Проблемы политических отношений в Каспийском регионе

Даже поверхностный анализ посвященных Каспийскому региону научных работ, ориентированный на уточнение перечня значимых региональных проблем, ключевых акторов и их связей, позволяет выделить первый крупный проблемный комплекс, элементы которого могут рассматриваться в качестве системообразующих региональной системы. Таким комплексом выступают проблемы принадлежности к постсоветскому пространству, или, по выражению политолога И.Н. Куклиной, «постсоветскость;», которая не способна исчерпывающе объяснить все протекающие в регионе процессы, но «в целом представляет собой некую фундаментальную основу всех изменений, обусловленных расставанием с нею». При этом множество как российских, так и зарубежных авторов склонны акцентировать внимание на таком следствии этой «постсоветскости» как «вакуум силы» и оценивать ситуацию в регионе сквозь призму геополитического противоборства, направленного на установления контроля над южными постсоветскими государствами. Такие построения получили название «новой Большой игры» - по аналогии с термином, в XIX веке использовавшимся для характеристики соперничества России, Англии и Турции за сферы влияния на Кавказе и в Средней Азии.

В этом случае модель региональной системы включает только двух действительно значимых акторов - Россию и США (или «Запад»). Эта позиция в сконцентрированной форме выражается таким образом: «Магистральным направлением борьбы за доминирование в регионе являются усилия Запада, прежде всего США, по углублению и ускорению процесса политического отделения и экономического обособления бывших советских республик от России. Именно этим объясняется упор, который США делают на стремлении предотвратить укрепление в регионе позиций СНГ, на утверждении идеи «геополитического плюрализма» на евразийском пространстве, на «равноправии» всех (включая внерегиональных) участников освоения его ресурсного потенциала». Основной целью такой политики является формирование прозападной ориентации южных постсоветских государств путем содействия переходу к экономической, энергетической и политической системе, связанной с Западом.

Вариации концепции «Большой игры» связаны лишь с расширением перечня значимых геополитических игроков «второго уровня» (ЕС, Турция, Иран, Китай) и определением приоритетных для Запада целей такой борьбы (например, диверсификация источников энергоносителей и получение контроля над их транспортировкой в качестве конечных целей либо доминирование как самоцель, для достижения которой они используются как средства). Подобный подход вполне логично аргументируется и, безусловно, заслуживает внимания, хотя сводить к нему все разнообразие региональных политических отношений навряд ли правомерно.

Тем не менее, проблема политического, идеологического, экономического противостояния между Россией и Западом не является надуманной, что вполне прослеживается в рассуждениях и действиях целого ряда политиков (в первую очередь, западных). Хотя и Россия, и Запад внутренне не едины (в их рамках можно выделить множество самым различным образом ориентированных политических сил), на системном уровне их рассмотрение в качестве «монолитных» образований все же допустимо, и то, что их взаимоотношения далеко не всегда носят характер сотрудничества, по-видимому, не требует специального доказательства, особенно если речь идет о постсоветском пространстве.

С учетом такого подхода, целесообразно выделение проблемного блока, который может быть обозначен как «вопросы геополитического контроля на постсоветском пространстве». Причем здесь возникает весьма интересная ситуация, которая характеризуется особым «статусом» традиционно анализируемых проблемных областей и отдельных аспектов функционирования международных систем. Эти частные проблемы международных и внутриполитических отношений начинают в данной схеме рассматриваться не как самостоятельные явления, а как инструменты геополитического противоборства, и логика их развития достаточно жестко привязывается к действиям конкурирующих «суперакторов». Особенности политических режимов, энергетические ресурсы, этноконфессиональные конфликты - все начинает играть роль вспомогательных средств в геополитической игре.

Следует отметить, что безоговорочное принятие такой исследовательской позиции сопряжено с некоторыми опасностями. Так, она может привести к отказу любому такому феномену в собственной внутренней логике, отличной от логики этого противоборства. Кроме того, далеко не очевидно, что все ключевые региональные проблемы подвержены воздействию макроуровневой «Большой игры», и определенно, степень такого влияния для каждой из них различна.

Тем не менее, для дальнейшего анализа будет полезно схематически изобразить систему отношений в регионе, соответствующую такой гипотезе. Главными акторами выступают крупные государственные образования, как глобального, так и регионального уровня. Интересами каждого из них, и в первую очередь, России и США, является установление геополитического контроля над регионом. Основным путем решения этой задачи является воздействие на региональные постсоветские элиты с целью увеличить их зависимость от того или иного заинтересованного игрока. Осуществление такой привязки достигается прежде всего за счет увеличения экономического (участие в добыче и транспортировке энергетических ресурсов, приобретение важных экономических объектов и т.д.) и военного (размещение военных баз, сотрудничество в сфере безопасности) присутствия заинтересованных государств. Инструменты давления чрезвычайно разнообразны и варьируются от финансовой помощи и предоставления кредитов до критики политических режимов и поддержки оппозиционных сил и сторон в вооруженных конфликтах.

Многие факты действительно свидетельствуют в пользу такой схемы, позволяя некоторым авторам характеризовать ситуацию в регионе как «начало новой мировой войны», где наступление агрессора (США) проходит «по периметру постсоветского пространства, отторгнутого у слабого противника, руководство которого не намерено организовывать сопротивление». Причины, по которым теория «продолжения холодной войны» становится все более популярной, вполне очевидны - поведение США в мире в целом и в отдельных его регионах действительно нарушает сложившиеся принципы международного права, имеют место многочисленные примеры как неприкрытой вооруженной агрессии против суверенных государств (Югославия, Афганистан, Ирак), так и оказание мощнейшего политического давления с угрозой применения силы (в отношении таких государств «оси зла» как Иран и Северная Корея).

Особенно ярко установка американской администрации на решение проблем силовыми способами проявилась после 11 сентября 2001 года, когда США получили своего рода моральное обоснование своей агрессивной стратегии. События 11 сентября были столь же трагичны для американской нации, сколь и спасительны для правящей элиты, получившей карт-бланш на борьбу с терроризмом. Это дает некоторым авторам основания утверждать, что либо имело место сознательное бездействие администрации при наличии информации о подготовке террористических актов, намеренное их непредотвращение, либо данные акты явились результатом внутреннего заговора части американской элиты.

При всей неоднозначности выводов этих «конспирологических» теорий относительно причин событий 11 сентября, в том, что касается открывшихся перед американской администрацией возможностей, с ними сложно не согласиться. Среди групп интересов, извлекших несомненную выгоду из объявленной затем антитеррористической войны - военно-промышленное и энергетическое лобби. Резкое увеличение военного бюджета, который до того неизменно снижался с момента распада СССР, рост средств, выделяемых на деятельность спецслужб, устойчиво высокие цены на нефть - только наиболее очевидные следствия реакции США на террористические акты. Кроме того, эти события позволили администрации «на законных основаниях» решить ряд важных внутриполитических задач - от усиления контроля над гражданским обществом и спасения находившейся в предкризисном состоянии экономики до отвлечения общественного мнения от актуальных внутренних проблем. Решающую роль террористические акты сыграли и в борьбе различных политических групп внутри правящей элиты, обеспечив безоговорочную победу «ястребов» и широкую поддержку в обществе их внешнеполитического курса.

Весьма существенные изменения после 11 сентября 2001 года произошли и в Каспийском регионе. Причем большинство авторов склонны характеризовать действия США в регионе не как необходимые для борьбы с терроризмом, но как направленные на вытеснение отсюда России. Так, А.И. Уткин пишет: «Воспользовавшись готовностью России и среднеазиатских республик оказать помощь в борьбе с международным терроризмом, администрация президента Буша впервые в истории проникла туда, где после Тамерлана была своего рода «заповедная зона» России - в страны Центральной Азии». Л.Г. Ивашов также подчеркивает: «Соединенные Штаты официально объявили каспийско-кавказский регион зоной своих жизненно важных интересов. Участники последней сессии НАТО в Стамбуле в своем последнем коммюнике объявили Закавказье «стратегическим районом НАТО». Что это такое, что за район? Не стоит забывать и заявления представителей Госдепа, которые говорят, что единственным препятствием на пути реализации американских интересов в зоне Каспия является Россия». Таким образом, можно предположить, что существует вполне четко оформленная американская стратегия на вытеснение России из Каспийского региона.

Сторонниками модели «Большой игры» приводится обширный перечень целей, преследуемых США при размещении своих военных подразделений в южных постсоветских государствах: создание условий для управления различными процессами на данной территории и в России, контроль и возможное овладение ресурсами Каспия и Ближнего Востока, блокирование геополитических устремлений Китая, изоляция Ирана, и даже создание первого эшелона национальной противоракетной обороны. М. Коллон указывает среди таких целей также милитаризацию экономики как средство «преодоления» тлеющего внутриэкономического кризиса и подавление сопротивления «третьего мира» и движения против глобализации.

В связи с вышеизложенным по крайней мере некоторые проблемные блоки Каспийского региона представляется полезным рассматривать в тесной связи с моделью «Большой игры». К ним, прежде всего, относятся проблемы добычи и транспортировки энергоносителей и определения маршрутов транспортных коридоров. Так, известный тезис о неразрывном единстве нефти с геополитикой, полагаем, имеет достаточное подтверждение в Каспийском регионе. При решении вопросов о получении контроля над нефтяными и газовыми ресурсами и особенно о маршрутах их транспортировки особенно ярко проявляется влияние факторов политического характера. Освоение ресурсов региона стало предметом самого острого соперничества, в котором публично обосновываемое экономическими соображениями желание западных государств диверсифицировать маршруты поставки энергоносителей из региона практически тождественно курсу на уменьшение влияния России в этой сфере - по той причине, что именно она обладает в настоящее время наиболее развитой нефте- и газопроводной сетью.

Как считают некоторые ученые, трубопроводы стали одним из главных направлений борьбы за доминирование в регионе, в первую очередь, со стороны США, чья стратегия направлена на формирование новой трубопроводной архитектуры, децентрализованной и опирающейся на идею максимальной диверсификации путей вывода каспийской нефти из региона. Действительно, политическая поддержка американской администрацией определенных маршрутов трубопроводов зафиксирована в многочисленных заявлениях и концептуальных документах. Так, прямая рекомендация оказать всестороннюю поддержку маршруту трубопровода «Баку-Тбилиси-Джейхан» (БТД) содержится в докладе влиятельнейшей структуры - Группы развития национальной энергетической политики (которую ряд экспертов вследствие складывающейся вокруг нее обстановки секретности охарактеризовали как «тайное общество»), чьей приоритетной целью является разработка нефтегазовых ресурсов Каспийского моря. В том же докладе имеется и указание усилить работу «с нужными компаниями и государствами с целью создания коммерческих условий, которые предоставят нефтяным компаниям, работающим в Казахстане, возможность экспортировать свою нефть по трубопроводу БТД».

Рентабельность этого проекта вызывает значительные сомнения как у независимых экспертов, так и у самих нефтяных компаний. Так, исследования американской компании «ЭкксонМобил» убедительно показали, что маршрут «Баку-Тбилиси-Джейхан» не станет выгодным даже с привлечением ресурсов казахстанского месторождения Кашаган. В то же время, как отмечают российские специалисты, «именно труба на Джейхан нейтрализует возможный конфликт интересов партнеров по НАТО Турции и США в связи с нагрузкой на турецкие проливы и, заодно, выводит этот маршрут из-под возможного прямого влияния России», чем и объясняется привлекательность данного маршрута для США как потенциального потребителя поставляемой по этой трубе нефти.

Тот факт, что в выбор экспортных маршрутов не основан на соображениях экономической целесообразности, подтверждают и весьма показательные и откровенные заявления американских официальных лиц. Так, еще шесть лет назад министр энергетики США Б. Ричардсон высказал позицию относительно целей американской политики в регионе, которая остается актуальной и для действующей администрации: «Она [американская энергетическая безопасность] также предусматривает предотвращение стратегических посягательств со стороны тех, кто не воспринимает наши ценности. Мы стараемся повернуть новые образовавшиеся государства в сторону Запада. Мы бы предпочли, чтобы эти страны опирались на западные коммерческие и политические интересы, а не избрали бы иной путь. Мы вложили значительный «политический капитал» в Каспийский регион, и для нас очень важно, чтобы трубопроводные схемы и политика получились бы правильными».

Возникающий резонный вопрос о том, каким образом можно реализовать экономически неоптимальные проекты, если целями любой компании по определению является максимизация прибыли, легко снимается, если вспомнить о тесной связи нефтяных компаний и правящей американской элиты. В действующей администрации на ключевых постах представлены выходцы из нефтяного бизнеса, а сотрудники предыдущих администраций занимают важные должности в крупных транснациональных корпорациях. Так, вице-президент США Д. Чейни - в прошлом президент компании «Халлибертон», а ныне также глава уже упоминавшейся Группы развития национальной энергетической политики; советник по национальной безопасности К. Райе -бывший руководитель фирмы «ШевронТексако». Консультантами транснациональных нефтяных и связанных с ними компаний являются, например, бывшие помощники президента США по национальной безопасности 36. Бжезинский и Б. Скоукрофт, бывшие госсекретари Д. Бейкер и Л. Иглбергер, а также такие известные политические фигуры как Р. Холбрук, Дж. Сунуну, А. Хартман и др.

Таким образом, у действующей администрации имеются серьезные рычаги влияния на политику нефтяных корпораций в Каспийском регионе; более того, это скорее можно охарактеризовать как «самовлияние». Происходит своего рода взаимное лоббирование интересов: транснациональные компании реализуют стратегические цели администрации по установлению контроля над поставками нефти, а коммерческая непривлекательность «нужных» проектов компенсируется щедро предоставляемой государственной поддержкой, в форме как различного рода льгот и страхования рисков, так и политических гарантий защиты интересов инвесторов. Кроме того, и объем вложений в экономику региона на первом этапе был не слишком велик: заключаемые с правительствами новых прикаспийских государств контракты оформлялись таким образом, что у компаний имелась возможность «застолбить место», но не приступать к активной разработке месторождений.

Успех американского проникновения в регион был обусловлен не только такой скоординированной деятельностью администрации и бизнеса, но и позициями региональных элит: еще до разработки технико-экономических обоснований западных нефтяных проектов первые лица южных постсоветских государств стали активно доказывать их выгодность, представляя их как средство решения всех экономических проблем и кратчайший путь к увеличению благосостояния своих народов. При этом данные о запасах нефти и газа в регионе, распространяемые в средствах массовой информации, завышались иногда на порядок по сравнению с оценками незаинтересованных экспертов. Однако по мере разработки целого ряда контрактных месторождений выявилась вся сомнительность представлений о Каспии как «новом Персидском Заливе». Характерные примеры тому - результаты неудачного разведочного бурения на структурах Огуз, Ленкорань-Дениз - Талыш-Дениз, Карабах и других месторождениях, суммарные прогнозные запасы которых оценивались в многие сотни миллионов тонн нефти. Поэтому в последние годы даже американские оценки потенциала региона стали более сдержанными. Достаточно сравнить заявление заместителя госсекретаря США С. Тэлботта в 1997 году о 100-200 миллиардах баррелей нефти в регионе и данные Группы развития национальной энергетической политики, в 2001 году оценившей суммарные запасы Азербайджана и Казахстана (занимающих, согласно авторам доклада, первые места по запасам среди прикаспийских государств) в 20 миллиардов баррелей.

Несмотря на это, заведомо неокупающиеся проекты трубопроводов продолжают реализовываться при прямой поддержке американской администрации, что позволяет однозначно утверждать: цели США в Каспийском регионе носят преимущественно политический характер, и данное проблемное поле (добыча и транспортировка энергоносителей) выступает для Америки лишь как инструмент достижения этих целей, главной из которых является установление геополитического контроля над регионом. Особенности взаимодействия между администрацией и нефтяным бизнесом, их тесное сотрудничество и «взаимопроникновение» позволяют рассматривать американскую политику в регионе как скоординированную и целостную, а возможные расхождения интересов - как несущественные.

Однако «Запад» в Каспийском регионе представлен не только Соединенными Штатами. Страны Евросоюза и европейские компании также проводят активную региональную политику, участвуя как в разработке и транспортировке нефтегазовых ресурсов, так и в продвижении различного рода транспортных проектов. Исследователи, отмечая, что Европейский Союз (а равно и другие союзники США, например, Япония) «не имеют ни возможностей, ни реальных оснований становиться в оппозицию интересам и политике США в Каспийском регионе», в то же время подчеркивают, что и безоговорочная поддержка американской политики во всех ее компонентах наблюдается здесь далеко не всегда. Ключевое потенциальное разногласие ученые видят в том, что «в отличие от США, практически не зависящих от импорта нефти из арабских государств, западноевропейские страны и Япония, напротив, значительную или даже основную часть импорта нефти получают из государств Среднего Востока».

Указанное отличие делает страны Евросоюза «чрезвычайно чувствительными к надежности источников и каналов такого импорта», последствия чего проявляются двояко. С одной стороны, это обусловливает реальную заинтересованность европейских государств в диверсификации источников и путей транзита, создавая основы для тесного сотрудничества в этой сфере с Россией, так и с другими прикаспийскими странами; с другой - имеет место полная зависимость ЕС от США в военной сфере, делающая невозможной самостоятельное решение о путях транзита в случае обострения обстановки в регионе. Таким образом, при том, что отношение Евросоюза к проблеме добычи и транспортировки каспийских энергоносителей основывается изначально на соображениях экономической целесообразности, его неспособность обеспечить безопасность нефтегазового транзита ведет к заинтересованности в том, чтобы важнейшие транспортные пути проходили через «зону ответственности» НАТО, что в значительной мере подразумевает следование в русле американской политики.

Однако зависимость западноевропейских стран от нефтяного импорта не стоит переоценивать. В политике ЕС в регионе многое определяется и тем, что конкуренция на европейском нефтяном рынке достаточно высока, что позволяет отдавать решение проблем добычи и транспортировки «на откуп» самим заинтересованным в экспорте компаниям и государствам. В связи с этим европейские государства гораздо более избирательны в своем участии в каспийских проектах, чем США, и коммерческие соображения играют здесь большую роль, чем политические. Кроме того, необходимо учитывать: поставки значительных объемов нефти из Каспийского региона способны вызвать существенное снижение цен на рынке Европы, что отвечает, в принципе, желаниям потребителей, но идет несколько в разрез как с интересами компаний-поставщиков, так и с характерной для ряда стран ЕС государственной политикой стимулирования перехода на более экологичные источники энергии, проявляющейся, в частности, в поддержании устойчиво высоких цен на бензин. В долгосрочной перспективе приток каспийской нефти может повлиять на общемировые цены и ударить и по интересам самих стран-экспортеров, особенно тех, где себестоимость добычи близка к среднемировому уровню цен. Таким образом, в Европе существуют определенные политические и экономические группы, которые могут препятствовать быстрой разработке каспийских месторождений. К их числу, помимо самих нефтяных компаний и связанных с ними лоббистских структур, относятся и влиятельные экологические организации.

Кроме того, говорить о полностью скоординированной политике Евросоюза не всегда оправданно - вопросы обеспечения энергоносителями не являются исключительной прерогативой наднациональных органов и не регулируются документами об общей внешней политике и политике безопасности ЕС. Здесь достаточно сильно проявляется «страновая специфика». Великобритания более очевидно поддерживает политику США, а крупнейшая английская компания «Бритиш Петролеум» реализует «американский» проект трубопровода БТД, причем максимальное количество ее региональных инвестиционных проектов сконцентрировано в Азербайджане. Мощная армянская диаспора во Франции обусловливает симпатии этого государства к Армении. Наряду с этим, крупная нефтяная компания «ТотальФинаЭльф» с преобладающим французским участием несомненно заинтересована в развитии сотрудничества с Азербайджаном, что обусловливает некоторую противоречивость политики Франции по отношению к региону и позволяет некоторым исследователям провести параллель с США, где также наблюдается борьба армянского и нефтяного лобби. Интересы же Германии в регионе вступают в противоречие с политикой США, в частности, из-за позиции по участию в составе германских миротворческих сил на Кавказе, а также вследствие «особых отношений» с Россией, которая является важным поставщиком газа в Германию.

Однако существует несколько комплексных программ, реализуемых Евросоюзом, в рамках которых западноевропейские государства выступают «единым фронтом». Важной составляющей внешней политики ЕС являются такие программы сотрудничества как посвященная энергетическим проблемам «СИНЕРДЖИ», а также связанная с ними «ТАСИС», включающая такие компоненты как «ИНОГЕЙТ» и «ТРАСЕКА». Все указанные программы уделяют большое внимание вопросам транспортировки энергоносителей и развитию транспортной инфраструктуры новых независимых государств. При этом финансовая и техническая поддержка в данных проектах направлена в первую очередь на укрепление связей между южными постсоветскими государствами и создание трубопроводной и транспортной инфраструктуры в обход России, что позволяет констатировать их направленность на ослабление российских позиций в регионе.

Таким образом, при анализе на макроуровне можно утверждать, что активность США и других западных государств в Каспийском регионе имеет такую общую черту как установка на вытеснение России. Тем не менее, имеется ряд «внутризападных» противоречий, которые в перспективе могут усиливаться. Во-первых, это несогласие ряда западноевропейских государств с агрессивной и односторонней политикой США, демонстрируемое, прежде всего, лидерами Германии и Франции. Безоговорочное доминирование США в мире идет в разрез с интересами стран ЕС, которые стремятся к тому, чтобы увеличение их экономического потенциала было «конвертировано» в соответствующие их «весу» политические возможности, как минимум сопоставимые с возможностями США. Причем тенденция к обострению этого противоречия достаточно устойчива: результаты недавно прошедших в США выборов не позволяют западноевропейским государствам рассчитывать на существенное изменение «линии поведения» Америки в мире.

Подход республиканской администрации, предполагающий вытеснение Европы на второй план в процессе принятия глобальных политических решений, и возлагаемое на Евросоюз Соединенными Штатами бремя спонсирования не всегда согласованных с европейскими странами акций и разделения ответственности за их последствия, едва ли будет радикально пересмотрен. Послевыборные заявления Дж. Буша о необходимости учета интересов проигравшей демократической партии, из которых, на первый взгляд, должен следовать прогноз о некотором снижении внешнеполитической активности США и концентрации на внутренних проблемах, на самом деле не столь значимы.

Это обусловлено, главным образом, появившейся у президента США возможности полностью контролировать обе палаты Конгресса, где по результатам выборов доминируют республиканцы, и проводить любые решения по финансированию уже начатых и новых военных операций. С учетом того влияния, которое имелось у нефтяного и военного лобби в течение предыдущего президентского срока Дж. Буша, и заинтересованности указанных групп в продолжении агрессивной внешнеполитической стратегии, необходимо ожидать роста недовольства западноевропейских партнеров США. Нельзя не упомянуть здесь и весьма натянутые личные отношения Дж. Буша с Ж. Шираком, Г. Шредером и рядом других европейских политиков.

Что касается непосредственно Каспийского региона, здесь одним из важных конфликтогенных вопросов могут стать проблемы отношений с Ираном, в том числе в связи с интересами европейских энергетических компаний, которые активно сотрудничают с иранским правительством, вопреки политике на изоляцию этого государства, проводимой США. Многое зависит и от того, какую нишу американская администрация позволит занять европейским компаниям в послевоенных экономиках Афганистана и Ирака, поскольку неограниченные привилегии американских корпораций несомненно будут служить дополнительным источником разногласий. Значимым фактором здесь может быть и возрастающая по мере закрепления военного присутствия США в южных постсоветских государствах поддержка интересов американских фирм. Иными словами, важен вопрос, будет ли такая поддержка ставить своей целью ограничение доступа неамериканских компаний к ресурсам региона и, соответственно, восприниматься как ущемление европейских интересов.

Таким образом, гипотеза о направленности региональной активности «объединенного Запада» на уменьшение влияния России в целом подтверждается, но существующая «внутри Запада» система интересов не является в полной мере интегрированной, что открывает для России некоторые возможности по противодействию политике ее «выдавливания» из региона. Проблемные блоки «контроль на постсоветском пространстве» и «добыча и транспортировка энергоносителей» можно рассматривать как тесно взаимосвязанные, но не тождественные - ни одна из этих проблем полностью не исчерпывает другую. Для каждого актора соотношение экономических и политических факторов при целеполагании различно, причем для американской администрации вопрос контроля над транспортировкой углеводородов носит скорее инструментальный характер, и такой контроль является лишь промежуточной целью, в то время как для европейских государств и ряда транснациональных компаний диверсификация источников поставок служит, полагаем, ключевым мотивом активности в регионе.

Следует отметить, что в рассматриваемой модели выделяют и незападных значимых игроков, прежде всего - Турцию, Иран и Китай. Причем для первых двух государств соперничество в регионе имеет, как иногда отмечается, сильный идеологический компонент, проявляющийся в их роли как распространителей в регионе идей пантюркизма и панисламизма, соответственно. Так, «независимость тюркских [постсоветских] республик рассматривалась как путь к объединению всех тюркских народов, включая тюрко-татарское население РФ, что существенно укрепило бы позиции Турции на мировой арене», что проявилось в активном продвижении турецким руководством идеи «Великого Турана». Иран же, как считают некоторые авторы, в значительной степени способствовал росту популярности концепций «исламского единства» на постсоветском пространстве, особенно в центрально-азиатских республиках, а руководители Ирана «никогда не отказывались от идей распространения идеалов исламской революции в мусульманском мире и вне его». Иран и Турция в таком представлении выступают в первую очередь как конкуренты на идеологическом поле борьбы за влияние в Каспийском регионе. В то же время, следует заметить, что значимость факторов идентичности (тюркской или исламской) в региональной политике этих государств представляется несколько преувеличенной. Так, оценивая первое постсоветское десятилетие иранской политики, К. Гаджиев считает: «Не совсем оправдались присутствовавшие на Западе и в России опасения, что Тегеран может подтолкнуть новые независимые государства к радикальному исламизму. Соображения национальных интересов постепенно взяли верх над религиозным радикализмом. Политику Ирана в отношении новых независимых стран Центральной Азии и Кавказа после окончания холодной войны можно характеризовать как конструктивную и не отягощенную идеологическими нагрузками». Сходные оценки приводятся и по поводу политики Турции, чьи внутренние экономические проблемы привели к ограниченности ее влияния на новые региональные государства, а собственно языковой и этнической близости оказалось отнюдь не достаточно для устойчивой политической интеграции тюркоязычных государств.

Турция и Иран, тем не менее, действительно являются «антагонистами» с точки зрения их взаимоотношений с США и Западом. Турция традиционно рассматривалась в качестве «южного фланга» НАТО в период холодной войны и продолжает считаться одним из ключевых союзников США в регионе, в то время как Иран позиционирует себя как главный идеологический противник Америки (и наоборот). Реальная политика Турции и Ирана в настоящее время во многом соответствует этим декларируемым ориентациям, что позволяет в рамках модели «Большой игры» утверждать, что Турция в регионе следует преимущественно в русле западных интересов, а иранская политика в большей мере соответствует интересам российским.

Однако реально складывающаяся в регионе система отношений является несколько более сложной. Так, блокирование со стороны США маршрутов транспортировки каспийских энергоресурсов через территорию Ирана объективно подталкивает его к сотрудничеству с Россией как шансу преодолеть американскую линию на изоляцию. В частности, активно развивается идея транспортно-энергетического коридора в меридиональном направлении с участием России и Ирана как противовес «широтному» проекту с участием Турции. Тем не менее, не вполне корректно оценивать отношения в треугольнике Россия-Иран-Турция как «в чистом виде» конфронтационные или союзнические. Например, и Турция, и Иран экономически заинтересованы в «замыкании на себя» потоков энергоносителей из региона, и в этом плане «антизападный» Иран в перспективе является таким же конкурентом России, как и прозападная Турция.

В то же время и Турция, активно поддерживающая строительство трубопроводов в обход России и пользующаяся при этом такими сомнительными с правовой точки зрения инструментами как закрытие черноморских проливов для прохождения нефтеналивных судов, наряду с этим сотрудничает с Россией в газовой сфере в рамках крупного проекта «Голубой поток». Сложный комплекс ирано-турецких противоречий, имеющий давние корни еще с времен османо-персидского соперничества, конфликтующие модели государственного строительства и другие подобные факторы не мешают этим государствам взаимодействовать, например, в газовой и нефтяной сфере. Таким образом, модель взаимоотношений, выстраивающуюся здесь, не представляется возможным объяснить с позиций «игры с нулевой суммой».

Следует отметить, наряду с этим, что региональная политика и Турции, и Ирана в значительной мере зависит от планов американской администрации. Например, Турция, одной из наиболее значимых внешнеполитических целей которой является вступление в Евросоюз, не может добиться реализации этой цели без активной поддержки США, а ее оказание предполагает ответное следование в русле американских планов в отношении Каспийского региона. Будущая политика Ирана также зависит от смягчения или ужесточения американских позиций, и здесь недавняя победа неоконсерваторов в США позволяет предположить, что давление на него будет усиливаться. Однако это вовсе не обязательно означает последующую активизацию ирано-российского сотрудничества: многое в данной ситуации будет определяться и результатами грядущих президентских выборов в Иране, поскольку возможный приход к власти наиболее радикально настроенных исламских сил способен серьезно изменить баланс в системе США-Иран-Россия.

Важную роль может сыграть и позиция ряда американских нефтяных корпораций, открыто выражающих свое недовольство санкциями против Ирана и настаивающих на их отмене, а также политика ЕС, весьма расходящаяся с американской. Для Европы Иран не является враждебным государством, и с ним вполне можно сотрудничать, для многих же в США само существование Ирана в его нынешнем состоянии неприемлемо, и единственным выходом является его трансформация. Весьма высокой представляется в этой связи вероятность применения США военной силы против Ирана, тем более, что надежды на сохранение у власти иранского «реформаторского крыла» оцениваются большинством аналитиков как не имеющие под собой достаточных оснований.

Китайский фактор в Каспийском регионе только начинает играть значимую роль, и пока интересы Китая представлены в основном в Казахстане, где наблюдается участие китайских нефтяных компаний в разработке ряда месторождений, а также развивается масштабный проект трубопровода из Казахстана в Западный Китай (совместное предприятие по строительству которого было создано в июле 2004 года). Тем не менее территория деятельности китайских компаний в регионе не ограничивается Казахстаном. Пекин в последнее время увеличивает импорт углеводородного сырья, а усиливающаяся нестабильность на Ближнем Востоке обусловливает повышение его заинтересованности в каспийских нефти и газе.

Среди последних тому подтверждений, например, заключение контрактов Китайской национальной нефтяной корпорацией с «Узбекнефтегазом» о совместных поисково-разведочных работах в Узбекистане, начатая китайской «Ченг Ли Ойл» разведка углеводородов в Алайской долине Киргизии и подписание ею же соглашения о разделе продукции с Государственной нефтяной компанией Азербайджана по месторождению Гарачухур. При этом, как отмечают эксперты, «китайские компании независимо от формы собственности всегда согласовывают свои действия с национальными правительственными агентствами. Поэтому их контракты выражают общий государственный курс Китая в отношении нефтяных перспектив Каспийского региона Сегодня китайские игроки действуют здесь как недропользователи, поставщики оборудования, подрядчики услуг, кредиторы и импортеры, но во всех случаях они стимулируют рост нефтяного геологического и экспортного потенциала [региона]».

Таким образом, Китай в настоящее время действует в первую очередь в качестве экономической силы, политические же его интересы в регионе не вполне сформированы (за исключением, возможно, проблемы Синьцзянь-Уйгурского района, где сильны сепаратистские настроения). Тем не менее именно усиление позиций Китая в мире потенциально способно изменить соотношение сил в «конфронтационной модели» региона, поскольку и США (по причине возникновения потенциального конкурента их гегемонии), и Россия (в частности, вследствие колоссальной демографической разницы с Китаем на Дальнем Востоке) склонны рассматривать Китай скорее как стратегического противника, чем партнера. При этом повышение в регионе активности Китая косвенно (и непреднамеренно) служит интересам России: например, китайский нефтяной импорт из Казахстана понижает шансы конкурирующего с российскими маршрутами трубопровода БТД, поскольку рентабельность последнего в значительной мере зависит от поставок казахстанской нефти. Кроме того, с учетом представлений республиканской администрации США именно о Китае как главном противнике в наступившем веке, повышаются возможности России использовать американо-китайские противоречия в проведении своей региональной политики.

Основная роль России, «предписанная» ей в модели «Большой игры» в рассматриваемых проблемных областях - политика удержания и укрепления своего влияния на постсоветском пространстве, преимущественно предполагает «антизападный» вектор ее активности. Исследователи каспийской политики России обычно выделяют несколько основных ее этапов. В первой половине 1990-х годов преобладал так называемый «неоимперский» подход, основой которого было стремление полностью контролировать каспийские энергоносители, что выражалось в попытках создания препятствий для разработки новыми прикаспийскими государствами своих углеводородных ресурсов. Основным инструментом той части российской политической элиты, которая разделяла такие взгляды, служила неурегулированность правового статуса Каспийского моря, и здесь активно поддерживался тезис о необходимости предварительно решить все спорные вопросы относительно правового режима Каспия и лишь затем приступать к его хозяйственному освоению.

Как подчеркивали некоторые эксперты, к числу применяемых сторонниками такого подхода инструментов относятся также и прямое вмешательство во внутренние дела суверенных государств, в том числе и с использованием региональных этнонациональных конфликтов. Так, У. Касенов прямо писал, что «анализ роли России в конфликтах, заполыхавших в государствах Закавказья, показывает, что одним из важнейших определяющих факторов российской политики в этих регионах является стремление не допустить в них притока иностранных инвестиций, и прежде всего в нефтегазодобывающую промышленность и строительство новых нефте- и газопроводов в южном направлении». Как отмечается, «на этом этапе происходит широкое использование силовых методов или угрозы их применения в российской внешней политике».

Наряду с этой «жесткой линией» в каспийской политике России, ассоциировавшейся с деятельностью Министерства обороны и МИД, озвучивалась и «прагматическая» позиция, связанная с интересами, прежде всего, так называемого «нефтяного лобби», поддерживаемого Министерством топлива и энергетики, стремившегося расширить участие российских компаний в международных проектах освоения углеводородных ресурсов Каспия. Сами компании проводили в этот период противоречащую официальной линии политику. Например, «Лукойл» в 1994 году подключился в долевому участию в проекте по разработке ряда азербайджанских месторождений, войдя в состав Азербайджанского международного операционного консорциума, а спустя некоторое время начал создавать консорциумы с иностранными компаниями. Такие действия вызывали жесткую критику со стороны МИД России, заявлявшего о незаконности любых договоренностей в условиях неопределенности правового статуса Каспия, а по мнению некоторых авторов, их следствием было и силовое вмешательство в политику постсоветских государств-контрагентов российских компаний.

По мнению Ю. Федорова, во второй половине 1990-х годов наметилась тенденция к согласованию этих двух подходов, и на их основе «формируется единая, «интегрированная» позиция России по отношению к каспийским проблемам», причем главным инструментом российского воздействия на новые прикаспийские государства и на их энергетические проекты постепенно становится не столько неурегулированность правового статуса Каспийского моря, сколько контроль над транспортировкой добываемых там нефти и газа. Однако в самом конце 1990-х годов А. Конопляник, анализируя вышеуказанную работу, отмечает, что «так называемый «интеграционный» подход в каспийской политике ещё только начинает выкристаллизовываться». Основная идея этого подхода - расширение любых форм участия российских компаний в освоении каспийского шельфа с одновременным отказом от противодействия созданию маршрутов транспортировки нефти, пролегающих вне российской территории.

Действительно, уже в середине 1990-х стало очевидно, что «жесткая линия» не достигла успеха: южные постсоветские государства начали «в явочном порядке» разрабатывать месторождения в «своих» секторах, а первая чеченская кампания выявила многочисленные проблемы в российской армии, показав ее неэффективность и слабость государства в локальных военных конфликтах. Поэтому даже позиция МИД начала эволюционировать в сторону уменьшения притязаний на безусловное доминирование в регионе. Так, осенью 1996 года МИД занял новую позицию по вопросу о правовом статусе Каспия, признав права прикаспийских государств на исключительную юрисдикцию на недропользование в пределах 45-мильной экономической зоны. В конце 1997 года Россия косвенно подтвердила и свою готовность признать принцип деления Каспия на национальные сектора, объявив, например, конкурс на право пользования недрами в пределах участка дна, находящегося вблизи российского побережья. Кроме того, показателен был и факт участия российского Президента в дискуссии о местонахождении (в азербайджанском или туркменском секторе Каспийского моря) месторождения Кяпаз (Сердар), повлекшее за собой дезавуирование подписанных российскими компаниями «Роснефть» и «Лукойл» с Азербайджаном соглашений по этому месторождению.

В 1998 году Россия окончательно закрепила «секторальный принцип», подписав с Казахстаном соглашение о делимитации дна Каспийского моря в условном российско-казахском секторе. Впоследствии, в мае 2002 года, в Москве состоялось подписание российско-казахстанского Протокола, определившего прохождение конкретной линии разграничения зон недропользования двух стран в северном Каспии. Затем, 23 сентября 2002 года, также в Москве было подписано Соглашение между Российской Федерацией и Азербайджанской Республикой о разграничении сопредельных участков дна Каспийского моря. С учетом того, что в ноябре 2001 года аналогичное соглашение было заключено между Казахстаном и Азербайджаном, взаимодействие трех вышеуказанных стран при освоении минеральных ресурсов дна северного и центрального Каспия приобрело прочную международно-правовую основу, еще более укрепившуюся с достижением на базе этих договоренностей трехстороннего соглашения между Россией, Казахстаном и Азербайджаном о точке стыка линий разграничения дна Каспия. Позиция России, по словам заместителя Министра иностранных дел Российской Федерации, специального представителя Президента Российской Федерации по вопросам урегулирования статуса Каспийского моря В.И. Калюжного, основана на признании эффективности практики двусторонних соглашений: «Мы предпочли бы подписывать 5-сторонние соглашения, однако время нас поджимает, процессы освоения ресурсов Каспия - это реальность, с которой все должны считаться».

Начиная со второй половины 2000 года во многом благодаря усилиям МИД России каспийский переговорный процесс значительно активизировался. После более чем двухлетнего перерыва возобновились заседания Специальной рабочей группы на уровне заместителей министров иностранных дел «пятерки» (СРГ), которая была создана в 1996 году в качестве многостороннего переговорного механизма по выработке Конвенции о правовом статусе Каспийского моря. Показательно, что если в 1996-1998 годах состоялось два заседания Группы, то в 2001-2003 годах - И заседаний. Официальная позиция «нового этапа» каспийской политики была озвучена И.С. Ивановым в апреле 2000 года на заседании Совета Безопасности Российской Федерации: «Масштабность интересов России на каспийском направлении обуславливает необходимость ее всестороннего присутствия в регионе, проведения там более активной политической линии. В России не остались незамеченными попытки определенных зарубежных сил ослабить наши позиции на Каспии, вбить клин в отношения с другими прикаспийскими государствами, под разговоры о недопустимости возврата к «имперским временам» укрепить собственное влияние в регионе, наложить руку на его богатства. Подобные попытки противоречат духу международного сотрудничества. Россия не претендует на доминирующую роль в регионе, не хочет конфронтации, выступает за конструктивное взаимодействие с иностранными партнерами, готова к честной, цивилизованной конкуренции. В то же время мы намерены твердо отстаивать и продвигать свои законные интересы на Каспии, ущемлять которые никому не дозволено».

Таким образом, политика России к настоящему времени основывается на принятии в расчет «конфронтационной модели» развития ситуации на постсоветском пространстве, и хотя стратегический противник в официальных заявлениях прямо не обозначен, под ним в первую очередь подразумеваются США. Среди значительной части политической элиты существует и понимание необходимости комплексного отстаивания своих интересов в регионе, не ограниченного использованием силовых инструментов влияния. В частности, признается необходимость широкого участия российских компаний в освоении каспийских энергоресурсов, и шире, активного проникновения на рынки государств региона.

Следует отметить, что в этом направлении Россия в последние годы достигла существенных успехов, первую очередь за счет действий таких крупных компаний как «Газпром», «РАО ЕЭС» и «Лукойл». Так, последний контролирует настолько значительный объем геологических активов, расположенных в акватории нескольких государств, что может считаться «шестым игроком», добавившимся к пяти прикаспийским странам, а его извлекаемые запасы в регионе, по некоторым оценкам, превышают иранские. Деятельность «РАО ЕЭС» также ориентирована на увеличение экономического присутствия в постсоветских государствах региона путем не только поставок электроэнергии, но и приобретения объектов инфраструктуры и участия в управлении энергосистемами. Среди последних достижений российских компаний в рассматриваемой сфере можно указать также: подписание «Газпромом» долгосрочного договора с Туркменистаном о поставках газа; учреждение консорциума «ЗарИТ» по разработке месторождений туркменского сектора Каспия (с участием «Зарубежнефти», «ИТЕРЫ» и «Роснефти»), а также контракт на разработку месторождения Шахпахты в Узбекистане, явившийся первым договором на условиях совместного раздела продукции, заключенным «Газпромом» в Каспийском регионе, и обозначившим переход от простой закупки газа к непосредственному участию в добыче.

Очевидно, что такого рода активность влечет за собой определенные политические преимущества для России, усиливая взаимозависимость на постсоветском пространстве и позволяя оказывать большее влияние как на региональные, так и на внерегиональные постсоветские государства (например, на Украину, которая является крупнейшим потребителем туркменского газа, или на Грузию, значительную часть энергосистемы которой контролируется «РАО ЕЭС»). При этом тенденция к экспансии российского бизнеса в странах СНГ, обозначившаяся примерно с 2000 года, представляется достаточно устойчивой. Ведущую роль в этой деятельности играют именно компании нефтегазовой отрасли. Растут инвестиции «Газпрома» в экономики Украины, Молдовы, Белоруссии, Грузии и Казахстана, группы компаний «ИТЕРА» - в Армении, Грузии, Белоруссии, Узбекистане и Туркменистане, «Лукойла» - в Казахстане, Грузии, Молдове, Киргизии, Украине и Азербайджане. Существенна здесь и активность таких компаний как ТНК-BP, «Роснефть», «Татнефть». РАО «ЕЭС» также расширяет объем капиталовложений - прежде всего, в Казахстане, Грузии и на Украине. Успешно функционируют российские нефте- и газопроводы, как унаследованные от СССР, так и недавно построенные (например, важную роль в транспортировке энергоносителей играют контролируемые проходящие по российской территории нефтепроводы «Баку-Новороссийск» и «Тенгиз-Новороссийск», газопровод «Средняя Азия-Центр»). Быстрыми темпами развивается и предложенный Россией проект «Север-Юг», альтернативный поддерживаемым США и ЕС программам, ориентированным на создание транспортно-энергетического коридора «Запад-Восток».

Тем не менее, в настоящее время позиции России в указанной сфере не столь крепки. Так, вследствие слабости российских компаний в первые постсоветские годы и недостаточного для внешней экспансии потенциала в значительной мере был упущен шанс приобретения наиболее привлекательных экономических объектов и участия в разработке перспективных месторождений. Даже в настоящее время участие российских компаний в освоении каспийских запасов вне российского сектора добычи является более чем скромным: по некоторым данным, их доля почти на порядок меньше, чем запасы американских и западноевропейских компаний.

Отсутствие российского капитала было компенсировано западными инвестициями, причем на первом этапе условия контрактов были предельно выгодны для иностранного бизнеса - слишком велики были ожидания национальных элит, связанные с быстрым освоением нефтегазовых ресурсов. Наряду с неспособностью российских компаний реализовать крупные инвестиционные проекты здесь сыграла свою роль и сильная поддержка со стороны ряда западных государств, оказываемая компаниям, реализующим политическую линию на вытеснение из региона России. И если действие первого фактора практически исчезло - российский бизнес, полагаем, аккумулировал достаточно возможностей для освоения постсоветского пространства, то влияние второго в обозримой перспективе навряд ли будет ослабевать.

В частности, можно констатировать, что несмотря на не слишком большое желание западных компаний участвовать в политизированных, но сомнительных с экономической точки зрения проектах, политической воли заинтересованных сил (прежде всего, американской администрации) оказалось достаточно для их реализации. Строительство уже упоминавшегося нефтепровода БТД находится в стадии завершения, и вероятность его вступления в эксплуатацию уже в следующем году весьма высока. Набирает темпы и строительство Южно-кавказского газопровода - еще одного маршрута транспортировки, обходящего Россию. Это наносит ущерб интересам российских компаний, поскольку страны-участницы указанных проектов предпочитают отказываться от ранее заключенных с Россией соглашений в пользу новых маршрутов.

Так, в текущем году зафиксировано резкое снижение поставок нефти из Азербайджана по системе трубопроводов российской государственной компании «Транснефть» вследствие очевидной подготовки страны к заполнению нефтепровода «Баку-Джейхан», который будет запущен предположительно в феврале 2005 года. Глава «Транснефти» С. Вайншток отмечает в связи с этим: «Учитывая то, что нефти все равно нет для «Баку-Джейхана», думаю, что со стороны Азербайджана межправительственное соглашение выполнено не будет. Хотя для того, чтобы российская сторона выполнила свои обязательства, нами был построен трубопровод в обход Чечни и были потрачены большие деньги».

Причины таких действий лежат скорее в политической, чем в экономической плоскости, причем мотивы азербайджанской элиты наилучшим образом могут быть объяснены сквозь призму политики «кнута и пряника», проводимой США и характерной для их отношений со всеми южными постсоветскими государствами. С одной стороны, Америка и Запад в целом имеют мощные инструменты давления на постсоветские элиты, касающиеся авторитарного характера установившихся здесь политических режимов, несоблюдения прав человека и тому подобных проблем, с другой - они обладают необходимыми для выживания этих элит финансовыми ресурсами и политическим влиянием, способным существенно изменить позиции той или иной стороны в региональных спорах и конфликтах. Таким образом, у элит государств Каспийского региона заинтересованность в реализации западных внешнеполитических проектов носит двоякий характер - поддержка Запада позволяет, во-первых, получить своего рода «индульгенцию» на проведение авторитарной внутренней политики, а во-вторых, добиться необходимой финансовой помощи и поддержки по значимым проблемам.

Например, в Азербайджане предметом имеющего место политического торга стало участие Запада в решении проблемы Нагорного Карабаха, признание легитимности власти и отсутствие критики по поводу отсутствия демократии в обмен на поддержку азербайджанской элитой проекта БТД, американской военной операции в Ираке, готовность предоставить территорию для дислокации вооруженных сил США и т.п. Еще более очевидна заинтересованность в подобном торге руководства Грузии, где следование в русле американской стратегии «выдавливания» России с Кавказа увязывается с надеждой получения западной поддержки (в том числе и силовой) в вопросе восстановления территориальной целостности страны. Таким образом, можно констатировать тесную связь вопросов контроля на постсоветском пространстве и «транспортно-энергетического» проблемного блока с динамикой этнонациональных конфликтов, а также с особенностями политических режимов. Представляется, что такая взаимозависимость является для Каспийского региона одним из важных системообразующих факторов и существенно влияет на функционирование и развитие региональной системы политических отношений.

Можно отметить, что полоса нестабильности и межэтнических напряжений, проявляющая себя в локальных конфликтах и малых войнах, протянулась вдоль южных границ СНГ от Балкан до Центральной Азии. Нагорный Карабах, Южная Осетия, Абхазия, Приднестровье, Таджикистан, Чечня - наиболее затяжные региональные конфликты, в которых имело место активное вооруженное противостояние сторон, приведшее к многочисленным человеческим потерям. Эти конфликты не находят разрешения уже не один год, и хотя регулярные военные действия сейчас, казалось бы, нигде не ведутся (хотя отдельные столкновения достаточно часты), вероятность того, что они возобновятся, весьма высока. Именно в последнее время наблюдается рост нестабильности практически во всех указанных зонах. При этом синхронность наблюдаемых обострений позволяет предположить их неслучайный характер.

В связи с этим целесообразно разграничить две основные тенденции в объяснении причин таких конфликтов: поиск реальных противоречий, лежащих в основе конфликта, а также объективно существующих предпосылок для возникновения этих противоречий, либо представление конфликтов как инструмента захвата или удержания власти или достижения других политических целей, непосредственно не связанных с жизненно важными потребностями людей и этнических коллективов.

В первом случае источниками объяснений служат, например: этническая «мозаичность», особенности землепользования, интенсивность миграционных и ассимиляционных процессов, историческое прошлое народов и особенности их взаимоотношений, возможности доступа этнических коллективов к экономическим ресурсам, духовные и психологические особенности народов и потребности в поддержании идентичности, цивилизационные и конфессиональные факторы и т.д. Во втором случае конфликт представляется либо результатом манипуляции со стороны элитных группировок, формирующихся по этническому признаку либо плодом провокации со стороны внешних по отношению к непосредственным участникам конфликта сил, либо и тем и другим одновременно.

В вопросе о выборе первого или второго подхода можно обратиться к мнению известного специалиста В.А. Авксентьева, который считает, что при сопоставлении двух основных типов концепций этнического конфликта (в классификации ученого - атрибутивных и постмодернистских), «возникает желание не противопоставлять их друг другу и обсуждать, какие из этих подходов являются наиболее верными или, тем более, единственно верными, а использовать эвристический потенциал каждого из этих направлений для более глубокого исследования как самого феномена этнических конфликтов, так и конкретных случаев». Действительно, наиболее взвешенный подход к анализу этой проблемы основан на одновременном изучении как внешних, так и внутренних факторов конфликта, на анализе и объективных противоречий между непосредственными участниками, и властных устремлений заинтересованных сторонних «конфликтоустроителей».

Что касается конфликтов в Каспийском регионе, то достаточно распространено мнение (и в первую очередь, среди самих участников этих конфликтов) о провоцирующей роли России и других региональных и мировых держав, для которых они являются инструментом реализации их политических и геостратегических интересов. Наличие сил, заинтересованных в дестабилизации обстановки в регионе, сложно оспорить, поскольку в условиях нестабильности становится более простой задачей «перекройка» сложившегося геополитического ландшафта. Возможность влиять на ситуацию у внешних сил возникает в том числе вследствие недостаточной внутриполитической устойчивости новых государств региона, нерешенности правовых вопросов и отсутствия гарантий безопасности.

Ученые отмечают хронологическое совпадение наиболее значительных событий в сфере нефтяного и газового сотрудничества и обострений различных этнических и политических конфликтов, вспышек насилия и актов терроризма во всех странах, имеющих отношение к каспийской нефти. Так, например, азербайджанский исследователь Т. Джуварлы считает, что Россия сыграла свою роль в имевшей место в Азербайджане в 1994 году попытке государственного переворота, последовавшей спустя несколько дней после заключения Государственной нефтяной компанией Азербайджанской республики «контракта века» с рядом западных компаний; существует и версия участия компании «Бритиш петролеум» в форсировании отстранения от власти правительства А. Эльчибея в 1993, аргументируемая неуступчивостью последнего в вопросах долевого участия компании. Российский же политолог К. Гаджиев указывает на некоторые данные, свидетельствующие об оказании Турцией и Азербайджаном финансовой поддержки чеченским сепаратистам.

Помимо внешнего провоцирования конфликтов, речь иногда идет и об использовании отдельными силами конфликтов на собственной территории во внутриполитической борьбе за власть. Например, в ряде СМИ появилось сообщение о якобы прошедшей встрече одной из ключевых фигур ельцинской администрации с Ш. Басаевым за несколько недель до вторжения бандформирований последнего в Дагестан, имевшей целью создание условий, обеспечивающих поддержку кандидатуры В. Путина на президентских выборах. Несмотря на тенденциозный и эпатирующий характер подобных информационных источников, возникает все же вопрос о причинах отсутствия официальных опровержений.

Таких примеров можно приводить множество, но получение достоверных данных осложняется тем, что ни одно государство открыто не поощряет сепаратизм. Это связано с тем, что подавляющее большинство стран, стремящихся установить или укрепить свое геополитическое влияние регионе, сами испытывают данную проблему. Так, Турция, которой напряженность на Северном Кавказе может приносить определенные политические дивиденды, например, в выборе инвесторами маршрутов транспортировки углеводородов из региона, сталкивается с проблемой курдского сепаратизма, который оказывает на этот выбор прямо противоположный эффект. Иран сталкивается с проблемой сепаратистских настроений азербайджанцев в своих северо-западных провинциях, Россия, которую часто обвиняют в поощрении сепаратизма в Абхазии, Южной Осетии и в Нагорном Карабахе, сама стоит перед проблемой Чечни.

Таким образом, крупные региональные государства, как представляется, демонстрируют все большее понимание взаимозависимости конфликтов на чужой территории с собственными этнонациональными проблемами и проявляют весьма сдержанное отношение к использованию дестабилизирующих воздействий. Именно наличие у каждого из них (России, Турции, Ирана) инструментов, способных существенно ухудшить положение друг друга, а также слабая предсказуемость последствий играет роль сдерживающего фактора в их региональной политике, сходную с ролью ядерного оружия в политике мировой. Тем не менее, политика «двойных стандартов» в этой сфере стала весьма распространенным явлением, причем она особенно ярко проявляется в политической активности именно тех государств, во внутренней политике которых проблемы сепаратизма практически не актуальны.

Например, несмотря на декларируемую общность задач с Россией в борьбе с терроризмом, США предпринимают весьма мало практических шагов по участию в «переформатировании» западного информационного пространства, в котором проблему терроризма в Чечне склонны трактовать в терминах «повстанческое движение», «национально-освободительная борьба» и т.д. Кроме того, проводится активная и достаточно синхронная политика на «выдавливание» российских миротворческих сил из тех регионов, где они показали свою эффективность в качестве гаранта поддержания мира, реальными последствиями которой может быть только резкое обострение ситуации. Среди недавних подтверждений - резкие заявления американской администрации по поводу присутствия российских миротворцев в Приднестровье, критика в связи с военными базами в Грузии и т.д.

Проблема грузинских автономий стоит особенно остро: руководство Грузии, которое, возможно, находится в состоянии некоторой эйфории от успеха своих действий по «возвращению» Аджарии, с той же скоростью пытается добиться полного контроля над Абхазией и Южной Осетией, все активнее используя для этого силовое давление. Маловероятно, что в расчет при этом не принимается тот факт, что существует кардинальное отличие этих республик от Аджарии, заключающееся в степени сопротивления такой интеграции (хотя бы вследствие исторической памяти о многочисленных жертвах недавнего вооруженного противостояния). Скорее, напротив, грузинская правящая элита осознает возможные последствия своих действий, а в этом случае объяснить столь провокационную манеру разрешения конфликтов при слабости Грузии в военном отношении может только договоренность об оказании мощной силовой поддержки извне. Тогда такие действия вполне укладываются в логику американских стратегических планов по интернационализации конфликта и вводу международного миротворческого контингента, позволяющего США создать дополнительный «опорный пункт» в регионе.

При этом было бы неверным утверждать, что Россия не преследует сохранение своего влияния в грузинских автономиях (и шире - в регионе в целом). Однако дестабилизация ситуации здесь, вне всякого сомнения, не в ее интересах: масштабного силового вмешательства в конфликт она не может себе позволить. При всем стремлении России сохранить статус-кво рычагов воздействия на ситуацию становится все меньше, поскольку связанная с выборами внутриполитическая борьба в Абхазии увеличивает нестабильность и снижает возможности России по координации абхазо-грузинских отношений. Кроме того, и в Южной Осетии наблюдается нежелание грузинской стороны решить проблему не силовыми способами, проявляющееся, в частности, в несоблюдении совместно принимаемых резолюций. Последние договоренности о демилитаризации зоны конфликта, достигнутые в начале ноября 2004 года на встрече президента непризнанной республики с премьер-министром Грузии, и заявление последнего о том, что «восстановление юрисдикции центральных властей Грузии на всей территории Цхинвальского региона должно произойти мирными путями в результате переговоров», периодически нарушаются. Здесь уместно вспомнить о таком недостатке вышеупомянутой «инструментальной» концепции конфликта как наличие у него определенной самостоятельной внутренней логики, которая отнюдь не всегда поддается контролю его «конструкторов». Таким образом, в перспективе напряжение в регионе, полагаем, будет нарастать, и вероятность перерастания конфликта в фазу ведения активных боевых действий, с перспективой вовлечения в противостояние третьих стран, представляется достаточно высокой.

Проблема обострения региональных конфликтов тесно взаимосвязана с особенностями политических режимов в регионе и с проблемами механизмов передачи власти. За редким исключением, в южных постсоветских государствах, особенно в центрально-азиатских, имеются давние традиции авторитаризма, характерные в целом для «восточного типа» государственного управления. Несмотря на категоричные заявления в духе американского исследователя М. Олкотт, считающей, что «утверждение, что народы Центральной Азии не подходят для демократии, это - расизм», более взвешенной представляется позиция, согласно которой «было бы методологически неверно подходить к политическим режимам государств Закавказья и Центральной Азии с некоторыми усредненными мерками современной западной демократии. Необходимо принимать во внимание исторические традиции, особенности политической культуры, специфику менталитета элиты и настроений населения в странах региона».

Режимы с меньшей или большей концентрацией власти в руках единоличных лидеров установились практически во всех новых южных государствах, причем наиболее жесткий из них - в Туркменистане, наиболее мягкий - в Киргизии. Как считает А. Малашенко, даже внешне неавторитарные режимы в Армении и Таджикистане - во многом «явление искусственное и условное». Как отмечается, в Армении «напряженная «подковерная» борьба за власть и теракт в парламенте в 1999 году, когда были расстреляны сразу несколько ключевых фигур армянской политической элиты, несомненно, нанесли тяжелый удар по демократическому процессу в этой стране». Весьма показательна в этом плане и характеристика «правящая оппозиция» в отношении Таджикистана, где элементы демократической системы - лишь следствие «соглашения о разделе власти», которое рискует нарушиться при возникновении первой же возможности одной из сил восстановить собственное единоличное правление.

Что касается перспектив современных режимов в Азербайджане и Грузии, то с одной стороны, И. Алиев, сменивший на посту президента Азербайджана своего отца, безусловно не обладает таким контролем над ситуацией в стране, как последний, и его положение в сфере взаимоотношений с оппозицией представляется весьма неустойчивым, а президент Грузии М. Саакашвили, пришедший к власти в результате «революции роз», не может считаться единоличным лидером, поскольку его победа была скорее победой коалиции ряда оппозиционных сил, руководители которых представлены во власти. Тем не менее, с учетом методов «сотрудничества с оппозицией» в Азербайджане и самого способа передачи власти, а также принимая во внимание активное преследование сторонников и видных фигур режима Шеварднадзе в Грузии, можно утверждать, что ситуация в этих государствах явно не соответствует демократическим канонам.

Функционирование режимов авторитарного типа чревато целым рядом опасностей, причем скорее это не опасность авторитаризма «самого по себе» (поскольку многие ученые убеждены: доминирование коллективистского начала в рамках авторитаризма - типичная черта политической культуры Востока, не вызывающая отторжения в общественном сознании), а следствия конкретного воплощения режима. Так, в условиях слабости национальных экономик и не оправдавшихся надежд на быстрый приток западных инвестиций, даже те ограниченные финансовые средства, получаемые правящими элитами от экспорта сырья, направляются отнюдь не на решение задач экономического развития и социальные нужды, а, например, на увековечение режима их личной власти и ее возвеличивание, что не может не вызывать все более серьезного массового недовольства. Это создает питательную среду для организаций экстремистского толка, а также укрепляет «бюрократическую», а отнюдь не демократическую оппозицию.

Сама система организации общества и власти в этих государствах предполагает четкое разделение бюрократии на земляческие и субэтнические группировки, опирающиеся на традиционно общинно-клановые, а в Казахстане, Киргизии и Туркменистане - и на племенные структуры. Известный ученый М. Хрусталев, характеризуя эту систему, пишет: «Лидеры ведущих кланов, входящих в группировку, образуют бюрократическую клику, контролирующую определенную территориальную единицу. «Вождь», являясь выходцем из одной определенной группировки, склонен опираться преимущественно на нее, не без оснований рассчитывая на личную преданность. В момент прихода к власти будущий «вождь» стремится сделать эту систему [распределения власти], хотя и асимметричной, но более или менее сбалансированной. Однако по мере укрепления своих позиций он и его группировка пытаются сконцентрировать власть и ресурсы в своих руках, что вызывает сопротивление дискриминируемых группировок».

Возникающая при этом оппозиция активно апеллирует в своей борьбе к демократическим ценностям, что в целом позволяет получить западную поддержку, поскольку все государства региона так или иначе обвиняются западными институтами в нарушениях демократических норм, прав и свобод человека и т.п. Реальность заключается в том, что в случае прихода новой группы к власти с помощью этой демократической риторики последняя отнюдь не начнет воплощаться в жизнь, и изменится не режим, а конкретные его функционеры. При этом сложно предположить, что на Западе имеет место полное непонимание этих традиций и особенностей организации общества и власти в данных государствах. Вполне возможно, некоторые представители институтов, активно ратующих за демократизацию этих государств, искренне убеждены в том, что это - наилучший и вполне осуществимый путь их развития. Однако для целого ряда сил на Западе «критика недемократичности» - не более чем инструмент достижения не связанных с характером режимов политических целей в регионе.

Подтверждениями тому могут служить действия американской администрации после событий 11 сентября 2001 года. Подключение государств региона к антитеррористической коалиции и предоставление ими территории для размещения американских войск резко снизило поток критических замечаний по поводу отсутствия демократии. Усиление западной активности по «демократизации» региона имеет отчетливо волновой характер, где пики приходятся на действия, идущие вразрез с внешнеполитической линией Запада (в первую очередь, США) либо ущемляющие интересы западных компаний, а спады - на «правильное» поведение, причем не обязательно связанное с шагами в сторону демократических реформ. Наряду с этим, и последние действия часто имитируются «вождями», которые, будучи объективно не в состоянии выполнить условия Запада, прибегают к таким приемам как создание формальной многопартийности и «карманной» оппозиции. Насколько удается обеспечить иллюзию демократии - во многом вопрос личных качеств «вождя» и степени контроля бюрократии над титульным этносом, но в любом случае отсутствие внутренних предпосылок для перехода от этой иллюзии к реальным демократическим переменам представляется очевидным.

Следует также предположить, что западные требования к государствам региона, касающиеся соблюдения демократических норм и прав человека, хотя и будут усиливаться, но станут все более формальными и «инструментальными». Противоречивость ситуации заключается, полагаем, в том, что теоретически не вписываясь в рамки «нового мирового порядка», формируемого США, постсоветские автократические режимы на практике более удобны для достижения поставленных целей. Логика аргументации здесь сходна с содержащейся в одном из объяснений отношения России к этим странам: «проще иметь дело с устойчивыми и в основном предсказуемыми политическими режимами, чем с президентами и правительствами, хоть и приходящими к власти посредством демократических процедур, но преследующими неясные, а то и прямо враждебные нашей стране цели». Аналогичным образом и для действующей американской администрации отношения с зависимыми от нее авторитарными лидерами гораздо менее сложны, чем выстраивание системы взаимодействий с «микрокосмосом» интересов развитого гражданского общества. Кроме того, и инструменты, используемые в отношениях с авторитарными режимами, намного менее затратны, чем реальное участие в их трансформации.

Косвенно в пользу этого вывода свидетельствует и то, что западные инвестиции в южные постсоветские государства, во-первых, направлены на закрепление их сырьевой экспортной ориентации, а во-вторых, отчетливо прослеживается желание не допустить на данном этапе активной разработки ресурсов. Как подчеркивают исследователи, «интерес крупнейших западных нефтяных компаний к каспийской нефти на нынешнем этапе диктуется не столько намерением добывать и вывозить каспийскую нефть на мировой рынок, сколько стремлением «застолбить» за собой перспективные нефтяные поля».

При этом не оправдываются надежды элит новых независимых государств на масштабное западное участие в развитии их экономик, и растет их недовольство такой политикой. Среди недавних примеров - уже не первый перенос компаниями «Шелл» и «ЭксонМобил» сроков начала добычи нефти месторождения Кашаган в Казахстане, вызвавший крайне негативную реакцию президента Назарбаева, а также заявление президента Узбекистана И. Каримова, с разочарованием подводившего многолетние итоги западного участия в инвестиционных проектах: «иностранный капитал шел и идет в те страны, где есть природные экономические и минерально-сырьевые ресурсы, и, прежде всего, притягивает их углеводородное сырье и в других странах на постсоветском пространстве мы не видим, чтобы инвесторы были заинтересованы в развитии высоких технологий, в развитии тех отраслей, которые обеспечивают самодостаточность экономики и государства».

Очевидно, что такое положение будет все более закрепляться по мере нарастания разрыва между демократической риторикой и «неоколонизаторской» политикой Запада в мире, вызывая рост сопротивления региональных элит. Вероятна в этом случае дальнейшая активизация связей с незападными партнерами, в первую очередь с Россией. Так, подписание в текущем году российско-узбекистанского соглашение о стратегическом сотрудничестве совпало с охлаждением отношений между Узбекистаном и США из-за противозаконных действий режима Ислама Каримова в отношении прав человека. Наряду с этим и альтернативы, предлагаемые южным постсоветским государствам Россией, и приток средств российских компаний в регион, сами по себе не означают, что данные средства будут использоваться на решение элитами актуальных социально-экономических задач.

Одно из наиболее вероятных следствий дальнейшего функционирования режимов «для себя» - создание социальной базы радикальных исламских организаций, в перспективе не может не вызывать озабоченности, поскольку это создает целый ряд угроз безопасности региона. Особенно сильно такие угрозы могут проявиться в связи с процессом смены элит на постсоветском пространстве, поскольку действующие авторитарные режимы сохраняют политическую устойчивость только при наличии у власти лидеров, «под которых» они были созданы. С уходом этих лидеров - а первая «волна» таких уходов уже началась - можно прогнозировать резкую дестабилизацию обстановки, поскольку схемы наследственной передачи власти, как можно было наблюдать на примере Азербайджана, не гарантируют отсутствия попыток изменения политического статус-кво.

Таким образом, вопросы функционирования авторитарных политических режимов в регионе тесно связаны с проблемами безопасности. Этот проблемный блок представляет собой достаточно противоречивый комплекс взаимоотношений, интерпретация которого в рамках модели «Большой игры» не исчерпывает всей его полноты. Именно здесь наглядно проявляются «конфликты логик» крупных акторов, вынужденных, действуя в различных подсистемах отношений, по-разному формулировать свои интересы в связи с одной и той же проблемой. Так, уже упоминавшаяся политика США в области прав человека в регионе, которую в подсистеме американской энергетической безопасности более целесообразно в краткосрочной перспективе основывать на трактовке критики в этой сфере как инструмента получения уступок в вопросе контроля над энергоносителями, с точки зрения долгосрочной стратегической стабильности должна базироваться на реальных мерах по улучшению социально-экономической ситуации в государствах региона.

Кроме того, здесь наблюдаются не только «конфликты логик», но и проблемы достоверной и «легитимной» аргументации: так, республиканская администрация, декларируя цели поддержания стабильности в мире, в значительной мере представляет интересы крупных энергетических корпораций, получающих существенные дивиденды от консервации нестабильности в нефтедобывающих регионах. Опыт по свержению режимов в Афганистане и Ираке, не приведший к устойчивому улучшению ситуации в сфере безопасности, также создает проблемы с обоснованием внешнеполитической стратегии и вынуждает к поиску мер по нейтрализации дестабилизирующих последствий экспансионистской политики.

Дилеммы в сфере безопасности на постсоветском пространстве характерны и для России. Среди последних «конфликтов логик» - реакция на военное присутствие США в Центральной Азии, которое в какой-то мере помогло снизить угрозы распространения в регионе терроризма и исламского экстремизма, в то же время усиливая традиционные угрозы межгосударственного типа и вступая в противоречия с интересами России в сфере добычи и транспортировки энергоносителей и создания транспортных коридоров. Новые вызовы, в дополнение к межгосударственным угрозам, заставляют критически проанализировать одно из основных положений «конфронтационной» модели - утверждение о том, что в регионе идет так называемая «игра с нулевой суммой». Только если это положение верно, увеличение зарубежного присутствия можно автоматически трактовать как проигрыш России и ущемление ее интересов. Тем не менее, не стоит переоценивать степень общности интересов России и США в сфере борьбы с терроризмом. Так, эксперты отмечают, что эти интересы «реально совпадали в Афганистане, поскольку режим талибов угрожал безопасности обеих держав. В остальном совпадение интересов было частичным, а расхождения более существенными. США были заинтересованы в российской поддержке их борьбы с «Аль-Каидой», в которой Москва мало чем могла помочь, а затем в ликвидации «оси зла», где российские интересы часто сталкивались с американскими».

Одной из важных составляющих комплекса проблем безопасности в регионе является развитие интернациональной криминальной деятельности, причем не только в сфере терроризма. Так, не менее серьезную угрозу представляет наркотраффик, причем после свержения режима талибов наблюдается резкое увеличение потока наркотиков из Афганистана. Проблемы бедности, безработицы и растущей дифференциации доходов различных социальных групп, характерные не только для южных постсоветских государств, но и для российских республик Северного Кавказа, создают высокий уровень социальной напряженности в регионе и служат питательной средой для общего роста преступности, расширения влияния радикальных исламских группировок и усиления этнонациональных и конфессиональных противоречий.

Обобщая все вышеизложенное, отметим, что выделенные проблемные комплексы не исчерпывают всего многообразия отношений, формирующих каспийскую региональную систему. Тем не менее, высокая значимость рассмотренных проблем и отмеченная тесная взаимозависимость между такими комплексами и между их ключевыми акторами дает достаточные основания считать, что регион находится в стадии становления системности. В то же время, нельзя рассматривать региональную систему как полностью сформировавшуюся, и именно на данном этапе развития регион как политическая конструкция претерпевает существенные изменения, связанные как с процессами внутренней трансформации региональных государств, так и с резкой активизацией внешних политических сил.

Среди важных тенденций развития региона в ключевых проблемных полях можно отметить следующие. Усиливается борьба за контроль над региональными постсоветскими государствами и конкуренция за обладание их ресурсным потенциалом. Повышается активность западных государств, и в первую очередь, США, по расширению сферы своего влияния в регионе. Долгосрочное воздействие западного военного присутствия на динамику региональной системы далеко не однозначно и может являться источником дестабилизации. Становится все более заметным агрессивное внешнее вмешательство в политические процессы в регионе. Усиливается использование разрушительного потенциала тлеющих в Каспийском регионе конфликтных очагов, и наблюдается желание ряда как западных, так и региональных сил добиться интернационализации конфликтов. Обстановка в государствах региона, где в ряде случаев продолжается борьба за власть, остается весьма противоречивой и неустойчивой. Социально-экономическая ситуация характеризуется закреплением сырьевой ориентации экономик государств региона, ростом общественного неравенства, что обусловливает увеличение социальной напряженности. Можно прогнозировать резкую дестабилизацию в государствах региона по мере ухода действующих региональных лидеров, причем не исключены вооруженное противостояние и приход к власти экстремистски настроенных группировок.

Россия непосредственно вовлечена в большинство проблемных узлов региона. Она является и прикаспийским государством, и территорией потенциального и реального транзита энергоресурсов, и государством, в значительной степени включенным в глобальный уровень политики. Региональная система политических отношений находится в данный период в таком состоянии, где минимальное воздействие на ключевые проблемные узлы способно радикальным образом изменить ситуацию. Положение России в данной системе уникально, что сопряжено с особыми сложностями, но одновременно создает для нее дополнительные возможности - как в регионе, так и за его пределами.

Автор: Миллер Н.Н.