Язык на вооружении партийной идеологии начала XX века

Язык - общественное явление, функционирующее в обществе и не мыслимое вне общества. Данное свойство обусловливает строение языковой системы, ее развитие и функционирование. Поскольку язык является предметом изучения многих наук (лингвистики, философии, социологии, психологии и др.), изучение языковых явлений и процессов, происходящих в нем, не может исчерпываться только лингвистическими средствами. Нередко лингвистические проблемы перерастают в философские, политические (например, проблема взаимодействия языка и идеологии, проблема влияния идеологии на язык, проблема выражения власти в языке и т.д.). Взаимодействие языка и идеологии - носит двусторонний характер, так как, с одной стороны, идеология представляет собой часть той действительности, которая выражается языковыми средствами, в частности, ее лексическим составом. С другой же стороны, язык, будучи средством выражения основных идеологических позиций, участвует в формировании общественного сознания, формируя тем самым мировоззренческий каркас общества. «Язык входит в жизнь через наши высказывания, через конкретные же высказывания и жизнь входит в язык», - писал М.М. Бахтин, подчеркивая взаимозависимость языка и жизни народа (Бахтин, 1997, с. 162).

Проблема связи языка с культурой народа, его представлениями поднималась многими учеными-лингвистами. О воздействующей функции языка писал еще В. фон Гумбольдт. Он отмечал, что отношение человека к предметам полностью обусловлено языком. В. фон Гумбольдт в своих трудах заложил основу для изучения отношения «язык - мышление народа». Американский лингвист и антрополог Э. Сепир развил основные положения В. фон Гумбольдта и показал зависимость культуры народа от языка, поддерживая идею о том, что «отношения людей к окружающему миру в значительной степени зависят от языковых форм» (цит. по: Звегинцев, 1965, с. 232). В то же время он предупреждал против тенденции установления прямой корреляции между культурой народа и структурой его языка. Идеи Э. Сепира продолжил американский языковед Б. Уорф. Утверждения Уорфа о влиянии языка на мышление, мировоззрение, поведение людей являются в некоторой степени категоричными. Ученый полагает, что вся культура данного народа или народов, говорящих на языках сходных структур, детерминирована именно характером языка. На основе своих предпосылок Уорф делает вывод о том, что весь мыслительный мир детерминирован лингвистически. В итоге им формируется принцип лингвистической относительности, согласно которому сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселенной только при сходстве или при соотносительности языковых систем.

Язык формируется в обществе, но он, в свою очередь, оказывает влияние на мышление человека, его поведение, формирует его мировоззрение. Данное свойство языка активно используется в политике, рекламе, агитации в целях управления общественным сознанием. Сознание, как индивидуальное, так и общественное, материализуется в языке. Будучи связанным с функционированием политической идеологии, язык является средством формирования в сознании людей определенных стереотипов поведения. Таким образом, через язык осуществляется воздействие на сознание социума. Ведь, функционируя в каком-либо высказывании, языковая форма способна подчеркнуть и выдвинуть на первый план отдельные признаки и оставить в тени другие. Таким образом, с помощью различных семантических средств можно представить те или иные явления в привлекательном виде и протянуть цепь негативных ассоциаций к противоположным фактам.

В настоящее время в трудах ученых Т.Б. Крючковой, Э. Лассан, К.Э. Штайн и др., в работах зарубежных социолингвистов P.M. Блакара, Р. Руммвейта и др. широкое распространение получил термин «язык власти». «Обязательным условием всякой власти, - пишет Э. Лассан, - является ее выражение в языке, а политика есть не что иное, как кодифицированные знаки, развертываемые при помощи акта высказывания в социально - семиотическом процессе. Всякая власть создает свою речевую практику, которая стремится утвердить себя в качестве универсальной, истинной и справедливой и тем самым ставит другие речевые практики в подчиненное положение» (Лассан, 1995, с. 16). «Язык власти» - довольно широкое понятие, которое включает в себя язык политики, язык пропаганды, язык убеждения, язык рекламы и т.д. Язык власти реализуется через публичные выступления, теле- и радиопередачи, средства печати. Основными функциями языка политики являются следующие:

- направленное информирование о проводимой политической линии, ее целях, задачах и перспективах;

- прямое пропагандистское воздействие на общество с целью управления его социальным поведением в интересах проводимой политики и формирование определенных стереотипов мышления.

Именно вторая функция является доминирующей, поскольку первая в реальности выступает лишь поводом для пропагандистского воздействия. «Марксистское письмо связано с действием, и потому оно очень скоро превратилось в выражение определенной системы оценок», - замечал Р. Барт (Барт, 1983, с. 317). При этом сама информация зачастую оказывается достаточно «неточной», так как целый ряд фактов попросту искажается. Следовательно, основная цель языка власти состоит в том, чтобы «...навязать всем индивидам одну и ту же лексику, одни и те же стереотипы. Есть основания говорить об идеократии или о логократии в той мере, в какой функция навязанных языковых штампов состоит не столько в принятии официального языка, сколько в том, чтобы не допустить появления другого языка» (Кола, 2001, с. 259). Рассмотрение влияния языка на поведение в отрыве от влияния языка на мышление общества считается условным. Ведь социальные действия, поведение людей являются продуктом их сознания. Также любой познавательный акт фиксируется в сознании посредством определенных мыслительных операций. Прежде всего, мысль направляет действие людей, исправляет ошибки в их поведении, показывает новые решения практических задач. Таким образом, реализация именно воздействующего эффекта посредством различных языковых средств в идеологических текстах является предметом нашего рассмотрения.

Историческая эпоха революционного периода XX века, провозглашая Советскую Власть, поставила проблему, создания обновленного общества, главным действующим лицом которого должен стать «новый» человек. Политическая задача построения социализма была связана с педагогической - с созданием коммунистического типа личности. Содержание этого процесса в революционный период определяла коммунистическая идеология. Следовательно, изменение действительности, успешное претворение коммунистических идей в жизнь сводилось для идеологов марксизма - ленинизма к преодолению всякого рода «иллюзий сознания» (Ю.С. Степанов) общества. Смена мышления определила процесс перестройки общественного сознания. Главную роль в достижении поставленной цели играла идеологическая обработка населения страны. Государственные и общественные организации, печать, литература рассматривались большевиками в качестве основных средств формирования мировоззрения, морали, психологии будущего человека. При этом акцент делается на воспитательно-образовательный компонент именно молодого поколения как главной действующей силы в строительстве коммунизма: «Вы должны построить коммунистическое общество. Первая половина работы во многих отношениях сделана. Старое разрушено, как его и следовало разрушить, оно представляет из себя груду развалин. Перед вами задача строительства, и вы можете ее решить, только овладев всем современным знанием, умея превратить коммунизм из готовых заученных формул... в руководство для вашей практической работы», - писал В.И. Ленин (Ленин, Т. 41, с. 308). Культурная деятельность партии большевиков была направлена на формирование активных участников борьбы против эксплуататоров. При этом мировоззренческие ориентации послереволюционной России вели, в конечном счете, к однолинейному восприятию действительности, истолкованию ее в терминах «друг», «враг», шла ли речь о действительных классовых противниках или о колеблющихся элементах, не являющихся неизбежно и необходимо противниками Советской власти (Денисов, 1998).

Новая идеология в период Октябрьской социалистической революции не была актом сознания большинства людей, и тогда основной целью программы социалистической партии было на практике усилить идеологическую, разъяснительную и воспитательную работу: «Мы должны активно взяться за воспитание рабочего класса, за развитие его политического сознания... Эти истины войдут в плоть и кровь действительно широких пролетарских масс лишь тогда, когда... к ясному сознанию (выделено нами. - КЗ.) их классовой природы прибавится непосредственная реакция пролетарской психики на все обличье буржуазных партий» (Ленин, Т. 16, с. 65). Формирование «ясного сознания» должно было способствовать развитию дальнейшей жизни общества по единому плану. Тотальное подчинение всех аспектов жизни страны единой плановой направленности, призванной реализовать даже ее мельчайшие детали, гармонизировать и создавать из них единое целое, превратило партийное руководство в художника, для которого весь мир служит материалом, притом его цель - «преодолеть сопротивление материала, сделать его податливым, пластичным, способным принять любую нужную форму» (Гройс, 2003, с. 21).

Итак, характерной особенностью власти является выражение идеологических установок в языке. Представители правящей партии хорошо понимали, что язык и текст - мощные средства воздействия на сознание общества, следовательно, способствуют формированию стереотипов его поведения. В двадцатые годы прошлого века языку публичных выступлений и языку литературы в целом придавалось особое значение. «В любом письме можно обнаружить двойственность, свойственную ему как особому объекту, который одновременно является формой языкового выражения и формой принуждения...», - писал Р. Барт. (Барт, 1983, с. 315). Основной установкой политического оратора было умение идейно побеждать противника, используя, по словам В.И. Ленина, «острейшее оружие» - слово. «Слово идейно сплачивает и организует революционные массы, воюет с враждебной пропагандой» (Ленин, 1980, с. 121). Однако слово являлось оружием не только в использовании его большевиками. Антибольшевистская пресса также воспринималась как «одно из могущественнейших оружий буржуазии. Особенно в критический момент, когда новая власть, власть рабочих и крестьян, только упрочивается». Именно поэтому в 1917-1918 годы выходит ряд постановлений: «Декрет Совета Народных Комиссаров о печати», «Декрет о Революционном трибунале печати», «Временные правила о порядке издания периодических и непериодических печатных изданий в Петрограде» и др., ужесточающие контроль над деятельностью издательств, тем самым создавали монополию на выпуск большевистской пропагандистской прессы. И действительно, печать в это время сыграла огромную роль в формировании политического самосознания рабочего класса, «в выработке правильной тактики в революционной борьбе, в сплочении трудящихся масс в единый революционный блок для победы социалистической революции» (Печать - важнейшее идеологическое оружие партии, 1985, с. 4). Ленин писал, что только при помощи газеты пролетарская партия может ежедневно идейно воздействовать на народ, разъяснять свою политику и объединять вокруг революционных лозунгов широкие массы трудящихся. При этом «журнал должен служить преимущественно пропаганде, газета преимущественно агитации» (Ленин, 1980, с. 90).

Основные принципы большевистской партии реализуются в различных областях культурной жизни, находят воплощение в идеологических жанрах: в речах, постановлениях, резолюциях, директивах, в публичных выступлениях, докладах, лекциях. Ведь намерение говорящего реализуется, прежде всего, посредством выбора определенного речевого жанра. Под речевым жанром мы, вслед за М.М. Бахтиным, понимаем относительно устойчивые типы высказываний, характеризующиеся специфическим тематическим содержанием, стилем и композиционным построением. Выбор того или иного речевого жанра определяется «спецификой данной сферы речевого общения, предметно-смысловыми (тематическими) соображениями, конкретной ситуацией речевого общения, персональным составом его участников и т.п. И дальше речевой замысел говорящего со всей его индивидуальностью и субъективностью применяется и приспособляется к избранному жанру, складывается и развивается в определенной жанровой форме» (Бахтин, 1997, с. 180). Именно этим обусловлен выбор жанра в речевой деятельности политических деятелей начала века, чтобы достичь желаемого результата. Зная, какое влияние оказывают лингвистические факторы на мышление и деятельность людей, они целенаправленно использовали язык в интересах марксистско-ленинской философии и идеологии. Таким образом, проблема выражения коммунистической идеологии в языке может быть интерпретирована как «практическая задача усиления через язык влияния социалистических идей на массы» (Ленин, 1980). Ведь «идеи становятся силой, когда они овладевают массами».

Форма речи, связанная с революционными явлениями, чаще всего выражена в виде ораторского или ораторско-диалогического выступления. Ю.С. Степанов, анализируя в своей статье «Альтернативный мир, Дискурс, Факт и принцип Причинности» работу П. Серио, характеризует коммуникативные отношения публичных выступлений партийных деятелей как псевдо-диалогические. Ведь основная часть выступлений имеет монологическую форму. При этом он указывает, что акт коммуникации направлен на создание своего рода «идеального адресата». Этот «идеальный адресат дискурса» отличен от конкретного реципиента речи, каковым являются, в частности, все делегаты КПСС, сидящие в зале заседаний съезда и слушающие доклад. Идеальный адресат может быть определен как тот, кто принимает все пресуппозиции каждой фразы, что позволяет дискурсу осуществиться, при этом дискурс-монолог приобретает форму псевдо диалога с идеальным (ирреальным) адресатом» (Степанов, 1995, с. 42). В результате семантика слова теряет свою значимость, и на первое место выходит прагматический аспект. Содержание коммуникации характеризуется как «тавтологическая пустота». При этом массы в большинстве были безграмотны, и письменный язык был им недоступен, что подтверждает тезис о том, что публичные выступления были доминирующей формой взаимодействия «партия - массы». Стремление в кратчайший срок сообщить о новостях, происходящих событиях, сориентировать народные массы и убедить в истинности партийной деятельности - вот основные критерии выступлений на митингах, массовках, различных собраниях, агитационных пунктах. «Церковная проповедь и религиозные деятели были вытеснены из пределов официальной культуры. Это место заняли пропаганда и партийные работники. В результате смешения пропаганды с проповедью и учебной речью скомпрометировало полностью состав пропагандируемых идей и повлияло на всю систему словесности, придав ей пропагандистский характер» (Романенко, 2003, с. 24).

Изучение прагматических аспектов речи означает учет такого параметра, как эффективность общения. Ю.С. Степанов определяет прагматику речевой деятельности как выбор языковых средств из наличного репертуара для наилучшего воздействия на слушающего или читающего с целью убедить его, взволновать или растрогать, или рассмешить, и ввести в заблуждение (Степанов, 1995). Эффективное общение понимается Степановым как такое общение, при котором одинаковое понимание знаков сопровождается одинаковыми убеждениями. Следовательно, речевое воздействие непосредственно связано с прагматическими аспектами общения, с теми социальными условиями, в которых протекает общение, а также с самим говорящим, то есть его идеологическими установками. «Речь бы не выполняла своего коммуникативного назначения полностью, если бы не воздействовала на аудиторию в смысле изменения ее представлений об окружающем мире» (Любомирова, 1991, с. 12). Пропаганда пользуется данным свойством как своеобразным техническим материалом. С помощью психолингвистического механизма воздействия создаются благоприятные условия для достижения поставленной цели. Таким образом, чтобы превратить коммунистические идеи в мощное политическое оружие, необходимо было приспособить их к современной аудитории, создать новый инструмент не столько для осмысления действительности, сколько для действия, разработать технику манипулирования идеями. «Говоря научным языком, эта техника должна действовать каталитически - ускорить все реакции и способствовать их доведению до конца. Хотя почва мифа XX века была подготовлена давным-давно, она не могла принести плодов без умелого использования новых инструментов» (Кассирер, 1996, с. 109).

Одним из инструментов осуществления власти и воздействия на общественное сознание является создание новых слов. В различных видах текстов появляется большое количество новых слов (пролетарий, агитпроп, совдеп и др.) и слов, принимающих новые значения (партия, товарищ, советы и др.). Это обусловлено тем, что новые явления, возникшие в революционную эпоху, обусловливали появление новых лексических средств. Для этой цели образовывались новые слова или прежние слова использовались в ином значении. С одной стороны, процесс появления новых слов вполне закономерен, ведь язык отражает экстралингвистические явления: «Фактическое употребление языка подвержено изменению. Старые употребления отбрасываются, как только новая практика покажет, что они были ошибочными, иллюзорными, обманчивыми. Тогда они начинают казаться «странными» (Корнфорт, 1968, с. 187). С другой стороны, революционные деятели стремились к краткости речи, стремились избежать описательной передачи одного предмета или действия посредством нескольких слов. Поэтому каждое новообразование представляло собой обычно одно слово. «Отштампованы новые слова, старые используются совершенно в другом смысле, несут новые значения. Изменением их значения мы обязаны тому, что слова, ранее употреблявшиеся в логическом, описательном или семантическом смысле, нынче используются как магические и должны производить соответствующий эффект и возбуждать определенные эмоции. Наши обычные слова наполнены смыслом, но эти, вновь слепленные, - чувством, безумными эмоциями» (Кассирер, 1996, с. 112). Таким образом, при восприятии какой-либо информации референциальная функция высказывания уходит на задний план, в то время как активизируется эмотивный компонент, проявляющийся в «возбуждении» высказыванием определенных чувств и эмоций.

Действительно, речь выступлений, докладов имеет не столько интеллектуальное значение, сколько эмоционально-экспрессивное. Эти речи с их характерными чертами служат образцами для прочих революционных деятелей. «Из индивидуальных воздействий отразилось сильное влияние особенностей речи В.И. Ленина, главным образом, в эмоциональном отношении» (Селищев, 2003, с. 18). Эмоционально-экспрессивная функция речи имела принципиальное значение в революционные годы. Пафос революционера, высокие идеалы братства, свободы, угрозы врага, категорические приказы в обстановке решительной битвы - все это выливалось в соответствующие формы речи. «Революция и ее освободительные лозунги, высокие идеалы братства, равенства, свободы... все это необычайно поднимало настроение революционных деятелей. Их энтузиазм стремился вылиться в речи огненной, которая бы зажигала миллионы сердец». Использование эмоционально-оценочных слов (аффективов) обусловлено тем, что они вызывают богатые образные ассоциации в сознании адресата, активизируют сильные эмоции и провоцируют желаемую реакцию, способствуют усвоению политических догм, а также являются наиболее адекватным средством общения с неграмотными массами. А.В. Луначарский писал: «Мы устроены так, что чувственное восприятие для нас важнее, чем умственное. Мы считаем что- либо основательно познанным, когда мы почувствуем его не только головой, но и призовем к этому всю нашу нервную систему. Особенно верно это в отношении народных масс, о которых т. Крупская как-то правильно выразилась, что масса мыслит образно, а все остальное ей ничего не говорит...» (Луначарский, 1984, с. 78). Прагматический аспект использования аффективов заключается в том, что они упрощают и тем самым искажают картину действительности в пользу оратора, притупляют способность к рациональным действиям, к критическому осмыслению действительности. Перечисленные свойства эмоционально-оценочных слов позволяют их использование в качестве ключевых слов в речах партийных деятелей, а также слов-лозунгов, имплицитно содержащих в себе воздействующий эффект (Шейгал, 2004). Ключевые слова, в свою очередь, формируют семантико-композиционный каркас. Они несут в основном символическое значение, восходящее к основам идеологии. Известно, что с позиций лексикографии ключевые слова (то есть те слова, которые определяют контекстуальную семантику) выступают в функции носителей основного смысла определяемого понятия. Затем, будучи организованы в высказывание, «ключевые слова в семантизирующем контексте составляют тот семантический минимум, который необходим для раскрытия значения слова. Дальнейшее описание только конкретизирует и уточняет основную идею понятий, эксплицированных в самом общем виде в высказывании» (Слово в языке произведений В.И. Ленина, 1988, с. 104). Основным свойством ключевых слов является частотность, так как ни один документ, ни одна речь оратора не обходится без них. Так, например, одной из особенностей языка В.И. Ленина является тройной повтор, осложненные повторения (см.: Денисов, 1998, с. 140). Лексический повтор является характерной чертой не только текстов В.И. Ленина, но и революционной эпохи в целом: речевая культура политических деятелей характеризуется «нагнетательно-истерической тональностью, наиболее наглядным видом которой является высокая повторяемость, частотность, вдалбливаемость, вколачиваемость аксиом «нового мышления»« - отмечается в работе П.Н. Денисова «Язык русской общественной мысли конца XIX - первой четверти XX вв.» (Денисов, 1998, с. 76). Тексты получаются похожими друг на друга, у адресата теряется к ним интерес: «Речи докладчиков на эту тему представляют много слов и словесных сочетаний, типичных для времени и переживаемых обстоятельств. «У нас бывает так, что все доклады, которые делает активист - будь то о белом терроре в Болгарии или о предстоящей конференции - как две капли воды похожи друг на друга» (Селищев, 2003, с. 25). С другой стороны, высокая частотность употребления ключевых слов содержит прагматическую функцию: происходит внедрение, активизация в сознании масс особой реалии, понятия, то есть «особой речемыслительной модели» (А.П. Романенко).

Частые повторы объясняются также тем, что революционные речи - это, прежде всего, популяризация основных положений партии, их растолковывание, разъяснение, внушение. Повторяться может любое слово, требующее акцентирования. Это, с одной стороны, акцентуация внимания адресата, с другой - его толкование. С этих позиций может быть объяснено активное употребление иноязычной лексики, так как среди неологизмов, появившихся во время революции 1917 года и последующие годы, она занимает немаловажное место.

В речах классиков марксизма-ленинизма заимствованная лексика составляет основную часть. Основными критериями успешного коммуникативного акта является понятность, конкретность, доступность слов и выражений в речи адресанта. Чрезмерное употребление иноязычной лексики затрудняет процесс понимания в акте коммуникации. В частности, В.И. Ленин в своих речах использует достаточное количество заимствованной лексики: оппортунизм, буржуазия, гуманность и др.

Характерно его высказывание по поводу русского языка: «Русский язык мы портим. Иностранные слова употребляем без надобности. Употребляем их неправильно. К чему говорить «дефекты», когда можно сказать недочеты или недостатки или пробелы?» (Ленин, Т. 40, с. 49). А.Е. Михневич, рассуждая в своей работе о приемах использования исконно русской и иноязычной лексики в выступлениях Ленина, приходит к выводу, что «вся практика В.И. Ленина по обучению трудящихся и эксплуататорских масс научному социализму свидетельствует, что усвоение терминологической лексики, большую часть которой составляют иноязычные слова, В.И. Ленин считал необходимым условием выработки ясного миропонимания, революционного мировоззрения» (Лукашанец и др., 1988, с. 134). Иноязычные элементы, вошедшие в состав пропагандистских речей, с течением времени становились терминами обиходной речи, равнозначными с русскими словами, аналогичными по значению.

Анализ публицистических текстов В.И. Ленина показывает, что преимущественное значение в его выступлениях имеют императивные элементы, представляющие собой лозунговые конструкции. Практически каждый текст содержит призывы, обещания «мы должны...», «нам необходимо...», «надо продолжать...» и др. Ср.: «Знамя политической пропаганды, поднимаемое русской социал-демократией, должно стать общенародным знаменем!», «Дружными совместными усилиями... надо продолжать великое дело просвещения и сплочения вокруг идей марксизма все более и более широких масс пролетариата!» (Ленин, 1968, Т. 12, с. 104) и др. Подобного рода лозунги, выполняя регулятивную функцию в ее различных аспектах, являются непосредственным инструментом политической борьбы и занимают ведущее место в политической коммуникации. Их цель - оказать влияние не столько на установки, оценки и мнения, сколько, прежде всего, на поведение агентов политики.

Лозунг как прагматическая разновидность высказывания является частью более объемных текстов. Краткость лозунга обусловливает его форма: текст, как правило, состоит из одного предложения. Преобладают простые утвердительные предложения. В них нет места для точки зрения оппонента - она изначально отвергается самим автором, и это категорическое неприятие входит в прагматику текста. Адресант безапелляционно уверен в своей правоте, утверждения не предполагают обсуждения. Уверенность в своей точке зрения реализуется лексемами: великое (дело), передовая (теория), безусловно (выгодны), громадная просвещающая и организующая сила (революции) и др. Доказательство правильности проводимой идеологической работы обеспечивалось привнесением в высказывания глобального характера: «История рабочего движения всех стран показывает, что раньше всего и легче всего воспринимают идеи социализма наилучше поставленные слои рабочих (Ленин, 1980, с. 76), «Социализм... основывается на всем материале человеческого знания, предполагает высокое развитие науки...» (там же, с. 86), «...Это учение стало учением миллионов и десятков миллионов пролетариев во всем мире» (там же, с. 140) и т.д. Однако в пропагандистских текстах постановлений, речей требование «убежденности» не всегда согласуется с требованием «истинности» и «правильности». Зачастую в идеологизированных текстах наблюдается разрыв между пропагандируемым (в частности, построение «светлого будущего») и объективной реальностью. Идеология нередко заставляет отступать человека от критериев истинности. Так, эпоха 20-40-х годов XX века, в «Политической социологии» характеризуется следующим образом: «Функция государственной лжи состоит не в том, чтобы добиться своей цели с помощью ухищрений или раскрыть ошибку, скандал. Главной задачей было утверждение принципа, в соответствии с которым истина исходит только от партии. И она демонстрирует свое всевластие, навязывая в качестве истины то, что, как все знают, является ложью. Исключается любая не исходящая от партии речь» (Кола, 2001, с. 259).

Реальность изгонялась как из контекста, так и из подтекста речи. Слова вообще перестали выражать то, что думает человек, а служили лишь обозначением того, как он должен думать. Люди жили в мире фраз, лозунгов, словесных конструкций, которые заменяли им объективную информацию о действительности, какое-либо действительное знание. Партия обладала монополией на истину и не оставляла места для общественного мнения. Отмена данного положения означала бы начало распада идеологической системы. Монополизация «истинного» слова, запрет свободы мысли (ибо это значит ослабление власти) являются основным инструментом тоталитарного режима. В итоге возник своеобразный «словесный фетишизм» - вера в силу слов, значивших для многих больше, чем очевидные и наглядные факты. «Мы отучились доверять своим глазам, своим чувствам, своему личному опыту, отключив тем самым источники питания собственного мышления. Это был уже даже не отрыв сознания от действительности, а умерщвление сознания, убиение самой способности самостоятельно мыслить» (Любомирова и др., 1991, с. 22). Таким образом, влияние именно языковой среды на сознание общества должно было способствовать созданию политизированного мышления, обработанного коммунистической идеологией. Зачем нужно думать индивидууму? Ведь субъектом всякого действия является коллектив, а «если отдельный человек каким-то образом и попадает в сферу внимания, то он принимает направление коллектива и примыкает к этому движению, либо будет раздавлен движущейся массой» (Романенко, 2003, с. 161).

Итак, перестройка сознания стала предпосылкой и условием процесса перестройки общества вообще. Изменение сознания происходит за счет распространения активности, влияния специализированных групп людей - идеологов, «аппарата», ведающего пропагандой и агитацией, - на широкие слои населения, «трудящиеся массы», которые продолжают оставаться всего лишь объектом и материалом для манипулирования. «Сознание вырабатывают, вносят, а то и вбивают в головы людей те, кто по положению (власть придержащие) определяют цели, планы, решения, управляют деятельностью средств массовой коммуникации», пишет В.Н. Толстых (Любомирова и др., 1991, с. 18). Эта манипулятивная система производства сознания нашла в идеологии свое классическое выражение. Одни, меньшинство, реально владеют правом на социальную инициативу, выступают авторами идеологических текстов, всякого рода общественных проектов, лозунгов, а другие, громадное большинство, превращаются в «винтики», говорящие орудия исполнения навязанных им свыше готовых норм, принципов, кодексов. Сознание общества, этого «большинства», оказывается чем-то вроде вместилища ценностей, идей, идеалов, мировоззренческих установок, которые достаточно переосмыслить и переориентировать, чтобы «застойное» мышление превратилось в «перестроечное».

Таким образом, слово в публицистических текстах партийных деятелей оказывается зажатым в тисках коммунистической идеологии. И хотя А.В. Луначарский пытался в литераторе, художнике увидеть свободную личность, правдиво отражающую реальность «...психический аппарат художника делится на две части: с одной стороны, это тончайший воспринимающий аппарат, ловящий и фиксирующий жизненные впечатления, с другой стороны, это аппарат, воспроизводящий жизненные впечатления в определенных образах и формах, вызывающих определенный психологический эффект» (Луначарский, 1984, с. 97), все же этот художник должен стремиться, чтобы в его произведениях «в чисто художественном образе билось коммунистическое сердце», чтобы произведение создавало «революционное настроение» и имело «пролетарскую перспективу». Таким образом, через воздействие словом навязываются мысли и чувства, программируется в сознании людей выгодная для партии гражданская и социальная позиция. К.Э. Штайн в статье «Заумь идеологического дискурса в свете лингвистической относительности» утверждает, что «идеологическая речь внутренне конфликтна: с одной стороны, весь ее строй, призывный характер направлен на «внедрение» идеи в сознание «масс» и побуждение к регламентированным действиям, с другой стороны, она является отрешенной, «сдвинутой» относительно референциальных связей и, таким образом, изначально обречена на коммуникативную неудачу» (Штайн, 1999, с. 116). В результате творится миф. Ведь основными признаками мифа являются как раз аксиоматичность и не верифицируемость как проявление не критичности мифологического сознания. Миф, как правило, недоказуем, поскольку мифологическое мышление не подчиняется логике. Важнейшим свойством мифа является его внерациональность, примат образно - эмоционального начала. Поэтому носителем магической функции являются все типы лозунгов - каждый лозунг является в той или иной степени заклинанием. «Миф оказывается первичной и древнейшей формой власти - властью организованных эмоций, инстинктов и чувств». Идеологи используют мифы для создания иллюзии реальности с целью интерпретации действительности в желательном для них направлении (Шейгал, 2004).

Язык определенным образом деформируется, чтобы скрыть, исказить «неудобные» факты действительности, чтобы фальсифицированные слова служили средством формирования и выражения мыслей, чувств, оценок, удовлетворяющих классовые интересы. А подчинить сознание масс - значит осуществить идеологический контроль. Таким образом, идеологи коммунизма добивались своей цели - воздействие на массы, их управление. В результате функционирования данной «лингво-идеологической парадигмы» (Мирошниченко, 1995) язык оказывает воздействие на сознание и мышление человека, на формирование его мировоззрения. «Уклончивый стиль», громогласный, высокий язык, который создавался социалистической государственностью, - пишет К.Э. Штайн, - это яркое свидетельство реализации языковой относительности и даже «эксплуатация» ее, так как поведение советского человека регламентировалось системой призывов, лозунгов, обещаний, не соответствующих действительности. Словесные массы двигали людей, руководили их поведением» (Штайн, 1999, с. 115).

Таким образом, за счет сознательного отбора языковых средств создается своеобразная «виртуальная» реальность, которая от высказывания к высказыванию, от текста к тексту практически не изменяется и воплощает воздействующую функцию в различных актах коммуникации, контролируя отношения в социуме.

В пролетарском художественном творчестве, согласно одной из основных задач коммунистической идеологии - создания «нового» человека, - также не только (и не столько) транслировалась художественная реальность, но и создавалась идеология преобразования общества: «Мы можем провести через всю Сахару железную дорогу, построить Эйфелеву башню и разговаривать с Нью-Йорком без проволоки. А человека улучшить, неужели не сможем? Нет, сможем! Выпустить новое, «улучшенное издание» человека - это и есть дальнейшая задача коммунизма» (Эйхенбаум, 1987, с. 283). Следовательно, художественным творчеством пролетарских писателей также моделировалась новая, коммунистическая, картина мира. «Структура пролеткультовской картины мира (и способы ее моделирования) может быть выведена и объяснена ее прагматическими функциями, ее нацеленностью на воздействие, на управление массами, на их идеологическое просвещение» (Левченко, 2000, с. 8). Семантика пролеткультовской поэзии обусловлена строящейся в это время новой, советской картиной мира. Партийная риторика начинает проникать в литературу во время революции и оказывает огромное влияние на формирование соцреалистического дискурса. Так, в литературных произведениях должен чувствоваться истинный революционер, а не «расположенный к революции обыватель», должна воспроизводиться подлинная жизнь человека, участвующего в социалистическом строительстве; текст должен быть проникнут «революционным настроением», создавать «пролетарскую перспективу» (Цензура в Советском Союзе, 2004, с. 17). Таким образом, социалистический реализм, призванный изображать действительность в ее революционном развитии, интерпретировался как простое отражение традиционалистского вкуса масс, следовательно, признавался прогрессивным направлением, так как «прогрессивным является то искусство, которое отражает интересы угнетенных и исторически передовых классов общества» (Гройс, 2003, с. 27).

На самом деле художественное творчество Пролеткульта также было оторвано от реальной действительности. Ведь главным назначением литературы революционного времени, согласно большевистской идеологии, было воспитывать массы в идеологически заданном направлении (вспомним ленинский принцип, который лег в основу соцреализма: «...литературное дело должно стать составной частью организованной, планомерной, объединенной социал-демократической партийной работы» (Ленин, 1968, Т. 12, с. 101)). Это достигалось переводом риторических и идеологических формул в поэтические формы, чем и определяется их дальнейшее существование в качестве одной из важных составляющих советской литературы. В свою очередь, этими поэтическими формами создавалась другая, виртуальная, действительность, к которой стремились большевики. Это неведомое иномирие моделировал основной принцип социалистического реализма: изображать действительность в ее революционном развитии, ориентироваться на идеальное, вполне реально существующее где-то в будущем (Б. Гройс). Таким образом, от художников слова требовалось изображать «действительность в ее революционном развитии», то есть показывать типическое, но не то типическое, что каким-то среднеарифметическим образом вычленено из окружающего мира, а идеальное типическое, предусмотренное «светлым будущим». Это отражение действительности в идеальной форме выражает мифологический характер всей советской жизни.

Творчество писателей, не пожелавших создавать свои произведения в направлении, заданном большевистской идеологией, решивших отстаивать свободу слова, было обречено на исчезновение. «Условия, в которых русское писательство находилось..., не улучшаются, а ухудшаются. Доступ к типографиям не расширяется, а суживается. Русская художественная, критическая, историческая, философская книга окончательно замуровывается. Русская литература перестает существовать. Из явления мирового значения она превратилась в явление комнатного обихода для небольшой группы лиц, имеющих возможность услышать друг друга за чтением своих рукописей... Понятно, - говорится в докладной записке Всероссийского союза писателей народному комиссару просвещения А.В. Луначарскому, - что государственная власть в первую голову и преимущественно посылает в читательские массы то, что соответствует политическим потребностям дня: нам понятно, что в годины революции это стремление принимает все захватывающие формы. Политика государственного издательства, монополизировавшего все русское книгопечатание, делает молчание живой русской литературы явлением принципиальным: для русского писательства книг нет, ибо оно должно молчать. Мы с негодованием видим, что невольное стеснение литературы превращается в ее сознательное умерщвление» (Цензура в Советском Союзе, 2004, с. 16-17). Следовательно, будучи во власти политической идеологии, писатель абсолютно теряет свободу творчества, над его мыслями и над его словом «тяготеет несказанный гнет, диктатура глупости и невежества, цензура толпы».

Таким образом, наряду с публичными выступлениями представителей коммунистической партии, художественное творчество писателей оказывается одним из важнейших орудий на пути к автоматизации «нового» языка. Особенность языка художественных произведений революционного времени определяется той ролью, которую должны были играть эти тексты, то есть духом революционного времени: важно было привлечь массы на свою сторону, любыми средствами, в том числе и поэтической агитацией посредством художественных произведений, которая в данном контексте оказывалась литературной формой выражения социалистических лозунгов. Ведь «за искусством признается не только конструктивная, организующая, но и агитационная функция, поскольку и в этой своей функции оно не просто отражает жизнь, а реально способствует ее перестройке» (Гройс, 2003, с. 47). Художественное творчество, выполняя агитационную функцию, наряду с публицистическими текстами представителей большевистской партии, является также одним из средств пропаганды принципов коммунистической идеологии. И в данном случае неважно, каким именно образом (в какой форме) строится эта агитация, главное, чтобы она была эффективной.

АВТОР: Зуев К.В.