Противостояние христианской истины и бесовства нигилизма в миропонимании Достоевского
«На вещь, которую я теперь пишу в «Русский вестник», - сообщал Ф.М. Достоевский в период создания романа «Бесы», - я сильно надеюсь, но не с художественной, а с тенденциозной стороны; хочется высказать несколько мыслей, хотя бы погибла при этом моя художественность. Но меня увлекает накопившееся в уме и в сердце; пусть выйдет хоть памфлет, но я выскажусь». Мысли, занимавшие писателя в этот момент были о пределах своеволия человеческой личности, о миссионерстве русского народа и о его исторической судьбе. При этом автор был далек от назидательности; в период работы над романом «Атеизм», в 1869 году, он писал: «Это не обличение современных убеждений, это другое и - поэма, поэма настоящая». Поэтому рассматривать роман «Бесы» как антинигилистический и политический роман-памфлет было бы недостаточно. Все слилось в нем: и вопросы политики, и нравственности, и государственного устройства, и предсказание будущего России, как в политическом, так и в нравственном, духовно-эстетическом, смысле. Недаром М.Е. Салтыков-Щедрин утверждал после выхода романа в свет, что Достоевский «вступает в область предвидений и предчувствий, которые составляют цель не непосредственных, а отдаленнейших исканий человечества». А в начале прошлого века, говоря о пророчестве Достоевского, Лев Шестов также считал, что таким, как Достоевский суждено «вечно быть накануне». Ту уже мысль по-своему высказал и Р.- М. Рильке, имея в виду религиозно-философскую концепцию Федора Михайловича: «Они религиозные философы - Л.Г. - современники людей далекого будущего, и, они отказываются пробуждать к действию своего ближнего, у них тотчас исчезает всякая причина систематизировать правила и делать выводы в ходе своего развития». Действительно, роман «Бесы» вспомнился и горячо обсуждался как роман-пророчество после октябрьского переворота; в начале третьего тысячелетия он изучается как глубокое художественно-философское размышление об истинном христианстве и свободе духовно-нравственного выбора человека.
«Духовные искания человечества» в ХХI веке признают за истину как существование Бога, так и существование в мире сил, противоположных ему. О том, как бесовский характер некоторых политических и нравственных воззрений начинает управлять человеком (иногда вопреки его воле) и размышлял Достоевский почти полтора века назад в романе «Бесы». Феофан Затворник, чьими творениями интересовался Достоевский в годы завершения романа, размышлял о роли литературы в жизни общества: «Но если во всех многоречивых произведениях его абстрактного писателя-современника - Л.Г. вы редко встречаете, или и совсем не встречаете того, что выражает существо христианства, то знайте, что оно приняло ложное направление, и не подражайте ему». Достоевский следует этому принципу литературы, заявленному Феофаном Затворником: в романе «Бесы» писатель по-новому открывает христианскую истину и противоречащее ей бесовство-нигилизм.
Одним из эпиграфов к роману является цитата из «Евангелия от Луки» о том, как Спаситель, исцеляя человека, повелел бесам войти в свиней, и бесноватые животные сбросились с кручи. Так убеждения нигилистов, социалистов, революционеров и атеистов уже до начала романа автор объявляет бесовскими. Поэтому, по замыслу романа, эти идеи должны погибнуть, как свиньи из Евангелия, пусть даже при этом погибают и многие носители этих идей, но исцеленное общество сядет у ног Христа, уверовав в него, как освобожденный от недуга бесноватый из Библии: христианство уже в эпиграфе объявлялось альтернативой нигилизму; (следовательно - нигилизм лечится христианством). Либерал 40-х годов, герой романа «Бесы» Степан Трофимович Верховенский говорит об этом эпизоде из Евангелия: «Это точь-в-точь как наша Россия. Эти бесы, выходящие из больного и входящие в свиней, - это все язвы, все миазмы, накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России, за века!» В словах Степана Трофимовича, значимого героя романа, звучит уверенность автора, что «больной исцелится и «сядет у ног Иисусовых», и будут все глядеть с изумлением». На этих убеждениях героя, которые яет и сам автор, и возник роман «Бесы», резко осудивший не только социалистов 60-х годов XIX века (они отразились в образах Петра Верховенского, Липутина, Виргинского, Шигалева и других «наших»), но и утопистов 40-х годов (это образы Степана Трофимовича Верховенского и Кармазинова, вероятных прототипов критика, историка, преподавателя Московского университета Т.Н. Грановского и писателя И.С. Тургенева. В истории литературоведения считается, что эти герои носят и черты А.И. Герцена, Б.Н. Чичерина, В.Ф. Корша, С.Ф. Дурова и других).
В романах Ф.М. Достоевского «Идиот» и «Бесы» М.Е. Салтыков-Щедрин заметил, говоря об их общественно-политической проблематике, «дешевое глумление над так называемым нигилизмом и презрение к смуте, которой причины всегда остаются без разъяснения». Такая реакция была характерна для революционно-демократических кругов в целом. В этой статье сатирик обнаруживает, со своей точки зрения, противоречивость писателя, прославляющего «конечную цель», но бичующего все «переходные формы прогресса». Полемизируя со Щедриным, критик В.Г. Авсеенко, современник Достоевского, писал, что автор романа «Бесы» перешел «от анализа больной человеческой натуры... к анализу больного общества, обобщая патологические явления до степени болезни века». Под «болезнью века» критик, разумеется, имел в виду бесовство как новую стадию развития нигилизма.
Памфлетно-публицистическая направленность произведения требовала особенно тщательной отработки двух основных образов: Степана Трофимовича Верховенского (отца), представляющего убеждения либералов-западников, и Петра Верховенского (сына), «убежденного нигилиста», по сути - одержимого бесовством. По замыслу романа первоначально именно им писатель уделяет больше внимания. В этих образах выражается авторское сопоставление бесовства как новой стадии нигилизма (в лице Петруши) и прихода к пониманию Евангелия, первого шага к Христу (в лице Степана Трофимовича). (Об итоге развития образа С. Т. Верховенского точно и справедливо сказал Дунаев: «Под конец нафантазированной жизни старика посещает истинное прозрение: скорее всего, именно так автор отобразил свою надежду на избавление нации от бесовской напасти: с поколения «знаменитой плеяды», внесшего соблазн в общество, начинается и очистительное прозрение».) Ницше по этому поводу писал: «Понимают ли в конце концов, хотят ли понять, чем был ренессанс? Переоценкой христианских ценностей, попыткой, предпринятой со всеми средствами, со всеми инстинктами, со всем гением, добавить победу противоположным ценностям», - что точно относится к образу Степана Трофимовича в период «болезни либерализмом». Степан Трофимович и Петруша - это два полюса миросозерцания Достоевского: путь от одержимости - к вере во Христа как в высший идеал нравственной и духовной красоты; недаром, задумывая роман в пяти частях («Житие великого грешника»), он открыл Майкову, что: «Главный вопрос, который проведется во всех частях, - тот самый, которым я мучился сознательно и бессознательно всю мою жизнь, - существование Божие». (О начале этой муки о Христе в конце XIX века написал немецкий исследователь Ульрике Эльзастер-Файс в книге «Федор Михайлович Достоевский»).
Проблема разности мировоззрений поколений раскрывается в романе «Бесы» прежде всего в истории взаимоотношений отца и сына Верховенских, полных острого драматизма, хотя к поколению «отцов» принадлежит также и Кармазинов, и Фон-Лембке, а к поколению «детей» и Николай Ставрогин и члены кружка «заговорщиков» - бесов. Но это уже не тот традиционный литературный конфликт - «отцы» и «дети», а размышление о духовных истоках русской революции, которые верно интерпретировал С. Булгаков; он утверждал: «Революция в романе рассматривается как религиозная драма, борьба веры с неверием, столкновение двух стихий в русской душе. ... Очевидно во всяком случае, что это не есть вопрос политического учения или социальной доктрины, но прежде всего вопрос религиозного миропонимания». Политическая же доктрина Достоевского, по мнению Булгакова, совсем отсутствует в романе.
«В центре революционного беснования, - писал Бердяев, - стоит образ Петра Верховенского. Это и есть главный бес русской революции». Образ Петра Верховенского как проповедника всеобщего разрушения был сначала намечен Достоевским (по его собственному свидетельству из письма М.Н. Каткову, издателю журнала «Русский вестник» от 20 октября 1871 года) на основе газетных сообщений того времени. В процессе работы над романом он не претерпел принципиальных изменений. Герой, излагая свои убеждения в романе, говорит: «Мы провозгласим разрушение. Мы пустим пожары. Мы пустим легенды. Ну-с, и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал. Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам». Подобные высказывания вполне характеризуют этого «беса революции». Печатавшиеся в русских газетах и широко использованные писателем во второй и третьей частях романа стенографические очерки и отчеты о процессе «нечаевцев», проходившем в Петербургской судебной палате с 1 июля по 1 сентября 1871 года, предоставили Достоевскому обильный материал для последующего развития и конкретизации образа Петра Верховенского, явно бесовского неприглядного образа, и его сюжетной роли в романе «Бесы». И. С. Шмелев писал, что сама «жизнь подавала судебные отчеты, потрясавшие русское общество 60-70 годов. Эти газетные отчеты с эффектными речами софистов - адвокатов являлись иногда сколом его (Достоевского - Л.Г.) романов и как бы закрепляли провидение гениального романиста. Мало того: романы и уголовщина иногда поразительно совпадали, до подробностей обстановки преступления, до «героев» и их «идей».
Провокационные, авантюристические приемы Нечаева представлены Достоевским в «Бесах» как типичные для подпольной среды. Поэтому автор стремится заклеймить и покарать в лице литературного двойника Нечаева - Петра Верховенского - все русское революционное движение, уже в названии объявляя его бесовским. Сергий Булгаков в своем очерке «Русская трагедия», прочитанном в Московском Религиозно-философском обществе 2 февраля 1914 года отмечает: «Верховенский остается совершенно последователен и искренен и в своей лживости, и в своем авантюризме, и в своей отваге, которой нельзя же отрицать, - он служит своей идее. И если он ужасен и даже омерзителен, то потому, что ужасна его идея».
Религиозные воззрения Достоевского и его взгляд на атеизм к тому времени сложились полностью. В 1870 году он писал: «Атеизм именно исходит из мысли, что обожение не есть естественное свойство природы человеческой, и ожидает возрождения человека, оставленного лишь на самого себя. Он силится представить его нравственно, каким он будет свободный от веры... Нравственность же, предоставленная самой себе или науке, может извратиться до последней погани». Поэтому образ литературного двойника Нечаева был для него изначально ясен.
АВТОР: Гогина Л.П.