т.Е. Покотилова, в рамках докторской диссертации, исследуя причины и историю оформления идеологии нищелюбия, доказывает, что борьба с нищенством, как с социальной патологией, не могла входить в задачу церкви, составившей большую часть своей собственности в результате реализации заложенного в вероучении тезиса «церкви богатство - нищих богатство». Более того, в условиях разгоравшейся борьбы за собственность и власть между церковью и государством церковь отстаивала свои привилегии, привлекая в качестве одного из главных средств борьбы идеологию нищелюбия, манипулируя ею и всячески укрепляя в общественном сознании патриархальный тезис о богоугодности бедности. Все это, в свою очередь, при наличии отсталой экономики неизбежно вело к укреплению в России на пороге нового времени традиций и привычек благотворительности, препятствовавших созданию даже системы государственной заботы о нуждающихся, не говоря уже об общественной. До конца XVII в. призрению бедных не только не придается общегосударственного, но даже и местного общественного значения, - оно носит характер частной благотворительности при господстве формального взгляда на милостыню, как на доброе дело само по себе, которую «и следует подавать «ради души спасения». Так как заботы о спасении души, естественно, были прерогативой церкви и ее иерархов, то и пожертвования для бедных передаются церкви, которая закономерно сосредотачивает в своих руках дело помощи нищим, больным и сиротам. Только с усилением государства начинаются первые осознанные шаги государственной власти в борьбе с нищенством, т.к. бесконтрольная раздача милостыни, поощряемая христианскими заветами о спасении души, привела к расцвету и распространению такого социального феномена как профессиональное нищенство. То есть, характер самой древнерусской, допетровской, благотворительности способствовал развитию нищенства, и в этом плане Петру Великому досталось тяжелое наследство: сильно распространенное нищенство и неправильно организованная благотворительность, развившаяся лишь в одном направлении. Восемь «более или менее обширных» богаделен и ряд малых, существовавших при многих церквях, естественно, не решали проблему призрения социально незащищенных и нищенствующих элементов в стране, вступавшей в полосу радикальных реформ, сущность, методы и темпы реализации которых грозили ускоренным ростом социальной дифференциации в русском обществе.

Создание организованной и регулируемой системы благотворения в стране в условиях т.н. «полицейского» государства, которое «не отводит обществу никакой сколько-нибудь активной роли в делах государства, оставляя ему в удел одно пассивное усвоение идущих сверху попечительных мероприятий» начинается на основе идей Указа Федора Алексеевича от 1862 года, «руководивших затем всем законодательством русским по делам общественного призрения». Вся законодательная деятельность Петра I по вопросам организации помощи нуждающимся была направлена на борьбу с нищенством через репрессии по отношению как к берущим, так и дающим милостыню, а также через принуждение работоспособных к труду, и на организацию системы призрения всех категорий нуждающихся под контролем государства как в создаваемых государственных заведениях призрения, так и с использованием церковных структур. Система помощи бедным, вызванная к жизни в России реформаторской деятельностью Петра I, должна быть квалифицирована как государственная, т.к. государство взяло на себя функции законодателя, распорядителя и исполнителя в деле постановки и регулирования деятельности самой системы.

Те мероприятия, которые в законодательном порядке были приняты Петром I в борьбе с нищенством через репрессии по отношению как к берущим, так и дающим милостыню, а также по принуждению работоспособных к труду, сами по себе революционные для страны древнего благочестия, даже при условии их полнейшей реализации не могли решить и не решили проблему нищеты, так как нацелены были лишь на искоренение нищенства притворного и профессионального и оставляли в стороне нищету действительную, нуждавшуюся в помощи. Но ряд мер, принятых Петром I по организации оказания благотворительной помощи действительной нужде, еще раз подтверждают величие государственного ума царя. Первое, что предпринял Петр в этом направлении, - попытался выяснить размеры действительной нищеты, для чего в п. 4 главы XXV Устава главного магистрата 1721 года потребовал занесения в «формуляр города» количества больных, убогих, дряхлых и сирот, которые «не могут питатися» и способа их призрения. Чуть позже, Указом от 3 июня 1724 года предписывалось произвести однодневную (1 октября 1724 года) перепись всех нуждавшихся, неспособных к труду, «дабы зная число их и число доходов, можно было расписать их по монастырям», больше того, - в этом же Указе для обеспечения полноты данных переписи местные власти обязывались обнародовать этот Указ лишь в день проведения переписи.

Вторая революционная, на наш взгляд, для патриархальной Руси мера, - это попытка обеспечить призрение и дальнейшее введение в качестве полноправных членов в русское общество незаконнорожденных детей. 31 января 1712 года предписано было ввести во всех губерниях «прокормление младенцев, которые не от законных жен рождены, дабы вящего греха не делали, сиречь убийства». За установлением этим просматривается не только забота о попечении незаконнорожденных, но и желание соблюсти общественно-государственный интерес в прекращении распространенного тогда в стране детоубийства незаконнорожденных путем создания для них воспитательных домов.

С началом систематического внимания государства в лице Петра I к организации борьбы с нищенством и постепенному созданию элементов системы помощи социально-недостаточному населению на государственном уровне окончательно ликвидируется монополия русской православной церкви на практическое руководство делами помощи нуждающимся в стране. Как социальный институт, востребованный в условиях становления и укрепления российской государственности в качестве одного из главных средств ретрансляции и освоения социального опыта и удовлетворения новых социальных потребностей, в условиях абсолютной монархии русская православная церковь сохраняет за собой, однако, монополию на идеологию благотворения в стране, основные догматы которой, несомненно, даже в условиях постепенного обмирщения сознания, естественно, наложат отпечаток как на государственную идеологию и практику организации заботы о нуждающихся, так и на выработку и реализацию общественной идеи помощи ближнему в российском обществе. Более того, в условиях социально- экономической отсталости страны церковные структуры, в различные периоды в разной мере, будут востребованы государством и как возможный и реальный источник финансирования благотворительных мероприятий государства, и как часть механизма практической реализации государственной политики в сфере государственного призрения. Так, например, известно, что уже к 1721 году на средства монастырского приказа было основано 93 богадельни, в которых содержалось до 4400 нищих, и огромный московский госпиталь, в котором было до 500 человек.

Несоответствие масштабов государственных устремлений Петра состоянию экономики и культуры России, прочность традиций древнерусского нищелюбия в общественном сознании, а также действие государственной власти по утвердившейся в русской социальной истории схеме использования лишь административных усилий при отсутствии или игнорировании значительных общественных устремлений обрекали создаваемую систему на непопулярность, малоэффективность и отсутствие возможности и перспективы в ее правильном развитии. Тем не менее, именно, благодаря Петру I впервые реализуется на практике государственный интерес к созданию законодательной, административной и финансовой базы для борьбы с нищенством (нищенство как промысел с тех пор вызывает преследование закона), проведения предупредительной, профилактической благотворительности и организации призрения категорированных нуждающихся в создаваемых государством определенных типах заведений за счет конкретизированных и узаконенных финансовых поступлений. Кроме того, столь нетрадиционные шаги Петра I в его попытках создания организованной системы благотворения в стране вызвали в качестве реакции дебаты в передовой части русского общества, заставив размышлять о целях и содержании постановки дела милосердия в стране, что немаловажно с точки зрения выработки общественной идеи помощи нуждающимся в условиях новой России.

Екатерина II, выказавшая внимательное и компетентное отношение к вопросам такой помощи, вынуждена была продублировать многие из указов Петра I по рассматриваемой проблеме. Исходя из потребностей социально- экономического развития страны в условиях монархической формы правления, она в разработанной ею концепции правового обеспечения общественного призрения во внутриполитическом курсе России закладывает основу для дальнейшей законодательной и административной деятельности государства в сфере организованной заботы о нуждающихся. Прямым следствием обозначенного в «Наказе» Екатерины II курса явилось издание в 1775 году Учреждения о губерниях, ставшего точкой отсчета той системы организации общественного призрения, которая сохранялась в России до введения земств. Создание в соответствии с Учреждением о губерниях Приказов общественного призрения в России означало, что государство официально признало необходимость и взяло на себя обязанность заботиться о наиболее незащищенной части общества, выполняя этим одну из своих важнейших социальных функций. Централизация управления наряду с созданием специальных местных органов по призрению в виде Приказов общественного призрения, структура которых подразумевала представительство всех сословий в решении вопросов призрения; признание за государством права регламентации призрения; определение обязанностей по призрению в сельской местности и в городах; определение круга мер призрения и типов предназначенных для их реализации заведений; принуждение нищих к труду на фоне полного осуждения и запрещения нищенства, - вот основные признаки сложившейся при Екатерине II в результате законодательной и административной деятельности государства «просвещенного» абсолютизма государственной системы призрения.

Все вышеперечисленное, а также относительная финансовая обеспеченность Приказов общественного призрения и относительная их самостоятельность с представительством в них всех сословий, предусмотренные Учреждением о губерниях 1775 г., позволяли надеяться на возможность успешного и результативного функционирования созданной системы и ее дальнейшее развитие. А поручение не препятствовать на оговоренных условиях развитию частной благотворительности, в сочетании со всесословным принципом представительства в Приказах, давало возможность и надежду на активное проникновение общественного элемента в дело организованного благотворения.

Имеющиеся в современной исторической науке исследования, в той или иной мере касающиеся проблем государственной помощи нуждающимся, свидетельствуют о том, что при несомненной гуманности целей, относительной стройности системы с достаточно разветвленной сетью благотворительных учреждений, сравнительно достойном финансировании с возможностью привлечения дополнительного финансирования благотворительных заведений со стороны частных лиц, по остроумному выражению Лохвицкого, «екатерининские учреждения не принесли ожидавшихся от них плодов потому, что они были парализованы и изолированы. Они были парализованы сверху и изолированы снизу». Предоставив «черную» текущую работу в уездах общественности, екатерининское «Учреждение» подчинило ее жесткому контролю и руководству губернских инстанций, что означало неизбежную бюрократизацию и неприятие общественной активности через резкое ограничение ее самостоятельности, а значит и самодеятельности. Отсутствие же центрального органа в управлении создаваемой системой общественного призрения лишь сужало и без того ограниченные возможности данной системы в организации необходимой социальной помощи нуждающимся.

Тем не менее, именно в условиях анализируемой системы организованного призрения сложились две основные формы социальной помощи: открытое призрение и закрытое призрение. Именно под патронажем Приказов общественного призрения, имевших к 1825 году 25 миллионов рублей в своих капиталах, создавались и функционировали учебно-воспитательные, лечебные, богадельные, исправительные заведения, работные и ремесленные дома; осуществлялась выдача пособий нуждающимся и раздача «кружечных» денег. В 1857 году количество людей, живших за счет благотворительности по линии Приказов общественного призрения, определялось в 241 тысячу человек, и ежегодно, накануне крестьянской реформы 1861 года, Приказы общественного призрения тратили на закрытое и открытое призрение около 3 миллионов рублей серебром.

Статистика 1864 года, сводящая общее число «отверженных» к количеству 320 тысяч человек, содержание Указов, сначала Павла I (1801 г.), а потом и Александра I (1809 г.) о нищенстве подтверждают факт малоэффективности созданной системы организации призрения, в центре которой находились Приказы общественного призрения. Дублирование законодательного запрещения нищенства, предписание собрать всех нищенствующих «без всякого стеснения и огорчения; переписать к каким помещикам, волостям или ведомствам они принадлежали, а затем вернуть к местам их принадлежности, строго спросив с тех, кто ответственен за непризрение этих лиц», показывают, что несмотря на более мягкое по сравнению с петровским временем отношение к нищим, сам феномен нищенства по-прежнему таков по размерам и остроте проблем, с ним связанных, что заставляет государей, несмотря на созданную систему государственного призрения, реагировать на него столь традиционно.

Становится все очевидней, что эффективность усилий государства по организации заботы об особо нуждающейся части населения невозможна без привлечения и предоставления реальных полномочий общественности. Идея эта не чужда была еще Екатерине II не только при организации управления Приказами общественного призрения, но и при создании Московского Воспитательного Дома с участием в его управлении представителей из общества. Нравственность социальная, укреплявшаяся в стремительно развивавшемся российском обществе, была бы мощной энергической подпиткой для политики правительств в той сфере, уровень развития которой есть показатель степени культурности и цивилизованности любого государства. Но в силу природы и сущности русского государства, стремившегося жестко регламентировать все стороны жизни и деятельности общества, понимание необходимости допуска к делу благотворения общественности вылилось, в первую очередь, в создание таких учреждений, которые получили в законодательстве название учреждений, «на особых основаниях управляемых».

Вызванные к жизни на рубеже XVIII-XIX веков дальнейшим социально- экономическим развитием страны и неэффективностью патронируемой Приказами общественного призрения системы государственного призрения, Ведомство учреждений императрицы Марии, Императорское Человеколюбивое Общество, а затем Российское Общество Красного Креста, Попечительство о трудовой помощи и ряд других учреждений, «на особых основаниях управляемых», соединили в себе востребованное временем активное привлечение общественного элемента в дело организованной заботы о нуждающихся с одновременно осуществляемым четким контролем за их деятельностью со стороны государства в лице представителей царствующего дома или сановитых чиновников. Функционирующие в условиях монархического правления, эти ведомства, в силу их «полубюрократического, полуобщественного характера», выражавшегося в государственной инициативе в деле создания и государственном характере управления их деятельностью, государственно-частном финансировании, активном участии сановного и именитого общественного элемента, а также высокооплачиваемой интеллигенции, в силу привилегированного положения данных учреждений, явились по разнообразию форм и результатам своей деятельности своего рода стандартом или оптимальной формой в миниатюре, той системы социальной помощи в России, создание и деятельность которой в масштабах всей страны отвечали бы как ее потребностям в этой сфере социальной жизни, так и характеру ее государственного устройства.

Развитие капитализма в России усиливало социальную поляризацию и увеличивало число лишенных традиционных основ жизни и источников существования людей, требовавших особого внимания государства наряду с профессиональными нищими. С другой стороны, капитализация страны вывела на арену общественной жизни как разночинцев, так и буржуазных деятелей, не имевших в условиях самодержавного бюрократического государства возможности реализовать себя в политической сфере, но имевших, в силу достаточной просвещенности первых и обеспеченности вторых, реальный потенциал и надежды на серьезное самовыражение и весомое участие в судьбе страны. В ситуации, когда государственная система в организации призрения исчерпала себя, не оправдав значительную часть надежд ее устроителей, власть все чаще, примером чему создание упомянутых нами учреждений, «на особых основаниях управляемых» полубюрократического, полуобщественного характера, выказывала намерение пойти на оживление общественной самодеятельности в деле заботы о наиболее нуждающейся части населения. Таким образом монархия могла рассчитывать на возможность позитивного решения целого комплекса задач, могущих частично снять социальное напряжение в стране. Это, во-первых, практическая эффективность разрешения вопросов призрения не только за счет и через структуру государственных ведомств, что не оправдывало себя, но и усилиями и за счет средств общества. Во-вторых, таким образом государство получило возможность предоставить наиболее активной части общества приемлемую сферу для реализации её растущих гражданских амбиций, с целью сохранения незыблемости существовавшего политического режима.

Проследив генезис и основные направления эволюции помощи нуждающимся в общественной жизни дореформенной России, мы пришли к следующим выводам.

1. Помощь нуждающимся в ее историческом развитии в дореформенной России (с X века до середины XIX века) прошла два основных этапа. Первый из них (с X по XVII вв.) можно обозначить как период собственно-церковного благотворения и церковно-государственной помощи нуждающимся; второй (XVIII-первая половина XIX вв.) - как период организации и функционирования государственной системы благотворения.

2. Церковь в Древней Руси, являвшаяся в христианской культуре носительницей философии милосердия и добротолюбия, в условиях неразвитости государственных структур и с их официального одобрения с X века сосредотачивает в своих руках руководство делом благотворения. Воспитывая нравственные побуждения к благотворению посредством проповеди учения о любви и милосердии, поощряя и развивая практику подвижничества в среде иерархов, церковь занималась и практической работой по организации призрения нуждающихся на средства монастырей и церквей, княжеской, затем царской казны, на взносы прихожан, на доходы от жертвуемой населением милостыни. Наиболее распространенными формами работы в организации церковной благотворительности и призрения на Руси стали: организация странноприимниц, богаделен, больниц, иногда - школ. В основном эта работа осуществлялась через такие структуры, как монастыри, церковные приходы, братства и др.

3. С точки зрения эффективности и предупредительности, церковноприходская благотворительность была единственной формой, имевшей будущее в условиях церковной благотворительности, т.к. именно в «мирской церкви» объединялись функции гражданские с функциями религиозными, но адаптированными к насущным запросам и интересам общественно-экономической, правовой, семейно-бытовой жизни. Более того, благотворение в рамках прихода, в котором переплетались функции земского самоуправления и удовлетворение религиозных потребностей, опиралось на общественные усилия в границах крестьянского мира, что придавало ему характер наибольшей разумности, организованности и эффективности.

4. Церковно-приходская благотворительность, как и позже братская, к XVII веку пришла в упадок. В условиях специфического подхода к пониманию сущности и целей практического милосердия русской православной церковью, а именно, - трактовки и использования неконтролируемой «ручной» милостыни, как самой богоугодной формы благотворения, и в связи с процессами трансформации государственного устройства и власти, исключавшими участие земского элемента в управлении государством, это был закономерный результат.

5. Распространение профессионального нищенства, принявшее катастрофический характер в XVI-XVII вв. в результате сочетания последствий сменяющих друг друга природных, социальных и военных катаклизмов и традиций неправильно (с точки зрения эффективности) организованной благотворительности (преобладание «ручной» милостыни) заставляют государство в лице крепнущей самодержавной власти приступить к попыткам законодательного оформления системы попечения о больных и нетрудоспособных в русле перехода от монастырской благотворительности к государственной. Но традиции церковной благотворительности, вкупе со спецификой процесса оформления полицейского государства в России, приводят, во-первых, к тому, что этот процесс значительно затягивается (по сравнению с аналогичным в западноевропейских странах), во-вторых, к тому, что обществу и общественной активности не отводится никакой сколько-нибудь активной роли в делах государства, ему в удел остается одно пассивное усвоение «идущих сверху попечительных мероприятий».

6. Система помощи нуждающимся, вызванная к жизни в России реформаторской деятельностью Петра I и оформившаяся при Екатерине II, квалифицируется как государственная. Государство взяло на себя функции законодателя и исполнителя (с 1775 г. - через Приказы общественного призрения) в деле постановки и регулирования деятельности самой системы. Православная церковь при этом, потеряв монополию на практическое руководство делами организации и осуществления помощи нуждающимся в стране, сохраняет за собой монополию на идеологию помощи страждущим, основные догматы которой накладывают отпечаток как на государственную идеологию и практику организации заботы о нуждающихся, так и на выработку и реализацию общественной идеи помощи ближнему в российском обществе.

Ко второй половине XIX века, в канун Великих реформ, самыми эффективными по результатам своей деятельности и использовавшими наиболее разнообразные формы работы в сфере помощи нуждающимся стали в России т.н. «учреждения полубюрократического, полуобщественного характера, на особых основаниях управляемые». И не в последнюю очередь потому, что в их деятельности в определенной мере допускался и использовался общественный элемент.

 

Автор: Коробейников Ю.В.