Восприятие истории в постмодерную эпоху. Новый историзм
М. Гросс пишет, что до Второй мировой войны и сразу после нее еще не произошло кардинального пересмотра историками своих традиционных концепций и интеграции общественных и культурных аспектов в исторические исследования. Ведущие историки все еще пытались спасти историческую традицию, однако в их кругах уже формировались группы, выдвигающие новые принципы для исторической науки. В конце 1960-х годов происходит, наконец, ревизия традиционной истории. После войны возникают новые университеты, где преподают молодые профессора, ищущие пути по другую сторону историзма. История сближается с общественными науками, которые предлагают новые возможности исследования. В конце 1970-х - начале 1980-х гг. стало ясно, что ожидания относительно применения социологических методов к историческому исследованию по большей части не оправдались, все больше историков возвращались к повествовательным методам.
Большую роль в переориентации исторической науки сыграл постструктурализм, задававший новое видение исторического процесса, выразившееся в понятии «постистория». Это понятие основано на отказе от линейной концепции времени, детерминизма, логоцентризма, презумпции трансцендентального означаемого. Настоящее в постмодернизме лишено возможности новизны, а в отношении общества к Истории ослаблена историчность (Джеймисон). По мнению Бодрийяра, «история - это наш утраченный референт, то есть наш миф». Понимание истории как линейного разворачивания событий из прошлого в будущее уступает место принципиально нелинейному, фрагментарному и вечному настоящему, то есть временное восприятие истории переходит в пространственное. Постмодерн - это пост современность, нечто «после времени», поэтому прошлое, настоящее и будущее оказываются включенными в некий вечный континуум. Таким образом, сколы различных культурных традиций сосуществуют в едином пространстве, из-за чего более невозможно сконструировать модель истории как новую «большую наррацию».
История как теоретическая дисциплина конструируется в постмодернизме в качестве нарративной, следовательно, разница между историческим исследованием и литературным произведением была уже не принципиальна. Литература стала претендовать на роль философии, а также громко заявила о своем давнем и тесном родстве с историей. О не различении исторического и литературного дискурсов писал Р. Барт. Он видел историю только как рассказ о событиях прошлого, так как история не отличается от эпоса, романа или драмы, основывается на поэтическом воображении, а с помощью языковых, повествовательных средств невозможно достичь объективности. Стало ясно, что уже не работает аристотелевская оппозиция реальность/вымысел: историк пишет о том, что произошло на самом деле, а поэт - о том, что могло бы случиться.
До XVIII века историки делили стиль своего повествования с писателями, затем пути истории и литературы разошлись, так как историки пошли по пути она учивания своего предмета, превращения истории в самостоятельную научную дисциплину. Повествование даже рассматривалось в качестве научного метода: историк украшает с его помощью результаты своих исследований. Отношения литературы и истории в XIX-XX веках были сложными. К примеру, известно, что Ранке критиковал Скотта за то, что тот, по его мнению, искажал исторические факты, а сам писал свои истории романских и германских народов по всем канонам литературного жанра.
После Второй мировой войны отношения между историей и литературой развивались не менее напряженно. Одни историки требовали отказа от стилистических средств литературной речи и перехода на понятийные средства выражения, другие призывали к существованию истории в качестве литературного жанра, чтобы их произведения были читабельными для широкой публики. В связи с распространением постструктуралистских идей, возобладала тенденция «олитературивания». По словам С. Онеги, тенденция отделения истории от литературы завершила полный круг, и они вновь воссоединились.
По выражению А. Эткинда, граница между историей и филологией охраняется только с одной стороны - историками. С точки зрения филолога между текстом и событием нет принципиальной разницы: текст является событием, вызывает к жизни новые события, о событиях мы узнаем из текстов, наконец, события разворачиваются подобно текстам. Для историков же события происходят сами по себе, а тексты рассказывают о них. Текст источника подлежит исторической критике, которая сразу же устраняет текст, переходя к событиям.
Пришло понимание того, что история без литературы превращается в сухую статистику, переходит границу с социологией. По мнению Голо Манна, «конец истории» это не что иное, как превращение истории в музей, по которому человек если и захочет пройти, то будет воспринимать экспонаты все более отчужденно. Вспомним, что модернисты как раз выступали против истории, запертой в музее историзма. Возможно, как раз единение истории и литературы есть выход из кризиса, «конца», который пророчат и истории и литературе.
Новое измерение исторической науке придали американские историки Хейден Уайт и Доминик Ла Капра. Они считали возможным и плодотворным соединение истории, литературы и философии. По их мнению, исторический текст находится в таких отношениях с реальностью, как и текст литературный. История, таким образом, не может стремиться к установлению истины об исторических фактах, так как прошлое реконструируется посредством языка и оформляется в связном повествовании. История еще и потому неотделима от литературы, что обе являются формами духовного освоения действительности; знания, получаемые через литературу, искусство, имеют такую же ценность, как и научные. Уайт не сомневается в том, что события, описываемые историками, действительно имели место, но он убежден, что каждая попытка их описания основывается на воображении. В своей работе «Метаистория» (1973) Уайт выявил в трудах историков XIX века принципы драматической композиции, сюжетность, следование литературным стилям и жанрам. И если Лa Капра еще видит границу между историей и литературой, то Уайт стирает ее совсем. Уайт и Ла Капра полагали, что и роман и историческое исследование дают одинаково правдивую картину действительности, причем исторический роман, безусловно, интереснее, чем труды историка. К тому же всякий автор исторического романа тоже проводит своего рода исследование, работает в архивах с теми же историческими документами. По мнению Уайта и Ла Капра, историк должен постоянно подчеркивать, что его позиция и выводы, которые он делает, не являются единственно верными или возможными, так как есть несколько равноправных «правд». Историк эпохи постмодерна должен предлагать несколько версий-интерпретаций, давая читателю возможность самому выстроить смысл. По мнению Барта, задача исторической науки заключается в том, чтобы реконструировать исторические смыслы литературы, воскрешать забытые языки, на которых написаны произведения ушедших эпох. Историк Р.Дж. Коллингвуд также не усматривал разницы между романом и историческим исследованием, поскольку в обоих случаях перед авторами стоит задача представить мир в виде связного повествования. Пол Вейн называл историю «правдивым романом с пробелами».
Начиная с 1960-х годов историки, филологи и культурологи исследуют схожесть истории и литературы, ищут пути дальнейшего их развития в сближении методов. Внесли свой вклад в эту дискуссию и советские ученые, например, Ю.М. Лотман. Говоря о проблеме исторического факта, он отталкивается от того, что историк, в отличие от представителей других наук, «обречен, иметь дело с текстами». Между событием и историком стоит текст, который кем-то создан. Даже историк - непосредственный наблюдатель события передает только свою рефлексию о нем. Таким образом, событие оказывается зашифрованным в тексте, а историк предстает как его дешифровщик. Историк стремится извлечь из текста внетекстовую реальность, но по сути дела создает ее. Как предлагает Лотман, необходима реконструкция кода или набора кодов (жанровых, идейно-политических, социальных, религиозных и т.д.), которым пользовался создатель текста, и установление корреляции их с кодами, которыми пользуется исследователь. По мнению Лотмана, синтез исторической науки с лингвистикой был бы более плодотворным, чем синтез истории с экономикой и социологией.
Б. Успенский, разрабатывавший культурно-семиотический подход к истории, также исходит из того, что историю можно понимать как «повествование», «нарративный текст». С точки зрения ученого, важен не объективный смысл событий (если о нем вообще можно говорить), а то, как они воспринимаются, читаются. Прошлые события отбираются и осмысливаются с точки зрения настоящего, поэтому прошлое организуется как текст, прочитываемый в перспективе настоящего. Следовательно, новые события задают новое прочтение исторического опыта, его переосмысление. Настоящее меняется, значит, меняется и это переосмысление, и история в этом смысле есть игра настоящего и прошлого. Успенский, как и Лотман, подчеркивает, что прошлое не дано нам в конкретном опыте, а потому нуждается в дешифровке и реконструкции.
Историческая наука, таким образом, сводилась к лингвистическому и литературоведческому анализу отдельных текстов - источников, а исторические свидетельства превращались в литературные произведения, которые закрывают доступ к прошлому. Однако появились направления, которые утверждали, что связь исторического текста с реальностью существует, что историю нельзя редуцировать до текста, что историк должен стремиться познать историческую правду, какой бы нестабильной она ни была. Среди историков велись споры между «текстуалистами», сторонниками «пристального чтения» «close reading», которые занимались внутренним анализом текста безотносительно биографии автора, времени, в котором он жил, его намерений, и «контекстуалистами», рассматривавшими текст в его взаимосвязи с действительностью.
Это последнее направление оформилось в американской теории литературы под названием «новый историзм» (New Historicism). Это культурно-историческое, интердисциплинарное направление, которое находится в оппозиции аисторичной постструктуралистской деконструкции. Йельские деконструктивисты во главе с Полем де Маном в конце 1970-х гг. при анализе текста не брали в расчет историческое измерение, социальные и культурные особенности конкретной эпохи. Для пост структуралистов существует только реальность текста, а новый историзм принимает историческую реальность, его интересует не столько текст сам по себе, сколько напряжение между текстом и этой реальностью.
Не совсем ясно, кто ввел термин «новый историзм». Историки считают, что это направление вышло из их рядов и утверждают, что термин впервые упомянул Р.Х. Пирс в книге «Historicism Once More» (1972). Веесер вспоминает Мортона Уайта, который написал в 1949 г. книгу на эту же тему и считает, что новый историзм - это месть литературы истории. Тем не менее, признанным «отцом» направления считается Стивен Гринблат, американский филолог, который начал применять новые методы при анализе пьес Шекспира в 1982 году.
Новый историзм был назван «новым» с целью различения его с историзмом XIX века. В то же время прилагательное «новый» намекает на линейное видение истории как прогресса, что не сочетается с постмодернистскими убеждениями. М. Левинсон считает, что повторяя в названии нового направления старый и уже отвергнутый термин, «мы сознаемся в том, что разделяем те самые мифы, которые по нашему убеждению мы развенчиваем. С другой стороны, «новый историзм» звучит как «новый критицизм» (New Criticism), что вводит в заблуждение, так как принципы этих направлений различны. Если приверженец новой критики рассматривает повествование изолированно и сосредоточивается на его внутренних особенностях, то последователь нового историзма помещает текст в его первоначальный контекст «stitches it back into the intertextual quilt of its initial context». Это качество отвечает одному из главных принципов постмодернизма - интертекстуальности.
В своей попытке определить новый историзм через другие критические направления Томас Брук делает вывод о том, что неправильно рассматривать новый историзм как ответ постструктурализму, утверждая, что постструктуализм в свою очередь был реакцией на историзм. А. Эткинд в статье под названием «Новый историзм, русская версия» пишет, что как обычно, более ясно, чем не является новый историзм, и дает следующее определение: это «история не событий, но людей и текстов в их отношении друг к другу». По Веесеру, новый историзм занимает то пространство между литературой и историей, которое находится в постоянном движении и изменении. У нового историзма нет теории, есть только методы анализа.
Брук видит в появлении нового историзма попытку переосмыслить роль истории во второй половине XX века. В соответствии со своим названием новое направление противостоит концепции историзма и в то же время продолжает ее: «Новый историзм предполагает новизну прошлого, в то время как постмодернизм утверждает «прошлость» нового... Новый историзм и постмодернизм могут быть названы дополняющими описаниями одного состояния». Новое направление демистифицирует литературное произведение и, пытаясь поместить его в историю, превращает саму историю в текст и применяет к ней такие же приемы интерпретации. Новый историзм концентрируется на прошлом, на воссоздании прошлого, памятуя о том, что история доступна восприятию только через ее текстуальные следы. «Новый историзм подчеркивает историчность текста и текстуальность истории». Новый историзм исходит из того, что текст - исторически обусловленный продукт и исследует исторические условия и предпосылки возникновения текстов, их background. Вопрос, который задает филолог - последователь нового историзма, не «зачем?», а «почему?»: почему создавались эти тексты. Текст уже рассматривается не как автономный продукт выражения одного автора, а продукт исторической ситуации, в которой смешаны социальные и психологические установки, коллективные и личные импульсы. Акцент смещается с конкретного текста на взаимоотношения текста и контекста - литературы, культуры и общества.
Новый историзм возник в постмодерном контексте, их многое объединяет: интердисциплинарность (собираются дискурсы разных дисциплин), гетерогенность, эклектизм, несистематичность, плюрализм, недоверие к мета нарративам, линейному восприятию истории и т.д. Как пишет С. Гринблат, ценность нового историзма в том, что все текстуальные следы прошлого читаются с тем вниманием, которое по традиции доставалось только литературным текстам. Ему вторит А. Каес: новый историзм реконтекстуализирует канонизированные тексты посредством их соединения с другими документами того же времени, чтобы наполнить их значениями, которые были утеряны из-за неизбежной селекции.
Ключевое слово нового историзма - интерпретация. Историк не отражает историю, он ее интерпретирует, основываясь на интерпретациях интерпретаций и т.д. Методология нового историзма включает в себя интертекстуальный, дискурсивный и биографический анализ. Становится важна индивидуальность автора, создавшего текст, спроецировавшего на него свою жизнь, свою эпоху. Таким образом, намечается отход от некоторых постструктуралистско - постмодернистских концепций, в частности, «смерть автора». Реабилитируется автор со своей индивидуальностью, психологией, биографией, реконтекстуализируются тексты, люди, события. Новый историзм отрицает возможность достижения окончательной правды, так как существует бесконечность интерпретаций. Филолог в рамках этого направления уподобляется археологу, занимаясь интертекстуальными раскопками: отделяя культурные наслоения в виде предыдущих интерпретаций, он сохраняет их в собственных значениях и показывает механизм их взаимодействия, порождающий интерпретации. Интерпретатор выясняет отношения между текстами. В некоторых случаях, однако, удается выяснить отношения текста к вне текстовой, жизненной реальности. Цель же работы не в комментариях к чужому тексту, а в сочинении собственного нарратива.
Веесер считает, что новый историзм обнаруживает логическую связь всего сущего. Это означает, что прошлое не просто реконструируется с помощью текстов, но может отражать настоящее в своем зеркале. Эта идея всеобщей взаимосвязи подразумевает непрерывность традиций, важность не забвения прошлого, понимание того, что путь в будущее ведет через прошлое.
В этой связи возникает несколько вопросов, которые мы обозначили во Введении: Как мы узнаём прошлое? Как сегодня вообще можно преподавать историю? Интересно узнать мнение самих историков по поводу их науки времен постмодернизма. К примеру, возьмем пособие для студентов-историков Ричарда Мариуса. Внимание привлекают слова: «интерпретация», «повествование», «история» (в смысле «рассказ»). Автор пишет о том, что историк должен тщательно подбирать доказательства, чтобы создать историю (рассказ), которому должны поверить читатели, а также о том, что разные историки по- разному интерпретируют одни и те же факты. Историк признается, что редко кому из его коллег удается создавать в корне новые интерпретации или обнаруживать совершенно неизвестную информацию. Мариус также подчеркивает тесную связь между литературой и историей: «Повествование рассказывает истории, и повествование является почвой для истории. Без повествования история как дисциплина умерла бы».
Британский писатель Грэхэм Свифт в романе «Waterland» также пытается ответить на эти вопросы. С одной стороны, история лишает человечество будущего: груз истории становится все тяжелее, заставляя нас двигаться кругами - кажущийся прогресс лишь возвращает нас к новому началу. «Куда мы идем? Вперед, для того чтобы идти назад? Назад, чтобы идти вперед?». С другой стороны, человек не может жить только в «здесь и сейчас», реальность - вакуум, а человек заполняет ее историями. Роль истории изменилась. Если целью «старого» историзма было воссоздать прошлое со всей точностью, говорить на его языке, то новый историзм переводит прошлое на современный язык.
АВТОР: Райнеке Ю.С.