Представление о счастье и несчастье в философских учениях
Поскольку представления о счастье и несчастье являются специфической особенностью мировоззрения человека, то их исследование может осуществляться научными дисциплинами, развивающихся в рамках антропоцентрической парадигмы: философии, психологии, социологии.
Представления о счастье образуют древнейший элемент мировоззрения, являются обобщенным пониманием мира и человека, выступают в качестве оценочных суждений о жизни, критериев выбора образа жизни. В чем заключается счастливая жизнь, как ее достичь и что необходимо человеку, чтобы противостоять неизбежным в жизни несчастиям - вечная проблема философских размышлений и дискуссий.
Идея счастья является не только одной из самых старых в истории этики, но также одной из самых плодотворных этических и социальных идей. Благоприятная судьба, везение - одно из первых понятий, близкий счастью. В Древней Греции оно чаще всего имело название «добрая судьба», в религиозных сочинениях и мифах употреблялось по названием «эвдемония», что дословно означало судьбу человека, находящегося под защитой добрых богов, т.е. удачную судьбу. Впоследствии в трудах Аристотеля это слово обозначало обладание высшими благами.
Другим понятием, близким к счастью, было удовольствие. Оно означало положительные внутренние переживания, так же как понятия удачи - положительные условия жизни. Наиболее близким к счастью было понятие блаженства, т.е. удовольствия в его наивысшей степени.
Демокрит был одним из первых, кто поместил понятие счастья, удачной жизни в центр своих рассуждений. Он утверждал, что счастливая жизнь зависит не только от удачной судьбы, но, даже в большей степени, от внутреннего состояния человека. Счастливая жизнь - эта та, которая ощущается положительно, которой человек доволен. Главное в ней не то, что человек имеет, а то, что он чувствует при этом. Внутренние условия значат для счастья больше, чем внешнее везение, получение удовольствия: «Не совершенство тела и не богатство дают счастье, а ровный характер и богатство воображения» (Татаркевич 1981, 62).
Если основной мерой счастья у Демокрита являлось внутренняя удовлетворенность жизнью, то для Сократа, Платона и их последователей необходимым условием счастливой жизни было обладание высшими благами, а самоудовлетворение являлось их следствием.
Основоположник этики как науки Аристотель систематизировал понятия счастья в «Никомаховой этике» и «Большой этике». В основу фелицитарного блага философ кладет принцип деятельности: источником счастья для него является «деятельность души в полноте добродетели», приносящая человеку наслаждение и моральное удовлетворение; поскольку высшее благо - это счастье, и оно - цель, а совершенная цель - в деятельности, то, живя добродетельно, человек может быть счастлив и обладать высшим благом. Антисфен, основоположник кинической школы, считал ключом к счастью добродетель. Желание и воля у Антисфена (Аристотель добавил к ним воспитание и образование) были необходимым условием добродетели.
Таким образом, понятие эвдемонии охватывает сознательную, моральную, социально-значимую жизнедеятельность индивида и принадлежит всем, кто в той или иной мере расположен к созерцательной, теоретической и общественно - политической деятельности. Аристотель, определивший понятие эвдемонии, дополнил ее блаженством. По мнению философа, человек, которого преследует злая судьба и отбирает у него внешние блага, не может познать полного счастья, блаженства.
Итак, счастье понималось как благоприятная судьба (дофилософское понятие), как блаженство - сначала в мифологии, потом в философии, как удовлетворение жизнью (в основном внутреннее) - у Демокрита, как обладание высшими благами (эвдемония).
По местонахождению источника счастья вне или внутри его субъекта противопоставляются эвдемонические теории, признающие счастье высшим благом, а стремление к нему - основой морали, и деонтологические теории, ставящие следование долгу на первое место среди этических ценностей и признающие счастье производным от добродетели. В первом случае источник счастья может быть как внутренним, так и внешним: высшее благо может быть моральным или натуралистическим, принадлежащим природе вещей. Во втором случае источник счастья всегда внутренний - желание поступать в соответствии с нормами добродетели и следовать долгу в своих поступках (См.: Воркачев 2004, 63; Татаркевич 1981, 35). Так, И. Кант связывает высшее благо не со счастьем, а с моральным законом и религией: «Моральный закон через понятие высшего блага как объекта и конечной цели чистого практического разума ведет к религии» (Кант 1965, 463). Моральный закон определяет высшее благо, осуществление которого возможно только при соответствии воли человека воле «творца мира». Именно моральный закон ограждает «безграничное желание счастья и определяет основание воли, которое предназначено к содействию высшему благу. Вот почему мораль есть учение не о том, как мы должны сделать себя счастливыми, а том, как мы должны стать достойными счастья» (Кант 1965, 463-464).
Способность следовать моральным принципам и преодолевать склонность ко злу является главной добродетелью и надежным источником счастья в стоицизме. По мнению Сенеки, благо заключено в самом человеке, который, чтобы почувствовать себя счастливым, должен сделать правильный моральный выбор. Удача выступает лишь поводом к счастью или к несчастью, ко благу или ко злу.
В стоицизме идеалом счастья были бесстрастие, отрешенность от земных чувств. В принципе апатии получил завершение другой античный идеал счастья - атараксия, согласно которому счастье заключалось в душевном спокойствии и безмятежности. Что касается удовольствия, то стоики считали его небезопасным, поскольку не всякое удовольствие приводит к счастью. Некоторые могут стать помехой для него.
Понимание счастья как наслаждения было основным принципом гедонизма. Высшим благом и целью жизни для гедонистов выступали личные удовольствия, которые носили постоянный, всеобщий характер, а не являлись фрагментарной вспышкой психики (Нешев 1982, 14-15). Аристипп из Кирены полагал, что счастье - сумма разнообразных и чувственных преходящих наслаждений, отличающихся друг от друга лишь интенсивностью, а не качеством. Счастье и несчастье человека было следствием его мудрости или глупости (Аветисян 1955, 260).
Счастье являлось важнейшей нравственной целью эпикурейцев. Оно не обязательно предполагало наслаждение, для него достаточно было отсутствия страданий. По замечанию С.Г. Воркачева, добродетель как предрасположенность души следовать в своих поступках нормам морали в философии Эпикура присутствует только в отрицательной форме: он понимает счастье как «свободу от страданий тела и смятения души», в число факторов счастья включает отсутствие угрызений совести. Такое понимание характерно для некоторых русских пословиц: Тот счастлив, у кого есть хлеба с душу, платья с тушу, денег с нужу. Счастлив тот, у кого совесть спокойна.
По мнению Эпикура, познание является необходимым условием счастья. Познание имеет целью освободить человека от невежества, суеверия, страха перед богами и смертью. Невозможно достичь счастья и без соизмерения своих действий с доводами разума. В этом смысле « гораздо лучше несчастный, руководствующийся разумом, чем счастливый, получивший счастье благодаря случайности и без применения разума» (Аветисян 1955, 261). Такое понимание счастья характерно для пословиц: Счастье без ума - дырявая сума. Ум в голове - удача на гряде, а без ума и счастье из рук ушло.
С развитием христианства представления о счастье сближаются с понятием блаженства. Как отмечает В. Татаркевич, счастливые в греческих текстах Евангелия именовались блаженными. Позднее в латинских текстах главным понятием выступает felicitas, которое означает блаженство (Татаркевич 1981, 66). Согласно христианскому учению, состояние блаженства возможно достичь и на земле. Человек может быть счастливым, если следует закону божьему. Христианское понятие счастья применялось и в схоластической философии. Как и древнегреческие философы, схоласты утверждали, что удовлетворение не составляет счастья, а является его следствием. Источником счастья схоласты считали религиозное добро. Как и древние, они полагали, что разумная и добродетельная жизнь в сочетании с верой в Бога, его помощью и любовью может дать человеку счастье. Можно сказать, что любовь Бога и вера в него были тем специфическим мотивом, введенным в понятие счастья христианской философией.
Понятие счастья как обладание благами просуществовало долгое время. Философы XVII в. - Декарт, Спиноза, Лейбниц - понимали счастье как совершенство, как обладание наивысшими благами. Таким образом, с IV в. до н. э. по XVII в. в философии употреблялось понятие счастья, уже не используемое сегодня.
В противовес средневековому аскетизму и учению о греховности всего того, что связано с чувственными побуждениями, в годы Ренессанса начинает утверждаться культ естественного и чувственного. Новое развитие получают гедонистические идеи. Этому во многом способствовали философы - материалисты Гольбах, Гельвеций, Фонтенель и др. Развивая материалистическую теорию потребностей и связывая с ними главную силу, заложенную в человеке природой, он видели в их наиболее полном удовлетворении конечную цель и смысл жизни, подчеркивали чувственную психологическую природу счастья: «Человек испытывает постоянную потребность в ощущениях и впечатлениях: чем больше их у него, тем он счастливее себя чувствует. Людей нельзя сделать счастливыми, погасив их страсти» (Гольбах 1963, т. II, 14). Несчастливыми люди бывают из-за своих ложных представлений и неумения пользоваться или злоупотребления тем, что имеют.
На первый план выходит вопрос о том, как согласовать собственное стремление к счастью с такими же стремлениями других людей. Основой такой согласованности является польза, которую приносит человек. Быть полезным - значит быть добродетельным, а, следовательно, делать себя и других счастливыми (Гольбах 1963, т. I, 308-342).
Принцип пользы, лежащий в основе счастья, является главным и в этике утилитаризма XIX в. Кроме этого, утилитаризм провозглашал принцип благоразумного использования удовольствий. Утилитаристы доказывали, что говорить о добре и счастье можно лишь там, где есть представление о пользе: «Под принципом пользы, - писал И. Бентам, - понимается тот принцип, который одобряет или не одобряет какое-то действие по следующему признаку: имело ли оно стремление увеличить или уменьшить счастье, содействовало или препятствовало этому счастью» (Бентам 1867, 3). Под пользой понимается такое свойство предмета, которое приносит человеку выгоду, удовольствие, счастье. Для увеличения счастья в обществе, по мнению Бентама, индивид должен стремиться к своему личному счастью и личной выгоде.
С подъемом утилитаризма получает свое развитие и социология счастья. Бентам называет удовольствия (среди которых: здоровье, умение, дружба, доброе имя, власть, благочестие, доброжелательность, память, воображение, общение, утешение) и вкладывает в них содержание, созвучное эпохе свободной индивидуальной конкуренции. Чтобы «увеличить сумму добра» как полагают утилитаристы, человек должен быть всезнающим и решительным. Утилитаристская концепция представлена в пословицах: Кто дружбу водит, счастье находит. К людям ближе - счастье крепче.
Другой представитель утилитаризма, Дж.С. Милль, также утверждал, что принцип пользы лежит в основе понятия счастья. В отличие от И. Бентама, Дж.С. Милль считал, что человек должен стремиться не столько к собственному счастью, сколько содействовать счастью других. Приемлемость или неприемлемость получаемого в каждом конкретном случае удовлетворения от пользы определяется тем, содействует ли оно достижению высшей цели, а именно общего счастья. Однако вызывает сомнение сама возможность такого достижения. Счастье нельзя дать, ему нельзя научить. Счастье, как и несчастье, носит индивидуально-ситуативный характер.
В марксистском учении вопрос о счастье является одним из вопросов нравственной жизни человека. Счастье - масштабная, но не единственная цель существования. Как утверждает марксистская этика, реальное значение категории «счастье» не в том, чтобы дать ответ на вопрос о средствах его достижения, а в том, «чтобы выступать регулятивной идеей морального сознания, помогающей человеку в процессе поиска ценностных ориентиров и моральных маяков своей жизни» (Нешев 1982, 59). В отличие от эвдемонизма, в этике марксизма мораль не отождествляется со счастьем. В ней проявляется природа не отдельного человека, а особенности его отношений с другими людьми, с обществом в целом.
Счастливый человек может быть добродетельным. В этом проявляется сходство эвдемонизма и этики марксизма. Различие их в том, что в марксизме добродетель не является причиной счастья: «Сделать так, чтобы добродетельный не мог не быть счастливым - вот в чем вопрос. И его решение зависит от устройства общества, от социальных условий и общественной морали, а не от качеств отдельного человека».
Мечты о счастье всегда были свойственны человеку. Он редко удовлетворен жизнью настоящей, редко может осознавать счастье здесь и сейчас. Счастье часто предстает как вымышленная категория. Оно существует в других мирах, его можно встретить в мире сказки, во сне (Во снах счастье, на яву ненастье), оно было в нашем мире, но прошло: Счастлив бывал, да бессчастье в руки поймал. Счастье могло бы быть здесь и сейчас, если бы жизнь была более разумной и хорошо спланированной. Такое представление о счастье отражено в утопиях. Одной из первых утопий, известных нам, была утопия «Государство» Платона, в основу которой легла идея добра, неизменного порядка и разумной жизни. Идея справедливого распределения прав, обязанностей и благ, принцип всеобщего подчинения послужили основой утопий XVI - XVIII веков (Т. Мор, «Золотая книга, столь же полезная, как забавная, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопии», 1516г.; Т. Кампанелла, «Город Солнца», 1623г. и др.), речь в которых шла, в основном, о мерах установления порядка и разумности жизни, а не о счастье людей. В 1617 году английский философ Фрэнсис Бэкон создал утопию «Новая Атлантида», в которой он изобразил процветающее идеальное общество, жизнь в котором организована на рациональных основах науки и развитой техники.
В XIX веке появляются утопии с четко выраженной идеей установления счастья для всех людей. Так, К.А. Сен-Симон, представитель французского утопического социализма, выступал как за общественный, так и за технический прогресс. Выдвигая в качестве главной цели счастье людей, Сен-Симон считал, что люди не могут быть счастливыми сами по себе, для этого необходимо вмешательство государства. Утопическое учение Беллами «В 2000 году» выдвигало на первый план экономические вопросы: всеобщее счастье основывалось на повсеместном материальном благополучии.
В. Татаркевич отмечает, что в утопиях XIX века проблеме счастья отдельного человека стало уделяться больше внимания. Утопические учения стали более человечными, отвечающими потребностям людей, а потому более реальными и менее утопичными.
Демокритовское понимание счастья как ощущения положительного баланса жизни и удовлетворенности этой жизнью утверждается в XIX веке. Таким образом, произошло отграничение понятия счастья от благосклонности судьбы, эвдемонии. Делались также попытки отграничить счастье от удовольствия. Английский этик Рэшдолл видел основу для разделения счастья и удовольствия в целостности счастья: в противоположность отдельным удовольствиям счастье есть удовлетворенность жизнью в целом. Согласно другой точке зрения, счастье, в отличие от удовольствия, - это не только чувства, но и объект положительной оценки, одобрения. Счастливым является человек, который не только радуется жизни, но радуется небезосновательно.
История понятия счастья насчитывает почти два тысячелетия. Вначале счастьем называли благоприятную судьбу, везение. В эпоху античности и средние века оно означало обладание наивысшими достоинствами и благами. В новое время понятие счастья свелось к понятию удовольствия. Претерпевая изменения, понятие счастья понималось либо как совершенное состояние человека, главным правилом для которого было следование моральным нормам, голосу разума (добродетельная и разумная жизнь была верной дорогой к счастью), либо как удовольствие, и в этом случае моральные блага признавались постольку, поскольку они способны увеличивать размер получаемых удовольствий. Аксиологический подход к проблеме счастья.
В аксиологическом плане счастье - эта ценность, мера добра в жизни человека, идеал совершенства и бытия вообще (Дубко, Титов 1989, 61). Толковый словарь В.И. Даля определяет счастье как «желанную, насущную жизнь» (Даль 1881, IV, 381). Желанная жизнь - это жизнь достойная, которая приносит удовлетворение: к ней стремятся, о ней мечтают. Стремление к поставленным целям и идеалам, а главное, возможность их достижения является основой счастливой жизни. Человек счастлив в той мере, в какой он воспринимает собственную жизнь как желанную, «отвечающую требованиям своего ценностного сознания» (Джидарьян 2001, 116).
С позиции аксиологии счастья представления о счастье и понятие счастья различаются как конкретное и абстрактное. Как отмечает Е.Л. Дубко и В. А. Титов, представление о счастье - это явление общественного сознания, которое может стать индивидуальным.
Понятие «счастье» - абстрактно-философская модель представлений о счастье, которая может противостоять мнениям о нем. Понятие «счастье» воплощает идеальное, истинное счастье, которое имеет онтологический источник, в отличие от представлений, согласно которым счастье ситуативно обусловлено. Если идеальное счастье вряд ли достижимо, то счастье реальное осуществимо, но не прочно, поскольку зависит от многих причин, в том числе, случая, удачи: Счастье вертко: набоев не набьешь. Счастье - вешнее ведро. Реальное счастье конечно, потому что не вечен сам человек. Фома Аквинский считал счастье божественной всеблагой сущностью. Объективным источником счастья является Бог. Человеческое счастье, согласно Фоме Аквинскому, имеет две стороны. Полного счастья в жизни не бывает, так как оно не может соединиться с высшим благом, кроме того, оно не долговечно. Однако человек обладает разумом, волей и способностями, поэтому может стремиться к познанию высших принципов бытия. Человек по природе своей изначально устремлен к познанию и созерцанию универсального, высшего добра. А для этого необходимы чистое сердце, честная воля, нравственные поступки и непрактическое совершенствование души.
При ценностном подходе к проблеме счастья возникает вопрос о его специфике в соотношении с другими человеческими ценностями, к которым традиционно относятся любовь, добро, истина, свобода, равенство, красота и др. Нередко главенствующую роль в этом ряду занимает счастье как абсолютная ценность, подчиняющая и определяющая другие: Не родись красив, а родись счастлив. Счастье дороже денег. Правда хорошо, а счастье лучше.
Утверждение, что счастье является высшим благом, что оно - самое важное в жизни, имеет иное значение, когда счастье понимается не в философском, а в житейском смысле, как благоприятная судьба. О таком счастье люди мечтают больше всего. Счастье - бесплатный дар, получаемый без усилий, поэтому он особенно желаем, но это не означает, что желаемое благо является самым ценным. Люди, горячо желая благоприятной судьбы, в действительности не ценят ее в той степени, в какой ее жаждут. Если человек и дорожит тем, что он желал и в итоге получил, то обладание ценным благом не обязательно является залогом счастья, поскольку владение тем, что ценно, связано с риском его потери, а, следовательно, может привести к несчастью опять таки по воле «судьбы играющей».
Многие философы отождествляют психологические проявления потребности в счастье со стремлением к нему. Очевидно, что все стремятся к счастью. Однако счастье не может выступать самоцелью, смыслом жизни. Человек стремится не к счастью как к таковому, а к тому, что может сделать его счастливым. Счастье - «общий термин, в котором слито неопределенное множество единичных целей, которые ежеминутно ставит перед собой человек, и, достигая их, чувствует себя удовлетворенным, т.е. счастливым» (Розанов 1995, 191- 192).
Сознательно стремиться к счастью нельзя, поскольку «ощущение счастья, которому предшествует сознание его, угасает в своей жизненности. Это общий закон психической природы человека, что все, проходя через рефлексию как представление или идея, теряет свою энергию, становясь предметом чувства как реальный факт» (Розанов 1995, 180). Счастье может быть лишь «побочным эффектом достижения цели» (Франкл 1990, 56). В.С. Соловьев называет воззрение, согласно которому в качестве конечной цели выбирается наслаждение, счастье или польза элементарным и отвергает его.
В ценностном сознании личности предпочтение отдается не счастью, а заменяется другой, боле значимой ценностью, идеей, невозможность осуществления которой делает человека несчастным. Так, герой рассказа А.П. Чехова «О любви», переживая любовь к женщине, говорит: « Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем смысле, или ненужно рассуждать вовсе» (Чехов 1973, 319).
Представитель русской философской мысли XX века, социолог П.А. Сорокин рассматривал идею счастья в качестве важнейшей составляющей формулы социологического прогресса и связывал с понятием счастья все другие человеческие ценности. По его мнению, любая другая ценность приобретает свою истинность в той мере и постольку, поскольку способствует увеличению счастья. В противном случае она не может называться подлинной: «Как бы не были ценны сами по себе любовь к ближнему, солидарность, знание (истина) и т. д., но раз они не сопровождаются параллельным развитием счастья или даже ведут к уменьшению его - они становятся полуценностями» (Сорокин 1988, 107).
Одновременно с представлениями о наивысшей ценности счастья существует прямо противоположное мнение о ненужности и даже вредности счастья. Пессимистическое восприятие счастья, неверие в него всегда существовало в истории философской мысли. Чувство тщетности жизни, несовершенство тела и души, изменчивость судьбы, чрезмерные надежды, тяжесть труда, позднее осознание смысла жизни, быстротечность времени и связанная с этим близкая перспектива старости и страданий - все это ставит под сомнение саму возможность счастья, делая несчастье неизбежным: Клад да талан не на всякого живет, а убытка да беды мало кто минет. Без притчи веку не изживешь. Седина напала - счастье пропало.
Софокл писал: «Никто не обходит несчастье, но у кого его меньше всего, тот счастлив». В трагедии «Эдип в Колоне» Софокл выдвигает лозунг «не существовать»:
Не родиться совсем - удел
Лучший. Если же родился ты,
В край, откуда явился, вновь
Возвратиться скорее. (Софокл 1958, 123).
В мрачных красках видели жизнь даже те, кто считал счастье самым ценным благом: «Каков есть человек? Он - воплощение слабости, добыча случая, пример изменчивости, обреченный на зависть или несчастье, а остальное в нем только флегма и желчь» (Аристотель).
Христианство лишало земное счастье собственной ценности, поскольку его всегда сравнивали с будущим счастьем. В сравнении с раем и адом счастье и несчастье на земле представлялись ничтожными. Жизнь, с одной стороны, является злом, поскольку в ней не может быть уверенности в будущем и она далека от Бога, но, с другой стороны, жизнь - творение Бога, дает возможность приблизиться к нему. Отсюда надежда людей на счастливое будущее. По мысли французского философа Б. Паскаля, человеческая натура не позволяет ему быть счастливым, поскольку, когда человеческие желания рисуют ему идеал счастья, они сочетают нынешние обстоятельства с удовольствиями, человеку в данный момент недоступными. Только вера в Бога может помочь человеку стать счастливым. В «Трактате о счастье» (1724) Б. Фонтенель выразил убеждение, что человек в любом случае ближе к несчастью, чем к счастью. Наиболее верным способом достижения счастья является тот, который сводится к ограничению требований и желаний.
Монтескье считал, что тот, кто жаждет удовольствий, приобретает страдание, а Вольтер говорил, что «счастье - это сон, а страдания - реальность». Пессимистический взгляд на мир, неверие в счастье особенно проявились в творчестве романтиков. «Посчитай, - говорил Байрон, - все радости, какие знал в течение жизни, посчитай дни, когда был свободен от страха, и знай, что всегда, кем бы ты ни был, лучше было бы не быть» (Цит. по: Татаркевич 1981, 235; см. также: Воркачев 2004, 53 - 76).
Как отмечает В. Татаркевич, пессимистические взгляды на мир возникали вследствие особого социально-психологического климата, сложившегося в европейском обществе в XIX веке. Появление призрачной надежды на улучшение жизни низших слоев общества, с одной стороны, привилегированное, благополучное, а, следовательно, пассивное состояние высших слоев общества, с другой стороны, не способствовало счастью людей. Отмечая устойчивость пессимизма в истории философской мысли, В. Татаркевич говорит о том, что пессимистический взгляд на мир всегда имел определенную компенсацию. Он соединялся с оптимистическим представлением о будущей жизни, с надеждой на счастье будущих поколений. Научно-технический прогресс XIX-XX вв. также способствовал утверждению оптимистических тенденций, хотя и в этом случае всегда были замедления и даже движение назад (например, во время мировых войн).
Счастье как ценность не симметрично несчастью. В древности только в отдельных случаях эвдемония противопоставлялась какодемонии, а наслаждение и блаженство вообще не имели негативных категорий. Философы говорили о счастье чаще всего в смысле идеала, а не характеристики жизни, поэтому они могли оперировать одним понятием, обходясь без его противоположности.
С аксиологической точки зрения, несчастья нет, так как оно «не может стать предметом выбора» (Дубко, Титов 1989, 69). Если человек и выбирает «злополучие», то не потому, что хочет быть несчастным, но потому, что честная, духовно богатая жизнь в согласии с совестью значит для него больше, чем иные блага. В этом случае важную роль играет страдание. Оно входит в систему ценностей, связанных со счастьем, позволяет осознать неоднозначность происходящего, правильно оценить значимость тех или иных событий. Конечно, не каждое страдание и не у каждого человека становится исходным моментом духовного роста. Подобного рода положительные изменения возможны, если переживания человека связаны с неудовлетворенностью своей жизнью и самим собой. Возникает желание изменения, результаты которого во многом зависят от самого человека, его силы воли, духа, ценностных установок. Духовное пробуждение, стремление к самосовершенствованию является результатом долгой и трудной работы. Счастье в данном случае выступает как награда за добродетель: терпение, милосердие, праведность. Как говорил В.Франкл, «осуществляя смысл, заключенный в страдании, мы реализуем самое человеческое в человеке. Мы обретает зрелость, растем, перерастаем сами себя. Страдание имеет смысл, если ты сам становишься другим» (Франкл 1990, 3643). Несчастье исчезает в свете стратегически правильного и достойного выбора. В аксиологии счастья несчастьем могли бы быть названы неспособность сделать правильный выбор, невозможность выбора, а также отсутствие добра в его противоположности злу.
При ценностном обосновании и раскрытии специфики счастья представляется важным рассмотреть соотношение его с категорией морали, поскольку, как показывает история философского анализа счастья, соблюдение моральных норм являлось необходимым условием счастливой жизни в большинстве философских учений. Счастливая жизнь - это добродетельная жизнь. Об этом говорили Аристотель, стоики, схоласты, следование нормам морали, в том числе и в получении удовольствий, было обязательным для эпикурейцев. Традициям нравственного определения счастья следовала и марксистская философия. Так, в пословицах следование моральным нормам также является необходимым условием счастливой жизни: Счастлив тот, кто без порока живет.
Соотношения понятий морали и счастья могут быть различными. В стоицизме только нравственная жизнь могла считаться счастливой, а счастливой - нравственная. Согласно другой точке зрения, мораль и счастье не идентичны, он находятся в постоянной причинной связи. Добродетель влечет за собой счастье. Сократ говорил, что счастье - это удовольствие без укоров совести.
Кант ставил вопрос о морали и счастье: «Как же можно сделать человека счастливым, не сделав его добродетельным и умным».
Платон утверждал, что мораль является необходимым условием счастья. Эта идея вошла в христианскую этику в качестве одного из основных ее элементов. Однако, добродетельный человек - это не всегда счастливый человек. Счастье не является естественным следствием добродетели, и поэтому она будет дана человеку свыше. Счастье - награда за добродетель. Счастье как следствие добродетели является стоическим мотивом в христианстве, счастье как награда за добродетель - самостоятельной христианской идеей (Татаркевич 1981, 321).
Счастье, понимаемое как награда, встречается не только в религиозных представлениях. Миф о справедливом выравнивании судьбы, счастливой ее перемене существует с давних времен в разных формах. В Древней Греции повстречавшийся на дороге чужеземец часто оказывался одним из богов. В фольклоре им мог быть старый нищий, обогретый и накормленный главным героем. Миф о неожиданной счастливой развязке, о несчастье, превратившимся в счастье, лежит в основе известной сказки о Золушке, которая получила счастье в награду за терпение в борьбе с трудностями, за честность, трудолюбие и доброту. И наоборот, злая, несправедливая мачеха лишилась счастья, на которое она надеялась.
Можно говорить и о негативной точке зрения на соотношение счастья и морали, а именно: одно от другого не зависит; одно исключает другое; мораль затрудняет достижение счастья. Связь морали и счастья представляется по-разному в зависимости от того, что включается в содержание этих понятий. Счастье, понимаемое как эвдемония, идентично моральной жизни. Счастье как психологическое состояние не связано с моралью: его может испытывать как безнравственный человек, так и тот, кто следует морали.
Следование моральным нормам также может пониматься двояко. Человек следует им, потому что это необходимо, либо потому что он имеет к этому склонность и совершение добродетельных поступков является для него естественной склонностью. Мораль в первом значении является фактором счастья для спокойной совести, во втором - естественная склонность к совершению нравственных поступков если и является фактором счастья, то уже по другой причине: например, потому, что на них люди тоже отвечают добрыми поступками, а также потому, что тот, кто искренно радуется за других, умножает и собственную радость. Хотя чужое несчастье также увеличивает несчастье такого человека.
Таким образом, понимание счастья во многом зависит от того, как трактуется мораль и каково к ней отношение человека: для одних людей она является источником счастья, для других - условием.
Для нас очевидным остается тот факт, что подлинное счастье не может находиться в противоречии с моралью. Можно быть несчастливым, но добродетельным, но нельзя быть по-настоящему счастливым, не будучи добродетельным. Как сказал французский просветитель Жюльен Офре де Ламетри, «кто добродетелен, благороден, человечен, чуток, милосерден, великодушен, тот испытывает такое удовлетворение, что я считаю, тот, кто не имел счастья родиться добродетельным, достаточно наказан уже одним этим» (Джидарьян 2001, 121).
Справедливой на наш взгляд является точка зрения, согласно которой ценностная специфика счастья выражается в ее итоговом, результирующем характере. Счастье является следствием реализации других ценностей и целей, значимых и важных для данной личности. Советский психолог С.Л. Рубинштейн говорил: «Чем меньше мы гонимся за счастьем, чем больше мы заняты делом своей жизни, тем больше удовлетворения, счастья мы находим» (Рубинштейн 1973, 366 - 373).
Существенным для характеристики счастья является содержание тех ценностей, приобретение которых человек считает важным для себя. В зависимости от этого содержания счастье человека оказывается истинным или ложным, реальным или иллюзорным, возвышенным или низменным. Невозможность по объективным или субъективным причинам реализовать важные для данного человека ценностные установки может сделать его несчастным.
АВТОР: Русакова И.Б.