Иносказание в обществе и культуре
Аристотель в «Поэтике» отмечал, что очень важно быть искусным в метафорах, что это искусство нельзя перенять от другого, что «пользование метафорой свидетельствует о даровании того, кто ими пользуется: [чтобы] хорошо переносить [значения, нужно уметь] подмечать сходное [в предметах]» [Аристотель, т. 4, с. 672].
Эти слова можно считать похвалой лишь с одной стороны, поскольку, с другой стороны, они мешают более широко взглянуть на метафору. А.Ричардс позволил себе подвергнуть определение Аристотеля критической оценке. Во-первых, это касается утверждения о том, что умение «подмечать сходное» - это дар, которым обладает не каждый. «Но ведь все мы, - пишет А.Ричардс, - живем и говорим только благодаря способности подмечать сходство. Хотя некоторые люди подмечают сходство предметов лучше, нежели другие, это различие только в степени». Во-вторых, это касается утверждения о том, что искусство владения метафорой нельзя передать другому. Однако, по мнению А.Ричардса, каждый из нас естественным образом овладевает искусством метафоры в процессе обычного общения: «Мы получаем эти знания от других людей посредством языка, помогающего нам исключительно благодаря метафоре, которой он учит». В-третьих, «самой вредоносной из посылок», по словам А.Ричардса, является идея, «согласно которой метафора - это нечто особенное и исключительное в использовании языка, отклонение от его нормального функционирования, а не вездесущий принцип его естественного функционирования» [Ричардс, с. 44-45].
На протяжении истории риторики к иносказанию традиционно относились как к украшению или «безделушке», как к некоторому специальному средству языка, выполняющему в основном эстетическую функцию. И лишь относительно недавно, сначала литераторы, потом философы, все чаще стали высказывать о том, что «язык в самой своей жизненной основе метафоричен» (П.Б.Шелли) [Цит. по: Ричардс, с. 45], что иносказательность (метафоричность) есть «всегдашнее свойство языка» [Потебня, с. 261], и даже «одно из конститутивных условий существования языка» [Кассирер, 1990, с. 39]. В отличие от классической традиции, считавшей поэтическую (художественную) речь производной от прозаической (практической), а иносказание - позднее изобретенным средством, позволяющим делать речь образной и эмоциональной, - Ф.И.Буслаев и А.А.Потебня стали утверждать, что на самом деле все обстояло наоборот: первоначально всякая речь была живописной и одухотворенной, лишение же ее этих качеств, превращение в безобразную и сухую - явление более позднее. И.Г.Гердер считал, что первым языком человека было пение. М.Хайдеггер видел в поэзии изначальное состояние бытия.
Так к середине XX в. понятие тропа прочно входит в новый научный контекст - как явление языка, укорененное в его структуре [ЛЭС, с. 520]. Теперь уже можно смело говорить об иносказательности любого языка как знаковой системы. Даже если мы стилистически (формально) не выделяем в тексте (речи) метафору, метонимию или какой-либо другой троп, мы все равно имеем дело с иносказанием. Любые слова - это «точки пересечения разных видов опыта, никогда не сочетающихся друг с другом в сфере знаний или ощущений» [Ричардс, с. 65].
Глобальная укорененность иносказания в языке дает основание предполагать об иносказательном характере человеческого мышления. Американский лингвист Дж. Лакофф и философ М.Джонсон утверждают, что метафоры как языковые выражения становятся возможны именно потому, что «наша обыденная понятийная система, в рамках которой мы мыслим и действуем, метафорична по самой своей сути»; благодаря ей иносказание «пронизывает всю нашу повседневную жизнь и проявляется не только в языке, но и в мышлении и действии» [Лакофф, Джонсон, с. 387].
Обычно иносказательными называют сообщения, в которых информация, исходящая от человека, представлена в терминах, принадлежащих другим областям человеческого опыта. Однако за каждым таким словом или выражением скрывается некая мыслительная работа: «Сущность метафоры состоит в осмыслении и переживании [курсив мой. - Д.Т.] явлений одного рода в терминах явлений другого рода» [Лакофф, Джонсон, с. 389].
Следуя за советом Э.Кассирера, который говорил, что «язык следует рассматривать скорее как energeia (деятельность), чем как ergon (результат действия)» [Кассирер, 1998, с. 582], и за словами Х.Ортеги и Гассета, напоминавшем о том, что «термин «метафора» обозначает одновременно и процесс и результат, то есть форму мыслительной деятельности и предмет, полученный посредством этой деятельности» [Ортега и Гассет, с. 105], выделим два понимания иносказания.
Классическое (литературоведческое, эстетическое) понимание рассматривает иносказание как литературный прием, как поэтическое средство, то есть - результат деятельности мышления (сознания). Другое, более широкое понимание иносказания рассматривает его как саму эту деятельность, или процесс, основанный на свойстве (способности) человеческого мышления (сознания) связывать вещи, явления, события между собой и таким образом наделять их иным по отношению к ним самим значением (смыслом).
Такое широкое понимание иносказания раздвигает и спектр результатов иносказательного процесса, - теперь это не только отдельные поэтические фрагменты текста или любое новое значение, воплощенное в слове или высказывании, это также многочисленные социально - психологические и социокультурные феномены, материальные и духовные ценности, образующие человеческую культуру. Увидеть в этих многочисленных следствиях «единство действий», то есть обратить внимание на ту деятельность, которая скрывается за ее продуктами, - именно это является, по Э. Кассиреру, одной из главных проблем философского исследования культуры. «Миф, религия, искусство, язык и даже наука выглядят теперь как множество вариаций на одну тему, а задача философии состоит в том, чтобы заставить нас услышать и понять ее» [Кассирер, 1998, с. 523].
Стилистически (как выразительное средство, фигура речи, троп, риторический прием) иносказание представлено в самых разнообразных формах: метонимия, метафора, символ, аллегория, гипербола, притча и т.д., - нет необходимости их все перечислять. Наша задача - обратить внимание на две главные из них - метонимию и метафору. Именно эти формы в чистом виде демонстрируют два основных иносказательных механизма - метонимический и метафорический, - которые участвуют в образовании всех остальных форм иносказания, в том числе феноменов культуры.
Иносказательность метонимии основана на связи (сопричастности) явлений жизни, она есть результат обозначения одного понятия (предмета, явления) через другое, ассоциирующееся с ним по смежности; иносказательность метафоры основана на отождествлении явлений жизни по их сходству. В свою очередь каждый из этих тропов не однороден и имеет ряд разновидностей. Имеет смысл воспроизвести некоторые академические примеры.
Разновидности метонимии. Метонимия места: «Весь город спал», где «город» означает «жители города»; метонимия времени: «Это был счастливый день», где «день» означает «чувства, пережитые за день»; метонимия принадлежности: «Мы поехали туда на извозчике», где «извозчик» означает «транспортное средство, управляемое извозчиком» и пр. Среди различных видов метонимии на особом месте стоит синекдоха, или количественная метонимия. В этом случае целое может обозначаться через его часть: «Не хватает рабочих рук», где «руки» означает «люди»; множество - через одно: «Медведь в этих горах не водится».
Разновидности метафоры. Чаще всего в качестве примеров метафоры приводятся случаи олицетворения и овеществления, бытующие в поэтических текстах. Олицетворение означает уподобление чего-либо (природных явлений, человеческих переживаний и т.д.) живым существам. К олицетворению также относятся стертые метафоры, выражающие сходство частей некоторых предметов с частями живого (человеческого) организма («язык пламени», «ножка стола» и т.д.) Примерами овеществления может служить уподобление душевных свойств свойствам предметов («острый ум», «светлая радость» и т.д.), овеществление абстрактных понятий («ход вещей»).
Иногда метафору и метонимию объединяют в рамках одной идеи «переноса». Аристотель включил в свое определение метафоры как саму метафору, так и метонимию: «Переносное слово (metaphora) - это несвойственное имя, перенесенное с рода на вид, или с вида на род, или с вида на вид, или по аналогии» [Аристотель, т. 4, с. 669]. Э. Кассирер также понимал метафору широко и включал в это понятие метонимию и синекдоху.
Два главных механизма языкового мышления. Тем не менее чаще всего метафору и метонимию противопоставляют друг другу как результаты двух различных мыслительных процессов. В частности, П. Рикёр опирается на мнение Ф. де Соссюра, согласно которому в речи «между знаками существуют два отношения: синтаксическое, связывающее противоположные знаки в отношение in praesentia, и ассоциативное, сближающее похожие друг на друга знаки, которые можно менять местами, но устанавливающее между ними отношение in abscentia» [Рикёр, 1995, с. 108]. В связи с этим, говоря словами П.Рикёра, «существует возможность придать полярному отношению между метафорой и метонимией (различение, которое раньше относили к лишь риторике) более общий функциональный смысл, свидетельствующий о полярности двух процессов, и говорить о метафорическом и метонимическом процессах» [Рикёр, 1995, с. 109].
Р.Якобсон, также опираясь на Ф. де Соссюра, говорил о двух рече - мыслительных процессах. «Речь предполагает отбор определенных языковых единиц и их комбинирование в языковые единицы более высокой степени сложности» [Якобсон, с. 112]. В «комбинации» знаков и их «селекции» Р.Якобсон видел воплощение метонимического и метафорического «полюсов» языка: в случае комбинации «составляющие части некоторого контекста находятся между собой в отношении смежности»; в то время как селекция осуществляется из взаимоисключающих и взаимозаменяющих альтернативных знаков, связанных между собой «отношениями разной степени сходства - от полной эквивалентности до общего смыслового ядра антонимов» [Якобсон, с. 114-115]. Аналогичные механизмы организации речи А.Р. Лурия называл «синтагматическим» (метонимический механизм) и «парадигматическим» (метафорический механизм) [Лурия].
Говоря об иносказании как деятельности, заметим, что греческие слова «троп», «метонимия», «метафора», «символ» этимологически восходят к корням, обозначающим действия: tropos «оборот», от trepo «поворачиваю, отклоняюсь» [Корольков, с. 63]; methonimia «переименование», от metha «пере-, через-» и nimos «имя»; methaphora «перенесение», от metha «пере-, через-», phoro «несу» [Введение в литературоведение, с. 295]; symballein «сводить вместе, складывать» [Пентаграмма, с. 11].
Процесс перемещения, скрытый в слове «метафора», есть, по словам американского литературоведа Ф.Уилрайта, «семантическое движение», то есть перемещение объектов реального или вымышленного мира в воображении человека [Уилрайт, с. 83]. Главными компонентами этого «движения» (phoro), или «метафорической деятельности», являются распространение и соединение, практически не существующие отдельно друг от друга. Ф.Уилрайт нарекает их «эпифорой» и «диафорой»; первое из них обозначает «распространение и расширение значения посредством сравнения», а второе - «порождение нового значения при помощи соположения и синтеза» [Уилрайт, с. 83]. Позднее мы встретимся с «эпифорическими» и «диафорическими» процессами при обсуждении аналитической и синтетической функций иносказания.
Выделение в иносказательном процессе различных механизмов: метонимического и метафорического (П.Рикёр), а в метафорическом процессе - эпифорического и диафорического (Ф.Уилрайт), помогает найти место в иносказательном процессе другим иносказательным средствам (символу, аллегории и пр.). Например, с точки зрения риторики метафора (как результат) не тождественна символу, в их функционировании есть существенные отличия. В то же время в образовании символа, то есть в процессе символизации, всегда присутствуют метафорический и/или метонимический механизмы.
Понимание иносказания как процесса необходимо также для того, чтобы не превращать результаты иносказания (символы, аллегории и т.д.) в самодостаточные метафизические сущности, вмещающие в себя некое содержание, которое воздействует на человеческое сознание. Не символ сам по себе «несет содержание». Каждый раз при восприятии данного символа в моем мышлении совершается мгновенный процесс воспоминания, переноса и интерпретации символа. Я каждый раз сам ассоциирую этот образ с некоторым взятым из моего культурного опыта содержанием.
Иносказательность как свойство сознания. Если еще более расширить узкий литературоведческий смысл понятия «иносказание» и вынести его за пределы языкознания, то в это понятие можно включить любую попытку воспроизвести нечто (предмет, вещь, явление, идею и т.д.) в словах, в действиях, в поступках. И здесь, в сферах, казалось бы, не связанных с языком и речью, мы можем наблюдать те же иносказательные процессы. По мнению Р.Якобсона, «конкуренция» между метафорическим и метонимическим механизмами проявляются в любой символической деятельности, будь то речевой, внутриличностной, социальной или какой-либо другой [Якобсон, с. 129]. Иносказанием становятся любые вещи, действия или творения, несущие некий отличный от них самих смысл. «Метафора - это вещь, заменяющая другие вещи» [Мамардашвили, 1996, с. 346]. Иносказательная репрезентация вещи - это присутствие вещи при ее отсутствии, это иллюзия данности вещи, в том числе при отсутствии этой вещи вообще, как это бывает в случае абстракций.
Теперь иносказательность становится свойством сознания, проявляющимся в способности представлять одни фрагменты бытия через другие. Благодаря этой способности сознание имеет дело не с теми фрагментами бытия, на которые оно направлено, а с другими - (1) более доступными и (2) связанными с первыми отношением смежности или подобия. Впрочем, и само сознание, будучи «словесно-оформленным» (М.М.Бахтин), состоит из неких идей, образов, знаков, которые суть нечто иное чем те реалии, которые они представляют или выражают. В этом смысле иносказание не только свойство, но и условие существования сознания.
Идеальный знак как инобытие вещи в сознании. Ф.Ницше в работе «Об истине и лжи во вне нравственном смысле» писал о возникновении тех «смелых метафор», из которых состоит сознание человека: «Возбуждение нерва становится изображением! Первая метафора. Изображение становится звуком! Вторая метафора. И каждый раз полный прыжок в совершенно другую и чуждую область... Мы думаем, что знаем кое-что о самих вещах, когда говорим о деревьях, красках, снеге и цветах; на самом же деле мы обладаем лишь метафорами вещей, которые совершенно не соответствуют их первоначальным сущностям» [Цит. по: Арутюнова, с. 11].
Знак, по А.Ф.Лосеву, есть такой смысл, который осуществлен «на каком-нибудь другом субстрате, не на том, который является субстратом осмысляемых вещей или событий» [Лосев, 1991, с. 268]. В этом смысле идеальный знак, то есть образ, представляющий в нашем сознании находящуюся за его пределами реальность, есть иносказание - как идеальное бытие вещи, но не сама вещь.
По словам Э.В.Ильенкова, «идеальное бытие вещи» отличается как от «ее реального бытия», так и от «тех телесно-вещественных структур мозга и языка, посредством которых оно существует «внутри» субъекта». «От структур мозга и языка идеальный образ предмета принципиально отличается тем, что он - форма внешнего предмета. От внешнего же предмета идеальный образ отличается тем, что он предметен непосредственно не во внешнем веществе природы, а в органическом теле человека и в теле языка как субъективный образ. Идеальное есть, следовательно, субъективное бытие предмета, или «инобытие» предмета, - бытие одного предмета в другом и через другое, как выражал такую ситуацию Гегель» [Ильенков, с. 218].
Звучащее слово есть тот «субстрат», через который внешний мир проникает в сознание и бытует в нем в инобытийной форме. «Вещь сама по себе» не может проникнуть внутрь, но она делегирует себя в сознание в виде словесного знака, обладающего двойственным бытием - внешним и внутренним (в каком-то смысле, материальным и идеальным). Преимущество звучащего инобытия обнаруживается в том, что «акустический образ» (Ф. де Соссюр) не только обладает способностью быть представленным в сознании, но и при необходимости может быть перенесено в сознание собеседника. Эйдетический образ, образ памяти, возможно, способен самостоятельно существовать в индивидуальном сознании, но без оформляющего его в звучащем знаке все же не может быть представлен другому. Правда, он может быть нарисован и передаться таким образом; идеографический знак в этом смысле есть альтернатива звучащему знаку. Тем не менее слово - это то, что может звучать в сознании, звучать вслух и воспроизводиться другими людьми без принципиальных искажений. Будучи более подходящим на роль знакового материала, «слово убило жест» (Ф.Ф.Зелинский), - ведь с появлением слова в какой-то степени отпала необходимость в телесной экспрессии, по крайней мере, как в средстве социальной коммуникации.
Слово - это одновременно свое и чужое: свое как исторгнутое из меня, и чужое как принадлежащее другим людям (до и/или после моего произнесения); свое как звучащее во мне, и чужое как существующее вне меня.
Выбор термина «иносказание». В настоящей работе слова, обозначающие различные результаты иносказательного процесса (например, «символ» или «метафора»), а также само слово «иносказание» будут в основном употребляться как синонимы вследствие их сущностного родства. Что касается самого термина «иносказание», то он представляется наиболее удобным, поскольку (1) объединяет различные виды тропов и выразительных средств как общее для них всех основание, (2) не является иноязычным, а потому дает возможность услышать в своей внутренней форме важные для нас идеи.
Во-первых, в целом это слово обозначает процесс. В этом смысле иносказанию как деятельности противоположно иносказание-результат, то есть внешне проявленные (зафиксированные) в высказывании продукты иносказательного мышления.
Во-вторых, префикс «ино» напоминает о чуждости знака его реалии, что не дает нам впасть в заблуждение, что наши мысли и слова о реальности и есть сама реальность. В этом смысле «иному» противостоит «то самое» (вспомним выражения «то или иное», «на самом деле»). Но «то самое» мы можем описать лишь посредством иного. О присутствии «того самого» мы интуитивно догадываемся и даже иногда встречаемся с ним, а может быть всегда с ним соприкасаемся... Однако его описание, как некий окружной, не проникающий внутрь вещи процесс, есть непременно иносказание.
В-третьих, основа слова говорит о знаковой природе самого процесса иносказания, а также тех иносказательных феноменов культуры, которые, на первый взгляд, никак не связаны с языком. По М.Хайдеггеру, «сказать» о вещи, значит «указать» на нее. «Существо языка есть сказ в качестве такого каза» [Хайдеггер, с. 266].
Кажется, что иное (противоположное) по отношению к ино-сказанию как переносному высказыванию есть прямое высказывание о вещи (пря- мо-сказание). Именно это традиционное противостояние «иного» и «прямого» зафиксированно в греч. allegoria (от alios «иной», «чужой») и periphrasis («окольный оборот»). Однако это противостояние относительно. С одной стороны, «иное» существует лишь по отношению к предыдущему - «прямому» - как его отрицание, как некое отклонение от действительного. А с другой стороны, не существует и абсолютного прямо-сказания. То, что сегодня мы ощущаем как «прямое» сказание, в прошлом выступало как ино-сказание; а сегодняшнее ино-сказание завтра может стать привычным для нас «прямым» сказанием. Можно даже сказать, что ино-сказание первично по отношению к прямо-сказанию, что иносказание - это не уход от нормы, а возвращение к ней.
Таким образом, любое сказание как указывание на вещь (будь оно предыдущим или последующим) не есть сама вещь, а только ее обозначение, то есть всегда ино-сказание. Стало быть, иное по отношению иносказанию как одному из способов указывания на вещь есть лишь другой способ, то есть снова иносказание.
Возможно, иное по отношению к иносказанию как инобытию вещи в слове есть вещь «сама по себе» как противопоставленный своему знаку денотат, как присутствующая вещь в противоположность отсутствующей.
Возможно, иное по отношению к иносказанию как однократной попытке запечатлеть в словах сущность предмета есть многократное его озвучивание, имеющее целью приблизиться к выражению полноты предмета через бесконечный асимптотический парафраз о нем, через много-сказание.
Это много-сказание есть тоска по тому-самому-сказанию, которое, будучи еще одной оппозицией иносказанию, есть недостижимое (существующее лишь в воображении) всеобъемлющее словесное представление о предмете, его полновесно озвученная идея. «Идея предмета и есть самый предмет, но только целиком перенесенный в инобытие. В предмете тут совершенно ничто не нарушено и не утрачена ни одна черта. Если под инобытием мыслится человеческое или иное сознание, то идея в этом смысле есть полное и адекватное присутствие предмета в этом сознании, полное и адекватное понимание предмета» [Лосев, 1990, с. 5758].
Вера в существование того-самого-сказания (абсолютного прямо - сказания) выразилась в мифическом представлении об «адамовом языке» (lingua Adamica) - «реальном языке первых предков человека, который состоит не из условных знаков, а из прямых выражений подлинной природы и сущности вещей» [Кассирер, 1998, с. 592]. Эта вера призвана компенсировать экзистенциальную тревогу, связанную с осознанием того, что феноменологически мы можем иметь дело лишь с иносказанием и много-сказанием, поскольку в сознании нет места ни вещи «самой по себе», ни ее всеобъемлющей идее.
АВТОР: Трунов Д.Г.