31.08.2012 3627

Производные эмотивные лексемы в арго

 

Словообразование русского арго в отечественной лингвистике

Словообразование русского арго в настоящее время представляет собой в определённой мере разработанную область, основные исследования в которой появились в последние 10-15 лет. До этого периода системно описанным было лишь словообразование условных языков ремесленников и торговцев (Бондалетов 1980). Особенности словообразования русского дореволюционного арго охарактеризованы в диссертации М.А. Грачёва (Грачёв 1986). Некоторые замечания по поводу словообразования арго встречаются в работах по общему языкознанию, социолингвистике. Так, Б.А. Серебренников отмечает, что жаргоны и арго используют словообразовательные средства того языка, на базе которого они существуют (Серебренников 1970). Однако предложенная им трактовка арго как явления, паразитирующего на общенародном языке, не является эпистемологически перспективным при дескриптивном подходе к исследуемому объекту. Арго существует как одна из разновидностей национального языка, в разной степени используя, применяя и развивая те или иные его креативно-продуктивные возможности. В этом смысле словообразование арго носит системный характер, и оно «паразитирует» ничуть не больше, чем социальные и профессиональные жаргоны, просторечие, идиостили писателей, использующих окказиональные словообразовательные модели. Напротив, в изучаемый период арго представляет собой источник наиболее активного «внутреннего заимствования» (В.Г. Костомаров) для других форм русского языка.

В 90-ые годы прошлого столетия были опубликованы работы об арго Д.С. Лихачёва, написанные им более пятидесяти лет тому назад. В исследовании «Черты первобытного примитивизма воровской речи» учёный так пишет об особенностях словообразования арго: «Основное свойство воровской речи, облегчающее языкотворчество, создающее крайне благоприятные условия для импровизации слов - это семантическая слабость и неустойчивость отдельных слов при относительной устойчивости «метафорической» интерпретации окружающего мира» (Лихачёв 1992, 373). Кроме этого, в данной работе есть ещё одно важное замечание, касающееся глубинного противоречия креативной системы арго: «Потребность в экспрессивно заряженном, эмоционально напряжённом, логически значимом слове требует постоянного обновления словаря, постоянного языкового творчества, реально же этого творчества не оказывается, - едва родившись, слово сжато тисками традиций, поисками готовых штампов» (Лихачёв 1992, 381).

Отмеченное противоречие носит в значительной мере онтологический характер. W. OGrady описывает это противоречие следующим образом. Широта и разнообразие человеческого мышления и опыта предъявляют к языку большие требования. Виду того, что коммуникация не ограничена фиксированным набором тем, язык должен представлять собой нечто большее, чем пакет готовых сообщений: человек нуждается в обеспечении производства и понимания новых слов и высказываний, как только возникает в этом потребность. Иными словами, язык должен быть креативным, поставляющим инновации в качестве ответа на новые мысли и ситуации. В то же время языковая креативность проявляется вместе с другой определяющей характеристикой языка - системными ограничениями, устанавливающими границы возможных изменений (Contemporary Linguistics 2001). Полностью разделяя такое понимание творчества и ограничений, налагаемых языком, обратим внимание на то, что в арго это противоречие разрешается в значительной мере специфически: «Плодовитость воровской речи напоминает плодовитость рыб - чем больше они мечут икры, тем больше её погибает... Только наиболее сильные из этих слов выживают в жестокой борьбе за существование, остальные постепенно расплываются в значении и гибнут, не поддержанные авторитетной «головкой» (верхами воровской среды)» (Лихачёв 1992, 369).

Рассмотрим арготическое (жаргонное) словообразование в работах М.А. Грачёва, B.C. Елистратова, В.В. Химика.

Арготическое словообразование подробно описано в диссертациях (кандидатской и докторской) и монографии М.А. Грачёва. Данное описание характеризуется следующими особенностями: автор включает лексико - семантический способ словопроизводства в раздел, посвящённый специфике словообразования арготизмов; субстантивация прилагательных и причастий рассматривается среди морфологических способов словообразования. Несмотря на то, что такие классификационные решения представляются спорными, мы не будем заострять на них внимания, поскольку это имеет отношение к теории словообразования в целом, а не к собственно арготическому словопроизводству. Кроме того, исследователь выделяет такие нетрадиционные способы словообразования, как словесную игру, фонетические процессы в качестве словообразовательного средства, усечение основ, редупликацию, энантиосемию. В целом описание арготической деривации, представленное М.А. Грачёвым, отличается традиционностью со всеми положительными и отрицательными её сторонами, опорой на способы словообразования с дальнейшей их дифференциацией по словообразовательным средствам, нестрогим следованием принципу воспроизводимости и спорностью толкования отдельных конкретных случаев.

В то же время учёный выделяет в качестве важных определённые особенности арготического словообразования.

Во-первых, М.А. Грачёв даёт общую оценку арготической деривации по соотношению к деривации в других формах языка. «Слова в арго образуются, в основном, по тем же моделям и теми же аффиксами, что и лексемы общенародного языка, но есть и отличительные особенности. В арготическом словообразовании отсутствуют ограничения» (Грачёв 1997, 90). Автор не уточняет, что имеется в виду под отсутствием ограничений, однако можно предположить, что это ограничения системной продуктивности в терминологии М. Докулила, широкое использование окказионального словообразования, деривация по образцу и другие нетиповые модели образования слов.

Во-вторых, М.А. Грачёв обращает внимание на эмотивный характер арготического словообразования: «Словопроизводство в арго подчинено стремлению к эмоциональности и необычной гипер выразительности, причем под определённым углом зрения арготирующих». В то же время эмотивные особенности арготической деривации М.А. Грачёв специально не описывает.

В-третьих, М.А. Грачёв пишет о специфике языковой игры в арго в процессе словообразовании: «При языковой игре слова в арго образуются, в основном, благодаря фонетической мимикрии и контаминации. Фонетические процессы при словопроизводстве в арго есть следствие неграмотности (малограмотности) деклассированных элементов, диалектного и просторечного произношения, а также произношения представителей нерусских национальностей. Языковая игра в лексике криминогенной среды больше наблюдается при лексико-семантическом словопроизводстве, чем при фонетической мимикрии». По данным исследователя, более трёхсот лексем арго образовались с помощью диерезы, эпентезы, замены одного звука другими звуками и метатезы. Так, к подобному словообразованию относятся слова сидр - мешок от сидор - дворник, мешок, саквояж, сарга - деньги от сара (с тем же значением), зокс - сигнал опасности, тревоги от зеке (то же). Далее автор делает заключение о том, что «эти фонетические явления следует отличать от похожих способов словопроизводства в тарабарских языках: если в последних слова создаются механически, сознательно, то в арго лексемы нарождаются стихийно» (Грачёв 1997, 91).

Полагаем, что такое заключение ошибочно: то, что должно быть расценено как произносительные варианты слов или брак в полевом сборе материала, не может рассматриваться в качестве процессов, релевантных для словообразования.

Характеризуя морфологическое словообразование, М.А. Грачёв приходит к следующим выводам:

1. При образовании слов этим способом в арго используются в основном те же аффиксы, что и в русском языке в целом, однако продуктивность ряда суффиксов иная. Имеется ряд специфических суффиксов.

2. Наибольшей продуктивностью обладают те суффиксы, которые образуют эмоционально-экспрессивные слова; суффиксы абстрактных существительных не используются. Суффиксация наиболее типична в сфере существительных. Большинство существительных со значением лица образовано суффиксальным способом.

3. Префиксация более характерна для глаголов; не используются иноязычные приставки.

4. В словосложении участвуют русские литературные «общенародные», иноязычные и арготические лексемы.

Выделяется особый вид аббревиатур, расшифровка которых представляет собой, лозунги, призывы, клятвы.

Таковы основные особенности описания словообразования арго, проведённого М.А. Грачёвым.

B.C. Елистратов, понимает арго широко и своеобразно. Его видение социолекта находит своё отражение и в трактовке словообразования. Глава, посвящённая словообразованию, называется «Поэтика арго». Таким образом, словообразование предстаёт как часть поэтической системы, как риторическая составляющая, как креативная речевая деятельность, как языковая лаборатория, где зарождаются и проходят апробацию инновации, выходящие затем на общеязыковую орбиту. Как полагает B.C. Елистратов, «наиболее существенные для арго зоны поэтического эксперимента - это словообразование и лексика. Арго даёт массу экзотических словообразовательных моделей, а также травестирует традиционные модели» (Елистратов 2000, 655).

Основными чертами арготического словообразования, по мнению B.C. Елистратова, являются следующие:

1. В сфере арготической суффиксации число продуктивных суффиксов ограничено, это такие суффиксы, как -ак, -як, -ач, - арь, -ага, -яга, -уха, -уха, -ник, -ник, -он. Кроме этих суффиксов, в арго также продуктивен ряд аффиксов, употребительных в разговорной речи. Особую роль играет «экспрессивное словообразование».

2. Подчёркивается важность окказиональных моделей: «Отдельно взятая, вырванная из «массового» контекста окказиональная модель безусловно представляет собой малоинформативный с лингвопоэтической точки зрения материал, но несколько таких моделей дают общую панораму поэтических приёмов арго, позволяет вычленять главные поэтико-семантические тенденции арготворчества» (Елистратов 2000, 656).

3. Выделяется около 100 посткорневых формантов арготических существительных. В списке есть и традиционные модели, активно используемые в арго со специфической поэтической функцией.

4. В арго фонетико-экспрессивный аспект превалирует над формально-словообразовательным и грамматическим. Арготические финали объединяются в группы в рамках метрико-поэтической терминологии: «хореическая модель» (дурик, пруха), «ямбическая модель» (нагляк, друган, шишкаръ, дискач, новьё, фигня, куртон, бабца), «амфибрахическая модель» (общага, ментура, ментяра, пафнурик, летёха), «анапестическая модель» (наверняк, корефан, походон). Это свидетельствует, по мнению автора, о доминировании в арготическом словотворчестве образно-фонетического начала.

- Выделяется каламбурное словообразование.

- В арго активны две противоположные тенденции - к упрощению и усложнению, проявляющиеся в словообразовании в явлениях усечения и аббревиации.

В схожем, поэтическом, ключе рассматривается словообразование в монографии В.В. Химика «Поэтика низкого, или Просторечие как культурный феномен». Просторечие понимается автором как гетерогенное образование: «Просторечие, занимая срединное, промежуточное положение в системе языковых и культурных стратов, несёт в себе признаки всех определённых подсистем языка: деревенских говоров, региолектов, многочисленных профессиональных подъязыков и социальных арго и жаргонов» (Химик 2000, 11).

В то же время анализ, проведённый В.В. Химиком, представляется более академичным, основанным на достижениях отечественной лингвистики в исследовании словообразования русского языка. В.В. Химик выделяет в системе арготического словообразования такие блоки, как личные дериваты, субстанциальные дериваты, процессуальные дериваты, процессуально-субстанциальные дериваты на -лово, словообразовательные гнёзда. Отдельно рассматриваются базовые стимулы просторечно - разговорной деривации.

Выделенные В.В. Химиком блоки не только значительно укрупняют проблему, придавая ей статус теоретического исследования, но и задают единый формат описания субстандартного словообразования, в том числе как составной части деривационной системы русского языка. Личные, субстанциальные и процессуальные дериваты соотносятся со словообразовательными категориями лица, предметных и вещественных существительных и другими категориями, получившими в отечественной лингвистике подробное освещение. Каждая из выделенных категорий подразделяется В.В. Химиком на модели.

Большой интерес представляют словообразовательные гнёзда, построенные В.В. Химиком. Это первый опыт подобного деривационного моделирования на материале русского субстандарта. Автором представлены гнёзда лексем балдеть, кайф, маз(а), тусоваться, стебать, стремать.

В.В. Химик заключает описание просторечной деривации следующим важным замечанием: «Обзор типовых морфологических дериваций обнаруживает, что образование новых слов в социально-групповых подъязыках традиционно мотивируется тремя главными стимулами номинации: 1) арготическое обозначение отдельных понятий, 2) жаргонная реноминация общеизвестных понятий и 3) стилистическая модификация некоторых словоупотреблений как жаргонных, оценочных». Далее автор подробно характеризует каждый из стимулов.

На наш взгляд, из описанных выше работ наиболее строгой и научной является характеристика словообразования арго, представленная в исследовании В.В Химика. Работы М.А. Грачёва и B.C. Елистратова можно использовать как иллюстративный материал или в качестве ссылок на отдельные, отмеченные ими интересные детали. В то же время некоторые суждения В.В. Химика представляются спорными, и мы обозначим свою позицию по ним ниже.

Структурно-семантические особенности эмотивных дериватов

Под эмотивными дериватами мы понимаем производные слова, которые называют эмоциональные явления или выражают эмоциональное отношение к тем явлениям, которые они называют.

Здесь мы не останавливаемся на издержках арготической лексикографии. Несмотря на то, что лексикографией социальных диалектов предметно и достаточно продуктивно занялись филологи, в целом общее число лексикографических казусов сократилось, нерешённых вопросов остаётся всё ещё достаточно много. Среди основных - проблема словника, разграничение омонимии и полисемии, структурирование значений внутри многозначного слова, иллюстрации и адекватный метаязык.

Проблема метаязыка толкования оказывается особенно значимой при использовании арготических словарей в качестве источника лингвистического исследования. Так, толкование одного из значений лексемы звонок как «освобождение из мест лишения свободы» наводит на мысль, что перед нами иностранно-русский словарь, причём русский язык зачастую используется в одной из его разновидностей - профессионального сленга работников правоохранительных органов. При таком типе толкования часто оказываются деформированными или теряются оценочные, экспрессивные, эмотивные и другие аспекты значения арготизмов, составляющие важнейшую часть его семантики. Остаётся лишь более или менее достоверно очерченная его денотативная часть. Подобное происходит и с метаязыком толкования производных слов, значение которых описывается бессистемно, вне связи со словообразовательной семантикой дериватов.

В описании словообразовательных моделей арго необходимо учитывать характер мотивирующей лексемы, её социолингвистический статус, который часто является основополагающим в последующей интерпретации семантики и прагматики слова. На этот факт указывали и многие исследователи арго, в частности М.А. Грачёв, В.В. Химик и другие. Характерен в этом смысле пример, который описал С.И. Красса: «Слово активист, - отмечает он, - в арго и в кодифицированном языке имеет, на первый взгляд, одинаковое значение «тот, кто принадлежит активу» и в обоих случаях мотивировано словом актив. Однако в арго слово актив является семантическим дериватом от литературного актив и имеет значение «заключённые, сотрудничающие с администрацией». Следовательно, активист арготическое и активист литературное при формально тождественной словообразовательной структуре являются разными словами, так как имеют разные мотивирующие основы (Красса 2000, 20).

Таким образом, в плане эмотивной характеристики лексемы оказывается важным не формант, а мотивирующая (производящая) основа в её конкретной социолектной характеристике. Следует иметь в виду также приращения, наращения в семантике мотивированного слова, которые формируют фразеологичность (идиоматичность) семантики - «свойство производного слова выражать нечто, не содержащееся в значении его составных частей» (Современный русский язык 1989, 244). Причём экспликация названных приращений далеко не всегда может быть проведена с опорой на словарные дефиниции: как правило, основным источником является учёт социокультурной окраски слова в системе субкультурных координат.

В случае формантной базы, общей для литературного языка и арго, сам формант не оказывает решающего влияния на эмоциональную окраску арготизма; таким фактором является эмоциональная окраска мотивирующей основы. В арготическом словообразовании, рассматриваемом в эмотивном аспекте, в подавляющем большинстве случаев решающее значение имеет не формант, а характер мотивирующей основы. В каждом случае необходимо рассматривать лексическое значение лексемы, чтобы выявить социокультурно обусловленные параметры интерпретации, а также наличие фразеологичности семантики.

Проиллюстрируем наше видение названных проблем на примере арготических имён лиц, описанных В.В. Химиком, и критического анализа его выводов.

В.В. Химик высказывает мнение о том, что арготические имена лиц, обозначающие названия воровских специальностей, обладают «скрытой экспрессией». Рассматривая производные со значением лица с суффиксами - щик - названия лица по совершаемому им действию или по характеризующему предмету», -ник - «названия лица по характеризующему предмету», он говорит о скрытой экспрессии: «В основном это обозначения традиционных воровских специализаций, поэтому большинство таких производных относится только к криминальному подъязыку, к его арготическому ядру, и отличается скрытой экспрессией, заключённой в вещественном значении слова» (относительно первой группы). И далее: «Как и предыдущая группа, в основном это своеобразные воровские «профессионализмы», или арготизмы-терминоиды, в которых экспрессивный компонент маскируется и зависит обычно не от суффиксального форманта, а от содержания корня» (о второй группе производных) (Химик 2000, 131).

Далее он рассматривает имена на -аръ - «названия лица по характеризующему его действию, предмету или признаку», приводит ряд «воровских профессионализмов», например скокарь - вор-взломщик, действующий на скок, т.е. ворующий быстро и без подготовки, кнокарь - тот, кто кнокает, т.е. наблюдает, стоит на страже, доскарь - вор, специализирующийся на краже досок, или икон, и другие. Автор пишет, что в подобных дериватах «заключена эпатирующая игра с внешним миром: в качестве производящих слов нередко используются общеупотребительные номинации, но в криминальном переосмыслении, ср.: доска - икона, зонт - проникновение в помещение через потолок, очки - оконные или витринные стёкла. В соединении со стандартным суффиксом лица -арь эти производящие лексемы во вторичной воровской номинации приобретают ярко выраженную экспрессивную ёрническую окраску: «профессиональная» арготическая номинация соединяется с издевательской насмешкой» (Химик 2000, 132-133).

Подобная интерпретация требует комментария.

Во-первых, лексемы доска, зонт, очки в данном случае не являются «общеупотребительными номинациями в криминальном переосмыслении». Это арготические лексемы, образованные путем метонимического или метафорического способа от лексем литературного языка.

Во-вторых, утверждение о том, что данные лексемы приобретают экспрессивную окраску в соединении с суффиксами мотивирующего слова спорно. Первое возражение: суффикс вносит в семантику мотивированного слова значение лица и больше ничего. Причём подобное значение не более экспрессивно, чем в общеупотребительных словах: звонарь, пушкарь. Второе возражение: отнести экспрессивность на счёт идиоматичности семантики также неправомерно, поскольку мотивирующие лексемы доска, зонт, очки уже экспрессивны, и данная особенность сохраняется в мотивированном слове, а не привносится формантом и не развивается в результате соединения мотивирующего слова и форманта.

В-третьих, В.В. Химик противоречит себе последующим утверждениям: «Впрочем, некоторые из подобных образований имеют уже не закамуфлированную арготическую, а непосредственно эмоционально - оценочную жаргонную ориентацию, ибо служат не столько для номинации, сколько для открытой оценки лица. Эта оценка, разумеется, только отрицательная. Кажется, единственное исключение в криминальном подъязыке, свободное от негативной оценки (в представлении самих блатных), слово блатарь - лицо, принадлежащее к блату, блатному миру, т.е. «свой». Все другие образования на -арь соединяют в себе номинацию лица и его отрицательную оценку, ср.: звонарь - тот, кто звонит, или доносит; дубаръ - покойник, или тот, кто дал дуба; духарь - доносчик, осведомитель, т.е. дух\ тихарь - доносчик, совершающий свою деятельность тайно, или тихо. Отрицательная оценка предопределяется вещественным значением номинации» (Химик 2000, 133).

Таким образом, мы полагаем, что эмотивные арготические дериваты менее всего подвержены влиянию значения форманта, который передаёт общую семантику (лицо, предмет, вещество) или часто омонимичен (полисемантичен). Более важным фактором оказывается семантика мотивирующей основы; в то же время нужно учитывать, какая лексема является мотивирующей - литературная или арготическая и в каком именно значении, поскольку и в этом случае явления омонимии весьма распространены. Арготическим дериватам свойственна широкая омонимия и вхождение формально одинаковых по структуре слов в разные словообразовательные гнёзда. Важнейшим фактором, в конечном счёте, оказывается значение лексемы, рассмотренное в контексте арготической лингвокультуры.

Проиллюстрируем сказанное материалом из словаря М.А. Грачёва. Для этого обратимся к приведённой выше группе слов с корнем звон-/звяк. Так, собака может быть названа звон, звонарь, звонок, звякало. Сторож имеет номинации звонарь, звонок; эти же существительные могут называть болтуна, лжеца, доносчика, осведомителя. Звонарь и звякало используются для называния телефона, звон и звонок - ученика вора, звон и звякало - языка.

Отношения в словообразовательных гнёздах, между мотивирующим и мотивированными словами, в целом в словообразовательной системе арго имеют некоторые отличия от аналогичных явлений в литературном языке. Концепции социальной диалектологии, лексикография русского арго требуют взвешенного подхода к структуре и семантике арготического слова. Оно сопротивляется попыткам некритического встраивания его в системные отношения, характерные для стандарта, оставаясь «первобытно примитивным» и субкультурно детерминированным.

Продемонстрируем некорректность таких действий на описываемом материале. В случае лексем звонарь - «телефон» и звонок - «ключ от замка» в качестве мотивирующего семантического стимула является целостное прототипическое представление о звуке, производимом ударами, колебаниями чего-то металлического (стеклянного). У суффиксов -арь и -ок в данном случае значение полностью синонимичное предмет, характеризующийся признаком, названным в мотивирующей основе. Попытка разграничить лексемы звонарь - собака, звонарь - сторож, с одной стороны, и звонок - стоящий на атасе, с другой, по функции будет насилием над языковым материалом. Действительно, у первых двух лексем функция поднимать тревогу «чужая», а у второй - «своя», но это никак не отражается в особенностях словообразования, а детерминировано субкультурной аксиологией. Суффиксу -ок в приведённом материале может быть приписано значение: 1) агенса, в том числе лица, 2) предмета, в том числе артефакта, 3) пациенса, однако приведённые отличия не играют существенной роли в плане наличия или отсутствия эмотивного значения (ср.: нейтральные лексемы 2, 3, 8; отрицательные (презрение, ненависть) 1, 7; нейтрально-позитивные (снисхождение) 4; ситуативная (оценка и эмоции зависят от ситуации) 5; скорее отрицательная 6. Наглядной демонстрацией специфичности словообразовательных явлений в арго является номинация собаки в нашем примере: звон, звонарь, звонок, звякало. В этих лексемах задействованы все суффиксы, используемые в номинации имён существительных в данной выборке, однако данный факт никак не сказывается на характере значения, в том числе и эмотивного, лексем обозначающих собаку в арго.

Определяя эмотивный потенциал производной арготической лексемы, мы, в первую очередь, определяем значение форманта. Во многих случаях непосредственной эмотивной информации мы не извлечём, однако получим вектор дальнейшего анализа эмотивной семантики. Так, анализируя лексему звонарь, мы выделяем суффикс -арь и его значения: «лицо», «предмет», «деятель» (безотносительно к категории лицо / не лицо). Затем данные значения уточняются. Возможность уточнения даёт, в первую очередь, апелляция к мотивирующей лексеме. В частности, «лицо» может быть разделено на «характеристику лица по признаку» (звонарь - болтун, лжец от звонить - говорить, распускать слухи, сплетни; звонарь - доносчик от звонить - выдавать, доносить) и «характеристику лица по профессии» (звонарь - сторож от звонить - поднимать тревогу). Проведённые операции, тем не менее, не позволяют говорить об эмоциональном отношении к денотату. Эмотивные компоненты значения демонстрируют такое свойство производной лексемы, как фразеологичность семантики. Имеется в виду лексическая фразеологичность семантики мотивированного слова, поскольку словообразовательная система арго в целом характеризуется нерегулярностью, и поэтому сложно выявить системные приращения семантики в той или иной серии мотивированных слов. В вопросе о разграничении лексической и словообразовательной фразеологичности мы опираемся на работу В.М. Грязновой «Личные существительные в русском литературном языке первой половины XIX» (Грязнова 1989).

Затем мы делаем вывод о возможной эмотивности лексемы. Общее представление об эмоциональной нагрузке разных видов лексики позволяет исключить лексему со значением «телефон» из предмета рассмотрения. Имеющиеся контексты употребления данной лексемы подтверждают наше предположение: Оперсосы прослушивали мой звонарь. Безусловно, в данном контексте имеет место экспрессия на фоне стандарта, однако мы отделяем эмотивность от экспрессивности. Лексема со значением «сторож», вероятно, будет иметь отрицательную оценку, поскольку сторож представляет собой преграду для беспрепятственного осуществления вором его основной деятельности. Контексты подтверждают такое предположение: Звонаря связали и грязную тряпку вместо кляпа всунули в зубы. Таким образом, исходным моментом в анализе эмотивной семантики является положение денотата в субкультурной аксиологии. В лексеме звонарь - «сторож» мы выделяем отрицательную оценку и негативную эмотивность. Данная эмотивность может быть описана в метаязыковых формулах: опасность, пренебрежение.

Приведённое выше рассуждение подтверждает некоторые особенности фразеологичности семантики арготических лексем. Е.А. Земская отмечает, что «глагол и прилагательное в целом менее фразеологичны, чем существительное. Имена лиц менее фразеологичны, чем названия предметов. Наиболее ярко фразеологичность проявляется у предметных существительных с конкретным значением» (Современный русский язык 1989, 347). В арго номинации предметов не так важны, как номинации человека, и эмотивные параметры, составляющие основу прагматики наименований лица, демонстрируют фразеологичность семантики производных имён лица.

Лексема звонарь доносчик в компонентном представлении может быть описана следующим образом:

(Г) личное имя существительное;

(С) относит данную лексему к арготическим, позволяя интерпретировать денотативный компонент иным образом, нежели в литературном языке;

(Д) тот, кто звонит, выдаёт, доносит;

(О) отрицательная оценка: доносить - плохо; ср.: ДОНОС, -а, м. Тайное обвинительное сообщение представителю власти, начальнику о чьей-н. деятельности, поступках. Д. о тайной организации. Д. на подпольщиков. (СОШ); в арготической субкультуре подобные сообщения напрямую угрожают членам криминального сообщества, поэтому оценка такого поступка не просто отрицательная, а, как правило, заканчивается летально для тех, кто это совершает;

(Э) лицо, номинированное такой лексемой, вызывает у носителей социолекта резко негативную эмоциональную реакцию - ненависть, презрение, агрессию.

Лексема звонок доносчик в компонентном представлении будет иметь аналогичный вид.

Таким образом, словообразовательные форманты не играют решающей роли в формировании эмотивности арготических производных лексем. Словообразовательные гнёзда, если они разветвлённые, покрывающие своими участками различные разновидности русского языка, в большей мере выполняют функцию маркирования концептов, активных в том числе и в словообразовательном плане. К выражению эмоций это непосредственного отношения не имеет: для эмоционального маркирования более важен характер мотивирующей основы. Таковы в общих чертах теоретико-языковые параметры подхода к эмотивным производным арготическим лексемам. Используя предложенную модель, можно описать любое мотивированное слово в арго, выявив с той или иной степенью точности его эмотивное языковое содержание.

Эмотивные мотивированные лексемы в корпусе словаря

Мы выявили структурно-семантические особенности эмотивной производной лексики на материале однокоренных лексем. Далее рассмотрим состав, словообразовательные характеристики мотивированной эмотивной лексики в корпусе словаря. Для этой цели мы избрали «Словарь современного блатного и лагерного жаргона (Южная феня)» А.А. Сидорова. Выбор данного словаря в качестве исследуемого арготического континуума опирается на следующие доводы. Во-первых, это словарь современного языка преступного мира России; часть устаревшей лексики включена в словарь и снабжена соответствующими пометами. Во-вторых, в этом словаре учитываются региональные особенности криминального языка: проводятся параллели южной фени с северной (сибирской, уральской). В- третьих, объём и словник словаря в большей мере отражают ядро арготического лексикона, поскольку многие словари арго характеризуются некритическим включением в свой состав лексики, не имеющей непосредственного отношения к арго. Изложенные основания дают возможность анализировать лексику в более компактном и цельном корпусе, что повышает достоверность проводимого исследования. Кроме того, опора на один источник позволяет в данном случае избежать разночтений в определении актуальности - устарелости лексемы, её принадлежности к той или иной территории бытования, употребления в арго - жаргоне - просторечии и некоторых других.

Объём словника словаря А.А. Сидорова составляет около 1,5 тысяч (1462) входов (вокабул), в которые включены 330 фразеологических единиц. Общее количество эмотивных дериватов в словаре 156 единиц, что составляет 10,7% объёма словника. Распределение эмотивных дериватов по частям речи выглядит следующим образом: имена существительные - 101 (64,7%), глаголы 32 (20,5%), имена прилагательные 12 (7,7%), наречия - 11 (7%). С точки зрения характера номинации только 16 лексем (10%) обозначают эмоции или эмоциональные состояния, то есть являются лексикой эмоций; оставшиеся 90% лексем представляют собой эмоциональную лексику, то есть лексемы, характеризующиеся наличием в их семантике эмоционального отношения к объекту номинации.

К лексике эмоций в исследуемом корпусе мы относим следующие мотивированные единицы: имена существительные балдёж - удовольствие, прикол - удовольствие, приход - беспричинный приступ веселья или злобы, умат - крайняя степень веселья, ничтяк, ништяк - приятное ощущение; наречия, в том числе предикативные: западло, впадлу - унизительно, стыдно, позорно, стрёмно - противно, ничтяк, ништяк - отлично, здорово, облом - неприятно; имя прилагательное шухарной - смешной; глаголы: шухерить - смешить, драконить - озлоблять, дразнить, раскумариться - получить наслаждение от употребления наркотиков после долгого воздержания, минжеваться - проявлять нерешительность, трусить, очковать - бояться, понтоваться - бояться, проявлять нерешительность. Лексемы ничтяк, ништяк характеризуются частеречной омонимией:

1. Квасанули мы «Орловской» - такой ништяк пошёл...

2. «Ништяк, - лениво протянул Тишков. - Не нашего ума дело» (Г. Рябов, Л. Нагорный).

Анализ нашего материала показывает, что арготические дериваты, обозначающие эмоции или эмоциональные состояния, манифестируют базовые эмоции удовольствия (балдёж, прикол, ништяк, раскумариться), отвращения (облом, обломать), радости (приход, умат, шухарной, шухарить), гнева (драконить, приход), страха (минжеваться, очковать), лексема приход манифестирует амбивалентные эмоции. Среди арготических эмотивов выделяются два однокоренных наречия, репрезентирующих не «биологически обусловленные», а «окультуренные» (Ю.Д. Апресян) эмоции: западло, впадлу. В лексемах подобного рода эмотивные семы формируют содержание денотативного компонента. Как отмечает Ю.Д. Апресян, «более стихийные эмоции... концептуализируются как враждебная сила, извне захватывающая человека» (Ю. Апресян 1995, 54). В этом случае данный тезис вполне согласуется с результатами анализа и с тезисом Д.С. Лихачёва о цели арго как преодолении враждебной стихии.

Производная лексика, имеющая в структуре значения эмотивный компонент, в котором группируются семы, передающие эмоциональное отношение к денотату, представляют собой следующую картину: наименования лица - 69 (49,3%), наименования процессов - 28 (20%), наименования абстрактных явлений - 12 (8,6%), наименования признаков - 10 (7,1%), наименования веществ - 6 (4,3%), наименования частей тела - 5 (3,6%), наименования признаков признака - 4 (2,9%), наименования артефактов и локативов - по 3 (2,1%).

Самой крупной группировкой являются наименования лица, которые составляют почти половину эмотивных дериватов. Среди личных существительных 39 лексем (50%) представляют собой суффиксальные производные; далее следуют имена существительные, образованные субстантивацией - 20 (25%); остальные способы представлены единичными образованиями: сложение, осложнённое суффиксацией - 7, префиксальные и префиксально-суффиксальные - по одному.

Среди суффиксальных имён выделяются следующие наименования лица:

- С суффиксом -ец: (бабец - женщина, девушка).

- С суффиксом -лыцик: давильщик - тот, кто жестоко прессует, давит зэков.

- С суффиксом -щик: беспределыцик - тот, кто занимается беспределом, керосинщик - подстрекатель, тот, кто керосинит (от керосин - подстрекательство, смута), халявщик - тот, кто пользуется чем-либо за чужой счёт, на халяву.

- С суффиксом -ак: дубак - сторож, постовой милиционер (тот, кто даёт дуба), прошляк - бывший авторитет, порвавший с блатным миром, тот, кто был авторитетом в прошлом.

- С суффиксом -ун: крадун - уважаемый преступник, соблюдающий воровские законы, очкун - трус, тот, кто очкует (боится).

- С суффиксом -от(а): борзота - наглый человек, тот, кто ведёт себя борзо, босота - хулиган, тот, кто ведёт себя как босяк.

- С суффиксом -к(а): вафлёрка - женск. к вафлёр, блатнячка - женск. к блатняк. Кроме того, зафиксированы лексемы с интерфиксами: воровайка, воровахуйка - то же, что воровка. Такая интерфиксация носит игровой характер в первом случае - созвучие с молодайка, а во втором - включение в фонетическую структуру слова обсценного существительного.

- С суффиксом -лк(а): вешалка - женщина лёгкого поведения, та, кто вешается на мужчин, ковырялка - лесбиянка.

- С суффиксом -ар(а): бычара - то же, что бык - тупой, наглый человеке. С суффиксом -алъ: грузалъ - то же, что грузчик, тот, кто берёт на себя груз (обвинение в преступлении). В данном случае в эмотивном компоненте лексемы реализуется значение одобрения, уважения: Братва поклялась грузалю, что после зоны ему будет кайф.

- С нулевым суффиксом: тихарь - осведомитель, тот, кто тихарит.

- С суффиксом -ары пошарь - надзиратель в тюрьме, то же, что и попка.

- С суффиксом -ил(а): мастерила - мастер на производстве в ИТУ.

- С суффиксом -ник: крысятник - тот, кто крысятничает (ворует у своих), краснушник - вор, работающий по-крупному (краснуха - червонное золото).

- С суффиксом -ичк(а): трассовичка - проститутка, работающая на трассе.

- С суффиксом -елл(а): брателла - то же, что брат.

- С позиции эмотивности производные арготические лексемы могут быть разделены на три группы.

К первой группе относятся дериваты, в которых параметры интерпретации эмотивного компонента мотивированной лексемы заданы мотивирующим словом: беспредельщик, керосинщик, халявщик, тихарь, крысятник, босота, борзота, очкун. В этой группе явление (беспредел), действие (крысятничать, тихарить, очковать, керосинить), качество (борзый) уже имеет эмоционально-оценочные коннотации, и мотивированная лексема перенимает этот компонент значения у мотивирующей лексемы. В терминологии В.А. Хомякова такие лексемы называются свободными универбами: «Свободные универбы (или несинонимические элементы) - это номинативные единицы без всяких корреляций с литературным стандартом, обозначающие специфические, социально или стилистически маркированные понятия, для передачи которых в литературном стандарте требуется описательное толкование; вместе с тем, будучи формально мотивированными, они не входят в смысловые структуры нейтральных слов и выступают только как слова экспрессивного просторечия или социальных диалектов» (Хомяков 1992, 103).

С позиции стимулов просторечной деривации в терминах В.В. Химика эти лексемы являются арготическими обозначениями отдельных понятий.

Во вторую группу включены слова, в которых параметры интерпретации эмотивного компонента мотивированной лексемы заданы словообразовательным строением. К этой группе могут быть отнесены лексемы волчара, мастерила, брателла, пошарь. Основная роль акта деривации - экспрессивное дублирование наименования лица. Попытка проследить значение форманта в лексеме волчара с использованием других словарей приводит к следующим сериям: I. бычара (в приведённом выше значении); волчара - 1. представитель правоохранительных органов 2. оскорбление в адрес преступника, сучара - тоже, что сука. II. волчара - 1. знак одобрения 2. удалец. III. бычара - физически сильный человек, волчара - прожорливый человек. Во всех трёх сериях значение лица является дублирующим, поскольку оно уже присутствует в значении мотивирующей лексемы. Первая серия свидетельствует о явной негативной оценочной и эмотивной характеристике денотата, вторая серия - о явно позитивном подобном значении, а третья - о нейтральном в эмотивном отношении значении.

Данная группа в терминологии В.А. Хомякова ближе к свободным аналогам, или свободным синонимическим элементам. «Это релятивные единицы с функциональной корреляцией, которые возникают в речи не в результате обычной для просторечия семантической деривации, а на основе своеобразного словотворчества (формообразования и словосложения), характерного иногда только для просторечия и социальных диалектов» (Хомяков 1992, 101).

В терминах В.В. Химика такие лексемы могут быть отнесены к жаргонным реноминациям общих понятий. Причём подобная реноминация представляет собой, по существу, дублирование как денотативного, так и коннотативного компонентов. Особая экспрессивность формируется именно в силу структурной избыточности, которая и делает их более эмоциональными. Например, в случае лексемы бабец эмотивное значение может быть охарактеризовано как имплицитно позитивное, поскольку реализуется синтагматически, в сочетании с позитивно окрашенными лексемами: Хороший мне бабец попался! Ср. также аналогичное употребление в жаргонизированной разговорной речи: Не понял, куда с наших тротуаров чёткие бабцы подевались?

К третьей группе отнесём наименования женщин: трассовичка, воровайка, блатнячка, вафлерка, вешалка. В одних подобных именах параметры интерпретации эмотивного компонента заданы лексическим наращением (лексической фразеологичностью): трассовичка, вешалка; в других - мотивирующим словом: блатнячка, вафлерка, в третьих - словообразовательной структурой: воровайка. С позиции стимулов арготической деривации это разноплановые лексемы, имеет место как обозначение субкультурных реалий, так и жаргонная реноминация реалий. С учётом женофобного характера арготической субкультуры следует считать, что во всех этих наименованиях будет присутствовать снисходительные, пренебрежительные, презрительные коннотации.

К наименованиям лица, образованным способом субстантивации, относятся: автомобильная, плечевая - проститутка на автотрассах, бациллистый - слабый, хилый человек, гонимый - человек с отклонениями, двинутый - ненормальный, идейный - тот, кто чтит и соблюдает воровские законы, крылатый - сотрудничающий с администрацией, отмороженный - наглый, бессовестный человек, смотрящий - тот, кто контролирует определённые сферы деятельности воров, приблатнённый - тот, кто подражает профессиональным преступникам, цветной - милиционер в форме, чумовой - ненормальный, непредсказуемый человек.

С точки зрения словообразовательного значения выделяются следующие группы: а) названия лиц по предмету, явлению, к которому они имеют отношение - автомобильная, плечевая, чумовой, крылатый, б) названия лиц по характерному действию - смотрящий, гонимый, в) названия лиц по характерному признаку - остальные лексемы.

Способом сложения, осложнённого суффиксацией, образованы слова: двустволка - женщина, девушка (та, кто принимает два ствола), рогомёт - человек, который лезет не в свои дела, мочит роги, труболёт - бомж, тот, кто летает по трубам, хвостопад - халявщик, тот, кто падает на хвоста, чистодел - преступник, работающий чисто, не оставляющий следов и улик.

Приставочно-суффиксальным способом образовано существительное подкумок - оперативный работник, тот, кто работает под началом кума.

Наименования процессов в нашем материале представлены глаголами, которые образованы следующими способами:

1. суффиксальным:

а) козлить - доносить, от козёл, шестерить - прислуживать, от шестёрка, казачить - заниматься беспределом, от казак, бакланить - скандалить, лезть на рожон, от баклан,

б) форилмачить - позорить, унижать, от форшмак, форсить - хвастать, пижонить, от форс, парафинить - клеветать, создавать негативное мнение;

в) борзеть - наглеть, от борзой,

2. суффиксально-постфиксальным: залупаться - не соглашаться от залупа; фраернуться - попасть впросак, допустить грубый промах, попасться на чью-либо хитрость, от фраер, духариться - держать себя вызывающе, с показной решительностью, от духарь,

3. префиксальным: обхезать - испортить дело, от хезать,

4. префиксально-суффиксально-постфиксальным: ссучиться - стать сукой; скурвиться - стать курвой.

В группу наименований абстрактных процессов мы объединили наименования различных действий, ситуаций, явлений. В неё входят суффиксальные существительные бакланка - статья уголовного кодекса (хулиганство), городуха - выдумка, ложь, отвлекающая болтовня, палево - то, на чём можно спалитъся, порожняк - пустой, бессмысленный разговор, правилка - осуждение провинившегося, расправа над ним, кантовка – без дельничание, создающее иллюзию работы, подлянка - подлость, мелкая пакость, отсос - отказ; образованные сложением или сложением, осложнённым суффиксацией гоп-стоп - уличный грабёж на испуг, суходрочка - пустое, никому не нужное дело, рисовка - бравирование, пижонство, игра на публику.

В группу слов, называющих качества, входят прилагательные и причастия задроченный, затруханный - измученный, утомлённый, козырный - отличный, самый лучший, невъебенный - высшего качества или огромных размеров, патентованный - настоящий, не вызывающий сомнений (негативная характеристика), стрёмный - плохой, некрасивый, смешной, центровой - хороший, жуковатый - хитрый, изворотливый, себе на уме.

Наименования веществ образованые субстантивацией: воровские, пшеничные - папиросы, сигареты высокого качества, каламбурным словообразованием: винчестер - вино низкого качества, композитор - чай (по созвучию с Чайковский), суффиксальным способом: индюшка - чай высокого качества, купчик - хорошо заваренный чай.

Наименования места представлены лексемами гадюшник - грязное помещение, козлодёрка - комната контролёров в ИТУ, помещение для обыска зеков, сметанлаг - зона с хорошими условиями содержания.

Наименования частей тела представлены именами существительными, называющими лицо: хавальник, хавло, хавало, хлебало, хлебальник.

Артефакты представлены лексемами вытерка - документ, часто поддельный, дерибас - негодная, некачественная вещь (от названия улицы в Одессе), центряк - хорошая вещь.

К наименованиям признака признака, кроме отмеченных выше, при описании лексики эмоций можно отнести также по-чёрному - до крайней степени, с огромной силой, кучеряво - хорошо, богато, в пределах - в соответствии с воровскими законами.

Проведённое исследование позволяет сделать вывод относительно собственно эмотивной семантики арготического словообразования: можно утверждать, что его роль в этом смысле невелика. Арготические словообразовательные средства, прежде всего, поддерживают эмотивную оценку денотата, сохраняют, «консервируют» её в семантике деривата. Кроме того, они служат созданию экспрессивного эффекта, стилистической маркировки социолектных средств. С точки зрения психологической теории в этом случае уместно говорить о когнитивных теориях эмоций, в которых в качестве эмоциогенных факторов рассматриваются сознательные оценки, которые человек дает ситуации. Как мы могли убедиться в случае эмотивных дериватов, оценка денотативного компонента непосредственно влияет на характер эмоционального переживания называемого производной лексикой явления.

 

АВТОР: Цыбулевская А.В.