Культурологический аспект менталитета и его лингвострановедческое наполнение
Поскольку современные методики обучения иностранным языкам отдают предпочтение коммуникативным целям, а коммуникация есть основа диалога культур, то представляется необходимым рассмотреть проблему менталитета через призму культурологии. Данный подход осложняется, в определённой степени тем, что как и менталитет, термин «культура» не получил ещё однозначной интерпретации. Кроме того, почти каждый автор подходит к этому явлению со своей точки зрения (Есин А.Б. 1999: 3). Однако, анализируя труды различных авторов, затрагивающих так или иначе это понятие (Арнольдов А.И., Багдасарьян Н.Г., Василенко И.А., Гуревич П.С., Драч Г.В., Есин А.Б., Ерасов Б.С., Климова А.В., Колесов В.В., Кузнецов В.Г., Лотман Ю.М., Маркова А.Н., Ромах О.В., Соколов А.С. и другие), можно ещё раз констатировать, что национальный менталитет является составной частью национальной культуры. А.Б.Есин, имея в виду национально-культурный менталитет, считает его изучение важной культурологической задачей, которая не может быть решена без этнографических исследований и материалов. Говоря же о соотношении природы и цивилизации, он утверждает, что такой процесс «отражается на культуре и её свойствах, формируя определённую систему ценностей, мироощущение, образ жизни и другие стороны жизни человека культурного» (там же: 8-14). Как мы видим, терминологическое наполнение сходно с наполнением различных определений менталитета.
Пристальное внимание уделяет А.Б.Есин системе культурологических ценностей, которая «обыкновенно представляет собой иерархию, в которой ценности располагаются по нарастающей значимости» (там же: 24). По его мнению, существуют также определённые стереотипы в характеристиках национального характера и менталитета, некоторые ключевые для каждой нации категории мышления и поведения: для француза это любовь, изящество и «здравый смысл», для немца - порядок и дисциплина, для итальянца - легкомыслие, артистизм и художественные наклонности, для англичанина - джентльменство, традиционализм и некоторая экстравагантность, ирландец - драчун и забияка, русский - широкая натура, еврей занимается «гешефтом», американец - подвижен и деятелен, а индус - созерцательно-неподвижен и т.п. (там же: 44). С А.Б.Есиным перекликается Т.Шибутани, говоря о том, что несмотря на многие неточности, подобные категории увековечиваются, потому что в существовании отдельных черт, свойств, манер и проявлений, на основе которых эти люди объединяются, многие идентифицируют себя с ними: француз - в берете и с багетой под мышкой; русские - в шапке, сапогах и в фуфайке и т.д. (Шибутани Т. 1999: 101). Для нас, в связи с подобными характеристиками и стереотипами, важным является то, что они могут быть выражены (вербально и невербально) в национальном языке. Это подтверждается А.Б.Есиным тем, что «для культурологии важно эстетическое значение языка и его способность опредмечивать национальный менталитет» (1999: 45).Отводя большую роль социальному и особенно национальному менталитету в формировании образа жизни, автор отмечает, что это «способствует обособленности культур и мешает контакту между ними» (там же: 113). Основными в культурологическом аспекте, то есть имеющими отличительные национальные черты, с его точки зрения, есть такие национальные понятия и реалии как семья, компания, друзья, работа, коллектив, свобода, воспитание, запреты и приказания и др. Например, кулинарные традиции это не только наслаждение вкусом, это, прежде всего, форма человеческого общения, разговор друзей. Это приобщение к традиции, то есть то, что позволяет человеку не теоретически, а практически считать себя русским, французом, китайцем и так далее (там же: 132).
Многие учёные в области культурологии придают большое значение деятельности как явлению, породившему саму культуру и играющему большую роль в её развитии (Багдасарьян Н.Г., Болотоков В.Х., Гуревич П.С., Есин А.Б., Потебня А.А., Ромах О.В., Сорокина Ю.А., Суншев З.Ш., Тарасов Е.Ф. и другие). Например, О.В. Ромах представляет культуру как совокупность трёх компонентов - человек, деятельность, изменения. Среди этих компонентов особо выделяется деятельность как «объединяющий стержень всего созданного, который привносит в продукты культуры совершенно определённые, не встречаемые в природе свойства». Деятельность становится качеством, отражающим в продукте культуры свойства, по которым можно узнать, кто именно его создал (1998: 32). Для нас в данном случае существенным является то, что деятельность представлена нами как составляющая часть ментального алгоритма и может выражаться не только в физическом действии, но и в виде речевой деятельности. Уместно привести следующую цитату А.А.Потебни: «...язык является непосредственной человеческой деятельностью, аналогичной орудийной и вместе с тем средством всякой последующей деятельности». (Цит. по Березин П.Ф.1975: 78).
О.В. Ромах считает субстанциональной сущностью культуры такие явления как язык, традиции (обряды, обычаи), религию, науку, искусство, памятники культуры. Не говоря эксплицитно о менталитете, автор упоминает, тем не менее, явления, не раз уже выделяемые, в связи с этим феноменом, другими исследователями. Ссылаясь на исследования лингвистов в области русского языка, О.В. Ромах говорит, что он относится к наиболее оценочному в мировой практике языку. В русском языке до 40% слов имеют оценочный характер, что накладывает свой отпечаток и на характер людей. С таким положением он связывает стремление к идеализации, которое «заложено в фундаменте всей российской жизни» (1998: 34). Автор делает вывод о том, что стремление к высоким ценностям лежит в основе и российского менталитета. В наши задачи не входит выявление точности подобных выкладок, но в связи с такими выводами, логично говорить о справедливости наших подходов, где оценочной стороне придаётся большое значение. А оценочная сторона влияет в дальнейшем на характер деятельности. Кроме того, если, с точки зрения О.В. Ромах, «созидательная деятельность без цели невозможна» (там же: 74), то этим подтверждается часть схемы «... оценка - цель - деятельность». Цели и потребности представляются важным компонентом, предвосхищающим деятельность, также В.С.Швырёвым, И.Т.Касавиным, А.Л.Никифоровым, Ю.Н.Карауловым, Е.В.Красильниковой, И.И.Булычёвым и другими.
В качестве функциональных элементов культуры О.В.Ромах называет динамические потоки, процессы, в качестве которых рассматриваются: создание, сохранение, обмен, распределение, усвоение (потребление) ценностей (там же: 69). Отсюда можно сделать другой вывод - если создание ценностей есть некая фундаментальная универсалия, присущая любой культуре, то сохранение, обмен, распределение и усвоение являют собой национальные отличия, характеризующие национальный менталитет.
К числу важнейших функциональных особенностей культуры как системы относятся такие её свойства, как «способность к самообновлению, постоянному порождению новых форм и способов удовлетворения интересов и потребностей людей, адаптирующих культуру к меняющимся условиям бытия» (Флиер А.Я. 1997: 205).
Сказанное может означать то, что если менталитет, будучи алгоритмом реализации целей и потребностей, изменяет, через оценку и деятельность, существующие объекты, то культура закрепляет эти изменения, хранит их и передаёт следующему поколению, эпохе или другой культуре. Процесс представляется непрерывным. И пока нет всеми признанной теории происхождения мышления, языка и культуры, то схема не имеет ни начала, ни конца. Другими словами, мы не можем в данном случае выявить зафиксированный первичным сознанием объект, ни предсказать конечный.
По мнению П.С.Гуревича и О.И.Шульмана, ментальность/менталитет создаёт картину мира и скрепляет единство культурной традиции какого-либо сообщества. При этом «восприятие мира формируется в глубинах подсознания» (1997: 271). Если это так, то оно представляет собой наиболее бессознательную составляющую ментального алгоритма, что свидетельствует о наличии не только культурного и цивилизационного в менталитете, но и природного, не зависящего от воли человека.
Как глубинный уровень культуры, присущий тому или иному народу или социальному слою, на котором осознанное соединяется с бессознательным и который служит основой устойчивой системы смыслов и представлений, укоренённых в сознании и поведении многих поколений, определяет менталитет Б.С.Ерасов (1996). Следовательно, бессознательное хотя и не является определяющим в менталитете, но имеет большое значение, во всяком случае, влияющее на формирование менталитета.
Исходя из определения Ю.М.Лотмана о том, что культура есть форма общения между людьми (1994), можно поставить вопрос: зависит ли данная форма общения от менталитета общающихся, его схожести или различности, где схожесть или разность существенна для диалога, а где нет? Для этого представляется необходимым проанализировать пункты: восприятие, оценка, деятельность ментального алгоритма. Кроме того, полезно рассмотреть данный вопрос в культурологическом сравнении, то есть, сравнивая менталитет одной культуры с менталитетом другой.
Итак, первый пункт алгоритма - восприятие. Возьмём в качестве примера зрительное восприятие. Совершенно очевидно, что набор предметов предъявленных глазам русского и француза будет совершенно (или почти совершенно) различным. В самом деле, Москва и Париж выглядят, мягко говоря, не идентично, хотя, с точки зрения универсалий, оба города - столицы. Эйфелева башня и Останкинская не похожи, но обе - башни. Река Москва - не Сена. Пантеон - не Мавзолей; Лувр - не Кремль; Парижская Опера - не Большой Театр и пр. И так, на любом уровне. Вероятно поэтому, такое большое значение в формировании менталитета играют природные (ландшафтные, климатические, биосферные) факторы. С данной позиции, различаются менталитеты и внутри одной нации, например людей, живущих у моря и в степи, на равнине и в горах, в арктической климатической зоне и в тропиках и так далее. Даже такие универсалии как Солнце и Луна будут иметь различное значение для живущих за полярным кругом и на экваторе. В учебнике «Культурология» приводятся наблюдения В.О.Ключевского: «лес - надёжное убежище, но нелюбим и тяжёл для русского менталитета; степь воспитывала чувство шири и дали, но - угроза для древней Руси; река любима, приучала к общительности, а бескрайняя равнина - наоборот» и т.д. (1998: 199). Бинарность в строении русской культуры считается результатом пограничного геополитического положения Руси - России между Востоком и Западом и взаимопроникновения черт той и другой суперцивилизаций (там же: 200).
Вышесказанное подтверждается также и тем, что «хотя начало культурного развития и не определяется исключительно влияниями физического порядка, всё же направление культуры, характер народа, его мрачное или весёлое настроение зависят главным образом от климатических условий» (Гумбольдт А. 1959: 119).
Но восприятие как таковое не ограничивается восприятием физических предметов и явлений, а также может быть не только зрительным, осязательным или обонятельным, но и иметь более сложные формы, в том числе знаковые и символические.
Поскольку мы рассматриваем менталитет не только как явление, но и как компонент содержания обучения иностранному языку, то основное значение для нас представляет его связь и взаимодействие с языком. Язык как структура, обслуживающая сферу национального общения, с точки зрения Ю.М.Лотмана, образует «определённую систему знаков, употребляемых в соответствии с известными членам данного коллектива правилами» (1994: 6). Знаками же он называет любое материальное выражение (слова, рисунки, вещи и так далее), которое имеет значение и, таким образом, может служить средством передачи смысла. Следовательно, культура имеет, во-первых, коммуникационную и, во- вторых, символическую природу. Это также означает, что и знак и символ подвержен определённому национально-культурному восприятию. Ю.М.Лотман, рассуждая о хлебе и говоря о его вещественности и зримости, о его употреблении в качестве продукта, то есть о его физиологическом контакте с человеком, делает вывод о том, что в этой его функции про него нельзя спросить: что он означает? Он имеет употребление, а не значение. Но в Евангелии от Иоанна, слова Христа «Я есмь хлеб жизни; приходящий ко мне не будет алкать» (Иоанн, 6: 35) - представляют собой сложное символическое значение и самого предмета и обозначающего его слова (там же: 6). Из данного рассуждения возможен следующий вывод: как физический объект, хлеб, предъявленный к восприятию страноведческой реальности, имеет отличие для русского и француза по форме, весу, вкусу, запаху и, таким образом, по-разному воспринимается. С точки зрения языка, он также будет «иным», в частности, его фонетическое содержание и семантическое наполнение. Но, с точки зрения вышеназванного символа, вероятность совпадения ментального алгоритма возрастает при определённых условиях, в данном случае, схожести религиозных взглядов. Правда, здесь следует оговориться - когда знак становится символом, то, по нашему мнению, он выходит из сектора восприятия в сектор оценки. Однако, в этом нет никакого противоречия, если менталитет есть часть культуры, а «область культуры - всегда область символизма» (там же: 7). Поскольку культура, «с одной стороны - определённое количество унаследованных текстов, а с другой - унаследованных символов» (там же: 8:), то «унаследованные тексты» различны для восприятия в разных культурах, а «унаследованные символы» могут быть относительно тождественными. Старинные Лувр и Кремль с точки зрения текста, т.е. формы, различны, но с точки зрения символа резиденция монарха - тождественны. Так как символы культуры редко возникают в её синхронном срезе, но приходят из глубины веков, то введение в общение именно символических образов будет способствовать, по нашему мнению, диалогу культур. Что касается символических образов, то искать их в нашем случае нужно, вероятно, в «языковом архиве».
Существование проблемы полноты и адекватности перевода - «передать чужой текст без смысловых и художественных потерь» (Василенко И. А. 1996: 396) - также может свидетельствовать о невозможности абсолютно адекватного восприятия. Но в то же время, проблема говорит о возможности смыслового (символического) соответствия, естественно, не полного. В самом деле, если бы существовала возможность полной адекватности при переводе, то этому можно было бы легко «научить» компьютер. Однако до сих пор лучшие переводческие программы ни в коей мере не могут сравниться с живым переводчиком. Проблемы и суть перевода, вероятно, состоят в проблемах трансформации восприятия, как нам представляется, через символическую составляющую, путём сложных абстракций. Возможно, что именно по причине незнания взаимодействия составляющих менталитета «в советском обществе проблемы коммуникации состояли в невозможности её свободного осуществления, коммуникативный акт превращался из процесса общения в процесс сообщения» (Копотев М.В. 1996: 66). То есть коммуниканты пытались «исправить» восприятие друг другу (точнее государство личности) через навязывание оценок, что не может произойти по определению, так как восприятие в большой степени бессознательно и первично по отношению к оценке. Нам представляется полезным рассмотреть проблему отражения менталитета в переводе отдельно, поскольку перевод - это деятельность, обеспечивающая в том числе и такой необходимый в современных условиях процесс, как диалог культур, где национальная ментальность - одна из составляющих культуры (Мильруд Р.П., Сысоев П.В.).
Менталитет, в значительной степени отражён в паремическом фонде языка, то есть в таких языковых явлениях как пословицы и поговорки, цитаты, девизы, предпочтительные сравнения, народные песни и фольклор, сказки, некоторые стилизованные части художественных текстов и так далее, что, как правило, и представляет наибольшую трудность для переводчика. На первый взгляд может показаться, что проблема заключается лишь в технической стороне дела, а именно в поиске соответствующих образно-смысловых эквивалентов, как правило, уже имеющихся в языках. Но представляется интересным поставить вопрос в иной плоскости: всегда ли это оправданно и нужно ли переводить, подгоняя текст или мысль под собственный национальный менталитет для того, чтобы тех, для кого переводят, освободить от «ненужных» интеллектуальных трудностей? Не выхолащиваем ли мы таким способом тот вид представления образа, который закреплён в сознании и языке другой культуры и не обедняем ли мы себя как в смысле языка, так и в смысле приобретения иного духовного опыта? Ведь если узус не терпит дословного перевода с языка на язык, а диктует свойственные данному языку стереотипизированные формы выражения менталитета, то с точки зрения «приобретения» чужого ментального опыта такое утверждение можно подвергнуть сомнению. Опираясь на данные социо - и этнопсихологии, согласно которым надо в воображении становиться другими людьми (Шибутани Т. 1999), вполне возможно использовать при переводе (особенно учебном) приёмы калькирования. Последнее является, как нам кажется, не худшим способом репрезентации другого менталитета в переводческой практике. Сравним: «Un ane peut aller a La Mecque, mais il nen arrivera pas pelerine «Дурак дураком останется». Если же данную пословицу перевести калькой - «Осёл может сходить в Мекку, однако не вернётся оттуда паломником», то, по нашему мнению, это может придать переводу дополнительную информативную и мыслительную значимость. Последняя может быть полезна с точки зрения приобретения опыта, характерного для другой культуры. Предполагается, что реципиент перевода, в подобном случае, автоматически приобретает иной ментальный опыт. Приведём в этой связи наиболее характерные, на наш взгляд, примеры, в которых посредством калькирования можно довести обучающихся до осознания того, как думают французы. Замечено, что наши студенты затрудняются сказать по-французски, что они едут на автобусе в Университет. Глагол «ехать»/а11ег в данном случае никак не подходит. Французский язык подсказывает, что французы «берут транспорт», будь то метро, автобус, поезд или другой его вид. Следовательно, подсказывая кальку «я беру автобус», мы получаем от учащегося единственно верный вариант речевыражения: «Je prends lautobus pour aller al Universite» - чтобы ехать в Университет. Русский узус требует глагола «садиться на», что французам, с первого предъявления, кажется абсурдным.
Во французском языке чрезвычайно употребительны выражения/словосочетания с глаголом faire/делать. Это наиболее «деятельностный» глагол французского языка, который репрезентирует также «деятельностный» французский менталитет (об этом мы будем говорить ниже). Итак, с одним только глаголом «faire» французы совершают не менее 80 дел, начиная от кухни и кончая тротуаром. Поэтому, когда учащийся затрудняется в подборе соответствующего высказывания (н-р, «Я убираю комнату»), ему целесообразно подсказать ментальный образ этого высказывания путём дословного перевода (кальки): «Я делаю комнату» (Je fais la chambre). Приём сколь экономичен, столь и эффективен, тем более, что приоткрывает завесу над тайной - а как же думают французы? В таком «думании» и заложен их менталитет (Мишин И.Ф. 1998: 66-67).
Конечно, данный подход не бесспорен, но, на наш взгляд, он заслуживает более пристального внимания. Следует оговориться, что не всегда и не везде его можно использовать. Что касается, например, научных текстов, дипломатических протоколов, политической информации и прочее подобного рода, то здесь почти всегда необходимо строго придерживаться установленных норм. При переводе же художественных, публицистических, образовательных текстов, упомянутый выше отход от правил представляется нам не только уместным, но и полезным, ибо он, возможно, будет способствовать «приобретению» менталитета иной культуры, что столь необходимо. Таким образом, можно сказать, что речь идёт о прагматическом использовании перевода для приобретения чужого, а в определённой степени и для экспансии положительных свойств нашего менталитета и нашей культуры. Последнее представляется справедливым, поскольку «за каждой из коммуникативных задач, возникающих в отдельных речевых ситуациях, стоит общая цель говорения как деятельности. Эта цель заключается в том, что один человек пытается воздействовать на другого (других) в смысле изменения его (их) поведения (речевого и неречевого)...» (Пассов Е.И. 1991: 18).
По мысли Е.П. Михайловой, «для того, чтобы обеспечить потребность в выживании, человек должен был получать постоянную информацию о среде своего обитания, оценивать её с точки зрения полезности и на её основе принимать решения (т.е. прогнозировать завтрашний день)» (1995: 44). Данное высказывание как нельзя лучше подтверждает влияние среды на получение информации, то есть на восприятие и его место в менталитете. Среда, изменяясь, изменяет также и восприятие. Это могут быть природные изменения, экологические, технологические, социальные и другие. Особую роль в этом может играть иммиграционный процесс. « L'afflux dans nos villes et nos campagnes de groupes humains, qui ne constituent plus seulement une main- d'oeuvre temporaire, comme c'etait le cas au temps de la croissance, mais qui devient une immigration du peuplement, installee ici, avec ses familles, avec une jeune generation issue de l'emmigration, sont des porteures de coutumes, de traditions qui leur sont cheres et qui nous sont encore plus au moins etrangeres « (M. Stephane Hessel 1987: 10). Данное высказывание французского посла свидетельствует об определённом беспокойстве. Если бы такое явление как иммиграция не несло бы в себе «угрозу» изменения восприятия в стабильную культуру, и, таким образом, изменения (т.е. нарушения) самой культуры, то подобные цитаты, скорее всего, не имели бы места. Исходя из этого, логичен вывод о том, что любая культура стремится скорее к экспансии («On nous accuse souvent, a l'etranger, d'imperialisme culturel «Rivarol A. 1966: 41), то есть к распространению путём «экспорта» ценностей присущего ей восприятия, чем к приобретению «чужого». Это может происходить, в том числе, и через распространение своего языка. «Nous avons l'espoir de retablir quelque peu la situation de notre langue en Egypte, mais la brillante premiere place qui etait la notre dans ce pays depuis la fin du XVIII siecle est desormais perdue « (Rivarol A. 1966: 36). Другое дело, что меняются средства достижения этой цели: «...admettre et comprendre les autres cultures pour en faire aussi leur propre culture» (Mitterand F. 1987: 51).
Ещё один аспект межкультурного взаимодействия, хорошо соотносящийся, на наш взгляд, с представленным ментальным алгоритмом, заключается в механизме межкультурного общения в форме так называемой «V-кривой». Первая фаза «V-кривой» получила название «медового месяца», «когда знакомство с новой культурой, её отдельными достижениями или представителями рождает прилив оптимизма, приподнятое настроение, уверенность в успешном взаимодействии и беспроблемной перспективе на будущее» (Иконникова Н.К. 1994: 15). В нашем определении менталитета это соответствует моменту восприятия иных социокультурных реалий. Следующий этап идеализации характеризуется как «культурный шок». «Это период крушения всех надежд, когда положительный эмоциональный настрой сменяется депрессией, смятением и враждебностью» (там же: 15). Данный этап можно спроецировать на сектор оценки нашего алгоритма. Предположительно, возникновение культурного шока более вероятно в случае большого расхождения в системе ценностей контактирующих культур. Поэтому данное явление может иметь место в одном конкретном случае, и не иметь в другом. «В третьей фазе формируется реалистическая оценка ситуации, возникает адекватное понимание чужой культуры и норм поведения в новом контексте. Однако не исключается и возможность полного отвержения новых культурных феноменов» (там же: 15). Принятие или непринятие «чужих» норм и ценностей может выражаться внешне в процессе деятельности. В противном случае, если предположить отсутствие проекции на сектор деятельности, контакт культур и любая оценка просто не имеют смысла. Таким образом, механизм межкультурного общения оказывается тесным образом, связанным с национальными менталитетами контактирующих групп.
Пытаясь определить проблемы диалога культур, Н.К.Иконникова настаивает на необходимости анализа межкультурных различий, определяющих особенности коммуникационных механизмов передачи сообщений, роли знаково - символических и других средств влияния ценностного, идейного, нормативного и др. содержания сообщения. Сверх того, автор предполагает наличие изменений при контакте, которые могут иметь место в личном опыте каждого из участников коммуникации (там же: 18-19). С другой точки зрения, «в известном смысле, этносы представляют собой пространственно ограниченные «сгустки» специфической культурной информации, а межэтнические контакты - обмен такой информацией» (Бромлей Ю.В. 1991: 12). Из всех же компонентов культуры, по мнению исследователя, наиболее отчётливо выраженными функциями обладает язык.
Хотя мы представляем менталитет как целое (алгоритм), состоящее из нескольких частей (восприятие, оценка, деятельность), лингвистическое наполнение последних, с нашей точки зрения, не есть однородно по содержанию. Дело в том, что ментальная структура, в связи с языком, имеет формально, знаково, символический характер, где форма - слово, знак - соотнесённость слова с предметом или явлением, символ - исторически зафиксированная оценка того или иного предмета или явления. Данные вопросы, мы считаем необходимым проанализировать в связи с лингвострановедческим подходом, как имеющим тесную связь с культурой страны изучаемого языка. О.Г. Оберемко связывает процесс овладения иностранным языком с процессом усвоения «этносоциокультурного багажа» народа-носителя языка. Автор основывает свои выводы на примерах, когда люди, достаточно свободно владеющие языком, оказавшись в условиях страны изучаемого языка, часто не достигают полного понимания речи иностранцев, а их высказывания не всегда понятны иностранцам. При этом общение может вестись на языке с соблюдением всех языковых норм в плане фонетики, лексики и грамматики (1989: 49). Лингвострановедческая компетенция, с точки зрения О.Г. Оберемко, это «целостная система представлений об основных национальных традициях, обычаях и реалиях страны изучаемого языка, позволяющая ассоциировать с лексической единицей этого языка ту же информацию, что и его носители и добиваться полноценной коммуникации» (там же: 51). Мы, в связи со стоящими перед нами задачами, близки к вышеприведённой формулировке, но с той разницей, что мы пытаемся определить, каким образом языковые нормы представлены в национальном менталитете, а также выявить ментальные совпадения/несовпадения, если они имеют место.
Обучение с учётом лингвострановедческого подхода, обладает огромными потенциальными возможностями, которые полностью ещё не выявлены, а на практике используются эпизодически (Н.А.Саланович 1995: 35). Таким образом, для учащихся это дополнительный филологический способ вторичного познания другого мира. Лингвострановедческий подход есть способ проникновения в культуру страны, без знания специфики и особенностей которой нельзя в полной мере овладеть и самим языком. Такой подход направлен, в первую очередь, на обеспечение реализации взаимопонимания между коммуникантами, представляющими различные этносообщности, а также на их межкультурное общение. Важным, для достижения полноценной коммуникации Н.Г.Саланович считает применение образных сравнений, фразеологизмов, пословиц и других идиоматических выражений, используемых носителями языка в своей речи (там же: 40-42). Мы, в отличие от этого, полагаем, что важным, с точки зрения «проникновения» в менталитет, является знание и применение не только используемых в речи, но и неиспользуемых (или малоиспользуемых) вышеназванных языковых явлений.
Г.А.Масликова также говорит о значимости для реализации уже межкультурного подхода строевых единиц, включающих в себя слова и фразеологизмы, пословицы и поговорки, крылатые слова и призывы, лозунги и девизы, содержащие национальные семантические доли (1998: 46-47). Что касается пословиц и поговорок, то мы считаем нужным, особо обратить на них внимание в связи с их возможностью репрезентировать национальный менталитет. Такую возможность косвенным образом подтверждает анализ книги «Менталитет и аграрное развитие России (X1X - XX вв.)». В этом сборнике ряд авторов (Бабашкин В.В., Вылцан М.Л., Кондрашин В.В., Кузнецов С.В., Милов Л.В., Яхшиян О.Ю. и др.), говоря о менталитете российских крестьян, широко прибегают к цитированию различного рода, в том числе с положительным и отрицательным подтекстом, пословиц и поговорок. То, что вышеперечисленные авторы не являются заинтересованными людьми применительно к лингвистике, педагогике и методике, лишний раз подтверждает ценность для нас их примеров. В частности, М.А. Вылцан, рассуждая о жизни крестьян, пишет: «их богатое восприятие жизни отражено в устном народном творчестве, в котором по широте охвата явлений и художественности на первом месте, безусловно, находятся пословицы и поговорки» (1996: 335). Е.А. Климов называет пословицы и поговорки системой «дифференциальных уравнений народного сознания» (1995: 142).
Обсуждая связь менталитета и языка на примере пословиц и поговорок, представляется целесообразным рассмотреть несколько методических вопросов.
- Существует ли связь между «исповеданием» тех или иных пословиц и поговорок в аксиологическом аспекте и реальными действиями, в том числе языковыми?
- Влияет ли на формирование способности и готовности к социокультурному взаимодействию изучение и применение в методике преподавания иностранных языков пословиц и поговорок изучаемого языка?
- Можно ли изучать менталитет другой нации с помощью анализа её (нации) отношения к пословицам и поговоркам в аксиологическом (оценочном) аспекте?
Правомерность первого вопроса подтверждается высказываниями психологов, в частности И.Г. Дубовым: «менталитет наиболее отчётливо проявляется в типичном поведении представителей данной культуры, выражаясь прежде всего в стереотипах поведения, к которым тесно примыкают стереотипы принятия решений, означающие на деле выбор одной из поведенческих альтернатив» (1993: 22) (курсив наш). Автор говорит далее о стандартных формах, которые следует выделить и которые заимствованы из прошлого и называются традициями и обычаями. Здесь мы можем говорить о языковых традициях по логико-семантической конструкции: «географическое положение, климат, ландшафт, природные ресурсы, пространственное расселение людей - менталитет - язык», если верно утверждение о том, что данные «географические факторы влияют на жизнедеятельность людей, в том числе и на их менталитет» (Ануфриев Е.А., Лесная Л.В. 1997: 40). В данной конструкции мы придаём большое значение пословицам и поговоркам потому, что они есть концентрированно выраженный в языке национальный опыт оценки и действия на основе этой оценки (положительной или отрицательной). Их можно было бы назвать посредником в связи «географические факторы - менталитет». Из этого следует: изменяются географические факторы - изменяется восприятие мира и, следовательно, оценка, т. е. изменяется менталитет. Поэтому можно предположить, что если изменяется под влиянием каких-либо причин, в том числе с помощью методических приёмов, паремический набор (те же пословицы и поговорки), то также изменяется менталитет, но уже иным (искусственным) образом. В связи с обучением иностранному языку, он приближается к менталитету носителей.
Что касается вопроса о возможности изучения другого национального менталитета с помощью пословиц и поговорок, то можно с определённой долей уверенности отвечать положительно. Изучение данной проблемы может являться одновременно и обучением иностранному языку и формированием «иного» менталитета. Такой процесс нам представляется двусторонним: изучение альтернативных предпочтений в выборе тех или иных пословиц и поговорок, например, на основе анкетирования носителей изучаемого языка и, с другой стороны, анализ поведенческих реакций нации и «соответствие» этих реакций тем или иным пословицам и поговоркам. Например, если в качестве анкетного, французу задать вопрос о выборе одной из двух следующих пословиц: «Artisan qui ne ment n'a metier entre gens / On ne croit pas un menteur meme quand il dit la verite «то по его выбору мы могли бы судить о том, как он оценивает концепт «врать». Это значит, что далее мы можем угадать и поведенческую альтернативу испытуемого, то есть судить о его менталитете. С другой стороны, анализируя действия тех же французов, например, по их отношению к концепту «красота», мы могли бы предположить (на основании внешнего, увиденного), что в качестве альтернативного варианта они выбрали бы «Gracieusete et proprete valent mieux que sale beaute», а не «Arrogance et vanite font escorte a la beaute «. Подобным образом можно было бы сравнивать национальные менталитеты и делать из этого соответствующие для обучения выводы.
Имея в виду вопрос о формировании готовности и способности к социокультурному взаимодействию с помощью интенсивного применения в методике пословиц и поговорок, необходимо сказать следующее: подобное «усовершенсвование» возможно, если прав один из первых исследователей менталитета Люсьен Февр, утверждавший, что язык - самое могучее средство воздействия, что это разновидность техники, постепенно созданной человечеством (1991: 100). Проблема состоит в другом, а именно: навязывать при обучении иностранным языкам единственный (положительный) вариант пословицы или поговорки, или предлагать все имеющиеся в распоряжении, дискутируя, аргументируя, сравнивая и так далее? Нам кажется, что последнее, с точки зрения психологии, более эффективно.
Такой вывод может быть соотнесён, по нашему мнению, с заключением В.Н. Ярцевой, предполагающей, что каждый язык представляет говорящим набор конструкций, соотносимых в пределах широкого синонимического ряда. Условия коммуникации диктуют выбор оптимального варианта, где обусловленность этого выбора может быть многообразной (1990: 4). Последнее коррелирует, на наш взгляд, с темой социального контекста.
Что касается социального контекста, то его можно представить в качестве фоновых знаний, поскольку фоновые знания интересуют коммуникативную лингвистику не сами по себе, но с точки зрения того, как в той или иной лингвокультурной общности фоновые знания, как невербальный компонент речевого общения, вплетаются в текст речевого произведения, что в языковой коммуникации имплицируется и что эксплицируется (Крюков А.Н. 1988: 31). Фоновые знания, как часть лингвострановедческого наполнения, важны, прежде всего, потому, что создают базу «адекватного восприятия», то есть восприятия схожего с восприятием носителей языка. Дело в том, что «образа предмета нет вне образов других предметов, вне целостности нашего представления о мире» (Леонтьев А.А. 1979: 23). «Представление о мире» также входит в некоторые определения менталитета, а значит, даёт нам право рассматривать описываемые проблемы именно в связи с ним.
В свете вышеозначенных проблем правомерно поставить вопросы соотносящие эти проблемы с ментальным алгоритмом. Мы считаем важным обозначить следующие моменты:
- какой сектор ментального алгоритма значителен в связи с лингвострановедческим подходом в обучении иностранным языкам;
- какой характер имеет связь «национальный менталитет - лингвострановедческий аспект»;
- каким образом лингвострановедческую информацию можно применить в методике обучения иностранным языкам в связи с менталитетом.
Отвечая на поставленные вопросы, мы считаем необходимым сказать следующее:
а) поскольку лингвострановедческие сведения выступают в качестве первичных (для восприятия изучающих язык) объектов, то сопоставление необходимо проводить именно на уровне восприятия;
б) лингвострановедческое наполнение связано, прежде всего, с номинативной функцией языка, что для изучающих имеет значение когнитивного характера;
в) поскольку «именно национально-специфические элементы национально-культурного аспекта текста, выделяемые относительно другого языка и другой культуры, играют особую роль в межъязыковой и межкультурной коммуникации» (Райхштейн А.Д. 1986: 10), то в методике предпочтительнее акцентировать внимание изучающих другой язык на расхождениях или несуществующих элементах в родном (что отражается, в том числе, в паремическом наборе). Это может быть связано с реалиями, в которых «наиболее наглядно проявляется близость между языком и культурой» (Томахин Г.Д. 1981: 64). Последнее органично вписывается в современные общепринятые подходы к обучению иностранным языкам.
АВТОР: Мильцин В.Н.