История уголовной ответственности за отказ от дачи показаний (статья)

Как общепризнанно в теории государства и права, признаком любого государства является наличие публичной власти - то есть аппарата государственного управления обществом, которому в той или иной мере делегированы определенные полномочия по осуществлению управления другими людьми.

Одним из атрибутов самого публичного аппарата государства является наличие суда, судебной системы, целью которых является разрешение конфликтов в соответствии с существующими предписаниями публично-правового характера.

И анализ самых первых правовых источников позволяет нам говорить о том, что уже на самых ранних этапах развития российской государственности сами суд и деятельность суда стали объектом пристального внимания формирующегося права.

Конечно, в средневековом праве России невозможно говорить о наличии самостоятельной системы преступлений против правосудия (и уж тем более об уголовной ответственности за отказ свидетеля или потерпевшего от дачи показаний) - но предпосылки к. ее оформлению закладывались уже в X-XI веках.

Конечно многое определялось характером общественных отношений раннесредневекового общества, государственной структурой того времени и прочими социально-историческими факторами.

В отечественной историографии усиленная правовая защита представителей публичной власти традиционно предавалась анафеме по причине ее «классового характера». Мы постараемся не давать этому обстоятельству какую-либо однозначную оценку, отметим лишь, что анализ самых ранних памятников российского права позволяет говорить о традиции более жесткой защиты личностных права и интересов лиц, осуществлявших правосудие и публичное управление в Древнерусском государстве.

Так, например, в соответствии со ст. 1 Краткой Редакции Русской Правды, убийство простого человека («мужа») карается вирой в 40 гривен «за голову», а «аще убьють огнищанина в обиду, то платити за нь 80 гривен убийце...» (ст. 19).Начальный период возникновения и развития права характеризуется пристальным отношением законодателя к потерпевшему, принадлежащему к аппарату публичной власти складывающегося древнерусского государства, хотя само преступление в этот период понималось скорее как «обида» частных, а не или публичных интересов.

В связи с дальнейшей эволюцией государства, появлением его новых институтов и началом оформления права как определенной системы, на первое место все больше выдвигается принцип: Jus publicum privatorum pactis mutari non potest. В связи с чем, как указывает Н.С. Таганцев: «...по новой конструкции карательного права сущность преступления стала заключаться не только во вреде, причиняемом правоохраненному интересу частного лица, но и в учиненном этим путем посягательстве на авторитетную волю государства».На такую переоценку законодателем сущности преступления, а, следовательно, и уголовно-правового значения потерпевшего обращает внимание известный историк русского права Д.Я. Самоквасов, отмечающий, что «...в новых понятиях о преступлениях выступает на первый план публичный вред преступления, как нарушения порядка общежития, установленного и охраняемого государственной властью.»Признав за преступлением публичный характер, и установив контроль за назначением наказания, государство начинает дифференцированно подходить к определению преступности того или иного деяния все в большей мере в зависимости от того интереса, на которое посягает деяние.

При этом можно говорить о тенденции усиления защиты носителей государственной власти, в том числе и в сфере судопроизводства.

Данное положение прямо подтверждается дошедшими до нас памятниками того периода. Так, например, уже в Псковской Судной Грамоте конца XIV века говорится о таких преступлениях, как самоуправство и оскорбление (действием) судебного привратника. По существу, последнее стало первым в русской уголовно-правовой истории преступлением, которое непосредственно брало под защиту интересы государственного управления (в которые включались и интересы правосудия): «А на суд помочю не ходити, лести в судебницу двемя сутежникома, а пособников бы не было ни с одной стороны, оп-ричь жонки, или за детину, или за черньца или за черницу, или котрой человек стар велми или глух, ино за тех пособнику быти; а хто опрочнеимет помогать или силою в судебню полезет, или подверника ударит, ино всадити его в дыбу да взять на нем князю рубль, а подверником 10 денег».Дальнейшее развитие российского уголовного законодательства в сфере защиты интересов суда, по словам

Д.Я. Самоквасова «выражается в постепенном расширении публичного элемента в наказании».Отметим - не только в наказании. С XVI века в правовых источниках можно отметить весьма примечательную традицию - преступное посягательство на носителей публичной власти начинает расцениваться как равнозначное посягательство на верховного носителя власти (монарха - великого князя, впоследствии - царя), а следовательно - как посягательство на государство в целом.

Так, например, в Статуте Великого Княжества Литовского 1529 года указано, что «также если бы над нашим земским всадником или посланцем при выполнении нашего земского поручения кто-либо из наших подданных совершил насилие, ранил его или побил, тот должен быть приговорен к смертной казни, как если бы оскорбил наше великокняжеское величество» (ст. б)На обязательность деятельности «людей разных чинов» «по государеву делу или слову» указывает и Соборное Уложение 164 9 года царя Алексея Романова, явившееся наиболее значимым правовым памятником средневековой России. И самому строгому наказанию подвергались напавшие или задумавшие нападение на таких служащих только в том случае, когда последние выполняли государственную службу - в том числе и службу судебную. В период абсолютистской Российской Империи (XVIII-XIX вв.) уголовное законодательство продолжило четко увязывать повышенную ответственность за посягательства на лиц, осуществляющих власть, суд и управление, связанные с таковой деятельностью.

Подобные примеры особенно ярко проявляются в Воинских Артикулах Петра Великого 1715 года; а в Уложении о наказаниях уголовных и исправительных 18 4 5 года причинение вреда интересам государственного управления и правосудия начало расцениваться как причинение вреда «всему государству» стало универсальным отягчающим вину и наказание обстоятельством (ст. 135).В Уголовном уложении 1903 года впервые появляется состав исследуемого преступления, сформулированный как «отказ свидетеля, понятого, сведущего лица (эксперта» или переводчика без уважительной причины исполнять свои обязанности в процессе следствия или судебного рассмотрения дела».И в такой формулировке явно виден конфликт правовых интересов - с одной стороны, публичного интереса следствия и суда, а, с другой - частного интереса свидетеля (который может и не подлежать ответственности, если у него есть «уважительная причина», в дальнейшем развившаяся в институт свидетельского иммунитета).

Итак, изучение исторических документов позволяет нам говорить о том, что интересы защиты публичной власти, в которую включались и интересы правосудия, имеют глубокие исторические корни. Но обособление уголовно-правовых норм об ответственности за преступления против интересов правосудия наиболее последовательно нашло свое выражение в российском уголовном законодательстве советского периода.

При этом отказ от свидетеля или потерпевшего от дачи показаний стал расцениваться как одно из серьезных преступлений данной категории, а советское законодательство, естественно, конфликт частных и публичных интересов безапелляционно разрешало в пользу последних.

Приоритетная задача всемерной защиты государственных интересов, явное пренебрежение интересом частным привели к тому, что в советском законодательстве любой отказ от дачи показаний был криминалом - не существовало никаких оговорок о возможности не давать показания, даже в ущерб себе самому (не говоря уже о супруге и близких родственниках свидетеля или потерпевшего).Только с принятием Конституции России «конфликт» публичных и частных интересов при отказе от даче показаний стал решаться не столь однозначно - в ч. 1 ст. 51 Конституции впервые после семидесятилетнего перерыва появилось указание на «уважительные причины» отказа от дачи показаний, которые в комплексе составили институт свидетельского иммунитета в уголовном праве.

Не смотря на всю политизированность уголовного законодательства советского периода, надо согласиться с точкой зрения М.Н. Голоднюк о том, что в советский период характерна тенденция более «эффективной» (а на наш взгляд, скорее - жесткой) уголовно-правовой охраны отношений, складывающихся в области правосудия. Вот только возрастающая «эффективность» такой защиты нередко шла вразрез с естественным частным интересом самого лица (свидетеля или потерпевшего).

Как бы то ни было, позволительно говорить о социальной обусловленности уголовно-правовой защиты интересов правосудия, не зависящей от общественного строя, задач государственной уголовной политики и имеющей глубокие исторические корни.

В более частном-варианте можно полагать, что социально-историческая обусловленность уголовной ответственности за отказ от дачи показаний свидетеля или потерпевшего, основана на своеобразной «конкуренции» частных (личных) и публичных интересов уголовно-правовой охраны.

И публичный интерес - интерес обеспечения законности правосудия - обладает приоритетом над интересом частным (за исключением случаев наличия у лица свидетельского иммунитета).

Кузнецов В.М.