14.05.2012 17722

Особенности российского правового менталитета и проблемы эволюции права в современном российском обществе

 

Понимание права как социокультурного явления предполагает иной подход к его формированию и развитию. Правовое регулирование должно основываться на таком механизме функционирования, который объективно складывался в конкретной социокультурной реальности, должно учитывать то содержание права (точнее, правовых идей), которое характерно для данного сообщества. А это возможно в результате учета не только существующих тенденций развития права, объективных потребностей в правовом регулировании, но и реально функционирующих в данном социуме правосознания и особенно правового менталитета. Даже при наличии социально-экономических и политических гарантий правопорядок и законность автоматически не торжествуют в обществе. И тому пример развитые страны Запада. Рационально «построенное» позитивное право начинает уступать место «живому» праву, в частности, «мягкому», или «рефлексивному» праву, или праву как автопойетической системе, выходящему из-под контроля государственной власти. На Западе растет понимание необходимости и целесообразности отхода от «государственного позитивизма» не только при объяснении феномена права, но и при определении путей его дальнейшем развитии. Причем даже само государство начинает частично передавать свои нормотворческие функции негосударственным структурам - например «независимым административным авторитетам» («Autorite Administrative Independante»).

В области отечественной науки, хотя и начинает появляться понимание иного, не позитивистского подхода к праву, все же по-прежнему господствует государственно-позитивистская модель правовой системы, которая представляет собой синтез марксистско-ленинской трактовки и западно-позитивистской концепции права. Наглядным примером подобной модели является концепция развития правовой культуры России, выдвинутая А.П. Семитко. Несмотря на добротное логическое обоснование данной концепции, она, на наш взгляд, мало соотносится с отечественными правовыми реалиями, поскольку в ее основе лежит философия персонализма.

За короткое время, прошедшее после распада СССР, доктрина евроцентризма, как справедливо отмечает В.Н. Синюков, довольно глубоко «въелась в ткани отечественной правовой мысли». Политическое руководство России с энтузиазмом восприняло идею правового государства и инициировало создание моделей политико-правовых преобразований, ориентированных почти исключительно на Запад.

Однако, несмотря на провозглашенные возвышенно-правовые декларации, установление правопорядка в современной России остается проблематичным. Он по-прежнему настолько неустойчивым, что в стране наблюдается не просто рост преступности, а разрастание бандитизма и разбоя; не просто нарушение прав, а широкая девальвация правовых, социальных, моральных гарантий человеческого существования, в том числе такого права, как право на жизнь; не просто взяточничество, а коррумпированность государственного аппарата, сращивание его некоторых частей с теневыми коммерческими и криминальными структурами, стремление мафии влиять на политику государства.

Обсуждая выход из создавшейся ситуации, определенная часть отечественных юристов, ученых и практиков, все чаще выдвигают тезис о необходимости преодоления нашей правовой отсталости как условия интеграции в европейское сообщество. Для этого, как пишет академик В.В. Журкин, «новая, обновленная Россия должна творчески воспринять значительную часть юридической техники и правового опыта, накопленного в Западной Европе».

Практически такой же выход из правового кризиса, хотя и несколько «с национальным аспектом», предлагает и Г. Игнатенко. Он пишет, что «наша правовая система как совокупность нормотворчества и правоприменительной деятельности далека от совершенства. Она открыта для критических суждений, для полезных рекомендаций, для восприятия наработанных в Совете Европы и доказавших свою эффективность гуманитарных стандартов. Она открыта и для «обратной связи», для понимания российских правовых ценностей».

Объясняя причины «правовой неразвитости» России, обычно указывают на семидесятилетнее господство марксизма-ленинизма. Но зачастую вскрывают и ее более глубокие корни, отмечая, например, отсутствие в древнерусской мифологии такого важного и абсолютно необходимого для внедрения в жизнь правовых начал символа пред права, как весы, который свидетельствует об осознании людьми понятий меры, соразмерности деяния и воздаяния за него.

Существует даже мнение, что правовой менталитет российского общества изначально отличался небрежным, отрицательным отношением к праву. Проявление нигилизма в отношении социальной ценности права рассматривается как специфическая черта российской ментальности. Для подтверждения своей точки зрения такие ученые привлекают многовековую историю нашего государства. В частности, Р.С. Байниязов пишет: «Юридические ценности в российском обществе не воспринимались и не воспринимаются до сих пор в качестве необходимых для его существования.

Юридический нигилизм глубоко укоренился в сознании людей». Повсеместное нарушение правовых предписаний, скрытое, а порой откровенное попирание права, непонимание, а может, и нежелание понять фундаментальные ценности правового бытия - все это и многое другое, по убеждению сторонников негативной оценки российского правового менталитета, есть проявление жесткого юридического нигилизма, который нередко характеризуется как «право аксиологический». Причем, чтобы создать условия для развития правовой культуры, права, правопорядка, законности, необходимо, как они считают, прежде всего, создать противовес коллективистским, анти индивидуалистическим импульсам и тенденциям, ведущим к правовому нигилизму. И таким противовесом должны стать социально-правовые ценности западноевропейской цивилизации. Однако в результате «вестернизации» правовой системы, как показывает практика, в российском обществе наступает разочарование не только в социалистических, но и либеральных правовых ценностях.

Прежде чем продолжить рассмотрение проблем правового кризиса в российском обществе, следует уточнить понятия «правовой» и «юридический». Мы полагаем, что термин «юридический» относится к позитивному праву, к законодательству, а понятие «правовой» к праву как объективно существующему социокультурному явлению. Р.С. Байниязов употребляет терминологию «юридический нигилизм» при характеристике отношения российских людей к праву, правовым ценностям в целом, а не к законодательству, поэтому здесь, по нашему мнению, следует говорить о правовом нигилизме, но не юридическом.

Между тем тезис о правовой отсталости России, обусловленной историческими социокультурными особенностями ее развития, основан, скорее, не на фактах и опыте непредвзятого культурно-правового анализа, а на искушении, «имея достаточно систематизированную и категориально отработанную историю западноевропейских народов, уложить в нее историю России». Говорить о некоей правовой отсталости нашего Отечества - значит, забывать о Русской Правде, преимущество которой перед германскими и скандинавскими «варварскими законами» отмечают даже авторитетные западные исследователи.

Так, при сравнении с Баварской Правдой, Тюрингской Правдой или с Саксонской Правдой в Краткой редакции (древнейшая редакция) Русской Правды можно обнаружить новации по сравнению с первыми. Например, в ст. 38 Краткой Русской Правды говорилось о безнаказанности убийства вора на месте преступления в ночное время и о запрещении убивать его утром под угрозой денежного штрафа, если вор схвачен и оставлен живым. В то время как в германских Правдах исходной нормой являлось право безнаказанного убийства вора на месте преступления в любое время. В таком содержании норма соответствует, как известно, более ранней стадии развития обычного права.

Даже такой критически настроенный по отношению к России автор, как шведский профессор Эрик Аннерс, вынужден признать, что «уровень права Древнерусского государства в целом соответствовал уровню правового развития Англии и Скандинавии того времени».

Из этого всего можно сделать достаточно важный вывод: российское право имеет достаточно глубокие корни, уходящие в историю древнерусского общества. Поскольку содержание права отражено в правовых идеях, то важно начать исследование российского права именно с глубокого и всестороннего изучения правового менталитета российского общества. Мы достаточно подробно осветили состояние теоретических подходов к модернизации права и правовой системы российского общества, которые нашли отражение в правовой идеологии правосознания.

Теперь же, считаем, что следует уделит серьезное внимание изучению содержания и особенностей правовой ментальности.

Постижение истоков формирования правовой ментальности предполагает изучение правовой истории древнерусского общества. Основным правовым памятником Древней Руси нередко называют Русскую Правду, представляющую, по выражению русского историка начала XX в. А. Е. Преснякова, «сложную компиляцию разновременных и разнохарактерных наслоений архаического обычного, городского и княжого права».

Ярким примером обычного права являются статьи Русской Правды, знакомящие нас с правомочиями народной общины - верви. Например, в ст. 110 подчеркивается роль общественного элемента в суде: «А тыя же тяжъ всъ судят послухи свободными». Или в ст. 5 указывается, что община должна платить виру за убитого княжого мужа.

О том, насколько хорошо удовлетворяла Русская Правда потребностям правового регулирования общественных отношений, можно судить по тому факту, что только в 1497 г. в Московском государстве был издан Судебник, который заменил Пространную редакцию Русской Правды в качестве основного источника светского писаного права.

Совершенно очевидно, что такой «совершенный по содержанию судебник», как Русская Правда, не мог возникнуть на пустом месте. На это обращали внимание еще дореволюционные ученые. Так, Н. Ланге видел главное достоинство Русской Правды в том, что в ней отражалось осознание народом правды и справедливости. «Если Правда была бы только беспорядочным сборником законов без всюких общих начал, - писал он,-

то она не могла бы служить основанием к дальнейшему развитию нашего права».

Однако попытки реконструировать хотя бы «общие начала» восточнославянского (в частности, древнерусского) права осложнены ограниченностью документально-источниковой базы, поскольку древнерусских юридических текстов сохранилось немного и более древних памятников, чем русско-византийские договоры первой половины X века, по мнению официальной историографии, пока не обнаружено.

Анализ внешнеполитической истории Древнерусского государства IX- X вв. свидетельствует о развитых формах правового мышления представителей Руси при дипломатическом регулировании межгосударственных отношений. В частности, русско-византийские договоры первой половины X века (например, 911, 944 гг.) указывают на существование Закона Руского, который при заключении письменных договорных актов в равной мере учитывался наряду с писаным византийским правом - «Законом Греческим».

В договоре 911 года записано: «Аще ли ударить мечем или бьеть кацем либо сосудом, за то ударение или бьенье да вдасть литр 5 сребра по закону Рускому». Договор 944 года также содержит указание на Закон Руский, в частности в ст. 6: «Аще ли ключится украсти русину от грек что, или грьчину от Руси, достойно есть да възвратить [е] не точью едино, но и цену его; аще украденное обрящеться продаемо, да вдасть цену его сугубо, и то [и] покажнен будеть по закону Гречьскому [и] по уставу, и по закону Рускому». Указания в русско-византийских договорах на закон молодого Древнерусского государства, используемый в качестве источника права наряду с законами Византийской империи, стали основой для оживленной дискуссии в исторической и юридической литературе о его роли в становлении права на Руси. Для сторонников норманнского происхождения Древнерусского государства в дореволюционной историографии Закон Русский являлся скандинавским правом. В то же время авторы, изучавшие процесс становления древнерусского права от обычая до Русской Правды, не придавали особого значения упоминавшемуся в русско-византийских договорах Закону Русскому. Так, В.О. Ключевский Закон Русский рассматривал лишь как «юридический обычай», а источником Русской Правды считал «не первобытный юридический обычай восточных славян (то есть не Закон Русский), а право городской Руси, сложившееся из довольно разнообразных элементов в IX-XI вв.»

Характеристика Закона Русского как обычного права восточных славян, высказанная в дореволюционной историографии, была поддержана советскими исследователями. Например, для С.В. Юшкова Закон Русский означал «систему права, сложившуюся в основных центрах Руси, той социальной группы, которая возникла в результате разложения первобытнообщинного строя восточного славянства». Эта система предшествовала Русской Правде. По мнению В. В. Мавродина, Закон Русский являлся обычным правом, «создававшимся столетиями на Руси».

Последняя точка зрения представляется, на наш взгляд, более убедительной и подтверждается лингвистическим анализом текста данных договоров. Например, В.Я. Петрухин, известный как последовательный сторонник скандинавского происхождения самого термина «русь», вынужден признать наличие в лексике легенды о призвании варягов и договора руси (т. е. княжеской норманнской дружины в трактовке этого автора) с греками «значительного пласта славянской правовой терминологии, имеющей истоки в обычном праве: «правда», «володеть и судить по праву», «наряд», «творить ряд» и т. д.»

Сам факт существования общего названия «Закон Русский» подразумевает своего рода устную кодификацию норм обычного права восточных славян и соответственно высокий уровень развития этноправовой культуры. Во всяком случае, именно нормы Закона Русского были положены в основу Русской Правды, в особенности ее древнейшей части - Краткой Правды. Так, МБ. Свердлову удалось на основе сопоставления текста русско-византийских договоров и «архаичных» норм Русской Правды с более древними германскими «варварскими: правдами» реконструировать содержание тех норм Закона Русского, которые были затем воспроизведены в Русской Правде. Причем, по мнению ряда ученых, многим из этих норм, с поправкой на уровень юридической техники, можно найти аналоги в действующих УК и УПК.

Приведенные выше результаты юридических, исторических, лингвистических исследований и комментарий, посвященных Закону Русскому и Русской Правде, подтверждают, с нашей точки зрения, значимость Закона Русского как источника обычного права в дописьменный период и значимость Русской Правды как основного источника светского писаного права на Руси. Их следует рассматриваться как основу для формирования российского правового менталитета. Но наиболее важным здесь Аргументы сторонников тезиса о правовой неразвитости восточных славян и отсутствия у них развитой системы правового регулирования не подтверждаются результатами историко-юридических исследований.

Известно, что важнейшей формой выражения обычного права служат договоры. Ярким примером таких договоров можно считать договоры между князьями и русскими землями, договоры «рядов» князя с народом своей земли, которые устанавливались на основании обычного права, а не произвола одной из сторон. Если договоры нарушали это право, они признавались недействительными. Причем о «ряде» князя с народом оговаривалось в отделе о верховной власти в данной земле. В частности, отношения князя и вече устанавливались не частными условиями каждый раз, а опирались на известные устои государственного строя: - «Изначала новгородцы и вся власти на веча сходятся».

Еще одним примером могут служить договоры между частными лицами. Только те из них считались правомерными, которые возникали на основании права, «прочие или ничтожны, или. даже преступны». Для иллюстрации таких договоров русский историк права второй половины XIX в. М.Ф. Владимирский-Буданов приводит следующие примеры. «Господин хочет продать своего закупа в рабство другому; состоялась сделка купли - продажи, но такая сделка не только ведет к уничтожению ее гражданских последствий, но и к высокому уголовному штрафу в 12 гривен. Кто-то захотел купить заведомо чужого холопа; но за то «кун ему лишену быти». Некто поймал вора с поличным и вошел с ним в соглашение - взять с него деньги и отпустить на все четыре стороны; кажется, сделка правильная; однако нет, это - «самосуд», подлежащий наказанию».

Заслуживает серьезного внимания гигантский культурный пласт мифологического творчества, народных преданий, пословиц и поговорок, тех архетипических форм, на которые веками наслаивались обычаи и стандарты поведения, создавая фундамент правовой ментальности восточнославянского этноса. В русской историко-правовой науке досоветского периода неоднократно подчеркивалась органическая связь обычного права с другими элементами этнокультурной системы. Так, М.Ф. Владимирский-Буданов приводил целый ряд юридических пословиц, «из которых некоторые позднее стали формой закона, а многие уцелели до наших дней со времен древнейших» в форму пословицы. Например: «Молодой на битву, а старый - на думу»; «На одном вече, да не одни речи»; «Братчина судит, как судья»; «Железа и змея боится» (намек на ордалии); «В поле - две воли, кому Бог поможет» (о судебном поединке); «Вор ворует - мир горюет»; «Кинешма да Решма кутят да мутят, а Сойдогда убытки платит» (о круговой поруке при уплате вир и продаж); «Чей хлеб кушаешь, того и слушаешь» (ограничение правоспособности договором личного найма); «На чью долю потянет поле, тот скажет Юрьев день»; «Что город, то норов; что деревня, то обычай».

А. Чебышев-Дмитриев проводит параллели между правом и поэзией русского народа, которые, «будучи голосом предания, идущего от времен незапамятных», обладали для всего общества и каждого его члена силой «святого завета предков». Аналогичные соображения о связи обычного права с другими культурными формами человеческого общежития можно встретить и у Н. С. Таганцева.

Наступивший затем период господства марксистской методологии в научных исследованиях с ее приоритетом материального над духовным и пониманием права как возведенной в закон воли господствующего класса обусловил практически полное прекращение исследований в данном направлении. Лишь в последние годы появились работы, которые на основе достижений лингвистики, оригинальных трактовок древних легенд и мифов существенным образом меняют устоявшиеся представления о том, «откуда есть пошло Русское право». Разумеется, предстоит еще немало проверок и дискуссий, но в рассматриваемом нами плане важной представляется сама возможность обращения к различным источникам по славянской мифологии, чтобы обнаружить архетипические формы, инициировавшие и репродуцировавшие нормы и стандарты поведения, которые в юриспруденции принято называть обычным («архаическим») правом. Ссылки на мифы как на источники так называемого пред права в последнее время можно встретить и в юридической литературе. Но мифологические и космогонические представления собственно восточных славян при этом не становятся объектом специально-юридического исследования, что косвенным образом как бы подтверждает тезис о правовой отсталости наших предков.

Однако, как считают историки права, древний восточнославянский этнос в действительности обладал весьма развитой системой мифологического освоения мира, характеризующейся значительной «предправовой продвинутостью». Исследователь «Велесовой книги» этимолог С.Я. Парамонов отмечает, что наши языческие предки делили мир на три основные субстанции: Явь, Навь и Правь. Явь - это видимый, материальный, реальный мир. Навь - мир нематериальный, потусторонний мир мертвецов. Правь - это истина, или законы Сварога, управляющие всем миром и, в первую очередь, Явью. Хранительницей тайны Прави была великая богиня - небесная мать Мокошь. «Она следит за соблюдением обычаев и обрядов... дает свободу выбора между добром и злом, где добро - суть следование Пути Прави, а зло - отклонение от него». Таким образом, древнеславянская «Правь» - это правильный, упорядоченный мир как образ раннеправового мира. Здесь можно даже провести параллель с правовым миром древневосточных цивилизаций.

Если же говорить об идее весов как символе права и правосудия, то следует вспомнить, что суд, например, египетского Осириса или греческого Зевса осуществлялся путем сравнения на чашах весов истины (например, в виде фигурки богини истины Маат или в виде птичьего перышка), которую клали на правую чашу, и того, что должно быть «взвешено» (например, сердце человека), помещаемого на левую чашу. Объяснение исследователей мифологии, почему именно правая чаша весов была «хорошей», а левая - «плохой», в основном сводилось к космогоническим представлениям древних о небе -г- обители богов и подземном мире - царстве мертвых и чудовищ. Символу весов соответствовал эмоционально насыщенный образ: «правый» - это небо, «левый»- это преисподняя. Если перевешивала левая чаша, то правая чаша и коромысло весов поднимались к небу, а левая, напротив, опускалась вниз в царство зла.

Возможно, каким-то образом в таком виде «суд» связан с функциональной асимметрией полушарий головного мозга человека. Данные психологической науки, в частности, свидетельствуют о преимуществе правой стороны над левой в их смысловом содержании. «Слово «правый»,- отмечал К. Юнг,- часто обозначает в психологической терминологии сферу сознания, адаптации, состояния «правоты», тогда как слово «левый» - сферу неадаптированных подсознательных реакций, иногда даже что-то зловещее».

Интересным здесь является то, что во-первых, слово «право» в мифологии большинства народов обозначало эмоционально положительный образ. Во-вторых, знаковыми символами в равной степени являются как слово, так и рисунок. Из этого следует, что древнеславянское слово «Правь» обозначает мир, основанный на соблюдении обычаев и обрядов, мир «добра», то есть - это правый, правовой мир. Следовательно, у нас есть веский аргумент для признания существования у древневосточных славян словесного символа весов - это Путь Прави, который свидетельствует об осознании людьми понятий меры, соразмерности деяния и воздаяния за него.

Значимым здесь является то, что глубинный первоначальный смысл древнего мифа сохранился спустя многие тысячелетия: в современном русском языке, точнее в словах: «правда», «правое дело», «справедливость», «правосудие». Эти понятия помимо конкретного значения имеют интенсивную положительную эмоциональную окраску. Можно сказать, что ее имеют и другие однокоренные слова, значение которых не всегда, ассоциируется сознанием с понятием «право», но их правовой смысл как бы им предопределен. «Справить» - означает отметить что-либо по правилу, по обычаю; «справиться»- одолеть в борьбе, побороть противника за правое дело, «праведник» - человек, живущий по правде. Из перечня слов, имеющих корень «прав», пожалуй, только «управление» и «правительство» не вызывают безусловной положительной эмоциональной реакции, но причина этого в практике функционирования тех процессов и явлений, которые обозначаются данными понятиями.

В каких бы знаковых формах и образах ни проявлялись изначальные правовые архетипы в мифологическом творчестве наших предков, следует отметить, что мифология у восточных славян, как и у других народов, не только выполняла регулятивную функцию, но и имела значение правообразующего фактора. «Усваиваемые нормы жизнедеятельности, - писал по этому поводу Э.В. Ильенков,- осознавались и воспринимались как божественные заповеди, заветы предков, имеющие силу непререкаемой традиции, силу высшего закона». Мы уже говорили, что в период становления и развития обычного права высшее оправдание требований должного состояло в том, что так было и так есть, т.е. правовое развитие человечества начиналось со стихийного юридического реализма. По поводу этого качества обычного права М.Ф. Владимирский-Буданов писал: «... поступать по старине значит «поступать по праву»... что старее, то правее».

Можно привести еще один аргумент, указывающий на наличие правовых корней у восточных славян. В историко-культурологической науке общепризнано, что «во всех без исключения древних обществах первыми законодателями считались личности легендарные, «культурные» герои или даже божества». Для восточных славян одним из таких «культурных» героев, давшим людям учение о Пути Прави, был, согласно исследованиям А. Асова, легендарный правитель Русколани, первого государственного объединения восточных славян, Бус Белояр.

В рассматриваемом плане интересны и результаты лингвистических исследований, которые показывают, что праславянская лексика уже VI в. содержала все основные понятия, относящиеся к суду и судопроизводству: «sgdb» (суд), «гакопъ» (закон), «pravo» (право), «pravbda» (правда), а также систему представлений, связанных с правонарушением и наказанием, в основе которых лежал основной миф, посвященный первопреступлению и возмездию за него. Например, мифологический сюжет о преступлении и наказании, перешедший и в русский былинный эпос, связан с нарушением обычая гостеприимства. Известно, что у восточных славян гостеприимство считалось обязанностью и нарушитель правил гостеприимства подвергался возмездию, когда каждый житель получал право поджечь дом виновного.

В праславянской лексике существовал терминологический аппарат древнерусского права. Например, имелось различие между публичным штрафом в пользу князя - «продажей» и компенсацией за. убийство - «вирой».

Безусловно, трудно обнаружить мифологические корни правовых институтов, возникших в более позднюю эпоху писаного права, но у многих историков права нет никакого сомнения в том, что «древнейшие термины, такие, как «правда», «обычай», «пошлина», «ряд», «покон», «закон»,, относятся к обычному праву». Так, М.Ф. Владимирский-Буданов приводит выдержки из летописей, в которых говорится о древних славянах, что они «имеяхуть обычаи своя, и законы отец своих и преданья, кождо свой норов». Важным в рассматриваемом аспекте является то, что летописцам известно было различие между собственно законом и обычаем: «комуждо языку - овем исписан закон есть, другим же обычаи».

В свете вышеизложенного можно с большой долей уверенности предположить, что задолго до образования Киевской Руси у восточныхславян активно протекали процессы правогенеза и что образовывались «этажи» правовой ментальности этноса и что одним из фундаментов российской правовой ментальности был Путь Прави как система нравственно-этических воззрений наших предков с ее четким разграничением добра и зла, преступления и наказания.

Итак, доводы о правовой отсталости России опровергаются результатами исторических, лингвистических и культурологических исследований. Древневосточные славяне имели как устные, так и письменные памятники права, ничем не уступающие аналогичным памятникам западноевропейских народов. Приведенные факты подтверждают положение, согласно которому правовое сознание, правовой менталитет российского общества имеют достаточно глубокие исторические корни. И, следовательно, при реформировании, современной правовой системы российского общества необходимо учитывать сущностные качества правового менталитета российского народа.

Но прежде чем перейти к; рассмотрению особенностей правового российского менталитета, необходимо отметить три принципиально важных обстоятельства относительно российского менталитета в целом.

Во-первых, исследователи особенностей российской цивилизации часто указывают на ее промежуточное положение между Западом и Востоком, что неизбежно проявилось в специфике российского менталитета. Основой исторической идентичности России, как справедливо утверждает П.Н. Савицкий, является ее «срединность». Она не часть Европы и не продолжение Азии, а самостоятельная и особая духовно-историческая геополитическая реальность - «Евразия». Евразийская сущность России часто понимается как реальная возможность метаисторического диалога между материалистическим, стремящимся к постоянной технологической экспансии в природу Западом и духовным, сохранившим воспоминания о великой гармонии с природой Востоком. Если воспользоваться терминологией X. Дж. Макиндера, то применительно к России наиболее точно выражают ее специфику следующие понятия: «осевой ареал» (pivot area) или «сердце мира» (heartland).

Во-вторых, общеизвестно, что многочисленные высказывания отечественных мыслителей об особенностях российского менталитета отличаются противоречивостью. Здесь, видимо, следует говорить о формальной противоречивости российского менталитета, которая может возникнуть при рассмотрении черт менталитета в отрыве друг от друга, а также при отождествлении сущностных черт менталитета с реальными чертами жизни общества по признаку их массовой распространенности, зависящей зачастую от целого ряда преходящих исторических обстоятельств.

Это утверждение о формальной противоречивости российского менталитета также исходит из представления о том, что менталитет любого этноса или супер этноса отличается внутренним единством, в противном случае он не будет способен обеспечить сохранение этноса в различных ситуациях, на разных исторических этапах его развития.

В-третьих, необходимо разграничить понятия «русский» и «российский» менталитет. Известно, что еще в начале XX века слова «русский» и «российский» использовались как синонимы и не имели отчетливого этнического содержания. Это было обусловлено тем, что в Российской империи этнические границы были слабо выражены, а этно- групповые идентичности перекрывались более мощными формами лояльности, основанными на религиозных, региональных, кланово- династических или даже сеньориальных отношениях.

В настоящее время подчеркивается близкий характер русского и российского менталитетов. Российский менталитет - это менталитет российского супер этноса, охватывающего все этносы России, связанные единой исторической судьбой при «государственно-образующей» роли наиболее крупного русского этноса и превалировании нравственных ценностей православной конфессии. Русский этнос является ядром полиэтничного российского общества и государства. Однако нельзя не принимать во внимание значение постоянных межэтнических взаимодействий для формирования российского менталитета. Некоторые исследователи российский менталитет характеризуют как «евразийский».

Итак, сделав три общих замечания по поводу характеристики российского менталитета, можно переходить к раскрытию его основных черт, от которых зависит характеристика правового менталитета. Принято утверждать, что базовой сущностной чертой российского менталитета, способствующей сохранению жизнеспособности российского суперэтноса, является духовность. Данная черта, и в этом сходятся точки зрения большинства ученых, обусловлена суровыми природно-климатическими и специфическими условиями существования народов, населяющих территорию России. Еще В. Ключевский отмечал: «В Европе нет народа менее избалованного и притязательного, приученного меньше ждать от природы и судьбы и более выносливого».

Интересным, с нашей точки зрения, является описание духовности, как приоритетной черты российской ментальности, через понятие «самоограничение», причем в терминах психологии и философии. Так, в философии самоограничение - это способность отдельного индивида в своей сознательной деятельности выходить за рамки своего собственного индивидуального существования, ставить перед собой и реализовывать в своей деятельности цели и задачи, не связанные только с поддержанием своего собственного существования и улучшением условий своей индивидуальной жизни. В этом и проявляется духовность. В терминах психологии самоограничение - духовность рассматривается как «репрессия своих непосредственных внутренних импульсов, личных, индивидуальных, целей в пользу глобальных культурных ценностей». Именно в таком понимании духовность может рассматриваться как важнейшая характеристика деятельности личности по отношению к самой себе. «Только главенство духовного и объединяющего всех начала над социальной материей могло придать ей (личности) стойкость и крепость», - отмечает В.М. Межуев. Общество, согласно такой трактовке духовности, образуется не столько путем интеграции автономных индивидов, озабоченных в большей степени интересами личного блага и пользы, сколько объединением людей вокруг высших ценностей и целей человеческого существования, имеющих общенациональное, сверхиндивидуальное значение.

Духовность, как сущностная черта российского менталитета в целом, находит свое отражение и в его части - правовом менталитете. А это означает, что подходить к анализу российского правового менталитета необходимо не с рационалистической или формальной точки зрения, а с учетом духовной контекста.

Мы уже отмечали, что, согласно восточнославянской традиции, право - это путь к правде, к справедливости и честности в человеческих отношениях, попадающих в сферу правового регулирования. Для русского рассудить по праву - значит рассудить по правде и справедливости. Поступить по праву - значит поступить по совести, по честному. В «глубинах» русской души право всегда отождествлялось с совестью, с истиной, с правотой.

Необходимо особо подчеркнуть, что духовные истоки российского права сохраняются и в настоящее время. Так, на пример, на вопрос: «Что Вас остановит от совершения преступления?» от 60 до 80 % молодежи разных возрастов (14-25 лет) назвали в качестве основной причины моральные устои и лишь 20 % - закон и страх быть осужденным.

Известно, что право скорее готово отождествиться с законом (что, кстати, в истории отечественного правоведения имело место), с положительные правом только на интеллектуально-умственном уровне, на духовно-нравственном же уровне право отождествляется с совестью и честью, справедливостью и милосердием. Это такое чувство права, в котором преобладает внутреннее долженствование, причем высшее оправдание требований «должного» состоит в нормативной силе «фактического».

Однако, на наш взгляд, нецелесообразно отождествлять духовность как черту российского правового менталитета с религиозностью или правовое сознание с религиозным сознанием, как это делают некоторые теоретики права, хотя нельзя отрицать и того факта, что для русского человека поступать по совести, поступать по праву - это поступать, как исстари сложилось, «по-Божески».

Не вдаваясь в давно обсуждаемый, но так и не разрешенный вопрос о степени религиозности русского человека, отметим, что духовность - это, прежде всего, верность обычаям, традициям, нормам обычного права. Обычное право всегда и у всех народов, о чем мы уже неоднократно говорили, обладает двойной обязательностью - внутренней и внешней. Это, как справедливо замечал еще М.Ф. Владимирский-Буданов, означает, что право измеряется не только осознанием внешнего права, но и личной совестью. Далее он утверждал, что религиозное значение праву придавалось лишь «для сообщения ему внешней обязательной силы, то есть происхождение обязательных норм возводится к самому божеству: русские клялись исполнять договор... «яко Божие здание по закону и по покону языка нашего». Здесь же ученый уточнял, что право считалось прирожденным свойством и поэтому «поступать по праву» означало поступать по старине.

В этом ракурсе хотелось бы сделать одно небольшое уточнение, которое, по нашему мнению, поможет понять соотношение духовности и религиозности. Мы полагаем, что правы те ученые, которые убеждены, что выбор православия был совершенно не случаен и определялся природно - климатическими и геополитическими условиями формирования и развития русского народа и российской цивилизации. Так, В.Г. Щукин полагал, что культура Руси «ожидала» получить от монотеистической религии такие же ценности, которые удовлетворяли бы назревшие культурные потребности. Эта мысль прослеживается еще у славянофилов: «Казалось, что не проповедь истины искала славян, в славяне искали проповедь истины». Согласно разделяемой нами позиции, неизвестные понятия и категории могут быть усвоены лишь при одном условии - их значение, функции не должны противоречить сложившейся национальной психологии, обычаям и традициям. Причем следует дополнить, что тот или иной фактор духовного порядка может сохраниться в течение веком только в одном случае - если его сущность не вступает в противоречие с достаточно постоянными объективными условиями жизни общества.

Известно, что западная интерпретация сути христианства закладывала основы формирования в будущем самостоятельной, активной личности, связанной с Богом, но относительно - независимой от него. Примат индивидуального толкования критериев праведности и неправедности, опора на рассудочное начало в человеческом сознании, апелляция к социальному и интеллектуальному опыту сформировали в дальнейшем взгляд на окружающий мир как на место приложения своих сил и способностей и идею правомерности любых проявлений личности, если они только не мешают другим.

Для православия доминантой была духовная переменная. Ярким подтверждением может быть понятие «любовь к ближнему». В католицизме любовь к ближнему, как полагают исследователи, заключается в том, чтобы от души пожелать ему того же, что и себе самому. В протестантизме это понятие трансформируется в понятие «службы ближнему», любовь подменяется понятием пользы, а человек превращается в полезную для ближнего «вещь». В православии же - это милосердие, взаимопомощь, забота о слабых, спокойная совесть, добролюбие, то есть те, черты которые свойственны русскому человеку как носителю национального характера и ментальности.

Все это позволяет сделать вывод о том, что духовность, как основная черта российского правового менталитета, не может связываться напрямую с религиозностью, она означает приверженность таким духовно-нравственным ценностям, как справедливость, честность, верность данному слову (договору) независимо, какую окрашенность оно имеет: собственно религиозную, нравственно-обыденную или морально-правовую.

Современные социально-психологические исследования подтверждают эту особенность российского правового менталитета. Его основной характеристикой по-прежнему является преобладание моральных (духовных) представлений. Причем это не столько представления о добре и зле, как принято обычно считать, а, прежде всего, чувство ответственности и совесть. В русском сознании право всегда имело форму «права-долга», ответственное каждым членом общества и есть справедливость в русском понимании. Осознание справедливости как приоритета общественного интереса обусловливало выполнение «права-долга». «Человек есть олицетворенный долг» - так говорили на России. Конечно, следует констатировать падение значимости такой ценности у современной молодежи, как «долг перед Родиной» или «долг перед обществом». Это происходит в силу всем известных причин. Но по - прежнему сохраняется приверженность ценности «чистая совесть», которая всегда расценивалась как ценность русского человека. Так, в рамках исследования: «Молодежь - 97: надежды и разочарования» каждый пятый респондент отдает предпочтение «чистой совести» перед «свободой».

В том, что моральные представления имеют больший удельный вес, более развиты и входят составляющими в правовые представления, можно убедиться на примере непосредственного взаимодействия людей. Например, в Европе могут заниматься совместной, скажем, исследовательской деятельностью с человеком, который по каким-то причинам не нравится или не симпатичен. В России для успеха такой; деятельности люди должны вступить в личные, доверительные отношения. В России существует зависимость успешности дела от «добрых» отношений. Право носит «конвенциональный» характер, то есть основано на некотором условном соглашении типа «ты - мне, я - тебе», что было характерно, прежде всего, для обычного права с его внутренней обязательностью.

Вторая черта российского менталитета, оказывающая существенное влияние на содержание правовой российской ментальности, - это государственность. Она также обусловлена особенностями культурно - исторического развития России. Чтобы обеспечить целостность и жизнеспособность этноса в условиях его рассеянности по огромной территории, в суровых природно-климатических условиях, необходима была сильная государственная власть. Причем, как справедливо отмечает В. Межуев, в России государство выполняло функции гаранта не мононационального, а цивилизационного единства своих многочисленных народов, оно никогда не руководствовалось узко понятой национальной идеей, оставаясь при всех политических режимах наднациональным. Правы историки, отмечающие, что ни одно государственное образование не создавалось столь без насильственно и столь естественно, как российское. Создание суперпрочной государственной организации, способной не только выдержать сверхвысокое давление извне, но и преодолеть его, стало, таким образом, ответом народов России на исторический вызов.

Правы, с нашей точки зрения, те ученые, которые утверждают, что государственность тесно связана с духовностью и что эта связь характеризует тот уровень взаимоотношений отдельного индивида и общества, при котором «русский человек слишком часто думает категориями не личного или местного масштаба, а категориями всего государства». Государственность как черта российского правового менталитета означает сакральное отношение русских к своему государству как самостоятельному установлению, преследующему высшие цели - сохранить независимость и суверенность, а отсюда «готовность русских при всяком столкновении с внешней опасностью отдать ему (государству) столько богатств, труда и крови, сколько нужно для ее отражения. Дело не только в том, что Московский Кремль властно, по своей воле, налагал на все сословия тяжкое бремя государева тягла или государственной службы. Не менее важно и другое,- утверждает Ф.Ф. Нестеров,- то, что русский народ в основной массе принимал и нес это бремя как нечто неизбежное и необходимое. Государственный интерес здесь как бы доминировал над интересами местными, сословными, семейными, личными».

Полагаем, что именно так (как обязанность защищать государство и общество от внешних нападений) необходимо толковать приоритет обязанностей перед государством и обществом над личными правами и свободами, а не как «отсутствие личного сознания и ответственности», не как «устойчивый комплекс зависимости у народа, веками лишенного реального суверенитета личности». Действительно, история учила русских, что обеспечить свое выживание как этноса может только сильная государственная власть, способная добиться свободного, не обремененного иноземным насилием, добровольного подчинения свободного человеческого духа высшей ценности - государственной независимости. Именно в особом отношении русских к своему государству и проявляется свободолюбие как сущностная черта российского правового менталитета. Свобода в сознании русских, по справедливому утверждению многих исследователи российской самобытности, представляется, прежде всего, как ответственность, и путь к свободе лежит через осознание необходимости выполнения общественного долга. Поэтому считаем, что государственность как черту не только российского менталитета в целом, но и правового - нельзя рассматривать как «рабскую покорность государственной власти», как «неспособность ценить личную свободу», как проявление «рабского и безответственного менталитета», что нередко встречается в современной литературе. Хотелось подчеркнуть, что даже в современных условиях - условиях «европеизации» и «американизации» - свобода в западноевропейском варианте осмысления (как «возможность» автономной личности самостоятельно определять, что для нее является полезным, выгодным, удобным и т.д.) не стала доминирующей ценностью. Например, результаты социологического исследования «Граждане России: кем они себя ощущают и в каком: обществе хотели бы жить» подтвердили приверженность современных россиян традиционным ценностям российского общества, а не модернистским, пришедшим с Запада: от 50% (в возрасте 25-30 лет) до 60% (в возрасте 45-55 лет) выбрали в качестве основной ценности справедливость и только соответственно от 30 до 20% избрали - индивидуальную свободу.

В контексте понимания свобода как ответственности следует вспомнить слова Н. Я. Данилевского, который охарактеризовал русских как народ, обладающий «высоким политическим смыслом», утверждая, что едва ли существовал и существует народ, способный вынести большую долю свободы, чем народ русский, и имеющий меньшую склонность злоупотреблять ею.

Именно в контексте понимания свободы как долга перед Родиной продолжал мысль Н. Я. Данилевского другой русский философ И.А. Ильин, справедливо отмечая: «Русскому человеку свобода присуща как бы от природы. Она выражается в той органической естественности и простоте, в той импровизаторской легкости и непринужденности, которая отличает восточного славянина от западных народов. Эта внутренняя свобода чувствуется у нас во всем: в медлительной плавности и певучести русской речи, в русской походке и жестикуляции...».

Здесь же необходимо сделать уточнение. Русский человек отличает два понятия: «Земля» и «Государство». Под «Землей» им понимается «общественно-человеческое начало», «душа народа», «союз людей, основанный на нравственном начале, управляемый внутренним законом... обычаем общественным». «Государство» для русского есть власть внешняя, сила, охраняющая Землю. Государство живет внешней правдой; оно создает внешние правила жизни и прибегает к принудительной силе. Только внешняя угроза заставляет общину использовать для самозащиты внешнюю для нее силу и закон.

Рассмотрение государственности как черты российского правового менталитета в таком ракурсе позволяет правильно оценить его содержание, а также понять такую черту правового менталитета, как пренебрежительное отношение к государственному закону, отраженное в старой русской поговорке: «Закон, что дышло, куда повернул, туда и вышло», ведь закон всегда был по отношению к народу внешней, «инородной» силой. Становится: понятным утверждение, что российский народ якобы крепился не правом, а верой, которая всегда стояла много выше всяких правовых предписаний. В действительности здесь идет речь не о праве как таковом, а о законе Государства, и не о правовых предписаниях, а о юридических, то есть созданных Государством.

Только такая трактовка государственности (как внешней силы, в которой русский человек нуждается лишь для защиты независимости и самостоятельности Земли) дает возможность правильно оценить достаточно распространенное мнение, будто правовой менталитет российского общества изначально отличался небрежным, даже отрицательным отношением к праву и что якобы специфической чертой российского менталитета является проявление нигилизма в отношении социальной ценности права.

Здесь, с нашей точки зрения, следует сделать некоторый экскурс в историю формирования правового менталитета россиян. Многие мыслители подтверждали, что существует определенная не чувственность русских к формально-юридической законности, что русские не уважают юридические нормы, если они не основываются на высоких ценностях правды-справедливости, органично вытекающей из особенностей понимания свободы (как: осознание справедливости общественного интереса). Противопоставление понятий «закон» и «благодать» (нравственность) мы находим уже в «Слове о законе и Благодати» Илариона, где закон есть воплощение духовного рабства, поскольку не содержит нравственного выбора. Согласно Илариону, человек в отношении к закону - «раб».

В данном аспекте важно указать, что и в современном российском обществе с точки зрения подавляющего большинства граждан Закон расценивается как проявление несправедливости (от 70 до 82% респондентов), а «законность» воспринимается не в общеправовом (как обязательное соблюдение законов), а в конкретно человеческом смысле как жизненная потребность в установлении такого порядка в общества, прикотором на деле будет обеспечена безопасность индивида и его равноправие с другими.

Если мы и можем говорить о нигилизме как черте правового менталитета россиян, то лишь по отношению к позитивному праву, то есть к результатам законотворческой деятельности государства как внешней силы. «Ибо правда властей века сего ниже правды Божией, их суд (суд государственных мужей) бывает часто началом великой неправды». Да и само государство вовсе не было «законопослушным». Вот как по этому поводу писал А. Герцен: «... русский человек, какого бы звания он ни был, обходит или нарушает законы всюду, где это можно сделать безнаказанно... совершенно так же поступает правительство». В такой ситуации целесообразно использовать термин «юридический нигилизм», ведь мы говорим о нигилизме не по отношению к праву как объективному социокультурному регулятору общественных отношений, а лишь к позитивной его форме как «творчеству» государства.

Хотелось бы эту мысль проиллюстрировать результатами социологического исследования. Так, почти все респонденты (98%) подтвердили высокую ценность права в жизни общества, но при оценки юридической направленности российского законодательства около половины опрошенных заявили, что оно отражает интересы главным образом правящей элиты. Кроме того, только 13% участников опроса считают наказание неотвратимым и что оно неизбежно наступить за совершенное преступление, в то время как остальные полагают, что его можно избежать или дав взятку, или наняв хорошего адвоката, или хорошо зная законы.

Также мы считаем необходимым указать на то, что право есть необходимый, неизбежный атрибут общественной жизни как средство социальной стабильности и общественного порядка. И если основной чертой народа является правовой нигилизм, то возникает правомерный вопрос: как общество избегает саморазрушения, если отсутствует массовое понимание необходимости в своей деятельности руководствоваться определенными общеобязательными правилами поведения - нормами права, ведь право есть тот обруч, который удерживает общество от самоуничтожения?

В качестве такого обруча в российском обществе, как мы считаем, выступало обычное право, то есть в поведении, в своей деятельности большинство русских людей руководствовалось в основном нормами обычного права, теми стандартами, которые позволяли народу сохранить себя как единое жизнеспособное сообщество. Многие русские верили, что «поступать по праву» (но не позитивному!) означает поступать по старине, «по покону языка нашего». Надо говорить, таким образом, об отрицательном отношении лишь к позитивному праву, о неприятии лишь законов - о юридическом нигилизме.

Анализ содержания российского правового менталитета показал, что к основным чертам российского правового менталитета следует отнести, во- первых, духовность как сближение, сращивание права с совестью, честностью, правдой; во-вторых, государственность как свободолюбие, которое приобретает форму права-долга, права-ответственности; в-третьих, юридический нигилизм как пренебрежительное отношение к государственному закону (позитивному праву).

Давая характеристику российскому правовому менталитету, следует указать, что некоторые авторы, например Р.С. Байниязов, выделяют в качестве одной из черт несоответствие российского правового менталитета общечеловеческим ценностям правовой культуры. Вот что по этому поводу он пишет: «... российский менталитет неадекватно воспринимает ценности правовой культуры общества, что правовой менталитет дистанцируется от правовой культуры, от ее общечеловеческих ценностей и начал, таких, как неотчуждаемые права человека, правовая автономия индивида в рамках юридического сообщества, доминанта права над государством и т.д. Это происходит, поскольку данные социально-правовые ценности для российской ментальности нетрадиционны. Они не стали «родными» для российского сознания, что объясняется его не рационализированностью».

Представляется, что подобное толкование сущности российского правового менталитета является некорректным, поскольку происходит смешение внешней стороны явления (формы) и его объективной сущностно - содержательной характеристики (содержание). Но самое главное, что подобное толкование правового менталитета является результатом смешения российской и западной систем ценностей.

Еще с середины 60-х годов прошлого века в культурологии получило широкое распространение утверждение, что концепции и понятия, разработанные в рамках одной культуры для описания поведения людей, могут оказаться неадекватными для описания поведения в другой культуре. Как известно, в западноевропейской культуре свобода осмысливается через категорию «право» («возможность»). Она понимается, прежде всего, как неотъемлемое право автономной личности самостоятельно определять, что для нее является полезным, выгодным, справедливым. Западное общество шло от разгула стихии индивидуальных устремлений к выработке различных форм ее ограничения - законов, исполнение которых мыслится как социальная справедливость и социальное равенство. Например, Чарльз Кули писал, что «свободу» необходимо понимать как «возможность достижения прав», как аспект индивидуального прогресса, выражающегося в видепротиворечия между тем, что человек есть, и тем, чем он мог бы быть. Герберт Аптекер подчеркивает, что логическим следствием подобного понимания свободы являются сосредоточенность западного человека на индивидуализме, привычка к лидерству и восприятие прав как особые, детально разработанные ограничения власти».

В сознании русского человека, как мы уже говорили, свобода предстает как возможность жить в суверенном государстве, не обремененного иноземным насилием. Это означает, по мнению Н.Я. Данилевского, что свобода выступает в форме ответственности-долга, а право приобретает форму права-долга, ответственное исполнение которого каждым членом общества и есть в русском понимании справедливость как черта правовой: ментальности.

Право через понятие справедливости связано в русском сознании с понятием правды как нравственной ценностью. Так, И. Киреевский утверждал: «... само слово «право» было у нас неизвестно в западном его смысле, но означало только справедливость, правду». К. Аксаков противопоставлял «внешнюю правду», «буржуазно-мещанскую» «вексельную честность» Западной Европы «внутренней правде - справедливости Руси».

Таким образом, исходя из положения, что российский менталитет существенно отличается от правового менталитета западноевропейской общества, мы можем говорить о достаточно развитом уровне правового менталитета русского народа. Поддержание правопорядка в российском обществе основывалось на соблюдении норм обычного права, основными идеями которых, как и на Западе, были идеи свободы, справедливости, но с иным, как было показано, социокультурным контекстом. И если русский человек по каким-то обстоятельствам действует по другим канонам, он, как правило, испытывает психологический дискомфорт. В этом отношении, на наш взгляд, показательной является ситуация, описанная Н.А. Бердяевым: «Русский купец старого режима, который нажился нечистыми путями и сделался миллионером, склонен был считать это грехом, замаливал этот грех и мечтал в светлые минуты о другой жизни, например, о странничестве или монашестве». Такого покаяния, по всей видимости, не встретишь в западной культуре.

Анализировать российский правовой менталитет, исходя из западноевропейской традиции, считаем нецелесообразно, поскольку исторический путь развития российского правового менталитета в большей степени повторяет восточный путь развития правовой системы, где взаимные обязательства права лежат внутри отношений. В то же время, как уже отмечалось, источником обязательств в западной системе правопорядка являются внешние факторы. Понимание права как внутренне согласованного образа жизни, основанного на выполнении гражданского долга, трудно совместимо с государственной институционализацией права по западноевропейскому образцу, в центр которого ставятся автономные права и свободы человека.

В отличие и даже в противоположность этой черте европейского менталитета российский правовой менталитет складывался и сложился на иных принципах. Личность, характерная для российского менталитета,- это личность с ярко выраженными психологическими чертами. «Преклоняясь перед велениями своего внутреннего нравственного закона и сознавая уклонение от этого закона как потерю своего лица и своего человеческого достоинства... русские,- писал Н. Трубецкой, воспринимают мир как миропорядок, в котором все имеет свое определенное... место, связанное с долгом и обязанностью. Когда человек такого психологического типа повинуется непосредственному начальнику, он повинуется не ему лично, а ему как части известной «божественно» установленной иерархической лестницы. Таким образом, человек рассматриваемого типа все время сознает себя частью известной иерархической системы и подчиняется, в конечном счете, не человеку, но Богу («Земле»)». Здесь человек не воспринимается в отрыве от «всего мира», «соборного» целого. Служению общественному делу должны быть посвящены все его силы. Из этого служения вытекают и им оправдываются права человека. Более того, подчеркивается недопустимость автономии личности или даже ее уравнивание с обществом. Основа российского мироустройства - не борьба за свои права, не самодовлеющая личность, а взаимопомощь и солидарность людей.

Теперь попробуем подойти к этой проблеме с другой стороны. Зная, каково» содержание российской правовой ментальности, постараемся определить, что представляют собой правовые идеи как сущностный элемент «российского права» в контексте российской духовной культуры, какие специфические социокультурные закономерности нашли отражение в «российском праве», определить культурную идентификацию «российского права», а также попытаемся обосновать нецелесообразность отождествления феномена российского права с действующим позитивным национальным законодательством.

Обоснование права в таком контексте предполагает его культурно- историческую интерпретацию. Естественно-правовая доктрина, позитивистские теории права, марксизм в европейско-рационалистическом значении не могут в достаточной мере истолковать содержание русской правовой идеи. Русское право, на что уже неоднократно указывалось, не есть форма государственного правопорядка в России. Сущность русского права также не может быть исчерпана ни классовой, ни некоей естественной справедливостью. Русское право - это своеобразный феномен культурно- исторической традиции регулирования общественных отношений, поддержания правопорядка.

Подтверждением такого мнения могут быть отдельные моменты судебной реформы второй половине XIX века в России, которые связанны с созданием институтов, соответствовавших народному правовому менталитету, в частности, учреждение института мировых судей в 1864 г. Он был образован с учетом основных принципов обычного права, которое по- прежнему составляла основу правосознания большинства российского народа. Институт мировых судей пользовался большим доверием у населения, поскольку менее всего был подчинен государственной власти, был выборным, имел упрощенную процедуру работы и невысокие судебные пошлины. Этот институт отражал своеобразие* российской культурно - исторической традиции регулирования общественных отношений. Государство ликвидировало мировые суды в ходе контрреформ в 1889 г., но было вынуждено их восстановить в 1912 г. Возрождение мировых судов происходит и сейчас. Так, были приняты Федеральные Законы «О мировых судьях в Российской Федерации» (1998 г.) и «Об общем числе мировых судей и количестве судебных участков в субъектах Российской Федерации» (2000 г.). Однако их восстановление произошло совершенно на иной основе - на принципах позитивного права. В частности, введено требование о высшем юридическом образовании и профессиональном стаже, отдано предпочтение назначению судей и др. Все это ведет к тому, что они воспринимаются как дополнительные механизмы государственной судебной машины, также далекой от нужд народных масс, как и другие элементы государственной власти. Мы можем утверждать, что если мировые суды 1864 г. учитывали и отражали специфику российского права, то мировые судьи конца 90-х годов XX века - яркое проявление позитивного права в интерпретации российского государства.

Тесная связь российского права с моральными представлениями предполагает рассмотрение феномена русского права как явления, которое поддается исследованию не столько рационалистическим методом причинно - следственного объяснения, сколько путем интуитивно-сущностного понимания, выходящего за рамки формально-логического и даже диалектико-позитивистского обобщения. Совершенно справедливо именно на таком подходе к изучению российского права настаивает В.Н. Синюков. Феномен русского права тяготеет к иной юридической пластике, нежели классическая римская юриспруденция. И в этом основная трудность отечественной юриспруденции, поскольку в силу ряда исторических причин в правосознание российских юристов глубоко проникли римские правовые традиции и образ мышления. Как ни парадоксально, но отечественные ученые более способны понять европейское право и европейскую правовую культуру, нежели свое собственное право. По социальной природе, функциональным связям с обществом российское право значительно отличается от западных аналогов. Оно значительно менее других правовых систем имеет «государственную» природу становления и развития. Это не конструктивный и разумный свод правил искусственного, государственно - политического происхождения, а скорее способ духовного, в определенной степени интуитивного жизнепонимания и жизнестроительства.

Поскольку в основе российской правовой ментальности лежат институты обычного права, имеющие ярко выраженную нравственно - этическую, социально-профессиональную, а нередко и религиозную окрашенность, то и российское право состоит в основном из таких институтов, жизнедеятельность которых даже в эпохи самого мощного контроля политической власти минимальным образом затрагивалась нормоустроительной деятельностью государства.

Будучи самостоятельной формой духовного освоения мира, особым видом духовной культуры народа, право тесно связано с общим ритмом российской многонациональной жизни. Вне этого ритма российское право не может быть адекватно понято. Именно духовность, как базовая черта правовой ментальности россиян, определяет уникальную способность российского права синтезировать и вмещать правовой опыт рядом живущих народов и общественных укладов. Русское право - открытая система, устремленная к соборному (коллективному) единству и духовной гармонии. И это стало возможно еще и потому, что основой такой правовой системы являлось обычное право. Поскольку если позитивное право в разных государственных образованиях отличается не только по форме выражения, но и по социальному содержанию, то обычное право, о чем свидетельствуют культурно-антропологические данные, при всем его многообразии, имеет универсальные качества: взаимные обязательства сторон, преобладание внутренних санкций, восприятие свободы в рамках коллективистских, а не индивидуалистических начал.

Издавна было подмечено, что, осваивая новое пространство, русский человек «предлагал гармонию, относился к душе другого народа как к тайне, и находил в этом источник уважения. И поэтому народы, которые попадали под воздействие русского этнокультурного поля, сохранялись в нем, не вступая в противоречие». Эту особенность русского человека, например, Д.А. Хомяков характеризует как «привычку воспринимать других людей как братьев независимо от национальной принадлежности». Ф.М. Достоевский называет ее способностью обладать «всемирной отзывчивостью и полнейшим перевоплощением в гении чужих наций», способностью вмещать «в себя идею всечеловеческого единения, братской любви, трезвого взгляда, прощающего враждебность, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия». Многие мыслители подчеркивают «переимчивость» русского человека, сметливость и «взаимокормление» как способность его творчески использовать опыт других наций.

Доброжелательность русского человека в общении с другими народами отмечали и государственные деятели западных держав. Показательно наблюдение, сделанное О. фон Бисмарком: «Англичане ведут себя в Азии менее цивилизованно, чем русские; они слишком презрительно относятся к коренному населению и держатся на расстоянии от него... Русские же, напротив, привлекают к себе народы, которые они включают в свою империю, знакомятся с их жизнью и сливаются с ними». «Россия, бесспорно, обладает замечательным даром добиваться верности и даже дружбы тех, кого она подчинила силой, - как бы соглашается с Бисмарком лорд Керзон. - Русский братается в полном смысле слова. Он совершенно свободен от того преднамеренного превосходства и мрачного высокомерия, которые в большей степени воспламеняют злобу, чем сама жестокость. Он не уклоняется от социального и семейного общения с чужими и низшими расами».

Будучи основанным на обычном праве, российский правовой менталитет обусловливает и следующую особенность российского права. Она состоит в том, что сущность российского права очень трудно идентифицируется с внешней юридической формой, которая мало чем отличается от формы романо-германского права. Тем более, что большая часть российского права долгое время существовала в форме обычного права, и лишь незначительная его часть нашла свое закрепление в источниках позитивного права. Именно этим объясняется скупость, определенный технический примитивизм и простота юридических средств российское право.

Безусловно, это затрудняет понимание и оценку развитости отечественного права, тем более, если оно анализирует с точки зрения западного «законничества», и порождает много недоразумений на этот счет, в частности, появление утверждения о якобы «технической» отсталости российского права.

Однако «юридизм» русского права, его «техничность» не в рациональном конструктивизме, а в особой социокультурной наполненности права. Юридизм русского права обусловлен синтезом таких черт правовой российской ментальности как: духовность и государственность, которая имеет форму права-долга, права-ответственности, и состоит это юридизм, прежде всего, в направленности на установление духовно-гармоничных человеческих взаимоотношений на основе отказа от ярко выраженного индивидуализма (индивидуального эгоизма).

Русское право - это неотъемлемый элемент всего жизненного мира русских, их социокультурной реальности. Формы русского духа - художнические, религиозные, правовые, этико-философские, моральные и другие - теснейшим образом взаимосвязаны, подчас их просто невозможно разъединить и понять в ином культурном контексте. Одним из возможных способов изучения тончайших элементов духовного жизнеуклада российского общества является исследование иконографических образов русского художественного творчества, поскольку на протяжении весьма долгого периода духовная жизнь России, включая ее правовые элементы, проходила почти исключительно в рамках религиозной традиции. Так, некоторые авторы считают, что исходным элементом правового феномена в России выступала идея храма как мировоззренческо-правового образа разрешения проблемы общего и индивидуального. Русский религиозный философ Е.Н. Трубецкой отмечает: «...именно храм понимается как то начало, которое должно господствовать в мире... которое противополагается факту всеобщей войны и всеобщей кровавой смуты». В определенной степени с таким духовно-правовым образом можно согласиться, поскольку православный храм действительно олицетворял собой единение людей, находящихся в нем, где каждый чувствует себя частью целого. Кроме того, храм как правовой образ может использоваться как доказательство того, что российское право в большей степени, чем западное опирается на духовные механизмы регуляции поведения и не исчерпывается позитивистской юриспруденцией.

Рассмотрение идеи храма как мировоззренческо-правового образа дает возможность нам дополнить этот образ идеей соборности, которая предполагает единение людей на основе общих высших ценностей. Вот как раскрывает содержание связи соборности и церковного храма С. Франк, много внимания уделявший проблеме соборности в природе русского человека: «Соборное целое, частью которого чувствует себя личность - само есть живая личность... в пределах этого есть некое сверхвременное единство, единый соборный организм Богочеловека, единый великий вселенский Человек... В этом смысле соборность совпадает с «церковью» в самом глубоком и общем смысле этого понятия». Следует особо выделит мысль о том, что принципы соборности формировала не столько церковь, сколько социокультурная практика России. Многие исследователи полагают, и с нашей точки зрения справедливо, что соборность закладывает основы для более гармоничного разрешения проблемы Человек - Общество. Соборность предполагает, по мнению Е. Троицкого, святое право человека на развитие своих творческих возможностей, на свое суждение и миропонимание при сохранении «всей теплоты и нужности людского общения, взаимопомощи, консолидационных... связей». Но наиболее емкое и точное понятию соборности дано А.Ф. Лосевым, это не только «общественность, социальность, человечность и общечеловечность», здесь имеется в виду «социальность как глубочайшее основание всей действительности, как интимнейшая потребность каждой отдельной личности, как то, в жертву чему должно быть принесено решительно все».

Итак, своеобразное социальное устройство российского общества (соборность как общинный коллективизм, сложившийся в процессе соседской взаимопомощи в малозаселенной стране со сложными природно- климатическими условиями) действительно предполагает иное, чем на Западе, правовое сознание и иные механизмы правового поведения русских, и это не требует значительной дифференциации юридической формы. Примером, подтверждающим данный тезис, могут быть неудачные попытки «исправить» основные «пороки» советско-российской правовой системы исключительно через западную конструктивизацию и технизацию правового материала. Юридический техницизм и рационализм законодательства привели лишь к нарастанию хаоса в жизненно важных структурах правопорядка. В настоящее время все больше и больше говорят о правовом беспределе.

В то же время то, в чем видели основные пороки советского права, а именно - морализаторство и лозунговость - оказалось проявлением, скорее всего, фундаментального для русского права духовного начала. Именно поэтому можно полностью согласиться с оценкой В.Н. Синюкова, которую он дал советскому праву: «Понятие «советское право» в большей степени соответствует сущности российского права (конечно, без тех перегибов,, которые имели место в жизни), чем принцип разделения властей, чем приватизация, чем автономность личности». Право для русского человека не может быть тем, что безразлично или противоположно его мировоззрению, его жизнепониманию. Ценность права не связана напрямую с утверждением формальной законности, но обусловлена совпадением, тождественностью со смыслом жизнеустройства русских. И если право перестает быть формой жизненного уклада людей, они могут легко отказаться от такого «права». И тогда мы начинаем говорить о «правовом» нигилизме русского народа. Однако, как уже указывалось, отрицается не само по себе право как таковое, а позитивное право, в котором преобладает формальный юридический позитивизм, право как абстрактная формальная мера. Совершенно справедливо замечает В.Н. Синюков, что такой «нигилизм» - вполне нормальное для российской правовой культуры явление, вовсе не свидетельствующее «о низком уровне правосознания», «слабости юридических традиций». Скорее наоборот: ситуация массового нормативного, юридического нигилизма предполагает весьма высокое морально-правовое сознание - общества, жестко верифицирующего культурную и социальную адекватность писаного права».

В связи с этим, по всей видимости, необходимо было не заменять советско-российское право рациональными, технико-юридическими институтами, а находить адекватную юридическую и социокультурную форму выражения российского права в новых условиях.

Российское право, как уже подчеркивалось, в отличие? от западноевропейского в силу своего духовного начала не обладает нормативной жесткостью писаного права, а является более гибкой системой. Для; него характерно одновременное сочетание различных образов нормативности, которая не исчерпывается их отдельными вариантами. Российское право характеризуется стертостью границ правовой, политической, социальной, нравственно-этической, религиозной нормативных систем, оно обладает сверхправовыми чертами. А следовательно, отличительной особенностью российского права, как и правовой ментальности является единство правового и политического, правового и религиозного, правового и нравственного начал.

В российском праве, таким образом, находят проявления не столько собственно юридические (в западноевропейском, рационалистическом понимании) аспекты, сколько социокультурные. Культурологически понимаемое право позволяет увидеть и еще одну особенность российского права. Духовность как черта российской правовой ментальности в сложных природно-климатических и: внешнеполитических условиях характеризуется устремленностью к некой идеальной цели, в результате чего само право и даже законодательство могут получить вид социально-этической или социально-экономической программы. Право приобретает описательный характер и используется главным образом для провозглашения определенного социального результата или цели. Причем это характерно в определенной степени и для дореволюционного, и для советского законодательства, и для некоторых законов современного периода.

Преобладание социокультурного в содержании права дает возможность утверждать, что главное социальное назначение отечественного права не столько в том, чтобы предоставить «максимальную» свободу личности, чтобы в центр поставить автономную личность, сколько в гармоничном сосуществовании индивида с «миром» (и природным, и социальным)^ в их единении. В связи с этим можно предположить, что те идеи, которые для западной правовой системы являются классическими (например, теория разделения властей, принцип индивидуальной автономности, приоритет прав и свобод личности, положение: разрешено все, что не запрещено законом, и др.), для российской правовой действительности могут быть и неприемлемыми без серьезной адаптации к ее своеобразию. Возможно, именно поэтому в России наблюдается политический кризис, проявляющийся, например, в дублировании властных структур, что в свою очередь выражается в разобщенности государственных органов, злоупотреблении властью, путанице управленческих решений.

Социокультурная обусловленность права ориентировала русского человека на признание в качестве ценности не положительное (позитивное) право или сами по себе государственные законы, а право как нравственный Закон (обычное право). Исходя из этого, можно предположить, что русский народ обладал глубоким правосознанием, и чем «ближе» он был к нравственному Закону, тем устойчивее и крепче было его правосознание.

Подобное рассуждение позволяет заявить, что если в основе высокого уровня правосознания западноевропейского человека лежало признание позитивного права как социальной ценности, то правосознание российского человека было, образно говоря, не столько высоким по уровню формализации, сколько глубоким по содержанию, ибо имело в своей основе духовные, глубинные ценности, более прочные и фундаментальные, чем просто знания позитивного закона.

Итак, анализ российской правовой ментальности и российского права позволил выявить наиболее значимые черты последнего. К ним можно отнести следующие:

- российское право в большей степени существует в форме обычного права;

- в его содержании преобладают внутренние обязательства, выражающие нравственно-этические и духовно-культурные аспекты человеческого бытия;

- российское право тяготеет к «простым», «реалистическим», даже где-то «примитивным» формам выражения и изложения своей сути, что существенно отличает его от классических технико-организационных правовых систем западных стран;

- российское право осваивается, познается, главным образом, путем непосредственного вхождения в суть и смысл жизни российского общества, а не через усвоение некоей рациональной схемы поведения и внешнего приказа авторитета;

- юридический нигилизм как черта правового российского менталитета характеризует отношение людей только к государственно- позитивному праву;

- российское право не тождественно российскому законодательству, которое в большей степени формируется в соответствии с западноевропейской правовой традицией.

Такая характеристика российского права предполагает более детальное, системное исследование права как социокультурного феномена, освоение духовного смысла национального права, что означает всестороннее изучение правовых идей, а следовательно, постижение специфики отечественного правового менталитета.

В то же время отечественное право переживает концептуальный, теоретико-методологический раскол в результате активного использования западной правовой традиции. Европейский рационализм постоянно наталкивается на иманентную устремленность российского права к высокому духовному началу, к иррациональному смыслу. Позитивистской, традиции пока не удается обрести духовно-нравственную опору в российском менталитете. Однако «прививка» западных политико-правовых доктрин и социальных теорий «общества потребления» способствует изменению правового, прежде всего, научно-теоретического, сознания российского общества, вносит раскол в правовой менталитет, что может довести его до высшей точки напряжения.

Для иллюстрации состояния современного правового менталитета целесообразно использовать результаты социологических, психологических, лингвистических и психолингвистических исследований последних лет, предметом которых были базовые ценности жителей России, их жизненные цели, нормы допустимого поведения, содержание основных политических, социально-экономических критериев, которыми оперирует общественное сознание.

Прежде чем анализировать и сопоставлять данные исследований необходимо сделать некоторые уточнения научного и практического значения.

Во-первых, существует сравнительно небольшое^ ^количество отечественных экспериментальных исследований, касающихся отдельных аспектов российского менталитета. Конечно, этому есть объяснения как объективного характера, связанного с высокой стоимостью исследований, так и субъективного содержания. Субъективизм обусловлен, с одной стороны, пока еще нерешенными фундаментальными теоретико-методологическими проблемами понятия менталитета, и с другой - недостаточной: разработанностью адекватных исследуемому феномену методических процедур.

Например, все еще остается без обоснованного ответа ключевой вопрос об объективности критериев отбора понятий, составивших начальный список, из которого потом путем применения различных методик выделяются основные человеческие ценности. Также подавляющее большинство имеющихся методов не позволяет решить проблему соотношения и связи индивидуальных и над индивидуальных ценностей и отделения их от тех ценностей, которые наиболее активно используются средствами массовой информации, политиками, идейными и духовными лидерами.

Во-вторых, специфичность базовых ценностей, жизненных целей россиян или их универсальность для всех представителей рода человеческого могут определить лишь масштабные кросс-культурные исследования, которые также сталкиваются с серьезными трудностями.

Например, с точки зрения одного из руководителей российско - французского проекта «Демократическое сознание в Западной и Восточной Европе» К.А Абульхановой, исследовать характер изменений российского сознания путем сравнения сознания россиян с сознанием западноевропейцев, как эталона высшего уровня развития демократического сознания, неправомерно. Во-первых, потому, что менталитет западноевропейских стран, по мнению крупнейшего французского социального психолога С. Московичи, не есть высший уровень развития по отношению к российскому, и, следовательно, нельзя рассматривать российский менталитет как задворки западноевропейского, хотя Западная Европа является традиционно демократическим обществом, а Россия только вступает на путь демократических преобразований. Во-вторых, как справедливо считает К.А Абульханова, развитие демократии как сознательно-волевого социально- политического процесса нельзя смешивать с развитием сознания в условиях демократических преобразований, которое зависят от конкретной объективно складывающейся социально-культурной реальности, и поэтому нецелесообразно сравнивать ценности и архетипы людей одной культуры с содержанием тех же феноменов представителей других культур.

В-третьих, возникают проблемы при интерпретации результатов исследований социальных ценностей жителей России, которые проводились в разные периоды и разделены значительными промежутками времени. Ведь в условиях: существенных социально-политических и экономических изменений со временем многие смысловые характеристики используемых терминов претерпевают определенные изменения. Прав Ю.А. Левада, утверждающий, что перемены и катаклизмы последнего времени вынуждают значительную часть населения не только иначе оценивать, но и иначе понимать значение ряда важных ценностей социальной и политической реальности, что вынуждает разработчиков постоянно уточнять, заменять некоторые формулировки и блоки вопросов.

В-четвертых, все исследования, как правило, направлены на констатацию степени распространенности тех или иных феноменов, характеризующих внешнюю сторону менталитета. Однако его сущностные черты не могут быть полностью отождествлены с реальными чертами общественного сознания по признаку их массовой распространенности, зависящей зачастую от целого ряда преходящих исторических обстоятельств. Но массовое распространение некоторых черт может служить показателем реальной угрозы исчезновения этноса в результате трансформации его менталитета. Именно поэтому следует четко различать внешнюю сторону явлений, представляющую зачастую противоречивую картину, и их объективное содержание, сущность.

Итак, анализ результатов всероссийских исследований «Наши эмпирического исследования ментальности (1996г.), а также других социологических, этнологических, психологических и политических исследований, проведенных в период с 1989 по 1999 год, выявил существенные особенности динамики общественного сознания российских людей в сложных условиях социальных переломов и кризисов переходной эпохи. С одной стороны, результаты исследования фиксируют значительные расхождения между реальной ментальностью населения современной России и российским менталитетом как системой стереотипов мышления, поведения и деятельности, способной обеспечить выживание российского супер этноса в природно-географических и геополитических условиях, существенным образом не изменившихся со времен формирования менталитета. Так, ряд исследований не подтверждают представления о том, что реальная ментальность характеризуется духовностью, наоборот, они указывают на доминирование материальных ценностей («простых радостей бытия») над духовными. Можно предположить, что дальнейшее усиление такого расхождения может привести к тому, что российский супер этнос, самобытная российская цивилизация постепенно исчезнут с лица Земли.

С другой стороны, результаты упомянутых исследований дают основания надеяться, что кризис ценностного сознания вовсе не означает крушение всех прежних ценностей россиян. Так, участники всероссийского исследования «Наши ценности сегодня» Н. И. Лапин, А. Г. Здравомыслов, С. В. Туманов, В. А. Ядов приходят к заключению, что, несмотря на потрясения, через которые прошел каждый житель России в первой половине 1990-х годов, принципиальное отношение к традиционным ценностным суждениям осталось почти неизменным. Например, по результатам этого исследования наиболее распространенными оказались три ценности: «законность» (но не в обще юридическом, а в конкретном человеческом смысле, как жизненная потребность в установлении государством такого порядка в обществе, который на деле обеспечивает безопасность индивида, равноправность его отношений с другими), «общение» (предполагающее взаимопомощь) и «семья» (основной целью которой является забота о детях и о стариках).

В группу одобряемых суждений входят ценности, содержащие следующие ключевые слова: забота о ближних и слабых (5-6 места), взаимопомощь (7-13 места), спокойная совесть (11 место), равноправный диалог (15 место). В числе отрицаемых оказались: лишение жизни другого человека (29-32 места), жизнь для себя (26-44 места), материальное благополучие (40-42 места), свобода как смысл жизни (39 место) и другие ценности, характерные, как правило, для западноевропейской традиции.

По-видимому, есть основания утверждать, что, несмотря на возникновение жизненных стремлений, интересов, ценностей индивидуалистической культуры, свойственных «характеру рыночной ориентации», глубинные, сущностные черты российского менталитета пока еще продолжают демонстрировать свою устойчивость и жизнеспособность.

И все же отечественный правовой менталитет не может сейчас рассматриваться как культурно-адекватное реальности и органично - целостное явление: в него проникают противоположные тенденции, например, западноевропейский рационализм и индивидуализм.

Не случайно центральное место в философской, психологической, культурологической, этической проблематике последних лет занимают вопросы о самой возможности целенаправленного, сознательно осуществляемого изменения глубинных стереотипов и ценностей российского менталитета, о пределах подобной трансформации, о последствиях утраты ментальных признаков российской супер этнической общности. По справедливому замечанию Б.С. Гершунского, проблемы изменения генетического кода менталитета по своей значимости не уступают проблематике, связанной с изменениями биологически понимаемого генетического кода.

Российский правовой менталитет нуждается в срочном системном исследовании. Надо в большей степени открывать его черты и особенности, а не порицать как явление примитивное. Специфика российского правового менталитета проявляется в своеобразии освоения предметного и духовного мира. Оно способствует созданию условий для формирования таких форм жизни коллективов и индивидов, при которых происходит их адаптация друг к другу в мире, без взаимного отчуждения. Российский правовой менталитет, правовое сознание россиян объективно складывались в течение длительного исторического периода, проверялись, корректировались временем. Только на базе российской правовой ментальности и правосознания должны строиться правовая система, законодательство и правопорядок в России. Ведь правовое осознание одних и тех же фактов и явлений у разных народов не совпадает. И нет таких критериев, согласно которым правовое освоение действительности одним этносом может считаться истинным, прогрессивным, а другим - примитивным, неистинным, ошибочным. Легче всего видеть в правосознании и менталитете сплошные искажения и заблуждения, труднее глубоко и всесторонне исследовать природу российского правового менталитета, осознавая его в качестве духовно-психологической основы права. Важно знать состояние и основные тенденции развития правосознания народов России для более адекватного отражения идейно-теоретических основ российского права, иначе новых потрясений не миновать.

Утверждая в современном российском праве «общечеловеческие» принципы «по-западноевропейски», мы тем самым обостряем проблему власти, политико-правового отчуждения в обществе. Неуклонно снижается порог самоуправляемости и саморегулирования российского общества как социального организма. Правовое регулирование осуществляется в основном через массу оторванных от жизни законодательных и исполнительных программ. Юридические институты рождают своих формальных двойников, границы между которыми для населения часто не понятны (например, мировые судьи и суды общей юрисдикции, суд присяжных и народные заседатели и т.п.). Девиз «Все, что не запрещено законом, - дозволено» проникает во всё новые сферы человеческих отношений, постепенно «выдавливая» нравственно-этические элементы ответственности правового менталитета России. Все это в российских условиях постепенно вытесняет социальную ответственность людей за происходящее.

Российский человек в условиях реформирования законодательства по принципам западноевропейского права попадает в зависимость от того способа регулирования жизни, от той «юридической» формы правосознания, которые не соответствуют его жизнеустройству, уменьшая тем самым его подлинно правовые возможности к выживанию и прогрессу.. Как справедливо отмечают некоторые ученые, менталитет поддается трансформации, однако изменить можно лишь в ограниченных пределах частные формы стереотипов поведения и мышления при сохранении глубинных ментальных ценностей и опоре на их сущностные черты. Причем изменения эти возможны не способом искусственного или насильственного заимствования «подходящих» для той или иной цели образцов поведения, нередко чуждых, хотя, может быть, и прекрасных, а путем приведения черт менталитета в соответствие с его собственными основополагающими принципами. Только тогда заимствование плодотворно. Будущее отечественного права во многом зависит от способности нашей научной рефлексии к освоению духовного смысла национального правового менталитета и правосознания.

Право - это не набор абсолютных ценностей, а социокультурный институт определенного общества. Если позитивное право не соответствует особенностям данной цивилизации и является лишь нормативным средством «блестящих» реформаторов, то оно может нанести немалый вред в своих даже самых гуманных определениях.

 

АВТОР: Гриценко Г.Д.