Идеи Рорти в свете постмодерна и постструктурализма. Проблема независимости субъекта
Рассмотрим соотношение концептуальных установок неопрагматизма Ричарда Рорти с близкими ему релятивистскими и постмодернистскими школами. Интерпретация свободы и основных социальных понятий в философии постмодерна нуждается в сопоставлении прагматистского проекта Рорти с другими проектами в рамках философских направлений постмодерна, постструктурализма и деконструктивизма. Принципы прагматизма Ричарда Рорти и представляемой им традиции американского, или, по его собственному определению, англосаксонского, постмодерна как бы соперничают с более известными и в своем роде более влиятельными философами «континентальной» - прежде всего, французской школы. Сам Рорти признает сильное влияние работ таких современников, как Жан-Франсуа Лиотар и Жак Деррида на развитие его философии.
Общность оснований постсруктурализма и разрабатываемого Рорти прагматистского постмодерна можно свести к двум аспектам. Один можно условно назвать историческим. Он связан с теми общими теоретическими корнями, которые объединяют оба направления на основе общности историко-философского происхождения. Второй аспект заключается в общности подходов к решению тех проблем, которые постструктурализм и неопрагматизм выдвигают взамен прежних вопросов, находящихся в фокусе модернистской традиции.
Общность исторических оснований неопрагматизма и постструктурализма становится очевидной при рассмотрении тех философов, на которых чаще всего ссылается Рорти в качестве своих философских учителей. Это, прежде всего, Гегель, Ницше, Хайдеггер, Витгенштейн и Дьюи. Рорти противопоставляет этих философов традиции метафизики и эпистемологии, которую он расширительно называет «онтотеологической». Для Рорти критика этой традиции связана с атеистическим отрицанием религиозной потребности в любых проектах, которые нуждаются в опоре на сверхчеловеческий авторитет. Эта потребность проявлялась по-разному в разные эпохи: в форме поиска Божественных оснований, Абсолютной Истины, сущности Бытия, Природы или Разума. Героями этого нарратива выступают то священники и религиозные мученики, то философы, то ученые, каждый из которых углублен в поиски «истины». У каждого периода в развитии «онтотеологического» дискурса были свои Великие священные тексты: Библия, «Метафизика», «Критика чистого разума», «Наука логики» и т.д.
В интерпретации Рорти религиозный дискурс христианства и установки сциентизма Просвещения не только не имеют принципиальных отличий, но и составляют единую последовательность развития универсалистской традиции мышления. Рорти отказывается противопоставлять веру в Бога и веру в научную «истину», так как, по его мнению, это суть проявления одной парадигмы мышления, которая доминировала и все еще продолжает доминировать в западной культуре. Все основные аспекты гуманитарного и научного знания на Западе оказались во власти «онтотеологической» традиции, сформировавшей специфическую картину мира, в которой бытие как бы раздвоено на трансцендентальное и эмпирическое (бытие-в-себе и бытие-для-себя).
Постмодернистская философия основывает свою критику того, что Рорти называет религиозно-сциентистской установкой, на текстуалистском анализе ее основных положений и их внутренней логики. Картезианско-платоновская традиция рассматривается как лингвистический феномен (или в терминологии Рорти - результат «языковой игры»). Неопрагматизм, деконструктивизм, грамматология Деррида и другие направления постмодерна сходятся во многих положениях относительно реконструкции модернистской философии. Общность этих положений восходит к хайдеггеровскому осмыслению интеллектуальных истоков трансцендентальной метафизики и эпистемологии. Пересмотр классического нарратива осуществляется Хайдеггером не в смысле создания чего-то нового «ему на смену», а в виде переосмысления самой роли данного нарратива и утверждения абсолютной релятивности его положений, зависящих исключительно от исторических предпосылок их развития. Эта работа по «переоценке ценностей» была перенесена Витгенштейном на уровень лингвистической критики, а затем продолжена постмодернистами в форме анализа контекстов словоупотребления и особенностей языковых игр.
Для Рорти этот путь от Ницше и Хайдеггера к Витгенштейну довершается тем проектом, который построили американские прагматисты. Без прагматизма эта грандиозная работа оставалась бы незаконченной. Дьюи добавил к критическому анализу Хайдеггера-Витгенштейна недостающий социальный аспект. Он, если так можно сказать, добавил к деконструктивизму необходимую долю социальной утопии.
«...Чутье Витгенштейна в разрушении пленивших философов образов должно быть дополнено историческим осознанием источником всего этого зеркального предприятия, и, мне кажется, что в этом заключается величайшее достижение Хайдеггера. Хайдеггеровский пересмотр истории философии позволяет нам усматривать возникновение декартовского образа в греческой философии и метаморфозах этого образа в последние триста лет. Таким образом, он позволяет нам «дистанцироваться» от традиции. И все же ни Витгенштейн, ни Хайдеггер не позволяют нам увидеть исторический феномен зеркального образа, историю доминирования в умах западных философов окулярной метафоры в социальном плане. Оба эти человека предпочитали иметь дело с небольшим числом избранных, а не с обществом, стараясь держаться подальше от банального самообмана декаданса наступивших времен. Дьюи, в свою очередь, хотя и не обладал диалектической остротой Витгенштейна и историческим умом Хайдеггера, писал свои произведения, полемизируя с традицией зеркального образа, исходя из своего видения нового общества. В культуре его идеального познания господствуют идеалы не объективного познания, а эстетического видения. В этой культуре, говорил он, искусства и науки будут «спонтанными цветами жизни».
Другая область общих подходов неопрагматизма и различных направлений постструктурализма и постмодерна заключается в той интерпретации философских значений, которая предлагается взамен традиции модерна. Несмотря на то что здесь позиции философов порой сильно расходятся, необходимо обратить внимание не только на различия, но и на общее. Если вообще допустимо говорить о «позитивной» части социальной философии, важно рассмотреть то общее, что содержится за многоярусными и труднопреодолимыми политическими разногласиями, и то место, которое отводится понятию свободы и независимому индивиду в этой теоретической конструкции.
Социоцентристский и текстуалистский принципы неопрагматизма приводят Рорти к утверждению историцизма в качестве методологической альтернативы поиску универсальных закономерностей человеческого развития. Несоизмеримы не только словари различных культур настоящего, но не сводимы друг к другу и не выводимы друг из друга словари нынешних сообществ и сообществ, им предшествовавших. Историцизм Рорти отвергает понимание истории как линейного процесса развития. История рассматривается Рорти, скорее, как череда замкнутых языковых практик, отдельные ситуации внутри которых («исторические события») могут рассматриваться и анализироваться только в рамках правил данной конкретной языковой игры. Этот ситуационистский историцизм без «законов истории» и фактически без всякого порядка сильно отличается от историцизма, разрабатываемого Мишелем Фуко.
Критика Фуко со стороны Рорти представляет для нас интерес, так как позволяет лучше понять философскую доктрину неопрагматизма и, в частности, концепцию историцизма. Следует отметить, что отношение Рорти к разным авторам континентального постмодерна очень различно: например, он признает сильное влияние, которое оказало на него творчество Жака Деррида, много раз уважительно высказывается о философии Жан-Франсуа Лиотара, а Фуко Рорти подвергает резкой критике. И если политический радикализм и нигилизм Фуко вызывают безусловное неприятие у Рорти (об этом последний говорит лишь вскользь по причине очевидности разногласий), то несогласие с историцизмом Фуко Рорти подвергает более подробному анализу.
В работе «Историография философии. Четыре жанра» Рорти пишет: «...Несмотря на упор Фуко на материальность и случайность, его собственную оппозицию по отношению к geistlich и диалектическому характеру истории Гегеля, есть множество сходных черт между его и гегелевскими историями... Истории Фуко, подобно гегелевским, есть истории с моралью; это верно, что как сам Фуко, так и его читатели затрудняются сформулировать эту мораль, но мы должны помнить, что то же самое было справедливо относительно Гегеля и его читателей... Гегелевское подчинение материального духовному представляло попытку решить ту же самую задачу, что и рассмотрение Фуко истины в терминах власти. Оба пытались убедить нас, интеллектуалов, в том - ив это нам нужно было отчаянно верить, - что высокая культура данного периода не просто пена, а выражение чего-то, что идет твердой поступью». Рорти сравнивает историцизм Фуко с гегелевской историей философии, отделенной от истории науки. Фактически Рорти упрекает Фуко в создании собственной фундаменталистской (или неофундаменталистской) философии, использующей историцизм Гегеля, так сказать, в качестве теоретического «фундамента».
В интересующем нас вопросе - проблема социальной свободы в постмодерне и постструктурализме - одно из ведущих мест отводится дискуссии о независимости субъекта. Последнюю большинство постмодернистов склонны либо отрицать, либо замещать принципиально новыми теоретическими категориями. Так как само соотношение субъект-объект в его традиционном модернистском понимании теряет в философии постмодерна всякий смысл, то и понятие независимости субъекта подвергается серьезной трансформации. Степень эрозии понятия «субъект» в разных направлениях постмодерна различна. Так, у Соссюра субъект является частью структуры (или структур), у Деррида индивидуальное вписано в язык, а у Лакана происходит процесс полного растворения, «децентрации» субъекта. Но вообще «антииндивидуалистичность» постмодерна и постструктурализма достаточно относительна. Одна из интерпретаций постструктурализма рассматривает его как выход из теоретического тупика сверх детерминированности, в который структурализм попал благодаря как бы двойной детерминации субъекта: на бессознательном, биологическом уровне желаний и комплексов и на уровне социальных структур, идеологий и конфликтующих дискурсов.
Анализируя прагматический либеральный постмодернизм Рорти в соотношении с другими школами постмодерна и пост конструктивизма, здесь уместно обратиться к авторам англосаксонской школы, как называет ее Рорти. Прежде всего идеи американских постмодернистов зачастую являются продолжением тех концепций и школ, которые разрабатывались континентальными и, в особенности, французскими философами. В целом, американский постмодерн менее политизирован. Это справедливо для разных его аспектов. Характерной особенностью американского постмодерна, постструктурализма и деконструктивизма является его ориентация на анализ литературного творчества и разработку лингвистических теорий.
Это касается и феминистских, и психоаналитических авторов, и авторов, придерживающихся направления «культурной критики».
В связи с этим представляет интерес попытка разрешения проблемы тотальной детерминированности британским пост структуралистом неомарксистского направления Кристофером Батлером. В работе «Интерпретация, деконструкция и идеология». Батлер подвергает критике соссюровскую структуралистскую безысходность, равно как и лакановскую сверх детерминированность субъекта бессознательным, подчеркивая: «В настоящий момент нам достаточно повезло, чтобы понять, что такие дискурсы, как открытая идеология, ...или те, в которые вписан субъект, а также эмансипирующий дискурс марксизма... - все эти дискурсы относительны в сопоставлении друг с другом. Да, один из них может быть господствующим, но ipso facto у нас есть ключ к самостоятельному выбору между ними».
Надо заметить, что в идеях Рорти и Батлера есть много общего, особенно в отношении дискурсивного плюрализма и идеи свободы. Эта теоретическая перекличка двух авторов тем интереснее, что хотя оба называют себя либералами, тем не менее, Батлер является приверженцем неортодоксальной марксистской философии. Политически Батлер, безусловно, находится левее Рорти, хотя Рорти тоже с уважением относился к аналитической части марксистского наследия. Батлер между тем признает, что марксизм является лишь одним из возможных дискурсов,- Более того, ортодоксальная, авторитарная и, по его выражению, «холистская» интерпретация последнего не только аналитически ошибочна, но и, как показала история, опасна.
Интересно, что осуждение догматичности современного марксизма - приводит Батлера к косвенному признанию определенных положительных отличий либерального мировоззрения, даже несмотря на его в целом неомарксистские убеждения: «Я полагаю было бы полезно... напомнить о некоторых чертах открытых (obvious or overt) идеологических позиций, таких, как католицизм, марксизм и либеральная демократия. Первые две обладают уверенностью в открытой им истине и в направлении истории - к революции или спасению».
Рассматривая проблему независимости индивида в философии постмодерна, И.П. Ильин сопоставляет вышеописанные взгляды Батлера с интерпретацией данной проблемы в работе американских авторов Хеллера и Уэллбери, посвященной реконструкции автономии, индивидуализма и понятия личности в гуманитарной мысли Запада.
Можно сказать, что и философская доктрина Рорти, и творчество таких авторов, как Батлер, указывают на то, что по мере развития структурализма и обнаружения все новых уровней детерминации и новых структур, определяющих поведение индивида, стали зарождаться сомнения в абсолютной предопределенности поступков и мышления. Стала очевидной относительность тех структур, которые обнаруживал как структурализм, так и постструктурализм на ранних этапах развития последнего. Плюрализм словарей у Рорти или независимость в выборе идеологических дискурсов у Батлера являются своеобразным вариантом поиска новых не-субъект-объектных оснований для автономии индивида.
АВТОР: Казначеев П.Ф.