Несколько перфектов в одной системе

 

Равномаркированные результативы: вспомогательные глаголы

Равномаркированные, или эквиполентные, результативы используются для разграничения диатезных типов - причём в языках, где данное разграничение имеет различный характер: «эргативный» (языки Европы) и «номинативный» (японский язык).

Для истории целого ряда романских и германских языков Европы актуальна синонимия результативных конструкций, связанная с разграничением субъектно-переходного («посессивного») типа, с одной стороны, и одинаково кодируемых субъектного и объектного типов, с другой стороны. Она непосредственно диахронически продолжается на этапе превращения этих результативных конструкций в перфект (а отчасти затрагивает даже и еще более поздний период - утраты перфектной специфики и образования простого прошедшего).

Уже в позднем латинском (народной латыни), древневерхненемецком и древнеисландском языках имеет место подобная синонимия результативных конструкций. Если «бытийный» и «посессивный» результативы оказываются, как правило, дополнительно распределены (или близки к такому распределению), то последний представлен рядом синонимичных конструкций, включающим глаголы «иметь» и «держать» (в латинском), «иметь» и «обладать» (в древневерхненемецком), «доставать», «получать», «владеть» (в древнеисландском). «В народной латыни рядом с аналитическим пассивным перфектом появляется аналитический активный с глаголами «иметь», «держать», а затем (у интранзитивов) отчасти и с глаголом «быть»... Посессивный тип оказался ведущим в семантической эволюции перфекта: лат. просторечн.

Navem paratam habeo (или teneo)

«Имею (или держу) корабль приготовленным наготове», др.-в.-нем.

Wir habem (или eigum) managiu guot gisaztin

«Мы имеем много добра положенного (накопленного)» (=мы накопили много добра)» [Маслов 1983: 48].

Заметим, что в корпусе латинских памятников удивительным образом находится пример посессивного результатива, лексически точно соответствующий древневерхненемецкому примеру у Маслова. Тот и другой ярко подчеркивают сохранение лексического значения у глагола «иметь»:

Multa bona bene parta habemus (Plautus, Trin. 347)

«У нас есть много как следует накопленного добра» [Squartini, Bertinetto 2000:404].

Несмотря на использование в данном случае Ю. С. Масловым понятия «перфект», речь идёт о «статальном перфекте» в его терминологии, а именно результативе. Результативный тип данной конструкции доказывается, в частности, её соотношением с акциональными классами глаголов, в частности, предельных, или терминативов, то есть подразумевающих естественный предел действия (об этом классе глаголов см. [Петрухина 2000: 24]): «Первоначально были возможны только образования от предельных транзитивов» [Маслов 1983: 48], «Подавляющее большинство этих примеров связано с предельными глаголами» [Squartini, Bertinetto 2000: 405]. В работе [Abraham 1992] специально подчёркивается особая роль аспектуального класса глагола (Aktionsart) в образовании раннегерманских аналитических конструкций; диагностическим признаком ранней стадии грамматикализации является, по Абрахаму, именно взаимодействие аспектуального класса вспомогательного глагола с соответствующим параметром полнозначного. В [Carey 1994: 116] отмечено, что ограничение на аспектуальный класс глаголов имело место и в древнеанглийском: действительно, типичные глаголы состояния вроде witan знать встречаются в конструкции со вспомогательным иметь только начиная со среднеанглийского периода, когда указанная форма начала проявлять и иные признаки перфектной (а не просто результативной) семантики.

Относительно происхождения романских аналитических результативных конструкций нет единой точки зрения (некоторые ссылки на дискуссию вокруг этой проблематики см. [Squartini, Bertinetto 2000: 404]). На становление этой конструкции повлияли другие аналитические формы, существовавшие уже в классической латыни. В случае «посессивного» типа речь идёт об аналитической результативной конструкции, образуемой от глаголов с семантикой знания и понимания: cognitum habeo «я знаю», букв, «познанным имею»; в этой конструкции, между прочим, также наблюдалась синонимия, связанная с альтернативным выражением посессивности: помимо compertum habeo «я уверен» букв, «уверенно-известным имею» существовала и конструкция mihi compertum est «мне уверенно-известно есть» [ibid.: 405]. В случае «бытийного» типа результатива влияние оказывал хорошо известный латинский Perfectum Passivi, который представляет собой именно сочетание прошедшего времени со связкою «быть»; здесь особо важно то, что данная форма имела значение не только собственно пассива от переходных глаголов (occisus est «он убит/он был убит»), но и перфективного прошедшего времени от т. н. отложительных и полуотложительных глаголов (profectus sum «Я ушёл», букв, «ушедший есмь»). В [Tuttle 1986] показано, что в ранней народной латыни вспомогательное habere употреблялось со всеми переходными и некоторыми переходными глаголами, а также большинством рефлексисов, в то время как вспомогательное esse использовалось формами-наследницами латинских отложительных и полу отложительных глаголов (семантически - декаузативы, безличные пассивы и т. п.).

Подобное распределение «бытийной» и «посессивной» конструкций, кодирующих разные диатезные типы, характерно не только для раннесредневековых, но и для современных результативных конструкций в европейских языках. Ср. чрезвычайно показательный английский материал, приводимый в [Miller J. 2004: 239]: оказывается, судя по его примерам (интерпретация наша), что посессивный тип используется с переходными глаголами:

You have access to a vein gained and cardiac analysis done «Вы получили доступ к вене и сделали анализы сердца», а «экзистенциально-представляющая конструкция» с результативным причастием, вводящая ситуацию как новую», - выступает с непереходными и пассивными конструкциями:

there»s something fallen down the sink

«Что-то упало в раковину»

there»s one person injured in the explosion

«В результате взрыва пострадал один человек» [ibid.]

Распределение вспомогательных глаголов «иметь» и «быть» по типу переходности наиболее ярко проявляется уже на этапе превращения этих конструкций в перфект.

Формы глагола-связки «быть/находиться» (iru и аги) различают диатезные типы результативов в современном японском, где используется, в отличие от только что разобранных европейских примеров, номинативная стратегия: объектный результатив противопоставлен субъектному и субъектно - переходному [Холодович 1979: 142-155, Недялков, Яхонтов 1983: 16].

Что касается синонимии конкурирующих форм в пределах каждой из типичных для результатива конструкций, то среди раннесредневековых европейских языков она в наибольшей степени свойственна посессивной, будучи представлена в обеих - романской и германской - группах. В обоих случаях конструкция с глаголом «иметь» (habere, haben) представляет собой основной и немаркированный тип образования результатива, в то время как конструкции с маркированными синонимами («держать» - tenere и «обладать» - eigari) относительно редки: в латинских памятниках они «засвидетельствованы спорадически» [Pinkster 1987: 214, Squartini, Bertinetto 2000: 406]. Синонимия указанного типа устойчиво просуществовала, по-видимому, достаточно долго, после чего, практически синхронно моменту вступления данных форм в стадию перехода из результатива в перфект, уступила место либо, чаще, унификации, либо (в испанском языке) дифференциации конструкций. В германских языках конструкция с eigan совершенно вытеснена конструкцией с haben; при этом они, по крайней мере в ряде диалектов, прошли этап дополнительного распределения (так, по данным франкского диалекта - баварских и алеманских текстов - вспомогательный глагол haben употреблялся в единственном числе, a eigun во множественном: [Бенвенист 1960: 223]). Среди романских языков маркированная конструкция (а именно, с глаголами, восходящими к tenere) сохранилась только в иберийском ареале. В португальском языке перфект от глагола «держать», вступив в конкуренцию с синонимичным перфектом от глагола «иметь», вытеснил таковой. В испанском рассматриваемые две конструкции образовали оппозицию «перфект vs. результатив», в которой, впрочем, результатив от «держать» уже начинает приобретать перфектное значение; таким образом, синонимия восстанавливается [Squartini, Bertinetto 2000: 406-407]. Принципиально схожая ситуация имеется и в еврейско-иснанском языке (ладино), а также (возможно, под общим ареальным греческим влиянием) и в соседнем с ним македонском языке, где появилось нетипичное для славянских глагольных систем сосуществование вспомогательных глаголов «быть» и «иметь» в перфекте.

Синонимия посессивных по происхождению результативов регенерируется в тех же языках и на более новых стадиях грамматикализации. Так, она представлена в современном английском языке; они образованы при помощи старшей посессивной конструкции have и более новой have got:

I have the letter written

букв. «Я имею письмо написанным»

I»ve got the letter written

букв, «я получил письмо написанным»

В. Синонимия в пределах субъектно-объектного результатива

Синонимия в бытийном (субъектно-объектном) результативе характерна для раннего периода истории португальского языка (эпохи сущестовавания португальско-галисийского литературного языка, XIII в.). В это время конкурируют (и отчасти смешиваются) две парадигмы вспомогательного глагола, из которых одна восходит к латинскому esse «быть», а другая - к грамматикализованному глаголу положения sedere «сидеть», «который стал употребляться в расширительном смысле» [Вольф 1988: 56]. Эти формы сохранялись до XVI в. и ещё отмечаются тогдашними португальскими грамматистами.

Для истории раннего периода германских языков характерна, кроме того, и синонимия пассивов, один из которых впоследствии специализируется как результатив. Её возможно также анализировать и как синонимию объектных результативов, которые оба приняли пассивное значение. Как отмечают Недялков и Яхонтов, «есть, по-видимому, основания полагать, что не только в соотношении «результатив: перфект», но и в соотношении «результатив: пассив» исторически исходным был, скорее всего, результатив... Этот ход развития естествен, поскольку значение результатива более конкретно (точнее, у пассива вообще нет значения в прямом смысле слова)» [1983: 33]. Пассив со вспомогательным sein сохраняет результативное значение и в современном языке, а лексический источник вспомогательного werden - «становиться» - засвидетельствован у результативов [Bybee et al. 1994: 67-68]. Результативное значение и прямо отмечено для формы-предка немецкого werden + причастие, которая из значения «вступление в какое-л. состояние» [Гухман 1964: 162] достаточно рано развивает значения, с одной стороны, пассива, а с другой стороны, будущего времени. В таком случае перед нами также синхронная (квази) синонимия в объектном типе результатива. «До IX в. в немецком языке существовали аналитические формы, состоявшие из причастия II, согласуемого с подлежащим, и служебных глаголов wesan (=sein) и werdan (=werden). Первая, более древняя, форма представляла собой результатив, совмещенный с пассивом, вторая - пассив. Между обеими формами выражения пассива не было существенных смысловых различий... После IX в. появляется тенденция к использованию клагола werdan для образования презенса и претерита пассива, а глагола wesan - для перфекта (соответственно плюсквамперфекта) пассива или презенса (соответственно претерита) результатива» [Недялков 1983: 196]. Подробно данный феномен разбирается в работе [Гухман 1964]; в древненемецкой письменности отмечается «отсутствие отработанной системы конструкций, передающих разные временные и видовые оттенки латинского страдательного залога» [с. 149], а формы с werdan и wesan свободно варьируются в пределах одной фразы. Аналогичное соотношение наблюдается между тремя (а не двумя) конкурирующими конструкциями - со вспомогательными wesan, Ьёоп и weordan - в древнеанглийском (там же: 149- 150, 183 и след.). Установление семантического разграничения между результативом и «акциональным» пассивом намечается, впрочем, уже в первых древненемецких и древнеанглийских памятниках, но вполне оформляется уже в более поздний период. Впрочем, Вернер Абрахам [Abraham 1992: 3-4] утверждает, что уже в древнейших германских памятниках имеются аспектуальные ограничения на употребление данных форм, а именно, пассив на werdan не встречается с непредельными «нетерминативными» глаголами.

В древних скандинавских языках (причём, по-видимому, в том числе и на этапе приобретения результативной конструкцией собственно перфектного значения) засвидетельствована интенсивная конкуренция нескольких перфектных конструкций, образующихся при помощи длинного ряда грамматикализующихся глаголов. В древнеисландском, помимо vesa «быть» [см. подробный анализ этой формы как результатива - «медиального (инактивного) сказуемого» - в Гухман 1964: 152-161] и hafa «иметь», которые сохранились как показатели результатива и/или перфекта и в более поздний период, это geta «доставать», vinna «добывать», «осуществлять», «получать», eiga «владеть», lata «позволять», gerva «делать», гада «предпринимать», например, с глаголом lata:

Ok hann har5an let Hunding veginn [Стеблин-Каменский 1953: 231]

«И он убил сурового Хундинга»

Как видим, здесь (в отличие от романских языков и древневерхненемецкого) представлены не только посессивный и бытийный тип, но и глаголы с каузативным значением: «делать», «позволять», «предпринимать»; этот третий тип, однако, не сохранился в современных скандинавских языках ни в результативном, ни тем более в перфектном значении.

В связи с этим М. И. Стеблин-Каменский делает замечание, которое верно не только по отношению к скандинавским языкам: «Употребление многих глаголов в той же грамматической функции свидетельствует о том, что сама грамматическая форма - т. е. перфект - ещё окончательно не выработалась» [там же]. Действительно, дальнейшая история скандинавского перфекта характеризуется процессом специализации вспомогательного глагола - в сторону унификации глагола «быть».

Синонимия суффиксов результатива

В халха-монгольском языке, согласно [Дугарова, Яхонтова 1983], субъектный результатив представлен несколькими синонимичными показателями, причем дистрибуция их не совпадает. Для шестидесяти непереходных глаголов на -р, имеющие соответствующие каузативы на -л, прилагательные со значением субъектного результатива образуются при помощи суффикса -хай:

ялз-р-ах «гнить» -ялх-л-ах «гноить» -ялза-р-хай «сгнивший»

Для примерно двадцати глаголов субъектный результатив образуется при помощи другого суффикса -нхай; некоторые из этих глаголов принадлежат к другому морфологическому классу, а именно «к глагольным основам, не кончающимся на -р, или к таким, в которых -р не чередуется с -л» [там же: 90]:

тур-ax «худеть» - тура-нхай «тощий».

Но некоторые из этих глаголов принадлежат к тому же множеству лексем, от которых образуется субъективный результатив на -хай; результативы на -нхай и на -хай от этих глаголов «имеют то же значение»:

зад-р-ах «развязываться» - зад-ра-нхай «развязанный» - зада-р-хай «развязанный».

Существует и третий показатель субъектного результатива - -мал; синхронно соответствующие формы часто рассматриваются как «отглагольные прилагательные»; они «как правило, употребляются атрибутивно, хотя могут быть и сказуемым» [Дугарова, Яхонтова 1983: 94]. Исторически они ближе к собственно глагольной парадигме: «считается, что первоначально это был суффикс прошедшего времени со значением результата действия». Данный показатель обслуживает и субъектный, и объектный результативы:

алт-дах «золотить» - алтад-мал «позолоченный» хали-х «выходить из берегов» -хали-мал «вышедший из берегов».

Наконец, четвёртым способом передать результативность является причастие прошедшего времени -сан; со связкой оно служит для образования перфекта, а в адъективном употреблении означает состояние. И снова мы сталкиваемся с близкой дистрибуцией показателей: «Атрибутивное причастие может употребляться в тех же контекстах, что и отглагольно прилагательное, ср.:

Буян нялх хурганы пунзэпд оронгуутаа дагтарш-сан хэвтрийг ургэлжлуулэн ховхолж охлэв

«Как только Буян вошёл в сарай новорождённых ягнят, [он] начал сдирать затвердевшую подстилку»

Тор, алчуураа хамраа таглаад дагтарш-мал хэвтрийг онгилж байснаа... «Она, заткнув нос платком, срывала затвердевшую подстилку».

Синонимия показателей результатива в близкородственном халха-монгольскому бурятском языке отмечена в [Bybee et al. 1994]; здесь эти формы находятся в отношении дополнительного распределения.

Полисемия перфекта. Вопрос о «синонимичности» перфекта и результатива.

Перфект - грамматическое значение, которому «повезло» в смысле типологического описания более других. Хорошо представленный в европейских языках (a Present Perfect в английском языке, - по крайней мере, в литературном британском его варианте, - претендует на наибольшую близость к прототипическому набору свойств перфекта), он уже к началу 1980-х стал предметом значительной типологической литературы. Это первая граммема, для описания которой построена семантическая карта [Anderson L. 1982]. Вместе с тем далеко не все проблемы, связанные с данной категорией, остаются всесторонне исследованными.

Для оценки соотношения перфекта с другими грамматическими показателями - ив частности, отношений синонимии и квазисинонимии, в которые он может вступать в глагольной системе - важно подробно остановиться на типологически устойчивом множестве его употреблений и на проблеме того, какое именно из них считать базовым.

Основным значением перфекта чаще всего считают трудноопределимую «продолжающуюся релевантность» («текущую релевантность») некоторой предыдущей ситуации в момент речи. Важнейшие работы, где используется это понятие: [McCawley 1971], [Comrie 1976: 52]: «the continuous present relevance of a past situation», [McCoard 1978: 64] (попытка исчисления составляющих «текущей релевантности»; автор выделяет «current relevance theory» в качестве отдельного направления, хотя сам придерживается другой теории), [Anderson L. 1982: 230]: «current relevance of an anterior (earlier) event»; [Li, Thompson, Thompson 1982]: «currently relevant state», [Bybee, Dahl 1989:55], [Маслов 1990]: «действие, событие, состояние прошлого, чем-либо важное для настоящего», [Bybee et al. 1994: 61]: «a past action with current relevance». Нередко отмечалась субъективность и не фальсифицируемость этого понятия (ср. прежде всего работу [Klein 1992]; с этой точкой зрения солидаризируются такие крупные типологи, как П.-М. Бертинетто и М. Сквартини [Squartini, Bertinetto 2000: 414]; впрочем, они признают, что понятие «текущей релевантности» «полезно на уровне описания, несмотря на теоретические проблемы, которое оно ставит» [ibid.: 430]). В важной работе 2000 г. Э. Даль и Е. Хедин предлагают рассматривать понятие «текущей релевантности» прагматически. «Если применять понятие «текущей релевантности» [к английскому предложению А bank has been robbed «Банк ограбили»], то это в первую очередь означает не то, что имеет место непосредственный результат события, а скорее, что событие имеет те или иные эхо-последствия (отзвуки, repercussions) для участников ситуации коммуникации» [Dahl, Hedin 2000: 391-392]; соответственно, говорящий не просто сообщает слушающему о том, что произошло то или иное событие или наступило то или иное состояние, а желает, чтобы тот «сделал из этого вывод о том, что [ограбление банка] представляет некоторое значение для него» [ibid.: 391]. Та же метафора использована независимо от Даля и Хедин В. А. Плунгяном: «таким образом, в целом перфект можно охарактеризовать как «ослабленный результатив», описывающий не конкретное, лексикографически детерминированное состояние, возникшее в результате завершения действия, а любой (пусть даже косвенный) результат ситуации, релевантный в последующий момент (обычно в момент речи) - так сказать, любое эхо ранее имевшей место ситуации, если это эхо ещё звучит в тот момент, когда говорящий описывает ситуацию» [2000: 299].

В частном случае, тем не менее, это «прагматическое последствие» может представать именно и только как непосредственный результат: перед нами в таком случае употребление перфекта «результативный перфект», совпадающее с базовым употреблением результатива («статальный перфект» в понимании Ю. С. Маслова [1983: 44], [1990]). В [Comrie 1976: 56] такое употребление усваивается перфекту как основное либо одно из основных («состояние в настоящем времени упоминается как результат некоторой ситуации в прошедшем»); в этой работе еще не проведена терминологическая граница между перфектом и результативом. Хорошо известно, что языки, где есть как перфект, так и результатив, в определённых кон текстах допускают их взаимозаменяемость. «Нередки случаи, когда формально различающиеся результатив и пассив «конкурируют», т. е. допускают взаимозаменяемость в определённых контекстах при незначительном смысловом изменении. Особенно часто это бывает при наличии форм пассива в перфекте, поскольку перфект пассива обычно имплицирует презенс результатива» [Недялков, Яхонтов 1983: 31]); такое соотношение характерно, например, для немецкого, армянского или чукотского; ср. также выше пример английского перфекта пассива из работы Даля и Хедин. Встаёт, таким образом, вопрос о том, нельзя ли рассматривать перфект и результатив как «квазисинонимичные глагольные формы» в понимании нашей работы (как синонимичные нередко интерпретируются, например, результатив и перфект в корейском языке [Lee 2003]).

На наш взгляд, существуют весомые аргументы в поддержку точки зрения, согласно которой результативное значение не является для перфекта базовым, что это по природе своей именно «ослабленный результатив». Достаточно сильный семантический контраст между перфектом и результативом представлен в большом количестве языков мира, где тот и другой имеются ([Недялков, Яхонтов 1983: 26-30]). То, что результативное значение перфекта (в том случае, когда перфект происходит из результативной конструкции) диахронически старше, не означает, что оно непременно должно считаться прототипическим и базовым. «В той степени, в которой грамматикализация влечёт сдвиги в семантике большие, чем просто „семантическое выветривание», прототип грамматического показателя может меняться. Разумно считать, что английский вспомогательный глагол will ныне уже имеет иной прототип, нежели его источник, германское willan «хотеть» [Dahl 2000: 10].

Кроме того, есть сомнения и в том, следует ли вообще считать семантику результатива и семантику так называемых «результативных употреблений» перфекта вполне тождественной. Так, несочетаемость перфектов (в отличие от результативов) в каком бы то ни было контексте с наречиями со значением «всё ещё» свойственна практически всем системам, где имеется то и другое. Впервые это свойство продемонстрировано Недялковым и Яхонтовым [1983: 12]. Э. Даль [1985: 134] показывает это на примере шведского языка: так, предложения:

Han ar bortrest

«Он ушёл» (результатив)

и

Han har rest bort

«Он ушёл» (перфект), могут оба интерпретироваться как передающие ситуацию «Он ушёл, и его сейчас здесь нет». Тем не менее, только результатив допускает добавление наречия fortfarande «всё ещё»; в случае с перфектом наречие неграмматично. Разница между перфектом (в данном употреблении) и результативом, согласно Далю, заключается в том, что «перфект фокусирует большее внимание на событии, а не на состоянии». Если перфект и передаёт «результат» некоторой ситуации, то это слово следует понимать в более широком смысле, чем конкретное изменение состояния, подразумеваемое результативом: «в широком смысле всё, что вызвано некоторым событием, можно назвать результатом этого события... например, если человек умер, то результат этого в узком смысле заключается в том, что он мёртв, но результат в широком смысле включает, например, то, что его родственники опечалены» [ibid.: 134-135]. В отличие от результатива, который передаёт одно и только одно состояние, чётко задаваемое лексическим значением глагола, перфект может передавать неопределённое непредсказуемое множество прагматических «эхо-последствий» (repercussions), зависящих, в частности, от конкретной коммуникативной ситуации [Dahl, Hedin 2000: 392]. Таким образом, Э.Даль полагает, что употребления перфекта, на первый взгляд совпадающие с результативом, не являются особым классом употреблений данной формы, а лишь внешним совпадением подразумеваемых ситуаций. Перфект передаёт прагматический «результат в широком смысле», последствия, результатив - состояние, непосредственно наступающее вследствие события в прошлом. О различии «результата» и «последствий» с логико-философской точки зрения писал, например, Г. X. фон Вригг; аспектологический комментарий к этому разграничению см. в [Петрухина 2000: 56].

Из данного разграничения следуют также хорошо известные следствия относительно лексической сочетаемости названных показателей: действительно, результатив и перфект по-разному взаимодействуют с семантическим классом глагола (параметром акциональности), в частности, сочетаемость с непредельными глаголами обычно свойственна только первому, но не второму [Bybee et al. 1994: 68-69, Dahl, Hedin 2000, Lindstedt 2000: 368]. Таким образом, результатив и перфект - всё же не две синонимичные формы, а, в лучшем случае, формы с пересекающимся множеством употреблений.

Иногда перфект трактуется как граммема относительного времени (таксиса), выражающая предшествование по отношению к точке отсчёта, совпадающей с моментом речи. Английский перфект (Present Perfect) уже в классической работе [Reichenbach 1947: 297], посвященной, в частности, анализу таксиса, назван «преднастоящим» - Anterior Present; ср. также [Маслов 1983: 45]: «акциональный презентный перфект, например англ. Present Perfect, есть „преднастоящее». Против этой трактовки возражает Б. Комри [1985: 65, 78-79], не допускающий для абсолютно-относительного времени совпадение точки отсчёта и момента речи; её несколько иначе, чем Рейхенбах, защищает Р. Салки [Salkie 1989], отводя также некоторые структурные и морфологические аргументы Комри; сторонником гипотезы о «темпорализации перфекта» является также В. Клайн [Klein 1992]. Чаще, однако, таксисное значение перфекта (по крайней мере английского) рассматривается как небазовое, производное; согласно [Anderson L. 1982], оно выступает лишь в составе плюсквамперфекта (Past Perfect) и предбудущего (Future Perfect); такого же мнения придерживался Ю. С. Маслов («таксисное значение перфекта развивается на базе видового как значение хронологического предшествия действия - первоначально состоянию, а затем вообще какому-либо моменту, лежащему вне отрезка времени, занятого данным действием», [Маслов 1984/2004: 55]).

Перфект располагает также рядом дополнительных значений, так или иначе связанных с базовым - прагматической актуальностью действия в прошедшем. Наличие по крайней мере одного из таких значений свойственно практически всем известным перфектным грамматическим показателям; в работе [Lindstedt 2000: 378] выдвинута даже гипотеза о том, что полисемия перфекта является универсалией.

Последующие три употребления (самостоятельный статус третьего, впрочем, нередко ставится под сомнение) выделены как свойственные английскому перфекту в [McCawley 1971, Comrie 1976: 56]; в [Dahl 1985] показано, что они представлены у перфектов также и в других языках мира (английские примеры даются в соответствии с типологическим вопросником из [Dahl 1985: 132-133]):

- экспериенциальное значение («данная ситуация осуществилась по крайней мере один раз в прошлом, что привело к нынешнему положению вещей» [Comrie 1976: 58], или, в несколько более узком понимании, «агенсу приписываются некоторые качества или некоторые знания в связи с прошлым опытом» [Bybee et al. 1994: 62]), ср. англ. Have you ever met my brother? «Видал (встречал) ли ты [когда-нибудь] моего брата?» перфект «постоянной ситуации», начавшейся в некоторый момент в прошлом и продолжающийся и в настоящий момент, ср. англ. My son has been coughing for an hour «Мой сын кашляет уже час» (перфект прогрессива) [Comrie 1976: 60]

- перфект сообщения о недавнем событии, т. н. «перфект свежих новостей», ср. англ. The king has arrived! «[К нам] приехал король!». Значение впервые обособлено в [McCawley 1971]; впрочем, результаты исследования Даля и Хедин [Dahl, Hedin 2000: 385-386; там же и ссылки на острую дискуссию вокруг проблемы существования данного «типа перфекта»] показывают, что употребление перфекта в таких контекстах диктуется не только статусом «свежих новостей», но и некоторыми другими прагматическими факторами.

Кроме того, достаточно широко представлено у перфектов в языках мира также эвиденциальное («заглазное», «пересказывательное» значение), связанное с изложением информации «из вторых рук» (и зачастую снятием с себя ответственности за неё) [Dahl 1985: 150]. В терминологии Э. Даля это «перфект- цитатив (quotative)» [1985: 130-131]; обычным путём диахронического развития является утрата такой формой собственно перфектного значения и специализация её на выражении эвиденциальности - особой семантической зоны, стоящей близко к модальности ([Chafe, Nichols (ed.) 1986, Willett 1988]). Перфекты с эвиденциальным дополнительным значением отражают начальную стадию этого процесса [Dahl 1985: 152]. Обычно считается, что в качестве «моста» между значением «текущей релевантности» и эвиденциальной зоной выступают контексты с «инферентивным» значением, т. е. воплощающие «дедуктивное» умозаключение на основании видимых последствий. Подобные употребления перфекта представлены и в языках, где эвиденциальность не грамматикализована, например, в шведском: - Tjuven har kommit in genom det har fonstret - «Bop[, должно быть,] проник в комнату через это окно» [Lindstedt 2000: 376] или в немецком (непосредственно наблюдаемые факты передаются претеритом; в первом случае в зависимом предложении автоматически употреблён перфект конъюнктива - букв, «можно было заключить, что...»):

- Aus dem Blut auf der Lehne des Sessels konnte man schlieBen, er habe sitzend vor dem Schreibtische die That vollbracht dann ist er herunter gesunken, hat sich convulsivisch um den Stuhl herum gewalzt. Er lag gegen das Fenster entkraftet auf dem Riicken, war in volliger Kleidung, gestiefelt, im blauen Frack mit gelber Weste. (Гёте, «Страдания юного Вертера»: Шендельс 1970: 100).

«Судя по тому, что на спинке кресла была кровь, стрелял он (букв. совершил дело), сидя за столом, а потом соскользнул на пол и бился в судорогах возле кресла. Он лежал, обессилев, на спине, головой к окну, одетый, в сапогах, в синем фраке и желтом жилете» (перевод Н. Касаткиной).

Данные не-базовые употребления перфекта, как мы увидим, участвуют в квазисинонимических отношениях, в которые вступают несколько перфектных форм в рамках одной системы.

Диахронические свойства перфекта. Семантическая нестабильность перфекта как типа грамматических показателей.

Лексические источники грамматического показателя перфекта обычно входят в состав аналитической конструкции в качестве вспомогательного глагола; действительно, в языках мира перфект крайне редко выражается синтетически (важное исключение - древний индоевропейский перфект, например, в древнегреческом и санскрите: [Lindstedt 2000: 368]). Согласно [Bybee, Dahl 1989: 67-68] и [Bybee et al. 1994: 56-57], в тех случаях, когда перфект происходит из результатива, лексическим источником служат глаголы «иметь» (посессивная конструкция) или «быть» (связка). В тех случаях, когда предшественником перфекта на пути грамматикализации является видовой показатель комплетива, это глагол «заканчивать»; кроме того, в роли диахронических источников перфекта непосредственно выступают наречия типа «уже» и глаголы движения: «приходить (приходить откуда-л.)» и «идти». Практически все эти источники (в том или ином сочетании) выступают в качестве альтернативных путей грамматикализации синонимичных форм перфекта в конкретных языках.

Хорошо известны также и пути дальнейшей эволюции перфекта после утраты специфической семантики «текущей релевантности»: это превращение в форму прошедшего времени совершенного вида (т.н. «перфективного прошедшего» или «аориста») либо в форму прошедшего времени без видовых ограничений, т. н. претерита, а также в чисто овиденциальные показатели.

Как мы уже видели, значения всех этих показателей и входят в типологически устойчивую и практически универсальную полисемию перфекта в языках мира. Действительно, характерной чертой перфекта на шкале диахронической эволюции является нестабильность и размытость его «границ»; он далеко не всегда достаточно чётко отграничен семантически как от своих «предшественников» - результатива и комплетива - так и от своих «преемников» - претерита и эвиденциального показателя. Согласно Й. Линдстедту, собственно перфект - то есть форма, передающая прагматическую «текущую релевантность» - это «не только функция, но и точка пересечения» путей грамматикализации; им предложена следующая смелая метафора: «каждый конкретный перфектный показатель лишь проходит эту точку пересечения; или же „хвост» его еще торчит в результативе, или же „голова» уже касается новых аспектуальных, временных или эвиденциальных значений» (still having its tail in resultative, or pushing its head towards new aspectual, temporal or evidential meanings) [Lindstedt 2000: 379].

Нередок случай превращения перфекта в показатель с «пустой серединой» по Далю ([Dahl 2000: 10], утративший базовое значение, но сохранивший некоторые периферийные, а именно экспериенциальное и/или «продолжающейся ситуации». Это явление засвидетельствовано у некоторых перфектов в языках мира, в частности, в американском английском и болгарском [Lindstedt 2000], новогреческом [Dahl, Hedin 2000: 395-398], некоторых иберо-романских языках - португальском, галисийском, нескольких вариантах испанского в Латинской Америке [Squartini, Bertinetto 2000: 408-413], а кроме того, в итальянских диалектах Сицилии [ibid. 413- 414], что иногда «связывается с влиянием временной системы греческого языка» [Челышева 2001: 144], впрочем, не исключено и испанское влияние (испанское владычество в Королевстве Обеих Сицилий пришло на смену византийскому).

Особо отметим такую возможность диахронического развития перфектной формы (выделенное, в частности, в [Miller J. 2004]) на материале устных разновидностей современного английского), как «расщепление» её на несколько форм, выражающих различные значения из прототипической полисемии перфектного показателя. Так, Миллер утверждает, что в современном английском степень приемлемости перфекта без уточняющего наречия типа just «только что», yet «ещё, до сих пор», ever «когда-нибудь» падает: предложения вида Не has knocked on the door «Он постучал в дверь» начинают звучать для носителей необычно, а приемлемость таких предложений повышается в контекстах, эксплицирующих значения: Have your ever hiccoughed? «Икал ли ты когда-нибудь?» (экспериенциал), Не has just knocked on the door «Он только что постучал в дверь» («текущая релевантность», «свежие новости»). Само по себе употребление по отношению к перфекту показателей точного времени, особенно связанных с моментом речи, отнюдь не свидетельствует о непременной утрате перфектного значения (ср. полемичную по отношению к подходу Миллера работу [Ландер 2002]). Однако приемлемость перфекта только со специфическими показателями означает фактически грамматикализацию этих показателей и формальное разграничение нескольких значений, ранее свойственных единой перфектной форме, тем более что в разговорном английском растёт количество употреблений этих грамматикализованных показателей уже не с перфектом, а с простым прошедшим [Miller J. 2004: 235-239].

Указанные свойства перфекта делают его формой, в очень ограниченной степени проницаемой для синхронной синонимии. Действительно, при диахронической нестабильности перфекта и его устойчивой полисемии две формы с базовым значением «текущей релевантности», оказавшиеся одновременно в глагольной системе, располагают широким пространством возможностей для ликвидации синонимии и специализации каждой из них на одном из вторичных значений; «демаркационные линии», по [Dahl 2004] проводятся между конкурирующими моделями, одна из которых становится, например зкспериенциальной, другая - показателем «продолженной ситуации» и т. п.). Другим вариантом ликвидации синонимии перфектов может быть слияние через отношение лексического дополнительного распределения (одни глаголы используют одну перфектную конструкцию, другие - другую). И та, и другая возможность, как мы покажем, представлены в языках мира. Однако в высшей степени показательно, что даже и вторая возможность - дополнительное распределение - оказывается недопустимой для глагольных систем, где у этой формы долго сохраняется собственно перфектная семантика: происходит обобщение одного из двух вспомогательных глаголов (именно такова была схема развития подобного распределения в ареально и хронологически независимых друг от друга «перфектах европейского побережья»).

Таким образом, исследование синонимии перфектов в глагольной системе сильнее, чем в случае какого-либо ещё грамматического показателя, связано с диахронической судьбой подобных систем. В целом ряде случаев мы имеем дело уже с остаточными системами, где либо о синонимии без сильных оговорок уже говорить не приходится, либо уже один (или оба) перфекта перестают быть перфектами в собственном смысле слова. Но и в таких системах возможно возникновение вторичной синонимии: либо нарушается дополнительное распределение (случай раннего новоанглийского и отчасти норвежского языков), либо два перфекта «догоняют» друг друга уже в качестве иного типа грамматических показателей - в частности, простого прошедшего.

Тенденция к дополнительному распределению таких форм сказывается, по-видимому, уже на очень раннем этапе грамматикализации. Так, в [Tagliamonte 2000] анализируются перфектные формы в разновидности английского языка, распространённой в языковом анклаве Самана (Доминиканская Республика): здесь, помимо совпадающей со стандартной английской конструкции «have + причастие» представлен целый ряд перфектоидных форм, таких, как причастие прошедшего времени без вспомогательного глагола, застывшие причастные формы been (she been married «она вышла замуж») и done (I done been to Miami «Я бывал в Майами»), неизменяемые глагольные основы (/ never like the city «Я никогда не любил город [и сейчас не люблю]»). С. Тальямонте считает, что синхронно наблюдаемые в «саманском английском» формы отражают пространство возможностей, предшествующее специализации /гаге-конструкции как показателя перфекта. Тем не менее, между этими показателями устанавливается дополнительное распределение лексического характера, а кроме того, происходит их семантизация, связанная с временной дистанцией (таким образом, «перфекты» превращаются в показатели близкого и отдалённого прошлого: [Miller J. 2004: 233]).

Дополнительное распределение в зависимости от переходности и аспектуального типа: перфекты центральноевропейского ареала и их типологические параллели

В целом ряде языков Центральной Европы представлен феномен лексикализованного «выбора вспомогательного глагола» (auxiliary selection) при образовании аналитического перфекта (исторически продолжающего результатив и различные «диатезные типы» результатива). В свою очередь, эта форма на нынешнем этапе развития указанных языков приобретает значение аориста (или, в языках без аспектуального противопоставления, претерита). Действительно, ареал языков, в которых до сего времени сохраняется дополнительное распределение вспомогательных глаголов, замечательным образом коррелирует с центрально европейским ареалом языков, утративших или утрачивающих перфект как самостоятельную категорию ([Abraham 1999: 15], [Thieroff 2000]; сами авторы цитируемых работ не делают этого вывода); к рассмотрению причин такой корреляции мы обратимся ниже. Только один язык с лексическим выбором вспомогательного глагола в перфекте - а именно нидерландский - согласно некоторым описаниям, в то же время сохраняет и семантику этой формы; тем не менее, есть данные, согласно которым процесс утраты старого претерита и экспансии в претеритную зону перфектной формы и в этом языке уже начался.

Таким образом, явление, о котором сейчас пойдёт речь, в той или иной мере свойственно истории целых трёх сменяющих друг друга типов грамматических показателей, а именно, результатива, перфекта и перфектива/претерита. Кроме того, именно у форм перфекта (причём, скорее всего, не имеющих результативного происхождения) обнаруживается аналогичное распределение в старояпонском.

Данный тип соотношения форм в глагольной системе находится на периферии явления синонимии глагольных показателей. Действительно, вспомогательные глаголы, несмотря на семантическое их тождество, обнаруживают дополнительное распределение и, следовательно, могут рассматриваться как алломорфы одного и того же показателя. Ср. решение Эстена Даля не учитывать подобные пары как две разные «категории» [Dahl 1985: 53] и тем самым отступить в данной точке от используемого в его исследовании принципа «поверхностного анализа». В то же время рассматриваемая картина представляет собой результат параллельной грамматикализации и объединения в одном грамматическом значении различных результативных конструкций и, следовательно, представляет интерес с точки зрения феномена «наслаивания» в понимании Хоппера и Траугот. Кроме того, такое соотношение не является диахронически устойчивым; в конкретных языках возможна конкуренция вспомогательных глаголов для тех или иных лексем или их классов, вплоть до того, что дополнительное распределение сменяется периодом (квази)синонимии обоих типов перфекта, которому на смену, в свою очередь, приходит новый тип распределения.

В европейских языках отмечена «высокая частотность... перфектов типа habeo, то есть образованных из конструкции с участием переходного глагола обладания. Данный тип практически не засвидетельствован за пределами Европы» [Dahl 2000: 21].

Исторически перфекты с глаголами «быть» и «иметь» (в иберо-романских языках - также «держать») восходят к конкурирующим в поздней латыни и в германских языках того же или несколько более позднего периода (древневерхненемецком и древнеисландском) результативным конструкциям. Уже на этом этапе произошло резкое ограничение пространства возможностей выбора среди возможных вспомогательных глаголов: по мере грамматикализации перфекта значительное количество глаголов, ранее выступавших в роли показателей результативного значения, «отсеялись».

В процессе превращения в перфект романская результативная конструкция претерпела следующие формальные изменения: «а) совпадение подлежащего спрягаемого глагола и подлежащего перфектного причастия... стало обязательным; б) перфектное причастие стало частью глагола и проявило тенденцию к утрате согласования в роде и числе с прямым дополнением, в то время как порядок спрягаемого глагола и перфектного причастия всё сильнее закреплялся и вводились сильные ограничения на тип синтаксических составляющих, которые могли вклиниваться между тем и другим; в) наконец, спрягаемый глагол утратил лексическое значение и стал настоящим вспомогательным глаголом» [Squartini, Bertinetto 2000: 405]. То же отмечается и в скандинавских языках: «Поскольку причастие превратилось в составную часть сложной глагольной формы, это согласование становилось излишним и причастие всё чаще принимало несогласуемую форму среднего рода, т. е. становилось тем, что в скандинавских языках называется «супином»... в шведском языке причастие второе и формально дифференцировалось от супина» [Стеблин-Каменский 1953: 229].

«В конструкциях этого типа довольно рано развивается акциональное значение; согласование причастия с дополнением, а затем и само дополнение перестаёт быть необходимым; позже в составе конструкции становятся возможными причастия непредельных и образуемые ad hoc причастия интранзитивных глаголов. В ряде языков - французском, итальянском, немецком, голландском, датском, норвежском - поссессивный тип сосуществует с «бытийным» (со всп. гл. «быть»), в других - испанском, португальском, румынском, английском, шведском - он становится со временем единственной регулярной разновидностью перфекта» [Маслов 1983: 48].

Наиболее яркая черта европейских результативных конструкций на стадии их превращения в перфектные - и позже, в ходе их истории уже как перфекта - установление параллелизма между перфектными конструкциями с «иметь» и «быть» и определение чётких классов глаголов, образующих перфект при помощи того или иного вспомогательного глагола, - тем самым создаётся дополнительное распределение «посессивного» и «результативного» типов. Это отмечено, в частности, Э. Бенвенистом [1960: 216-217]: «В тех языках, которые используют в качестве вспомогательных глаголов одновременно и «иметь» и «быть», параллелизм их употребления является фактом огромной важности.... Нет никакой необходимости в существовании двух вспомогательных глаголов, в языках может существовать и один вспомогательный глагол. Но даже там, где используются два вспомогательных глагола, нагрузка между ними может распределяться очень неравномерно, как, например, во французском языке, где etre употребляется лишь с десятком глаголов, a avoir - со всеми остальными. Поэтому, рассматривая языки, в которых глагол образует свои формы с помощью вспомогательного глагола - «иметь» или «быть», в разных случаях по-разному - следует остановиться на конвергенции «иметь» и «быть» при образовании перфекта». Как увидим, «конвергенция», отмеченная Бенвенистом, в части языков находит отражение не только в системном параллелизме конструкций, но и в объединении их в универсальный показатель выражения перфектного значения.

Как правило, глагол «быть» используется при образовании перфекта (а также плюсквамперфекта и предбудущего; далее это специально не оговаривается) от части непереходных глаголов; глагол «иметь» выступает в перфекте остальных переходных глаголов и всех переходных (хотя в этом последнем пункте имеются примечательные исключения). Детали указанного соотношения варьируют в зависимости от конкретного языка.

К современным европейским языкам с лексически обусловленным выбором вспомогательного глагола относятся следующие: итальянский (литературный и северные говоры), французский, немецкий (включая сюда и южно-немецкие, и швейцарско-немецкий диалект), ретороманский, нидерландский, идиш. В датском языке, с нашей точки зрения, система выбора вспомогательного глагола уже находится в стадии разрушения.

Существует ряд работ, посвященных определению семантических и синтаксических условий, определяющих выбор вспомогательного глагола в том или ином конкретном языке. Практически во всех европейских языках, где представлен такой выбор, граница между «быть» и «иметь» проходит внутри множества непереходных глаголов; впрочем, имеются языки (нидерландский, немецкий), где некоторые переходные глаголы также используют конструкцию с «быть». В литературе, посвященной проблеме чёткого определения этой границы, конкурируют два подхода: семантический и синтаксический.

В работах приверженцев синтаксического подхода используются введённые Д. Перлмуттером [1978] в рамках генеративистской синтаксической теории «реляционной грамматики» (Relational Grammar) термины «неэргативность» и «неаккузативность». Эти термины указывают на некоторый «пучок» синтаксических свойств определённых классов непереходных глаголов. В общих чертах, «субъект неаккузативных глаголов ведёт себя, как прямой объект переходных глаголов, в то время как субъект неэргативных глаголов ведёт себя как субъект переходных» [Keller, Sorace 2003: 57]; с формально-описательной стороны из этого следует, что так называемый «внешний субъект» неаккузативного глагола на более глубинном уровне является объектом. Соответствующие диагностические контексты, вообще говоря, различны в разных языках (их исчислению посвящена работа [Levin, Rappaport Hovav 1995]). В частности, в языках с безличным пассивом неаккузативные глаголы не могут подвергаться этой трансформации.

Как в статьях, специально посвященных проблематике выбора вспомогательного глагола ([Burzio 1981, 1986], [Hoekstra 1998], [Sorace 2000], [Bentley, Eythorsson 2004]), так и, например, в упоминавшейся обобщающей монографии о понятии «неаккузативности» [Levin, Rappaport Hovav 1995], утверждается, что в европейских языках (по крайней мере, некоторых) данные понятия коррелируют, а именно, синтаксически «неаккузативные» глаголы употребляются с вспомогательным непереходным «быть», а синтаксически «неэргативные» - с вспомогательным переходным «иметь». Ближе всего к идеалу этого соответствия считается положение дел в литературном итальянском (начиная уже с работ Бурцио, выполненных в рамках генеративной теории управления и связывания и восходящих к защищенной в MIT диссертации); ср. в [Squartini, Bertinetto 2000: 428]: «особо интересен случай итальянского языка, в котором esse употребляется только с неаккузативными глаголами» (примеры из [Burzio 1986]):

Но comprato un libro. (переходный)

«Я купил книгу»

Giovanni ha telefonato. («неэргативный»)

« Джованни позвонил»

Giovanni ё caduto («неаккузативный»)

«Джованни упал»

II figlio ё amato dalla madre. (пассив)

«Сын любим матерью»

Однако материал конкретных языков (в том числе и итальянского в его истории [Cennamo 2002] и особенно в современных диалектах [Tuttle 1986]) сплошь и рядом обнаруживает отклонение от этого принципа, что вынуждает исследователей модифицировать самый принцип; собственно, в свете идеи «расщепления» класса непереходных глаголов по признаку «неаккузативности» требует какого-то объяснения хотя бы уже существование в нидерландском или немецком переходных глаголов, допускающих конструкцию с «быть». В работах [Sorace 2000], [Keller, Sorace 2003] в связи с наблюдаемой картиной распределения вспомогательных глаголов в Европе предлагаются более гибкая «иерархия аспектуальных/тематических типов глагола» и корректировки к «гипотезе неаккузативности» Перлмуттера. В работе [Bentley, Eythorsson 2004] утверждается, что «неаккузативность определяется некоторым семантическим понятием, которое содержит центр и периферию» - соответственно, различные языки по-разному трактуют эту периферию и относят конкретные глаголы к тому или иному классу. Корреляция семантических параметров с синтаксическими свойствами имеется, но определение самих этих свойств во многом зависит от наблюдаемой стратегии выбора глагола, что создаёт очевидный логический круг; кроме того, последовательный «пучок» этих параметров выделяется не всегда.

Наряду с этим подходом, существует и иной, ориентированный прежде всего на лексическую семантику (и опирающийся, в частности, на традиции описательных грамматик, что с полемической точки зрения подчёркнуто, например, в [Hoekstra 1998]); он принят в работах [Van Valin 1990], [Dowty 1991], [Zaenen 1993], [Lieber and Baayen 1997], [Diedrichsen 2002], [Aranovich 2003], [Washio 2004]. Соответствующие авторы подчёркивают непоследовательность соответствия данного параметра (может быть, кроме как в итальянском языке) синтаксическим критериям «неаккузативности», например, в [Aranovich 2003: 29] указано, что вопреки системе допущений, принятой при синтаксическом подходе, возвратные глаголы в староиспанском языке не демонстрируют аналогии с «неаккузативными» невозвратными глаголами (т. е. не образуют перфект только при помощи глагола «быть»), но могут присоединять, в соответствии с семантическими критериями, оба вспомогательных глагола. Ровно тот же вывод (но на материале современного датского) делается в [Bergeton 2004]: здесь вообще все возвратные глаголы образуют перфект при помощи глагола «иметь» (как и в нидерландском и немецком: [Keller, Sorace 2003: 68]), так что «несомненно, различия между германскими и романскими языками показывают, что выбор вспомогательного глагола не может использоваться как типологически надёжный тест неаккузативности» [Bergeton 2004: 253]. Указывается, разумеется, и на «неудобный» для гипотезы о неаккузативности факт существования переходных глаголов со вспомогательным «быть» [Washio 2004]. Более перспективным этой группой авторов считается описание данного распределения с опорой на семантическую и аспектуальную характеристику конкретных предикатов; релевантные параметры для каждого языка могут иметь специфический характер.

В этой связи необходимо отметить, что и для ряда других явлений (в том числе и синтаксических), нередко связываемых в различных языках с «неаккузативностью», отмечалось отсутствие корреляции с прочими параметрами этого явления: например, Ю. Л. Кузнецова [Kuznetsova 2004, Кузнецова 2005] показывает отсутствие такой корреляции для русских дистрибутивных конструкций с предлогом по; относительно других диагностических признаков, в том числе и безличной пассивизации, отмечалось, что «эти конструкции могут допускать как неаккузативные, так и не эргативные глаголы (хотя и в разной степени) в зависимости от семантических факторов, таких, как взаимная предсказуемость глагола и его аргумента» [Keller, Sorace 2003: 58]. Таким образом, объяснительная сила этого критерия именно как «пучка» синтаксических параметров достаточно сомнительна.

Для проблематики нашей работы представляется более содержательным в связи с системным сосуществованием двух показателей перфекта/перфективного прошедшего говорить об их дополнительном распределении по конкретным лексемам в зависимости прежде всего от лексико-семантических факторов, что не отрицает и (универсального) глубинного синтаксического объяснения этих феноменов (что в задачи нашего исследования не входит).

Нидерландский язык ([Lieber, Baayen 1997]) обнаруживает следующую картину: с глаголом zijn «быть» употребляются глаголы движения (gaan «идти», котеп «приходить») и изменения состояния (sterven «умирать», groeien «расти»). С глаголом hebben «иметь» употребляются из непереходных в основном глаголы деятельности и состояния (denken «думать», slapen «спать», staan «стоять») и ограниченный класс «точечных» глаголов (knipogen «моргать», zuchten «вздыхать»). Некоторые переходные глаголы также оказываются среди спрягаемых с zijn; это passeren «миновать, проходить мимо», naderen «приближаться», vergeten «забывать», volgen «следовать за».

Особый интерес представляют глаголы, колеблющиеся между этими типами. Во-первых, это глаголы, интерпретируемые без некоторых актантов как деятельность, а с ними как предельные, а именно глаголы способа движения (manner of motion, в терминологии [Talmy 1985]), у которых может быть факультативно указано направление (lopen «иди пешком», fietsen «ехать на велосипеде»); если оно указано («пойти пешком в школу», «поехать на велосипеде на конференцию» и т. п.), то глагол спрягается со вспомогательным zijn. Во-вторых, это глаголы движения и изменения состояния, имеющие каузативный вариант (scheiden «отделяться/отделять», ploffen «взрываться/взрывать»); каузативы, будучи переходными глаголами, имеют вспомогательный глагол hebben, некаузативные соответствия - zijn.

Либер и Баайен предлагают для глаголов (и глагольных словосочетаний), употребляющихся с глаголом zijn, общий семантический признак - «выводимость конечного положения или состояния» (inferable eventual position or state); он в принципе независим от признака предельности (например, глагол geeuwen «зевать» - предельный, однако не предполагает изменения состояния и спрягается с глаголом hebben). Анализ данного распределения с синтаксической точки зрения (в соответствии с «гипотезой о неаккузативности») предложен в полемической по отношению к работе [Lieber, Baayen 1997] статье [Hoekstra 1998]. Т. Хукстра, критикуя Либера и Баайена в том числе и за чисто описательный подход (этот анализ «никоим образом не объясняет, почему происходит выбор вспомогательного глагола, и даже неясно, что в точности означает „выбор глагола zijn»), указывает, что синтаксическое сходство «не эргативных» глаголов с переходными обусловливает схожие средства их кодирования, точно так же как неслучаен выбор бытийного глагола как в качестве показателя перфекта от «пациентных» глаголов, так и в качестве показателя пассива. Возможно, это и так (собственно, «семантическая теория» такого объяснения не отрицает), но и полного совпадения синтаксических параметров с выбором конструкции не наблюдается; объяснение здесь не полностью адекватно объективным фактам.

Зависимость данного распределения от параметра «переходность/непереходность», а также от параметра «конечного положения или состояния» - т. е. от материального результата действия - обнаруживает прямую связь с формальным различением «посессивного» («субъектно - переходного») и «объектного» результатива и непосредственно его продолжает.

Для немецкого языка важным параметром выбора вспомогательного глагола также является «изменение состояния», причем параметр предельности играет меньшую роль, чем в нидерландском (В. Абрахам утверждает даже, применительно как к древневерхненемецкому, так и современному языку, что «так называемые «неаккузативные» или эргативные» глаголы, выбирающие вспомогательный глагол «иметь», суть «семантические инхоативы» [Abraham 1992: 5], что является всё же слишком сильным обобщением). В частности, по-разному ведут себя глаголы «бесцельного движения», не имеющие обстоятельства траектории, направления и т. п.: если в нидерландском, как мы только что видели, они выбирают вспомогательный глагол «иметь», в немецком употребляется «быть» [Hout, Randall 1993, пример цит. по Keller, Sorace 2003: 64]: - нем. Paul und Rita sind stundenlang durch den Saal getanzt. нид. Paul en Rita hebben urenlang door de zaal gedanst. «Пауль и Рита протанцевали несколько часов в зале»/

Кроме глаголов движения, немецкий язык использует вспомогательный глагол «быть» с глаголами изменения состояния, включая продуктивный класс таких глаголов с приставкой ver- (verbluten «истечь кровью», verbluhen «отцвести» и другие), и факультативно с некоторыми глаголами сохранения состояния (обязательно - только с bleiben «оставаться»), остальные глаголы используют посессивную стратегию (с вспомогательным haben «иметь») [Keller, Sorace 2003]. С глаголом sein «быть» также спрягаются переходные глаголы, производные от глаголов движения и изменения состояния (часто сильно идиоматизированные): durchgehen «проходить», eingehen «вступать (в что-л.); предпринимать, осуществлять», loswerden «избавляться, тратить»: - Der Betrieb 1st den Vertrag mit der Schule eingegangen [Helbig, Buscha 1977: 116].

Другая семантическая классификация немецких глаголов в зависимости от выбора перфектной конструкции предлагается в [Diedrichsen 2002]: здесь выделены три семантических критерия, в соответствии с которыми предпочитается вспомогательный sein: перемена состояния, в частности, «определённое конечное состояние» (definierter Nachzustand), направленное движение (Fortbewegung) и появление/исчезновение (In- oder AuBer-Erscheinung- Treten): последний класс включает прежде всего прототипические глаголы erscheinen и verschwinden, а также их синонимы (включая, между прочим, и sterben «умирать»). Данные семантические критерии допускают метафорическое расширение: так, глагол bleiben «оставаться» толкуется как «негативная перемена места», a passieren «происходить» (Ein Unfall ist passiert «Произошёл несчастный случай») - как «абстрактный глагол появления».

Во французском языке глагол etre «быть» употребляется со всеми возвратными глаголами (// s»est blesse «он ушибся, он поранился»), а также с очень ограниченным классом непереходных глаголов (не считая продуктивных дериватов вроде redescendre «спускаться опять», их всего 21, согласно [Abeille, Godard 2002: 446]), также относящихся к классу движения и изменения состояния (aller «идти», arriver «прибывать», descendre «спускаться», naitre «рождаться», mourir «умирать» и нек. др.); а также, как и в немецком, глаголы со значением «оставаться, пребывать»: demeurer и rester. Интересно, что проблематика выбора вспомогательного глагола во французском языке освещена уже в знаменитой «Грамматике общей и рациональной Пор-Рояля» - первая (европейская) работа по теоретической грамматике включает в себя и первый лингвистический текст на обсуждаемую нами тему.

Авторы «Грамматики», А. Арно и К. Лансло, указывают на распространённость этого явления в европейских языках (вспомогательные глаголы есть явление «общее для всех новых языков (langues Vulgaires) Европы»; [Грамматика... 2000, 187]) и на некоторые отличия в выборе глаголов между различными языками («глагол etre имеет различные времена, также образованные от глагола avoir и причастия ё(ё... Этим французский язык отличается от других, ибо немцы, итальянцы и испанцы употребляют во всех временах глагола быть сам этот глагол как вспомогательный. Так, они говорят sono stato (je is cte). Также поступают и валлоны, говорящие на плохом французском» [там же: 190]). Что касается собственно французского языка, то авторы выделяют «два случая, когда вспомогательный глагол etre употребляется вместо глагола avoir»: это возвратные глаголы и «некоторые непереходные глаголы». В связи с первым классом случаев, отмечая опять же, что подобного употребления «немцы не имеют вовсе, используя в этом случае глагол avoir» (Арно и Лансло приписывают распространение аналитических конструкций германскому влиянию), авторы предлагают объяснение этого феномена, вполне согласное с предлагаемым современными авторами (как принимающими «гипотезу неаккузативности»), так и отвергающими её: «Действие и претерпевание, заключённые, таким образом, в едином субъекте, побудили нас употреблять глагол etre, указывающие на пассивное состояние более отчётливо, нежели глагол avoir». Второй класс случаев - непереходные глаголы вида aller, partir, sortir - практически не комментируется, кроме указания на тот факт, что «эти глаголы из непереходных становятся переходными и в полном смысле активными, что происходит в случае присоединения к ним слова, которым они должны управлять»: cette femme a monte la montagne «эта женщина поднялась на гору». Значительная часть соответствующего раздела в грамматике Пор-Рояля посвящена обсуждению факторов, регламентирующих согласование в перфектной конструкции причастия с субъектом или объектом глагола; общее синтаксическое правило, выводимое Арно и Лансло, в общем также коррелирует с переходностью: «Причастие может стать несклоняемым герундием лишь в том случае, если оно управляет другими словами, а в тех случаях, когда оно не управляет, оно склоняется».

Современный синтаксический анализ обсуждаемых вспомогательных глаголов во французском выполнен в [Abeille, Godard 2002]; авторы утверждают (на основании стандартных синтаксических тестов на границы составляющих), что французскую аналитическую конструкцию следует анализировать как «плоскую» глагольную группу (flat VP) и не усматривать в ней глубинного субъекта, диктующего выбор вспомогательного глагола. Конечный вывод авторов таков, что выбор вспомогательного глагола (за исключением рефлексивов) связан не с синтаксической структурой, а с лексическими ограничениями; впрочем, запрет на употребление avoir с возвратными глаголами (s «a blesse) можно приписать «морфологическому» отсутствию в языке сочетания полнозначного глагола avoir «иметь» с показателем рефлексива клитикой se [ibid.: 443-444].

Обсуждаемое явление (как и во французском и итальянском, сопровождающееся утерей согласования в посессивном варианте, но сохранением его в бытийном) представлено в ретороманском языке [Сухачёв, Горенко 2001]: в энгадинском диалекте имеем ella ha fat «она сделала», но ella es partida «она уехала».

Выбор вспомогательных глаголов (zayn для ограниченного числа глаголов движения, hobn для остальных) характерен для большинства европейских разновидностей языка идиш [Gold 1998, Чернин, Хакина 2000]; в американском варианте обнаруживается унификация hobn под влиянием английского [Abraham 2004].

В обобщающей работе по выбору вспомогательного глагола в европейских языках [Sorace 2000] предложена следующая семантическая иерархия выбора вспомогательного глагола в языках Европы:

Семантические типы предикатов, расположенные на полюсах данной иерархии, с максимальной долей вероятности выбирают в качестве показателя аналитического перфекта/прошедшего времени соответственно бытийную стратегию (глагол «быть») и посессивную стратегию (глагол «иметь»); типы, расположенные между ними, отражают большие или меньшие колебания в выборе между этими стратегиями. Как и обычно в иерархиях, если в некотором языке глаголы некоторого типа используют одну из этих двух стратегий, то она выбирается и всеми типами между данным и соответствующим его стратегии полюсом шкалы. В этой иерархии задействованы два основных параметра семантического типа предикатов - это предельность как первичный параметр и контролируемость (агентивность) как вторичный.

Наибольший интерес для нашего исследования представляет тот факт, что европейские языки, в которых глагольные системы сохраняют лексико- семантически обусловленный выбор вспомогательного глагола, образуют ареал, в общих чертах коррелирующий с другим, хорошо известным, для которого характерна утрата перфектом его собственного значения и переход к перфективному прошедшему. Особо следует отметить, что южнонемецкие диалекты (баварские, швейцарские, австрийские) - где синтетический претерит утратился очень рано, а бывший перфект стал единственным выражением прошедшего времени [Squartini 1999], [Abraham 1999] - демонстрируют большее распространение вспомогательного sein, с которым здесь спрягаются многие глаголы состояния (а не только bleiben): sitzen «сидеть», liegen «лежать», stehen «стоять», hangen «висеть» [Diedrichsen 2002: 6]. Есть основания полагать, что такая ситуация более архаична, чем в литературном немецком (где все эти глаголы спрягаются с haben); например, в средневековом испанском ([Aranovich 2003]), как увидим ниже, глаголы состояния на самой ранней стадии также спрягались с глаголом «быть» и утратили такую конструкцию одними из первых. Таким образом, можно предполагать, что в литературном немецком (где перфектное значение у аналитической формы сохранялось дольше и до сих пор не полностью утрачено) успела найти воплощение тенденция к обобщению вспомогательного глагола в пользу haben (начавшая распространяться с наименее устойчивого звена в классе яеш-глаголов); «аномальное» спряжение bleiben, таким образом, представляет в литературном немецком архаизм.

В эту зону, скорее всего, следует включить также и нидерландский язык, в котором, согласно результатам анкетирования, проведённого в рамках исследования EUROTYP (так называемый «вопросник по перфекту») форма перфекта оказалась употребительной в нарративных контекстах, «и, таким образом, перестала быть перфектом в собственном смысле слова» [Lindstedt 2000: 379]. В специально посвящённой проблематике грамматической синонимии и вариативности работе [de Hoop et al. 2004: 1080] отмечается: «простое прошедшее исчезает из языка; во всё большем количестве контекстов событие в прошлом выражается при помощи перфекта»; аналитическая форма считается немаркированным синонимом синтетической формы. Но ср., напротив, указания на невозможность нарративного употребления нидерландского перфекта в [de Swart, Molendijk, to appear]: согласно этой работе, данная форма вполне сохраняет ограничения, свойственные перфекту, а единственной нетипичной её чертой (сравнительно, например, с английским, но не с испанским, греческим и целым рядом других языков) является употребительность в контексте показателей точного времени:

Sara is от zes uur vertrokken. «Сара ушла в шесть часов»

Toen Jan me heeft gezien (перфект) is hij bang geworden (перфектУ-werd

(претерит) hij bang.

«Когда Ян меня увидел, он испугался»

Отметим, что в нидерландском переводе романа Камю «Посторонний», где во французском оригинале автор использует в нарративной функции аналитическое прошедшее время Passe Compose, оно передаётся через форму перфекта во всех случаях, где имеется обстоятельство точного времени (в противном случае употребляется синтетический претерит) [ibid.], что может отражать начальную стадию экспансии перфектной формы в нарративный контекст. На сочетаемость перфекта в нидерландском с обстоятельствами точного времени - вполне аналогичную положению дел в таких языках с явным «аористическим дрейфом», как немецкий и итальянский - указывают также А. Джорджи и Ф. Пьянези [Giorgi, Pianesi 1997: 84].

Даже если признать нидерландский язык «выбивающимся» из общей картины, совпадение ареалов утраты аналитическим прошедшим собственно перфектной семантики и существования параллельных конструкций со вспомогательными глаголами «иметь» и «быть» налицо.

Особо разберём случай в одном из двух (наряду с македонским) славянских языков, для которых релевантна обсуждаемая проблематика.

В кашубском языке, где старый славянский /-перфект превратился в простое прошедшее, под немецким влиянием [Tommola 2000: 470] возник новый перфект с глаголом miec «иметь» и активным /-причастием. При личном местоимении, однако, выступает пассивное -причастие:

Jo mom zasane zeto [Дуличенко 2005: 393]

«Я посеял рожь»

В то же время другой новый перфект с глаголом Ьёс «быть» и пассивным -причастием употребляется с «непереходными глаголами движения» [Stone 1993: 777]:

Та bialka je precz Лdzono

«Эта женщина ушла».

Впрочем, неясно, в какой степени эта конструкция носит уже именно перфектный, а не ещё результативный характер; X. Томмола, ссылаясь на данные работы [Lorenz 1925], согласно которой старый перфект в кашубском сохраняет собственно перфектные функции, утверждает, что эти новые формы «не полностью грамматикализованы» [Tommola 2000: 470]. Аналогичные «новые» перфектоидные формы в славянских языках (вроде русского диалектного у него хожено или особенно македонского jac сум dojden, формально точно соответствующего кашубскому «перфекту») представляют собой результативы. Так или иначе, отметим, что кашубский «новый перфект» с лексическим выбором вспомогательного глагола связан с контактным влиянием.

Данный феномен, как есть серьёзные основания полагать, носит типологический характер и не ограничивается центральноевропейским ареалом. Анализ, параллельный анализу европейского «выбора вспомогательных глаголов», в работе [Washio 2004] предложен для показателей перфекта -tu- и -пи- в старояпонском языке (т. е. в классическом японском раннего периода - VII-VIII вв.). Этимология этих показателей никак не связана с глаголами «иметь» и «быть» (и соответственно здесь нельзя говорить о «посессивной» и «бытийной» конструкциях); обычно -tu- этимологически возводится к грамматикализовавшемуся глаголу utu «выбросить, отбросить», а -пи- к inu «уходить» [ibid.: 226]. Это достаточно яркие лексические источники комплетива [Bybee et al. 1994: 58] - показателя завершённости действия, являющегося, в свою очередь, одним из диахронических источников перфекта; таким образом, японский перфект, скорее всего, не имеет результативного происхождения. Однако распределение их по глагольным лексемам обнаруживает чрезвычайно близкое сходство, соответственно, со вспомогательными глаголами «иметь» и «быть» в европейских языках; примечательно, что в обоих случаях лексический источник показателя, употребляемого преимущественно с переходными глаголами, сам является переходным глаголом («иметь» и «выбросить»), а употребляемого преимущественно с непереходными - непереходным («быть» и «уходить»). Имеется и морфологический параллелизм между обсуждаемыми феноменами - а именно, -tu- и -пи- в старо-японском были не собственно аффиксами, а спрягались как вспомогательные глаголы. Наконец, параллелизм между собственно лексическим распределением тех и других иллюстрируется следующими примерами [ibid.: 198]:

«стрелять, выпустить» - переходный глагол: ст.-яп. i-turu уа стрелять-ПЕРФ:1У стрела «Стрела, которую [храбрец] выпустил...» нем. Er hat einen Pfeil abgeschossen фр. И a tire une fleche «Он выпустил стрелу» «играть» - глагол деятельности: ст.-яп. taki-ni asobi-turu, склон-ЛOK играть-ПЕРФ:1У «Мы поиграли около склона/на склоне» нем. Wir haben drauBen gespielt фр. Nous avons joue dehors «Мы поиграли на улице» «приходить» - глагол движения/изменения состояния: ст.-яп. haru sari-ni-keri весна приходить-ПЕРФ:11-РЕТРО «... пришла весна...» нем. Der Friihling ist gekommen фр. Le printemps est arrive «пришла весна».

Природа этого распределения обсуждалась в японских грамматиках XVIII-XIX вв. и связывалась в основном с переходностью (цитируемые в [Washio 2004: 201] суждения японских грамматистов иногда любопытным образом напоминают подход авторов грамматики Пор-Рояля). По данным цитированной работы, глаголы изменения состояния (tiri- «падать») образовывали перфект с -пи-, соответствующие каузативы (tirasi- «ронять») - с -tu-\ глаголы движения (вроде приведённого в примере выше sari- «приходить») - с -пи-. Но в целом ряде частностей распределение обсуждаемых старо-японских показателей не соответствует ожидавшемуся исходя из гипотезы о «неаккузативности» и в то же время типологически чрезвычайно сближается с ситуацией, например, в нидерландском языке; в частности, ряд переходных глаголов (в основном одних и тех же, с семантикой неконтролируемости: vergeten и wasure- «забывать», passeren и sugi- «проходить мимо») в обоих языках «выбирает» конструкции со вспомогательным пи и zijn соответственно.

Сравнивая не только синхронное лексическое распределение, но и диахроническую судьбу старо-японских и новоевропейских форм - чего в [Washio 2004] не делается - мы обнаруживаем, что японский перфект (или «перфекты») оказались столь же неустойчивыми на шкале времени, что и соответствующие формы во французском, итальянском, немецком, ретороманском или идиш. Названная форма активно употребляется в памятниках японского языка на протяжении семи веков, с VII до XIII столетия; в языке XIV-XVI вв. она встречается уже лишь как реликтовая и в современном японском отсутствует. В упоминаемой статье анализируются лишь самые ранние памятники VII-VIII веков, сохраняющие результативное или перфектное значение. Прямых сведений того, чтобы в дальнейшем семантика этой формы эволюционировала в сторону перфектива или простого прошедшего, мы, к сожалению, не имеем (ср., впрочем, ссылку на лингвиста XX в. Кобаяси, считавшего значением показателя -пи «исчерпание процесса» [Washio 2004: 212]), однако из общих типологических соображений (учитывая данные о диахронической судьбе перфекта в различных языках) кажется маловероятным, чтобы она вышла из употребления ещё на собственно перфектной стадии семантического развития.

С распределением форм европейского (бывшего) перфекта, помимо старо-японских форм, можно сопоставить также сильнее грамматикализованные (как с формально-морфологической, так и с семантической точки зрения) формы «прошедшего автономного времени» в индоарийском диалекте авадхи [Липеровский 1997: 179-184]. Семантически это типичный перфектов, или аорист, который «оставляет] невыраженным значение актуальности последствий действия для более позднего временного плана» и «выступает как средство повествования об имевших место в прошлом событиях». Здесь глагол имеет две парадигмы, в одной из которой различаются «формы рода и числа, отражающие адъективную парадигму перфективного причастия», но нет личного спряжения, а в другой, напротив, имеются личные окончания, но нет согласования по роду; «она воплощает собой флективное словоизменение, возникшее на базе перфективного причастия».

Замечательно, что распределение данных парадигм по глагольным лексемам приближается к распределению «бытийного» и «посессивного» типа перфекта (ныне перфективного прошедшего) в европейских языках, а именно, «адъективный» согласуемый тип тяготеет к непереходным глаголам (как мы видели, во французском и итальянском языках до сих пор сохраняется согласование причастий в «бытийном» типе аналитического прошедшего), а «флективный» тип - к переходным глаголам. Реально глаголы имеют контаминированное словоизменение, включающее как формы, совпадающие с причастием, так и формы, имеющие лично-числовые флексии (в ряде случаев одно и то же сочетание признаков лица, числа и рода допускает синонимичные формы обеих парадигм), однако «противопоставление в роде (мужской~женский) релевантно только для непереходных глаголов»]. Таким образом, перфективное прошедшее сохраняет вариативность, свойственную передаче различия между «посессивным» (субъектно - переходным) и объектным результативом. Можно предположить, что, как и в западноевропейских языках, эти достаточно быстро миновали собственно перфектную стадию.

В работе [Anderson L. 1982] с европейским феноменом выбора вспомогательного глагола сопоставляется семитский материал - современного арабского (западно-семитская группа) и мёртвого аккадского языка (восточно-семитская группа). Здесь в формах, прошедших развитие от результатива к простому прошедшему, также засвидетельствовано противопоставление диатезных типов - различие между глаголами «изменения состояния» и «действия» (о результативе в современном арабском см. [Храковский 1983]); для кодирования этих двух типов используются различные огласовки (причём существенно, что в западно- и восточно-семитских языках соответствующие показатели имеют разное происхождение, так что аналогии при сопоставлении этих групп носят типологический характер). Это различие выражено в лексически обусловленном выборе первого гласного огласовки (так называемого «типового гласного»); в литературном арабском, впрочем, этот выбор далеко не всегда семантически прозрачен [Юшманов 1928/1985: 51]. Андерсон выстраивает иерархию по несколько иным принципам, чем впоследствии предложенная на европейском материале в [Sorace 2000]:

Снова подчеркнём, что и в аккадском, и в арабском «перфект» приобрёл значение нарративного претерита, вытеснившего старый общесемитский претерит в ирреальную зону [ibid.].

Аналогичная картина представлена и в древнеперсидском, где посессивная конструкция «нового перфекта» («такого оборота, который в древнеперсидском заменил собою древний [индоевропейский] перфект») уже в среднеперсидском даёт претерит (man kart «я сделал» букв, «у меня/мне сделано»), а в новоперсидском эта форма получает личные окончания и теряет признаки диатезной нестандартности (man kardam, где man - это уже просто «я») [Бенвенист 1952: 193-196], [Hewson, Bubenik 1997: 305-307]. Подробно этот процесс разобран, например, в [Эдельман 2002: 113 и след.]; там же и ссылки на предшествующие работы. В иранских языках, согласно Эдельману, выступали две результативные конструкции: для непереходных глаголов - бытийная «я ушедший есть», а для переходных - посессивная «это у меня (мной) сделанное (есть)». «Со временем в подавляющем большинстве иранских языков уже грамматикализованные формы перифрастического перфекта утрачивают значение результативности и становятся формами претерита»; это приводит к характерной для многих современных иранских языков оппозиции «номинативная стратегия в презенсе - эргативная стратегия в претерите» (так в пуштунском и памирских языках: [Hewson, Bubenik 1997: 309-311]).

Сохранялось распределение двух конструкций Perfectum - синтетической и аналитической «пассивной» - у различных классов глаголов и в классической латыни: здесь, как известно, большинство глаголов имеет синтетические формы разного морфологического устройства и этимологии (offero «предлагаю, подношу» - obtuli «я поднёс», сапо «пою» - cecini «я спел» и под.), в то время как ограниченное число так называемых отложительных и полу отложительных глаголов образуют Perfectum так же, как и страдательный залог от переходных глаголов - при помощи аналитической конструкции с причастием + глагол «быть» (progredior «двигаюсь вперёд» - progressus sum «я двинулся вперёд»); ср. анализ морфологической и синтаксической структуры этого явления в [Embick 2000]; здесь же подчёркивается, что это распределение невозможно толковать как «неаккузативное» - хотя бы уже потому, что некоторые отложительные глаголы являются переходными. И в этом случае форма семантически миновала собственно перфектную стадию - в латыни это типичное перфективное прошедшее время (что демонстрирует и этимология форм, представляющих собой результат контаминации индоевропейских перфекта и аориста).

Однако в третьем древнем индоевропейском языке, классическом армянском, где перфект (с результативным оттенком) также имел две альтернативные синтаксические конструкции (в отличие от древнеперсидского и латыни, не затрагивающие собственно формы) - посессивную и бытийную - произошла, напротив, унификация этих двух форм. Знаменательно, что здесь унифицированная форма, в отличие от большинства только что разобранных случаев, вполне сохранила собственно перфектное значение (восточноармянский) или, по крайней мере, не смешалась с претеритом (западноармянский, где перфект эвиденциализируется). Точно такая же корреляция между сохранением перфекта как самостоятельного грамматического значения и унификацией конструкций, его выражающих, налицо и в современных европейских языках.

Унификация перфектной конструкции и оппозиция перфект/результатив: ареал «перфекта европейского побережья», армянские языки

Особый путь развития систем с выбором вспомогательного глагола зафиксирован в тех языках, где, в то же время, у этих форм сохраняется собственно перфектная семантика. Это языки Европы, не образующие единого ареала; напротив, они принадлежат нескольким не смыкающимся географическим областям, расположенным вдоль побережья континента (в отличие от вышеописанного среднеевропейского ареала, где происходит переход перфекта в перфектив/простое прошедшее). Р. Тирофф [1997: 20], [2000: 285-286] предложил для обозначения данной изоглоссы термин «перфект европейского побережья» (European maritime perfect). Из языков указанной зоны интересующий нас переход отмечен в английском, норвежском, шведском, испанском, португальском, каталанском языках, а также в южно-итальянских диалектах, где перфект сохраняется. Как уже отмечалось, только датский и нидерландский языки сохраняют лексически обусловленное распределение вспомогательных глаголов; однако:

- в нидерландском языке аналитический перфект, возможно, имеет некоторые функции, приближающие его к нарративному времени;

- в датском языке, как будет показано ниже, процесс обобщения глагола «иметь» в значении показателя перфекта уже налицо (однако не достиг еще завершающей стадии, как в норвежском).

Таким образом, если сохранение в данных зонах перфектной семантики представляет собой прямое продолжение старого состояния, некогда свойственного всей Европе (и, таким образом, может толковаться как ареальное), то изменение системного соотношения между двумя перфектными формами произошло в разное время (в романских и германских языках - даже, по-видимому, на разных стадиях семантического развития этого показателя), в территориально разобщённых языках и, следовательно, является типологическим явлением.

Прежде чем предложить объяснение этой корреляции, рассмотрим ситуацию в названных языках подробнее.

Ситуация в романских языках для раннего периода их развития не всегда ясна из-за «сравнительно позднего появления записей нелитературного языка (vulgar scripts)» [Squartini, Bertinetto 2000: 420]. Во всяком случае, разумно предполагать, что употребление «посессивного» перфекта с переходными предельными глаголами и «бытийного» с непереходными было изначально характерно для всех языков, в соответствии с тем употреблением, которое обнаруживается в поздней латыни.

В романских языках - в средне- и южно-итальянских говорах, а также в иберийской и румынской зонах - произошло обобщение «посессивного» вспомогательного глагола на все употребления перфекта [Squartini, Bertinetto 2000: 428]. Ситуации в румынском и средне- и южно-итальянских говорах носят несколько особый характер: рассмотрим сначала положение дел в иберо-романской зоне.

В романских языках иберийского полуострова - испанском, каталанском, португальском и галисийском - «бытийный» тип перфекта на протяжении средневековой истории этих языков оказывается полностью вытеснен «посессивным». В первых двух языках вспомогательный глагол в перфектной конструкции - это haber, исторически «иметь», но в современных языках не употребляющийся, кроме как вспомогательный и в экзистенциальных предложениях со значением «имеется» (в этом значении в испанском имеется особая форма 3 л. ед. ч. наст. вр. hay  habet hie «имеется здесь», - ср. фр. ilу а букв, «он здесь имеет» с тем же значением, - отличная от соответствующей формы вспомогательного глагола ha; в прочих временах и наклонениях формы совпадают: имперф. habia, буд. habra, имперф. конъюнктива hubiese/hubiera и проч.).

В португальском и галисийском между XIII и XVI веками обобщился глагол, восходящий к лат. tenere «держать», который в иберо-романских языках является основным способом выражения обладания; глагол ser «быть» уже в XIII веке употреблялся (в период существования единого литературного галисийско-португальского языка) лишь с очень немногими непереходными глаголами: ir «идти», vir «приходить», partir «уходить», morrer «умирать» [Вольф 1988: 56]. Синонимичная конструкция с глаголом haver, восходящим к habere, тоже существовала в португальском языке («два конкурирующих вспомогательных глагола» ter и haver характерны для галисийско-португальского периода [Вольф 1988: 57], причём в это время haver преобладал, и португальского языка XVI в., но в XIX веке была вытеснена перфектом с глаголом ter. Однако в бразильском португальском преобладает форма с haver, что отражает состояние языка до XVI в. - времени начала колонизации Бразилии [там же: 57].

Динамика утраты перфекта с глаголом ser «быть» в средневековом испанском показана в работе [Aranovich 2003], использующей лексико - семантический (а не синтаксический) подход к проблематике «выбора вспомогательного глагола». Согласно этой статье, в XIV-XV веках распределение показателей перфекта в общем соответствовало сохраняющемуся в таких языках Европы, как итальянский или нидерландский: глагол ser употреблялся с глаголами движения (такими, как llegar «прибывать») и. с глаголами изменения состояния (despertar «будить»); ранее (в XIII веке) утратили «бытийную» конструкцию глаголы сохранения состояния (quedar «оставаться», holgar «отдыхать»). Непереходные предикаты с более чёткой «пациентной» семантикой (иными словами, единственный актант которых сильнее «затронут» - affected - соответствующей ситуацией) сохраняли вспомогательный глагол ser дольше. Процесс унификации вспомогательного глагола происходил параллельно в зависимости от одинаковых семантических факторов в возвратных и невозвратных глаголах (ситуации, при которой все возвратные глаголы образовывали перфект/результатив с глаголом «быть» - как в итальянском или французском - в средневековом испанском, по- видимому, не было) [ibid.: 16-25]. Класс испанских глаголов, последними утративших вспомогательное ser (XVII в.), близок к классу сохраняющих itre в современном французском (сгесег «расти», ir «идти», partir «уходить», pasar «проходить», morir «умирать», пасе г «рождаться»).

Во всех названных иберо-романских языках перфект сохраняет своё значение, отличное от значения простого прошедшего времени, и, даже утрачивая прототипическое для перфекта значение «текущей релевантности», не проявляет экспансию в сферу употреблений простого (перфективного) прошедшего, а напротив, скорее уступает ему «свою» территорию. Действительно, в португальском, галисийском, испанском Канарских островов и некоторых вариантах испанского в Латинской Америке (в работе [Squartini, Bertinetto 2000] подробно разбираются примеры из мексиканского испанского, но указывается [с. 412-413] на аналогичное распределение также в колумбийском, пуэрториканском и аргентинском вариантах) употребление перфекта фактически ограничено контекстами «продолжающейся ситуации», охватывающей момент речи и интерпретируемой как дуративная и непредельная [Squartini, Bertinetto 2000: 408-413]: - португ. Tenho estudado imenso desde que decidi fazer о exame - «Я занимался очень много с тех пор, как решил сдавать этот экзамен» мексик. исп. Eso уа lo hemos discutido muchas veces «Это мы уже обсуждали много раз».

В экспериенциальных контекстах, контекстах «свежих новостей» и «текущей релевантности» употребляется только перфективное прошедшее, перфект недопустим:

португ.  J a tens estado em Australia?

«Бывал ли ты в Австралии?» португ. Tem chegado о rei!

«[К нам] приехал король!» португ. Nao, ja se tern ido embora

«Нет, [он] уже ушёл» мекс.исп. Ya ha llegado «[Он] уже пришёл».

Особое (но содержательно близкое) распределение обнаруживает также еврейско-испанский язык [Malinowski 1984]: здесь обобщился вспомогательный глагол tener, а сама перфектная конструкция встречается преимущественно в вопросительных и (чаще) отрицательных экспериенциальных контекстах:

No lo tengo visto hasta agora entre los klientes de mi tante

«До сих пор я его не встречал («а) среди покупателей моей тёти»

Tiene sintido esta palavra?

«Слыхал ли ты когда-нибудь это слово?».

Ранее предполагалось [Harris М. 1982], что эта особенность употребления перфекта в данных языках представляет собой особую стадию грамматикализации, промежуточную между результативом и перфектом. М. Сквартини и П.-М. Бертинетто [2000: 419] показывают, что такая интерпретация проблематична. Во-первых, в португальском языке XVII века отмечены ныне не встречающиеся употребления перфекта для обозначения точечного «события», а не продолжающейся ситуации («состояния» или «деятельности»). Сохраняются некоторые реликтовые (лексикализованные) формулы, например tenho acabado «я закончил» или tenho dito «я сказал» в конце выступления [ibid.: 410]. Кроме того, значения «текущей релевантности» в средневековых литературных текстах имел и итальянский диалект Сицилии, у которого впоследствии развилось очень близкое распределение [ibid. 431]. (От себя добавим, что варианты испанского в Латинской Америке и еврейско-испанский язык, не учтенные в [Harris М. 1982], сложились тогда, когда в языке-источнике, кастильском испанском, перфект современного типа в общем уже существовал - значение точечной ситуации имелось у него, по крайней мере, в XV, а скорее всего уже и в XIII веке, как указывают авторы по другому поводу [Squartini, Bertinetto 2000: 432]). Во-вторых, данная ситуация может быть не промежуточным этапом между результативом и перфектом, а отражать «совершенно независимый путь развития, в котором на первый план выходят акциональные значения, или, скорее, особый тип взаимодействия акциональных и аспектуальных значений» [ibid: 419]. Похоже, что перфект в португальском, галисийском и некоторых вариантах латиноамериканского утратил базовое значение «текущей релевантности» и превратился в грамматический показатель с «пустой серединой»; подобный тип развития особенно характерен именно для такого семантически неустойчивого показателя, как перфект. Сквартини и Бертинетто особо подчёркивают, что «ситуация в португальском может быть попросту одним из возможных последствий часто возникающего конфликта между прошедшими временами, конкурирующим на одной и той же (или очень близкой) семантической категории» [ibid.: 420]; в данном случае имеется в виду конкуренция между перфектом и перфективным прошедшим.

Так или иначе, оппозиция «перфект vs. перфективное прошедшее» в этих языках сохраняется. Сохраняется она и в (кастильском) испанском и каталанском [ibid.: 414-417], где семантика перфекта соответствует «прототипической» картине (осложняясь дополнительными обертонами, связанными с временной дистанцией: перфект оказывается предпочтительным в случаях временной локализации ситуации в пределах текущих суток, т. н. «сегодняшнее» значение). Существенно также, что во всех этих языках сохраняется различие и между перфектом и результативом: «везде сохраняется и посессивный результатив, так или иначе формально обособляющийся от перфекта. В испанском, например, в акциональном перфекте используется вспомогательный глагол haber... и неизменяемая форма причастия, а в результативе - глагол tener и согласуемая с объектом форма причастия. Ср., с одной стороны - Не escrito la carta «Я написал (или писал) письмо» а с другой - результатив Tengo escrita la carta - «Имею письмо написанным»« [Маслов 1983: 48].

Кроме того, различие между перфектом и результативом достигается при помощи грамматикализации порядка слов, «коррелирующего с утратой согласования у причастия» [Squartini, Bertinetto 2000: 427]:

- порт. Tenho uma carta escrita «У меня написано (написанное) письмо» Tenho escrito uma carta «Я написал письмо»

Впрочем, согласно работе [Нагге 1991], цитируемой в [Squartini, Bertinetto 2000: 407], в современном испанском языке конструкция tener + причастие уже проявляет признаки более поздних стадий грамматикализации; таким образом, речь идёт о регенерации синонимии двух параллельных конструкций уже на новой (перфектной) стадии. Помимо результативного значения:

Tengo pedido el libro

«У меня заказана эта книга», букв. «Имею заказанную эту книгу»

некоторые информанты признают грамматичными также контексты с итеративным значением:

Me tiene dicho repetidas veces que no piensa casarse con ё1

«Она несколько раз говорила мне, что не собирается за него замуж»,

экспериенциальные:

Tengo perdida la cartera varias veces

«Я терял бумажник несколько раз»

и даже со значением точечного события:

Tengo ofdo que manana no va a haber clase

«Я слышал, что завтра не будет урока».

Таким образом, перед нами опять картина с конкуренцией двух перфектов. Диахроническая судьба её демонстрирует уже практически предсказуемую картину: в астурийском диалекте испанского (говор Овьедо) конструкция tener+инфинитив приобретает совершенно последовательно все характерные значения перфекта (точечные ситуации с текущей релевантностью, экспериенциальное значение, значение продолжающейся ситуации), в то время как старый перфект haber + инфинитив «стремятся избегать, и он заменяется простым прошедшим» [Squartini, Bertinetto 2000: 429 по материалам Нагге 1991]

В средне- и южноитальянских говорах, где сохраняется употребление перфекта и не происходит его смешения с аористом (см. подробнее: Bertinetto, Squartini 2000: 422-426), ситуация со вспомогательным глаголом отличается от литературного (тосканского) итальянского и от говоров северной Италии, где аналитическая форма, перенявшая формы перфективного прошедшего, сохраняет и распределение между вспомогательными глаголами «иметь» и «быть», связанное с переходностью и семантическим классом предиката. Однако на остальной территории Италии аналитический перфект (поскольку постольку он вообще представлен в данных говорах) обнаруживает экспансию esse как универсального вспомогательного глагола [Tuttle 1986]; таким образом, не «посессивный» тип перфекта вытесняется здесь «бытийным», а в точности наоборот. Данный эффект демонстрирует генетическую и ареальную независимость анализируемого соотношения от ситуации в иберо-романской зоне; если внутри этой последней различие «иметь»/»держать» всё-таки не затрагивает выбора одного из фундаментальных типов аналитического перфекта, то в обсуждаемых диалектах Италии выбор сделан в пользу другого вспомогательного глагола; важен здесь не тип «побеждающего» показателя, а общий принцип унификации.

Отмечен и третий логически возможный тип унификации перфектного показателя, а именно, в некоторых каталанских и итальянских говорах имеет место единая смешанная парадигма вспомогательного глагола с формами, восходящими как к esse, так и к habere (этому способствовало также фонетическое сближение этих глаголов в данной диалектной зоне, в частности словоформ 3 л. ед. ч. ё и ha) [Bentley, Eythorsson 1999].

Ситуация в румынском языке носит несколько более специальный характер. Действительно, здесь происходит обобщение одного глагола - «иметь» - для обозначения аналитического прошедшего, которое уже утратило перфектную семантику (за исключением некоторых остаточных явлений в говорах Олтении); но в аналитическом плюсквамперфекте (не употребительном в литературном языке, но имеющим широкое распространение в говорах) и в предбудущем используется глагол «быть» [Marin 1985]. Обобщение глагола «иметь» в перфекте можно связать с ареальным греческим влиянием; но вместе с тем единообразной конструкции во всех родственных перфекту временах не выработалось.

Принципиально схожа с указанной романской ситуацией картина в германских языках.

Английский перфект, согласно [Traugott 1972] и [Carey 1994] (см. также [Bybee et al. 1994: 68]) возникает из дополнительно распределенных результативов: образующегося при помощи вспомогательного глагола Ьео- «быть» от непереходных глаголов и образующегося при помощи вспомогательного habb- «иметь» от переходных. Результатив со вспомогательным глаголом «иметь» в раннем древнеанглийском еще отчасти сохраняет посессивное значение, а в раннем среднеанглийском (XII-XIII вв.) становление перфектной семантики знаменуется резким уменьшением числа контекстов с обстоятельствами времени, указывающими на сохранение состояния [Carey 1994: 106-107]. На протяжении старо- и среднеанглийского периода указанное распределение в общем сохраняется, но в период новоанглийского XVI-XVIII вв. осуществляется активная экспансия /zave-конструкций в область непереходных глаголов, причём классом контекстов, с которого еще в среднеанглийском началось это вытеснение, оказались ирреальные употребления, а именно контрфактический плюсквамперфект (and had I not that tyme comen «если б я в то время не пришёл») и перфектный инфинитив при модальных глаголах (ye myght have comen «вы могли бы прийти») [Lipson 1999: 114]. Подробный корпусный анализ данного изменения предложен в работах [Kyto 1994] и [Lipson 1999] (в последней - на примере глаголов соте «приходить», go «идти, уходить», fall «падать» и become «становиться»). Здесь показано, что процесс обобщения вспомогательного have «иметь» протекал в XVI-середине XVIII в., причём лексические предпочтения уходящей конструкции со вспомогательным «быть» в общем соответствовали распределению в обсуждавшихся выше европейских языках: это глаголы движения - arrive «прибывать», соте «приходить», изменения состояния - alter «изменяться», improve «улучшаться», неконтролируемых происшествий - hap(pen) «случаться», befall «выдаваться», появления - arise «возникать», прекращения - decline «приходить в упадок», die «умирать», поддержания состояния - lie «лежать», stay «оставаться». Точно так же, как в испанском и, возможно, немецком, этот последний тип обобщил вспомогательный глагол have одним из первых; так же, как и в других разбиравшихся выше языках, дольше всего сохраняли уходящую модель глаголы движения. Кроме того, сосуществовавшие модели с have и be от одних и тех же глаголов обнаруживали семантическое распределение, а именно, контексты типа Не is fallen «Он упал» имели скорее результативное значение (и сочетались с обстоятельствами точки отсчёта типа now «сейчас»), а контексты типа Не has fallen - собственно перфектное; таким образом, обсуждаемый процесс совпал с процессом грамматикализации перфекта как особого значения и отделения его от результатива. Данное противопоставление реликтово сохраняется у некоторых глаголов:

The sun is set/has set

«Солнце село»

He is gone to the market

«Он ушёл на рынок (и находится там)»

Не has gone to market

«Он (с)ходил на рынок (и вернулся)»

Тем не менее в современном языке подобное противопоставление «уже почти вымерло» [Anderson L. 1982: 232].

Как мы уже видели раньше, в скандинавских языках на ранних стадиях развития перфекта из результатива наблюдалась интенсивная синонимия вспомогательных глаголов. В более поздний период, в древнешведском и древнедатском языках, налицо уже была характерная для Европы ситуация распределения вспомогательных глаголов в перфекте: форма с глаголом «быть» (vara и waeras соответственно) употреблялась «при непереходных глаголах, означающих перемену места или состояния», как в результативном, так и в акциональном (собственно перфектном значении). Впоследствии произошло обобщение вспомогательного глагола. В современном норвежском и шведском языках мы встречаем здесь только глагол «иметь» в перфектном значении; глагол «быть» означает уже не перфект, а результатив [Стеблин-Каменский 1953:230].

В современном норвежском языке [Берков 1983] «формы результатива... образуются сочетанием вспомогательного глагола vasre «быть» и причастия II спрягаемого глагола... Формы перфекта и плюсквамперфекта образуются с помощью служебного глагола ha «иметь». Этот глагол конкурирует с глаголом vasre в формах презенса и претерита субъектного результатива и в формах перфекта и плюсквамперфекта пассива».

«Формальное противопоставление субъектного результатива и перфекта, бывшее, в частности, для глаголов движения нормой до недавнего времени, постепенно утрачивается, особенно в разговорном языке Восточной Норвегии и Тренделага... Историческое развитие протекало так. Первоначально формы перфекта и результатива непереходных предельных глаголов были омонимичны и образов[ыв]ались с помощью глагола vasre «быть». Затем перфект стал образовываться с помощью глагола ha «иметь», и, таким образом, перфект и субъектный результатив размежевались формально. В последние десятилетия, однако, глагол ha постепенно вытесняет глагол vaere в результативе и это опять ведёт к смешению форм перфекта и субъектного результатива, т. е. к омонимии» [там же: 198-199].

Sikringen er raket [там же] «Предохранитель перегоревши» Sikringen har roket

«Предохранитель перегоревши/перегорел»

Han har gatt hele veien [Стеблин-Каменский 1953: 230]

«Он шёл всю дорогу»

Han er gatt

«Он ушёл»

Таким образом, в норвежском языке параллельно с унификацией вспомогательного глагола в перфекте произошло формальное размежевание перфекта (с глаголом «иметь») и результатива (с глаголом «быть»). Эта ситуация совершенно аналогична той, которую видим, например, в испанском языке, где обособился результатив с вспомогательным глаголом tener. Однако в современном норвежском - как и в современном испанском - эта оппозиция оказалась неустойчивой и нарушается: в норвежском имеем экспансию формы перфекта в результативную область, в испанском - результатива в перфектную. В английском языке (где в XVI-XVIII вв. у непереходных глаголов также существовала оппозиция перфект/результатив между посессивной и бытийной конструкциями) процесс её разрушения уже практически закончен.

Ситуация, аналогичная норвежской (но более ярко выраженном виде) имеется и в шведском языке: «В современном шведском языке перфект с глаголом быть (vara) от этих глаголов, если и встречается, то только в значении результативного состояния, т. е. не является временной формой» [Стеблин- Каменский 1953: 230].

Предшествующий этап по отношению к картине, наблюдаемой в норвежском языке, по-видимому, наблюдается в датском. Действительно, в датском языке употребление вспомогательного глагола vcere «быть» ограничено сильнее, чем в любом другом германском языке: с этим глаголом употребляются только непереходные глаголы движения, глагол blive «становиться» и глагол begynde «начинать», употребляемый без прямого дополнения [Allan et al. 1995, цит. по Bergeton 2004: 252]:

Hun er allerede rejst. «Она уже ушла» Er han stukket af? «Он убежал?» Han er blevet professor. «Он стал профессором» Hun er sv0mmet vak. «Она уплыла»

Jeg er begyndt pa oversaettelsen.

«Я начал переводить» (предложная конструкция)

но

Jeg har begyndt oversasttelsen «Я начал перевод».

В принципе такая ситуация вполне может быть достаточно устойчивой (ср. положение дел во французском языке, где аналитическая форма с глаголом «быть» также образуется от очень ограниченного класса глаголов). Поэтому особенно важно отметить, что непереходные глаголы движения (но не изменения состояния) в экспериенциальном (то есть не результативном, но перфектном) значении употребляются с глаголом have:

Hun har svommet over Kanalen. «Она переплыла Ла-Манш».

Можно поэтому говорить о том, что в датском языке также намечается формальная дифференциация перфекта (посессивной конструкции) и результатива (бытийной конструкции), уже наличествующая в норвежском. Не исключено и развитие в сторону типа, представленного в другом скандинавском языке - исландском, с обособлением экспериенциального перфекта.

Параллелизм унификации «бытийной» и «посессивной» конструкций по мере устойчивой грамматикализации перфекта находится и за пределами Западной Европы - а именно, в армянском языке, на этапе перехода от древнеармянского к современным западно- и восточно-армянским языкам.

Действительно, в древнеармянском существовало различие в конструкции, традиционно именуемой «перфект» (и имевшей, в отличие от современных языков, результативное значение: [Козинцева 1983: 215]), в зависимости от того, от переходных или непереходных глаголов она образуется - [Lyonnet 1933], [Бенвенист 1952], [Hewson, Bubenik 1997: 75-79]. Данное различие никоим образом не было связано с каким-либо расщеплением внутри класса непереходных глаголов и представляло собой в чистом виде различие между субъектным и объектным результативом. Мы говорим «различие в конструкции», а не «различие в форме», поскольку собственно форма перфекта в обоих случаях выглядит как неизменяемое причастие на -eal плюс спрягаемая форма глагола «быть»; разница между бытийной и посессивной стратегией пролегает в способе кодирования подлежащего. При непереходных глаголах подлежащее стоит в номинативе.

При переходных глаголах подлежащее стоит в генитиве, а дополнение в аккузативе - таким образом, данная конструкция относилась к так называемому «трёхчастному» или «контрастивному» типу, при котором различается кодирование агенса, пациенса и субъекта непереходного глагола:

В случае не выраженности агенса такая конструкция оставалась «недиферренцированной по залогу» («он принесён» и «он принёс») [Козинцева 1983:215].

Э. Бенвенист [1952: 196-200, 1960: 217-220] проанализировал данную конструкцию как воплощающую различие между бытийным и посессивным типом перфекта; генитив субъекта в староармянском имеет посессивную функцию, и, соответственно, последовательность вроде «его совершено это чудо» означает именно «он имеет совершённым это чудо», «habet factum», в то время как с объектным результативном «непереходным перфектом» закономерно употребляется бытийная конструкция («есть пришедший», «есть наступивший» и т. п.); им же проведена параллель с соответствующими древнеперсидскими конструкциями.

Между тем в современных армянских языках, где форма на -eal развила уже далее грамматикализованные значения (в восточноармянском - собственно перфектное [Козинцева 1983], в западноармянском - эвиденциальное [Donabedian 1996]), мы уже нигде не находим следов такого распределения посессивной и аккузативной конструкции.

Сходство с выше описывавшимися западноевропейскими системами довершает то, что в восточноармянском развился также новый результатив (в западноармянском, где выше разбиравшаяся конструкция перешла в эвиденциальную сферу значений, этот результатив уже приобрёл и перфектные функции). Процесс образования нового результатива, что характерно, протекал параллельно с унификацией «диатезного типа» старого перфекта: «В XII веке форма на -ats (первоначально отглагольное существительное - Д. С.) от интранзитивных и пассивных глаголов начинает функционировать как перфектно-результативное причастие и в соединении с ет выступает как сказуемое. В это же время перфект на -eal-el становится только активным, так как появляется пассивная форма на -v-e/». [Козинцева 1983: 215].

Данный процесс произошёл в хронологически и ареально независимых языках (романских южной Европы, германских северной Европы, армянском) и носит типологический характер. Похоже, что этот процесс носит характер дополнительного семантического закрепления и «кристаллизации» перфекта, «вызревания» (maturation) по [Dahl 2004]. На это указывает тот факт, что и в германских, и в романских языках обобщение вспомогательного глагола сопровождается оформлением оппозиции «перфект/результатив», а в романских языках с ним коррелирует еще и утрата согласования у причастной формы в перфекте [Squartini, Bertinetto 2000: 428] - несущая в том числе и эту же функцию (ср. испанские примеры вроде Tengo una carta escrita). Перфект, не прошедший такого закрепления, относительно быстро переходит - сохраняя свои результативные по происхождению формы - в простое прошедшее.

Подчеркнём специально: речь не идёт о том, что всякое обобщение аналитической конструкции перфектного происхождения является следствием сохранения ею собственно перфектного значения. Это не так, и в трёх европейских по происхождению языках, употребительных в диаспоре вне Европы, мы видим обобщение конструкции с глаголом «иметь», причём о сохранении какого-либо значения, отличного от значения простого прошедшего, речи не идёт. Это американский вариант идиш [Abraham 2004], африкаанс и некоторые варианты французского в Канаде [Sankoff and Thibault 1977]. Во всех этих случаях можно предполагать контактное влияние английского языка. Речь идёт об обратном соотношении: форма перфекта, воплощаемая двумя альтернативными конструкциями посессивного и бытийного типа, для того, чтобы сохранить перфектное значение, должна формально унифицировать эти конструкции - иначе она очень быстро «проскакивает» в претеритное значение, либо же утрачивается (так, по- видимому, обстояло дело в японском). Такая унификация оказывается для перфекта как грамматического значения (в отличие от результатива и, как отчасти видели и ещё увидим, простого прошедшего) - «вопросом жизни и смерти» в глагольной системе.

Таким образом, исследованный нами материал демонстрирует импликацию, которую можно сформулировать так:

«Если в глагольной системе перфект, имеющий две формы, распределённые по лексико-семантическим признакам диатезного типа, сохраняет перфектное значение, а не переходит в претерит и не утрачивается, то эти две формы унифицируются».

Контрпример против этой импликации - нидерландский язык - относится к классу случаев (3); он разобран выше и показано, что он допускает истолкование, сближающее его с классом случаев (1) (если и прямо сам не относится к этому классу).

Заметим, что и класс случаев (2), не являющийся формально контрпримером к выше высказанному положению, везде связан, так или иначе, с ареальным влиянием. В связи с этим можно предположить, что данная импликация по характеру своему близка к эквивалентому соотношению (а именно, что собственно внутриязыковым двигателем процесса унификации перфектной конструкции является долгое сохранение ею перфектной семантики).

Единственная известная нам попытка объяснить это явление (на материале английского языка) предпринята Ллойдом Б. Андерсоном [Anderson L. 1982]; отметив, что в целом ряде языков отличаются объектный и субъектный результативы, и это различие часто переходит и на перфектную стадию, Андерсон говорит: «В английском языке, где перфект не заменил претерит, /zave-перфект сдвинулся в противоположном направлении, вытеснив бе- перфект. Можно заключить, что одна перфектная категория не может одновременно включать все три типа [значений] («текущая релевантность», изменение состояния субъекта и перфективное предшествование), но может связывать лишь любые два из них. По крайней мере это гипотеза, которую в будущем следует проверить. Различие между быть- и гше/иь-перфектами может быть достаточно устойчивым; так что в действительности, возможно, это две категории, а не одна» [р. 249]. Наш материал в общем подтверждает данную тенденцию, но с трактовкой её Андерсоном нельзя полностью согласиться. Как известно, перфект, превращающийся в претерит, отнюдь не всегда различает диатезные типы: так обстоит дело, например, в западно- и восточнославянских языках, венгерском, суахили (см. ниже, 2.4.1); таким образом, одна форма выступает здесь и в значении текущей релевантности, и в значении перфективного предшествования, и с глаголами изменения состояния. Кроме того, анализ Андерсона не учитывает того факта, что противопоставление диатезных типов вообще на собственно перфектной стадии оказывается нестабильным; как правило, в системах такого рода такие формы или одна из них носят ещё результативный характер.

Языки, где альтернативные перфектные конструкции, как можно судить, изначально не имели распределения, связанного с диатезными типами, располагают особой возможностью диахронического развития, эксплуатирующего полисемию перфекта.

Квазисинонимия, связанная с дополнительными значениями перфекта

В славянских диалектах Македонии представлена, на первый взгляд, ситуация уникальная на типологической карте перфекта как категории: здесь синхронно различается до трёх перфектов (охридский диалект) - «быть»+л- причастие, «иметь»+пассивное причастие и «быть»+л-причастие [Graves 2000]; степень и характер семантической дифференцированности этих трёх форм варьирует от диалекта к диалекту (ср. также [Маслов 1983, 52-53]).

Первый, исторически старший славянский перфект «бытийного» типа (сум дошол «я пришёл») в легших в основу литературного македонского северных говорах (Скопье) имеет значение «текущей релевантности» [Fici 2001: 64-65] и выступает как основной переводной эквивалент английского Present Perfect [Graves 2000: 481].

Второй, новый перфект «посессивного типа» (имам доудено) «заимствован литературным македонским языком из юго-западных говоров» [Усикова 2005: 119]. В этих последних он, в свою очередь, представляет собой по происхождению ареальное явление балканского языкового союза. Какой конкретно балканский язык послужил источником заимствования - неясно, предполагалось греческое, албанское и романское (а румынское) влияние (по проблеме имеется обширная литература начиная с 1930-х годов; обобщающие данные: [Hewson, Bubenik 1991: 286-290], см. также [Lindstedt 2000: 377, Graves 2000: 482]). Согласно нормативным грамматикам, он «подчеркивает результат действия»:

Toj има лощено [Graves 2000: 483]

«Он пришёл» [и он находится здесь]

Но он используется и в экспериенциальных контекстах, причём грамматикализация глагола има доказывается возможностью сочетания с глаголом «терять», в контекстах вроде «В этом году я потерял пять зонтиков» [Tommola 2000:446].

Ареальное влияние других балканских языков на македонский посессивный перфект не исключено не только морфологически, но и семантически. Действительно, новогреческий перфект, также образованный при помощи глагола «иметь», по семантике ближе к результативу, чем к перфекту (перфектное значение «текущей релевантности» для него также характерно, хотя и ослаблено):

О Geioq 8yei sp8si

«Дядя пришёл» ГРаЫ. Hedin 2000: 396]

Данный пример «может быть проинтерпретирован как «имеющий текущую релевантность», но часто имеет более широкую перспективу, с одной стороны, сфокусированную на некоторой предыстории изменения ситуации, с другой стороны, устанавливает известную дистанцию между событием, о котором идёт речь, и моментом речи» [ibid.; ср. также Hedin 1987: 60ff]. Поэтому «в некотором смысле греческий перфект более стативен, чем аорист в том же контексте» [ibid.: 397].

Так называемый «третий перфект» в македонском представляет собой результатив, в юго-восточных диалектах находящийся в процессе превращения в собственно перфект:

Jac сум адена

«Я поела» (букв. «Я поедена»).

Подобный тип близок к результативу и перфекту в некоторых северорусских говорах, но там, как правило, несколько результативных/перфектных конструкций либо не сосуществуют вообще, либо распределены дополнительно; исторический же л-перфект гораздо раньше превратился в простое прошедшее [Трубинский 1983].

Нас интересуют взаимоотношения между перфектными формами указанных типов в рамках тех диалектных систем, где они представлены одновременно.

Из материала, изложенного в работе [Graves 2000], следует, что синхронно можно говорить только о двух парах перфектных форм: в северном диалекте, легшем в основу литературного языка (где перфектное значение имеют формы сум дошол и имам dojdeno) и в крупнейшем из юго-западных диалектов - охридском (где перфектное значение сохраняется только у второй формы и развивается у третьей, сум dojden).

В первом случае нормативные грамматики усматривают различие между двумя формами в том, что шшлг-перфект характеризуется большим акцентом на результате действия; это выражается в том, что последний не сочетается с обстоятельствами времени действия:

Сум станал (имам станато) нокеска во еден [Graves 2000: 483]

«Сегодня я встал в час ночи»

Данное ограничение подтверждается на материале анкетирования носителей разных диалектов, проведённого автором цитируемой работы. В то же время носители северных говоров употребляют сум- и гшсш-перфекты во всех типичных значениях перфекта [ibid.: 486], если не считать того, что в эвиденциальном значении употребляется только су- и-перфект; эти формы «различаются формлаьно, являясь синонимами по темпоральной семантике» [Усикова 2005: 119]. Специфика имам-формы проявляется только там, где выбор лексемы так или иначе затрагивает лексическое, ещё не полностью грамматикализовавшееся значение глагола «иметь»: данная форма скорее будет употреблена с переходными глаголами, имеющими при себе прямое дополнение, а также в контекстах с посессивной семантикой (так, скорее будет сказано имам собрано 200 кукли «я собрал коллекцию из 200 кукол», а не сум собрал - коллекция собрана и тем самым находится в обладании говорящего) [Graves 2000: 486].

Впрочем, современный македонский язык сохранил следы и иной линии разграничения между перфектами с глаголами «быть» и «иметь». Мы говорим о различии между плюсквамперфектами, использующими указанные вспомогательные глаголы. В данном пункте мы отходим от принципа нашего исследования, согласно которому перфект и плюсквамперфект рассматриваются независимо. Дело в том, что разграничение между плюсквамперфектами, о котором сейчас пойдёт речь, не связано непосредственно с набором специфических значений плюсквамперфекта как глагольной формы, а отражает различные семантические элементы собственно перфекта, перенесённые в план прошедшего - что в целом для глагольных систем с несколькими формами плюсквамперфекта скорее не характерно (см. подробнее гл. 3). Оказывается, что соответствующие формы плюсквамперфекта дифференцируются по признаку возможности выразить экспериенциальное значение в плане прошедшего. Как можно судить по примерам, специфическим контекстом, характерным для македонского плюсквамперфекта с глаголом «иметь», является экспериенциальный:

Жижи ми ja показа Кети, но jac веке ja бев видел.

Жижи ми ja показа Кети, но jac веке ja имав видено.

«Жижи мне показала Кети, но я её уже видел»

В первом случае [Friedman 1981] имеется в виду, что говорящий заметил Кети непосредственно перед тем, как Жижи показала ему её, во втором - что ему уже раньше как-то доводилось её видеть (т.е. он знал её в лицо).

Единственный контекст, в котором встречается гшав-плюсквамперфект в анализируемом Фридманом переводе рассказа Шолохова «Судьба человека» - также экспериенциальный:

Таква за сите седумнаесет години од нашиот заеднички живот ниеднаш ia немав видено. [Фридман 1996].

«Такой я ее за все семнадцать лет нашей совместной жизни ни разу не видал».

Вполне возможно, что подобная квазисинонимия плюсквамперфектов отражает более раннюю степень грамматикализации шисш-перфекта, предшествующую этапу гораздо более масштабной взаимозаменяемости обеих форм.

В охридском диалекте перфектная семантика cy.w-формой уже утрачена (это исключительно эвиденциальный показатель), а в перфектной зоне конкурируют гшш-форма - основное средство выражения данного значения - и так называемый «третий перфект» вида сум dojdeu, ограничивающийся в литературном языке и прочих диалектах только результативным употреблением. И здесь семантическое различие проходят по линии экспериенциальности. Помимо «строго результативного» употребления, «третий перфект» вида сум dojdeu развивает именно экспериенциальное значение, но не употребителен в остальных [Graves 2000: 491]:

Видена си во Австралиа? - Не, никогаш не сум бидена таму.

«Ты бывала в Австралии? - Нет, я никогда там не была».

Таким образом, в отличие от ситуации в северных говорах и в литературном македонском языке (зафиксированной в плюсквамперфектных формах), в охридском диалекте экспериенциальные контексты представляют собой «предел» экспансии не посессивной, а бытийной формы перфекта. Естественно заключить, что подобные ограничения зависят не от исходного лексического значения показателей перфекта, а от «возраста» соответствующих форм на пути грамматикализации.

Примечательно, что разграничения между «посессивным» и «бытийным» перфектами, связанные с экспериенциальным значением, отмечаются не только на крайнем юго-востоке Европы - в македонском языке - но и на крайнем северо-западе её, в исландском. Таким образом, перед нами «маргинальный» тип соотношения двух перфектов.

В исландском языке также имеются «быть»- и «иметь»-конструкции с перфектной (или близкой к таковой) семантикой. «Конструкция hafa+супин соответствует ЬаЬео-перфекту, в то время как конструкция vera Ьшп(п) ад + инфинитив явно имеет перфективные (или комплетивные) черты» [Tommola 2ООО: 473].

Ja, hun hefur lesi5 Jsessa bok

«Да, она читала эту книгу»

Hun er buinfn) a5 lesa Jessa bok

«Она прочитала эту книгу» [ibid.: 457].

Данное противопоставление носит, в то же время, и экспериенциальный характер: первый пример имеет значение «она знакома с этой книгой». И действительно, в работе [Yamaguchi, Petursson 2003] hafa- перфект характеризуется как «экспериенциальный»: в отличие от результатива, о котором речь пойдёт ниже, /гя/а-форма означает «опыт, имевший место не в недавнем прошлом» [ibid: 333-334]:

Glugginn hefur brotnafl.

«Окно разбивалось (когда-то)».

В контекстах «продолжающегося действия» в исландском употребляется не экспериенциальный, а бытийный перфект:

Hun er buin(n) аб horfa а ])аб i Jrja ti»ma [Tommola 2000: 472]

«Она смотрит это [по телевидению] уже три часа».

Сходство с македонским (литературным) дополняется тем, что помимо двух перфектов, исландская глагольная система знает также особую форму результатива - образуемую также при помощи глагола vera «быть», но в сочетании не с buin(n) ад и инфинитивом, а с супином, как и посессивная форма; таким образом, перед нами «старый» германский бытийный перфект/результатив (причем супин - или, в другой терминологии, причастие - согласуется с объектом, что является характерной чертой результатива). В работе [Yamaguchi, Petursson 2003] она называется «результативный перфект», однако авторы (опираясь в основном на работу [Comrie 1976]) не разграничивают понятия «текущей релевантности» и «результата». Хотя для выбора формы результатива в исландском языке, как показано в работе, важны и прагматические параметры, все примеры «результативного перфекта», приводимые ими, связаны с сохранением текущего состояния в момент речи. Этой форме свойственны и лексические ограничения, характерные для результатива: авторы эксплицитно указывают, что некоторые глаголы допускают vera только в контекстах, когда глагол несёт семантику предельности и перемены состояния (с дополнительным оттенком «комплетивности», исчерпания ситуации, свойственной и ранее разобранной «новой» бытийной конструкции): так, глагол fljota «плавать» не сочетается с «результативным перфектом», а предельное fljota hurt «уплыть (прочь)» - сочетается [Yamaguchi, Petursson 2003: 335, 337].

Соотношение между семантикой и формой в двух диалектных системах македонского и в исландском языке можно представить так:

Таким образом, во всех трёх системах разграничение между двумя перфектами прошло по линии экспериенциального значения. В тех двух системах (литературной македонской - в составе форм плюсквамперфекта - и исландской), где имеются три формы (присутствует не совмещённый ни с одним из перфектов результатив), экспериенциальность выражается посессивной формой, и противопоставление «экспериенциальный - неэкспериенциальный перфект» оформлено жёстко. При этом диахронически новым в македонском является результатив, а в исландском, напротив, неэкспериенциальный перфект: системы восстановили равновесие из различных «исходных положений», но обе эти формы в обоих языках относятся к бытийному типу.

Наблюдаемая картина всего более похожа на формальное разграничение трёх употреблений перфекта - результативного, экспериенциального и «текущей релевантности». В македонском (в говорах, легших в основу литературного варианта) данная стратегия оказалась неустойчивой: противопоставление между перфектами сохранилось только в плюсквамперфектных формах, а в собственно перфектных формах реально наблюдается положение, близкое к полной синонимии двух форм, с тенденцией к вытеснению диахронически старых (ср. ситуацию в юго-западных диалектах).

В третьей системе - охридском диалекте - конкурируют две бытийные формы перфекта, новая и старая, причём новая, первоначально результатив, приобретает экспериенциальную семантику. Данная ситуация - в отвлечении от выбора формы - близка к наблюдаемой в тех говорах испанского, где результативная конструкция с глаголом tener приобретает экспериенциальные значения, в то время как остальные значения выражаются только старым перфектом с haber. Таким образом, охридский диалект македонского фактически не принадлежит к «маргинальному типу» Европы, а демонстрирует начало компенсаторного разрушения оппозиции «перфект/результатив», характерного для некоторых языков Европы, где сохраняются оба показателя (помимо испанского, это ещё и норвежский: см. там же).

Возможно указать и типологические параллели для подобного распределения синонимичных перфектных форм с иными путями грамматикализации. Так, в [Winford 1993] отмечены «вариативные» формы перфекта в тринидадском креоле со вспомогательными have и done «сделал». Оказывается, что последние употребляются преимущественно в контекстах «продолжающейся ситуации» (или, по интерпретации Дж. Миллера [Miller J. 2004: 233], в «инцептивном», начинательном значении):

She done know wha» going on

«Она узнала [и знает], что происходит»

Не done livin» here more than a year

«Он живёт здесь уже больше года»

Синонимичные формы перфекта и результатива со связкой и без связки

В некоторых языках, где перфект выражается аналитической конструкцией, засвидетельствовано разграничение перфекта со связкой и без связки (т. е. формально равного причастию). Данное явление в принципе независимо от употребления нефинитных сказуемых в независимом предложении (об этом феномене и о его исследовании Е. Ю. Калининой; действительно, оно засвидетельствовано в языках, в остальном не обнаруживающих такого употребления - прежде всего в языках Европы, где, напротив, финитность и нефинитность совершенно чётко разграничены.

Из языков «немаркированно-финитного типа» литовский язык, где, как мы видели, результатив выступает в связочном и бессвязочном вариантах, располагает также и связочным и бессвязочным перфектом [Генюшене, Недялков 1983]:

[yra] siltai apsirenge

«Он тепло оделся».

При этом отметим, что литовский перфект настоящего времени (в отличие от плюсквамперфекта и предбудущего) достаточно близок семантически к результативу: как показывают подсчёты Э. Ш. Генюшене и В. П. Недялкова, 70% вхождений непереходного перфекта имеют статальное, а не акциональное значение.

В литературном немецком языке - здесь и далее речь идёт о языках, в нормальном случае различающих причастные и финитные формы - вплоть до XIX в. вспомогательный глагол в перфекте факультативно опускался, особенно в подчиненных предложениях. Э. Даль приводит (именно в связи с проблемой утраты вспомогательного глагола в европейском перфекте) в пример первые строчки «Пролога в театре» из «Фауста» Гёте:

Ihr beiden, die ihr mir so oft

In Not und Triibsal, beigestanden...

«Вы оба, которые мне столь часто

Во [времена] нужды и скорби помогали», где причастие прошедшего времени употреблено без вспомогательного глагола (ihr... beigestanden habt).

«В современном немецком, однако, процесс оказался обратимым, а именно, больше уже невозможно опустить вспомогательный глагол в перфекте. (По иронии судьбы принцип, согласно которому вспомогательный глагол может быть опущен в зависимом предложении, заимствован в письменный шведский, где сохранился до настоящего времени)» [Dahl 2000: 12].

При соблюдении ряда условий в сербохорватском языке также допускается употребление в зависимых предложениях перфекта без связки [Lindstedt 2000: 377]. «Бессвязочные формы перфекта нейтральны при синтаксически обусловленном употреблении, например, в 3-м лице возвратных глаголов» [Кречмер, Невекловский 2005: 163]; данной теме посвящена особая монография [Грицкат 1954], примечательная тем, что автор - вслед за своим учителем, югославским славистом А. Беличем - апеллирует при анализе употреблений, помимо собственно синтаксических и семантических свойств, также и к дискурсивным и прагматическим признакам текста.

И. Грицкат отмечает, что «краткая» форма перфекта связана с жанром дискурса, или типом текста: так, опущение связки не встречается в научной прозе и вообще в «объективном» повествовании, в то время как в «экспрессивном» высказывании, связанном с моментом речи или преследующим прагматические цели особого рода (связанные с тем или иным «вовлечением» читателя в пространство текста) она широко употребительна. В сербохорватских литературных текстах до XIX века она не отмечена вовсе (ограниченно проникая в некнижные источники), что может быть связано с указанным жанровым ограничением.

Для перфекта без связки в современном сербском характерны собственно перфектные («подчёркивание обычного смысла перфекта», [с. 214]) употребления, либо с результативной семантикой (часто при словах a to, kad li «и вот»):

Kad se gore popnem, a to moje pro so uzrelo

«Когда поднимаюсь я наверх - вот, [уже] созрело моё просо», либо с семантикой прагматической актуальности («ситуации, ни в каком смысле не определённые и употребление которых вызвано лишь склонностью, которую язык имеет к этой, аффективно более экспрессивной форме» [ibid.: 213-214]):

Eto j a dobio a on izgubio

«Вот, я победил, а он проиграл»

Umro kralj! Koga cemo za kralja?

«Король умер! Кого же нам [выбрать] в короли?»

Она также выступает в контекстах, где появляется новая информация:

Gle, - rece Nera, - a ja sela па tvoje mesto.

«Гляди, - сказала Нера, - а я села на твоё место», в том числе в газетных заголовках (значение «hot news») в тех случаях, когда информация «не связана с каким-либо предшествующим знанием о субъекте»; в противном случае равно возможны оба варианта:

Preplivala (je) Lamans

«Она переплыла Ла-Манш!»

Poznata plivacica Svedanka N. N. preplivala (je) Lamans

«Известная шведская пловчиха N. N. переплыла Ла-Манш».

Подобное подчёркивание прагматического компонента перфекта, - через выражение эпистемической неожиданности события, - может являться, по нашему мнению, начальной стадией грамматикализации бес связочной формы в направлении адмиратива - формы, сообщающей о том, что «информация является новой для говорящего, не соответствует его ожиданиям и/или противоречит его картине мира» [DeLancey 1997]. Подобное развитие засвидетельствовано для перфектной формы со связкой, утратившей свой статус, в албанском языке (см. ниже). Кроме того, перфект без связки в сербохорватском в последнее время принимает и собственно эвиденциальное значение, употребляясь в пересказывательной функции, подобно аналогичной болгарской форме [Levin-Steinmann 2004: 15].

Как известно, в истории русского языка перфекту со связкой (типа ходилъ есть) пришёл на смену перфект (уже утративший специфическую семантику и превратившийся в простое прошедшее) без связки (типа ходилъ). Однако этому изменению предшествовал период, в течение которого обе формы сосуществовали и конкурировали. Исследование ситуации затрудняется тем, что, с одной стороны, многие памятники раннедревнерусского периода сохранились в поздних списках, где переписчики могли уже опускать связку в соответствии с узусом того времени (так, нам кажется неоправданным привлечение К. ван Схоневелдом в [van Schooneveld 1959] материала Слова о Полку Игореве, погибший в 1812 г. список которого относится, судя по всему, к XV-XVI вв. и может содержать инновации в глагольной системе), а, с другой стороны, литературные древнерусские памятники не отражают разговорного узуса.

Данные берестяных грамот [Зализняк 1995/2004] показывают, что в грамотах самого раннего периода связка в 3-м лице (не только в перфекте, но и в номинативных предложениях) уже практически не употребляется, а в первых двух лицах служит фактически показателем лица (и в дальнейшем модель вроде слышалъ ecu вытесняется моделью ты слышалъ, где функция ecu и ты одинакова). Книжные памятники дают несколько иную картину.

По данным Е. С. Истриной [1923], предложения с перфектом без связки носят семантически более общий характер: это часто утверждения о существовании субъекта, не маркированные по времени или наклонению; с дискурсивной точки зрения они принадлежат прямой речи или «фоновым» описаниям, но не прямой линии повествования. К. ван Схоневелд [van Schooneveld 1959: 120-121], строящий своё описание древнерусской глагольной системы на жёстких структуралистских оппозициях, считает перфект без связки «маркированной» формой, означающей, в независимом предложении, нечто новое для говорящего и адресата, «внезапность» (abruptness) ситуации, подчёркивающей значение достигнутого результата. Эти выводы он - с известной осторожностью - сближает с заключениями

И. Грицкат относительно бес связочного перфекта в современном сербохорватском.

Для древнерусского перфекта без связки также характерно, как и для выше разбиравшихся шведских и немецких примеров, употребление в придаточных предложениях; ван Схоневелд указывает, что указанные семантические ограничения здесь не действуют [ibid.: 120].

Подобное синтаксически обусловленное употребление вполне объяснимо; связка выступает (прежде всего в европейских языках) как непременный маркер предикативности и синтаксической структурированности предложения [Калинина 2004]; синтаксически зависимое предложение - контекст уже «ослабленный» с этой точки зрения; связка здесь уже может теряться.

Даль рассматривает случай в немецком языке как образец обратимости грамматикализации; в то же время вполне допустима трактовка, согласно которой перед нами еще не образование нового грамматического показателя, а конкуренция двух синонимичных способов выражения перфекта - один из которых может грамматикализоваться, и тогда эти способы расходятся.

Случаи подобных грамматикализаций отмечены в генетически не связанных языках, в которых перфект (или результатив) развивает эвиденциальное значение. В одном из них (албанском) связка не исчезает материально, но, во-первых, меняет линейную позицию в предложении, а, во-вторых, морфологизируется (превращается в аффикс) и реинтерпретируется как отличный от вспомогательного глагола показатель.

В двух балканских языках, в которых перфект получил эвиденциальное развитие - болгарском и албанском - эвиденциальная форма, восходящая к перфекту, впоследствии формально отграничилась от этого последнего. В албанском языке форма, традиционно называемая адмиративом (именно для её описания соотвествующий термин был впервые введён О. Дозоном в 1879 году), однако обладающая, наряду с собственно адмиративным, и пересказывательным значением, и некоторыми модальными (см. подробнее [Duchet, Pernaska 1996: 39-40], [Friedman 2000: 342-347]), восходит, как и перфект, к сочетанию нефинитной формы с глаголом «быть», однако эти формы отличаются порядком компонентов: в то время как перфекту соотвествует порядок «вспомогательный глагол+нефинитная форма», форма адмиратива настоящего времени выглядит как «усечённая не финитная форма+вспомогательный глагол»:

Ai ka punuar [Duchet, Pernaska 1996: 32] «Он поработал» Ai punuaka [ibid.: 31] «[Гляди-ка], он работает».

В болгарском языке также существует формальное различие между образующимися при помощи л-причастия и вспомогательного глагола перфектом и «пересказывательной» формой аориста, заключающееся в том, что отсутствие в третьем лице единственного числа вспомогательного глагола (е «есть») соответствует эвиденциальной интерпретации, а наличие его - собственно перфектной или инферентивной (см. [Guentcheva 1996: 49] и особенно подробное недавнее исследование [Levin-Steinmarm 2004]); в остальном же лично-числовые парадигмы этих двух глагольных форм совпадают. Э. Даль [Dahl 1985: 152] рассматривает этот случай как «расщепление PFCTq [перфекта с пересказывательным употреблением] на две формы». По мнению В.Фридмана [Фридман 1983: 113], считающего для балканских глагольных систем основным противопоставление не по эвиденциальным, а по модальным параметрам (достоверность/недостоверность информации с точки зрения говорящего, confirmativity vs. non-confirmativity), нет необходимости выделять особенную парадигму «пересказывательной» формы; по его мнению, «в недавнопрошедших временах имеется одна симметричная группа парадигм, в которых имеется тенденция опускать вспомогательный глагол немаркированного прошедшего времени, особенно в контекстах неподтверждения» [Фридман 1983: 116]. Согласно Й. Линдстедту [Linstedt 2000: 376-377], в болгарском языке «перфект и заглазный (indirective) аорист не дифференцированы формально. Возможность опустить вспомогательный глагол в третьем лице индиректива, которую часто упоминают нормативные грамматики, не является недвусмысленным показателем: вспомогательный глагол обычно опускается, когда времена индиректива употреблены в связном нарративе, но это правило не является абсолютным; кроме того, существуют другие употребления индирективных форм, которые вообще формально не отличаются от перфекта».

Так или иначе, болгарский перфект (употребляемый со связкой) сохранил неэвиденциальные употребления, свойственные перфекту, особенно экспериенциальные [Lindstedt 2000: 377], причем обязательность его употребления в контекстах «текущей релевантности» утрачена. В следующем примере из типологической анкеты в болгарском допустим аорист [ibid.: 371]:

[Ребёнок спрашивает отца: Можно мне погулять?]

Написа ли си домашното?

«Сделал ли ты домашнюю работу?»

Таким образом, две первоначально синонимичные формы (с опущением и неопущением вспомогательного глагола) семантически дифференцируются и превращаются в два не полностью дифференцированных формально показателя (две «ветви» болгарского перфекта, по Й. Линдстету). Базовое значение одного из них (допускающего опущение связки) - эвиденциальный нарратив, в то время как второй уже, по-видимому, должен рассматриваться как не имеющий базового значения «показатель с пустой серединой».

В статье [Tatevosov 2001] анализируются (по материалам описания [Кибрик 1977]) данные глагольной системы арчинского языка (лезгинская группа дагестанских языков); функционирование финитных арчинских форм, образованных при помощи причастия прошедшего времени на, обнаруживает «удивительное сходство с балканскими славянскими языками. Так, и в болгарском, и в арчинском наличие/отсутствие вспомогательного глагола [в форме настоящего времени - Д. С.] связано с грамматическим маркированием эпистемической информации» [Tatevosov 2001: 459]; однако в арчинском, в отличие от болгарского, форма со вспомогательным глаголом имеет только результативное значение:

mahommad q»owdili wi [Кибрик 1977:195, цит. no Tatevosov 2001: 459]

«Магомед сидит»

«(Я вижу||Мне сказали), что Магомед сел»,

а форма без вспомогательного глагола - собственно перфектное, адмиративное и заглазное:

mahommad q»owdili

«(Я вижу||Мне сказали}, что Магомед сел»

«Магомед сидит».

Итак, сосуществование перфектов (и в некоторых языках результативов) со связкой и без связки (либо с реинтерпретированной связкой) обусловлено дискурсивными, прагматическими и синтаксическими факторами. Такая система диахронически неустойчива: перфект без связки развивает либо эвиденциальное (предшествующая стадия - прагматически усиленная констатация - засвидетельствована в сербохорватском), либо значение простого прошедшего/перфектива.

 

АВТОР: Сичинава Д.В.