23.05.2012 3497

Либеральная утопия и случайность демократии

 

Демократическая система не раз подвергалась критике со стороны самых различных коммунитаристских течений: от социалистов и фашистов до религиозных фундаменталистов и представителей других радикальных школ. Гораздо менее известной является критика демократии со стороны индивидуалистического либерализма. С точки зрения прагматистской философии, данная критика интересна как подтверждение тезиса о «случайности» демократии и того мирового порядка, в котором мы находимся, а следовательно, и системы поддержания социальной свободы посредством демократических институтов в целом.

В качестве своего рода социально-политического преломления идей Рорти нами рассматриваются такие модели (как в теории, так и в виде исторических примеров), которые предлагают не-тоталитарную альтернативу демократической системе управления, придерживаясь при этом принципов частной собственности и laissez-faire. Критику демократии с либеральных позиций можно условно классифицировать по двум направлениям: одно характеризуется как анархо-индивидуализм или анархо-капитализм, а другое как не-тоталитарный, либеральный или «просвещенный» авторитаризм. Представители первого (Лисандер Спунер или Мюррей Ротбард) оспаривают не только демократию как метод, но и саму легитимность современного государства (государственных бюрократий, возникших на основе представительной демократии). Они предлагают исторические прецеденты примитивных обществ, которые они называют «без государственными».

Ротбард использует пример сообществ американского «Дикого Запада» в период колонизации, другие авторы в частности, Франц Оппенгеймер, апеллируют к образцу средневековой Исландии и общества викингов. В своем исследовании «Государство» Оппенгеймер обозначил ключевые этапы развития государственных институтов в человеческой истории, пере описав эту историю с точки зрения становления аппаратов насилия и подавления. «Небольшое меньшинство похитило наследие человечества» - этот афоризм Оппенгеймера достаточно коротко характеризует общий пафос его исследования. Несмотря на то, что Оппенгеймер развивает свой анализ в духе либертарного анархизма XIX века, в котором преобладают идеи об эксплуатации и отчуждающем, деструктивном характере существующих институтов собственности, его работа стала важной для становления либертарианства с точки зрения критики институтов государства.

Общество средневековой Исландии приобрело особую популярность у либеральных критиков демократии в разделе «позитивной» программы (альтернативы) в первую очередь в связи с тем, что представляет собой пример успешного и достаточно продолжительного не-доисторического социума без государства. Данные исторические примеры, безусловно, не являются «программой действия». Для анархо-капиталистов их цель заключается в демонстрации возможности общества с государством, так сказать, приближающимся к нулю.

Другой стороной в этой дискуссии выступают сторонники либерального «просвещенного» авторитаризма. Следует отметить, что данная социальная концепция не обладает значительным теоретическим наследием. Ее идеологи стремятся выработать такую социальную модель, при которой свободный рынок, капитализм и конкуренция могли бы поддерживаться без опоры на институты представительной демократии. Основная проблема данной модели заключается в том, что история знает очень немного примеров удачного исполнения подобного недемократического сценария. Здесь в пример обычно приводят историю Чили времен правления Пиночета. Этим, пожалуй, «канонические» примеры исчерпываются.

В конечном итоге «авторитарный» либерализм чаще всего сводится к варианту переходного общества (что принципиально - ограниченного во времени) и не трактуется большинством его сторонников как программа долгосрочного развития. К исключениям следует отнести работы таких исследователей, как Кюннелт-Леддин (Kuennelt-Leddihn) (его наиболее значительная работа с критикой демократии - книга «Leftism»), католический, либерально - консервативный исследователь Джозеф Собрам (Joseph Sobram) и историк, критически пересматривающий период перехода к демократии на Западе в XV-XIX веках, Ван Кревелт (Van Crevelt). Наконец, наиболее последовательную и законченную критику демократии с право-либертарианских позиций проводит Ханс-Герман Хоппе, речь о котором пойдет ниже.

Концепция Мюррея Ротбарда представляет собой пример либертарной утопии, отвергающей часть традиционных устоев того, что мы сегодня называем «либеральным демократическим обществом» (основная цель его критики - это институт государства). Как уже было сказано, Ротбарда можно охарактеризовать как левого либертарианца или, как он называл сам себя, анархо-капиталиста. Говоря о либертарной критике демократии и об анархо-капитализме, было бы неправильно не рассказать о другом его направлении: если так можно сказать, «правом либертарианстве». Его разработчик и один из немногочисленных последователей - американский исследователь, профессор экономики в университете Невады, Ханс-Герман Хоппе, считает себя последовательным учеником Ротбарда. Именно теорию последнего Хоппе относит к немногим «подлинно либертарианским». Эту преемственность Ротбарда и Хоппе, на первый взгляд, подчеркивает тот факт, что Хоппе является издателем Журнала Либертарианских Исследований {Journal of Libertarian Studies), выходящего под эгидой Института Мизеса и основанного Мюрреем Ротбардом.

Тем не менее взгляды Хоппе претерпевают интересную метаморфозу, в ходе которой он фактически пересекает границу политического спектра, становясь на сторону крайне консервативного, антидемократического и даже элитистского прочтения анархо-капитализма. Хоппе развивает концепцию, согласно которой не просто отвергается демократия как система общественного устройства, но еще и провозглашается преимущество недемократических систем - прежде всего монархии - с точки зрения приоритета индивидуальной свободы. Концепция Хоппе - это не просто недемократический либерализм, это именно антидемократическое либертарианство, ибо он обвиняет демократию в еще большем ущемлении свободы, нежели предыдущие системы.

Единственной работой Хоппе, получившей известность (во многом скандальную), является книга «Демократия: не состоявшийся Бог» («Democracy: The God that Failed») В ней Хоппе доказывает, что монархия - хотя и является злом, как и любое государство - тем не менее все же намного меньшее зло, нежели современная демократия. Линия доказательства Хоппе строится по двум направлениям - историческому и теоретическому. Он выстраивает собственную историческую линию доказательства, преподнося политическую трактовку истории в выгодном для монархии свете. Свою концепцию Хоппе называет «палеолибертарианстовом», видимо, пытаясь подчеркнуть как «аутентичный» характер своего либертарианства, так и свои консервативно-монархические предпочтения.

Исторический ревизионизм Хоппе не представляет для нашего исследования такого значения как его теоретические доводы, так как именно в последних косвенно содержатся аргументы, указывающие на случайность и необязательность связки «свобода-демократия». Исторические (или, скорее, историко-экономические) изыскания Хоппе являются зачастую натянутыми и тенденциозными, как и многие ревизионистские попытки подобного рода. Так, например, Хоппе в своей статье «Политическая экономия монархии и демократии и идея естественного порядка» доходит в своих рассуждениях до утверждения о том, что система абсолютной монархии была справедливее в правовом отношении по отношению к своим подданным, нежели современная демократия.

В обоснование данного тезиса Хоппе говорит: «В монархическую эпоху с ее четким разделением между правителем и его подданными король и его правительство находились в подчинении закону. Они применяли уже существующий закон, выступая в роли судьи или прокурора. Они не делали закон... В противоположность этому при демократии, парламент и президент, наделенные властью, окутанной анонимностью, быстро встали над законом. Они стали не только судьями, но и законодателями, создателями «нового» закона». Здесь Хоппе пользуется, скорее, эмоциональной, нежели серьезной исторической аргументацией. Он приводит примеры сверх бюрократизации и сверх регулирования современной западной системы. Так ежегодное издание свода всего современного американского законодательства и подзаконных актов составляет 201 том, занимая около 11 метров на библиотечных полках. Только одно оглавление к этому своду занимает 754 страницы.

Понятно, что бюрократизация на сегодняшнем уровне была просто технически невозможна во времена абсолютных монархий. Это не означает, что подданные были свободнее. Механизмы осуществления власти были другими и более примитивными, но вряд ли это позволяет утверждать, что власть была справедливее и «лучше». Здесь надо заметить, что Хоппе выступает адвокатом именно абсолютной монархии, так как современные парламентско-конституционные монархии на Западе мало чем отличаются по структуре власти от республик. В этом нам видится еще одна слабая сторона рассуждений Хоппе: его исторические сопоставления некорректны, так как он сравнивает разные исторические периоды. Он сам отмечает, что «Конец Первой мировой войны обозначает исторический период, в ходе которого частное владение государственными ресурсами было полностью заменено общественным». А вот один важный пример из современной политики он явно умышленно избегает: королевство

Саудовская Аравия, где царит классическая абсолютная монархия, и государство в самом буквальном смысле принадлежит королевской семье Саудитов. Трудно говорить о каких-то реальных «преимуществах» созданной там системы ни в области экономики, ни тем более в области свободы и индивидуальных прав.

Здесь важно пояснить, что Хоппе понимает под «государством в частной собственности». Для него как для анархо-капиталиста основным критерием при рассмотрении любой системы общественного устройства является собственность. Более того, собственность превращается им (вслед за Ротбардом) в единственную социальную категорию. Далее линия рассуждений довольно проста. Абсолютная монархия является, по сути, системой, при которой государственный аппарат и государственная собственность принадлежат суверену, то есть являются частными. С наступлением эры демократии государство переходит из частного владения в общественное, что означает для Хоппе начало эры непомерного разрастания госаппарата, резкого увеличения налогообложения, роста всевозможных программ перераспределения и социальной помощи и т. д.

Поскольку общественная (нечастная) собственность является для Хоппе абсолютным злом, то система, при которой аппарат управления находится в частной собственности суверена, является для него злом меньшим, нежели обобществленное управление при демократии. Отсюда выстраивается система аргументации Хоппе. Он говорит о развенчании трех мифов, которые якобы лежат в основе современной западной исторической науки. Во-первых, он заявляет, что успех того, что представляет собой западное общество сегодня, состоялся вовсе не благодаря, а вопреки институтам государства. Хоппе обвиняет государство в насаждении агрессии, войн, насилия, подавления и порабощения.

Во-вторых, развивая эту мысль, Хоппе принципиально пересматривает традиционное отношение к вопросу о государственном управлении. Он говорит о том, что монарх (в абсолютной монархии) как de facto частный владелец государственной собственностью распоряжается своими богатствами с позиций частного собственника, то есть стремится к их сбережению и приумножению стратегически, то есть в долгосрочной перспективе. При демократическом режиме, напротив, принцип сменяемости власть предержащих приводит к тому, что решения о распоряжении вверенной им собственностью принимаются без стратегического расчета, так как у избранных политиков отсутствует заинтересованность в этом. Они стремятся потратить как можно больше средств государства здесь и сейчас.

Кроме того, Хоппе переворачивает с ног на голову то, что принято относить к сильным сторонам демократии. Он считает не преимуществом, а недостатком то, что возможность государственного управления при демократии открыта всем гражданам в равной степени. Принято считать, что возможность конкуренции улучшает качество управления. Но в том-то и проблема, считает Хоппе, что государственное управление - это не благо, а зло (эксплуатация, насилие и дискриминация). Соответственно, конкуренция в этой сфере создает не больше блага («goocfc»), а больше проблем («bads») для самого общества. К власти в государстве действительно приходят самые способные и расчетливые, и уж они-то делают все возможное, чтобы укрепить его репрессивный аппарат.

Наконец, третий миф, по мнению Хоппе, это убеждение в том, что не существует альтернативы западной системе демократии. Интересно, что здесь Хоппе снова борется с демократией ее же оружием, оборачивая против нее традиционные аргументы в ее защиту. Например, крушение советского строя и распад Советского Союза он приводит в качестве примера недолговечности любого социального проекта, построенного на преобладании государственного аппарата. Причем он подчеркивает, что СССР распался в итоге не из-за отсутствия демократии - в этом Хоппе как раз не видит особой проблемы (кстати, Хоппе в этом не уникален: некоторые либертарианцы и до него, в том числе Ротбард, не видели в Советском Союзе угрозы и отрицали агрессивный антисоветизм консерваторов), а из-за отсутствия конкурентной частной собственности. Соответственно, либеральную демократию Запада Хоппе считает колоссом на глиняных ногах и тоже предрекает ей скорый конец.

В противовес Хоппе выдвигает идею о системе «естественного порядка», целиком основанной на частной собственности во всех без исключения сферах и, естественно, лишенной какого бы то ни было государственного аппарата. Здесь он практически повторяет утопические тезисы Ротбарда. Разница в том, что в своем «палеолибертарианстве» Хоппе заходит так далеко, что для него уже не существует разницы между советской системой и демократией в США - обе являются коммунитарным злом, а западная система к тому же обладает и «злом» демократии. Вдобавок Хоппе переходит на позиции откровенного элитизма, заявляя о преимуществах иерархической системы, защищая право на «исключительность», обрушиваясь на мультикультурализм и называя себя «авторитарным» либертарианцем. В конечном счете, он повторяет традиционный набор крайне правых консерваторов-почвенников. Учитывая его ненависть к демократии, не понятно чего в его взглядах больше - либертарианства или реакционного охранительства.

Надо заметить, что либертарианство - особенно в его наиболее последовательной форме - является, по-видимому, наиболее радикальным из существующих сегодня политических учений. Это, конечно, зависит от того, что понимать под радикализмом: радикализм методов или радикализм концептуальный. С точки зрения методов либертарианство - одно из самых мирных направлений. В то же время концептуально (что, на наш взгляд, намного важнее) либертарианство стоит на позициях полного отрицания государства. Не какого-то государства в отдельности (буржуазного, авторитарного, социалистического, империалистического), а любого. Одна из программных книг американского анархо-индивидуализма, написанная Альбертом Джэй Ноком (Albert Jay Nock) и опубликованная в 1935 так и называлась «Наш враг - государство» (Our Enemy, the State).

Мирный политический характер и вполне буржуазный стиль (не-контркультурный как у анархоколлективистов) способствовали созданию имиджа либертарианцев как некого ответвления laissez-faire либерализма. Это не совсем верно (или неверно, во всяком случае, для многих его последователей). Скорее всего, здесь еще сыграла свою роль генеалогическая близость терминов «либеральный» и «либертарианский». По-видимому, чтобы отделить себя от либерального мейнстрима и четко расставить точки над i, такими авторами, как Ротбард, был изобретен и введен в оборот термин анархо-капитализм.

Возможность недемократического (а у некоторых представителей крайнего либертарианства и демократического) прочтения либерализма представляет интерес не как реальная социальная альтернатива, но, скорее, как гипотетический пример необязательности связки «свобода-демократия», делающий (в случае неопрагматизма) принципиально возможной десакрализацию последней.

Историю возникновения и утверждения демократии (равно как и научной парадигмы мышления, картезианства или реализма) на Западе можно рассказать совершенно по-разному. И этот историко-этический релятивизм относится не только к традиционным оппонентам либеральной демократии (коммунитаристы, консерваторы-охранители и т. д.), но и (как показывает пример Хоппе) к самим либералам. Говоря словами Рорти: «Всегда можно будет найти такой способ пересказать историю последовательности теорий (или последовательности режимов, или форм правления), которая показывает что наши предшественники постепенно, а иногда и рывками, прогрессировали к тому состоянию, в котором находимся сейчас мы. Нет причины полагать, что антиреалист не может рассказать историю о причинном воздействии наших предков на объекты, служащие предметом нашего рассказа. Он сможет также описать, как эти объекты помогали осуществить обоснованные, но ложные описания нас самих, как за ними следовали несовместимые с этими описаниями, слегка лучшие, и так до наших дней».

Тему случайности демократии хорошо иллюстрирует высказывание Исайи Берлина. Отвечая на вопросы: почему сегодня свободу принято связывать с демократией и почему сторонники индивидуальной суверенности одновременно являются поборниками демократии, Бёрлин пишет: «Свобода не связана, во всяком случае - логически, с демократией или самоуправлением. Самоуправление может лучше гарантировать гражданские права, чем другие режимы, потому его и отстаивают приверженцы свободы. Но между личной свободой и демократическим правлением нет необходимой связи... Связь между демократией и личной свободой гораздо слабее, чем представляется их защитникам. Желание быть себе хозяином или, по крайней мере, участвовать в процессах, которые управляют моей жизнью, может быть столь же глубоким, как и стремление обеспечить себе зону свободного действия. Наверное, исторически оно старше. Но это разные желания».

 

АВТОР: Казначеев П.Ф.