Лингвистическая действительность и динамика современной российской культуры

 

Как верно замечает Ю.М. Лотман в книге «Культура и взрыв»: «Если в наш период дамская мода в Европе имеет скорость оборота год, то фонологическая структура языка изменяется настолько медленно, что мы склонны воспринимать ее нашим бытовым сознанием как неизменную». Проанализировав систему падежей в истории английского языка, Э.Сепир в своем выдающемся труде «Язык» приходит к следующему выводу: «В конце средних веков и в новое время произошло сравнительно мало явных изменений в прежней падежной системе английского языка, если не считать постепенной замены форм личного местоимения 2-го лица (thou (субъект) - thee (объект) в единственном числе и уе (субъект) - you (объект) во множественном числе) общей недифференцированной формой you».

Что касается русского языка, то наша падежная система оказалась еще более устойчивой, по сравнению с английской, и в качестве редкого примера изменений можно привести лишь отпадение звательной формы (она иногда еще проявляет себя, вспомним фразу, ставшую поговоркой: «Что тебе надобно, отче?» - здесь слово отец стоит в форме звательного падежа.), до сих пор сохранившейся в польском языке. Если же мы обратимся к синтаксическим формам языковой системы, то обнаружим, что и здесь определенные структурные схемы сохраняются на протяжении не столетий, а тысячелетий. В самом деле, на обыденном уровне сознания формируется устойчивое представление о неизменности языка.

Но дело не только в представлениях обыденного сознания. Статичность языка находит свое выражение и на теоретическом уровне: сохранение неизменных языковых элементов и структур гарантирует преемственность языка от старшего поколения к младшему, обеспечивает непрерывность развития культуры, создает возможность для безболезненной «трансляции» (термин М.К. Петрова) знаний, накопленных человечеством и т.д., и т.п. Этот ряд можно продолжать, но в данном случае мы не видим особой необходимости повторять всем известные положения. Таким образом, язык и представляется, и истолковывается как статичный пласт культуры - статичный, разумеется, в относительном смысле слова, т.е. по сравнению с другими формами культуры.

Во-первых, обратим внимание на тот факт, что речь в предшествующих абзацах шла о втором уровне лингвистической действительности, т.е. о языке в узком смысле слова. Когда говорят о стабильности, неизменности фонологической или падежной системы, нельзя забывать о том, что это не весь язык, тем более, не вся лингвистическая действительность. Вообще, в этом вопросе дает себя знать традиционное представление о знаковой системе, сложившееся на основании уровневой модели, в которой язык предстает в виде своеобразной этажерки, в основании которой лежат мельчайшие единицы - фонемы, на следующем уровне - морфемы, еще выше - лексемы, над ними - словосочетания, далее - предложения, наконец - тексты. В уровневой модели главное внимание уделяется форме, в рамках которой осуществляется семантический аспект языка, при этом не всегда обращают внимание на то, что именно содержание создает свою собственную форму, является обусловливающим началом.

На этот момент гораздо большее внимание обращено в полевой модели языка, где выделяют не уровни, а определенные семантические поля, которые проявляются на различных ярусах системы. Например, семантическое поле «темпоральное» реализуется и на уровне морфологических характеристик слова, и на уровне синтаксических конструкций; категория залога может выражаться и на уровне изменения морфемной структуры слова, и реализовываться за счет простой перестановки слов в предложении. В данной модели языковые формы перестают быть вневременными структурами, вскрывается их непосредственная зависимость от содержания, которое и движет формой. Так, в русском языке слово «верблюд» имеет достаточно ограниченный набор форм, в которых оно может быть употреблено (число, падеж), а в некоторых языках Северной Африки это слово имеет несколько десятков грамматических форм, причем в число этих форм попадает, например, определение возраста верблюда, что, с нашей точки зрения, не может считаться грамматической формой, и задается лексическим путем, а не изменением формы слова. Понятно, что для жителя Северной Африки все качества верблюда имеют особое значение, что и отражается в разветвленной системе форм. На этом примере видно, как семантика может создавать для себя определенные формальные структуры.

Очевидно, что семантические поля языка обладают гораздо большей динамикой, по сравнению с формальными структурами, типа падежной или фонематической систем. Тем не менее, и в полевой модели мы все еще остаемся в рамках второго уровня лингвистической действительности, поскольку сфера текстов - «семиосфера» - выступает здесь как над языковая конструкция, а именно в ней динамика не только проявляется, но и обретает средство явной фиксации происходящих изменений.

Когда обращают внимание на статичность формальной стороны языка, то не лишним будет напомнить, что весь язык, тем более, лингвистическая действительность к форме никак не сводятся. В последнее время явно наметился преобладающий интерес именно к форме, что вполне объяснимо, поскольку, как это совершенно верно описывает А. Соломоник, «советская лингвистика (а она в этом плане является хорошим примером) под влиянием механистически понимаемого материализма чуралась формализованного подхода к языку. Все ведущие советские школы, которые благополучно свергали друг друга, были согласны в одном: формализованный подход к языку - табу, так как он якобы противоречит материалистическому мировоззрению. Остракизму и небрежению подвергались логические позитивисты, задававшие тон в мировой лингвистике да и другие плодотворные направления исследований не были в чести, если они строились на формальном анализе языка.

Естественно, что теперь стрелка барометра резко качнулась в противоположную сторону: преобладание получили формалистические методы исследования языка. Тем не менее, форма языка есть не более чем способ организации его содержания, если же мы обратимся к последнему, то увидим, что семантика представляет собой постоянно изменяющееся поле смыслов.

Значение знака выражает его способность обмениваться по определенным правилам на другие знаки, вступать во взаимодействие с ближайшим семиотическим окружением непосредственно, а через цепочки знаковых связей осуществлять опосредованное взаимодействие и с отдаленными знаковыми массивами. Путем многочисленных актов знакового обмена всякий знак занимает определенное место в системе, определяет свою позицию, которая и становится выражением его значения. Поэтому мы и говорим, что дать значение слова - значит, указать его место в системе. Эту процедуру можно выполнить двояким образом: во-первых можно обратиться к своему собственному представлению о месте данного слова в языке - в этом случае будет создано лишь субъективное определение значения, отражающее, скорее, не его действительное место в системе, а степень индивидуального владения языком. Впрочем, и обращение к нескольким индивидам, даже, к множеству людей, ничего не меняет в принципе, ибо и здесь мы будем иметь дело с субъективными представлениями. Второй способ не сразу бросается в глаза, да и выполнение его требует большей работы - это анализ текстов, в результате которого мы можем получить достаточно объективную картину действительного положения слова в системе.

Собственно говоря, именно эту работу и выполняют при составлении больших академических толковых словарей. В этом отношении особенно показателен «The Oxford English Dictionary. Толкование слова сводится здесь к предельно сжатой фразе, а действительное значение развертывается перед нами через цепочки синонимов, показывающие ближайшее окружение, непосредственные возможности обмена знака, и через многочисленные примеры реального словоупотребления, т.е. демонстрируются предложения, в которых фигурирует данное слово, раскрывая свои оттенки значения. Таким образом, настоящее понимание значения слова приходит не столько через фразу-истолкование, сколько через восприятие тех реальных взаимосвязей, в которые оно попадает в действительных текстах; показательно, что используются здесь не выдуманные тексты - в качестве примеров берутся отрывки из классических, признанных источников. Аналогичным образом построены объяснительные принципы и в наших толковых словарях.

Многотомные толковые словари наглядно демонстрируют постоянно увеличивающуюся динамику смысловых полей, отражающую возрастающие темпы изменения форм человеческой культуры. Информация, даваемая толковыми словарями, устаревает так быстро, что к моменту завершения издания последнего тома обнаруживается настоятельная необходимость внесения изменений и дополнений в первые тома. Поэтому солидные издания каждый год выпускают дополнительные тома, представляющие новые словарные статьи, но и это не спасает, поскольку изменения лингвистической действительности происходят не по календарному циклу, а в соответствии с постоянными сдвигами, происходящими в лоне человеческой культуры. С этой точки зрения, всякие попытки предельно точной фиксации значения напоминают стремление достичь линии горизонта: лингвист может совершенно искренне полагать, что он достиг абсолютной точности, но именно в этот самый момент в какой-либо точке культурного пространства знак может вступить в новый тип связи и, тем самым, изменить свое значение.

Возможно, что в ближайшем будущем для отслеживания изменений, происходящих в сфере лингвистической действительности, начнут использовать колоссальные возможности, предоставляемые современными информационными технологиями, например, сетью «Internet». В таком случае можно будет в некоторой степени автоматизировать и упростить процесс составления академических словарей, которые могут принять форму постоянно обновляющихся информационных баз данных. Во всяком случае, уже сейчас достаточно очевидна необходимость создания более динамичных инструментов мониторинга текстовых массивов, поскольку возникает вполне реальная угроза потери ориентации в ситуации информационного взрыва, когда не только индивидуальное сознание, но и большие исследовательские коллективы оказываются не в состоянии воспринять лингвистическую действительность в целом - тогда уже не человек распоряжается языком, а язык человеком: мы рискуем оказаться заложниками той гигантской системы, которую сами же и создали.

Духовная ситуация, сложившаяся в современной России высветила главный, коренной порок созданного нами общества - равнодушие и глухоту к чужой экзистенции, неспособность к разговору на равных, формирующие психологию нетерпимости и неистовства, по-разному проявляющихся в среде интеллектуалов и обезличенного массового сознании, но одинаковых в своей «нечеловеческой» сути. А еще эта ситуация обнажила кризис ответственности, или свободы. И кризис этот обнажился, как это ни парадоксально, в той, прежде всего сфере, которая в плане свободы продвинулась более всего вперед - в сфере слова, языка, гласности.

«Язык может стать последним оплотом свободы»,- говорил Генрих Бёлль. Нам это знакомо, знакомо до боли, до стыда: долгие годы в нашей стране свобода, изгнанная отовсюду, находила последнее пристанище именно в слове - творчестве А. Платонова, О. Мандельштама, А. И. Солженицына и других очень немногих писателей и мыслителей. Язык может стать также начальной ступенью свободы, ее первой серьезной победой. Мы пережили, а отчасти еще переживаем и эту радость всеобщего опьянения свободным словом: гласность распахнула перед ним во всю ширь и двери и окна. Язык может стать, а вернее, остаться единственным воплощением свободы. И эта исторически очень редкая трагическая перспектива может быть для нас вполне реальной. Но тем важнее осознать ответственность за слово, понять, что слово всегда сопряжено с делом.

Слова имеют двойственную природу. Возвышая одних, они унижают других. Они могут сплачивать людей, а могут разводить их по разные стороны баррикад. Есть слова, которые накаляют общественные страсти, сеют ненависть, порождают кровавые стычки. И это не где-то и когда-то в историческом прошлом, а у нас и сегодня. Как приказ «оружие к бою» звучат сегодня слова: «Чечня», «терроризм», «сионизм» и другие. И число таких слов постоянно множится, стремительно достигая критической массы, когда язык может потерять созидательную силу и в любом своем выражении превратится в динамит.

Произнося слова, мы занимаем определенную жизненную позицию, включаемся в реальную борьбу общественных сил. что-то утверждаем, а что-то рушим. Нет слов самих но себе, существование которых кончается звуком или графическим изображением, они продолжают жизнь в реальных человеческих интересах. Ответственность за слова - это и ответственность за действия, которые ими порождаются, за те неожиданные превращения, которым они подвергаются в нашем накаленном страстями мире. Ведь войны, но сути дела, начинают не государственные деятели и полководцы, а те, кто первым произнес и написал слово «война», в том числе те «философы», которые пытаются пронести различие между войной-благом и войной-злом. Преступник, убивший конкретного Иванова, убивает одного человека, и на него есть суд, а писатель или философ, лелеющие слово «убей», оспаривающие, например, заповедь «не убий», убивают миллионы людей, и на них нет суда, ибо невозможно помыслить себе наказание, которое было бы соизмеримо с их преступлением.

Двойственная природа слов - не единственная опасность, заложенная в них. Более страшным является утеря ими прямой связи с человеческим бытием и, как следствие, девальвация смысла. Плохо, когда слово становится разрушительной силой, еще хуже, когда оно лишается жала, оказывается простой пустышкой. Плохо, когда люди деформируют слова, чтобы приспособить их к своим малопочтенным целям, много хуже, когда у них вообще пропадает потребность адекватно выразить себя в слове. Язык - поле, с которого свобода начинает свой бой и последний плацдарм, который она удерживает. Но горе, если свобода не выходит за эти границы, а жизнь языка оторвана от языка жизни. Такая ли это уж гипотетическая опасность? Не подошла ли она к самому нашему порогу?

Когда люди и институты, выражающие общую волю, выставляют лозунги, дают обещания, которые систематически не выполняются, когда публицисты ругают мертвых преступников, чтобы отвести гнев от живых, когда над головами мафии и других социальных чудовищ бесконечно размахивают бумажным мечом, который никого не ранит, когда одни воздушные замки сменяются другими, в то время как люди продолжают жить в жалких хижинах, когда слова не передают уже заключенный в них смысл, а лишь прикрывают дела, о которых и сказать-то стыдно, тогда-то язык из оплота свободы становится ею могильщиком. Слова как бы сходят с ума и образуют свое замкнутое царство. Вырванные из строгих границ жизни, «свободные» от ответственной проверки действием, они лишаются порядка, формы, меры. Слова порождают слова, и поток их нарастает с бешеной силой. И именно тогда, когда они заполоняют собой все и, не сдерживаемые ничем, крутятся в бешеной пляске, они окончательно уподобляются акциям обанкротившейся фирмы, ставшим простыми клочками бумаги. Слова лишаются тогда своего назначения, они перестают защищать человека. Более того, они предают его. Равнодушные к смыслу, не переходящие в дело, они становятся выражением лицемерия, фальши, лжи. А ложь убийственна для человека и разрушительна для общества. «Не хлебом единым...» - эта библейская истина может быть отнесена к разряду вечных. Однако бывают жизненные, общественные и личные ситуации (и, кажется, мы стремительно к такой ситуации приближаемся), когда уместно сказать: «Не духом единым...»

На философе, писателе, на всяком, кто работает со словом, лежит невероятно тяжелый груз ответственности. Очень тонкой является грань, на которой надо удержаться, чтобы слова не обернулись зловещей силой или не стали пустыми побрякушками. Дух таинствен и капризен, никто не знает путей, которые приводят его к удаче, кроме того единственного, выведенного поэтом закона, что «гений и злодейство - две вещи несовместные». Совесть - высшая инстанция, с которой должен сверять свои выводы дух; она является последней гарантией ответственного поведения в области духовного производства.

Кто-то может возразить, что слишком уж ненадежна эта гарантия перед лицом той громадной опасности, которая заключена в злоупотреблении словами. Как раз наоборот. Моральные мотивы часто оказываются слабее ничтожных выгод, но они же (и только они!) могут стать сильнее всех соблазнов мира. Деньги можно перекрыть деньгами, страх страхом, но силу нравственной убежденности, суд совести нельзя одолеть ничем. В этом смысле единственно совесть как инстанция по своему масштабу соразмерна той безмерной опасности, которая заключена и словах.

Апелляцию к совести нельзя считать простой психологизацией проблемы ответственности. Конечно, для человека, искренне сверяющего творчество с собственной совестью в ее профессиональном и общественном выражении, ответственность совпадает с субъективной честностью, внутренней убежденностью в своей несомненной правоте. Психологизация критерия ответственности здесь несомненна. Но вместе с тем апелляция к совести как высшей инстанции дает очень важный социальный ориентир.

Есть мотивы, которые чужеродны совести, находятся в оппозиции к ней. Это - прежде всего и главным образом власть и деньги. Поэтому руководствоваться совестью - значит быть свободным от мотивов, которые приковывают творческую личность к жизненной суете, заставляют ее говорить чужим голосом. Эти бесхитростные суждения заключают целую программу раскрепощения духа. Суть ее состоит в том, чтобы создать такие материальные условия и политические гарантии, такую систему общественной мотивации, которые ставили бы служителя слова, будь то философ, писатель или журналист, в независимое положение, позволяли творить, сверяясь единственно с собственной совестью. Конечно, в этом вопросе нет идеальных решений. Духовное производство всегда в той или иной степени будет деформироваться привходящими мотивами. Но очень важно выбрать правильное направление и понять, что ответственность перед словом, соединение языка с совестью является продолжением и выражением свободы духа. Только через ответственное слово, стоящее на страже достоинства человека, свободный дух становится началом жизни в свободе.

История России в XX веке, начало, и конец которого ознаменовались для нашей страны двумя революциями, то есть полными оборотами, переворотами уклада, политики, экономики, образа жизни, идеологии, мировоззрения и т. п. Представляет собой уникальный материал для лингвистов, философов, антропологов и культурологов, занимающихся динамикой, развитием процессов в языке, культуре и обществе. Действительно, радикальнейшие изменения в кратчайшие сроки в масштабах громадной страны - эти уникальные эксперименты могли бы осчастливить любого ученого (никакой «насильник над изучаемым предметом» о такого рода ломке и насилии не мог и мечтать), если бы этот ученый не был сам частью этого общества, носителем этого языка и продуктом этой культуры и если бы его собственное мировоззрение не претерпевало такого же насилия и ломки.

Коренные изменения русского языка после революции 1917 года изучались и описывались неоднократно, поэтому в настоящей работе они будут упоминаться лишь попутно - как фон или сопоставительный материал по отношению к постсоветскому русскому языку, языку наших дней. Обстоятельный итог советскому русскому языку подвел Андрей Синявский в своей работе «Советская цивилизация. История культуры». Ниже приводится краткий обзор современных тенденций в развитии русского языка в постсоветской России.

Внезапные и радикальные перемены общественной жизни России немедленно были отражены языком. Часто именно через язык люди узнавали о переменах в общественной жизни.

Прежде всего, перемены в обращении. В начале постсоветского периода это была самая резкая и самая чувствительная перемена: уходило привычное слово товарищ, на смену возвращались старые - господин, госпожа.

Тенденция первая - возвращение старых слов. Кардинальная переоценка ценностей, поклонение всему, что сжигали, и сжигание всего, чему поклонялись, привели к массовому возвращению реалий, понятий и слов: гимназия, лицей, губернатор, голова, глава администрации, войсковой атаман, казачий круг, благотворительные вечера (концерты, мероприятия, общества), меценат, меценатство, милосердие. Большинство этих слов имели в словарях советского времени пометы «ист.» или «устар.».

Эта тенденция прямо противоположна переименованию очень многих понятий в советское время, особенно в ранние, двадцатые годы, когда Новый мир и Новая эпоха не мыслились без новых слов. В то время тенденция была - отделаться от старых реалий, отречься от старого мира и отрясти его прах (читай - слова) с наших ног (из нашего языка). Наркомы сменили ненавистных министров, милиция - полицию, товарищи - господ и т. п.

Министры вернулись еще в начале пятидесятых, после войны. Полиция потихоньку возвращается - налоговая полиция звучит страшнее, чем если бы это была налоговая милиция. Господа за последние десять лет практически вытеснили товарищей. Впрочем, в расколотом и политически, и экономически современном российском обществе сосуществуют оба обращения. В официальных средствах массовой информации - газетах, радио, телевидении - есть только один вид обращения и титула - господа (не считая, разумеется, оппозиционной прессы - газет «Советская Россия», «Правда», «Дуэль», «Завтра», но ее удельный вес в плане тиражей - не велик). То же самое в деловых и официальных кругах.

На протяжении последних десяти лет жители России стали свидетелями и участниками процесса изменения и стилистических коннотаций, и сфер употребления, и частотности использования слов товарищ и господин (госпожа, господа). Слово господин в течение всей предшествующей жизни имело отрицательные коннотации и употреблялось только по отношению к иностранцам из капиталистических (то есть чуждых и враждебных) стран, подчеркивая их чуждость и враждебность.

Сейчас обращение господин стало почти привычным официальным обращением, и смелость теперь нужна для употребления слова товарищ. Революция - revolution - полный поворот, оборот, круг.

Реально все еще сосуществуют оба обращения, но употребление того или иного стало социально различительным признаком. Господин - обращение официально принятое и поэтому обозначает поддержку существующего режима и согласие с ним. Товарищ может обозначать как политическую оппозицию, принадлежность к коммунистической партии или приверженность к старому режиму, так и просто привычку людей старшего поколения, выросших при советской власти.

Пожилые люди и многие из тех, кого называют «простой народ», привычно используют обращение товарищ и устно, и письменно. Объявления в «простых», народных учреждениях (магазинах, поликлиниках, больницах и т. п.) до сих пор еще часто начинаются обращением товарищи. Особенно это распространено в провинции, а провинция - это вся Россия, за исключением Москвы и Петербурга.

Интересные данные приводит Л. В. Минаева, профессор факультета иностранных языков МГУ. Опрос, проведенный центром социологических исследований «Останкино», дал следующие результаты:

- 22% процента москвичей предпочитают в качестве обращения слово товарищ,

- 21% - слово гражданин,

- 19% - слова мужчина, женщина,

- 1% - слова сударь, сударыня,

- 10% - слова господин, госпожа.

Возвращение старых названий, топонимов - заметная черта общественной жизни и культуры современной России. На смену переименованиям советской эпохи сейчас пришли пере-переименования: Петербург вместо Ленинграда, Екатеринбург вместо Свердловска, Воздвиженка вместо Метростроевской, Лубянка вместо площади Дзержинского. На первом этапе переименования проходили вполне демократически: путем голосований и народных референдумов. Поэтому, например, получилось, что город Петербург стоит в центре Ленинградской области: жители северной столицы захотели вернуть старое, историческое название города, а жители области остались верны Ленинграду.

Почему-то в Москве одной из первых переименовали станцию метро «Лермонтовская» в «Красные ворота». Народ удивился: Лермонтова-то за что обидели? В настоящее время старые и новые названия сосуществуют. Поколение наших родителей переучивалось - мучилось со старыми (привычными) и новыми названиями. Теперь пришла наша очередь переучиваться. Язык - зеркало культуры.

Тенденция вторая - заимствования из иностранных языков, главным образом из английского. По своим масштабам, по обеспокоенности общественного мнения и опасности для русского языка и русской культуры эта тенденция должна быть первой, а не второй.

Открытие России миру и миром ознаменовалось, в первую очередь, лавиной иностранных, почти исключительно английских слов, которые массово ворвались в наш язык и нашу жизнь вместе с реалиями западной жизни (иногда после них, иногда - до), с бизнесом, компьютерами, Интернетом, фильмами, телевизионными сериалами, песнями, видео-продукцией. Издаются «Словари новых слов», «Словари перестройки», словари заимствований. Одновременно растет поток огорченных, возмущенных, умоляющих призывов охранить русский язык от половодья, пожара, угара, лавины (выберите подходящее слово) заимствований.

Бартер, дайджест, данс-хат, диджей, эксклюзив, мониторинг, дилер, триллер, плейер, фрустрация, армрестлинг, лизинг, рэкет, андеграунд, шейпинг, тинейджер, хеппенинг, попса, поп (в Москве на Ленинском проспекте большая афиша «Королева попа» и фотография популярной певицы. Люди постарше стояли ошеломленные: что бы это значило?! А это всего лишь родительный падеж от поп), снейтборд и т. п. - на целые словари хватает.

Иноземные слова заполнили нашу речь. И не то страшно, что много этих слов, а пугает то, что с их нашествием исчезают из обихода родные, исконные наши слова, передающие те самые «неуловимые оттенки душевности», что греют любую русскую душу.

Думать не надо, утруждать душу выбором меткого, выразительного речения, когда вертятся на языке всегда готовые к услугам «супер», «люкс», «процесс», «адекватно»... С виду умные солидные слова, для души они холодные и пустые, словно мыльные пузыри. Из живой речи лезут они в риторику, литературу, оттесняя слова коренные, навязывая привычку - ходить за словами во французский, немецкий или английский словари.

Даже русская интонация подверглась иностранной муштре. Поблекло звуковое многоцветье, гибнет многострунность русской речи. По заученным небогатым интонационными моделям английского языка чеканят свои звуковые тексты комментаторы радио и телевидения, а вслед за ними - велика сила примера - многомиллионные слушатели, в первую очередь дети. Слушать «электронную», будто роботом воспроизводимую речь гадко и страшно. Кажется порой, что служители радио и телевещания сплошь подданные иноземных государств, наспех переученные из английской речи в русскую. А может, и не кажется, может, так и есть? Ведь даже названия программ радио и телевидения теперь не всякому под силу понять: «Телемикст», «Бомонд», «Военное ревю», «Тинко», «Евромикс», «Телетайп», «Поп - магазин».

Обезьяний синдром подражанья выплеснулся на улицы столицы. С откровением дурака «новые левые» демонстрируют свою «образованность». Размалеванные «шопы», «нонстопы», «литл бары», а попросту говоря - лотки, ларьки и забегаловки похожи на купчих, надевших пестрые юбки и вообразивших себя английской королевою.

Жители Санкт-Петербурга перестают узнавать свой город. Заезжими гастролерами, иноземцами выглядят на нем дома с появившимися год-два назад вывесками: «ЛАНКОМ», «АЛИВЕКТ», «БАБИЛОН», «Доктор Эткер»... Даже названия английских магазинов подаются не иначе, как в иноязычной аранжировке: «Артшоп St. Petersburg».

Страницы газет и журналов заполнены «конфронтациями в парламенте», «рэкетом в маркетинге», «менеджментом в бизнесе»... Мол, видали, какие мы умные... Правда, в прессе, как правило, дело не доходит до «приколов», граничащих с идиотизмом, типа вывески на магазине «шоп намбу ван», что по-русски значит всего–навсего магазин № 1, но от литературного русского языка остается все меньше и меньше.

Действительно, среди заимствований много «изуродованного английского».

В Курске - намбу ван, в Москве на киоске возле метро «Октябрьская» - шоп найт вместо найт шоп, то есть «магазинная ночь» вместо «ночного магазина». Язык-то чужой, от перемены мест слагаемых...

Часто заимствование, не изуродованное по форме, изуродовано по содержанию. На окраине города Серпухова на крошечном развалившемся киоске надпись: супермаркет. Это не юмор, это незнание значения слова. Язык-то чужой...

А под городом Боровском Калужской области в чистом поле стоит некрашеный металлический сарайчик с гордой надписью: «Европейский сервис. Шиномонтаж». Язык - зеркало культуры. Существование иностранных слов в каждом развитом языке неизбежно, и попытки искоренить их никогда к успеху не приводили. Однако в их употреблении важно не потерять чувство меры.

Множество иноязычных слов так давно и прочно вошли в русский язык, что уже не воспринимаются как чужие. Наоборот, за чудака посчитают того, кто вздумает называть телефон дальнеговорником или микроскоп мелкосмотрителем. Язык словно тропинка, протоптанная напрямую поперек газона: перегораживай, ходить будут не как приказано, а как удобнее. Ведь не прижились же у нас геликоптеры вместо вертолетов, а вот дельтапланы победили крылолетов и парикмахеры брадобреев. А мотели мирно соседствуют с гостиницами, так же как бары с закусочными... И не буду с пеной у рта доказывать, что магазин (кстати, тоже заимствование, но такое древнее, что уже стало русским) чем-то лучше шопа или бутика. Речь идет о другом: кто-то ведь должен хранить чистоту литературного русского языка! Всего два века назад его фактически не существовало: русский язык считался языком для простолюдинов, «белые люди» общались между собой на чужеземном наречии, читали и писали на языках других народов. Понадобились Ломоносов, Державин, Пушкин, десятки смелых гениев, чтобы создать и сохранить наше сокровище - национальную литературу.

Тем временем заимствования пошли не только вширь, но и вглубь, затронув и морфологию, и синтаксис.

Действительно, такие сугубо английские, вернее, сугубо германских языков модели, как уподобление слову, соположения основ, встречаются все чаще: стресс ситуация (вместо русской структуры стрессовая ситуация), быстросуп.

В те годы «язык улицы», грубый, вульгарный, служил подтверждением правильной, «революционной» классовой принадлежности, а правильный литературный язык выдавал «гнилую интеллигенцию» и «проклятую буржуазию». Тогда хоть оправдание было, так сказать, «идеологическая основа».

В наши дни поток жаргонизмов, брани, нецензурных, грязных и грубых слов, заполонивший страницы газет, журналов и художественных произведений, объяснить труднее. Нет сомнений, что это отражение социокультурных изменений в российском обществе. По-видимому, в качестве объяснения можно предположить ложно понятую свободу вообще и свободу слова в частности. Как бы вид протеста против запретов тоталитаризма. С одной стороны. С другой стороны, это может быть влияние «новых русских» или подыгрывание им. Этот новый класс нашего общества, который составили люди, не слишком образованные, но баснословно разбогатевшие на шальных деньгах, не слишком многочислен, но чрезвычайно активен и влиятелен. От их прошлого (да и настоящего) и мода на приблатненный, иногда воровской жаргон.

В статье «Мат как зеркало нашей жизни» доктор филологических наук Анатолий Журавлев пишет: «Похабщина, льющаяся в наши уши не только на улице, но и с теле - и киноэкранов, с театральных подмостков, обильно публикуемая печатными изданиями, как это ни печально, прямо связана с освобождением общества от идеологических вериг. Эмансипация мата - прискорбные издержки раскрепощения общества».

Действительно, «идеологические вериги» не позволяли самой массовой газете «Московский комсомолец» вот так «припечатывать» членов правительства:

В.С. Елистратов, доктор культурологии, профессор факультета иностранных языков МГУ, констатирует постсоветскую легализацию «сниженного языка» и делает вывод о регулярности этого явления, называя его вслед за Б. А. Лариным варваризацией, сопровождающей конец всякой стабильной эпохи. «Брань, инвективы, сниженный минифольклор и т. п. - весь этот корпус, как правило, устных текстов (и в незначительной мере письменных), «нарабатывавшийся» в течение стабильной эпохи, выходит в литературу, прессу, средства массовой коммуникации, становится объектом многих исследований». По мнению В. С. Елистратова, «в недрах «стабильной эпохи» формируются деструктивные, революционные элементы. Их критическая масса постепенно нарастает, расшатывая устойчивую таксономию общества и языка... На какое-то время создается ощущение, что общество и нация теряют ценностные и нравственные ориентиры и, соответственно, язык - ориентацию в поле стилей».

Наиболее «передовой» и «революционной» в плане размывания языковых норм является молодежь. Молодежный жаргон блистательно представлен в следующем отрывке из заметки «Учите язык тинейджеров» Руслана Шебукова («Аргументы и факты», 199 , № 1):

Какие нынче у молодежи развлечения? Намылиться на булкотряс (сходить на дискотеку), на кашу (вещевой рынок), а если комиксы (каникулы), то в могильник (на пляж). Если идти никуда не хочется, то можно не напрягаться и покрутить жужу (послушать магнитофон), а если родичи против, то просто потусоваться в тамбуре (постоять с друзьями на лестничной клетке) и разрушить мозги (пообщаться), а то и ужалиться (выпить) где-нибудь в офисе, бункере (и то и другое значит подвал) или какой другой нычке (укромном месте). Ну а если шнурки свалили (родители, значит, уехали), то можно и прямо в морге (на квартире) в бутыльбол поиграть (опять же устроить пьянку) с бесплатной шарахункой (угощением).

У девушек есть свое специфическое занятие - ходить сниматься где-нибудь на движении, то есть гулять по главной улице с целью познакомиться с парнями. Парни в свою очередь любят устраивать бучу (драться между собой), мудахера рихтануть (побить бомжей) или какому-нибудь мармыге (пьяному) табло начистить (надавать по морде). Правда, за это можно заскочить (попасть в милицию), а там уж тогда лучше делать бэп (делать, что говорят), а не то какой-нибудь помидор (милиционер) тебе гуманизатором (дубинкой).

Любимую девушку современный тинейджер ласково назовет матильдой. «Моя матильда, - скажет он, - сегодня такую корку отмочила!» (выражение на все случаи жизни; означает все что угодно, часто используется как вступление к рассказу). Просто симпатичная девушка - мурка, ну а если очень красивая, то киска. Наоборот некрасивая - лапоста, сильно накрашенная - штукатурка. Девушек легкого поведения и проституток называют грелками или хорьками. Высшая же похвала для девушки в устах парня: «Ну, ты просто чики!» На что девушка может ответить: «Ты тоже ничего кибальчиш».

В заключение о переменах в языке и культуре новой России приведем полностью блестящую пародию А. К. Троицкого «Вылитый Аквариум», где автор воспроизвел стили современного русского языка, представляющие основные культурные слои современного российского общества: «Любимейшие Cosmo-девочки! Наверняка вы что-то слышали о легендарной рок-группе «Аквариум». Так вот, ей исполняется четверть века, в связи с чем выходит альбом ее самых популярных песен. Поскольку население наше сильно атомизировано, а слои его зачастую антагонистичны, я делаю попытку обратиться к каждому слою по отдельности, чтобы в доступных им терминах поведать о том, что же такое «Аквариум». Рок-фанатам Чуваки, чувихи! «Аквариум» - едва ли не самая подкованная на предмет торчкового музона команда. В 2-м году они лабали по танцам Sabbath и прочий хардеш-ник, но очень скоро Боря и Гаккель крепко подсели на Дилана и Т. Rex, а потом еще Харрисона и Лу Рида. Они много читали NME и Maker, поэтому в конце 80-х резко въехали в PISTOLS и заиграли что-то вроде панка. Но гораздо клевее у них покатил реггей. В конце 81-го в «Аквариум» пришли Курехин и Ляпин на лидере, и они заиграли полное электричество. А потом Боря спел, что рок-н-ролл мертв, и стал это доказывать на практике. У них вышло еще до фига альбомов, были классические песни - все в основном в таком фолковом стиле типа Донована, Вэна Моррисона, Тома Петти... Короче, есть во что врубиться.

Интеллигенции.

Друзья мои! В противоречивом мире рок-музыки не много отыщется исполнителей, творчество которых отмечено печатью высокого интеллекта. «Аквариум» - одна из таких групп. Поэзия Бориса Гребенщикова - яркое явление российской словесности. Как истинный художник, он никогда не шел на поводу у властей предержащих, не ставил свою музу на службу рыночному заказу. Как истинный интеллигент и гражданин, он не раз возвышал свой голос против кровопролития, духовного обнищания народа, коммунистического мракобесия и разбазаривания гос. казны. Выражаясь лапидарно, «Аквариум» в процессе креативной эволюции адекватно рефлексирует брожение русского пытливого менталитета конца XX столетия.

Новым русским.

Дамы и господа! «Аквариум» - один из самых успешных российских музыкальных проектов. Инициированный Б. Гребенщиковым в 192 году, он первым из советских коллективов наладил (в 1980-м) регулярное производство и дистрибуцию аудиокатушек с записями своих песен. Карьера А. успешно продолжалась и в постсоветский период. В 199 году был подписан контракт на эксклюзивный выпуск всей архивной продукции А. с фирмой «Триарий». Держатель авторских прав на песни А., Б. Гребенщиков может наряду с А. Макаревичем («Машина времени», «Смак», «Toshiba», фирма «Партия») претендовать на звание самого богатого человека из числа российских рок-исполнителей. Резюме: начав практически с нулевых инвестиций, «Аквариум» благодаря органичному менеджменту вырос в рентабельный музыкальный ансамбль.

Хиппи.

Пипл! Ну разве есть у нас рокеры кайфовей «Аквариума»? Ну кого еще вы так любите за божественный стеб, за красоту, высоту и миролюбие? За мальчика Евграфа и Серебро Господа? Зажгите свечи и балдейте!

Иностранцам.

Леди и джентльмены! В годы агонии коммунистического режима СССР не многие артисты осмеливались бросить вызов властям, и в числе этих отважных был «Аквариум». Свободолюбивые песни и нонконформистская позиция бэнда вызывали гонения со стороны КГБ. Противопоставляя себя тоталитарной системе, они выбирали низкооплачиваемые работы дворников и кочегаров, а свободное время посвящали музыке и альтернативному стилю жизни. Целое поколение иностранных студентов прошло через «Аквариум», оставив музыкантам и их подругам много джинсов, книг Толкиена, кассет и кисетов для марихуаны и увезя домой прекрасные воспоминания об этих русских. Песня «Этот поезд в огне», содержащая аллегорический образ Горбачева, утвердилась как один из гимнов перестройки. То cut a long story short: не поняв песни 212-80 , вам будет крайне трудно постичь загадку русской души.

Братве.

Пацаны! Теперь чисто без базара: крутые песни! Особенно эта - «Долгая память хуже, чем сифилис». Или - «Здесь может спать только тот, кто мертв»... Юноши и девушки! Вы живете активной жизнью, насыщенной новыми реалиями - от «нинтендо» до «экстази», от роликов до презервативов. И песни «Аквариума» практически не имеют точек соприкосновения с вашей жизнью. Под них не потанцуешь, они навевают тоску и полны непонятных заморочек и ненужного пафоса. Сторож Сергеев - просто деклассированный элемент, а сам Гребенщиков - вылитый старик Козлодоев, тщащийся залезть к юной деве в постель со своим очередным компактдиском. Мораль: разбирайтесь сами, парни и девчата. «Аквариум» полон рыбок: съел - и порядок.

Митькам.

Братушечки и сестренки! Кто гавкает? Дык Акваримушка же, елы-палы! Greatest Hits. Только ноженьки торчат... Положи его в воду, сестра. Тельничек потом высуши.

Журналистам.

Коллеги! С Гребенщиковым и «Аквариумом» с самого начала все складывается легко. Они доступны, расположены к общению, словоохотливы. Грани облома начинают проступать позже: они отказываются говорить о собственных автомобилях (похоже, их нет), о сексе (возможно, и его нет), гонорарах (неужели и их?) и не в состоянии прокомментировать высказывания Маши Распутиной, поскольку не знают, кто она такая. Далее по ходу дела выясняется, что собеседник эрудированнее вас и обладает более богатым словарным запасом. В довершение всего он не только не желает оплачивать интервью, но и требует, чтобы его угостили водкой.

«Аквариуму».

«Боря, ребята! Вы смогли сделать что-то еще. Спасибо. Спасибо».

Тенденция четвертая - сленг.

«Сленг (жаргон) - это разновидность речи, используемой преимущественно в устном общении отдельной, относительно устойчивой социальной группой, объединяющей людей по признаку профессии или возраста» (к примеру, жаргон студентов, музыкантов, компьютерщиков и др.).

Английский сленг - это не то, что по-русски именуется просторечием, и не жаргон, свойственный некоторым слоям общества, и не диалектная речь, хотя и в русском языке есть ходовые модные словечки того же порядка, что и сленг. Эти словечки появляются в языке, широко распространяются и бытуют некоторое время, а затем исчезают, уступая место новым, вместе с новой модой и новыми веяниями.

Сленг древен, как мир. Сленг был и в греческом и в латинском языках - ведь люди всегда оставались людьми, они всегда стремились оживить речь, расцветить ее образными словечками и фразами, переиначивая на свой лад непонятные «ученые» и официальные слова. И во всех языках можно отметить эту тенденцию в живой речи.

Но английский сленг своеобразен и неповторим. Он рождался и рождается в недрах самого английского языка, в разных социальных сферах и возрастных группах как стремление к краткости, выразительности, иногда как протест против приевшегося или длинного слова, как желание по-своему окрестить предмет или его свойства. В молодежных же кругах, где сленготворчество особенно распространено, кроме всего прочего явно выражено стремление обособиться от мира взрослых, «зашифровать» свой язык, а также желание просто взбаламутить зеркальную гладь респектабельного английского языка – Queen s English.

Особенно пышно расцветает сленготворчество в периоды крупных социальных изменений, войн, экономических и культурных сдвигов, когда ощущается настоятельная необходимость именовать то новое, с чем приходится сталкиваться каждый день.

Хотя далеко не все в сленге приемлемо, он заметно украшает английскую речь своей живостью, гибкостью и неожиданным остроумием. За многие века своего существования сленг преуспел: многие словечки из сленга проникли и закрепились в литературном английском языке. Кто сейчас усомнится в респектабельности слова lunch? А это слово начинало свою жизнь в недрах сленга, так же как bus, fun и многие Другие.

Мало того, сленгизмы перешагивают не только социальные, но и географические границы и появляются за пределами своей родины. Кто не знает слова «денди»? С ним познакомил нас впервые Пушкин, который характеризовал Онегина не просто как «щеголя» или «франта», а сравнивал его с лондонским «денди». Оказывается, слово dandy было модным сленгизмом в Англии во времена Пушкина.

Больше всего сленгизмов в произведениях драматургов различных эпох. Сколько остроумных эпитетов для глупцов находим мы в драмах и комедиях Шекспира! Snipe, woodcock, clod-pole, а прилагательное «глупый» - clay-brained, knotty-pated - это всего лишь несколько из многих «лестных» эпитетов.

Многие шекспировские сленгизмы и сейчас в ходу у англичан, такие, например, как to crush a cup - выпить стаканчик вина (букв, раздавить стаканчик), the blues-полицейские, kickshaw- лакомство, пустячок и др.

Подавляющее большинство английских и американских писателей в той или иной степени отдавали дань сленгу. Его невозможно игнорировать, иначе описываемые персонажи утратят свою жизненность. У Голсуорси в романах трилогии «Конец главы» очень много новых модных словечек, которые не встречались в более ранних его произведениях. Так, например, почтенный буржуа Соумз в недоумении спрашивает своего зятя, что означает выражение «to get somebody s goat» и получает ответ, что это значит «раздражать кого-либо». «Will you bob in?» («Ты «заскочишь» к нам?») - приглашает своего приятеля член парламента Майкл Монт.

«Been over the top?» («Пошел в атаку?») - спрашивает он же у своего подчиненного, который отдавал ему отчет о выполнении поручения отнюдь не военного характера.

Встречаясь с англоязычными иностранцами, вы всегда можете услышать самые модные и распространенные словечки. Конечно, включать в свой активный словарь сленг - дело весьма рискованное. То, что мы слышим в речи носителей языка, звучит вполне естественно (пусть даже иногда и грубовато), но мы можем попасть в неловкое положение, тем более, что сленгизмы нередко переосмысляются и могут звучать двусмысленно и неуместно. Но многие сленгизмы имеют широкое хождение в разговорном языке. Ознакомиться с некоторыми словами и выражениями из этого слоя лексики может оказаться полезным и интересным.

О человеке: dead-cush-порядочный; drag - надоедливый; pretty boy- хвастун; fishy - подозрительный; leery - хитрый; pot-boiler - халтурщик; shy fish - застенчивый; poor fish - простофиля; cold fish - сдержанный (или недружелюбный); kinky - странный.

О лице: clock, dish, mask, pan, signboard, smiler, kisser, snoot.

О жене: best piece; carving-knife.

О девушке, женщине: peach, foxy, cobra, vamp; flapper, tomato, gold-digger.

О еде, напитках: grub, eats - еда вообще, spam - консервы, cat beer - молоко, sludge - пиво.

О деньгах: dirt, cabbage, dough, long green, blood, boot; chip - монета, yellow boys - золотые монеты, bob - шиллинг, quid - фунт стерлингов, Charlie, buck - доллар, nickel -  долларов, quarter - 2 долларов, monkey - 00 фунтов.

Об оружии: big boy - пушка; barker, piece, six-shooter-револьвер.

Слова, связанные с театром: tear-bucket - пожилая актриса на сентиментальных ролях; pocket artist - посредственный актер; dead hopper - плохой танцор; chair-warmer - красивая актриса на маленьких ролях; to get the big bird- быть освистанным; screa-mer - спектакль, имеющий большой успех; gooser - спектакль, освистанный публикой.

Умереть: to go pop, to conk out, to go West, to kick the bucket, to croak, to cash the chip, to be out the road.

Различные слова и выражения: to game, to crank it on - врать; to spin a yarn- рассказывать («плести»); to get the needle - беспокоиться, тревожиться; pen-pusher - журналист, писака; Limey - англичанин; Doughboy-американец; bull, bobby, copper, blue boy, Big John-полицейский; batchy, dotty, loony- ненормальный, «псих»; to spoon - ухаживать; spoony - глуповатый, влюбленный; togs - одежда; duds- одежонка; undies-нижнее белье; crib, digs - дом, квартира; blood-waggon - машина скорой помощи; to stick up, to pinch - красть; to crack a crib - совершить кражу со взломом; cracksman, crook - вор; shakedown artist - мошенник.

Ознакомившись с этим любопытным лексиконом, вы сможете понять, какими различными средствами образуются новые слова и выражения, какие остроумные сравнения кроются в словосочетаниях. Надо отметить, что проблема сленга интересовала и интересует лингвистов, как за рубежом, так и в нашей стране, ведь в живом языке нет ничего второстепенного - все важно, все интересно.

Для нашего времени рубежа двух столетий характерно вхождение в публичную жизнь таких слоев и групп, представители которых в своих привычках и пристрастиях связаны с разного рода жаргонами и другими формами нелитературной речи. Кроме того, отход в области социальной жизни от канонов и норм тоталитарного государства, провозглашение свободы как в общественно - политической и экономической сфере, так и в человеческих отношениях сказываются, в частности, на оценках некоторых языковых фактов и процессов. То, что раньше считалось принадлежностью социально не престижной среды (преступной, мафиозной, просто малокультурной), начинает приобретать права гражданства наряду с традиционными средствами литературного языка. Это ощущают все, не только лингвисты, но и, например, журналисты.

Мы не замечаем, как криминал входит в быт, в лексикон, как языком зэков и урок заговорили телевидение и радио, как поменялись местами минусы и плюсы общественного поведения, как отмененными оказались вековые заповеди и табу, выработанные человечеством для самозащиты.

В последние десятилетия русский литературный язык испытывает сильнейшее влияние жаргонной и просторечной языковой среды, и не последнюю роль в этом влиянии играют миграционные процессы: перемешивание разных слоев населения, отток сельских жителей в города, усложнение социального состава горожан, интенсификация общения между представителями разных (в том числе и по своим языковым навыкам) групп и т.п.

Роль жаргонов как средства общения в прошлом недооценивалась. До сравнительно недавнего времени в отечественной науке о русском языке считалось, что жаргоны не имеют социальной базы для своего существования. У этой точки зрения были некоторые резоны. Так, достаточно хорошо развитое в дореволюционное время нищенское арго к середине XX века как будто полностью утратило свою социальную базу; арго беспризорников, впитавшее в себя многие элементы воровского жаргона и бывшее довольно активным в 20-е годы, позднее угасает, не имея устойчивого контингента носителей. Однако в конце века оба арго возрождаются в новом социальном и языковом обличье, поскольку множатся ряды нищих и беспризорников, которые пользуются некоторыми специфическими формами языкового выражения, по большей части отличными от тех, что были в ходу у их предшественников. Эти два арго составляют лишь часть многоцветной палитры современных социальных жаргонов и арго: они существуют наряду с такими языковыми образованиями, которыми пользуются уголовники, мафиози, проститутки, наркоманы, фальшивомонетчики, карточные кидалы и другие социальные группы, составляющие некоторую часть городского населения современной России.

Эти многочисленные жаргоны и арго по большей части несамостоятельны, перетекают друг в друга: например, в области лексики и фразеологии жаргоны наркоманов, проституток, нищих имеют много общего, у студенческого жаргона обнаруживается общность со сленгом хиппи, челноки активно используют в своей речевой деятельности торговое арго и т.д.

В основе этого многообразия лежит тюремно-лагерный жаргон. Он формировался в социально пестрой среде советских лагерей и тюрем на протяжении ряда десятилетий. Восприняв многое из лексико-фразеологического арсенала дореволюционного воровского арго, тюремно-лагерный жаргон значительно расширил не только набор выразительных средств, но и социальный состав тех, кто им пользовался: с ним были знакомы, его активно употребляли как представители уголовного мира, так и недавние инженеры, сов. парт. служащие, военные, студенты, рабочие, актеры, поэты, крестьяне, врачи - словом, все те, кто составлял многомиллионное население сталинских лагерей.

В современных условиях тюремно-лагерный жаргон находит себе новую среду обитания (им пользуются, например, бизнесмены, журналисты, политики) и модифицируется, пополняясь новообразованиями и изменяя значения традиционно используемых лексических единиц: например, напарить - обмануть, капуста - деньги (первоначально только о долларах из-за их зеленого цвета), поставить на счетчик - начать ежедневно увеличивать проценты от неуплаченного вовремя долга и др.

Жаргонные слова и обороты далеко не редкость и в литературной речи. Сначала жаргонная лексика просачивалась главным образом в устно-разговорную ее разновидность, затем, ближе к нашим дням, - в язык средств массовой информации, а потом широким потоком хлынула в публицистику, в публичные выступления политиков, депутатов и даже писателей.

Хорошо это или плохо? Несомненно, плохо, если рассматривать процесс жаргонизации литературной речи исключительно с позиций традиционной нормы, не допуская мысли о неизбежном обновлении набора выразительных средств в ходе языкового развития. Как показывает изучение предшествующих этапов развития русского литературного языка, процесс обновления всегда происходил динамично, а порой и очень трудно, в борьбе архаистов и новаторов. Но всегда для этого процесса был характерен тщательный отбор новшеств, взвешивание их свойств с точки зрения пригодности для коммуникативных нужд культурного общества. Элементы такого отбора можно наблюдать и сейчас: в потоке жаргонных слов и оборотов взгляд тех, кто наделен языковым чутьем и вкусом, различает некоторые, отдельные особенно емкие, выразительные слова и обороты, которые могут быть употреблены и в литературной речи (разумеется, с определенной стилистической окраской и главным образом в непринужденном общении): например, слова стукач, крутой, беспредел, тусовка отмечены в речи образцовых носителей литературного языка.

Многие из жаргонных элементов утрачивают свою социальную прикрепленность, становятся хорошо известными в разных социальных группах носителей русского языка, а некоторые получают развитие в литературном языке: например, фразеологизм сесть на иглу, попадая из речи наркоманов на страницы газет, обрастает производными: Область села на дотационную иглу; Нельзя все время сидеть на игле инвестиций и т.п.

В заключении отметим, что много говорят и пишут об иноязычном потопе, заливающим русский язык, о засилье иностранщины, под гнетом которой он гибнет, и такие высказывания рождают чувство безысходности. Но не нужно забывать, что язык представляет собой саморазвивающийся механизм, действие которого регулируется определенными закономерностями. В частности язык умеет самоочищаться, избавляться от функционально излишнего, ненужного.

Язык русской художественной литературы, создаваясь в течение многих веков, впитал в себя в разное время элементы русских народных говоров, фольклора, он испытал на себе словесно-образное влияние различных древних (латинского, древнегреческого) и современных иностранных языков (английского, немецкого, итальянского, но более всего французского). В жизни нашей Родины бывали периоды, когда особенно активно происходило заимствование языком новых слов. Анализ этого пласта лексики убедительно раскрывает на материале языка одну из важнейших черт русского национального характера: его исстари рожденное нежелание замыкаться в узкие национальные рамки, не боязнь перенять у других народов то, что он считал и считает нужным и полезным для себя. Еще Пушкин, определяя русский язык как «гибкий и мощный в своих оборотах и средствах», говорил о том, что он «переимчивый и общежительный в своих отношениях к чужим языкам».

 

АВТОР: Музычук О.А.